Худеющий Кинг Стивен

Глава первая: 246

«Худеющий», – шепчет старый цыган с гниющим носом Уильяму Халлеку в тот момент, когда он со своей женой Хейди выходит из здания суда. Только одно слово доносится до него вместе с запахом его дыхания. «Худеющий». Прежде чем Халлек успевает отшатнуться, старый цыган протягивает руку и проводит скрюченным, изуродованным пальцем по его щеке. Рот раскрывается, как рана, обнажая надгробия зубов, торчащих из голых десен. Эти редкие зубы – почерневшие и зеленоватые… между ними просовывается язык, вылезает наружу и облизывает потрескавшиеся губы, растянутые в улыбке.

Худеющий.

Билли Халлек вспомнил это, когда в семь утра стоял на весах, обернув поясницу полотенцем. Снизу доносился аппетитный запах яичницы с ветчиной. Пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть цифру на шкале. Нет, не просто вытянуть, а наклониться. Каждый раз приходилось наклоняться. Он был крупным мужчиной. Слишком крупным, как доктор Хустон рад был ему сообщить. На тот случай, если тебе никто об этом не говорил, позволь, я тебе сообщу, сказал ему Хустон во время последнего осмотра. Мужчина с твоими доходами и твоими привычками вступает в царство сердечных приступов примерно лет в тридцать восемь, Билли. Тебе нужно сбросить вес.

Сегодня утром новости оказались неплохими: он неожиданно сбросил три фунта – с 249 до 246.

В последний раз, когда он отважился встать на весы, стрелка указывала на 251, правда, он был в брюках, а в кармане лежала мелочь, да еще ключи, его армейский ножик. К тому же весы в ванной наверху врали в большую сторону – в этом он был почти уверен.

Будучи еще обыкновенным нью-йоркским мальчишкой, он где-то слышал, что цыгане обладают даром предвидения. Может, это так и есть? Попытался засмеяться, но дальше слабой и довольно неуверенной улыбки дело не пошло: рановато было закруглять смешком «цыганское дело». Должно пройти время, и все уляжется; он был достаточно зрелым человеком, чтобы понять это. А пока от мысли о цыганах было тошно. Он от души надеялся, что в жизни больше ни одного из них не встретит и отныне на гулянках будет лишь забавляться хиромантией да баловаться спиритической планшеткой Уиджа – скромно и безобидно.

– Билли?! – Зов снизу.

– Иду!

Он оделся, заметив с почти подсознательной досадой, что потеря им трех фунтов ничего не значила для его трусов – они по-прежнему туговаты. Сорок два дюйма в обхвате. На Новый год бросил курить точно в 00.01, и началась расплата. Ничего себе расплата за отказ от дурной привычки! Спустился по лестнице – сорочка расстегнута, галстук переброшен через шею. Линда, его четырнадцатилетняя дочь, как раз выходила из дому во «флиртующей» юбочке. Махнула конским хвостом, перехваченным на сей раз вполне сексуальным бархатным бантом. Под мышкой – учебники, в другой руке два небольших помпона для парада мажореток – один белоснежный, другой ярко-красный.

– Пока, пап!

– Счастливо, Лин!

Халлек сел за стол и первым делом схватил «Уолл-стрит джорнэл».

– Возлюбленный! – сказала Хейди.

– Моя дорогая! – с шутливым пафосом ответил он и немедленно отложил газету.

Жена поставила перед ним дымящуюся яичницу, английскую сдобу с изюмом и пять кусочков поджаристого бекона. Хорошая еда. Сама скользнула на стул напротив него и закурила «Вантаж-100». Минувшие январь и февраль были несколько напряженными – слишком много «обсуждений» – фактически закамуфлированных ссор, слишком много ночей в постели спиной к спине. Но выход нашли: она перестала подкалывать его по поводу веса, а он прекратил нудить по поводу ее полутора пачек сигарет в день. В итоге весна получилась недурная. На фоне достигнутого между ними перемирия произошли и некоторые другие приятные вещи. Во-первых, Халлек получил повышение, и немалое. «Грили, Пеншли и Киндер» теперь стали «Грили, Пеншли, Киндер и Халлек». Мать Хейди исполнила свою давнюю угрозу и вернулась к себе в Виргинию. Линда наконец-то выбилась в ведущие парада мажореток, что для Билли стало сущим благом, так как ее сценические потуги порядком напрягали. В общем, все пошло нормально.

Потом в городе появились цыгане.

«Худеющий», сказал старый цыган; и что там за гадость приключилась с его носом? Сифилис, что ли? Рак? А может, и что-то похлеще, вроде проказы? Да черт с ним, в конце-то концов! Выброси из головы!

– Не можешь выбросить из головы эту историю? – внезапно спросила Хейди. Так внезапно, что Халлек вздрогнул. Билли, не твоя вина была. Так сказал судья.

– Да нет, я не о том думал.

– А о чем ты думал?

– Да «Джорнэл»… – ответил он. – Там говорят, что в нынешнем квартале жилищное строительство опять затормозилось.

Не его вина – это точно. Судья верно сказал. Судья Россингтон. Кэри – для друзей.

Для друзей вроде меня, подумал Халлек. Сколько партий в гольф с Кэри Россингтоном. На гулянке у нас накануне Нового года два года назад, когда я решил бросить курить и не сделал этого. Кто мял твою такую вызывающую титьку во время традиционных обменов новогодними поцелуями? Не может быть! Ну конечно же – добрый славный Кэри Россингтон, провалиться мне на этом месте!

Да. Добрый старый Кэри Россингтон, перед которым Билли оспаривал полтора десятка муниципальных судебных дел. Добрый старый Кэри Россингтон, с которым Билли время от времени играл в покер в клубе. Добрый старый Кэри Россингтон, который не уронил себя, когда его старый приятель по гольфу и покеру Билли Халлек (Кэри иной раз хлопал его по спине и орал: «Ну, как твои… висят. Большой Билл?!») предстал перед ним не для того, чтобы оспаривать статью муниципального закона, а по обвинению в убийстве в результате наезда автомобиля.

И когда Кэри Россингтон не ударил лицом в грязь, все сделал как положено – кто сказал детишкам: У-у-у-у-у?!! Кто их напугал? Кто нашелся во всем замечательном городе Фэйрвью, чтобы пугать детишек?! Да никто! Никто их не пугал. Да и кто они такие, в конце-то концов? Всего лишь сброд грязных цыган. Чем скорее они уберутся из Фэйрвью в своих универсалах и трейлерах, облепленных пошлыми наклейками, тем лучше. Чем быстрее…

…Тем худее.

Хейди раздавила сигарету в пепельнице.

– Я тебя слишком хорошо знаю. Вся эта затея с застройкой – дерьмо.

Билли предполагал то же самое. Предполагал, что и она над этим серьезно думает. Лицо ее было сегодня слишком бледным, и выглядела она на свои тридцать пять, что случалось редко. Поженились они уж очень молодыми, юными прямо. Он до сих пор помнил, как коммивояжер, явившийся к ним спустя три года после свадьбы, предлагая пылесосы, посмотрел на двадцатидвухлетнюю Хейди Халлек и вежливо спросил: «Девочка, а твоя мама дома?»

– Хм… аппетит ты мне такими сравнениями все равно не испортишь, – сказал он, и верно: яичница была уничтожена довольно быстро, от бекона не осталось и следа. Он выпил половину бокала апельсинового сока и подарил в благодарность большую улыбку доброго славного Билли Халлека. Она попыталась изобразить ответную улыбку, но не очень-то получилось. Он представил себе дощечку, висящую на ней: «Мой улыбатор временно вышел из строя». Протянул ей руку через стол. – Хейди, все теперь в порядке. Даже если и нет, все равно – закончено.

– Да, да, я знаю. Знаю.

– А Линда?..

– Все прекратилось. Она говорит… говорит, подруги ей сочувствуют… поддерживают.

В течение недели после того, как это стряслось, его дочери пришлось туго. Из школы она приходила вся в слезах или на грани слез. Пропал аппетит, стала бледной. Халлек решил с ума не сходить и шума не затевать. Поговорил с классной руководительницей, с завучем и любимой преподавательницей Линды по физкультуре и урокам парадных маршей для девочек мисс Ниринг. В итоге удостоверился (ах, какое славное юридическое словечко!) в том, что дочку дразнили. Подшучивания и подкалывания были грубыми и не смешными, как и водится у девчонок ее возраста, к тому же весьма плоскими, учитывая обстоятельства: ну чего иного можно ожидать, если шутки про мертвого ребенка были верхом остроумия?

Он предложил Линде прогуляться с ним пешком по улице. Улица Лантерн драйв застроена по обеим сторонам безвкусными домами с палисадниками. Стоимость этих жилищ составляла примерно 75 тысяч долларов. Цена возрастала по мере приближения к местному клубу и достигала 200 тысяч, но это уже с плавательными бассейнами и саунами внутри каждой виллы.

Линда была в шортах, одна штанина поползла по шву… и Халлек заметил, что ноги так вытянулись, что из-под шорт виднелись нижние желтые трусики. Сердце кольнули жалость и страх. Девочка росла и, видимо, сама понимала, что шорты ей уже малы и слишком изношены. Подумал: бедная девочка надевала их, потому что чувствовала подсознательно – они служили ей мостиком в безопасное детство, в то самое детство, где папочки не предстают перед судом (не важно, сколь краток процесс перед лицом твоего старого партнера по гольфу и пьяного нахала, лапающего груди твоей жены, – Кэри Россингтона, который отобьет молотком приговор).

Ты понимаешь, Линди, что это был несчастный случай?

Она кивает, не глядя на него.

Да, папа.

Она появилась между двумя автомобилями и не глядела по сторонам. Я просто не имел возможности остановиться. Абсолютно не было времени.

Пап, я не хочу больше слушать про это.

Я знаю. И сам не хочу об этом говорить. Но ты же слышишь обо всем… в школе.

Она со страхом смотрит на него. Пап! А ты что, в школу?..

Ходил? Да, ходил. Но в половине четвертого, вчера, не раньше. Там никаких детей уже не было. Я никого не видел, никто не узнает.

Она испытывает облегчение.

Я слышал, что другие дети тебе житья не дают. Мне очень жаль.

Да нет, не так уж страшно, говорит она, взяв его за руку. А ее лицо со свежей россыпью агрессивно-красочных угрей на лбу говорит совсем иное. Эти угри словно кричат ему, что мир с ней жесток. Вот какова расплата за то, что отец был арестован.

Я слышал также, что ты держишься молодцом. И не делаешь из этого большой проблемы. Потому что, если чужие заметят слабину, они тебя достанут.

Да, я знаю, мрачно отвечает она.

Мисс Ниринг сказала, что прямо гордится тобой, говорит он. Немножко привирает. Мисс Ниринг такого не говорила, но, во всяком случае, хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит многое, не меньше, чем для его дочери. И цель достигнута. Впервые ее глаза оживляются, когда она смотрит на Халлека.

Что, она прямо так и сказала?

Так и сказала, подтверждает Халлек. Ложь дается легко и звучит убедительно. Почему бы и нет? Последнее время он и так много врал.

Она стискивает его ладонь и благодарно улыбается.

Им очень скоро все это надоест, Линди. Найдут другую кость, чтобы грызть. Какая-нибудь девочка нечаянно забеременеет, с какой-нибудь учительницей случится истерика или какой-нибудь пацан попадется на торговле гашишем. Тут тебя, как говорится, и снимут с крючка. Поняла?

Внезапно она раскидывает обе руки и крепко обнимает его. Он решает, что она, в сущности, не так уж быстро растет и что не всякая ложь есть зло. Папочка мой любимый, говорит она.

И ты моя любимая девочка, Линди.

Он тоже обнимает ее, и в этот момент кто-то на всю катушку в его мозгах врезает стретеоусилитель, и он слышит снова двойной стук: первый – когда передний бампер его «девяносто восьмого» бьет по старой цыганке с ярким алым платком на голове, второй – когда передние колеса подпрыгивают на ее теле.

Вопли Хейди.

Халлек еще крепче обнимает свою дочь, ощущая на коже мурашки.

– Сделать еще яичницу? – спросила Хейди, нарушив его раздумья.

– Нет. Нет, спасибо. – Он виновато посмотрел на пустые тарелки: как бы ни шли дела, хоть из рук вон плохо, они никогда не лишали его ни сна, ни аппетита.

– Ты уверен, что?..

– О’кей! – Он улыбнулся. – Ты – о’кей, я – о’кей, Линда – о’кей. Как говорят в мыльных операх, кошмар позади, нельзя ли нам вернуться к нашей жизни?

– Прекрасная идея. – И на сей раз она смогла ответить ему вполне искренней улыбкой.

Внезапно ей стало снова меньше тридцати.

– Дожарить тебе бекон? Там еще два кусочка осталось.

– Нет, – сказал он, вспомнив, как врезались трусы на талии (талия называется! Ха-ха! Последний раз у тебя была талия где-то в 1978 году – шайба ты хоккейная!), то и дело приходится живот поджимать. Вспомнил про весы и сказал: – А знаешь, давай-ка еще один кусочек. Три фунта сбросил как-никак.

Жена уже возилась у плиты. Несмотря на его первоначальное «нет». Иногда она видит меня насквозь до такой степени, что это даже угнетает, – подумал он. Хейди обернулась.

– А ты все думаешь об этом?

– Да нет же! – отрезал он. – Ну может, в конце концов, человек тихо-мирно сбросить три фунта веса? Ты же сама говоришь, что хотела бы видеть меня немножко…

худеющим

…не таким толстым. – Ну вот, опять Хейди навела его на мысли о цыгане. Будь он неладен! Изъеденный нос цыгана, его чешуйчатый скрюченный палец, коснувшийся щеки прежде, чем он успел отшатнуться. Так отшатываются от прикосновения паука или от шевелящегося месива жуков и червей под трухлявым бревном.

Хейди поставила перед ним бекон и поцеловала в висок.

– Извини. Ешь и теряй вес. Но помни, что там Билли Джоэл говорит на этот счет…

I like you just the way you are…

«Люблю тебя такой, как есть…» – пропели они в унисон.

Он схватил было «Джорнэл», но показалось слишком тоскливо. Поднялся из-за стола, вышел из дома, подобрал на цветочной клумбе нью-йоркскую «Таймс». Этот мальчишка-почтальон непременно швырнет газету на цветы. К тому же он так и не удосужился запомнить фамилию Билли. Что взять с двенадцатилетнего подростка?

Вернувшись с газетой, Халлек раскрыл ее на спортивных новостях и принялся за бекон. Когда Хейди поставила перед ним еще одну сдобу, облитую тающим сливочным маслом, он уже основательно углубился в таблицу результатов игр. Халлек машинально съел и сдобу, не обратив на это обстоятельство никакого внимания.

Глава вторая: 245

В городе судебный процесс по поводу строительных недоделок длился уже более трех лет, и можно было ожидать, что он протянется еще столько же, если не больше. И вдруг все неожиданно закончилось наилучшим образом. Истец во время перерыва в судебных заседаниях согласился на смехотворно низкую неустойку. Халлек не растерялся и подсунул своему клиенту на подпись бумагу о добрых намерениях. Клиент, хозяин фабрики красителей из Скенектади, в присутствии своего потрясенного адвоката взял и подписал все шесть копий письма, а судебный нотариус немедленно заверил подлинность подписей. Билли сидел во время всей процедуры неподвижно, скрестив пальцы на коленях, чувствуя себя так, словно выиграл в нью-йоркскую лотерею. Еще до обеденного перерыва дело было улажено и закрыто.

Билли потащил своего клиента к О’Ланни, заказал «Чивас» с водой для клиента и мартини – для себя. Потом позвонил домой Хейди.

– Мохонк, – коротко сообщил он ей, когда та подняла трубку. Так назывался курорт неподалеку от Нью-Йорка, где они давным-давно провели свой медовый месяц (подарок от родителей Хейди) и влюбились в это место и с тех пор нередко проводили там отпуск.

– Что?

– Мохонк, – повторил он. – Если не хочешь, попрошу Джулиан из конторы.

– Ну уж фигушки! Билли, а в чем дело?

– Ты хочешь поехать или нет?

– Ты что? Конечно! На этот уик-энд?

– Завтра же, если договоришься с миссис Бин, чтобы она прибыла и позаботилась о Линде. Пусть проследит, чтобы все было вымыто, оргии не устраивались и чтобы…

Его слова заглушил радостный вопль Хейди:

– Билли! Неужто?! Неужто получилось?!

– Кэнли намерен успокоиться. Кэнли уже успокоился. После почти четырнадцати лет дурацких волокит твой супруг победил для хороших ребят. Победа неоспорима. С Кэнли договорились по-хорошему, и я теперь – король!

– Ой, Билли! Блеск! – завизжала она на сей раз так громко, что в трубке засвистало, и Билли отодвинул ее в сторону.

– Как думаешь, Линда не будет возражать, если мы смоемся на пяток дней?

– Она только рада будет! Представляешь, сидеть у телека до часу ночи, болтать с Джоржией Дивер о мальчиках и лопать мой шоколад! А может, ты шутишь? Не холодновато ли будет в такое время? Твой джемпер упаковать? Возьмешь куртку или пальто? Или и то и другое?

Он предложил ей выбрать вещи по своему усмотрению и вернулся к клиенту. Клиент уже наполовину осушил большой бокал виски «Чивас» и желал рассказать польские анекдоты. На радостях он выглядел так, словно его пыльным мешком по голове огрели. Халлек отпил мартини и вполуха выслушал избитые остроты о польских плотниках и польских ресторанах. Мысли его витали далеко отсюда. Дело могло бы иметь далеко идущие последствия. Конечно, рановато говорить о серьезной перемене в его карьере, но – чем черт не шутит? Очень недурно выиграть процесс с крупной фирмой. Это может означать, что…

первый удар качнул Хейди вперед, она невольно стиснула пальцы; он смутно ощутил боль в гениталиях. Удар был такой резкий, трудно вообразить, что с ними случилось бы, если бы не ремни безопасности. Кровь брызнула вверх – три капли размером с монетку оросили ветровое стекло. Хейди еще не визжала – это будет позднее, – а он не успел ничего сообразить. Понимание происшедшего пришло со вторым ударом. И он…

допил остатки мартини. На глаза навернулись слезы.

– С вами все в порядке? – забеспокоился клиент по имени Дэвид Дагенфилд.

– В порядке… Даже не представляете себе, до какой степени все в порядке. – Билли протянул руку клиенту. – Поздравляю, Дэвид. – Он больше не будет думать о несчастном случае, больше не будет вспоминать о цыгане с гниющим носом. Он стал отличным парнем, и это ощущалось в крепком рукопожатии Дагенфилда, в его немного усталой улыбке.

– Спасибо тебе, друг, – сказал Дагенфилд. – Большое спасибо. – Он вдруг перегнулся через стол и неуклюже обнял Билли Халлека. Билли тоже слегка стиснул его в объятиях. Но когда клиент опустил руки и случайно задел пальцем щеку Билли, ему вновь вспомнилось зловещее прикосновение цыгана.

Он коснулся меня, подумал Халлек, и хотя это было прикосновение клиента, друга, он невольно содрогнулся.

Возвращаясь домой, он пытался думать о Дагенфилде, потому что мысли эти были приятными, но когда проезжал по мосту Триборо, обнаружил, что думает о Джинелли.

Почти всю середину дня он провел с Дэвидом Дагенфилдом в ресторане О’Ланни. Но первое, что пришло в голову, – повести своего клиента к «Трем братьям», ресторан, которым негласно заправлял Ричард Джинелли. Кажется, годы прошли с тех пор, как Халлек посетил «Братьев» в последний раз. Учитывая репутацию Джинелли, это было неразумно. Но он прежде всего вспомнил «Трех братьев», где были прекрасные обеды и вообще можно неплохо провести время, хотя Хейди не очень жаловала это место и самого Джинелли. Билли полагал, что она его боится. Он проезжал мимо Ган-Хилл-роуд, когда мысли вновь вернулись к цыгану, как приученный конь непременно возвращается в свою конюшню.

Сперва ты подумал о Джинелли. Когда ты в тот день вернулся домой и Хейди плакала, сидя на кухне, ты первым делом подумал о Джинелли. «Слушай, Рич, я сегодня убил старую женщину. Могу я заглянуть к тебе в городе? Потолковать надо».

Но Хейди была рядом, и она бы его не поняла. Рука Билли, потянувшаяся к телефону, вернулась обратно. Внезапно до него дошло: он, преуспевающий юрист из Коннектикута, попав в скверную ситуацию, ничего лучшего не придумал, как обратиться к нью-йоркской шпане, к парню, имевшему привычку расстреливать конкурентов.

Джинелли – высокий мужчина, не красавец, но и не урод. У него был сильный, приятный голос, который никак не вязался с образом свирепого уголовника и убийцы. Судя по полицейским бумагам, он был связан со всеми тремя братьями. В тот день Билли хотел услышать именно его голос, после того как шеф полиции Фэйрвью Данкен Хопли отпустил его.

– … или так и будете сидеть весь день?

– А? – Билли очнулся от своих размышлений. Обнаружил, что сидит за столиком в переполненном ресторане.

– Я говорю, платить будете или…

– А? Да, да! – Билли торопливо вытащил деньги, забрал у официанта сдачу и вместе с клиентом покинул ресторан.

Теперь, возвращаясь на машине домой из Нью-Йорка, подумал, что Дагенфилд не смог отвлечь его от навязчивых мыслей. Что же, попробуем Мохонк. Надо в конце концов отделаться от старой цыганки, от старого цыгана, хотя бы на время забыть о них.

И снова он вспомнил Джинелли.

Билли познакомился с ним через фирму, которая семь лет назад выполняла какую-то работу для Джинелли. Халлеку поручили это дело как самому младшему юристу. Ни один из старших и солидных адвокатов не пожелал связываться с Джинелли, поскольку уже тогда репутация его была весьма скверной. Билли не стал спрашивать Кирка Пеншли, зачем вообще фирма согласилась иметь Джинелли в качестве клиента. Понимал, что в ответ ему предложат заниматься своими бумагами и не соваться к руководителям с вопросами по поводу их политики. Он подозревал, что у Джинелли имеется какой-нибудь скелет в шкафу, фигурально выражаясь.

Халлек начал свою трехмесячную работу в качестве адвоката ассоциации «Трех братьев», ожидая, что будет с трудом преодолевать антипатию и страх перед своим клиентом. Но вместо этого увлекся личностью Джинелли. Тот оказался притягательной персоной, с ним было просто интересно общаться. Более того, и Джинелли отнесся к Билли с подчеркнутым уважением, которого тот не удостаивался в своей фирме целых четыре года.

Билли притормозил машину у Норуолкского турникета, чтобы оплатить выезд на магистраль. Машинально открыв «бардачок», вытащил из-под дорожной карты пачку печенья и принялся рассеянно жевать. Крошки посыпались ему на грудь.

Вся работа с Джинелли была завершена задолго до того, как главный суд Нью-Йорка выдвинул против него иск за организацию гангстерских расправ накануне войны наркобанд. Обвинение было выдвинуто Верховным судом Нью-Йорка весной 1980 года и благополучно похоронено осенью 1981-го – главным образом из-за пятидесятипроцентной смертности среди основных свидетелей обвинения. Например, один взорвался в автомобиле, где находился вместе с тремя охранявшими его полицейскими. Другой скончался, когда ему проткнули горло отломанной рукояткой зонтика. В этот момент свидетель сидел перед чистильщиком сапог.

Два решающих свидетеля, естественно, заявили, что они вовсе не уверены в том, что подслушали именно голос Ричи Джинелли, когда тот отдавал приказание убить бруклинского наркобарона по фамилии Ричовски.

Западный порт. Южный порт. Почти приехал. Халлек снова пошарил в «бардачке», нащупал пакетик арахиса, который подавали в самолете. Малость залежалый, но есть можно. Билли Халлек принялся жевать орехи, не ощущая вкуса.

Он и Джинелли все эти года обменивались рождественскими открытками, иногда встречались, чтобы поужинать или пообедать, – обычно у «Трех братьев».

Постепенно совместные обеды прекратились. Виной тому отчасти была Хейди, которая прониклась глубокой антипатией к Джинелли, а отчасти и сам Рич.

– Ты воздержись на время от визитов сюда, – сказал он однажды Билли.

– Почему это? – невинно спросил Билли, словно только вчера вечером не грызлись с Хейди из-за этого.

– Ну, потому, что, с точки зрения общественности, я – гангстер, – ответил Джинелли. – Понимаешь, Уильям, молодых адвокатов, которые общаются с гангстерами, по службе не продвигают. В этом все дело. Я хочу, чтобы ты был чистеньким, незамаранным и рос по службе.

– Хм… значит, в этом все дело?..

Джинелли как-то странно улыбнулся:

– Н-ну, в общем… есть и другие причины.

– Какие же?

– Уильям, я надеюсь, тебе никогда не придется узнать об этом. Но время от времени ты все же заглядывай кофейку попить. Поболтаем, похохмим. Короче, не пропадай, вот что я хочу тебе сказать.

И Билли время от времени заглядывал (хотя признавал, что такие визиты становились все реже и реже), а когда оказался перед судом по обвинению в наезде и убийстве по небрежности, он прежде всего вспомнил Джинелли.

Но добрый старый бабник Кэри Россингтон обо всем позаботился, шепнул ему разум. Зачем вдруг задумался о Джинелли? Мохонк – вот о чем стоит думать. И о Дэвиде Дагенфилде, который принес удачу. И о потере нескольких фунтов веса.

Однако, подъезжая к дому, он поймал себя на том, что опять вспоминает фразу, сказанную ему Джинелли: Уильям, я надеюсь, тебе никогда не придется узнать об этом.

«Узнать – что?» – подумал Билли. А навстречу бежала Хейди, которая обняла и поцеловала его, и Билли на время забыл обо всем.

Глава третья: Мохонк

Это была их третья ночь в Мохонке, и они как раз закончили заниматься любовью – шестой раз за три дня: головокружительная перемена после скромных двух раз в неделю. Билли лежал рядом с ней, испытывая удовольствие от аромата духов «Анаис-Анаис», смешанного с запахами ее чистого пота и секса. На какой-то миг в лениво-блаженные размышления опять вплелся образ старой цыганки за мгновение до того, как его «олдс» нанес удар. Послышался звон бутылочки «Перье», и образ пропал.

Он повернулся к жене и крепко обнял ее.

Она обхватила его одной рукой, а другой провела по его бедру.

– Ты знаешь, – сказала она, – если я кончу еще раз, то потеряю часть мозга, могу вообще стать безмозглой.

– Да сказки все это! – Билли улыбнулся.

– Что мозги теряются при оргазме?

– Чушь. Чушь, что якобы теряешь мозговые клетки от секса. Если это и происходит, то они потом восстанавливаются. Это точно.

– Ну, раз ты так говоришь…

Она удобнее прижалась к нему. Рука, блуждавшая по его бедру, слегка коснулась пениса, пошевелила растительность (в прошлом году он с разочарованием обнаружил там седину) и погладила его живот.

Внезапно она приподнялась на локте, немного испугав его. Он только начал дремать.

– Послушай, а ты и в самом деле потерял в весе!

– М-м-м?..

– Билли Халлек, ты худеешь!

Он шлепнул себя ладонью по животу, который иногда называл «домом, который построил Будвейзер», и засмеялся.

– Не слишком-то. Все равно выгляжу, как единственный мужик в мире на седьмом месяце беременности.

– Да, ты еще пока толстый, но не такой, как прежде. Уж я-то знаю. Когда последний раз взвешивался?

Он подумал и вспомнил: в то утро, когда договорились с Кэнли. Он тогда весил 246.

– А! Ну помнишь – я еще тебе сказал, что потерял три фунта?

– Ты утром первым делом взвесься.

– А здесь в ванной весов нет, – сказал Халлек удовлетворенно.

– Шутишь, что ли?

– Нет. Мохонк – цивилизованное место.

– Надо найти весы.

Он начал задремывать. Пробормотал:

– Ну, если хочешь…

– Хочу.

«Хорошая жена», – подумал он. Последние пять лет, когда он начал устойчиво прибавлять в весе, то и дело объявлял, что садится на диету и начинает заниматься физзарядкой. Но диеты немедленно становились самообманом: то утром сосисок перехватит помимо кефира или наспех проглотит пару гамбургеров в субботу, пока Хейди отсутствует где-нибудь на аукционе или распродаже шмоток. Пару раз даже остановился в паршивой забегаловке, где торговали горячими сандвичами с мясом. Впечатление такое, что микроволновая печь выпаривала мясо, оставляя только кожу. Тем не менее набрал этих тощих бутербродов и съел все без остатка. Пиво свое любил по-прежнему, хотя еда оставалась главным удовольствием. Устоять перед кулинарными соблазнами он просто не мог, а уж когда следил за каким-нибудь матчем по телеку, то грыз все, что под руку подворачивалось.

Утренняя зарядка длилась обычно с неделю, потом оказывалось, что некогда, или просто пропадал интерес. В прихожей покрывался пылью набор гантелей. Каждый раз, когда спускался вниз, ему казалось, что гантели смотрят на него с обидой и укором. Поэтому старался лишний раз не смотреть в ту сторону.

Потом Билли изо всех сил втягивал живот и заявлял Хейди, что сбил вес до 236. Она в таких случаях кивала головой, говорила, что это хорошо, что она довольна и замечает разницу. Но она также замечала в мусорном ведре пустые пакеты из-под чипсов, кукурузы и прочего. С тех пор как Коннектикут принял закон о приеме стеклотары, скопления пивных бутылок в чулане стали не меньшим укором, чем покинутые гантели.

Она видела его спящим. Хуже того, видела, как он делает пи-пи. А ведь когда справляешь малую нужду, втянуть живот никак не удается. Он попытался, но оказалось невозможно. Она знала, что фунта три он потерял, от силы – четыре. Можешь, конечно, дурачить свою жену, если ты завел любовницу, но весом ее не проведешь. Женщина, которая по ночам время от времени ощущает этот вес на себе, четко знает, сколько ты весишь. Но она улыбалась и говорила: Конечно, дорогой, ты выглядишь лучше. Может, и не все было продиктовано ее добротой – он ведь тоже помалкивал насчет сигарет. Просто таким путем она поддерживала в нем чувство собственного достоинства.

– Билли?

– А? Что? – Он снова очнулся от дремы и взглянул на нее недовольно.

– А чувствуешь ты себя хорошо?

– Хорошо… нормально… Слушай, зачем эти вопросы?

– Понимаешь… иногда говорят, что неожиданная потеря веса может быть признаком чего-то.

– Ой, да я отлично себя чувствую. А ты мне не даешь заснуть. Придется доказать тебе… прыгнуть еще раз на твои кости, что ли?

– Давай.

Он застонал, а она рассмеялась. Вскоре оба заснули. Он видел сон. Оба снова выходят из магазина «Купи и сэкономь». Только теперь Билли осознавал, что видит сон, и знал, что должно будет случиться. Хотел сказать Хейди, чтобы она прекратила свои манипуляции, поскольку ему необходимо сосредоточиться на дороге: ведь скоро между двумя припаркованными автомобилями выскочит цыганка, точнее, между желтым «субару» и темно-зеленым «файрбердом». Ее седые волосы заколоты грошовой пластмассовой прищепкой, и она не будет смотреть по сторонам, а только прямо перед собой. Билли хотел сказать Хейди, что это их единственный шанс вернуть все назад, изменить, сделать правильным.

Но он не мог произнести ни слова. Наслаждение пробудилось от прикосновения ее пальцев. Сначала они легонько поигрывали, потом взялись за дело всерьез (его член твердел во сне, он слегка отвлекся от дороги при звуке застежки-молнии, которую она открывала небольшими рывками); наслаждение смешалось с ощущением страшной неизбежности. Вот уже показался впереди желтый «субару», припаркованный позади зеленого «файрберда» с белой полосой. Между ними ярко вспыхнули язычески пестрые цвета, куда более яркие, чем рекламные щиты Детройта или «тойота-вилладж». Билли попытался закричать: Перестань, Хейди! Вот же она! Я ее снова убью, если ты не прекратишь! Умоляю. О Боже, нет! Нет! Умоляю тебя, Господи!

Но фигура уже появилась между двух машин. Халлек попытался отпустить педаль акселератора и нажать на тормоз, но нога словно прилипла к проклятому акселератору и продолжала давить на него со всей силой. Руль заклинило, он весь сжался перед ударом, и тогда голова цыганки повернулась к нему, но перед ним была вовсе не старуха! Это был цыган с гниющим носом, у которого не было глаз. В тот момент, когда его «олдсмобиль» врезался в него, сбив с ног, Халлек успел увидеть пустые глазницы, обращенные прямо к нему. Губы старого цыгана образовали полумесяц зловещей улыбки под его кошмарным носом.

Взметнулась сморщенная рука над капотом «олдса», кованые кольца, браслеты язычников. Три капли крови на ветровом стекле. Смутное ощущение острой боли, когда пальцы Хейди впились в него в момент оргазма, ускоренного шоком.

И услышал шепот, перекрывший отчетливо все другие звуки. Он донесся снизу, сквозь ковровое покрытие дорогого автомобиля: Худеющий. Билли проснулся, вздрогнув. Повернулся на бок и бросил взгляд в окно. Горло перехватил спазм. Он захлебнулся криком. Серп луны улыбкой завис над Адирондаками. На один миг ему увиделся старый цыган: голова слегка склонена набок, глаза – две яркие звездочки, заглядывавшие в их комнату во тьме ночи. Их свет – мертвенно-холодный, как у светлячков или огоньков на болоте, которые ему довелось видеть в Северной Каролине. И холодная улыбка полумесяца, таившая замысел мести.

Билли судорожно перевел дух, зажмурил глаза и снова раскрыл их. Луна снова стала луной. Спустя три минуты он уснул.

Новый день выдался ясным, и Халлек сдался на уговоры супруги вскарабкаться к тропам Лабиринта. Земли Мохонка были испещрены сложной сетью туристских троп: от самых обыкновенных до очень трудных. Лабиринт считался «умеренным», и во время медового месяца они с Хейди дважды совершили восхождение. Он помнил, какое удовольствие доставляли ему эти прогулки, – карабкался по кручам, а следом за ним – Хейди, смеющаяся, требующая, чтобы он поторапливался, увалень этакий. Помнил, как протискивались через узкую расщелину. Он зловещим голосом бормотал своей молодой жене: «Ты чувствуешь, как трясется под ногами почва?» – это когда они протискивались в самую узкую часть. Было очень тесно, но она ухитрилась шлепнуть его по заднице.

Халлек признался самому себе (но никогда, никогда – Хейди), что теперь больше всего боялся этих узких щелей. Во времена медового месяца он был стройным парнем, крепким, благодаря работе на лесоповале в западном Массачусетсе. Теперь он стал на шестнадцать лет старше и на много фунтов тяжелее. Весельчак доктор Хустон обрадовал его сообщением, что он вступил в возраст пороков сердца. Мысль об инфаркте на полпути в горы была тревожащей, хотя не слишком. Гораздо актуальнее опасность застрять в одной из тех узких каменных глоток, через которые вились тропы к вершине. По крайней мере через четыре таких прохода придется с трудом протискиваться.

Ужасно не хотелось застрять в таком месте.

Или еще вариант: бедняга Билли Халлек застревает в расщелине и тут же получает инфаркт. Два удовольствия сразу!

В конце концов он согласился попробовать, при условии, что она одна доберется до вершины, если он вдруг окажется не в форме, чтобы продолжать восхождение. И еще одно условие: сначала они зайдут на «Нью-Плац» и купят там ему мокасины «сникерс». Хейди приняла оба условия с готовностью.

В городе Халлек обнаружил, что «сникерс» успели уступить место иной продукции и никто больше даже не помнит, что это такое. Он купил пару зелено-серебристых спортивных туфель с цепкими подошвами для восхождений в горы и с большим удовольствием примерил удобную обновку. Тут же припомнил, что не носил матерчатых туфель пять… нет, шесть лет. И вот нынче снова надел такие.

Хейди восторгалась ими и говорила, что он точно выглядит похудевшим. У выхода из обувного магазина стояли весы-автомат с рекламой ТВОЙ ВЕС – ТВОЯ СУДЬБА. Халлек видел такую рекламу в последний раз, когда был еще мальчишкой.

– А ну, прыгай, герой! – сказала Хейди. – Вот монетка.

Халлек почему-то не сразу встал на весы, испытывая смутное беспокойство.

– Давай скорей! Хочу посмотреть, сколько ты сбросил.

– Хейди, ты же знаешь, что эти уличные весы врут.

– Ну и пускай! Давай, Билли, смелей!

Он нехотя передал ей сумку и встал на весы. Она бросила монетку. Монетка звякнула, и на панель автоматически выдвинулись две серебристые металлические пластинки. Над той, что повыше, был указан вес, пониже – его будущее, его судьба. Халлек удивленно вздохнул.

– Я так и предполагала, – сказала Хейди, стоя возле него. В голосе недоумение и сомнение, словно не знала – радоваться, бояться или сомневаться. – Я знала, что ты похудел!

Позднее Халлек подумал, что ее невольный возглас удивления был вызван тем фактом, что он во всей своей одежде, со швейцарским ножом в кармане, с обильным завтраком в желудке весил 232. Четырнадцать фунтов потери веса с тех пор, как уладил дело Кэнли.

Но не столь стремительная потеря веса заставила его изумиться. Предсказание будущего! Нет, там не было банальностей типа ФИНАНСОВЫЕ ДЕЛА СКОРО УЛУЧШАТСЯ, или ВИЗИТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ, или НЕ ПРИНИМАЙТЕ ПОСПЕШНЫХ РЕШЕНИЙ.

Там было лишь одно слово черными буквами: ХУДЕЮЩИЙ.

Глава четвертая: 227

По дороге в Фэйрвью оба в основном молчали. Хейди вела машину, пока до Нью-Йорка не осталось миль пятнадцать и движение стало довольно плотным. Припарковались на обочине, и она уступила ему место за рулем. Водительских прав его никто не лишал. Верно, что старуха погибла, что труп ее был страшно изуродован, но Билли Халлек так и не получил ни единого прокола в водительских правах Коннектикута. Добрый старый бабник Кэри Россингтон об этом позаботился.

– Ты что, не слышишь, Билли?

Он бросил на нее мимолетный взгляд и вновь сосредоточился на дороге. Халлек стал теперь куда более дисциплинированным водителем: клаксоном почти не пользовался, рукой из окна автомобиля не размахивал, лучше примечал ошибки других и менее склонен был их прощать. Конечно, убийство старой цыганки уважения к себе не прибавило, да еще и ночными кошмарами замучило, но водителя из него сделало образцового.

– Ой, прости… я не расслышал…

– Я просто сказала – «Спасибо тебе за чудесные каникулы». – Хейди улыбнулась и погладила его по руке. Для нее небольшой отпуск действительно получился отличным. Она умела выбросить из головы все негативное: старую цыганку, судебное разбирательство, цыгана с разлагающимся носом. Все это для Хейди стало неприятностями прошлого, вроде периода дружбы Билли с тем нью-йоркским головорезом.