Тревожный колокол Казаков Владимир

I

В комнате пахло сыростью. Свесив ноги под стол, Донсков лежал на гостиничной койке в костюме и смотрел в потолок, размалеванный по углам свежими водяными узорами. Извилистая лапка мокрого пятна над окном набухала очередной каплей. Сейчас она сорвется в заранее подставленную пепельницу… Упала, булькнув… Вторая… Десятая…

Вытянув руку, Донсков нащупал телефонный аппарат на тумбочке и поставил его на грудь. Вяло набрав номер, трубку притянул под ухо, попросил прогноз погоды на вторую половину дня. Ему зачитали, и – улетучилась последняя надежда на вылет.

– Кто спрашивал? – В скучающем женском голосе не чувствовалось любопытства, скорее всего вопрос был задан лишь для того, чтобы скоротать время, о чем-нибудь поговорить.

– Сначала отчеканили метеосводку, а теперь интересуетесь, кому она нужна?

– Чеканил робот моим голосом. А прогноз погоды по району, между прочим, никогда секретным не был. Вот так, молодой человек. Лететь-то куда собрались?

– В Нме.

– А-а… минуточку! – Сквозь дробь работающего телетайпа слышно, как в отдалении женщина говорит с кем-то. Потом взрыв смеха. Что-то коротко выдал баритон. Снова смех – заливистый, будто от щекотки. – Молодой человек, вам повезло, прилетел дикий…

У нее отняли трубку.

– Кто желает прокатиться в Нме? – спросил уже мужчина.

– Ваша фамилия Дикий?

– Да не-э, это девчатки дразнят нас так. Я Антон Богунец. А вы, наверное, Донсков? Владимир Максимович?

– Да.

– Вот хорошо. Погремушка готова. Через часик-полтора пришлю за вами. А пока глотайте пивко или обнимайте подушку.

Странный разговор…

Донсков повернулся на живот, как советовал ему баритон, обнял подушку. Плохо прополосканная гостиничная наволочка пахла дегтярным мылом.

Сюда, на Кольский полуостров, Донсков добирался пассажирским лайнером. Через иллюминатор разглядывал полуостров с любопытством мальчишки, впервые попавшего в Заполярье.

Лайнер шел под редкими перьями облаков, над которыми висело солнце, похожее на лимон, отороченный по краям белыми иглами. Взлетел он в Москве в теплом, благоухающем почками сиреневом мае, а через несколько часов окунулся в май снежный, знобкий, еще скованный льдом. В этом мае спутались день и ночь – серые сумерки зависли над взгорьями со скальными выходами, над лощинами с редким березняком и елью, над белыми ягельными проталинами, хотя по московскому времени уже наступила ночь…

В дверь негромко постучали. Донсков сел на койке.

– Войдите!

На пороге стоял сухощавый, дочерна загорелый летчик в потертой кожаной куртке и фуражке с гевеэфовским крабом, в темно-синих армейских бриджах и до блеска начищенных сапогах.

– Здравствуйте. Старший пилот-инспектор управления Воеводин. Иван Иванович, если желаете.

– Проходите, Иван Иванович. – Донсков подошел к гостю, пожал жесткую руку. – Мебели здесь не ахти – вы на стуле, я на койке.

– Мы попутчики. Я тоже в Нме. Хотя полетим со спасателем, у него летный минимум пятьдесят на пятьсот, но подождать придется. Погодная дурь густа очень. Не возражаете, если вместе подождем?

– Нас с вами, кажется, знакомили в управлении?

– На бегу. Заглядывал в кабинет начальника политотдела, когда он вас уговаривал. Убедил?

– По тону догадываюсь, что согласился я зря?

– Время покажет. У Комарова трудно работать замполитом1.

– Все летчики нашей части учились где-нибудь, я тоже заочно три года в политической академии. Но это было давно. Уже и забыл. А в личном деле пометка осталась. Отказаться не мог, начальник политотдела сказал: «Надо!»

– Очень надо. Ваш предшественник от Комарова сбежал, а вернее, его забаллотировали.

– Как? Разве замполиты в Аэрофлоте выбираются? Что-то впервые об этом слышу.

– Назначаются, Владимир Максимович, назначаются, да только… Обо всем узнаете на месте… Не против, если из своей сумы я достану фляжку хорошего домашнего кваса? Давайте стакан… – И Воеводин из полевой армейской сумки вы тащил алюминиевую флягу.

Налив стакан и передав его Донскову, он с видимым удовольствием прихлебнул прямо из фляжки холодный, пенистый квас.

– Знаете, что такое ОСА?

Начальник политотдела информировал Донскова. Отдельная «Спасательная» авиаэскадрилья базируется в юго-восточной части полуострова, ближе к Баренцеву морю. Она выполняет и обычные работы авиации специального назначения: связь, почта, санитарные полеты, агитационные, перевозит грузы и людей на рудники. Но главное – она «Спасательная». Ее вертолеты – легкие и тяжелые – в шторм зависают над морем, в тумане пробиваются к отдельным саамским велсам, в гололед – к оленьим стадам; облака и ливень для них редко бывают преградой, шквальный ветер и метели не закрывают путь. Они идут туда, где человеку необходима помощь.

– Разные там были люди, – посасывая пахучую «Приму», окутанный табачным дымом, рассказывал Воеводин. – Слабые постепенно удирали, неумехи. Остались лихие, владеющие вертолетом. Не преувеличиваю, Владимир Максимович… И те, кто остались в ОСА, знают себе цену. Правда, встречается и самовлюблённые. С такими особенно туго нам, инспекторам по безопасности полетов.

– Ну, у вас-то рука железная, не нянькаетесь с нарушителями.

– Я тоже так думал… было дело, сняли с летной работы сразу двоих. А тут тревожный дуплет: в море сейнер обледенел, в тундре олени из-под корки льда корм добыть не могут. Пилотов не хватило. Тех, которые могли в такую погоду летать. Самых опытных из управления подключили. Инспекторов. Я полетел…

– Ну и как?

– А так: обледенел и упал с тюками сухого ягеля на шестидесятом километре от аэродрома. А ведь не один полет сделать надо было… Отколол я лед с антенн и посоветовал своему начальству по рации тех двоих попросить, хоть на колени встать, а убедить подключиться к выполнению задания.

– Согласились вернуться?

– Пятьдесят два полета за трое суток сделали, почти без отдыха и без единой вынужденной посадки. Опыт, Владимир Максимович.

– Так это Комаровцев «дикими» зовут?

– Приклеили ярлык те, кто завидует их славе и заработкам. От одного из моих инспекторов пошло… Есть в ОСА командир звена Батурин Николай Петрович. Интересная личность. На таких, как он, опирайтесь…

Затрещал телефон. Воеводин взял трубку.

Слушая разговор, Донсков понял: разрешили вылет. Заглянул в окно – погодка оставляла желать лучшего.

– По коням, Иван Иванович?

– Да, поторопимся!

Вертолет, повернутый носом на юго-восток, шел низко над землей, оставляя за собой редкие поселки, энергетические узлы воспетых ЛЭП-500, рудники с нитками одноколейных дорог.

Он летел и нес нового замполита туда, где редкие, почти незаметные для глаза тропы пунктирили горную тундру и исчезали в лесах. Потом голь. Мелькнул черным конусочком шалаш пастуха, рассыпалось от гула плотное стадо оленей. В сиротливой, как островок, сосновой рощице увидел Донсков медведя-шатуна. А может быть, показалось. И снова… целинная тундра.

В грузовой кабине кроме Донскова с Воеводиным сидела девушка, Наташа Луговая, – их познакомили на аэродроме перед вылетом, – да из люка пилотской кабины торчали, опираясь на дюралевую лесенку, ноги бортмеханика в огромных желтых ботинках. Луговая, как и Донсков, добиралась к новому месту работы в Нме. Даже в теплой меховой куртке Луговая выглядела худенькой; ноги тонкие, но красивые, будто точеные.

– Как переводится слово Нме? – прокричал на ухо Воеводину Донсков. Тот, тоже преодолевая грохот мотора и визг трансмиссии, ответил:

– Не знаю. Шутят так: «Неизвестное место для нормальных людей». Городок на карте не обозначен. На полетных ставим просто точку.

Примерно за полчаса до посадки неожиданно взъярился ветер, стал нещадно бить вертолет. Левый борт в мгновение залип фарфоровым льдом.

– Обычная шутка полярного неба! – прокричал Воеводин и задымил очередной «Примой».

Наташа Луговая, поморщившись, отодвинулась от него к самому хвосту.

Вертолет стал крупно подрагивать, усилился рев двигателя.

– Не разумнее ли прекратить полет? – спросил Донсков, чувствуя, что машина потяжелела ото льда.

Воеводин тронул бортмеханика за ногу. Тот спустился с лесенки. Они о чем-то переговорили, по очереди подставляя ухо друг другу.

– Дотянем! – плюхнувшись на сиденье, прокричал Воеводин. – Осталось немного, а в Нме бьет колокол.

Донсков не понял смысла последних слов, но расспрашивать не стал, больно уж сильно трясло, гудело и гремело в кабине.

«Погремушка!» – вспомнился телефонный диалог с командиром вертолета.

Последние километры летели будто на вибростенде. Землю закрыла сизая метель. Наконец под вертолетом неярко обозначился аэродром – большой темный квадрат, разделенный пополам серой взлетной полосой. С северной части летного поля к бетонке рулил большой самолет с огненно-красными крыльями. На южной – в беспорядке, носами в разные стороны, прижались к земле вертолеты разных типов. Несколько деревянных и кирпичных домов серыми брусочками лежали на восточной окраине поля. А дальше, в сосновом бору, угадывался жилой поселок с церковью посередине. Вот и – Нме.

Вертолет пересек посадочную полосу, осторожно проплыл над вращающейся антенной радиолокатора и опустился на стоянку.

Донскова никто не встретил. Воеводин помог ему и Луговой вытащить из кабины тяжелые чемоданы и торопливо ушел. Командир вертолета, второй пилот и бортмеханик побежали к городку, не сказав новому замполиту ни слова.

Донсков с Луговой стояли в недоумении. Гостеприимство в Нме явно отсутствовало, хотя на аэродроме было много людей.

– Что будем делать?

Луговая состроила гримасу, пожала плечами. И Донсков направился к одной из наиболее шумных групп авиамехаников. Подошел, закурил «в рукав». Не ввязываясь в разговор, узнал: в городке тревога. Какое-то судно «тоскует», просит помощи. Через несколько минут услышал протяжные звуки колокола. Невольно насторожился. Откуда? Зачем?.. Пять ударов. Помолчав, колокол опять бухнул пять раз.

На бензовозе приехал бортмеханик, поставил мокрые чемоданы пассажиров в кабину к шоферу, сказал приветливо:

– А мы пешочком! Начальству сейчас некогда, оно извиняется, так что переночуете у меня. Жинка горячие пельмени для закусона уже готовит…

II

Колокол звонил в Нме не зря. Радиооператоры «Спасательной» услышали сигнал буксира «Крепкий»: «Хода не имею. Регулярную связь поддерживать не могу. Дрейфую на скалы острова Кильдин».

Над городком Нме поплыл колокольный звон. Сначала два громких размеренных удара, потом – звонкая тревожная чечетка. Два удара и – набат, будто град по певучей меди.

Два удара имели точный адрес: в штаб эскадрильи, по тревоге, где бы он ни был – на охоте, рыбалке, в постели, – вызывался воздушный разведчик погоды Федор Руссов и его экипаж.

И пока он спешил к штабу, расположенному в бывшей православной церкви, мощная антенна на облезлом, когда-то золоченом куполе передавала в город доклад командира; «Спасательной»: «Из квадрата 36 принят сигнал бедствия. Вылетаю с разведчиком погоды. Думаю использовать звено тяжелых. Разрешите применить в операции последний разработанный вариант. Комаров».

«Ориентируйтесь по обстановке. Ответственность ваша», – ответили из города.

Длинный самолет со скошенными назад красными крыльями, посвистывая турбинами, вырулил на старт. Стремительная форма с мягкими обводами фюзеляжа, застекленная кабина стрелка-радиста на хвосте, звезды на киле вместо аэрофлотского знака выдавали машину военную, строевую. Но вооружение на ней было полностью демонтировано, а вместо него поставлены метеорологические приборы и стенды для разведки погодных условий полета, для автоматической передачи температуры, давления, влажности воздуха и других: свойств атмосферы на землю. Обилие антенн, длинных и коротких прутковых приемников делали дюралевую обшивку самолета похожей на шкуру сильно облысевшего ежа.

В кабине, скучно поглядывая на мокрую бетонку и жухло-красный глазок светофора у стартового пункта, сидели в креслах Федор Руссов и Комаров, на штурманском месте работала с навигационным планшетом флаг-штурман метеоролог Галина Лехнова, женщина крупная, с лицом по-русски красивым и выразительным. Шквальный ветер свистел, обтекая крылья; звон проволочных антенн усиливался гулким фюзеляжем. Ветер давил на низкие, круто замешенные снегом тучи и еле тащил их, тяжелые, над серой, блеклой равниной аэродрома. Мгла висела за бортом самолета.

В льдистом тумане, как тень, пересек бетонку вертолет.

– Богунец из города, – сказал Руссов.

– Ноль восьмой, чего везешь? – спросил по радио Комаров.

– Сплошной дефицит: два ящика детских сосок, дивчину, инспектора и замполита, – прозвучало в наушниках. – А кто интересуется?

– О пассажирах позаботься. Конец связи, я первый! – сухо ответил Комаров.

Неспокоен в кресле пилота Руссов – ждёт не дождётся, когда мгла откроет шестой красно-белый бакен на кромке взлетной полосы. Ждёт когда можно будет не торопясь подать вперед рычаги управления турбинами и слушать, как свист густеет, набирает силу. будто медленно открывается ревущая пасть огромного зверя. А потом…

– Федя, вынь шило из парашюта, удобнее сидеть будет! – улыбнулся пилоту Комаров.

Руссов покосился на улыбающегося комэска2, ничего не ответил на шутку, прилепил широкие ладони к коленям и замер. Снова посмотрел на Комарова и про себя в который раз подивился худобе своего командира. Кости плеч, будто вешалки для кожаной куртки. Сидит, острыми коленями подпирает подбородок с окладистой пышной бородой.

– Радиобуй не забыли?

– Заряжен и проверен. В бомболюке, – ответила комэску Лехнова. Увидев на светофоре блеск огня, Руссов воскликнул:

– Сейчас зеленый!

– Пока желтый, – тихо ответил по СПУ3 Комаров. – Не торопись… Вот теперь взлетай.

Под рев турбин дрожащая бетонка оттолкнула самолет, и он круто полез вверх.

А через несколько минут, оторвав взгляд от экрана метеолокатора Лехнова предупредила о грозе.

– В наших широтах? – усомнился Руссов. – В сто лет раз!

– И все же впереди грозовая туча. Если будем обходить, цель под нами откроется позже на двадцать восемь-тридцать минут, – подсчитала Лехнова.

– А кто это нам назначил время выхода? – спросил Руссов.

– Беда назначила… – тихо ответил Комаров.

– Обойдем, Батя?

– Вперед! Вы не возражаете, Галина Терентьевна?

– Нет, но очень боюсь.

– Я тоже.

Самолет срезал первый бок облака. Потом вошел в следующее, мощное, и вроде бы остановился в грязно-молочном крошеве. Быстро темнело вокруг. На экране пеленгатора гроз часто замигал яркий острый лучик. Комаров ощупал замки привязных ремней.

Кабину ослепила мокрая ночь. Самолет вздрогнул еще раз и затрясся, загромыхал. Длинные голубые искры лизнули фонарь пилотской кабины, разбежались по металлическим переплётам, и на концах крыльев, казавшихся чёрными, замерцали короткие кроваво-голубые сполохи. Светящиеся капли стекали к законцовкам консолей4, там собирались в яркий комок и отскакивали белыми искрящимися пучками.

Федор Руссов крутил непослушный штурвал, стараясь выдержать курс, и ему казалось, что скрипят не дюралевые ребра машины, а его собственные. Струйки пота вырвались из-под шлемофона, поползли по черным бровям. Комаров потянулся к нему, вытер платком пот. Руссов благодарно кивнул, но не обернулся: взгляд прилип и не мог оторваться от приборов.

Вверху, на правой стороне кабины, вспыхнула красная лампочка, в наушниках зазуммерило. Тон звука быстро поднялся до свиста.

– Тысяча вольт на сантиметр! – повернув бледнеющее лицо к пилотам, закричала Лехнова и указала пальцем на мерцающие крылья.

Самолет ударила лавина капельной воды и кристаллического льда, то черная, то ярко-белая, как взрыв. Что-то треснуло под приборной доской, и в кабине резко запахло озоном.

Руссов ни разу в жизни не проходил мощного грозового облака, но понимал, что положение аховое. Их шестидесятитонный разведчик для такой стихии просто игрушка. Машина может вызвать на себя концентрированный удар молнии, и тогда… Комаров опять хотел стереть горячую липкую водицу со смуглого, окаменевшего лица Руссова, но их тела рванулись вверх, привязные ремни больно обжали плечи, не дав повиснуть под потолком кабины.

Секунды падения быстро пожирали высоту. Удержать машину не было сил. Волчком крутился силуэт самолета под стеклом авиагоризонта, и штурвал, выламывая руки пилотов, бился об упоры. Голубые огни слизнуло с консолей. Захлебнулся вой грозомера в наушниках. Руссов падал с чувством обреченности, как падают в пропасть во сне.

– Правый остановился. Запускай! – услышал он глухой, какой-то нереальный голос Комарова и, подчиняясь ему, не осмысленно, автоматически потянулся к кнопке запуска двигателя.

Самолет ударился о восходящий поток воздуха и, будто всхлипнув от напряжения, резко рванулся вверх. Руссову казалось, что он превращает в блин подушку сиденья. Тяжелая голова ушла в плечи, потекло серое, черное время…

Потом что-то царапнуло его лицо. Приоткрыв глаза, он увидел перед носом платок, голубой в желтую крапинку, твердые пальцы зажимали и отпускали ноздри, будто предлагая высморкаться. С негодованием оттолкнул руку Комарова, укоризненно посмотрел в его смеющиеся глаза.

– Отвык ты, богатырь, от перегрузок. – Комаров платком вытер свой мокрый лоб. – В сон тебя бросает и слезу выжимает …. Глянь, каким молодцом Галина Терентьевна держится!

Лехнова без кровинки в лице потрясла головой, будто стряхивая одурь, и попыталась улыбнуться бодро:

– Вышли на боевой курс, мужики!

Самолет выбросило в воронку хорошей погоды, предсказанной синоптиками. В циклонической пляске над точкой низкого атмосферного давления закрутились холодные ветры Баренцева моря. Чем выше, тем неистовее ветер, шире пробитый в непогоде круг. А в горле воздушной воронки, диаметром миль пятьдесят, сизый, бурлящий волноворот. В нем – белый плот-мишень и черная, глянцевая от воды коробка буксира.

Почти отвесно упал к морю самолет и на бреющем полете несколько раз прошел рядом с судном. «Крепкий» потерял радиоголос, и с открытого капитанского мостика привязанный к ажурным перилам матрос репетовал флажками: «Нуждаюсь в медицинской помощи!»

– Галина, бросай буй!

– Есть! – быстро ответила Лехнова.

Из раскрытых створок бомболюка выпал в море радиобуй. Похожий на обтекаемую торпеду, он почти без всплеска врезался в белый гребень волны. На втором заходе летчики увидели, как его красная головка ныряет среди волн.

– Слышно? – спросил Комаров.

– Радиобуй начал подавать сигналы, – доложила Лехнова и показала на ожившую стрелку второго радиокомпаса. – Сильный, хороший сигнал, вертолеты смогут поймать его километров за семьдесят.

– А пройдут по ветру? – усомнился Комаров.

– Над буксиром не более двадцати пяти, а по маршруту самописцы зафиксировали до сорока метров в секунду, товарищ командир.

– Домой!.. После посадки вам отдыхать.

– Миха-алыч! – укоризненно протянула Лехнова.

– Я сказал, Галина Терентьевна: отдыхать!.. Передайте на базу: «Колокол всем».

Час спустя перед Комаровым сидели пилоты, выжидательно глядя на командира.. А он не видел их глаз, Думал: «Сколько буксиру осталось до зоны подводных камней?»

Рядом с Комаровым, в мягком кресле, – старший инспектор-пилот Воеводин. Он внимателен и насторожен, как представитель высшего руководства.

Минуту назад командир спросил: «Кто?»

Короткий вопрос не требовал пояснения: в ажурные оконные переплеты церкви бил штормовой ветер, от особенно злых ударов скрипела деревянная колокольня. В такую погоду все инструкции предписывают категорически: сиди и не рыпайся! Но для опытных и сильных есть щелочка в жестких правилах – это параграф о стихийном бедствии. На усмотрение командира он разрешает риск в любых условиях. Он иногда единственная надежда для попавших в беду. По этому параграфу поднимаются в небо только добровольцы. Комаров и спросил:

– Кто?

С мест поднялись все. Стояли, пока командир не встретился с каждым из них взглядов, теребя окладистую бороду. Движением руки предложил сесть.

Теперь Комаров решал, кого выбирать. Каждый из них мастер по-своему. Один умеет найти дорожку в кромешной тьме, но пасует в тумане. Другие могут сесть в лесной колодец, не оцарапавшись о деревья, даже если от концов лопастей винта до веток остаются дюймы, но над неспокойным морем их подводит глубинный глазомер. Вот тот, кареглазый, всем хорош, но у него двое малышей. Может быть, Богунец? Отдохнул ли он после недавнего полета?

– Богунец.

Вскочил стройный щеголеватый парень.

– Готов!

– Николай Петрович. – Тут Комаров еле заметно улыбнулся.

Чуть приподнялся и сел, блеснув седоватыми висками, командир звена Батурин.

Помедлив, Комаров назвал третьего:

– Руссов.

Встал и Руссов, его голова почти уперлась в низкий потолок комнаты предполетной подготовки.

Воеводин забеспокоился.

«И Богунец и Руссов только что вернулись из тяжелых полетов. Может быть, слетать мне?» – написал он на вырванном из блокнота листке и подсунул его Комарову.

Взяв у инспектора авторучку, командир эскадрильи черканул на том же листке: «Решаю я!»

– Названные экипажи остаются, остальные свободны. Не расползаться, всем быть в готовности «три», – сказал Комаров и нажал кнопку селектора. – Жду из управления ответ на повторную телеграмму!

Один за другим пилоты-«запасники» вышли из комнаты.

– Принимайте, – ответили с телетайпа. – В силе ответ на первый запрос.

Мудрят в городе. «Ответственность ваша» – первый ответ. И нет в нем словечка «согласен» или «одобряю». Вот так всегда. А потом участливо спрашивают: «Что-то ты похудел и пожелтел, дорогой Михаил Михайлович?» Знают, о чем сегодня идет речь: действовать надо по новому спасательному варианту, о котором он говорил и писал еще полгода назад в научном журнале. И все как в песок. Похвалить – похвалили, отработать с летчиками как следует не дали, а сейчас прижало, и надо играть с листа!

– Первый! – пробасил висящий на стене динамик голосом диспетчера. – Чувствую, у буксира туго. Торопитесь!

– Ну? – повернулся комэск к Воеводину.

Инспектор вынул из кармана листочек, развернул его и ногтем подчеркнул слова Комарова: «Решаю я!»

– Спасибо, Иван Иванович! – изобразив улыбку, наклонил голову комэск.

– На здоровье, Михаил Михайлович! – преувеличенно низко поклонился Воеводин и порвал бумажку на клочки.

– Ладно, пошли, товарищи, на аэродром! Предполетную подготовку проведем около машин, – тихо сказал Комаров оставшимся летчикам…

Три тяжелых вертолета повел за собой Комаров. Он не пошел прямо, по пеленгу радиобуя, а пробирался между облаками и землей, обходя сопки и леса, над которыми ветер терзал клочковатые тучи, крутил мокрое крошево из снега, старых листьев и перегоревшего мха. Вертолеты держали постоянный крен к ветру, поэтому казалось, что летят они боком, то проваливаясь, то взмывая друг над другом. Но даже над ровной тундрой ветер швырял вертолеты в стороны, бил в борта сильно и глухо, как штормовая волна в скулу корабля. Железные машины дрожали в ознобе.

От сильной болтанки второму пилоту Комарова стало дурно. Комаров посмотрел на его позеленевшее лицо, потом на себя в бортовое зеркало: щеки и губы отплясывают ритмический танец. Увел взгляд, посмотрел, как мотается перчатка на срезе приборной доски, – вот-вот упадет. Кабина наполнена звоном слабо прикрученной панели, бряцанием какой-то железки о дюралевый пол. Все это смешалось с треском эфира в наушниках, с воем двигателей.

– Где вы? – запросила земля. – На локаторе пропали всплески.

– Топаем впритирку к земле. Сильный мордотык, и качает приятно, як в люльке! – ответил Богунец.

Земля тяжело вздохнула:

– Поздравляю… Ничего, други, держите крепче штурвал за рога!

Через час полета у Комарова заныл коренной зуб. В последнее время боль мучила его почти в каждом тяжелом полете. «Нервы ни к черту стали!» Он старался отвлечься работой, но боль не проходила и уже тупо билась в виске около правого глаза.

– Не сходитесь близко! – передал он ведомым, чувствуя, как от усталости притупляется чувство реального, опасно расслабляется организм.

Комаров расстегнул воротник, и в кабине запахло потом и еще чем-то необъяснимым, вроде бы запахом перекаленного железа. Краем глаза увидел знакомое: на запястьях второго пилота поднялись белесые волоски. Они будут стоять жесткой щетиной, пока не ослабнет напряжение кожи, пока сильно утомленный, но упрямый пилот не отпустит штурвал.

– Давай я поведу, – сказал Комаров, хлопнув молодого летчика по плечу.

Тот посмотрел на комэска с благодарностью, но отказался.

– Отдохни! – уже приказал Комаров…

Наконец вертолеты пробились в «воронку хорошей погоды». Здесь ветер почти вдвое умерил свою ярость.

– Пройдите мимо, я на вас полюбуюсь!

Три вертолета, колыхаясь, медленно проплыли рядом с машиной Комарова, и он их внимательно осмотрел. У Богунца, наверное от соприкосновения с землей на большой скорости, вышибло из обода покрышку левого колеса. «Растяпа!»

– Как чувствуете себя, Богунец?

– Нормально.

– Корабль все видите?

– Вижу! – как эхо прокатилось трижды.

Волны швыряли буксир, брызги их доходили до клотика, гнали судно с плотом на камни Кильдинского зуба. Не больше мили осталось до берега.

Комаров понимал, что успех «Спасательной» операции мало зависит от его команд и личных действий. Вроде бы все обговорено на земле, но если кто-нибудь расслабится на миг, проморгает порыв ветра, вертолет ударит о судно. Упадет он в море, не выплывет, не выловишь. А их четверо в каждой машине. Можно только заменить, завершить дело, возвратиться домой и собирать узелок с бельишком и хлебом да уповать на негрозный суд.

«Высоки мачты и бортовые краны… отставить, ребята!» – думал Комаров и, помяв пальцами влажную бороду, сказал:

– Доложить готовность!

Связав взглядом судно с торчащей из моря скалой острова Кильдин, определил – даже с плотом, который держит «Крепкий», как плавучий якорь, буксир покрывает десять миль в час, а до камней меньше мили.

– «Капитан», начинай… Если какой рыжий промахнется – уши надеру!

Вертолет Батурина пошел вниз. При довороте матово блеснуло стекло иллюминатора. Он уже около самой высокой мачты – море размахивает ею, как огромной дубиной. Качка судна бортовая и килевая, и верхушка мачты описывает неровный эллипс. На несколько секунд вертолет замирает – пилот разглядывает границы опасной зоны.

Но вот он поворачивает машину хвостом к судну и пятится к палубе.

«Отшибёт ему хвостовую балку! – волнуется Комаров, хотя понимает, что висеть можно только носом против ветра, поэтому Батурин и подбирается к корме судна задом да еще снизился до середины мачты, где размах «дубины» меньше.

Раскаленные моторные патрубки вертолета окатила волна, и они взорвались клубами пара.

Из двери вертолета вниз поползла плетеная люлька с врачом. Трос вытравлен пока метра на три, а ветер уже подхватил и начал мотать скукожившегося в люльке человека. Если маятник коснется борта судна – врача разобьет.

Батурин изловчился и опустил машину в тот миг, когда люлька пролетала над центром кормы. На корму, связанные друг с другом, как альпинисты, выскочили несколько матросов и, поймав люльку, вытряхнули из нее врача головой вниз. Вертолет, накренившись, ушел в сторону. Бортмеханики Богунца и Руссова выбросили за борт концы толстых капроновых веревок. Батурин встал в одну линию с ними и тоже выбросил канат. На обрезе канатов полотняные красные конуса и свинцовые гири. Ветер мгновенно надул конуса и вытравил с барабанов лебедок канаты на всю длину. Теперь от каждого вертолета в сторону корабля тянулось тонкое большое щупальце с красной присоской.

Машина Батурина пошла к пляшущему на волнах судну левым бортом, щупальце коснулось палубы «Крепкого», его схватили матросы и закрепили на носу. Вертолет через мачты отнесло в подветренную сторону, и он повис высоко за кормой, как воздушный буек.

К судну, дергаясь, подходил вертолет Богунца. Метр – заминка, метр – заминка. И вдруг будто кто-то невидимый надавил на корабль, вертолет и море сверху. Вода прогнулась, вздыбясь с одного края могучим пенным валом. Накренившийся корабль понес стрелу носового крана навстречу скакнувшему вниз вертолету… Комаров закрыл глаза…. Распахнув облитые потом веки, увидел, как матросы подхватили конец нейлонового каната, а в фюзеляже вертолета зияет рваная дыра.

– Как дела, Художник? – хрипло выдавил он.

– Нормально, сквознячком только потягивает, – деланно спокойно ответил Богунец.

Руссов сработал с канатом четко, зависнув перед носом судна.

– Молодец, Кроха, – похвалил его Комаров. – Теперь, братцы, выстраивайтесь перед кораблем. Вторым пилотам руки на штурвал! Внимание… Медленно, медленно выбрать слабину… Хорошо, ребята!

Канаты натянулись. Вертолеты разошлись в стороны и зависли веером перед кораблем. С кормы в море упал стальной трос, соединяющий «Крепкий» с плотом. Теперь судну не нужен был плавучий якорь, уменьшавший скорость дрейфа. Теперь он мешал.

– Помалу вперед!

Вертолеты, опустив носы, тянули корабль в сторону от острова Кильдин. Их доставали брызги от волн, лоснили борта. Парили раскаленные патрубки.

Брошенный плот дыбился, перебрасывая через себя водяные бугры, нырял в них. Комаров, снизившись, с сожалением рассматривал брошенный плот. Через несколько минут он войдет в белую зону бурунов, и подводные камни взрежут его понтоны.

Мощные вертолеты цугом тащили «Крепкий». На клотиках вертелись желтые моргалки: «Осторожно, не имею собственного хода».

В радионаушниках у пилотов раздался тяжелый вздох. Кто из спасателей облегчил душу? Может быть, это опять вздохнула земля…

III

Новичков принимают по-разному: одних равнодушно, будто работал человек тут и раньше, потом уехал куда-то и снова вернулся, другие вызывают интерес: «кто?», «откуда?» и – главное – «зачем?». Эти вопросы Владимиру Максимовичу Донскову задавали любопытный бортмеханик и его жена, у которых пришлось заночевать в день прилета.