Капкан для медвежатника Сухов Евгений
– Слушаюсь, – с легким поклоном ответил секретарь.
– Ступайте.
Секретарь вернулся через три минуты.
– Я телефонировал во Второе управление, – с ходу доложил секретарь. – Господин полицеймейстер Федотов назвал мне точную цифру: после того как сработала сигнализация банка, помощник полицеймейстера Самойленко, два частных пристава, квартальный и городовой были в банке менее чем через пять минут.
– Похвальная оперативность, как это так? – удивился Аристов. – Ближайший полицейский участок находится за восемь кварталов от банка. Чтобы только доехать от него до банка, требуется около пяти минут. А из Второго управления и того дальше. Они что, на крыльях, что ли, до банка долетели? Все время бы так! А то, бывает, и через пару часов не дождешься. Вон меховую лавку купца Анищенко на днях пограбили, за полтора часа весь товар вынесли, а полицейские так и не объявились. Самойленко-то как оказался в банке так скоро? Ведь ему сначала доложить должны об ограблении. – Начальник московского сыска поморщился от пришедшей догадки, но озвучивать ее перед секретарем не стал. – Хорошо, ступайте, Анатолий Семенович. Благодарю вас.
По всему было видать, что генерал «отошел», чему свидетельство то, что назвал он своего секретаря по имени. И вообще, Григорий Васильевич не мог долго злиться. Не тот был у него характер. Потому как после вспышки гнева и раздражения ум сразу начинал раотать на анализ ситуации, после чего всегда находилось взвешенное решение. Так произошло и на сей раз.
Когда секретарь вышел, Аристов поднялся с кресла и подошел к окну. Не оставалось сомнений, что Родионов угодил в умело расставленную ловушку. Самостоятельно придумать такую хитроумную комбинацию Самойленко не мог, ему помогли. Отсюда возникает вопрос: кто же тогда? И какие документы пропали из сейфа, черт побери?!
Невольно вспомнилось их давнее знакомство.
Аристов поигрывал. В банк, штос, фараон. Как-то в очередной раз, расписывая «банчок» в доме князя Пьера Гагарина, Григорий Васильевич свел знакомство с молодым человеком немного за тридцать, представившимся как Савелий Николаевич Родионов, кожевенный заводчик, меценат и держатель картинной галереи. Новому знакомому везло в карты, однако на шулера он был не похож, и никакого карточного плутовства за ним не наблюдалось. Уж Григорий Аристов непременно бы это заметил. Просто Савелий Николаевич был из породы победителей, которым везет во многом, ежели не во всем, чему заслугой был твердый и непреклонный характер, который чувствовался в нем с первой же минуты знакомства.
Они как-то быстро сошлись, Аристов и Родионов. И к концу визита стали настолько накоротке, что проигравшийся почти в пух Аристов взял в долг у Родионова двадцать тысяч рублей ассигнациями. Правда, Савелий Николаевич сам предложил выручить Аристова, но ведь генерал мог и не брать, не так ли?
Между тем в поисках медвежатника-виртуоза Аристов решил задействовать всю свою агентуру. Сведения, что получал начальник московского сыска, мало-помалу приводили его к убеждению, что следы удачливого взломщика сейфов и несгораемых шкафов надлежит искать на Хитровке, из среды которой вышли многие большие и малые мазы, бывшие нынче на слуху и на учете в Сыскном и Охранном отделениях Департамента полиции.
Облава ночлежных домов и хитровских притонов ничего не дала. Медвежатник, поймать которого стало делом чести его сиятельства графа Аристова, затаился, почувствовав, очевидно, что против него стал играть не менее опытный и виртуозный в своем деле человек, чем он сам.
На третий день после крупной карточной игры в особняке князя Гагарина на аудиенцию к Григорию Васильевичу Аристову напросился... сам Савелий Николаевич Родионов. Конечно, граф его принял. Да и как не принять кредитора, коему ты должен двадцать тысяч! Он даже приготовил деньги, чтобы их вернуть, однако Савелий Николаевич решительно отказался их принять.
– Господь с вами! – отмахнулся от протянутой пачки денег Савелий Родионов. – Неужели вы смогли подумать, что я пришел по поводу этого несчастного долга? – Он даже сделал обиженное лицо и добавил: – Поверьте, я абсолютно не тороплю вас возвращать мне долг. И я бы совсем простил вам его, если бы вы на это согласились...
Григорий Аристов вскинул голову, чтобы немедленно отвергнуть предложение нового знакомого, но тот, помолчав до того несколько мгновений, словно собираясь с мыслями, вдруг произнес:
– Причина моего визита заключается совершенно в ином.
– В чем же? – посмотрел прямо в глаза собеседнику Григорий Васильевич.
– Видите ли, – простецки улыбнулся Родионов, – я остался без своего любимого кучера.
– А что случилось? – заинтересованно спросил Аристов.
– Банальнейшая история, даже как-то неудобно обращаться по такому пустячному поводу к столь значительному лицу.
– Вы не стесняйтесь, говорите, – приободрил Аристов.
Родионов немного помедлил, затем продолжил:
– После того как вчера вечером он доставил меня домой, то, по своему обыкновению, заторопился к своей зазнобе. Ну и ненароком задел плечом городового, который, оступившись, угодил прямиком в лужу и перепачкал форму, после чего моего кучера арестовали и препроводили в каталажку. А ведь это недоразумение, поверьте, случилось совершенно без злого умысла. Ну, торопился человек, толкнул другого... Так с кем не бывает?
– Действительно, с кем не бывает, – согласился с Родионовым начальник московского сыска. – Где это случилось?
– На углу Камергерского переулка и Тверской, – с готовностью ответил Савелий Николаевич.
Аристов кивнул, подошел к телефонному аппарату и покрутил ручку:
– Барышня, будьте добры, шестой полицейский участок. Благодарю... Мышкин? Это Аристов говорит. Вчера на углу Камергерского и Тверской был задержан один человек... Как его зовут? – обернулся к Родионову Григорий Васильевич.
– Андрей Мещеряков, – подсказал главному сыскарю Москвы «кожевенный заводчик».
– Мещеряков Андрей. Да... Так ты бы его отпустил, голубчик. Да... Именно так: он нужный нам человек... Это почему же? Вот как? – Аристов с укоризной посмотрел на Савелия Николаевича и покачал головой. – Все равно отпусти. Да. Так надо, голубчик.
Когда граф закончил говорить, то посмотрел на Родионова с еще большей укоризной:
– Знаете, что на самом деле учинил ваш кучер?
Савелий недоуменно повел головой:
– Понятия не имею.
– Он учинил самую настоящую драку. Разбил нос городовому, а квартальному надзирателю так приложил, что того в бесчувственном виде доставили в Екатерининскую лечебницу.
– Я этого не знал, – как показалось тогда Аристову, искренне ответил Савелий Николаевич.
– Слава богу, ничего серьезного: синяки да ушибы. Но даже я ничего бы не смог для вас сделать, случись что посерьезнее...
– Даже не знаю, как вас и благодарить, – в замешательстве произнес «заводчик».
– А никак, – ответил Аристов и тут же спохватился: – Впрочем... Скажите, когда вы намерены снова посетить дом князя Пьера Гагарина? Чтобы поиграть, разумеется, – добавил он.
– В ближайшую субботу, – ответил Родионов.
– Вот и славно. Вы отблагодарите меня, дав возможность отыграться. Идет? – спросил опытный сыскарь, заглядывая Родионову в глаза и не зная того, что перед ним вор, то есть его враг.
– Идет, – легко согласился Родионов.
Аристов подумал, что в субботу он будет аккуратен и осторожен и уж на этот-то раз не проиграется. И оба ошиблись...
Глава 5
ИГРА БЕЗ КОЗЫРЕЙ
– Проезжай, черт, проезжай! – ткнул Мамая городовой. – Неча здесь отсвечивать!
– Чиво? – очнулся Мамай, ни черта еще не понимавший, где он и что с ним произошло.
– Проезжай, говорю, чаплашка хренова, – прикрикнул на него городовой и усмехнулся: – Что, перебрал небось вчера, даже до дому сил не хватило доехать?
– Аха, – Мамай кивнул и скривился от боли, остро резанувшей затылок. Похоже, крепко ему досталось.
– Что, башка трещит? – понимающе произнес городовой. – Так похмелись.
– Аха, – снова ответил Мамай и спросил: – Сыкоко щасэ выремени?
– Четвертый час, – ответил городовой и оглянулся: из здания банка выходила целая процессия во главе с помощником полицеймейстера второй части Самойленко. – Ты это, давай, вали отсюда.
– А чево? – спросил Мамай и посмотрел в сторону банка.
– Не положено здесь, – ответил городовой и важно добавил: – Фартового, вишь, взяли с поличным. В управление щас повезут.
– Какого фартового? – спросил со страхом Мамай, уже понимая, о ком идет речь. Вот шайтан! Ведь говорил же он хозяину о своих нехороших предчувствиях. Не послушал. Что ж теперь делать-то?
– Фартового, то есть вора важного, – пояснил городовой и нахмурился: – Вали, кому сказал! Ежели в кутузку не желаешь.
Мамай, все еще глядя на людей, выходящих из банка, увидел в предрассветной дымке Родионова. Тот шел, держа руки за спиной, понурив голову. Выйдя на улицу, Савелий Николаевич поднял голову, безразлично посмотрел в сторону Мамая и снова уронил голову на грудь. Неизвестно, встретились ли они взглядами – было слишком далеко, – но Мамай понял: в этот раз хозяин вляпался крепко и по полной. И надо что-то делать. Только вот что?
Директор Департамента полиции его превосходительство действительный статский советник Степан Петрович Белецкий рвал и метал. И было с чего! Шутка ли: бесследно исчезли секретнейшие документы по совместной россиско-британской разработке новой боевой техники – бронированной машины на гусеничном ходу под кодовым названием «тэнк». Специалисты и посвященные из Военного министерства и сам министр внутренних дел называли еще ее «сухопутным крейсером». Ни то ни другое название, изредка произносимое в раздраженной речи Белецкого, ничего не говорило Аристову.
Одиннадцать часов дня – время начала оперативного совещания у директора Департамента. На брегете Григория Васильевича было уже половина первого, а «разгону» Белецкого не виделось конца. Наконец, удалив из кабинета обер-полицеймейстера и обоих просто полицеймейстеров да начальника инспекторского отдела, директор Департамента полиции Министерства внутренних дел Степан Петрович Белецкий остался с тремя подчиненными. А именно, с начальником сыскного отделения департамента полиции бригадным генералом Григорием Васильевичем Аристовым, главой московской охранки полковником Пал Палычем Заварзиным и начальником политического сыска генерал-майором Дмитрием Сергеевичем Померанцевым, ведающим Московским губернским жандармским управлением. Почему присутствовал и был оставлен для продолжения беседы жандармский генерал Померанцев? Да потому, что дело об исчезновении секретных документов касательно новой военной техники попахивало политикой и государственной изменой. А вдруг сообщник этого Родионова надумает продать похищенные бумаги, скажем, резиденту германской разведки? Это ли не измена державе?!
– Итак, господа, вопрос у меня остался один: как найти пропавшие документы? – Белецкий обвел присутствующих своими большими, навыкате, глазами, остановив свой взгляд на Аристове. – Что скажете, Григорий Васильевич?
– Будем искать, ваше превосходительство, – неопределенно ответил начальник московского сыска, что вызвало у директора Департамента полиции дополнительную хмурость.
– Вы мне объясните толком, что значит, «будем искать»? – раздраженно переспросил Белецкий. – Разумеете, вы будете искать! Еще как будете! Все-таки на государевой службе! Меня интересует другое: как искать? Какие действия вы намерены предпринять для розыска? И что уже предпринято на данный момент? Если вообще что-либо предпринято, черт вас побери!
Сплошная неопределенность.
Вот чего более всего не принимала живая и деятельная натура директора Департамента полиции. Да и не вырос бы он, малоросский мещанин (в Министерстве внутренних дел поговаривали, что Степан Петрович Белецкий вообще происхождением купеческий сын) и простой губернский канцелярист до чина статского генерала и не стал бы настоящим специалистом по части политического сыска, ежели бы имел иной характер.
Плотный, с густой курчавой бородой и усами, загнутыми вверх, Белецкий имел обманчиво добродушный вид, а седина человека, которому крепко за сорок, говорила, что Степан Петрович из породы радетелей, то есть людей ответственных и душой болеющих за порученное дело. Такой ежели вцепится, – то уже ни за что не отпустит...
– Может, потрясти этого Родионова как следует? – предложил глава Жандармского управления полиции генерал Дмитрий Сергеевич Померанцев. – Глядишь, и перестанет запираться. Незабвенной памяти генерал-аншеф Татищев и старик Шешковский знали, что делать с такими несговорчивыми субчиками, как этот Родионов.
– Это точно! – поддакнул начальник Охранного отделения Департамента полиции полковник Пал Палыч Заварзин. Он был единственным здесь столбовым дворянином и среди выходцев из разночинной публики (перед тем как получить личное, а затем и потомственное дворянство, дед графа Аристова, к примеру, пел псалмы в приходской церкви села Мокрая Выпь) чувствовал себя немного не в своей тарелке. И дабы считаться в сей компании своим, часто вел себя проще, чем следовало бы. – В старые времена вздернули бы этого вора на дыбу, да костерок под ним разложили, – родную мать бы выдал. Алексей Данилович Татищев такого рода дознанием не побрезговал бы...
Историю про генерал-полицеймейстера Алексея Даниловича Татищева в Департаменте знали все. Ну, или почти все. Кроме того, в Инспекторском отделении Департамента полиции служил родственник знаменитого петербургского генерал-полицеймейстера Валериан Аркадьевич Татищев, который сыскным талантом не обладал, что, однако, не мешало ему мечтать о карьере сыщика и слать рапорты директору Департамента полиции Белецкому о переводе его в Сыскное отделение.
История про Алексея Татищева начиналась с того, что худо-бедно, но он был Рюриковичем. И родственником всем потомкам князей смоленских, то бишь князьям Всеволожским, Еропкиным, Козловским, Дашковым, Мамоновым, Карповым и прочим. Потому как вел род свой от самого великого князя Рюрика и потомков его Владимира Святителя и Владимира Мономаха.
Правда, со временем княжеское титло отпало, что, однако, нисколько не умалило благородство и высочайшую степень происхождения. А она была следующей:
– у великого князя Владимира Святителя был внук, великий князь Владимир Всеволодович Мономах;
– у Владимира Мономаха был сын – великий князь Мстислав Владимирович Смоленский;
– у Мстислава Смоленского был правнук – князь Святослав;
– у князя Святослава, в свою очередь, был внук князь Дмитрий Глебович.
А у князя Дмитрия Глебовича имелся правнук, служивший наместником новгородским. Звали его Василий Юрьевич. И когда княжил на Руси в начале века пятнадцатого великий князь Василий Дмитриевич, раскрыл Василий Юрьевич, наместник новгородский, заговор в Новгороде и споймал всех преступников-воров, коих в те времена звали татями. Тогда-то, прознав про таковое радение, дал великий князь наместнику полицейское прозвище – Тать-ищ, иначе, ищущий татей, которое у сыновей и внуков Василия Юрьевича трансформировалось в родовую фамилию Татищевы.
К чему сия родословная?
Да к тому, что камергерами при императорском дворе просто так, без надлежащего происхождения не становятся...
А уж до чего расторопен был Алексей Татищев, сын казанского помещика Данилы Михайловича! С малых лет понял Алеша, что ежели «дома жить – чина не нажить». И будучи недорослем, отправился в Москву служить государю и престолу. И стал любимым денщиком государя императора Петра Алексеевича.
Природная расторопность и способность угадывать на лету желания престолодержателей пригодились Алексею Даниловичу и после Петра Великого.
При Анне Иоанновне он получил придворный чин камергера.
При Елизавете Петровне сделался кавалером Александровского ордена, а в одна тысяча семьсот сорок пятом году был высочайше назначен генерал-полицеймейстером Санкт-Петербурга с производством в чин генерал-поручика.
Алексей Данилович был не первым в истории Петербурга генерал-полицеймейстером. Но именно он возвеличил эту должность и поставил ее на небывалую высоту. Он стал не только начальником полиции столицы российской империи, но и главой всех российских полицейских служб. А то, что он делал, было сродни обязанностям будущих министров внутренних дел.
Он не подчинялся ни Сенату, ни Тайной канцелярии. Он подчинялся и был подотчетен единственно лишь высочайшей власти.
Он никогда не церемонился с законопреступниками. При нем палками-длинниками из татей и душегубов, как и в стародавние времена, выбивали «подлинную» правду, а вбиванием под ногти гвоздей узнавали правду «подноготную». Чтобы отличать преступников от законопослушных граждан в повседневной жизни и удачно ловить их, ежели они сбегут из острога или каторги, Алексей Данилович предложил Сенату ввести новую форму клеймения законоослушников, совершивших тяжкие преступления, а именно: ставить на лоб букву «В», на правую щеку – «Р», и на левую – «Ъ», что значило: ВОРЪ.
– Но, – возразил Татищеву один из сенаторов на сенатских слушаниях по поводу нового проекта клеймения преступников, – бывают случаи, что иногда невинный получает тяжкое наказание, а потом невинность его обнаруживается. Каким образом освободите вы его от сих поносительных знаков?
На что Алексей Данилович невозмутимо ответил:
– Весьма удобным. Стоит только к слову «вор» прибавить две литеры: «не»...
Проект генерал-полицеймейстера солицы и всея Руси был одобрен Сенатом и высочайше утвержден Елизаветой Петровной. Отменен он был лишь в одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году Александром Освободителем.
Вскоре Алексею Даниловичу был пожалован каменный дом в Петербурге, а незадолго до смерти и высочайший чин Российской империи – генерал-аншеф. Выше были только императрица и сам Господь Бог.
Что же касается «старика Шешковского», как его за глаза называли подчиненные, то любимейшим способом добиваться правды и нужных показаний у главы Экспедиции Тайных розыскных дел был следующий. У себя в кабинете в Петропавловской крепости Степан Иванович Шешковский имел кресло с секретом. Человек, с которого надлежало снять дознание, будь то карточный шулер, поноситель «слабостей» государыни императрицы Екатерины Великой, зловредный масон или мужеложец, – сажался в означенное кресло. Неожиданно руки и тело приковывались механическими автоматическими скобами к подлокотникам, и кресло с сидящим на нем падало в тартарары, то есть в подвал, где два заплечных дел мастера начинали обработку дознаваемого батогами, плетьми, а иной раз и каленым железом. Голова же его оставалась в кабинете Шешковского. И статс-секретарь Великой государыни императрицы Екатерины Второй, увещевая голову дать нужные показания, проводил с ней морализаторские беседы, в то время как остальная часть, в первую очередь филейная, получала свое сполна.
Обычно старик Шешковский получал нужную информацию, а ежели не удавалось, то имелись в подвалах Петропавловской крепости такие закуты с разным пыточным инструментарием и дыбой, что лучше о том и не знать...
– Родионов не расколется, – глухо сказал Григорий Васильевич Аристов. – Даже если вгонять ему иголки под ногти с целью узнать подноготную правду.
Белецкий в упор посмотрел на Аристова:
– Вы говорите так, будто знаете его.
– Так оно и есть, ваше превосходительство, – ответил Григорий Васильевич, посмурнев. – Имел честь познакомиться...
Следующим заходом, наделавшим много шуму в Москве и поставившим Аристова в положение щенка, тыкающегося носом в пустую миску, был подлом несгораемого шкафа новейшей конструкции на Мытном дворе. Преступник, вскрыв три хитрых замка шкафа за считаные минуты, можно сказать, прямо на людях, поживился призом в триста тысяч рублей ассигнациями, что составило бы для человека экономного несколько состояний.
Многочисленные «свидетели» этого происшествия показывали, что злоумышленник был в клетчатом выходном костюме и кепи, которые обычно носят спортсмены-циклисты, ездящие на велосипедах по Манежу. Иные говорили, что у несгораемого шкафа терся здоровенный мужик, явно из купеческого сословия, все время теребящий бороду и опасливо оглядывающийся по сторонам. Кое-кто из таких вот свидетелей рассказывал, делая круглые глаза и божась, что несгораемый шкаф вскрыл не кто иной, как цирковой карлик Шпунт, покупавший на Мытном дворе мясо (а иначе, откуда у него часом позже обнаружились деньги, чтобы заказать шикарный нумер на «Славянском базаре» с двумя певичками, оркестром, царской выпивкой и не менее царской закуской?).
Словом, была полная путаница и опять никаких зацепок.
Но служба службой, а мадемуазель Натали в субботний вечер – это свято. Ах, до чего же сахарная барышня, сладкая. Многие светские львы на нее облизываются, но принадлежит она ему, графу Аристову. А после Натали к Пьеру Гагарину и – за игорный стол. Славно, черт возьми! К тому же хозяйка дома Анна Викторовна Гагарина прелесть как хороша. Почему бы не приударить за ней, покуда старый Пьер дремлет в своих креслах?
Аристова встретили с радостью и уважением. Фигура как-никак! Граф. Притом весьма нужный человек: мало ли, что может произойти в жизни. Тем более в России, где, как известно, умные люди от сумы да тюрьмы не зарекаются.
Поговорив с княгиней на темы весьма отвлеченные, но сулящие блаженство, причем в весьма скором времени, довольный складывающимися в его пользу обстоятельствами, Григорий Васильевич отправился в игорную залу. За одним из столов он увидел Родионова. «Кожевенный заводчик» задорно улыбался...
– Григорий Васильевич! Ваше сиятельство, присаживайтесь к нам. У нас как раз не хватает одного человека! – весело выкрикнул Савелий Николаевич.
– Пожалуйте, – Аристов кивнул Родионову как старому знакомому и сел за стол. – Значит, баккара?
– Баккара, – подтвердил фальшивый «заводчик и держатель картинной галереи».
Григорий Васильевич сделал крупную ставку. Игра началась. И Аристову выпал марьяж.
– Мне сегодня везет, – сказал он и скоро получил из рук банкомета нового туза. – Определенно везет.
Откуда Григорию Васильевичу было знать, что и банкомет, и проигрывающие кучи денег понтеры, и еще один крупный выигрыш, и еще, – все было подстроено Родионовым только для того, чтобы генерал задержался за карточным столом подольше...
– Вы его знаете лично? – Брови действительного статского советника Белецкого поползли вверх.
– Так точно, – ответил Аристов. – У меня служба такая. Некоторых особо опасных преступников приходится знать лично.
– Кхм, вот оно как... Ну что ж, разумно. Тогда вам и карты в руки, – резюмировал директор Департамента полиции.
При слове «карты» Григорию Васильевичу пришла одна мысль, которую он тотчас решил реализовать:
– Как же я буду играть без козырей, ваше превосходительство?
Брови Белецкого заняли середину лба:
– Что вы имеете в виду?
– То, что я понятия не имею, какие документы были похищены. А мне необходимо это знать для успешного ведения дознания. А то получается как в сказке: иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.
Белецкий задумчиво прошелся по кабинету.
– Я должен знать, что именно мне надлежит искать, – продолжал настаивать Аристов. – И, зная это, я буду хотя бы иметь предположения, в каком месте это надо искать.
Директор Департамента полиции хмыкнул, однако брови его приняли естественное положение: резон в словах начальника сыскного отделения, несомненно, был, хотя, на его взгляд, граф Аристов был излишне дерзок. Впрочем... Пусть будет хоть каким, лишь бы отыскал эти пропавшие документы.
– Хорошо, – после некоторого раздумья изрек Белецкий. – Вы будете иметь возможность познакомиться с содержанием пропавших документов. Я сегодня же снесусь с Военным министерством, и вам разрешат ознакомиться с копиями.
– Благодарю вас, – с легким поклоном ответил Григорий Васильевич.
– Не за что, – ответил Белецкий и добавил: – А покуда трясите этого медвежатника, как его?
– Родионов, – подсказал Григорий Васильевич.
– Вот именно. – Директор Департамента вплотную подошел к Аристову. – Всех нас интересуют одни и те же вопросы: кому этот Родионов передал документы? Если его кто-то нанял для этого дела, то кто? И где эти документы находятся сейчас? Вы поняли меня, граф?
– Понял, ваше превосходительство, – подобрался Аристов. – Как не понять.
– Будете работать вместе с Жандармским управлением. Также вам будет помогать наше охранное отделение полковника Павла Павловича Заварзина. Словом, надо все лучшие силы бросить на отыскание пропавших документов.
Белецкий с четверть минуты помолчал, оглядывая присутствующих, а затем добавил:
– И отыскать их.
Глава 6
«СУХОПУТНЫЙ КРЕЙСЕР»
Савелия Родионова определили в Бутырскую центральную пересыльную тюрьму, в хату к особо опасным преступникам: кроме уголовников, упрятанных за душегубство и разбой, в ней было еще шесть эсеров и три большевика. В общей сложности человек под сорок. Определив в хате главного (долговязый и невероятно худой уркаган с мрачной физиономией), он уверенно направился в его угол и, подняв со шконки его худой сидор, сунул ему в руки.
– Савелий я, медвежатник. Поищи-ка себе, братец, другое место, мне здесь как-то поудобнее будет, все-таки у окна, воздух тут посвежее. Да и матрас у тебя помягче.
Со всех сторон на дерзкого франта взирали любопытные глаза, всем было интересно: см порвет Ермолай-душегубец дерзкого или повелит расправиться своим уркам.
Однако Ермолай повел себя странно.
– Савелий, говоришь... Это тот самый, с Хитровки, что ли? – В голосе уркагана послышалось невольное почтение.
– А то откуда же еще, – хмыкнул Савелий. – Другого нет.
– Много о тебе хорошего слышал, Савелий, и батяню твоего приемного знаю, Парамона Мироновича. Должок у меня перед ним, в Устюжском остроге от верной гибели он меня спас. Золотой человек! – Повернувшись к арестанту, сидевшему на соседней койке, крикнул: – А ну кыш отсюда! Здесь Ермолай-душегуб почивать станет!
Вертухай, что был на этаже, также был немало наслышан о Парамоне, и, позарившись на щедрое вознаграждение, в одну из ближайших ночей организовал Савелию встречу с Мамаем в служебном помещении. Савелий Николаевич долго шептался с верным слугой, после чего вернулся в хату веселый и с хитринкой в глазах.
С Елизаветой и присяжным поверенным Семеном Арнольдовичем Скрипицыным свиделся через день официальным образом в комнате для свиданий. Сдержанно кашлянув в кулак, присяжный поверенный заявил:
– Мы, конечно, еще поборемся, но кто-то в верхах настроен против вас очень сильно, так что приговора о каторжных работах, думаю, не миновать. К тому же свидетели все люди заинтересованные и служивые, и вряд ли удастся склонить их к тому, чтобы они поменяли свои первоначальные показания.
После разговора с Семеном Арнольдовичем задор в глазах Савелия Николаевича померк. Однако Савелий Николаевич не унывал, чем снискал к себе еще большее уважение не только у уголовных, но и политических сидельцев.
Однажды ему устроили встречу с анархо-коммунистом Нестором Махно, год уже как сидевшим в Бутырках в кандалах. Одесским военно-окружным судом Махно был приговорен к расстрелу, однако матушка его ходатайствовала через императрицу о его помиловании, и Николай Второй, послушный своей любезной супруге, заменил расстрел на бессрочную каторгу.
Махно затеял произвести в тюрьме, как он сам выразился, «бучу» и просил Родионова поддержать его вместе с уголовными. Савелий Николаевич, несмотря на протесты Арнольдыча, на проведение «бучи» свое согласие дал, после чего попал в карцер и был после переведен в одиночку. Это не самым лучшим образом сказалось на судебном следствии, проводимом при «закрытых дверях» по причине секретности: знать о пропаже тайных документов ни публике, ни тем паче газетным репортерам не следовало ни в малейшей степени. Только в «Московских Губернских ведомостях», газете официальной и непредвзятой, появилась в рубрике «Судебная хроника» небольшая заметочка:
ДЕЛО О КРАЖЕ
В ПРОМЫШЛЕННОМ БАНКЕ
Закончилось предварительное следствие по поводу дерзкого взлома сейфа в Императорском Промышленном банке. В настоящее время дело перешло от г. судебного следователя к г. прокурору для составления обвинительного акта. Ввиду совершенного отсутствия оснований для дополнительного следствия, на рассмотрение суда гг. присяжных заседателей Московского окружного суда дело это поступит буквально через несколько дней.
Григорий Васильевич Аристов пребывал в растерянности и смятении. Документы, что сейчас лежали перед ним, были необычайной ценности и в денежном выражении могли исчисляться многими миллионами рублей.
Граф сидел один за столом в секретной части Военного министерства. И чем дальше он углублялся в содержание бумаг, что выдали ему с большой неохотой и под личную подпись, тем тверже убеждался в мысли, что если Родионов и был нанят кем-то (что случалось крайне редко, ибо маз «работал» обычно по личному усмотрению и даже капризу) для их кражи, то уж вряд ли ведал об их содержании.
«Врать Родионову нет смысла, скорее всего он говорит правду. Да и не попался бы он так по-глупому, ведь свои ограбления он обставлял куда изящнее, чем спектакли в Императорском театре. А раз так, то документы были украдены из сейфа еще до того, как он проник в комнату директора. Из этого следует, что медвежатника хотят выставить «козлом отпущения». Вот только кому же это выгодно? – думалось Григорию Васильевичу, знакомому с показаниями Савелия Николаевича, что он давал на предварительном следствии. – Ведь недаром же на место кражи полицианты прибыли столь быстро, что Родионов даже не предпринял попытки скрыться. И этот управляющий банком Заславский… Весьма скользкий тип. Он-то как очутился в банке? Ведь управляющему в два часа ночи полагается быть дома. Ну, на крайний случай, у любовницы».
Григорий Васильевич перевернул страничку и увидел сначала фотографическую карточку машины...
Сообразно сопроводительной записке выходило, что опытный образец машины был уже изготовлен на заводе Уильяма Фостера в Линкольне и успешно прошел испытания на полигоне. «Сухопутный крейсер» был снабжен двумя 57-миллиметровыми пушками Гочкиса и четырьмя пулеметами Гочкиса и Льюиса. Секретная машина была совместным проектом русских инженеров-механиков Лебедева и Пороховщикова и английского инженер-полковника Свинтона.
В сопроводительной записке полковник Свинтон писал:
1. Сухопутные крейсеры с гусеничным движителем или блиндированные форты могут быть использованы в большом количестве во время общей пехотной атаки на широком фронте или в отдельных боевых эпизодах.
2. Желательнее иметь большее количество небольших крейсеров, чем малое количество больших.
3. Броня крейсера должна быть непроницаемой для сосредоточенного огня винтовок и пулеметов, но не для огня артиллерии. Весь крейсер должен быть окован броней.
4. Тактическая задача крейсера – атака; в его вооружение должно входить орудие с меткостью до 1000 ярдов (914 м) и по крайней мере два пулемета Льюиса, из которых можно было бы стрелять через бойницы в стороны и назад.
5. Команда должна состоять минимум из шести человек: два человека у орудия, по одному у каждого пулемета Льюиса или Гочкиса и два шофера.
6. Крейсер, снабженный гусеницами, должен обладать способностью переезжать через воронки, получившиеся от разрыва снарядов, до 12 футов (3,6 м) в диаметре, до 6 футов глубины, с покатыми стенками; он должен переезжать через колючие проволочные заграждения значительной ширины и через неприятельские окопы с отвесными стенками до 4 футов ширины.
7. Крейсер должен двигаться со скоростью не менее 5 миль в час и 2,5 мили в час (4 км/час) по пересеченной местности по крайней мере в течение 6 часов.
8. Колеса крейсера должны быть гусеничной системы – сложной или простой, смотря по тому, какая окажется более подходящей для переезда по болотистой местности.
За фотографией и сопроводительной запиской следовал подробнейший чертеж.
«М-да-а, – невесело покачал головой Григорий Васильевич, закрывая папку с документами. – Вот вам и «тэнк»! Еще одна машина убийства. Найдется немало стран, которые бы захотели заполучить такую машину в своем военном арсенале, такая техника способна переломить ход военной кампании с самым могущественным противником».
Кто же, черт побери, стоит за исчезновением секретных документов?
Турция? Не те силы, чтобы выпускать «тэнки» в промышленном масштабе.
Франция? Пожалуй, маловероятно. У них сейчас собственных проблем невпроворот. Одни колонии чего стоят!
Северо-Американские Соединенные штаты? Эти могли бы вполне. Они падки на все самое передовое.
Пожалуй, способна еще Германия. Со времен крестовых походов эта нация была первой в ратном деле.
Глава 7
К ДЕЛУ О КРАЖЕ В ПРОМЫШЛЕННОМ БАНКЕ
В «Московских ведомостях», там, где обычно печаталась уголовная хроника, было помещено небольшое объявление:
«Сегодня Окружной суд приступает к рассмотрению дела о краже, совершенной в Императорском Промышленном банке.
Начнется заседание суда в 10 часов утра.
Судебное следствие будет происходить в следующем порядке:
– картина и следы преступления;
– обнаружение виновности подсудимого г. Родионова С.Н. по заявлению прокурора г. Злобина И.П.;
– допрос свидетелей защитой в лице присяжного поверенного г. Скрипицына С.А.;
– вердикт присяжных заседателей.
Заседание будет продолжаться до 10 часов вечера с небольшими перерывами на обед и чай для членов суда и присяжных заседателей, после чего, в случае незавершения судебного следствия, будет объявлен перерыв до 10 часов утра следующего дня».
Сколько народу толпилось год назад у центрального входа здания Окружного суда, когда слушалось дело маниака-некрофила Феофилакта Коковцева, осквернителя могил?
Яблоку негде было упасть!
Обер-полицеймейстер был вынужден самолично следить за порядком и благочинием у знаменитого здания и даже вызвал конный наряд полиции, дабы избежать возможных беспорядков. И вход в судебную залу осуществлялся строго по печатным билетам, достать которые было труднее, нежели на мировой чемпионат по греко-римской борьбе с участием Ивана Поддубного и Ивана Заикина.
А какая ажитация среди публики была в зале, когда в ходе судебного следствия обнаружилось, что Феофилакт Коковцев осквернял могилы в течение восьми полных лет! Особенно когда было выявлено восемьдесят четыре факта вскрытия свежих могил Коковцевым, который затем совершал противуестественное соитие с покойными лицами женского полу, не гнушаясь и весьма престарелых особ восьмидесяти с лишком лет и оглашая территорию кладбища звериными рыками во время кульминации своих гнусных деяний.
То-то и оно!
А дело Зинаиды Завьяловой-Лопухиной? Сия минерва и фурия резала направо и налево самых красивых девиц города только потому, что они могли быть потенциальными невестами красавца князя Мамонова, которого, как оказалось позднее, тайно и до сумасшествия любила. Прирезала она насмерть и действительную невесту князя, с которой он был помолвлен, княжну Еропкину. Орудовала Завьялова-Лопухина в городе целых восемь месяцев, и ежели бы не удачная полицейская операция по поимке преступницы, убивица продолжала бы изничтожать самых хорошеньких и богатых московских девиц, одна терроризируя весь город...
Когда начались судебные слушания по ее делу и преступницу привезли в коляске к зданию Окружного суда, собравшаяся толпа едва не разорвала ее в куски. Жандармам едва удалось отстоять Завьялову-Лопухину от разъяренных людей, но все же кому-то удалось повредить ей левый глаз, который к окончанию первого дня судебного следствия понемногу вытек. Когда, после десятидневного лечения Завьяловой-Лопухиной, судебные слушания продолжились, жандармам, чтобы дать пройти подсудимой, пришлось организовывать живой коридор из нижних жандармских чинов, – настолько много публики собралось возле здания Окружного суда лишь только для того, чтобы посмотреть на погубительницу семнадцати девических душ и плюнуть в ее сторону.
В конечном итоге она была признана душевнобольной и вместо бессрочной каторги отправилась на принудительное лечение и проживание в желтый дом, кажись, куда-то в Казань. Тоже на бессрочное. Через одиннадцать лет Зинаида Завьялова-Лопухина тихо и мирно скончалась в собственной постели, упросив в последнюю минуту местного архиерея постригнуть ее в монашеский сан. И преставилась Богу в образе Христовой невесты под именем Феофилактиды.
Нынче же возле ампирного особняка стояла лишь небольшая кучка людей, среди которых можно было заметить Елизавету Петровну, законную супругу обвиняемого; Мамая, старого товарища и дядьку Родионова, и еще пару-тройку людей, имеющих к Савелию Николаевичу прямое товарищеское прикосновение. Ни одного репортера, ни одного зеваки или празднолюбца, посещающего судебные разбирательства вместо театра или ярмарочного балагана, замечено не было.
Здание Окружного суда, действительно, было славно и знаменито и обладало долгой историей.
Принадлежало оно, входя некогда в обширную городскую усадьбу, богатейшему домовладельцу и помещику князю Антону Всеволожскому. Потом у князя случилась большая любовь, требующая, как известно, неуемных материальных затрат, и князь продал усадьбу одному отставному корнету, который, ни много ни мало, являлся внуком самой государыни императрицы Екатерины Великой и графа Григория Орлова. Звали корнета их сиятельством графом Василием Алексеевичем Бобринским. Жил он в сем доме почти безвыездно, находясь под неофициальным домашним арестом и под негласным надзором полиции не один годочек.
Лет через десять такой жизни граф Бобринский заскучал и отъехал в Санкт-Петербург, где ему казалось не в пример веселее («Москва, – дескать, – всего лишь большая деревня»). А купчую на его дом подписала внучка крепостного мужика и дочь крепостной наложницы княгиня Екатерина Гагарина, будучи до замужества Екатериной Семеновной Семеновой, знаменитой трагической актрисой Петербургского театра.
- Это о ней Пушкин писал:
- Ужель умолк волшебный глас
- Семеновой, сей чудной музы,
- И славы русской луч погас?..
После Семеновой-Гагариной в доме поселилась Провиантская комиссия, а затем вот уже более полувека владели домом прокурорские да судейские крючкотворы. Вот у какого славного здания Лизавета, Мамай и иные ждали, когда из Бутырок привезут сюда их мужа, хозяина и товарища Савелия Родионова, дабы свидеться и перекинуться с ним хотя бы парой-тройкой слов...
Наконец, из-за поворота выехала коляска с двумя жандармами по бокам и Родионовым посередке. Руки его были скованы. Напротив него сидел пристав в своем синем мундире, придерживая рукой саблю и не сводя взора со знаменитого маза-медвежатника.
Доехав до судебного крыльца, пассажиры коляски вышли, и Савелий Николаевич оглянулся. У Елизаветы едва не подкосились ноги, когда их взгляды встретились. Впрочем, как быть им и жить дальше – все было обговорено в деталях ранее, когда Лиза приходила к Родионову на «свиданки». Да и Мамай был рядышком – хватанул покачнувшуюся Лизавету за локоть и удержал.
Зал судебного заседания был пуст. Ну, или почти пуст, потому как рассчитан был человек на триста, а сидело в нем около тридцати человек. Вместе с присяжными, которые покудова кучками сидели в секторе публики. На хорах и вовсе никого не было.
Родионова из действующих лиц судебного процесса ввели первым. При его появлении будущие присяжные зашушукались, а кое-кто и привстал, чтобы получше разглядеть подсудимого.
Его провели за решетку, отделяющую место подсудимого от остального зала, и рядом с ним встал жандарм с саблей наголо. Второй жандарм и полицейский пристав присели неподалеку. Для порядку.
Вошли председатель с двумя членами суда, свидетели, обвинитель и защитник Арнольдыч. Последний был хмур и, кажется, небрит, что говорило о длинном ночном сидении над делом и коротком сне, после которого времени на бритье уже не оставалось.
В первом ряду сидел генерал Аристов. После его знакомства с содержанием похищенных материалов он пришел к убеждению, что Савелий Родионов не знал, какой ценности документ крадет. А может, и вовсе не подозревал о его существовании. Более того, вполне возможно, что его просто подставили, опустошив сейф загодя и желая свалить на него похищение секретных документов. «Но вот кто это все подстроил?» – не давала графу покоя одна и та же мысль.
– Ваш чин, возраст, семейное положение? – вывел Григория Васильевича из раздумий голос судьи.
Читать бесплатно другие книги:
