Коло Жизни. К вечности Асеева Елена
Величественно смотрелся венец на голове старшего брат, по коло пролегающий широкий белый обод, твореный из серебра и переплетенный сетью тончайших беложилок, состоящих из нервных волокон всех существующих во Всевышнем живых созданий, он удерживал на себе три платиновые полосы. Основу данных полос образовывали сосудисто-волокнистые нити, которые пересекаясь с другими такими же волоконцами, образовывали сети (подобные тем, что покрывали крылья насекомых) сходящиеся на макушке, и единожды окутывающие всю голову Господа. Из навершия тех полос ввысь устремлялся узкий, невысокий столбик на коем располагался глаз, обобщенно повторяющий форму божественного. Окутанный багряными сосудами и белыми жилками с обратной стороны, впереди он живописал белую склеру, коричневую радужку и черный ромбически-вытянутый зрачок. Глаз представлял собой сплюснутый сфероид, каковой иноредь смыкался тонкой золотой оболочкой, вроде кожицы, подобием двух век сходящихся в центре едва зримой полосой.
Мой старший брат любил украшения, посему, даже несмотря на волнение, был роскошно ими увенчан. Серебряные, платиновые и золотые браслеты поместились на его руках от запястья вплоть до локтя, крупные перстни на перстах, широкая плетеная в несколько рядьев серебряная цепь на шее. Серьги и проколы усыпали мочки и ушные раковины Бога, мерцая крупными камнями василько-синих сапфиров и фиолетового аметиста. Не менее крупные почти сине-алые сапфиры по уголкам прихватили очи Вежды, придавая им небольшую раскосость.
Он также, как и Мор, уже давно не виделся с Отцом и младшими братьями: Стынем и Темряем, и досель не был посвящен в то, что я появился и расту в руке Першего. Узнав о моем будущем вселении давеча, когда его нарочно для знакомства со мной вызвал наш Творец, Вежды был не просто ошарашен… Он подолгу высказывал Отцу о свершенном им безрассудстве, уговаривая повиниться пред Родителем и столковаться с братьями. Каковыми горячими разговорами вельми меня волновал так, что я принимался ярко сиять.
Это был, наверно, один из самых последних их разговоров и Вежды вновь старался повлиять на Отца, теперь уже предлагая провести мое вселение под присмотром бесиц-трясавиц, и в безопасной для меня кирке на пагоде.
– Нет, это также опасно, – несогласно отозвался на данное предложение старший Димург. Он был так возбужден, что та взволнованность передавалась мне, и, абы я не сиял волнением, Отец почасту гладил перстами правой руки кожу на левой, тем самым умиротворяя:
– Родитель это может приметить, и тогда уничтожит моего малецыка, – добавлял Перший.
– Ничего не приметит. Как это вообще возможно приметить? – настаивал Вежды. Степенный, как мне казалось, старший брат ноне горячился, торопко прохаживаясь по залу пагоды… Боялся… Он также боялся за меня. – Дадим указания, марухам, взять хоть. Они нынче у меня в чанди, ибо я их перевожу в Сухменное Угорье. Они изымут с планеты женщину. Поместим ее в кирку и ты тогда выпустишь лучицу.
– Нет, данное перемещение… Мелькание, тем паче марух, которых и вовсе не должно быть на Зекрой, как и нашей пагоды в Козьей Ножке, прислужники Родителя заметят. И тогда Он пришлет своих гамаюнов, – с нарастающей тревогой говорил Отец. – И это явственно будут не гамаюны серебряной рати, а явно золотой или платиновой. И они враз уничтожат и самого человека, и нашего бесценного малецыка, поелику его появление нарушило Законы Бытия, так как проходило в тайне.
Несомненно, Отец был не прав. Во-первых Родитель не стал бы уничтожать лучицу, а вдруг она оказалось мной… Той самой неповторимой, уникальной, ожидаемой Им. Скорее всего, Он бы повелел просто изловить и увести меня от Першего. И, безусловно, это было лучше, так как тогда мой Отец ведал, что я в руках Родителя…
А теперь…
Теперь… В том страхе, какой им владел, как он отнесся к моей пропаже.
Бедный, бедный мой Творец, что он подумал, когда посланные им существа не нашли меня в плоти родившегося ребенка. Наверно предположил, что я затерялся на Зекрой или улетел в космическую даль, ведь там не имелось положенного щита, что устанавливал Родитель, когда на планете обитала лучица. Да и я поколь, не обладающий так называемой вещественностью материи, мог запросто вырваться из притяжения Зекрой и умчаться в безграничное мироздание Всевышнего. Похоже, именно поэтому Отец не прибыл к Родителю, не повинился и как итог не узнал о моем местонахождении.
Днесь когда я сызнова летел на Зекрую, моей мечтой стало увидеть тебя… тебя – Отец. А для этого нужно было вселиться в плоть, только меня несколько пугала та самая плоть…
«Паболдырь, девочка, слабое сердце и мощный мозг с искрой Першего», – как распорядился Родитель. Отец пояснял, что я должен родиться в черном, здоровом мужском отпрыске Димургов. А тут девочка, больная да еще и паболдырь… Паболдырь, это дитя, у которого один из родителей светлый, а второй болдырь, метис, второе поколение помеси. Очевидно, не самое лучшее для меня – божества и уж точно не то, что желал мне Отец.
Все эти тревожные мысли, постоянно испытываемое мной напряжение, привели к тому, что когда Гамаюн-Вихо сообщил о нашем прибытии на Зекрую, я, напугавшись, сызнова отключился. Правда ненадолго, а когда обрел себя, услышал весьма приглушенный и нескрываемо встревоженный его голос:
– Саиб лучица… Саиб лучица, что с вами? Прошу вас откликнитесь. Прошу вас успокойтесь. Вам надобно успокоиться и обрести образ искры, чтобы вселиться в плоть.
– Нет, – наконец шевельнул я губами. – Я боюсь… боюсь, что у меня ничего не получится. Что я вообще не тот за кого меня принял Родитель. Отнеси, отнеси меня к Отцу. Коли он тебе так дорого, отнеси к нему.
– Эм! саиб лучица, – голос Гамаюн-Вихо послышался зараз более звонким, похоже, он обрадовался, что я пришел в себя. – Я не могу вас отнести к Господу Першему, хотя и жажду того сделать. Но я тут не один. И те, кто подле меня исполнят распоряжения Родителя, даже если им для этого придется оторвать мне конечность. Они не преданы Димургам, для них основа Зиждители Небо и Дивный, потому я им безразличен, как и замыслы вашего Отца, моего дорогого Господа. Я прошу вас, саиб лучица, потерпеть немного. И вмале вы увидите своего Творца. Господь Перший не прибыл в Отческие недра, не повинился, хотя Родитель его и звал не раз. Однако, Родитель сказывал мне, что как только Господь к нему прибудет. Он сразу разрешит ему забрать вас. Если это не случится в ближайшее время, то услышав ваш зов, Господь сообразит, где вы обитаете и тогда, непременно, повинится… Просто недопустимо нарушать Закон Бытия. Родителю итак, абы вас не разлучать с Отцом, придется обходить течение Закона Бытия, посему вы не негодуйте. Он делает все, что может… что в Его силах, – слышалось, как горько вздохнул саиб гамаюнов, видно он и впрямь ноне разрывался от любви к Першему и Родителю.
Впрочем, я на Родителя не сердился. Я все понимал. Просто жаждал быть подле своего Творца. Мне, кажется, токмо подле него я мог ощущать спокойствие и уверенность в себе.
– Может, ты скажешь тогда Отцу где я. Али подскажешь, что ему надо повинится, – эта была уже мольба. Страх окутывал меня все плотней и плотней и я, точно ощущал непереносимую смурь своего Творца по мне. Потому делал последний шаг, абы успокоить его и себя, абы воссоединиться с ним.
– Не могу, – голос Гамаюн-Вихо вновь зазвучал приглушено, и стал срываться да переходить на низкие полутона. – Я лишен права видеть Господа и иных Димургов, поколь старший из них не повинится перед Родителем. А иные гамаюны серебряной рати лишены права общения со мной. Ноне я живу среди гамаюнов золотой рати. Я наказан. Наказан за то, что пытался скрыться. И за то, что сопротивляясь воли исполнителей Родителя, так сильно пострадал. Так сильно, что потом Родителю пришлось чинить меня и тратить свое драгоценное пространственное бытие и материю, – определенно, последнюю фразу саиб гамаюнов процитировал в точности за своим Творцом.
А я вспомнил мотыляющееся маленькое тельце Гамаюн-Вихо и проникся к нему еще большим уважением. Выходит, пострадал от замыслов моего дорогого Отца так сильно не только я, но и его милый Вихорек.
Однако, меня все еще пугала мысль, что я не тот за кого принимал меня Родитель. Что не смогу, не сумею справится с возложенным на меня и принять образ искры. Мне нужен был Отец, только обок него… только от его успокоительного бас-баритона, я черпал свои силы и уверенность. И о сем я наново шевельнул губами.
– У вас все получится саиб лучица, – убежденно отозвался Гамаюн-Вихо. – Не сомневайтесь в себе. И Родитель никоим образом не мог ошибиться в вашей уникальности. Ведь это Родитель. Он так долго ждал вашего появления, вже было перестал и надеяться. Думая, что та удача обошла нашего Всевышнего. Ведь лучица с вашей уникальностью и мощью, обладающая способностями Четверки Старших Богов, и признаками равными Родителю, могла появиться лишь у Господа Першего и Зиждителя Небо. Как сути самой стихии природы, творения… Ночи и Дня… Тьмы и Света. Вы станете Его основным помощником. Станете вторым Родителем. Посему успокойтесь и просто поверьте в себя. Тем паче обратиться в искру, это заложено в любой лучице. Все будет ладно, просто следуйте пояснения, что вам допрежь того выдал Господь Перший. И днесь помните, материнского лона не будет, а вы сразу попадете в носовую полость. Потому вам нужно будет всего-навсе добраться до мозга.
Легко сказать следуйте пояснениям… добраться до мозга…
Как же следовать, коли из моего естества от пережитого, похоже, все знания испарились. Впрочем, я понимал, что попробовать… хотя бы попробовать стоит. Ну, наверно, чтобы ощутить собственные способности, в коих я до сих пор не был уверен.
– Гамаюн-Вихо… Вихорек, – шевельнул я губами напоследок, нарочно назвав саиба гамаюнов так ласково, и проникся к нему такой теплотой, словно нас, что-то мощно роднило. – Надеюсь, мне удастся пройти весь путь до перерождения. И мы еще увидимся. Увидимся подле моего Отца.
Я гулко дыхнул… Ах! Нет! я же еще не мог, не умел дышать. Это дыхнул Гамаюн-Вихо и тягостно колыхнулись стенки воронки, огладив, приголубив аль поцеловав меня.
А я стал преображаться, так как меня учил Творец.
Вначале я ярко засветился, что умел делать с легкостью. А после принялся наращивать сияние, вроде поощряя себя гореть сильнее, насыщенней и одновременно в той лучистости сгущая собственное естество. Я ощущал, как судорожно дернувшись, стали сжиматься отблески моей сияющей сути. Как медлительно из мощного пылающего тела, я обратился в малую кроху, зачаток огня, в искру. На малость точно затерявшись в такой неоглядной, безбрежной воронке. Однако, я сберег и свою форму тугого комка сияния с округлой макушкой и тонким изогнутым остроносым хвостиком, и рот, и впадинки очей и даже свой смаглый свет. А засим услышал и вовсе долетевший, вроде издалека и какой-то раскатистый голос Гамаюн-Вихо:
– Саиб лучица, а теперь по движению воронки в плоть.
Прошло совсем чуть-чуть времени и вкруг меня сомкнулось пространство, ибо я не то, чтобы дотянулся… Я просто смог разглядеть округлые стенки воронки и значимо проступившие на ее поверхности серебристые линии, живописующие клинопись или образы принадлежащие моему Отцу. И тотчас позади меня появилась степенно надвигающаяся темная перегородка, поощряющая двигаться вперед. Поелику я и устремился вперед. Туда, к неведомой для меня человеческой плоти, к чему-то новому, непознанному, пугающему. Впрочем, мысль, что я с такой легкостью перешел из одного состояния в иное, ежели точнее объяснить, из состояния плазмы, полностью ионизированного газа, в мельчайшую частичку раскаленного вещества, придала мне уверенности в собственных силах.
Вскоре я миновал сами стенки воронки, и, похоже, влетел в плоть, ибо сменилась не только тональность света, но и сама обстановка. Днесь теплота и мягкость исчезнув, уступила место явной сырости, одначе, не уменьшились размеры того носового хода, понеже я догадался, что попал именно в него. Казалось, что я не просто летел, а меня точно несли, вероятно, воронка придала моему движению инерции, али человек просто вздохнул. Потому в доли бхараней я попал в более узкий канал, хотя в сравнении с моими размерами, он смотрелся просто огромным, и имел розоватый оттенок. На чуть-чуть предо мной живописалась белесая, одновременно, упругая преграда. Но я лишь с большей ретивостью, вдарился в ее поверхность и тотчас просочившись сквозь явственно костный заслон, попал и вовсе в безразмерное пространство, где насыщенность красных стен вельми балансировала с блеклостью студенистой массы бледно-желтого цвета, почитай, полностью заполняющей собой те недра. Свет в незанятом бледно-желтым, студенистым веществом междупутье легохонько так рябил, словно дрожал…
Я был на месте.
И тогда сызнова принялся сиять. Наращивая теперь не только яркость смаглого сияния, но и размеры. Заполняя собственным естеством проем меж мозгом и стенками черепной коробкой, а также насыщать собой сам орган. Входя в глубины мозга, окутывая его внутренние стенки.
Я не просто опутал мозг.
Я вроде как проник в его недра собственной макушкой. И узрел в том пористом веществе густо розового цвета многочисленные разветвленные сосуды, испещряющие ее поверхность вдоль, вглубь и поперек, со зримо блеснувшим в центре вельми значимым ядром. Рдяно-золотого света искра, такого же размера, как досель был и сам я, где тончайшие четыре лучика отходящие от центра имели серебристые переливы, составляла суть сего мозга. Я отворил рот, и как меня учил Родитель, сглотнул искру.
Ох! нет! Не сглотнул!
Она вдруг плотно облепила своими лучиками мой безгубый рот. Склеила и саму ротовую полость. Оказалось, что ядро мозга, сияющая искра моего Отца, была слишком большой для моего рта. Я не смог ее проглотить, она взяла и застряла во рту. Да так плотно, так крепко впилась в края рта своим навершием, лучиками, что ее теперь стало неможным выплюнуть, неможным протолкнуть вглубь моего сияющего естества, абы, таким побытом, объединить себя с мозгом, создав нити общего… целого… неделимого создания. Но самым огорчительным оказалось то, что ноне не шевелились края моего рта (хотя там еще не имелось форм губ, обаче, оттого они не теряли свои функции). Словом губы мои не шевелились, и я никак не мог подать о себе знать, даже прошелестеть о своем присутствии.
«Все ясно», – догадался я. Родитель это сделал нарочно. Он нарочно, чтобы я до времени не дал о себе знать, вселил меня в эту плоть, и указал сглотнуть искру. Плоть, которая не принадлежала намедни родившемуся чаду. Это был более старшего возраста ребенок, каковой уже успел переработать события своей жизни. И потому его искра так набухла, ибо собиралась, родить, собственным делением новое тело, только менее крупное и яркое. Родитель все точно рассчитал, и теперь я мог токмо сиять, плотно скрепленный, сцепленный с плотью. Я не мог вырваться и единожды не мог о себе никак заявить. Родитель не просто сделал это, абы я не подал о себе весть. Он, очевидно, пытался меня защитить, поелику поколь я не проглочу эту искру, не сумею порвать связи с мозгом, а значит не смогу покинуть плоть.
Стоило мне сцепиться с той искрой, как нежданно я увидел окружающее меня в новом, каком-то приглушенном, неярком свете. Словно мгновенно сменились все сочные цвета на тусклые, блеклые. Одновременно пропала и вовсе часть оттенков, исчезла четкость линий, а вспять тому появилась расплывчатость.
И тогда я понял, ибо был Богом, пусть и чадом, что смотрю на Мир глазами человека. Все же я стал с ним единым, хотя с тем сохранил ясность своего естества, продолжая ощущать себя Крушецом. Наверно, я мог влиять на данное существо, о том я догадался, понеже дитя, открыв глаза и увидев сидящего обок себя, Гамаюн-Вихо с веретенообразным телом и огромной головой, на которой зрелись лишь два фасеточных глаза и пара усов, чуть слышно застонало. Скорей всего ребенок хотел заплакать, закричать, но я ему повелел молчать. И на удивление он резко сомкнул уста, что я также почувствовал. Не то, чтобы я управлял движением плоти, просто ощущал мановение частей его тела. И тотчас я услышал голос Гамаюн-Вихо:
– До встречи саиб лучица. Просто уверен, вскоре мы увидимся с вами на Коло Жизни.
Он еще морг смотрел на меня так, что в его фасеточных глазах сложенных из сотен срезанных наискось залащенных граней проявилось во множестве испуганное лицо ребенка, а после поднялся на свои длинные, гибкие ноги, дотоль как я понял, бывшие свернутыми в рулоны. И немедля к нему подлетел прозрачный василиск. Ноне я его едва разглядел, уж так он слился с цветом блекло-фиолетовой стены, на поверхности которой поблескивали нанесенные желтыми мазками рисунки в виде двух пересекающихся полос, концы которых были загнуты под прямым углом в одном направлении.
Саиб гамаюнов с легкостью оттолкнулся от поверхности ложа, на котором лежало дитя, и, подпрыгнув вверх, резво оказался в выемке на спине василиска. И тогда только я разглядел в прямоугольном помещение, где находился, еще четырех василисков и сидящих на них таких же веретенообразных гамаюнов, разместившихся по углам.
– Уходим! – повелительно крикнул Гамаюн-Вихо и я подумал, что сейчас чадо оглохнет, уж так пронзительно отозвался тот звук во мне.
Но засим, так как ребенок даже не шелохнулся, догадался, что голос вещих птиц гамаюнов он не слышит, ибо механические, упругие их колебания находились выше области частот способных быть услышанными человеческим ухом. А Гамаюн-Вихо меж тем направил своего василиска в угловатый свод помещения, куполом нависающий над ложем, и, пройдя его насквозь, исчез. Вдогон за ним, также неотступно следуя, точно не столько подчиняясь, сколько охраняя, и боясь отпустить на малое расстояние, просочились и остальные василиски с гамаюнами. Свод резко дернулся вниз, и, испрямившись, растянул по своей поверхности всякую угловатость, став вновь предельно ровным. И немедля на его полотне замерцали и вовсе крупными рисунками символы, оные, кстати, зекрийцы вельми почитали, как знак удачи и процветания, несколько его даже обожествляя. Считая, что когда-то он был ниспослан одним из Богов для зарождения жизни на Зекрой.
– Аннэ… аннэ, – чуть слышно прошептал ребенок.
И услышав его дрожащий, тоненький голосок я понял, что это совсем маленькое дитя, которому вряд ли больше половина асти.
– Замолчи, – мысленно повелел я, поелику был тоже маленьким и вельми огорченным.
И малыш смолк, хотя судя по всему, рот так и не закрыл. Я хотел было еще раз ему указать выполнить мое распоряжение, но внезапно в помещение появилось новое существо.
Создание воочью напоминающее Бога, ибо по большей частью все существа бывают похожими именно на своих Творцов. Это же существо лицезрелось предельно тощим, можно определить точней худосочное, хотя с тем и достаточно рослое. У него было однозначно туловище, как у Зиждителей, имелись две руки и две ноги, и даже голова. Хотя в отличие от своих Творцов создание было покрыто негустой сине-серой шерстью, образующей почитай сплошное одеяние. Шерсть обильно увивала лицо, широкий лоптастый хвост, туловище и конечности. На макушке несколько конусной головы существа находился хохолок, весьма жесткий и длинный, при движение колеблющийся пепельными волосками. На лице просматривались два небольших ярко-красных глаза, выглядывающий угловатый кончик носа и рот с явственно очерченными пурпурно-синими губами. По впалой груди существа пролегала наискось, начиная от правого плеча и завершаясь подле соответствующего бедра, широкая кожаная полоса, удерживающая на спине квадратной формы хранилище, нарочно предназначенное для переноса и сохранности живого создания, называемое зыбка.
Существо медлительно подошло к ложу ребенка и воззрилось ему в лицо. И я услышал, как плоть сызнова зашептала:
– Аннэ… аннэ, – и почувствовал, как тягостно вздрогнула.
Еще миг и ребенок непременно закричал бы. Но я понимал, что пришли за мной. Ведь я знал, что Зекрая вмале должна погибнуть, а часть белых детей, отпрысков Огня, будет вывезена в Галактику Млечный Путь. Желтыми же, заселят одну из вновь созданных систем в Золотой Галактике. Посему ведая о замыслах Богов, я повелел ребенку молчать и плоть, мгновенно подчинившись, сомкнула рот.
Существо промеж того и как-то враз склонилось к дитю и единожды ко мне. И я увидел, как резко выдвинулись в направлении глаз ребенка и меня его ярко-красные очи, словно на вытянутых багряных полых трубках, в каковых легохонько колыхались белые пупырышки. Теми глазами и особенно пупырышками, мгновенно засиявшими и увеличившимися в размерах, создание жаждало исследовать, прощупать мозг обок которого был я, что стало вельми мне неприятно. Не люблю я, когда во мне али подле колупаются. Отец о том ведал, и почитай никогда меня не прощупывал. Только изредка, когда я хандрил и не желал с ним толковать. Но это был мой Творец, оного я так люблю.
А тут, какое-то создание… пытается ковыряться, пусть не во мне… но даже подле.
Потому я дюже резко повелел ему не сметь ничего тут щупать, не достоин так сказать. Обаче, я знал, что оно меня не услышит и вряд ли прочтет по моим губам, ибо они не шевелятся. Впрочем, я также знал, что обладая божественной мощью… мощью Творца могу сомкнуть пространство меж собой и им, с тем не позволить себя изучать. Я так и сделал. Рывком поставил меж мозгом девочки и очами создания завесу на которой также мысленно начертал символ моего Отца, выведя центральную ось и отходящую от ее средины устремлено расходящиеся вниз две черты.
И незамедлительно очи создания втянулись обратно в недра глазниц, а само оно, протянув руки, подняло с кровати ребенка. Материя тонкой розоватой рубашонки, в которую дитя было одето, мелькнуло предо мной, и я безошибочно определил, что нахожусь в плоти женского существа, девочки.
Все эти знания жили во мне, составляли мою суть. Отец меня им не учил. Порой мне стоило взглянуть на, что-либо и я без подсказки называл величание того создания, основные его функции, признаки. Мой Творец всегда удивлялся тем способностям и говорил, что я уникальный, неповторимый.
Отец…
Мой любимый Отец не ведал, что именно мельчайшим просом текущих в сияющем моем естестве геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик отличаюсь я от своих братьев Зиждителей, от самой четверки старших Богов, и похож на Родителя. Я был обратной цепью движения, которая идет не столько от рождения, сколько вспять его, являясь завершением, смертью, гибелью, ошибочно считаемой концом, но на самом деле, будучи всего-навсе новым витком, каковой замыкал Круговорот самой Жизни, смыкал пространство и время в Коло. И тем смыком, тем завершением был я – Крушец!
И теперь я также безошибочно определил и пол ребенка, и самое создание, что пришло в-первую очередь за мной.
Лихновец. Одно из первых творений, моего дорогого старшего брата Вежды. Столь трепетно тогда прикоснувшегося к тончайшей коже руки Отца толстыми губами иноредь озаряемых почти рдяно-смаглыми переливами, в его глазах темно-бурая радужка с вкраплениями черных мельчайших пежин, не содержащая зрачков, нежданно остекленело замерла. Брат очень за меня волновался… Также как и прильнувшей ко мне позже Мор, чьи очи с темно-бурой радужной оболочкой, имеющие форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры, не менее сильно остекленев, наполнились слезами. Надеюсь, братья смогли поддержать моего дорогого Творца, не дали ему замкнуться в тоске по мне.
Лихновец. Я видел его ноне впервые. Однако признав в нем творение печищи Димургов, вельми обрадовался. Все же оставалась надежда, что я увижу самих Димургов. Оставалась надежда, что приближенные к ним создания распознают кто в этой плоти. А может Родитель сумеет обойти течение Закона Бытия и вернет меня Отцу.
Между тем, Лихновец медленно и достаточно бережно запрокинул руки назад вместе с чадом (так как они у него вращались по кругу в плечевых суставах) и открывшаяся зыбка, явила полого-удлиненную внутренность. Девочку положили в недра, мягкие недра зыбки, правда ей, абы там поместиться пришлось поджать ножки, свернуться так сказать в клубочек, отчего я увидел ее маленькие, худенькие коленочки. Светло-русые, кучерявые волосики купно прикрыли ее личико, загородили очи, розовая материя рубашонки колыхнулась, единожды от дыхания дитя и поступающего от стенок зыбки газа. Девочка глубоко вздохнула тот успокаивающий, усыпляющий газ, и, сомкнув глаза, заснула. А я остался в легком туманном, желтоватом мареве, которое словно исторгали стенки ее трепещущего в такт дыханию мозга.
Глава шестая
Я тоже отключился.
Еще бы… Я так мал, еще совсем дитя, как говорил мой дорогой Отец кроха, чадо.
Да и потом я столько перенес, был так утомлен пережитым. Потому, когда пришел в себя, увидел обширное помещение, горенку, ее так величали. Это было не просто длинное, но еще и широкое помещение, свод в нем, кажется, и не ощущался, уж таким он смотрелся дальним.
Светло-серебристые стены легохонько мерцали зеленцой полос и более темных пятен. В горенке в два ряда, почти в самой середине лежали не высокие мягкие валы, замещающие сидения, на которых располагались дети… Маленькие дети, по возрасту наверно такие же, как девочка, в плоти чьей я ноне обитал. Ребятишки все как на подбор были светлокожие и светловолосые. Я сразу понял, это отпрыски Небо и Дивного, точнее все же будет сказать, ибо они проживали в Золотой Галактике, отпрыски Огня, некогда также бывшего лучицей моего Творца.
Напряженно замершие дети даже не смели двинуться, шелохнуться, закричать. Изъятые от своих родителей днесь они находились в каком-то неизвестном им месте и потому смотрелись зримо напуганными. Неотрывно, точно введенные в транс они глазели на существ, собратьев Лихновца. Забыл сказать, что создания моего старшего брата Вежды составляли единое племя, величаемое куренты. Потому похожих на Лихновца курентов находилось много в горнице и звали их, как можно догадаться, по разному. Не только Лихновец, но и Лихной, Лихкур, и Лихкурен и даже Лих. Отличались промеж себя они не только ростом, фигурой, цветом шерсти, длиной рук, ног, цветом глаз. Однако берегли, как общий признак, конусную форму головы и хохолок волос на макушке. Не ведаю, может у них там, в завершие, и скапливался весь ум, посему так была важна та островатая макушка… Об этом верно стоило спросить их Творца.
В общем, дети сидели молча и испуганно взирали на мелькающих пред ними курентами. А те в свою очередь уж вельми сильно мельтешили, очевидно, куда-то торопились или не справлялись с возложенными на них обязанностями. Попеременно они хватали сидящих детей за руки и подводили к иному существу. Просто замечательному существу! Творцом которого приходился мой любимый Отец.
Керечун. Представитель многочисленного племени чертей, чьим Создателем в основном выступал Господь Перший. Высокий и достаточно плотно сбитый, с долгими руками дотягивающимися до стоп и не менее худобитными ногами, Керечун имел яйцевидное тело покрытое густоватой, черной шерсткой. На не менее вытянутой кверху, только в виде капли заостренной макушке восседали похожие на солому плотные волосы. На узком, опишем так, человечьем лице располагался горбатый нос, ярко горящие багряным светом очи и весьма пухлые плямкающие пузырчатой слюной губы. Его вытянуто-сплющенная в районе позвонка спина вставала острым выпирающим плавником, всяк раз когда черт наклонялся и изредка прикасался к подведенным к нему курентами детям.
Это уникальное создание моего Отца, вызвало во мне радость. Ибо пред тем как выпустить меня из руки Перший дал Керечуну приложиться к его коже, а следовательно и ко мне.
Трехпалая, левая рука черта с вытянуто-долгими перстами, завершающимися вороночными полостями трепетно огладила тогда меня, приветствуя как юного Господа и запоминая мой облик.
Девочка сидела также среди детей, в первом ряду. Она, наверно, только сейчас проснулась, как и я. И теперь явно испуганно оглядывалась. Испуганно потому как я слышал гулкий стук ее сердца, неприятной дробью отзывающийся во мне. Я, было, сызнова стал досадовать, но узрев Керечуна, мгновенно успокоился.
Успокоился!
Обрадовался!
Ох! как я обрадовался!
Это создание обладало особыми способностями, запоминая облик лучицы. Он также умел просматривать находящиеся внутри мозга искры, определяя их принадлежность. Посему стоило сейчас Керечуну всего-навсе прикоснуться к девочке, как он мгновенно б определил, кто ноне находится в ее голове.
Я ликовал!
Теперь я был уверен, что замыслы Родителя расстроятся, или Он все же решил меня вернуть Отцу.
Определенно, я стал сиять так мощно… так сильно, что пробегающий мимо меня Лихновец остановившись, удивленно воззрился на девочку, а потом схватил ее за руку, и, подняв на ноги, повел к Керечуну.
Замечательному, милому такому Керечуну.
«Сейчас… сейчас, – торопливо думал я, – он увидит, кто заключен в теле ребенка».
Я заворожено смотрел на черта и одновременно выкидывал из себя сияние так, что ярко озарял не только лица сидящих на валике детей, но и подсвечивал сине-серую шерсть Лихновца.
Однако, внезапно курент остановился. Замерла подле него и девочка. Еще миг и Лихновец низко склонился, отчего его голова сровнялась с головой девочки. И тотчас дернувшись, стоявший впереди ряда, поклонился Керечун. А я увидел идущих по горнице навстречу мне Вежды и Стыня.
Я увидел их дорогие фигуры, лица, такие мне близкие, всего в нескольких шагах от меня и засиял… Засиял еще сильней, мощней, ярче, опасаясь лишь одного, от той насыщенности собственного естества не сжечь мозг ребенка и не отключиться.
– Керечун, надобно я думаю поторопится. Господь Перший хочет отбыть в ближайшее время в Северный Венец, посему будем сворачиваться. Ибо ты мне понадобишься в Чидеге, – повелительно молвил Вежды.
Нынче он был одет в золотистую рубаху и укороченные белые шаровары, на бедрах и щиколотке мелко собранные. Стан брата стягивал серебряный, широкий пояс в тон тонкой кайме украшающей подол, проймы рукавов и горловину рубахи. Золотыми были и сандалии обутые на ноги, сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, и укрепленные на лодыжках златыми тонкими ремешками. Вежды находился в своем величественном ореол-венце, подаренном ему Родителем. Также как и Стынь, впрочем у него ореол-венец имел несколько иную форму. Это был серебряный обруч, состоящий из высоких подымающихся отвесно вверх девяти зубцов на концах, которых поместились красно-фиолетовые, крупные, круглые рубины. Меж теми зубцами располагались девять, более низких листков трилистника, украшенные небольшими черными жемчужинами, от центра каковых отходили, устремляясь ввысь, переплетенные тонкие серебряные дуги, сходящиеся над макушкой головы и увенчанные огромным каплеобразным, голубым аквамарином.
Стынь, подобно Вежды, был высоким и мощным в плечах Зиждителем, с темно-коричневой кожей отливающей золотым сиянием. Покато-уплощенная голова брата поросла мельчайшими, аки пушок завитками курчавых черных волос. На его овальном лице напоминающем яйцо, где область подбородка была уже, чем лоб поместился широкий, плоский нос, толстые, можно даже сказать мясистые, губы и крупные раскосые черные очи, как и у Отца, почти не имеющие склеры. Обряженный в ярко синее сакхи тесно прилегающее к телу и доходящее до лодыжек, с клиновидным вырезом впереди, без ворота и рукавов, сверху на каковой был накинут серебристый плиссированный плащ, проходящий под подмышками рук одним своим краем и схватывающийся на груди крупным сапфиром с фиолетовым отливом Стынь имел множество украшений. Не только ожерелье на шее, но и браслеты, перстни, соответственно на запястьях, лодыжках, перстах. На больших, оттопыренных ушах брата по всей поверхности ушных раковин и самих мочках просматривались буро-марные со стеклянным блеском бериллы. Еще более крупный берилл был вставлен в густую, прямую, правую, черную бровь, перед самой переносицей.
Бархатистый баритон Вежды проплыв по горенке своим величием наполнил всех существ находящихся в ней так, что преклонили головы и дети. А мне показалось еще миг, и я разорву стенки черепной коробки и вырвусь оттуда, предварительно разрушив этот столь противный мозг. И тогда, вероятно, потеряюсь в космическом пространстве, поелику я понял, что горница находится в космическом судне Вежды, величаемом чанди. Потому я враз перестал сиять и постарался успокоиться, однако стоило мне это содеять, как тотчас туго застучало сердце девочки.
Бух! Бух! Бух!
Теперь стучало во мне ее сердце… отзываясь в смаглом сиянии моего естества. И мне стало чудиться, я днесь захлебнусь, подавлюсь этой искрой, что торчит у меня во рту. Потому как она в такт тому биению стала колыхаться во мне, доставляя боль.
«Успокойся! Успокойся!» – мысленно указал я ребенку, и вскоре она и впрямь притихла, а сердце ее перестало стучать.
Промеж того уже выпрямившийся Керечун, что-то торопливо, как он любил, докладывал Вежды. А Стынь медлительной поступью направился к девочке и куренту. Он остановился в полушаге от нас, и благодушно взглянув сверху вниз, усмехнулся.
– Девочка, – слышимо произнес старший брат, и я ощутил, как его взгляд проник в мозг дитя, что окутан был мной. Он миновал меня так и не приметив, хотя теперь я не стал выставлять завесу жаждая, абы меня распознали. Стынь, мог прощупать сам человеческий мозг, впрочем, поколь был не в состоянии выявить мое там присутствии или догадаться по мыслям ребенка, что он управляем более мощным созданием, для тех действ нужны старшие Боги али особая сцепка меня и человека. Да и потом способности брата, несомненно, оказались слабее моих и я, по-видимому, даже не задумываясь о том, прикрыл себя и мозг от как такового изучения.
Стынь также неспешно перевел взгляд с головы ребенка, не узрев в ней кроме сияния ничего странного, очевидно посчитав, что видит пред собой набирающуюся мощи искру, и, уставившись на курента, насмешливо досказал:
– Лихновец, зачем ты привел девочку. Ведь Господь Вежды, как распорядился. Паболдыри, мальчики, искры нашего Отца.
«Отца!» – коли б мог, я это провыл, простенал… а так лишь тягостно помыслил.
И уже не имя сил сиять, болезненно задрожал, поелику сердце девочки вновь принялось оглушительно стучать в груди, доставляя почему-то боль мне.
– Господь Стынь, но этот ребенком был помечен, и потому я его изъял с планеты. Он находился в указателе, выданном мне, – торопливо ответил Лихновец.
– Странно, – чуть слышно дыхнул Стынь и склонившись подхватив девочку под подмышки, поднял.
«Стынь! Стынь! Стынь! это я, Крушец!» – мысленно простонал я, теперь уже досадуя на собственные силы… досадуя на то, что не шевелятся мои губы… досадуя на то, что нет сцепки поколь меня и мозга.
Стынь был слишком юн, слаб в сравнении со мной. Он впервые видел лучицу в человеческой плоти и не ведал, как она выглядит, как сияет. Абы дотоль мой старший брат достаточно долго болел, и как итог не боролся за Дажбу, и также не прикасался к Кручу, в образе лучицы. Стынь, просто не понял кто перед ним, не сумел ощутить по юности, моего там присутствия. Он заглянул вглубь очей девочки, и я как обладающий особыми способностями, внезапно увидел полутемную, округлую залу пагоды. Высокий полусферический свод, который ноне точно растерял привычное сияние серебристых звезд. Они не просто перестали мерцать, а напряженно замерли, послав тусклые лучи света на зеркальные стены и, кажется, сдержав движение густоватой темно-серой материи, дотоль примостившейся ровными испарениями на глади черного пола.
Повдоль залы инолды колыхая, взбивая ногами те ровные слои дыма прохаживался мой Творец, в темно-синем сакхи. Он был не просто расстроенным, а словно придавленным от переживаний.
– Отец, – прозвучал певучий объемный бас Стыня, наполняя своей теплотой помещение пагоды. – Может, стоит отправиться к Родителю. Повиниться, коли понадобиться. Может Он знает, где наш Крушец. Может, малецык жив, не погиб. И это было не самовольство, оное ты в нем замечал, а нечто иное?
«Жив! Жив! Не самовольство!» – послал я мысленно старшему брату, стараясь воздействовать на него и одновременно избавляясь от видения прошлого.
Еще миг и я вновь узрел столь дорогое мне лицо Стыня, которое видел на продолжение роста в руке Отца, также часто. Его густые, прямые, черные брови несколько удивленно изогнулись, и вельми ярко блеснул берилл в правой из них. Брат судя по всему, что-то почувствовал, уловил мои послания, но так как я еще не умел их выдавать направленно, не умел осуществлять невербальное общение (общение внеречевое, и в божественном случае передающее мысли, образы, чувства и неосознанные состояния на расстоянии) так и не принял посылаемого мной. Он бережно опустил девочку вниз и поставил ее подле Лихновца.
– Стынь, малецык мой бесценный, пойдем, – мягко позвал Вежды. Его, стоящего возле Керечуна, теперь полностью заслоняла мощная фигура Стыня, и как я понял, он не собирался подходить к девочке. – Пойдем милый, Отец тебя ждет. Уже все готово к отлету, не надобно оставлять нашего дорогого Отца надолго одного, тем паче Темряй давеча отбыл.
Это было нестерпимо… нестерпимо…
Слышать их. Видеть, вот в шаге от себя и быть не в состоянии подать зова, крикнуть, заговорить, хотя бы шевельнуть губами, чтобы они обратили внимание.
– Такая сияющая, – наконец, отозвался Стынь и неторопко развернувшись направил свою поступь к старшему нашему брату. – Ты, видел, Вежды, такая сияющая и девочка.
– Ну, что ж, мой милый и так бывает, – усмехаясь заметил Вежды и Стынь несколько ступив вбок, приоткрыл для меня весь величественный вид старшего брата.
Находящийся в навершие венца Вежды глаз, нежданно вздрогнул и сжал до вытянутой полосы черный ромбической формы зрачок, единожды сузив и окружающую его коричневую радужку. Еще доли бхараней и ромбически-вытянутый зрачок многажды увеличившись, заполонил всю коричневую радужку и белую склеру. Вежды дотоль неотступно смотрящий на Стыня, перевел взгляд на девочку и глаз в его венце торопливо сомкнулся золотыми веками, полностью поглотив его недра. Еще малость и видимым удивлением блеснули очи старшего брата, а после широко отворились так, что верхние веки вздыбившись короткими ресницами подперли брови. И незамедлительно позадь его головы насыщенно блеснули лучи света. Сие было изумительное по яркости радужное сияние, отчего мне почудилось, это замерцали отблесками багряные сосуды и белые жилки, оные увивали с обратной стороны глаз в навершие ореол-венца Вежды.
Однако, это переливался не венец. Потому как уже в следующее мгновение я увидел большую птицу, точнее сравнения не придумаешь, чьими Творцами данного многочисленного семейства являлись Дивный и Словута. У этой же птицы лицезрелась приплюснутая голова с длинным крючкообразным клювом, широким хвостом и мощными крыльями, где также явственно наблюдалось оперение только прозрачно-радужного оттенка. Она, внезапно будто заполонила своим прозрачно-радужным телом венец Вежды, а засим плавно взмахивая крылами, медленно сомкнула их края подле его лица. Тем движением вроде как поставив невидимый щит, меж братом и девочкой… меж братом и мной. И тотчас старший брат дернул вельми резко головой влево и отстраненным голосом молвил в сторону стоящего подле него черта:
– Керечун, ступай за мной.
Также стремительно Вежды развернулся и широким шагом направился к серебристой опакуше, скрывающей вход в горницу. Керечун медлил само мгновение, вероятно не до конца понимая, зачем позвали его, а потом рьяно кинулся вслед за Богом. А погодя, и, Стынь тронув свою более размеренную поступь пошел в сторону выхода. Мне же теперь удалось разглядеть подле его курчавых черных волос, замершую почитай на затылке недвижно висящую дымчатую каплю. Внезапно капля ярко сверкнула и зараз приобрела радужные переливы, принявшись выкидывать в разные стороны короткие лучики и степенно обращаться в птицу. Один-в-один схожую с той, что дотоль поставила щит меж Вежды и мной… конечно же в первую очередь меж им и мной.
Птица, точнее творение Родителя Стрефил-создание, стало наращивать взмахи крыльев, и почти касаться волос Стыня своей грудью, нагоняя на его лицо дуновение. Брат сделал еще пару шагов, и вдруг остановившись, замер. Он совсем малую толику стоял недвижно, похоже, прислушиваясь к чему-то. Засим резко развернул голову, и, устремив взгляд на девочку, сказал:
– Такая сияющая и девочка, как жаль. – Края крыльев Стрефил-создания днесь сомкнулись своими краями пред очами брата, и он не менее отрешенно, чем дотоль говорил Вежды, дополнил, – а впрочем, сбережем ей жизнь. Лихновец, передашь ее духу Расов и скажешь. Господь Стынь просит за этого ребенка. Пусть, дух сбережет ее жизнь, укроет от взора себе подобных, от Богов и воспитает. Такая сияющая, пускай живет, – тихо додышал Стынь.
И тотчас крылья Стрефил-создания раскрывшись, принялись неспешно взмахивать над головой брата, словно нагоняя ноне одну прохладу. Стынь повернулся и медленно вошел в опакушу.
И тогда я осознал. Замыслы Родителя не удастся расстроить, и Он, наверно, не сумел обойти течения закона Бытия. А я теперь отправлялся к Расам. Ибо племя духов есть только у них и у Асила.
Еще немного я неотрывно смотрел на клубящуюся дымку опакуши, пожравшей мои надежды узреть Отца, и от боли, что разом наполнила меня, принялся выбрасывать сияние. Сейчас я хотел одного разорвать этот мозг, эту голову и вырваться! Вырваться, так как понял, что не выдержу даже малой разлуки с Отцом.
Впрочем, от испытанного мной волнения, я уже и не имел толком сил, и потому резко отключился.
Глава седьмая
Теперь я стал отключаться часто.
Если поначалу я еще хоть как-то контролировал этот процесс… И отключался на короткий срок, погодя наново обретая себя, то по мере полета девочки в хуруле Дажбы стал чувствовать себя много хуже.
Из всего того, что произошло после встречи братьев в чанди и наверно длительного полета на хуруле, особенно четко я запомнил две вещи.
Первое, это когда Лихновец передал меня духу Расов.
И второе, встречу с Дажбой.
Первое, я запомнил едва-едва.
В момент, когда Лихновец передавал меня духу, как его величали Выхованок, я как раз и обрел себя. Помню, это существо, однозначно имело много общего с Богами. Або вообще у духов было две пары конечностей, довольно-таки удлиненных. Его короткое тело не имело волос, шерсти, и не нуждалось в одежде. По виду, это был большой полупрозрачный ком с едва выступающими плечами, без талии, сужающийся к завершию, из округлой поверхности которого вылезали две худобитные полупрозрачные ноги. Такие же тощие руки выступали из плеч и дотягивались своей длинной до средины ноги, возможно до колена. У Выхованка, впрочем, как у любого иного духа не просматривалось ни колен, ни локтей, ни кистей, ни пальцев на ногах, все выглядело единым веществом, выполняющим роль упругого скелета. Веществом по составу соотносимым с мезоглеей, основой которого был фибриллярный белок, только в данном случае соединительная ткань не была обводненной, вспять наполнена особой жидкостью, позволяющей подолгу не питаться, находится вне воды и света.
Голова духа, такая же полупрозрачная, как и тело, напоминающая каплю, чуток светилась голубоватым светом. Она своим удлиненно-заостренным концом восседала на теле, без какой бы то ни было шеи, верно потому как сие острие и заменяло шею. Дух мог развернуть голову не только на сто восемьдесят, но, и, свершив круг содеять полный оборот в триста шестьдесят градусов. Как такового лица на голове Выхованка не имелось, как и не было там подбородка, щек, носа, рта, ушей. Одначе, располагались раскосые по углам и очень крупные, заполнившие лицо на треть и вельми глубокие, голубые глаза. Духи как таковые не нуждались при общении и воспроизведении звуков в устах и ушах, делая это на особой короткой волне, впрочем, слышимой человеческим ухом. Сами при этом, воспринимая звук всей поверхностью наружной ткани, что покрывала их тело. Они также не имели пола, и тем дюже походили на Зиждителей, хотя последние, коли в том была потребность, могли создать его в себе, также как и лишнюю руку, ногу, хвост, некие даже крылья аль вторую голову. Размножались духи удивительным способом. Будучи бесполыми, они в определенный срок из взрослой стадии возвращались к детской, частично сбрасывая с себя огрубевший внешний покров, и с тем как бы взращивая оставшийся, как и можно, догадаться оный изнутри заполняла сияющая искра.
Творцами духов считаются три Бога: Перший, Небо и Асил. Но коль говорить правдиво, их созидал один Отец, а Небо и Асил только прописали определенные кодировки. Саму суть, строение, сочетание тех или иных способностей придумал, продумал и внедрил Перший. Впрочем, посем он передал те удачно созданные творения в помощь и владения столь любимым им младшим братьям. Посему в духах почасту уживались таковые разные вариации, например Выхованок (как я осознал позднее) был создателем определенных растительных видов… Создателем! очевидно сказано слишком! точнее будет поправиться, Выхованок только воспроизводил заключенные в него определенные растительные виды и населял ими планету.
Когда Лихновец передал меня Выхованку, чьей основной функцией все же оставалось воспитание человеческих отпрысков, на заре заселения планеты, я не просто разглядел его… я увидел и малое создание, кое было прицеплено к макушке духа. Это яркое горящее оранжевое тело, по форме напоминало жернова, с отходящими от круглого обода множеством тонких шевелящихся вазодиляторов, местами переплетающихся и образующих ажурные сети, вроде крыльев. Алконост-птица, чуток погодя догадался я, творение Родителя, которое не только осуществляло пригляд за его сынами-Зиждителями, но обладая особыми функциями, могло управлять и их созданиями.
Не ведаю, або я был слаб… Алконост-птица так воздействовала на Выхованка, али он попытавшись заглянуть в недра глаз девочки, нежданно получил черную завесу с символом Першего, и с тем проникся особым трепетом… Во всяком случае дух более не пытался прощупать мозг девочки, а я понял одно, что ощутить меня Стыню, а после и Дажбе все же главным образом не позволили Стрефил-создания.
Лихновец тогда встретил Выхованка на приемно-распределительном пункте, что находился на соседней Зекрой планете, четвертой по счету, от единственной звезды Колесо, в системе Козья Ножка. В том узком длинном помещении, расположенном на судне Расов, величаемом, простиль, маневренном, перемещаемом, каковой подолгу мог находиться на одном месте на твердой поверхности планеты, а внешний корпус обладал возможностью подстраиваться под рельефное строение той местности, куда прибыл и становился неотличимым от цвета и состава самой почвы, присутствовало множество существ. Не только духов, лисунов, водовиков, цвергов Расов, дзасиков-вараси, камадогами, волотоманов Атефов, курентов, трикстеров, бесиц-трясавиц Димургов, но и малой разноволосой ребятни… белокожей и смуглокожей с явственным желтым отливом. Простиль в данном случае, хоть и принадлежала Расам, являлась общей площадкой, для наблюдения за Зекрой, а в нонешний момент исполняла роль переправки детей с системы Козьей Ножки на хурул Дажбы и соответственно уляньдянь Стыри. Ну, а существа Димургов тут находились по причине того, что они почасту помогали творениям Расов и Атефов, в частности днесь помощь предназначалась именно Атефам, о чем как я знал, Першего попросил Стыря, младший сын Асила и мой старший брат.
Наверно, поэтому никто и не обратил внимание, как Лихновец остановил Выхованка, або сие общение было естественным, и средь существ Богов правило миролюбие, и взаимовыручка. Это всего лишь несколько раз меж созданиями Богов недопонимание выливалось в свары и только раз закончилось войной. Произошло это в Галактике Огня Золотой, в системе Авсень, на планете Голубец. Давеча заселившие планету белые и черные люди, и принявшие их воспитание духи, гомозули с одной стороны и нежить, асанбосамы, с другой, не поделили выделенные им территории на планете. А все потому, как возглавляющий асанбосам басилевс Токолош, после произошедшего крупного землетрясения в горной системе, где проживали его подопечные, переправил их на туесках на соседний материк, на оном жили белые. Возмутившись таковому нарушению замыслов Зиждителя Огня старший духов Перебаечник, попытался сначала мирно, а посем с оружием отстоять права своих воспитанников. Нежданно в помощь к духам пришли гомозули, а к асанбосам, как можно догадаться, нежить. И воспользовались существа Богов не просто луками, копьями и мечами которые даровали в пользование людям, а самым настоящим смертельным оружием Зиждителей – севергами, оное находится на любом из космических судов… И хотя туески и ногхи, относятся к малым судам, и северги на них не обладали той мощью, которой обладает северга выпущенная к примеру с пагоды, обаче, они принесли ощутимые разрушения самой планете. Не стоит даже говорить, что человеческие постройки, как и сами люди, были в большом количестве уничтожены. Або человечество, на заре молодости планеты обладает самыми лучшими своими качествами, являясь по своей сути токмо искрами. Посему в короткий срок белые и черные роды поднялись с оружием в руках друг против друга. И поколь гомозули и духи на ногхах, схожих с колесницами, а асанбосамы и нежить на туесках сражались в небосводе. Люди убивали друг друга на самой планете.
Побоище как таковое сумел прекратить Вежды, на тот момент он прибыл в Золотую Галактику, узнав из донесений шерстнатых (творений Димургов, по просьбе Огня определяющих состояния Золотой и находящихся в ней систем) о происходящем на Голубце. И сразу направился в систему Авсень. Брат, севергами, выпущенными из чанди, уничтожил скопление космических судов над Голубцем, и рати людей на самой планете, ведущих военные действия. Засим ему удалось пленить Токолоша и Перебаечника, с помощью вызванных в Авсень гипоцентавров, и тем самым прекратить побоище. Вежды выслал с системы роды духов и асанбосам соответственно в места их постоянного проживания, а гомозулей и нежить отправил в соседние системы, абы они войны не желали и просто поддерживали в данном случае своих собожников. Он было хотел и вовсе уничтожить Токолоша и Перебаечника, но за первого вступился его Творец Мор, а за второго Перший. Посему виновников наказали и под охраной гипоцентавров направили в Северный Венец и Отлогую Дымнушку, заключив на длительные сроки в казематы. Может Вежды и не был бы так суров, если б не то обстоятельство, что планета Голубец более стала не возможной для жизни на ней человечества, а самих оставшихся людей главным образом умертвили. Або выпущенные с космических судов северги, произвели очень сильное ионизирующее излучение, и тем самым вызвали тяжелые генетические заболевания, лишь малое число человечества удалось спасти и вывезти в соседнюю с Авсень систему.
Впрочем после произошедшего, как о том поведал Стынь, ибо брат вельми часто рассказывал мне занимательные вещи, Боги провели беседы с главами своих творений о недопущении такого межвидового поведения. Да и сами существа были несколько ошарашены не только понесенными потерями, но и самим столь скорым его прекращением, поелику как в самой стычке, так и при ее сворачивание погибло достаточно много духов, асанбосам, гомозуль и нежити.
Право молвить, меж курентами и духами таковой конфликт вряд ли случился бы, потому как интересы этих племен никогда не сталкивались, и функции их были различны. Лихновец придержав за руку Выхованка, и с тем остановив в сем пункте, поначалу толковал с ним о несущественном, о том, что увидятся они не скоро, або в Млечный Путь, теперь уже однозначно не отправятся. Из чего я заключил, оба эти создания уже давно знакомы и состоят, так сказать, в приятельских отношениях. Все то время девочка держась за руку Лихновца стояла рядом, иноредь переступая с ноги на ногу, и испуганно посматривая по сторонам. Ее сердце почасту бухало внутри груди, отчего она ощутимо для меня покачивалась, а я с тем колыханием, вроде как захлебывался искрой, торчавшей в моем рту.
– Возьми это дитя… Спаси его… – нежданно молвил курент и слегка преклонил голову, поелику был выше духа.
И в направлении огромных глаз Выхованка выдвинулись ярко-красные очи курента, словно на вытянутых багряных полых трубках, в каковых легохонько заколыхались белые пупырышки. Теми глазами и особенно пупырышками, мгновенно засиявшими и увеличившимися в размерах, Лихновец воссоздал и сам образ Стыня и его просьбу так, что дух зараз еще сильней увеличил свои голубые очи, и несмело качнул головой. Очевидно, не смея противостоять просьбе Господа, которого так все любили… не только Димурги, но и Расы, и Атефы.
Он еще малость медлил, а после, неуверенно протянул:
– Как? Как сокрою от глаз Зиждителя Дажбы дитя?
Это был не отказ, просто испуг… страх… Обаче, внезапно Алконост-птица выкинула из своего обода пучок тонких вазодиляторов, оные сетью прикрыли каплеобразную голову духа сверху и видимо внедрились в саму наружную поверхность ткани и тотчас Выхованок протянул руку к Лихновцу и перехватил маханькую ладошку девочки… Может он перехватил руку еще и потому как помнил, кто на самом деле являлся Творцом их племени?!
Вероятно, пара дамахей и дух поднял дитя на руки, прижал к себе, и даже не прощаясь, развернувшись, направился по помещению к одной из опакуш, чрез каковую смог попасть на туесок и перенаправить дитя на хурул.
Сам перелет на хурул я почитай не помнил, потому как Выхованок, все еще ведомый Алконост-птицей, уж больно сильно прижимал к себе ребенка. И девочка, коль чего и видела, только серебристо-переливающийся свод одного из помещения туеска, по которому суетливо бежали в разных направлениях весьма яркие голубоватые и желтые полосы, тем придающие светозарность самой комнате.
Одначе, хорошо помню и само гнездилище на хуруле, и вошедшего в него Дажбу. В том прямо-таки огромном помещение детей изъятых с Зекрой осматривали и распределяли на лечение, али по палатам, водовики и лисуны, а также еще раз перепроверял Коловерш, на наличие искр Небо и Дивного. Можно сказать, Коловерш был братом Керечуна только с белой шерсткой и с теми же способностями, оный конечно же сразу выявил бы в девочке меня… меня, а не сияющую искру, как подумал Стынь. С желтоватыми стенами, сводом и полом, гнездилище было светозарным помещением. Там почитай и не имелось обстановки, токмо низкие деревянные лавки, ибо Дажба весьма благоволил к простоте, да сидящих на них детей. Лавки стояли повдоль длины гнездилища, и девочка в которой находился я, приведенная Выхованком и находящаяся под его опекой, была посажена в первый ряд. Обретя себя, после совсем малого отключения, определенно когда ее переносили с туеска на хурул, я глазами ребенка вельми долго смотрел на несколько изогнутый в середине свод, где по дуге светились насыщенно желтым сиянием шарообразные световые огни. А после утомленный… утомленный именно я, воззрился на бледно-кремовую опакушу разделяющую помещения в хуруле, абы в этот момент в гнездилище вошел Дажба. Безусловно, он пришел, потому как подошел черед девочки идти к Коловершу.
Впрочем, когда я увидел Дажбу, вельми ему обрадовался… и так засиял… Вкладывая в сие приветствие последние свои силы так, что пространство на доли бхараней сомкнулось меж ним и мной. И я увидал, изумление в его миндалевидных ярко-голубых очах. Обладая особой чувствительностью, я тем сиянием мгновенно привязал к себе старшего брата, и в том мне, определенно, помог Родитель, ибо крылья Стрефил-создания также не раз колебались над головой Дажбы и смыкались перед его лицом.
Младший из Расов был высоким, только в отличие от Вежды и Стыня, сравнительно худощав, узок в плечах и талии. Его молочно-белая кожа, как и у всех иных Богов, не важно, были ли это Атефы, Димурги, Расы слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием. Сквозь тонкую-претонкую кожу, будучи также признаком Богов, проглядывали заметно проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Короткими выглядели русые с золотистым оттенком кудрявые волосы, той же длины и цвета борода и волнистые, густоватые, долгие усы кончики коих были заплетены в миниатюрные косички. Нежные, миловидные черты лица брата, имели мягкую, женственную форму. Оно скорее было длинным, чем широким, по виду и напоминало яйцо, где, однако участок подбородка казался уже лба. Без единой морщинки, али ее подобия большой лоб слегка светился, высокие дугообразные брови и красивый нос с изящно очерченными ноздрями, конец какового словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами, придавали лицу младшего Раса еще больше красоты.
Одетый в белое долгополое с длинным рукавом сакхи вышитое по подолу золотыми узорами, на стане стянутое пластинчатым поясом, собранным из мелких, треугольных блях, на которых сверху покоились белые алмазы, Дажба имел много украшений. В виде золотых, серебряных и платиновых перстней, браслетов на лодыжках и запястьях усыпанных густо-марными сапфирами, желтыми и черными алмазами.
А на голове его восседал необычный высокий венец, вобравший в себя зараз белый и кумачный цвета. Зараз два состояния золота, белого цвета с компонентами платины и красного, чьим элементом являлась медь. Сие был усеченный конус с плоским днищем, коим он помещался на голове, и приподнятым не менее плоским навершием. По краю отороченный златой полосой да увенчанный, из того же материала, круглой маковкой. Сам венец весьма часто менял цвет, он вдруг весь пыхал ярой краснотой, или степенно бледнея, делался почти белоснежным.
Образ Дажбы мне не только показывал мой Отец, но и не раз Родитель. Он вообще, когда я находился в Березане, почасту воспроизводил отображением облики моих сродников, не только Расов, но и Атефов. Считая, что коли Отец им не позволил приложиться ко мне, перед выпуском из руки, я их обязательно должен увидеть. Определенно, Родитель делал так, чтобы я сберег в себе образы сродников и мгновенно отреагировал на появление их в моей дальнейшей жизни.
Дажба тогда не просто внимательно, изучающе обозрел девочку, он подошел к ней, чего не делал в отношении к другим детям, и, подняв, поцеловал в лоб. Дажба был также юн, как Стынь. Еще младше, и лишенный возможности соперничества за Круча, не понял, что перед ним лучица. Хотя, вероятно, будучи мягче, нежнее Стыня, что-то почувствовал… что-то неосознанное. Поэтому сделал все, чтобы девочка выздоровела и создавал для нее лучшие условия на хуруле, а позднее и на планете в Млечном Пути, куда мы прибыли.
Обаче, сейчас старший брат, так и не спуская ребенка с рук, крепко прижав к груди, понес его сразу к старшему водовику, по имени Шити, пройдя мимо так ноне надобного мне Коловерша, низко пригнувшего свою голову.
В комнате, величаемой горница, имеющей узкую форму, не высокий свод и небольшую в сравнение с длиной ширину, на белых стенах отсутствовали какие-либо она, люки, двери. Дюже длинное оно уходило в оба направления и точно терялось в глубине собственной белоснежности. По обеим сторонам стен горницы в ряды стояли на широких подставках маленькие люльки, похожие на половинки яичной скорлупы, называемые кувшинки. Они были, как и подставки, белыми не только снаружи, но и внутри и располагались в непосредственной близи друг от друга, касаясь соседних кувшинок своими, подобно сколотыми, краями. Ноне и кувшинки и само помещение было предельно занято. И коли в первых в особой биологической среде, под ажурно-плетеными крышками почивая, находились на излечении дети, то сама горница была полна водовиками. Впрочем, стоило Дажбе с девочкой на руках войти в помещение, как старший из них Шити кинулся к Богу и замер обок его ног, склонив голову. Достаточно низкое в сравнении с младшим Расом, худобитное (ибо Вежды любит творить стройные создания, убирая из их тел все лишнее) с синеватой кожей, расчерченной тонкими рдяными жилками по поверхности и глянцевито блестящей. Длинные белесые волоса купно были намотаны на острую с макушкой голову, лицо бесицы-трясавицы, вельми казалось морщинистым так, что плохо просматривалась сплющенная пипка растекшегося носа, едва проступающий щелью нос и весьма удлиненные глаза, где в ярко-желтой склере, плавал, перемещаясь, черный зрачок попеременно то увеличиваясь, то наново уменьшаясь.
Читать бесплатно другие книги:
