Танжер Нагим Фарид

– Тепло, ёптыть! – Герман почти пополам согнулся. Очки залепило снегом, он их снял, протер и нацепил, снова залепило, снял и несколько раз промахивался мимо кармана.

У меня был кураж. И я все оглядывался, чтобы найти какое-то приключение, чтобы развеселить еще кого-нибудь, но вокруг было тугое полотно снега, как на хлопчатобумажном комбинате.

Остановилась маленькая машинка, вся залепленная снегом. Герман договаривался с мужиком и предлагал какие-то бешеные деньги.

– Это дорого, Герман, – дергал я его за рукав.

– Так, молчи, мужик! – сказал он. – Ну что, поедем, командир?!

Мы сели. Было уютно. Хрустели, скрипели и пищали дворники стеклоочистителя.

– Герман, ты что так дверью хлопаешь? У тебя дома холодильника нет? – смеялся я. – Так всегда говорят, да, товарищ? – спросил я у водителя.

– Просто двери тяжелые, – буднично сказал он.

Мы приехали. Герман вышел из машины и канул в снег. Сидели в тишине, под фонарем. Вокруг снежинки и тени от снежинок. Шорох вдоль бортов и на крыше.

– На Тверскую собрались! – сказал я.

– Понял уже.

– Это какой-то капитализм, бля!

Водитель закурил.

– Можно, я тоже? – и я закурил с невероятным наслаждением.

Появился Герман почему-то со своей собакой спаниелем. Он смотрел прямо на нас и не видел. Собака жалась у ног. Водитель моргнул фарами.

– Генка, в машину!

Генка был мокрый, с коротким и теплым язычком.

– Сказал, пойду с Генкой гулять. Всё, поехали, – сказал Герман, сурово блестя очками в темноте.

Проехали мимо старинного круглого здания, слева парк, справа Тимирязевская академия, это место всегда казалось мне мрачным и страшным, каким-то обособленным в Москве. Дорога была пустая. Впереди клубились снежинки, вспыхивали и бросались из стороны в сторону вслед за световыми раструбами.

– А я же из Алматы приехал, совсем недавно! Там вообще света нет, горячей воды, газ подают только на несколько часов в день, прикиньте? – я говорил так, будто Герман с водителем были незнакомые мне люди.

«Неужели мы купим проститутку?!»

– Она была актрисою и даже за кулисами играла роль а… – приятно светила в темноте панель автомагнитолы, и звучал голос певца.

– …а мы его по морде чайником, а мы его по морде чайником, а мы его… Раздумываете, кому что подарить? Начните с Нескафе Классик… улыбайся с нашим радио… официальный курс доллара не изменился и на завтра составляет пять тысяч семьсот тридцать девять по курсу ММВБ… Че-е-ерный дракон не нарушай счастья за-акон, че-е-орный дракон…

– А вы классно водите машину! Уверенно так. А прикиньте, я один раз ловил частника, до общаги доехать, а остановились менты, ну и подвезли меня. Так я пока с ними ехал, всю свою жизнь вспомнил, родных, и раза три с ними со всеми простился, так они гнали! А всего-навсего какие-то «Жигули», прикиньте!

– Так у них же движок форсированный.

– Лучше вот здесь проехать, я здесь всегда сворачиваю.

Генка, услышав голос Германа, упруго зашевелился в ногах.

Я вольготно развалился, раскинул руки по спинке, широко раздвигал колени и двигал бедрами.

…а ты опять се-егодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил, что… колокола и ты войдешь в распахнутые двери… – на блатной манер пел голос радио.

Головой я понимал всю примитивность мелодии и слов, но сердце откликалось на них и стонало от горя и счастливого предчувствия. «Это же я. Я в какой-то машине. Светятся огоньки. Куда-то еду в снежной ночи, и что-то будет с тобой, Степной барон»?

– Как поедем, от Белорусского?

Свернули в темный переулок и вдруг выскочили и уперлись в гигантскую стену света на Тверской. Повернули и наша машинка, извиваясь, проскользила в черной блестящей витрине. Елка на площади. Её не было видно, только огни фонариков и звезда наверху. Реклама MARTINI и DAEWOO дымилась от снежинок. Торцы сталинских домов подсвечены снизу сильными фонарями, и снег в их свете поднимался вверх, в небо. Разноцветные огни и полосы освещали салон, скользили по нашим головам, по моим синим рукам с надувшимися венами. Иногда Генка вспыхивал, сиял глазами и языком у моих ног и также резко исчезал.

«…что ла-ла-ла колокола, и ты войдешь в распахнутые двери… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

– Слушайте, не может быть, это же капитализм какой-то?! – мне приятно было играть простака и наивно удивляться.

– Вот здесь остановись, – сказал Герман.

Генка, услышав голос, перелез к нему на колени. Остановились возле киоска. Кучка девушек.

– Стройся! – повеселевшим голосом крикнул Герман, и они вдвоем с Генкой высунулись из окна.

Широкое лицо толстой деловой женщины.

– Ой, девочки, они с собакой! – весело крикнула она в сторону.

– Ой, какая собачка! Как тебя зовут?

– Генка.

– Да не вас, а собачку.

– Генка!

– Может, вот эту девушку возьмете?

Подошла девушка, нагнулась и выставила отрешенное лицо. Она жевала.

– Нет, так не пойдет.

Герман передал мне Генку и вышел. Он о чем-то говорил с толстой, тепло одетой женщиной. Извивалось и хлопало сорванное рекламное полотнище.

– А она не кусается у вас? – подошла еще одна девушка, она тоже жевала.

Водитель не ответил.

«…что ла-ла-ла колокола, и ты войдешь в распахнутые двери… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

– Поехали дальше, – сказал Герман.

Мы тронулись. Я не удержал Генку, и он снова перелез к Герману.

– Вот здесь остановись.

– Вас сколько будет? – спросила другая толстая женщина.

– Трое вместе с собакой.

Она засмеялась.

– У нас девочки только от ста долларов. Вы сколько будете брать?

– Одну.

– Ой, смотрите, собака!

Подошли две девушки. Обе жуют.

– Возьмите нас двоих за сто пятьдесят.

– Генка, тебе нравятся эти? – спросил Герман.

Генка дружелюбно и радостно лизал девушкам руки.

– Может быть, вон ту маленькую возьмете? – вдруг сказал водитель. – Ничего так вроде?

– Где? Эта? Как она тебе, Анвар?

– Не знаю, Герман, сойдет, ты сам смотри.

Герман вышел вместе с Генкой договариваться. Девушки сутуло поднимались из подземного перехода и выстраивались в ряд, закрываясь ладошками от снега и ветра. Им было холодно в легкой одежде.

– Это капитализм. Это капитализм…

– Поехали дальше.

– Смотрите-смотрите, клиенты с собакой! А она у вас тоже будет трахаться, ха-ха?!

– Генка, они тебе нравятся? He-а, не нравятся.

– А чё?

– Он говорит, что ему не нравится!

– Ничё девочки? Чё не берете?

– А тебе как, Анвар?

– Вон та вон ничего, скромная такая, – снова сказал водитель.

Герман промолчал.

– Ой, бляха, Тань, смотри, здесь клиенты с собачкой!

– Ой, какая собачка, а ее можно погладить? Собачка, собачка.

– А она не кусается?

– У нас девочки по сто! Скидок не делаем, даже в честь праздника. Вон ту вон можно взять, Га-ал, подойди сюда!

От кучки отделилась замерзшая девушка. Она жевала, и было видно, что она шмыгает носом.

– Повернись, Гал.

Она повернулась.

– Ну как? Она нравится клиентам, жалоб не было. Просто гейша.

– Может, вон ту возьмем, Герман?

Я вдруг заметил, что ищу девушку, похожую на Асельку. Как-то автоматически, будто не желая изменять ей.

Мы остановились возле магазина «Дары моря».

– У нас все девочки хорошие, жалоб не было.

– А? Как ты, Анвар?

– Возьмите, не пожалеете. Еще приедете, вот увидите.

– Не знаю… а не скажете, кто вон та вон девушка по гороскопу?

– Что? Какая?

– В короткой белой куртке.

– Анжел, повернись, ты у нас кто по гороскопу? Ха-ха. Она не знает. А вам не пох? Кто? А? Телец? Она Телец.

– Ну как, Герман?

– А ты как?

– Или вот эту возьмите, которая сбоку, у нее грудь третий номер!

– Кто?

– Корнелия, повернись!

– Что-то не очень, а может быть, вы сами с нами поедете?

– Нет, я сегодня не работаю, то есть я работаю, но только со своим материалом.

– Как это?

– Решайте скорее, а то холодно.

– Нет, Генка не хочет тельцов, Корнелий, поехали дальше.

– Ну, смотрите, дальше будет только дороже.

Меня так удивляла эта простота, веселье и легкость продажи, будто мы все сообща покупали кого-то третьего. Медленно ехали и останавливались везде, где они стояли. Герман выходил договариваться, рассматривал девушек, шутил с ними. Всерьез подбирал партнершу для Генки. Генка прыгал на колени девушек, ласкался, крутил хвостом. Девушки жевали, смеялись и заигрывали с ним, как простые люди. По Тверской шли иностранцы с красными лицами, с рюкзачками за спиной и смотрели на нас круглыми, детскими глазами сквозь круглые очки.

– Бля-адь, я не знал, – играл я. – Это капитализм.

Мы поехали дальше. Становилось все темнее и безлюднее. В темноте, возле машин напротив «Интуриста», стояла высокая черноволосая девушка в светлом и длинном шерстяном пальто.

Герман вышел и говорил с кем-то в заснеженной машине. Девушка не смотрела в нашу сторону.

Ничего уже не получится у него, нет никого.

– Все, Анвар, двигайся… Садись, – сказал Герман. – Все, можно ехать.

Я подвинулся, и она села ко мне, пытаясь как-то устроить свои длинные полные колени в черном, тонком и прозрачном. Вдруг установилась какая-то особенная тишина. Поток машин с сияющими и скользящими по ним огнями. В метели Большой театр, будто призрак, на секунду возникший из прошлого. Она заторможено и равнодушно жевала жвачку. Машина наполнилась приторным дешевым запахом. Я не мог заговорить и только искоса посматривал на нее. В ее черных волосах паутинно блестели капли. Вспыхнула полоска на выпуклой нижней губе. Внутри меня все замирало в предощущении, мышцы рук вздрагивали.

– А как тебя зовут?

– …ана, – неожиданно вяло, заторможенно.

– Анна?

– …Яна, – недовольно, тяжелым и непослушным языком, двигая жвачку.

– Как? Яна?

– Да, – грубо сказала она.

– А ты откуда?

Она что-то пробубнила и раздраженно закрыла глаза, продолжая отрешенно жевать.

– A-а, с Украины.

Она открыла глаза, осмотрелась, медленно и тяжело поднимая и опуская веки. Снова закрыла. Челюсть ее двигалась. Густая тушь на длинных ресницах.

И я вдруг понял, что мы же ее купили, что это наша девушка, что я уже могу делать с нею то, что хочу, могу начать уже прямо здесь, в машине. Все просто. Я смело обхватил руками ее голову и повернул к себе. Она открыла глаза, недовольно и, словно не узнавая и не понимая, чего я хочу, нахмурилась, раздраженно вздохнула и хотела убрать мои руки. Быстро поцеловал ее и задохнулся, пораженный. У нее были необыкновенно большие и полные губы. Скользкая, гладкая и безвольная плоть заполнила собою весь мой рот, вообще не привыкший к таким размерам, показавшийся маленьким. И оттого, что губы ее были так вялы, они казались еще больше. Хотелось длить и длить этот момент, мять и перекатывать эти податливые словно бы целлулоидные валики, ласкать, упираться, охватывать и дотягиваться языком, продавливать и пробовать их зубами, посасывать это нечто, кажущееся уже отдельным от нее и от всего вокруг. Хотелось сглотнуть. И невозможно приятно было сочетание сладких губ, с ее синтетически сладким и свежим от жвачки дыханием.

Я отстранил ее голову с заторможенным взглядом и смотрел на ее тяжелые губы, как на некий музейный феномен. Складка делила нижнюю губу пополам, будто она треснула. Чудилось, что ее губы все еще шевелятся у меня во рту.

Потом я снова целовал ее, а правой рукой расстегивал пальто как-то слишком нагло, все еще боясь своих действий, не веря. Она недовольно и заторможено мычала и сопротивлялась. Казалось, ей просто тяжело выговаривать слова и двигать руками. Кроме белой мохеровой кофточки, черных узких трусиков и длинных тонких чулок, на ней ничего больше не было. И я представлял себе, как ей задувало снизу ветром и снежинками. Меня обжигала холодная, гладкая и нежная кожа живота, чуть более теплая, и еще более гладкая, нежная и липкая кожица ее ляжек. Я протискивал клин ладони, она сильно стиснула ноги, и я почувствовал эти ее хрящики.

– Пусть он отстанет… что он… бля… скажите ему!

«…что ла-ла-ла колокола… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

Было так странно, что мы сидели в машине. Какой-то мужчина склонился вперед. Это был водитель. Тихо играет музыка. Германа не было. Потом кто-то нагнулся и втиснулся на переднее сиденье. Оказывается, Герман уже отвел Генку домой, и вернулся, хлопнул дверью. Я как будто заснул. И очнулся не дома, а уже в другом сне.

Поехали, и я так ясно все видел. Метель немного утихла, сырой, блестящий асфальт. Задние огни машин горели особенно ярко, словно зерна граната.

Остановились у ночных киосков напротив пруда.

– Счастливо вам отдохнуть, – сказал водитель, стараясь как можно больше всего вложить в это простое пожелание.

Я купил в киоске «Смирновскую» водку, апельсиновый сок и нарезку.

– Только не ныть! – тихо сказал мне Герман.

И я испугался.

– С двух сторон ее будем, в два смычка, да?

– Хорошо, Герман.

– А то бывает, не хочу, не могу, не ныть. Вдвоем ее будем трахать, с двух сторон, – снова сказал он.

– Да, Герман, да.

Мне все казалось, что она сейчас весело скажет: ну все, ребята, хватит прикалываться, спасибо вам, я пошла, увидимся. Или: спасибо, что подвезли, поздно уже, я пошла, увидимся. Или: до скорого, классный был фильм, особенно Джим Керри, я пошла, а то кто-нибудь там беспокоится, какой-нибудь Кеша, я же ему не позвонила. Но она, заторможено осматриваясь, хлопая ресницами, покорно ждала, потом шла с нами. Я внутренне общался с ней и замирал, подбирая смешные какие-нибудь факты. В подъезде странный свет. В коридоре валялась обувь диковинных существ. В пещере храпели. Я повесил ее пальто в шкаф на плечики. Невероятно сияли голые бока ее бедер над чулками. Она села на мою кровать, откинулась к стене и закрыла глаза.

– Давай выпьем, Герман, – сказал я.

Выпил залпом полстакана, чтобы унять дрожь. Пошел в ванну и снял теплые спортивные штаны.

Девушка будто спала и тяжело дышала.

– Странная она какая-то, Герман.

– Они ее таблетками накачали. Матушка, ты спишь, что ли? – он похлопал ее по щеке.

– Чё… чё надо? – грубо сказала она и мутно посмотрела на него.

– Давай еще выпьем, Герман?

– Мне чуть-чуть, мне уже хватит.

Я выпил и запил соком.

– А они мне ведь так и не заплатили за декабрь, Герман.

– Кто?!

– В журнале.

– А сколько они тебе положили?

– Триста долларов.

– Ты знаешь, что столько получает какая-нибудь секретарша. А остальное ей босс доплачивает.

– Ну а где я вот так сразу буду заместителем главного редактора?

– Это все херня, мужик, шел бы ты к нам, там у нас есть каталог…

Была особая сладость в этих наших разговорах, когда мы пили, и оба знали, что у нас впереди, и мы с особым наслаждением оба оттягивали этот момент.

Я понял самую главную радость от проститутки. Ты общаешься с хорошей девушкой такое долгое время, все пытаешься что-то из себя представить, мучительно боишься обидеть ее, потерять и вот приходит момент, тот самый день, когда и ты и она, вы оба уже знаете, что сегодня между вами произойдет это. В этот день ты особенно весел, и в сто раз лучше самого себя и даже того, кого ты пытался из себя представить, и даже, наверное, лучше, чем тебя сам бог задумывал, и ты все откладываешь ночь, и хочется сделать что-то такое, чтобы это было незабываемо, прекрасно. И еще ты особенно грустен, грустью какого-то предчувствия. А с проституткой этот момент наступает сразу. Отдал деньги и все. И ты можешь даже не прикасаться к ней, а только смаковать этот момент и отодвигать его хоть до самого утра.

– А сколько у них «Вип-охрана» уже издается?

– С год где-то, Герман.

– Если они за полгода не раскрутились, значит, журнал скоро загнется. Бросай ты это дело, мужик.

Вдруг кто-то захрапел. Мы оглянулись и засмеялись.

– Давай еще выпьем.

– Хули пить?! Матушка, вставай, – похлопал ее по щеке Герман.

– Работать, матушка, работать.

Он начал раздеваться. Я ушел на кухню и подергал свой член в темноте. Помочился в раковину.

Герман будил Яну, он был в одной водолазке. Светился его вялый член и светлые волосы.

– Матушка, работать… Ты что, не разделся еще?

Я ушел в туалет, подергал член, особенно маленький и сморщенный, как испуганный зверек перед своей занятой кем-то норкой.

– У тебя презервативы есть? – спросил Герман, переминаясь с ноги на ногу.

– Нет, – испугался я.

– Блядь… Матушка, у тебя презервативы должны быть. Матушка!

Она сонно покачала головой и отрицательно промычала.

– Вот блядь, проститутка! Посмотри у нее в пальто.

В одном кармане я нащупал упаковку с таблетками, жевательные резинки, а в другом лежали презервативы.

– Я же говорю, мужик.

Я выпил еще. Водка была как вода.

– Герман, это водка?

– Ну конечно водка, ёк макарёк!

Я ушел и разделся в ванной до трусов, подергал член: «Отец, ты будешь сегодня работать или нет, а?»

Хотел выпить еще, но не стал. Хули пить, действительно. Яна храпела, Герман беспомощно склонился над ней, беспомощно посмотрел на меня.

– Вот блядь, а! – сказал он. – Если, бля, всё по любви, они наглеют до предела. А если переебать ей, у меня же самого не встанет тогда.

– А ну-ка иди сюда!

Я наступил одной ногой на кровать, рванул Яну и усадил. Резкими грубыми движениями, подбрасывая ее руки, дергая за волосы, стянул через болтающуюся голову кофту. Расстегнул лифчик. Бледные кончики холодных маленьких грудей вздрагивали вразнобой, красные полосы под ними от жестких косточек. Она мычала.

– Работать, матушка, работать, – суетился Герман.

Я перевернул ее на спину, приподнял и положил на колено. С каким-то наслаждением сдергивал ее трусики с обеих сторон, стягивал с бесконечных ног этот черный лохматый жгут, я хотел быть особенно грубым, агрессивным и умелым. Она мешала мне. Я хлопнул ее ладонью по белой большой половинке, зная уже, что Герману это понравится.

Яна замычала.

– Работать, матушка, работать, а ты что хотела?!

Наконец снял их и стал скручивать черные чулки. Казалось, что ее ноги состоят из трех частей.

– Не надо, оставь, оставь, так лучше!

Да, так было лучше. Черное красиво оттеняло белизну ее ног. В этих чулках она казалась особенно голой. Я видел, что Герман с благодарностью и уважением смотрит на меня.

Он забрался на кровать, прислонился к спинке и широко раздвинул колени. Я грубо подтянул Яну, одной рукой стянул свои трусы и встал сзади. Герман пододвинулся и прижал ее голову к себе.

– Работать, матушка, работать.

Я сильно сжал ее половинки, раздвинул их и жестко терся об нее своей пустотой, бился лобком и болтающимися холодными яйцами. Ее длинные волосы разметались и накрыли бедра Германа, голова по-кошачьи двигалась вверх-вниз. Я видел ее длинную шею с ложбинкой под затылком, заострившиеся плечи. У нее было дорогое тело, дороже, конечно, ста долларов. У меня никогда не было такой красивой девушки. И я понял, что мне не нравится ее тело проститутки, казавшееся особенно вялым, ватным, чужим и кукольно послушным. Она словно была одета в костюм женщины. Это тело можно было повернуть так или эдак, раздвинуть ноги, сдвинуть, перевернуть, повесить на пальцы елочные украшения, все, что угодно, но только не любить его. Она мучительно не возбуждала меня. Я отстранился, сжал её лобок ладонью и приподнял.

Она дернулась и что-то хотела сказать с полным ртом. Я ласкал ее пальцами. Она снова дернулась и что-то промычала. Вырвала голову.

– Что он там делает? Пусть не делает, – задыхаясь, сказала она. – Мне не нада, бля-о…

Кисло пахло слюнями. Я толкнул ее к Герману, надавил, прогибая талию, и снова ласкал и ласкал ее. Она сжала длинными пальцами простынь, комкая и собирая ее. Она двигала ногами, приподнимала пятки. Видно было, что она хочет вытянуться. Я не знал, что мне еще сделать с нею, механически ласкал ее, толкая на Германа, и он дергался.

«…что ла-ла-ла колокола, и ты войдешь в распахнутые двери… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

Я видел его странное, обмякшее и уставшее лицо, подслеповатые, будто бы удивленные глаза. Он сидел, широко расставив голые колени, и смотрел на меня с каким-то странным вызовом. Я снова терся об ее холодные выпуклости своей кожаной тряпочкой, подталкивал ее и равнодушно смотрел на то, отчего раньше просто бы задохнулся, поперхнулся бы кровью. Проклятье… Пятки ее увидел с жесткой, растрескавшейся кожей, и они были грязные. Из-за этих черных пяток мне так жалко стало ее, и еще от этого у меня вдруг отяжелело снизу, набрякло и приподнялось чуть-чуть. Я пропустил его в презерватив, сморщившийся, хрустящий, широко раздвинул и просто вложил, чувствуя сквозь пленку только сухой жар ее влагалища. Она вздрогнула и промычала, я крепко сжал ее талию, потянул на себя, чувствуя, как он распрямляется в ней, и замер. Голова ее остановилась, она пошевелила бедрами. Я чуть отодвинулся и сильно вошел в нее, ударив своим лобком, они оба вздрогнули. Я понял, что это нравится Герману. Я сжимал ее все крепче, и входил все резче и грубее, все сильнее бросая ее на Германа. Ему нравилась моя сила и грубость, ему нравилось вздрагивать от моих ударов. А она все вытягивала и вытягивала из Германа этот бесконечный шланг. Я входил в нее все сильнее, приподнял ее громоздкую, голенастую ногу и грубо тыкал в нее сбоку. Я все бил и бил через этот странный переходник в Германа и смотрел, как он дергается и вздрагивает от моих ударов, а он смотрел на меня с вызовом и благодарностью.