Вечный колокол Денисова Ольга

– Я уже сказал новгородцам, что думаю о гадании. Мне нечего добавить. Но подтвердить свои слова могу еще раз.

– Подумай, Млад Мстиславич, – темные глаза посмотрели на Млада в упор, излучая странную, неведомую potentia sacra. – Сегодня ты не сможешь сделать того, что сделал вчера, тебе не хватит сил. Ты выжат до капли.

– Чтобы говорить Правду, сила не нужна, – тихо ответил Млад, пожав плечами.

– Признаться, я не очень хорошо понимаю, что ты называешь правдой… – проворчал Градята. – Пошли. Новгородцы хотят тебя видеть.

Он повернулся спиной и сделал знак следовать за собой. Стражники подтолкнули Млада вперед, но он уперся и попытался вырвать руки.

– Я пойду сам. Я не вор и не разбойник и новгородцев не боюсь.

– Ты не вор и не разбойник, – оглянулся Градята, – ты предатель и лазутчик татар. Отпустите ему руки, пусть идет сам. Все равно никуда не денется.

Убеждать кого-то в том, что он не предатель, Млад посчитал для себя унизительным. Волхв не может быть предателем и лжецом, тогда он перестает быть волхвом! Не может быть, чтобы человек, наделенной той силой, что увидел Млад в темных глазах, не знал об этом. Что ему нужно? Откуда он взялся и чего добивается? И если его сила позволяет лгать так откровенно, то что это за сила?

Они спустились с Великого моста и направились к вечевой площади, обходя толпу по льду Волхова. К гриднице можно было подойти только сзади, где останавливались сани, и лошадей оставляли под присмотр нарочно нанятых для этого людей. Неподалеку от площади им навстречу вышли трое, которые поприветствовали Градяту как своего. Тот остановился, и Млада за локоть придержал странно молчаливый стражник. С виду трое неизвестных ничем не отличались от новгородцев, но почему-то Младу пришло в голову, что это чужаки. В них что-то было не так!

– Ну что? – спросил один из подошедших с улыбкой. – Наш предатель и лазутчик готов признать свою ошибку?

– Пока нет, – ответил Градята.

Один из чужаков подошел поближе и бесцеремонно взял Млада за плечи, заглядывая ему в глаза. Млад едва не отшатнулся: сила, та же непонятная, неизвестная сила! Ее излучали немигавшие глаза чужака – темные, чуть припухшие. Он был очень смуглым, темноволосым, с привлекательным, но нескладным лицом и носом уточкой.

– Эй, да он же шаман! – чужак слегка толкнул Млада, выпуская его плечи из рук. – Не заморочит народ?

– Он выжат, смотри как следует, – ответил Градята. – Даже если он наберет сил на морок, то свалится замертво.

– Ну что, предатель и лазутчик, – один из чужаков усмехаясь потер руки, – у тебя есть выбор. Или ты признаешь свое невольное заблуждение, или через час новгородцы сбросят тебя с Великого моста.

– Ты угрожаешь мне? – тихо и удивленно спросил Млад. Вот так, среди бела дня, в двух шагах от вечевой площади? Но не кричать же, в самом деле…

– Я не угрожаю. Я объясняю и, надеюсь, объясняю доходчиво. Твоя задача рассказать Великому Новгороду, что гадание – истинная правда. И не просто рассказать, а убедительно рассказать. Чтобы вече в это поверило. Иначе нам придется объявить тебя предателем.

От откровенного бесстыдства его слов Млад растерялся еще сильней. Никто и никогда не угрожал ему, никто не пытался заставить его сделать что-то против его собственной воли. Он был шаманом с тринадцати лет, он знал, что его potentia sacra дает ему превосходство над людьми, но ему и в голову не приходило, что она может применяться как оружие. Это противоречило его представлениям о нравственности: ни люди, ни боги не прощают такого! Он не испытывал страха, он не хотел верить, что новгородцы согласятся с чужаками, и в то же время чувствовал: согласятся.

– Мне нечего сказать, – ответил он, как всегда долго подбирая слова, – я могу только подтвердить то, что говорил вчера.

По знаку Градяты двое из стражников снова взяли его за руки, но на этот раз чтобы связать их за спиной. Млад не стал сопротивляться: они бы все равно сделали это. Как жаль, что не пришел Белояр! И почему Млад был так уверен, что тот не передумает? Если бы волхв слышал этот разговор, он бы не передумал.

– У тебя есть немного времени, чтобы изменить свое решение. Пока говорит Сова Беляевич. Если передумаешь – скажи, я развяжу тебе руки, – кивнул ему Градята, поворачиваясь спиной, и стражники подтолкнули Млада вперед, в сторону гридницы.

– Я не передумаю, – сказал он в удалявшуюся спину, но Градята не оглянулся.

А со степени в это время на самом деле говорил Сова Осмолов. Млад хотел прислушаться, но от волнения не понимал ни слова. Что-то про мщение и войну. Речь боярина была короткой и яркой, и вече отзывалось на нее одобрительными криками с одного конца и свистом – с другого.

Млада подтолкнули к лестнице, ведущей на степень: боярин заканчивал говорить.

– Ну? – наконец обернулся Градята. – У тебя времени не осталось. Я бы не стал спрашивать, но честь не позволяет мне не предоставить тебе последней возможности.

– О какой чести ты говоришь? – Млад настолько поразился бесстыдству чужака, что на этот раз не подбирал слов – они сами сорвались с языка.

– Если ты сомневаешься в моей чести, назови это жалостью… – чуть не рассмеялся Градята.

Млад скрипнул зубами от обиды и злости и сам пошел наверх, не дожидаясь, когда его толкнут.

– Что же до одного-единственного волхва, который не подписал грамоты, то он сейчас предстанет перед вами, – зычно вещал Сова Осмолов, держась руками за ограждение и чуть пригибаясь вперед, словно нависая над вечем, – и тогда вы убедитесь, что в правдивости гадания не может быть никаких сомнений!

Стражники, следовавшие сзади, на самом верху грубо толкнули Млада вперед; он не заметил, что последняя ступенька чуть выше остальных, и споткнулся, едва не растянувшись на степени перед глазами всего веча. Обидно стало до слез – нет сомнений, стражник сделал это нарочно! Боярин мельком глянул в его сторону и продолжил:

– Пока наш доблестный посадник защищал врагов Руси и вел с ними мирные переговоры, мои люди кое-что разузнали о человеке, поселившем сомнения в ваших сердцах.

Вече зашумело. В первых рядах раздались солидные смешки бояр, слева, где стояли представители кремлевской стороны, из толпы понеслись одобрительные возгласы, а справа пронесся удивленный ропот, и кто-то выкрикнул:

– Связать волхва? Да вы с ума сошли!

– Это беззаконие! – присоединился к этому голосу еще один, поближе. – Волхвы стоят вне правосудия!

– Волхвов вече не судит! – крикнул кто-то еще.

Сова Осмолов поднял руку, призывая к тишине, и, дождавшись ее, продолжил:

– Волхвов – не судит. Но того, кого боги прокляли за ложь их именем, мы волхвами никогда не считали. Этот человек давно перестал быть волхвом. Перестал с тех пор, как принял серебро из рук врага в оплату своей лжи.

Надо было крикнуть, что это неправда, но Млад еще не оправился от столь неловкого выхода на степень, а от чудовищности обвинения и вовсе задохнулся, не в силах сказать ни слова.

– Да-да! – кивнул Осмолов толпе. – Не думайте, что я могу огульно обвинить волхва в сребролюбии. Мы нашли достаточно свидетелей! И главным свидетелем, как ни странно, оказался один из казанских купцов! И среди врагов есть люди с честью, люди, ненавидящие ложь!

На степень действительно начал подниматься татарин, только выглядел он довольно потрепанно и мало напоминал купца. Младу показалось, что он видит сон: он и не представлял, насколько тщательно продумано обвинение.

Сова Осмолов задавал татарину вопросы, а тот отвечал на них «да» или «нет». Только напоминал он при этом китайского болванчика и, казалось, с трудом понимал русский язык. Однако вече всколыхнулось, когда татарин подтвердил, что сам передавал Младу серебро за то, чтобы тот не подписывал грамоты.

– И это не все! – Осмолов поднял палец, отпуская татарина со степени. – Мы обыскали дом так называемого волхва и обнаружили не только серебро, но и письмо, которое не оставляет никаких сомнений! Это письмо мне бы хотелось прочитать полностью. Для проверки его подлинности я передам его Совету господ.

Письмо действительно не оставляло никаких сомнений, Млад недоумевал только, как Совет господ установит его подлинность… Но и тут Осмолов оказался на высоте: письмо оказалось скрепленным печаткой Амин-Магомеда. Тут же в детинец послали гонца – привезти грамоты с той же печатью.

– Я мог бы привести еще множество доказательств, но не стану утомлять вече долгими подробностями. Скажу лишь, что это не первая просьба, с которой татары обращаются к этому так называемому волхву! Если вече захочет видеть свидетелей – они здесь, рядом, и готовы подтвердить мои слова.

Правая половина толпы удивленно шепталась, с левой же летели выкрики:

– Хватит!

– Все ясно!

– В Волхов его! Предатель волхвом быть не может!

– Смерть продажным тварям!

Млад не чувствовал страха, только недоумение. Неужели вече так просто обмануть? Неужели достаточно одного свидетеля и поддельной грамотки?

– Пока я сказал все, – Осмолов повинно опустил голову, словно доказывал новгородцам свою покорность, но тут же вскинул глаза. – Может быть, кто-то хочет выступить в защиту бывшего волхва?

Вече зашепталось, но никто не поднял руки. Только на самом краю толпы, в отдалении от площади раздались свистки и выкрики. Млад глянул в ту сторону, но почти ничего не разглядел. Может быть, это были студенты? Университет не имел на вече права голоса.

– Что? Никто не хочет? – Осмолов сделал вид, что удивлен. – Надо же! В Новгороде никто не хочет защитить предателя!

И тут со своего места поднялся князь. Млад стоял к нему спиной и не сразу это заметил.

– Я буду его защищать! – мальчишеский голос прозвучал отчетливей и громче, чем зычный голос боярина.

Юный князь вышел вперед, к ограждению, и молча указал Осмолову на его место – тот подчинился нехотя и с достоинством.

– Посмотри на меня, человек, – попросил князь, обращаясь к Младу, – посмотри мне в глаза.

– Не делай ошибки, князь, – сказал кто-то из-за стола Совета, – самые честные глаза бывают у отъявленных лгунов! Они…

Князь посмотрел в сторону говорившего, и тот осекся.

– Посмотри на меня, – повторил он Младу.

Млад повернул голову – ему все еще казалось, что это сон. Синие глаза князя обжигали, но Млад снова увидел в них то же, что и накануне: неуверенность, усталость и чувство вины.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Млад пожал плечами.

– Я невиновен, – только и сумел выдавить он, не находя других слов.

– Скажи это громче, чтоб об этом услышал Новгород.

Млад набрал воздуха в грудь, судорожно соображая, что мог бы к этому добавить. Но так и не сообразил, повторив на всю площадь:

– Я невиновен!

Эти слова вызвали разный отклик на вече: кто-то засвистел и затопал ногами, кто-то почесал в затылке, кто-то засмеялся. И тут же площадь пришла в движение, которое началось с задних рядов. Млад удивился, подумав, что это сказанное им так странно повлияло на людей.

– Я тоже выступлю в его защиту! – поднялся с места посадник. – Негоже принимать скоропалительных решений.

Снизу тут же раздался свист и выкрик:

– Смеян Тушич – известный миротворец! Он ради мира готов не только с врагом брататься, но и предателя выгородить!

– А Пересвет Враныч – известный крикун, – посадник за словом в карман не лез, – за его голос ему бояре серебром платят!

Но шевеление в задних рядах привлекло его внимание, и он смолк. А между тем толпа расступалась, расходилась, открывая широкую дорожку к гриднице: в ее конце, опираясь на посох, появился Белояр. Люди склоняли головы и замолкали, только тихий шепот полз над площадью.

Совет господ зашептался тоже, юный князь от удивления приоткрыл рот, посадник крякнул и пробормотал:

– Ну, тут и без меня, похоже, разберутся… Белояр своего в обиду не даст, но и лжеца защищать не станет.

Млад выдохнул с облегчением: он и не представлял, насколько обрадуется появлению волхва. И сразу почувствовал, как был напряжен до этого, расправляя плечи до дрожи, поднимая голову и сжимая кулаки. Теперь все встанет на свои места! Ведь Белояру достаточно посмотреть на человека, чтобы понять, волхв он или «проклят богами».

Белояр шел вперед не торопясь, и Младу показалось, что волхв прихрамывает от усталости. Но появление волхва на вече выглядело величественно и торжественно. Он был, как всегда, с непокрытой головой, солнце серебрилось в его белых волосах, взгляд скользил поверх голов, и широкие развернутые плечи выражали достоинство и гордость.

Никто не понял, как это произошло, никто не заметил, но внезапно плечи волхва дернулись, он остановился, и на лице его замерло странное и страшное выражение: смесь удивления и боли. А потом на утоптанный снег медленно упал посох и откатился под ноги толпе. И только после этого тело Белояра стало оползать вниз, словно песчаная башня, подмытая водой. Замершая толпа ахнула единым вздохом, волхв ничком упал в раскрытый для него проход, и все увидели, что из его спины торчит металлический черен ножа.

Люди вокруг испуганно подались назад, кто-то один вскрикнул:

– Убили!

И через мгновение площадь взревела.

Несколько человек протиснулись через толпу и склонились над волхвом, вслед за ними вперед вышли любопытные, и проход сомкнулся, скрывая происходящее от тех, кто находился на степени. Весь Совет господ поднялся со скамеек и приник к ограждению, вглядываясь в толпу, растерянный князь замер, опустив руки, тысяцкий сорвался с места и кинулся по лестнице вниз, собирая немногочисленную дружину, вмиг конные воины оцепили площадь со всех сторон, оттесняя от нее новгородцев.

И вскоре с середины площади, где лежал Белояр, раздался возглас, который толпа тут же понесла во все стороны:

– Мертв!

Слово, как круги по воде, прокатилось над вечем, прошло сквозь тесные ряды простых новгородцев и, казалось, через Великий мост долетело до детинца. А после этого над площадью повисла давящая тишина: новгородцы обнажали головы. Вслед за ними снял собольи шапки Совет господ, и юный князь стащил шапку негнущейся, неверной рукой. Только Млад стоял на степени в ярко-рыжем треухе, потому что руки у него были связаны. И, как все вокруг, не мог поверить в то, что произошло.

Горький, глухой голос не осквернил скорби, – наоборот, прозвучал как нельзя более вовремя.

– Плачьте, новгородцы! Плачьте! Коварный враг земли русской протянул руку и сюда и ранил нас в самое сердце! – из глаз Совы Осмолова выкатились две слезы. – Плачьте и помните! Кто осмелится поднять руку на волхва? Только тот, для кого не святы наши святыни! Кто решится метнуть нож в сердце человека, перед которым преклоняют головы все, от мала до велика? Только тот, кто служит чужим богам!

Новгородцы молчали: голос Осмолова завораживал и рвал из груди рыдания.

– Кто? Кто способен на такое чудовищное действо? Кто сейчас радуется, когда мы плачем? Кто прячет злорадную усмешку, кто гнушается обнажить голову, воздавая должное памяти великого волхва и великого человека? – он неожиданно повернулся к Младу. – Шапку долой, татарский прихвостень! Не тебя ли спасал подлый убийца от гнева истинного и неподкупного волхва?

Боярин широко замахнулся и ударил Млада по щеке открытой ладонью: треух слетел на пол, Млад качнулся, и в этот миг его удивление, растерянность и боль исчезли, уступая место если не гневу, то ярости. Обжигающая волна поднялась в груди глубоким вдохом и выплеснулась наружу.

– Белояр шел сюда, дабы сказать, что не верит гаданию! – Млад шагнул вперед, к ограждению, и на его голос толпа вскинула лица и открыла рты. – Он сомневался, имеет ли право вмешиваться в вече и говорить не как волхв, а как новгородец! Но он хотел сказать, что не верит гаданию! Я был его доказательством, его единственным доводом! Мы вместе должны были выйти сюда и признать: нас обманули! Неподвластная нам сила сумела заморочить нас, выдавая чужие видения за Правду. Я единственный увидел хана Амин-Магомеда не подлым убийцей, а всего лишь вышедшим из-под гнета данником! Мне, волхву, боги дали силу для того, чтобы я говорил вам Правду, и я ее говорю: я видел, что Амин-Магомед не убивал князя Бориса! Хотел убить, но не убивал!

Совет господ замер молча, не отрывая от Млада глаз; юный князь вскрикнул, словно от неожиданной боли, а Сова Осмолов с дрожащим подбородком отступил на два шага, будто боялся, что Млад швырнет в него ядовитую змею. Только для Млада все они: и те, кто собрался на степени, и те, кто стоял на площади, и те, кто окружал площадь многотысячным кольцом, – все превратились в единое целое.

– Я не знаю, что было на самом деле, – продолжал Млад, – я не знаю, кто убийца князя Бориса. Но гадание лжет! Меня привели сюда насильно, предложив выбор: отказаться от своих вчерашних слов или стать предателем в глазах Новгорода! Странные люди встретились мне: люди, по силе равные волхвам, но не боящиеся лжи и предательства. Они подбивают новгородцев к кровопролитию и беспорядкам. Они хотят начать войну с Казанью любой ценой! Я не знаю, зачем им это нужно! Я просто говорю то, что вижу и что думаю. Белояра убил тот, кто боялся его слов на вече! Белояра убил тот, кто хочет начать войну!

Млад почувствовал, как горло захлестывает тошнота, темнеет в глазах, и боковым зрением увидел, что на степень поднимается Градята, а с ним те трое чужаков, встретивших его позади гридницы.

– Я сказал все, что хотел, – успел крикнуть Млад. Пол качнулся и начал проваливаться, дыбиться и крениться. Млад заскользил вниз, стараясь удержаться за него руками, но руки были связаны за спиной, и он ударился лицом о гладкие доски, после чего чернота накрыла его с головой, словно одеяло.

Он открыл глаза в незнакомом полутемном доме с низким потолком, лежа на узкой постели, обложенный со всех сторон теплыми шубами; под ногами лежал горячий камень, завернутый в тряпки: Младу было холодно, сильно тошнило, и болел нос.

Какая-то женщина со свечой в руках нагнулась к нему; лицо ее просветлело и разгладилось, когда она увидела, что Млад открыл глаза.

– Очнулся? Ну и хорошо. Сейчас сбитня горячего, медку сладкого…

Млад хотел вытащить руку из-под овчины, но не сумел: сил не было. Дверь тут же приоткрылась, и в полутемную горницу с подсвечником в руках вошел доктор Велезар. За его спиной показался Перемысл, волхв из Перыни. Женщина, увидев их, кивнула и вышла, чтобы не мешать.

– Ну наконец-то! Я, признаться, начал опасаться за твою жизнь… – доктор присел на край постели, поставив подсвечник на табуретку у изголовья. Перемысл остался стоять в ногах.

Млад хотел сказать, что все в порядке, но голос тоже не послушался его.

– Разве можно было! – доктор покачал головой. – Ты же опытный шаман, ты же знаешь, что нельзя входить в такое состояние, не восстановившись как следует.

– Я не хотел… Я не собирался… – хрипло и тихо ответил Млад.

– Как это «ты не собирался»? – брови Перемысла поползли вверх.

Млад вздохнул: он и сам знал, что такого быть не должно. Ночью он не сумел по своей воле выйти из этого состояния, а тут и вовсе оказался в нем, совсем того не желая.

– Да, брат… – беззлобно проворчал доктор, – задал ты Сове Осмолову… Впредь будет знать, как идти против волхва.

Млад удивился, не понимая, о чем говорит Велезар.

– Освистали его новгородцы так, что он долго на степень подняться побоится, – пояснил доктор, – и он должен радоваться, что всего лишь освистали…

– Да и на улице ему появляться стыдно – того и гляди камнем из-за угла зашибут, – хитро улыбнулся Перемысл. – Твоим словам все поверили. Еще бы не поверить! Если б ты их позвал топиться в Волхове, пошли бы – и не задумались!

– Так нельзя… – Млад скривился. – Это же… неправильно… Я не хотел.

– Ну зачем ты все время что-то выдумываешь? – покачал головой Перемысл. – «Неправильно»! Тебя оболгали, Белояра убили – а ты о чем-то рассуждаешь!

Белояр… Острая боль шевельнулась в груди, и на миг потемнело в глазах. Кто и зачем это сделал? Сова Осмолов? Не взял бы он на себя такой смелости… Да и новгородцы в это не поверили, иначе бы не освистали, а разорвали его на куски.

– Тихо, тихо… – доктор Велезар положил руку Младу на лоб, – не надо думать о плохом. Это отнимает силы. Сейчас меду выпьешь – и спать. Тебе надо много спать.

– Да вы что? – Млад хотел приподняться на локте, но не смог. – Мне надо домой! Меня Миша ждет! У меня всего-то три дня и осталось!

От столь длинной фразы в груди что-то опустилось и задрожало, голова побежала кругом, и тошнота вплотную подступила к горлу.

Доктор покачал головой:

– Тебе надо восстановиться. Я бы и завтра тебя никуда не отпустил.

Млад почувствовал отчаянье: если бы он мог подняться, то доктора бы ни о чем не спрашивал – сел на коня и поехал. Но теперь домой он может отправиться только в санях, а где их взять?

– Какая разница, где я буду лежать: здесь или дома, а? – спросил он безо всякой надежды, но тут его поддержал Перемысл.

– Мне не жалко, оставайся у меня хоть до лета… Но если хочешь, отвезу тебя домой.

– Ну какие сейчас могут быть переезды? – сжал губы доктор. – В санях растрясет, станет хуже… Я еще полчаса назад не был уверен в том, что ты останешься в живых!

Млад пожал плечами: конечно, плохо было, но в смерть почему-то не верилось.

– Да с чего мне умирать-то? – он улыбнулся.

– С чего? – поднял брови доктор. – Сердце бы остановилось, оттого что сил у него не осталось биться. Потрепыхалось бы и остановилось. Нет, я против переездов. Насильно держать, конечно, не стану, но определенно заявляю: в дороге может случиться все, что угодно.

В горницу вернулась женщина с кружкой горячего меда в руках – Млад так и не понял, кем она приходится Перемыслу: для жены старовата, для матери – молода. Он хотел сесть, но она не позволила – поила его лежа, приподнимая ему голову мягкой большой рукой. Пока он пил, Перемысл рассказывал, чем закончилось вече. После того, как Сове Осмолову удалось убедить новгородцев в том, что он не имеет отношения к смерти волхва, снова говорил посадник и, как ни странно, – юный князь. Вече решило войны Казани не объявлять, но выставить ополчение – на случай, если хан Амин-Магомед сам ищет повода для нападения. А поскольку Казань поддержит Ногайская орда и Крым, ополчение следовало вызвать и из других городов. Утром гонцы понесут волю Новгорода в Москву, во Владимир, Псков и Киев.

Смеян Тушич хорошо знал свое дело – примирять и находить решения, которые устраивали всех: не предложи он выставить ополчение, вече не разошлось бы и за неделю. Теперь же те, кто горел желанием мстить, доставали из сундуков мечи, топоры и доспехи. Перемысл и доктор Велезар посмеялись вместе, сказав, что перед тем, как выйти к ограждению степени, посадник долго слушал, что ему на ухо шепчет посадница. Впрочем, над Смеяном Тушичем подтрунивал весь Новгород, он же нимало не обращал на это внимания.

Тысяцкий пообещал новгородцам возглавить ополченцев, взять в поход половину княжеской дружины и боярскую конницу – если, конечно, бояре не погнушаются отправить на войну своих сыновей. Вторая половина дружины, во главе с юным князем, оставалась защищать Новгород.

Глава 10. Наверху

Млад начал вставать только к исходу следующего дня: на смену тошноте и головокружению пришла слабость и сонливость, и, если бы не Миша, он бы отдыхал и не думал о занятиях.

По вечерам к нему заглядывала Дана, но быстро уходила: Млад старался быть с Мишей, и она чувствовала себя лишней, отчего Млад мучился, разрываясь между ними.

Приходил декан, с заверениями о всяческой поддержке со стороны университета, но предупреждал: когда Сова Осмолов хоть немного оправится от удара, то наверняка захочет отомстить.

Навещали Млада и студенты, но Ширяй с Добробоем выставили их вон, чтоб не мешали учителю. Сами же они беззастенчиво расспрашивали Млада о том, что произошло на вече, выпытывая все новые и новые подробности. Ширяя особенно занимали люди, похожие на Градяту, и Младу пришлось об этом рассказать во всех подробностях: Ширяй как никак был его учеником, шаманом, а способностей Градяты не разглядел, не угадал.

Мише же становилось все хуже, просветы между припадками делались короче и короче; он убегал в лес и тут же возвращался, льнул к Младу – и тут же отталкивал его, мерил спальню шагами и норовил высадить окно, падал на постель, плакал и снова убегал в лес. Он не признавался, но Млад видел: ему страшно. Если бы не страх, он давно ушел бы в белый туман, просить духов о пересотворении.

Ни о каком шалаше в лесу не могло быть и речи: мальчик бы там просто замерз. Младу никогда не доводилось видеть пересотворения зимой, ему казалось, что уход от людей в лес – очень важная веха на этом пути. Ставить же в лесу теплый сруб тоже особого смысла не имело: долго и хлопотно. И в конце концов Млад принял решение уйти из дома на время пересотворения: Добробоя и Ширяя поселить в коллежских теремах, а самому пожить у Даны.

Когда его ученики проходили испытание, он места себе не находил, бродил вокруг шалашей на почтительном расстоянии, как будто мог чем-то помочь, что-то услышать, подсказать. Бродить же возле собственного дома и вовсе казалось ему несерьезным: сквозь толстые стены он не только ничего не услышит, но и не почувствует ничего.

В среду к Мише, не выдержав, приехала мать в сопровождении своей рыжей сестрицы, но Младу не пришлось долго уговаривать их оставить мальчика в покое – тот и сам хорошо справился. Если бы не тетка, визжавшая о «дьяволе, которому отдали дитятко», Млад посоветовал бы матери остаться рядом с Мишей, поддержать его: любовь к матери ему самому когда-то помогла пройти испытание. Но женщина испугалась, увидев сына, – тот встретил ее как чужую, – и обе уехали в слезах и безо всякой надежды.

Ширяй считал себя ответственным за Мишу, присматривал за ним, когда тот уходил в лес, помогал Младу во время Мишиных припадков и соблазнительно рассказывал мальчику о своих первых подъемах наверх вместе с Младом.

– Через две недели все вместе подниматься будем, вот увидишь! – Ширяй хлопал Мишу по плечу, и Млад, очень сомневавшийся в том, что Миша будет белым шаманом, верил, что так оно и случится: настолько Ширяй убежденно это говорил.

Добробой, который испытывал голод и во время пересотворения, постоянно стремился Мишу накормить чем-нибудь вкусным, но в итоге сладкие пироги и тушеное мясо съедал Ширяй.

Последний день дома оказался самым тяжелым. И Млад, и Ширяй, и Добробой следовали зову богов спокойно, и каждый из них испытывал безотчетный страх перед духами в белом тумане. Но это было не то чувство, которое мучило Мишу. У них это походило на страх перед темнотой, перед неизвестным миром, в который предстояло ступить. Миша же боялся испытания – ни белый туман, ни духи не пугали его. Внутренний зуд перешел мыслимые пределы, но страх не мерк, не исчезал, а с каждым днем становился все сильней, и Млад всерьез опасался, что Миша так и не соберется с силами выйти к духам и сказать, что он готов.

В среду вечером Дана зашла на ужин – помочь Младу собрать вещи. Добробой, увидев ее, каждый раз смущался, начинал ронять на пол горшки и опрокидывать кружки, неизменно молчал или нес несусветную чушь. Ширяй смеялся над ним и дразнил, и от его шуток Млад и сам не знал, куда девать глаза.

Дана появилась, когда все сидели за столом: Добробой надеялся запихнуть в Мишу поджаристую утиную ножку, а Млад говорил о том, что перед испытанием полезно есть мясо.

– Да не хочу я, – Миша с отвращением откусил кусочек и сморщился.

– Кто это тут не слушает Млада Мстиславича? – спросила Дана с улыбкой, перешагивая через порог.

Миша метнул взгляд в ее сторону и скрипнул зубами.

– Здравствуйте, мальчики, – она сняла шапку и опустила платок на плечи.

Добробой кинулся доставать посуду, даже не спросив, будет ли она ужинать, – Ширяй наградил его насмешливым взглядом и придвинул книгу поближе к себе.

Дана прошла к столу.

– Завтра перебираешься? – спросила она, и Млад кивнул.

Миша посмотрел сначала на Дану, а потом на Млада.

– Завтра? – спросил он еле слышно.

Млад вздохнул, подошел к нему сзади и положил руки ему на плечи: они дрожали.

– Я уйду не раньше, чем ты меня об этом попросишь… Я просто знаю, что завтра тебе этого захочется, понимаешь?

– Откуда ты знаешь, чего захочется мне? Откуда? Я еще сам не знаю!

– Ты знаешь. Ты просто не хочешь признать, что тебе пора делать выбор.

– Да! Выбор! Да! Умереть от корчей или умереть во время испытания! Разве не этот выбор мне надо сделать?

Добробой уронил на пол половник, Ширяй оторвал глаза от книги и пристально посмотрел на Мишу. Дана замерла, так и не сев за стол.

– Нет. Я предлагаю тебе сделать не этот выбор. Я предлагаю тебе захотеть стать шаманом. Захотеть настолько, чтобы не испугаться испытания. Чтобы пройти испытание.

– А если я не хочу? Если я не хочу становиться шаманом? Я хочу просто жить!

– Этого выбора у тебя нет. Это проклятье. Или умереть, или стать шаманом. Я предлагаю тебе выбрать второе. Ты избран, тебе дано говорить с богами, а от такого предназначения не отказываются просто так.

– Я не хочу говорить с богами! Я не хочу! Не хочу!

Миша сбросил руки Млада со своих плеч и кинулся к двери, на ходу хватая шубу. Добробой глянул на учителя и не спеша направился следом – присмотреть.

Дана выдохнула и села напротив Ширяя.

– Младик, ты хочешь за неделю научить его любить жизнь? – спросила она.

Млад посмотрел на дверь, которая закрылась за Добробоем, и вернулся за стол.

– Каждый человек любит жизнь. Иначе бы мы все давно умерли.

Ширяй отодвинул книгу и сузил глаза:

– Да он просто боится! Он пересотворения боится, только и всего! Любит он жизнь или не любит – неважно!

Млад кивнул.

– А… а это на самом деле так страшно? – спросила Дана, коснувшись пальцами руки Млада.

– Ну… – Млад пожал плечами, – вообще-то… Не знаю. Наверное. Когда это позади, оно страшным уже не кажется. Я не боялся, меня с рождения к этому готовили. А Миша всего неделю назад об этом узнал.

– И ты хочешь за неделю подготовить его к тому, к чему сам готовился с рождения? – она подняла брови.

– Да ерунда это! – фыркнул Ширяй. – Я-то к этому не готовился! Меня Млад Мстиславич за месяц до пересотворения к себе взял.

– Ты старше почти на два года, – одернул его Млад, – это очень важно.

– Да? А ты сам? Тебе тринадцать лет было! Ты вообще был пацан! – не унимался Ширяй.

– Я – это я.

– Тебе было всего тринадцать? – спросила Дана. Млад никогда не говорил с ней о пересотворении.

– Я так считаю: или ты мужчина, или нет, – важно изрек Ширяй. – Если нет – о каком испытании можно говорить? Почему ты в тринадцать лет был мужчиной, а он в пятнадцать мужчиной быть не должен?

– Я же говорю, меня готовили к этому с рождения, – вздохнул Млад, – а он рос в окружении полусумасшедших женщин и жрецов. Ты бы слышал, чему они его учили!

– И ты хочешь за неделю сделать его мужчиной? – грустно улыбнулась Дана.

– Да! – вспыхнул Млад. – Да, хочу! Потому что если он не станет мужчиной, он умрет!

– И если это случится, ты будешь думать, что во всем виноват?

– Не надо! Это неправильно! Я взял его к себе не для того, чтобы оправдывать себя тем, что у меня была всего неделя! Мой отец говорил… Нет ничего хуже, чем сказать самому себе: «Я сделал все, что мог». Он творил чудеса, он поднимал на ноги безнадежных больных, потому что никогда не говорил: «Я сделал все, что мог»!

Неожиданно, вспышкой, перед глазами появилось лицо доктора Велезара: «Здоровье князя уже не в моей власти». А ведь князь был еще жив…

Миша вернулся быстро. Он вбежал в дом в расстегнутой шубе, без шапки и прямо с порога кинулся Младу в ноги – тот едва успел повернуться в его сторону.

– Прости меня! Прости! – выкрикнул мальчик и разрыдался. – Спаси меня!

Млад тяжело вздохнул: он никак не мог привыкнуть к бесконечным просьбам о прощении, его передергивало оттого, что кто-то падал перед ним на колени, поэтому взял Мишу под мышки и усадил рядом, обнимая за плечо.

– Ну? В чем ты виноват на этот раз?

– Я… я правда виноват, – всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, – я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать.

– О чем?

– В белом тумане меня встречает Михаил-Архангел. Он говорит со мной. Он говорит совсем не то, что говоришь ты! Он сейчас… он сказал, что уведет меня к Господу, стоит только дать ему руку, и он уведет меня к нему… Никаких испытаний для этого проходить не надо.Я крещен, а значит я принадлежу ему.

Млад помертвел. Первым его желанием было немедленно, сейчас же идти в лес и разводить костер – подниматься наверх. Он на миг забыл о том, что он белый шаман и никогда не сражался с духами, это не его стезя. Он забыл о том, что умрет, если попытается подняться, – доктор Велезар прав, сердце остановится. Надо по меньшей мере еще дня три-четыре, чтобы на подъем хватило сил. А главное, что он скажет огненному духу с мечом? Что тот неправ?

– И почему ты с ним не пошел? – спросил Млад ледяным голосом.

Миша расплакался еще сильней и обхватил шею Млада руками.

– Потому что ты можешь меня спасти! Ты мне не лжешь! Ты меня любишь по-настоящему!

– А он? Он тебя любит не по-настоящему?

– Он… Он хочет, чтоб я умер…

В дом зашел Добробой и стащил с головы шапку, виновато поглядывая на Млада, словно считал, что с недостаточным рвением выполнил поручение.

Млад похлопал Мишу по спине, снял с себя его руки и вытер ему слезы рукавом.

– Хватит плакать. Я не могу тебя спасти, тебя никто не может спасти, при всем желании. Ты сам себя спасешь, слышишь? Сам.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Главный материал мартовского номера – статья «Лучшие изделия 2009 года», представляющая лауреатов тр...
Иногда так сложно сказать, что случится с тобой в следующую секунду! Вот и для Сашули Алешиной банал...
Вы держите в руках необычное издание: в нем кратко, но абсолютно понятно изложены основы системы оце...
Книга-самоучитель по самообороне «Рукопашный бой и самооборона (самозащита) для всех» будет полезна ...
Если вы решили отремонтировать ванную комнату, кухню или туалет, обратите внимание на эту книгу. В н...
На страницах данной книги вы найдете описание более 40 игрушек-подушек. Подушки-валентинки, забавные...