Изгородь Буторин Андрей

И сразу удача! В стороне от темных жилищ стояла ярко освещенная машина перемещений. Я бросился к ней, и вовремя – сидевшая внутри «женщина» еще не успела стартовать.

– Буду вашим спутником! – крикнул я, протягивая инфокристалл в золотой, в виде кольца, оправе.

Верх ее скафа почему-то стал красным.

– Ты зовешь меня в ЗАГС?

Я обрадовался. От Звездного Анклава Галактических Сфер до Межзвездного Органа Региональных Галактик было недалеко.

– Если вы в ЗАГС, то я с вами! А уже оттуда – в МОРГ.

– В морг? Думаешь, я тебя…

– Нет-нет! В МОРГ я уже сам. Всего-то пятьдесят световых лет!

– Уверен, что тебя хватит на пятьдесят? – один «глаз» «женщины» ненадолго закрылся, а потом отчего-то заблестел.

– Меня?.. – сглотнул я. – Ваш аппарат питается плотью?

– Я думала, твой аппарат будет питаться моей плотью, – снова закрылся и открылся блестящий «глаз». Изо «рта» высунулся «язык» и облизнул «губы».

– Вы знаете, – попятился я, – лучше я поищу машину сразу до МОРГа. Дайте кристалл!

– «Кристаллом» не торгуем, после десяти только пиво! – услышал я в ответ. – А будешь шуметь, морг тебе ребята быстро организуют.

Из-за машины перемещений тут же возникли «ребята» (опять две штуки!). Я с облегчением зашумел.

Мечтатель

Он представлял себя готовящимся к старту космическим кораблем. Как уголь черна казахстанская ночь. Залита тревожным светом кабина. Замерла в кресле-ложементе, опустив руку на цифровую панель пульта управления, космонавт-исследователь Тучко Инна Олеговна. Отважная летчица смежила веки. Но она не спит – вслушивается в доносящиеся через маленькие белые наушники команды ЦУПа:

– Ключ на старт!

– Протяжка-один!

– Продувка!

– Ключ на дренаж!

– Протяжка-два!

– Зажигание…

– Промежуточная!..

– Главная!..

– Подъем!!!

Вскидывается Инна Олеговна, убирает руку с пульта, смотрит на часы, зевает… Эх, испортила такой старт!

Ладно. Это не старт. Наоборот, посадочный модуль только что опустился на неизведанную планету, на пыльные тропинки которой не ступала еще нога не только бесстрашной Инны Олеговны Тучко, но и вообще ни одного человека.

– Улетай, туча!.. – доносится из белых наушников. Но Инну Тучко не запугать. Она поправляет скафандр и пристально вглядывается в темноту за стеклом иллюминатора. Мигают в чужом небе незнакомые звезды. Нет, не просто мигают – подмигивают: дескать, а ну, кто тут у нас такой храбрый? А вот мы тебя сейчас!..

И надо же – две звезды, словно и впрямь спустившись с неба, становятся вдруг ярче, крупнее, разгораются злобным багряным светом. Сноп искр!.. Одна звезда отлетает в сторону. Следом, роняя звездочки поменьше, летит вторая.

Стук в иллюминатор!.. У корабля невольно съеживаются баки. Потек какой-то краник. Простительно – страх-то какой!

Снаружи доносится вой инопланетного чудища:

– И-и-инка!!! Дай пару баллонов заправиться! Трубы горят!..

Рушится иллюзия, перестает течь краник, космонавт-исследователь кидает в рот семечку и сплевывает шелуху.

– В долг не даю. От винта! Проехали!..

Рисунки на стене

– Изрисовали, паразиты!

Крик за окном разбудил Иру. Она позвала маму, та помогла ей сесть в кресло.

Ира подъехала к окну. На торце соседнего дома, выкрашенного недавно в бежевый цвет, синело море. Ира вздрогнула. Такое море она нарисовала вчера на тетрадном листе, а потом свернула его самолетиком и выпустила в форточку. Только на ее рисунке было еще закатное небо, солнце и уплывающая вдаль лодка.

Следующим утром Ира первым делом выглянула в окно. На стене багровое солнце тонуло в морской воде на лазоревом фоне неба.

В этот же день она услышала, как мама говорит бабушке:

– Фроловы вернулись из Англии. Помнишь, их Колька до четвертого класса с Ирой сидел? Потом они уехали, а через месяц с Ирочкой… – из кухни послышался всхлип. – Теперь он в этом же классе два года доучиваться будет. Только Ире не говори.

На третье утро в море появилась лодка. В ней сидели двое – парень и девушка. У парня были светлые, почти золотые волосы.

Вечером Ира достала тетрадь и нарисовала себя. Одну. В кресле на колесах. Свернула самолетик и швырнула в открытую форточку.

На другое утро ей было страшно глядеть в окно. Но она посмотрела. Стена вновь стала бежевой. Сквозь слой свежей краски проглядывало тусклое солнце. «Художнику» пришлось попотеть – с десяток баллончиков, сложенных аккуратной горкой, поблескивало возле стены.

Слез у Иры не было. Колька все сделал правильно.

Ахнула мама, выглянув через день в окно. Испуганно глянула на дочь, закусила губу, стала задергивать штору. Но Ира уже сидела в кресле и быстро подкатилась к подоконнику.

На стене была нарисована она – с раскинутыми словно крылья руками, подобно готовящейся взлететь птице. А снизу ее поддерживал стройный золотоволосый юноша. Он был нарисован столь искусно, что казался настоящим. Или… Да! Он и был настоящим, поскольку, увидев ее в окне, взмахнул руками, и ринулся к ее подъезду. А ее изображение на стене отправилось в полет. Впрочем, Ира не могла уже понять, которая она – нарисованная или настоящая – летела сейчас выше.

«Бы»

Он смотрит на меня долго и пристально, а потом говорит:

– Я обязательно свозил бы тебя на море.

Я никак не могу понять, что выражает его взгляд. Мне почему-то кажется, что в глазах передо мной нет ни капли любви. По-моему, так смотрит удав на кролика, когда хочет пообедать. Но вслух я этого не произношу; наверняка он с обидой скажет, что я – бессердечная привереда с неуемной фантазией, которая вечно напридумывает всякой ерунды, не замечая очевидных вещей. Поэтому я отвечаю:

– Море – это хорошо. Я сто лет не была на море. Спасибо тебе.

Он все-таки обижается:

– Зачем ты язвишь? Я сказал совершенно искренне!

– А я совершенно искренне тебе ответила: спасибо, – не понимаю я его упрека.

– Ты сказала это с сарказмом. А я и правда хотел бы свозить тебя на море. Мы бы пили вино под звездным небом, купались бы обнаженными при свете луны в ночном море…

– Почему именно в ночном? – удивляюсь я. – Позагорать я тоже не против. И желательно в купальнике.

– Ты такая приземленная, Анна! Жариться на солнце – это так банально! Неужели тебе никогда не хотелось снять с себя все и, подобно Афродите, одеться в соленую пену прибоя?

– Честно? Не хотелось бы. И потом, Афродита не лезла ночью нагишом в море, она в пене родилась. Причем, если не ошибаюсь, при свете утренней зари.

– Ну вот, опять ты язвишь! – разводит он руками. – С тобой невозможно мечтать!

– Хорошо, – сдаюсь я. – Поехали.

– Куда? – вздымает он брови. Сейчас он похож не на удава, а как раз на изумленного кролика.

– На море. Купаться голышом при луне.

– Но… – запинается он, – сейчас не сезон…

Мне так и хочется возразить, что на Земле немало мест, где и в декабре теплое море. Но я, конечно, не говорю ему этого. Шепчу только, невольно отводя взгляд:

– А если бы сейчас вернулось лето?

– Неужели ты сомневаешься? Тогда я обязательно свозил бы тебя на море!

Колдовство

Когда следствие заходит в тупик, в Тумбурдии не считается зазорным обратиться за помощью к колдунам. Негласно, конечно, хотя и секрета из этого не делают.

Вот и сейчас, когда сыщик Ту Ю привел на место преступления колдуна, вокруг уже собралась толпа любопытных.

– Вот, – ткнул Ту Ю под ноги, приподнял служебный колпак и почесал потную лысину. – Это все, что осталось от бедолаги. Одна голова. Сможешь узнать, кто это сделал?

– Я уже это знаю, – хмыкнул в обвисшие усы колдун.

– Нет-нет! – запротестовал сыщик. – Догадки мне не нужны. Пусть даст ответ твое колдовство!

– А разве колдовство может служить доказательством? – выкрикнул кто-то из толпы. Ту Ю показалось, что он узнал голос судьи Фром Ми.

– Нет, – вздохнул сыщик. – Но оно может вывести на след преступника. А там уже и за официальными доказательствами дело не станет.

– Тогда ладно, – согласился голос.

– Можно? – из-под густых седых бровей глянул на Ту Ю колдун.

– Давай! – на пару шагов отступил сыщик.

– Расступитесь! – обвел колдун зрителей раскинутыми руками. – Дайте голове исполнить танец!

Он простер тонкие худые ладони над отрезанной головой несчастной жертвы, и та вдруг, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее завертелась, подпрыгивая, в дорожной пыли. Казалось, она и правда танцует под нервными, резкими пассами длинных пальцев.

«Танец» продолжался недолго. Голова, подпрыгнув в очередной раз, замерла, уткнувшись носом в красный сапог колдуна.

– И… что?.. – вновь приподняв колпак, отер лысину Ту Ю.

– Ты видишь сам. Это сделал я. Я же сразу сказал, что знаю это.

– Но… зачем?!..

– Мне нужно было тело сорокалетнего хромого девственника для очень важного колдовства. Думаешь, так просто было его найти?

– А… она?.. – сглотнув, кивнул сыщик под ноги колдуна.

– Нет. Рыба гниет с головы, – не очень понятно ответил тот.

– Тогда ты арестован, – развел руками Ту Ю.

– За что? – усмехнулся в усы колдун и перевел взгляд на толпу. – Разве колдовство может служить доказательством?

– Нет… – слились в один голоса Ту Ю и Фром Ми.

Ничья

– Вот, – на большом белом экране нарисовал красный треугольник Генерал, – это Земля. – Затем отошел и вывел второй треугольник, синий. – А это Марс.

– Позвольте поправить, мой Генерал, – подал голос Полковник. – Скорее, наоборот: Марс – красный круж… треугольник, а Земля – синий.

– Что?!.. – побагровел Генерал. – Вы будете со мной спорить?!

– Никак нет, – вжал голову в плечи Полковник.

– То-то же… Итак, ваша задача: выяснить, есть ли жизнь на Марсе, – изобразил он в центре синего треугольника зеленую, похожую на соплю закорючку, – и, если она там есть, уничтожить эту угрозу, – перечеркнул он «соплю» вместе с треугольником. – Задача ясна?

– Так точно! – вытянулся во фрунт Полковник.

– Вот и хорошо, – по-отечески улыбнулся Генерал. – А мы тут пока займемся испытанием нового оружия. Как-никак, а треуголь… в смысле, планет, и без Марса – пальцев, чтобы пересчитать, не хватит. – Он пошевелил тремя короткими обрубками покалеченной правой ладони. Левый рукав его кителя был заправлен под широкий ремень.

Эскадра для полета к Марсу была готова через три дня. Полет занял три недели. Число «три», будто нарочно, всюду теперь преследовало Полковника. «Неужели я был не прав? – морща лоб, размышлял он, – неужели и впрямь Марс – это синий треугольник?» Но через две недели пути, когда цель полета выглядела не бесцветной точкой, а отчетливым красным диском, Полковник восторжествовал: он оказался прав, никаким синим треугольником тут и не пахло!

Жизни на Марсе не оказалось, но на всякий случай, чтобы не стать потом крайним, Полковник отдал эскадре приказ на полное уничтожение планеты.

Весь обратный путь душа Полковника ликовала и пела: прав был все-таки он, а не этот старый пердун!.. Вот и Земля тоже никакой не красный треуголь…

Но что это?! Полковник прильнул к обзорному экрану, не веря глазам… Там, где по своей извечной орбите должен был торжественно плыть голубой шар, вертелся… гигантский огненный обломок треугольной формы.

– Ничья… – пробормотал Полковник, доставая из кобуры пистолет.

Дура

«От этого не умирают. Возьми себя в руки!»

Вот что сказала она, перед тем как уйти навсегда.

Глупые слова. Чем говорить такое, лучше совсем промолчать. Я представил, как беру себя в руки: обнимаю под мышками, пытаюсь поднять… Еще один Мюнхгаузен! Может, и правда – потянуть себя за волосы? Это будет считаться, что я взял себя в руки?

Я даже попробовал. Получилось плохо. Наверное, опыта мало – давно я не брал себя в руки.

Услышать такие глупости напоследок!.. Обидно. Впрочем, особым умом она никогда не блистала. Я знал это всегда; пожалуй, с первой еще нашей встречи, когда сказал, что ее имя – палиндром, а она обиделась. Но знал – умом, а сердцу… или чему еще там?.. на мои знания было глубоко плевать.

Собственно, тут все сводится к элементарной химии: клетки мозга влюбленного усиленно вырабатывают допамин – вещество, сродни наркотику. Так что я – всего лишь наркоман. И как обычный наркоша не задумывается о том, путает ли его наркодилер пояс Койпера с брючным ремнем или «Процесс» Кафки с возможным судебным процессом над ним самим, так и мне было все равно, читала ли моя любимая хотя бы «Анну Каренину»… Ну, почти все равно. Хотя, при чем здесь та Анна?.. А хотя бы при том, что иногда от этого все-таки умирают. Не совсем, правда, от этого, но ведь как раз там и сказано, что каждая несчастливая семья несчастна по-своему. Ладно, у нас еще не было семьи, не надо придираться к словам. Просто не нужно говорить глупости! Если от этого не умирают, то уж точно и не живут.

И все-таки хорошо, что она дура. Я что, наконец произнес это? Впрочем, оно и к лучшему – нужно называть вещи своими именами. И чем чаще я стану это делать, тем скорее, быть может, выбью из себя гадкую дурь на леденцово-липкую букву «л»… Дура – дурь. Весьма символично. А ну-ка, еще: дура, дура, дура!..

Я не стану брать себя в руки. Накладывать их на себя – тем более. Если не пройдет ломка, пойду искать нового дилера. Хотя бы с неоконченным высшим.

Куратор Кактусов

Олег Юрьевич Кактусов работал куратором. Когда, узнав о профессии, его спрашивали: «О! Вы курируете студенческую группу?», или: «Это не вы организовали выставку «На море, в небе и на суше»?», он смущался, краснел и лепетал что-то вроде: «Да, можно сказать, группу…», или: «Мы, в основном, на суше. В небе – только если очень недолго».

Дело в том, что Олег Юрьевич разводил кур.

И вот однажды его вызвали к мэру. По какой-то ерунде вызвали – то ли похвалить за высокие показатели работы, то ли поругать за низкие…

Секретарь доложил шефу по телефону: «Куратор Кактусов прибыл. У вас на три назначено» и кивнул Олег Юрьевичу – вперед, дескать.

А мэр и забыл уже за более важными делами о таких пустяках. И в чем там суть вообще – тоже напрочь запамятовал. Но и спрашивать у секретаря поостерегся – и так уже стали судачить о его забывчивости.

Зашел Кактусов в кабинет, прижался к стеночке. Мэр ему рукой, дружески так:

– Да вы присаживайтесь к столу, что вы как неродной!

Присел Олег Юрьевич с краешку, дышать боится.

– Ну, – говорит мэр, – и как там наши кактусы?

Куратор решил, что мэр шутит: мол, у кур – клювы, у кактусов – колючки…

– Хорошо, – отвечает. – Поголовье с прошлого года увеличилось вдвое.

– А вы их что, по головам считаете? Где же у них головы? Это шишки такие зеленые?

«Хороший у нас мэр, – подумал Кактусов, – с юмором. Вот только почему зеленые? Непонятно…». Но честно ответил:

– У нас, в основном, белые, корниш. Яйценоскость – сто тридцать. Но это больше мясная порода. Пробуем черных австралорпов, у тех яйценоскость под двести. Зеленых пока не разводим… А надо?

– Обязательно! – обрадовался мэр, чиркнув для памяти в блокнот: «Заказать кактусиные яйца!» – Иначе над нами смеяться будут. Черно-белые – это нонсенс, вчерашний день. Хоть умрите, но через месяц дайте мне хотя бы тысячу зеленых кактусов!

Олег Юрьевич успокоился. «Дайте мне тысячу зеленых, Кактусов!» – это ему было понятно.

А через месяц он сел. За дачу взятки. Но всем потом говорил, что за кактусы.

Сочувствие

Он первый раз в жизни видит, как сносит башню. Тому, в окне. Башня высовывается в прямоугольный портал, разделяющий пространства, и ее сносит. Напрочь, с хрустом, с веселой песней:

– Ай-яй-яй-яй-яй, сорвало башню! Сорвало башню, насовсем открутило!

Непонятно, кто поет – он сам, или безбашенный в окне?

Какая разница! Какая разница, кто, где и когда? Ведь надо что-то делать, срочно и быстро!

Он срывается с места. Быстрей, чем собственные ноги. Падает на посыпанную гравием дорожку. Каждый камешек виден отчетливо, прямо-таки осязаем глазами, вылизываем зрением. Но вот попадается угловатый и острый; зрению колко, неприкаянно, больно. А как, наверное, больно тому, в окне? О, лучше не вспоминать, не думать! Ведь думать – такое великое благо, а тот, в окне, лишен этого.

Мыслить становится сплошным наслаждением. Тому не дано, а ему можно! Это ли не высшее блаженство, не размягчающая нега, томно пульсирующая на кончиках нервов? Особенно, когда оно почти запретно – пусть самим себе, пусть ненадолго, но все же…

Мысли независимо от него продолжают бурлить, вспучиваться. Еще немного – взорвутся, выплеснут через край, испачкают липкой сладостью окружающий мир.

Он вскакивает и бежит, бежит в цветастых сполохах мыслительной энергии, льющейся из ушей и прочих головных дыр. Бесстыдной откровенностью зияет рот:

– Какая разница-а… где я не буду никогда-ааа!..

Да-да, именно эта песня! Она сочинилась сама, только что, спонтанно, но как же точно, как правильно, как метко!

Какая разница, если это не он, это не с ним? А с ним такого не будет никогда, потому что тот, другой, занял его место. Но ведь он хочет, чтобы того спасли, выдернули из окна… И тогда… тогда место для башни будет свободно. Для его башни!

Так может, не стоит бежать?

Но кто побежит, если его самого, например, переедет каток? Кто будет радоваться собственной выпуклости, сокрушаясь его омерзительной плоскости? Скажут: нет, беги сам, коли ты не сделал этого в тот раз.

А тот раз – как раз вот он. Значит, надо бежать.

Новый рецепт

Ольга Петровна очень любила кофе, а его приготовление было для нее сродни камланию. Она молола зерна с вечера и только на ручной мельничке, причем никогда не делала этого впрок, ведь аромат молотых зерен так недолговечен.

А сегодня Ольга Петровна придумала нечто особенное. Доставать банку с волшебным порошком она пока не спешила. Взяла потемневшую от времени латунную джезву, не наливая воду сыпнула в нее чайную ложку сахара и поставила на зажженную конфорку. Очень быстро джезва нагрелась, и песок стал медленно плавиться, насыщая воздух запахом карамели. Чуть подождав, пока сладкая субстанция приобретет светло-коричневой оттенок, Ольга Петровна залила в зашипевшую джезву воду и отправилась будить мужа.

Когда она вернулась, вода уже собиралась закипать. Настала очередь и для заветной баночки с помолотыми зернами. Насыпав в джезву три ложки порошка, Ольга Петровна стала ждать появления пены. Потом быстро сняла латунный сосуд с плиты и подождала, пока пена уляжется. Затем еще дважды ставила джезву на плиту, каждый раз снимая ее, как только кофе вновь готов был закипеть.

К окончанию кофейного таинства в кухню зашел супруг Ольги Петровны Василий. Повел носом и сморщился:

– Что, молоко убежало? Вот ведь разиня ты, Олюшка.

– Какое молоко? Это кофе. Мой новый рецепт.

– Значит, молоко уцелело? – обрадовался муж и открыл холодильник. – Вот я его и выпью. Как говорится, белые начинают и выигрывают, – достав пакет, стал наполнять он стакан.

– Конечно выигрывают, – закивала Ольга Петровна. – Молочко-то в нашем возрасте полезней, чем кофе. Пей, Васенька, пей.

Но, мысленно ухмыльнувшись, подумала она совсем другое: «Ты ошибаешься, мой друг, выиграла я: вместо одной чашки кофе мне достанется две».

А еще в ее голове родились вдруг строки:

  • «Черный кофе, глоток обжигающий, —
  • Вкус мечты, желания слепок!..
  • Умирая, у окружающих
  • Попрошу я тебя напоследок».

Сей экспромт Ольге Петровне понравился. Еще бы! О молоке такого не скажешь.

Гулёна

– Мама, я пошёл!.. – крикнул из прихожей Костик.

– А обедать? – выглянула из кухни мама. – Скоро будет готово.

– Я недолго, – шмыгнул сын носом, – успею.

– Знаю я твоё «успею», гулёна. До вечера тебя не дозовёшься! С кем идёшь, опять с Мишкой?

– С Мишкой. А чего? Он мой друг, мы всегда с ним вместе.

– Вот это-то меня и тревожит… – вздохнула мама. – Где твой Мишка – там и приключения.

– Приключения – это же здорово!

– Только не такие, чтобы вас опять всем миром искали! Сразу говори, куда пойдёте?

– Ну… – замялся сын. – Мы недалеко тут…

– Говори конкретно: куда недалеко?

– В этот… ну… ближний космос, – шмыгнул носом Костик.

– В ближний космос?.. Что вы там забыли?

– Мы не забыли, там другие забыли. То есть, оставили. Там знаешь сколько всего полезного – у-ууу! И оно уже никому не нужное, всё равно в океан упадет или сгорит в атмосфере.

– Вот-вот! И вы вместе с мусором этим или упадете или сгорите!

– Да ты чего, мам? – заморгал сын. – Мы что, маленькие? И где мы ещё деталек наберем, если не там?

– Каких ещё деталек? Зачем?

– Ну, мы… это… Кораблик хотим сделать.

– Какой ещё кораблик? На Луну собрались?

– Не, Вовка говорит, на Луну непрестижно. Уж если лететь, то на Марс.

– А больше твой Вовка никуда не хочет?

– Хочет, мама, ещё как хочет, – вздохнул Костик. – Только никак финансирование не выбьет. Вот и на Марс-то приходится самим по гаечке собирать.

– Гнать твоего Вовку пора, не его это – «Роскосмос» возглавлять. А вот тебе, чем по ближнему космосу шляться, там бы самое место. Все-таки и правда не мальчик уже, шестой десяток пошёл.

– Да ладно тебе, мам, – шмыгнул носом Костик. – Если я главой «Роскосмоса» стану, как же я на Марс полечу?.. А Вовка ещё себя покажет, ты не думай. Нам бы денежек только… Дай, мама, а?..

– Я так и знала, что этим кончится! – всплеснула руками мама. – Сколько тебе?

– Ну… это… на горючее, окислитель… У Мишки ещё скафандр прохудился.

– У Мишки своя мама есть. На вот тебе на окислитель с горючим – и проваливай. Но чтобы к обеду был дома! Я два раза греть не буду.

Ракета

– Деда, нарисуй что-нибудь, – просит правнук.

Три года Герке, а любознательный – жуть!

Рисую ракету. Получается кривенько, но ничего, узнать можно.

– Что это? – морщит внук лобик. – Зубная щетка?

– Это ракета, – говорю. – На ней в космос летали.

– Где папа работает?

– Нет, папа в бизнес-центре работает, он просто так называется – «Космос». А ракета в настоящий космос летала, где звезды, планеты…

– «Планета-Банк»? – оживляется правнук. – Дедушкин?

– Нет, не банк. Планеты – это… Ну вот Земля наша – тоже планета.

Герка смотрит на меня с испугом:

– Так ведь земля – это все и есть, деда. Как она может быть еще где-то? Наверное, зарядка у твоего биостаба кончилась. Принести импульсник?

– Ничего у меня не кончилось, – начинаю я злиться. – А Земля – это планета, одна из многих. Такой большой шар, вращающийся вокруг Солнца.

Герка хихикает, но испуга в его глазенках становится больше.

– Но ведь солнце – оно маленькое. И оно вон, наверху. Как вокруг него можно вращаться? А земля разве может быть шаром, ты что, деда? Ее бабушка на квадраты делит и людям продает. А как бы она шар на квадраты делила? Нет, земля плоская.

– И стоит на трех китах? – фыркаю я.

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Шестая книга Юлии Мамочевой создавалась на протяжении 3/4 жизни двадцатилетней поэтессы. «The Bestел...
О чем повесть Олеси Мовсиной? Сложный вопрос. Тот, кто способен наслаждаться тем, как язык и фабула ...
В книгу классика русской советской детской литературы вошли его лучшие автобиографические рассказы. ...
Авторы этой книги представляют два поколения востоковедов, свидетелей и соучастников самого продолжи...
ПРИВЫЧКА – главный враг близости, а однообразие убивает ЛЮБОВЬ. Со временем скука и обыденность неза...
Кипучее, неизбывно музыкальное одесское семейство и – алма-атинская семья скрытных, молчаливых стран...