Точный удар Максимова Надежда

Глава 5.

Поиски трупа

На выходе из университетского городка меня поджидали полицейские.

– Иван Жилин? – спросил один, делая шаг от машины в мою сторону и доставая наручники.

– Да. А в чем дело?

– Вам придется проехать с нами.

– Разве я сделал что-то плохое?

– На месте и разберемся.

Что было делать? Не драться же с ними на глазах у десятков свидетелей. Нет, я конечно предполагал, что рано или поздно придется переходить на нелегал. Но не на второй же день свободной жизни!

На меня нацепили наручники и аккуратно, нажимая ладонью на голову, усадили в полицейский автомобиль. На заднее сиденье, которое было отгорожено металлической сеткой и превращено в своеобразную клетку для задержанных. Полицейские сели вперед, на места для свободных людей.

В клетке было чисто, но пахло чем-то кислым с оттенком аммиака. Видимо предыдущие задержанные неоднократно справляли здесь разнообразные физиологические нужды, а регулярные чистки не способны были вытравить запах.

Впрочем, ехали мы быстро, аромат не был слишком силен, и я отвлекся, глядя в окно, на проплывающие мимо улицы. Через какое-то время я сообразил, что мы едем не к месту моей прописки. И не в полицейское управление.

– Простите, а куда… – начал я, но тут сообразил и закрыл рот.

Мы свернули с главной магистрали в сторону моря и подъехали к той халупке, которую я по рекомендации Амада снял для конспиративных встреч. Сейчас, в свете дня она выглядела мрачновато и дико, как заброшенное гнездо контрабандистов. Такие, знаете, потемневшие от времени стены, крыша кое-где поросшая мхом, покосившееся крыльцо, хлипкий навес над запущенной террасой… А вокруг старый сад из полузасохших крючковатых деревьев, и в десяти метрах за задней стеной скальный обрыв. Внизу шумело море.

– Ну, – сказал старший полицейский, выбираясь из машины и открывая мне дверцу. – Показывайте, где спрятали труп.

– Простите, что?

– Труп, говорю, куда дел?

Второй полицейский тоже приблизился и демонстративно извлек резиновую дубинку, которая до этой минуты мирно лежала на торпеде.

Я понял, что происходит. Видимо вчера, когда я волоком тащил в этот адрес мертвецки пьяное тело «великого художника», кто-то из соседей наблюдал за процессом и своевременно просигнализировал. Теперь оставалось только молиться, чтобы Рембрандт не умер с перепою (все-таки человек не первой молодости) и встретил нас похмельным, но живым.

– Пойдемте, – сказал я как можно более покладисто, – я все покажу.

Мы прошли по деревянным мосткам, ведущим к главному входу. Доски подавались под ногами и поскрипывали.

Дверь оказалась открыта, и мы беспрепятственно проникли в главную комнату. А там…

Действительность превзошла ожидания!

За столом, щедро уставленном закусками и целой батареей пустых бутылок, в позе рубенсовского Вакха восседал наш «покойник».

– А, полиция! – вскричал он, делая широкий жест вилкой с насаженным куском селедки. – Пива принесли?

Представители органов отреагировали ожидаемо. Они так решительно двинулись вперед, что казалось еще секунда, и главе застолья придется худо. Но в последний момент в события вмешался плюгавый мужичок, до того скромно притулившийся в уголке.

– Простите, я ошибся, – сказал он, привставая.

– В смысле «ошибся»? – первый полицейский резко притормозил и уперся взглядом в плюгавого.

– Это я вам звонил, – робко пояснил тот. – Увидел ночью, как новый квартиросъемщик, – (тут он осторожно показал на меня), – тащит безжизненное тело… Ну и подумал.

– А проверить сначала?

– Ночью побоялся. А утром пришел… – мужичок сделал жест в сторону Рембрандта, который в этот момент сосредоточенно рылся в пепельнице, выбирая окурок подлиннее. – И вот. Живой.

– А это точно то тело? – усомнился второй полицейский.

– Точно. Дом-то пустовал. Никого больше не было.

Старший наряда помолчал, соображая. Потом приказал подчиненному:

– Присмотри здесь. Мы прогуляемся.

Он дернул меня за руку и принудил выйти из дома.

Мы сделали с десяток шагов по направлению к обрыву, и я загрустил. «Ну, Амад, ну, удружил!». Местечко было самое, что ни на есть зловещее. Со стороны моря домик наш смотрелся как ласточкино гнездо, прилепившееся к скале. И я бы не удивился, если бы глянув с вершины утеса вниз, полицейский обнаружил бы вдоль полосы прибоя добрый десяток расчлененных трупов. Больно уж удобно было их туда сбрасывать.

К счастью, когда мы добрались до ничем не огражденного края скального выступа, оказалось, что пустынный берег под нами совершенно не изгажен присутствием человека и не хранит следов преступлений.

Но зрелище, открывшееся перед нами, огромный простор моря и неба… Это завораживало.

– Блестело море, всё в ярком свете, – взревел позади знакомый рембрандтовский бас.

Мы оглянулись и обнаружили, что похмельный мастер кисти решил продолжить банкет на природе.

– И грозно волны о берег бились, – вещал он, дирижируя початой бутылкой пива. – Дрожали скалы от их ударов. Дрожало небо от грозной песни!

Старший полицейского наряда сморщился, как от зубной боли, извлек из кармана обширный носовой платок и смачно высморкался. Затем, поймав паузу в поэтических воплях, спросил:

– Вы наняли дом, и в первый же вечер привезли сюда это. – (Он тычком пальца обозначил предмет своего интереса). – Зачем? Вы – мазохист?

– Мой племянник, – громко ответил за меня «великий художник», – заказал мне свой портрет. На фоне моря.

Служитель правопорядка недоверчиво поднял брови.

– А дом он снял как мастерскую, – еще громче продолжил носитель бессмертного имени. – На всё время, пока я буду творить. Вопросы?

– Это правда? – старший наряда слегка повернул голову в мою сторону.

– Да, знаете… – я потоптался на месте, изображая смущение, – родственников не выбирают. Вот, обещал за ним присматривать, а он…

– Ну-ну.

Далее началось приятное. Меня освободили от наручников. Потом представители власти откозыряли и направились к выходу. Деревянный настил чуть пружинил под их ногами и ощутимо поскрипывал. Давно уже я, глядя на представителей власти, не испытывал такого чувства удовлетворения.

Но они не ушли просто так. Через пять шагов старший обернулся и указал на вальяжного Рембрандта, который как раз выливал в глотку остатки пива.

– Присматривайте за ним.

– Непременно.

Глава 6.

Метод Сократа

Для того, чтобы заставить врага поступить против его воли, завлекай его какой-либо выгодой. Для того, чтобы предотвратить выступление врага, покажи ему вред этого.

Сун-цзы. Трактат о воинском искусстве

Мы стояли на краю обрыва и смотрели на море.

– Какое у тебя странное имя, Иван, – задумчиво произнес Рембрандт. Его зычный голос легко покрывал шум прибоя. – Ты русский коммунист?

– Почему сразу «коммунист»?

– Все русские – коммунисты. Одни явные, другие латентные.

– Довольно спорно.

– Да брось! – махнул бутылкой «великий художник». – Это же у вас сказано: «Счастья всем. Даром. И чтобы никто не ушел обиженный»… Разве не типичная коммунистическая пропаганда?

– Ты что-нибудь имеешь против всеобщего счастья?

– Хм! – сказал Рембрандт, и я испугался, что он сейчас запулит пустой бутылкой в величественный пейзаж, раскинувшийся перед нами. Но живописец сдержался.

– Пойдем в дом, – предложил он, ощупав меня пристальным взглядом. – Начну писать портрет.

Против такого предложения возражать я не стал. Даже если мастер кисти не умеет рисовать, будет по крайней мере отмазка для полиции.

В комнатах арендованного домика, против ожидания, оказалось довольно чисто. То ли носитель бессмертного имени не успел с утра загадить окружающее пространство, то ли маленький робот-пылесос, суетящийся под ногами, имел хорошую производительность.

Бдительный хлюпик, заложивший нас в полицию, счел за благо вовремя смыться, так что ничто не мешало чувствовать себя хозяевами и подробно все осмотреть (накануне вечером у меня не хватило на это времени).

Дом состоял из трех маленьких комнат. Одна отводилась под кухню, другая под спальню, а третья выполняла функции гостиной и была оформлена с претензией на роскошь – все свободное пространство стен заполняли небольшие акварели, на каждой из которых был запечатлен морской пейзаж.

– Похоже, хозяин неравнодушен к морю, – произнес я, неспешно, как на вернисаже, передвигаясь от одного листа к другому.

– Все контрабандисты неравнодушны к морю, – буркнул Рембрандт, расчищая место на столе и готовя причиндалы для рисования.

– Контрабандисты?

– Ну естественно! В этом районе селились сплошь контрабандисты. В былые времена тут все кипело жизнью! Особенно по ночам.

– А теперь?

– Теперь все умерло. Что можно ввести в город, в котором есть всё?

– А вывезти?

– Что можно вывести из города, где производят один ширпотреб?

Тут он цепко посмотрел на меня и нанес несколько энергичных карандашных линий на лист бумаги сомнительной чистоты.

– Стоять смирно, смотреть сюда, – приказал он, повелительным жестом указывая, куда мне смотреть.

Он был так уверен в себе и действовал с такой профессиональной сноровкой, что я невольно подчинился.

И минут пять старался не шевелиться.

Но быстро устал.

– Поговорить-то можно?

– Валяй, – щедро разрешил живописец, вовсю орудуя карандашом.

– Как ты думаешь, почему люди употребляют слег?

– Вот это спросил! – восхищенно хрюкнул Рембрандт. – Что называется «быка за рога».

– Нет, серьезно. Все знают, что наркотик – это дрянь. Что это скверно, грязно, стыдно… И все употребляют. Почему?

– А ты употреблял?

– Да.

– Тогда ты знаешь ответ.

– Не знаю.

– Врешь. Любой наркотик, и слег в частности, – поучительно произнес живописец, воздев перед собой указующий перст, – дает иллюзию мгновенного и полного удовлетворения всех твоих потребностей. Принял, и ты уже ничего не хочешь. И платить не надо.

– Ну, платить все-таки приходится. Здоровьем, например. Жизнью.

– Ф-ф-ф, – скривил губы «голландский гений». – Всё, что дает наслаждение, либо аморально, либо незаконно, либо приводит к ожирению.

– А вы знаете статистику смертей от слега?

– Это не аргумент. Все смертны.

– С каким великолепным хладнокровием вы это произносите…

– А должен метаться и рвать на себе волосы?

– Хм-м, – я задумался в поисках решающего довода. – Речь, вообще-то, идет не о частностях. Если слег победит, и все в поисках наслаждения залягут в ванны, земная цивилизация прекратит существование. Причем не в каком-то отдаленном будущем, а уже через одно-два поколения. Потомки просто не родятся.

Мастер портрета пристально взглянул на меня. Хотя, возможно, его интерес относился к не словам, а был чисто художественным.

– И это не аргумент, – произнес он, слюнявя карандаш. – Закон природы таков, что всякая сущность возникает, растет, крепнет и расширяется до определенного предела. Далее ее ждет стагнация, загнивание и, в конце концов, гибель. Почему наша цивилизация должна стать исключением?

– То есть вы выбираете слег?

– Ха! В таком случае я не беседовал бы тут с тобой, а лежал бы в горячей воде и пускал пузыри счастья. Изо всех отверстий.

– Но тогда почему, – не удержался я, – почему…

– Почему не упал к тебе на грудь и не облил слезами восторга?

– Ну-у…

– Да понял я! – Рембрандт даже на минуту отложил карандаш. – Сразу понял, что ты, русский коммунист, решил спасти мир от наркотической пропасти и повести вперед к светлому прекрасному будущему.

– Не так пафосно, – пробормотал я, отводя взгляд.

– Не важно. Главное суть.

– И в чем суть?

– А в том, что согласно глубинной философии, все ответы сокрыты внутри вопрошающего. И потому я, пользуясь методом Сократа, пытаюсь тонко подвести тебя к мысли…

Да-а, послал Бог родственничка…

– Не надо тонко, – буркнул я, страшно недовольный собой. Этот гад надо мной издевался! – Скажи прямо.

– Ладно, – Рембрандт плотоядно ухмыльнулся. – Великий Сун-цзы когда-то сказал: «Останавливай вредом, увлекай вперед пользой». Ты пытался доказать вред наркотика и не преуспел в этом. Тогда постарайся найти некую пользу – явную и очевидную всем. Пользу, которая отвлекла бы людей от корыта и заставила поднять голову.

– Да ты романтик-утопист.

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – хладнокровно парировал художник.

– Отвлечь наркоманов от наркотика… Как ты это себе представляешь?

– Разве я придумал тебе задачку?

– Но как разговаривать с такими людьми? Они меня просто не поймут. Не услышат!

– Найди того, к кому прислушаются.

С этими словами великий портретист нанес последний штрих и гордо положил свое творение на стол. Я взглянул на путаницу карандашных линий.

– Блин, да ты не Рембрандт.

– Что?!!

– Ты Пикассо!

Глава 7.

Спорт-бар

«Четыре коня»

24 августа.

День

Покинув логово контрабандистов (бывших, бывших!), я отправился по улицам пешком. На ходу хорошо думается, а мне требовалось как следует обдумать ситуацию.

Славненькую задачку подкинул самозваный живописец: найти слова, способные переубедить наркомана. Который ни о чем кроме дозы думать не в состоянии, и о чем кроме дозы слышать не желает.

Хотя с другой стороны, Пек Зенай, умерший от слега, был отличным парнем и моим другом. Если бы я заранее понял, что с ним происходит, и какое чувство стыда сжигает его душу… Смог бы я найти слова?

«Неправильная постановка вопроса, – противно загудел в моем сознании зловредный бас липового портретиста. – Никаких „смог“ или „не смог“. Обязан был найти!»

Пульс уходящего времени буквально стучал у меня в висках. Прошло уже почти двое суток, а я в своем деле не продвинулся ни на шаг. Да, кое-что удалось узнать, но сейчас мне требовался уже не столько информатор, сколько союзник.

Точнее, много союзников.

Чем больше, тем лучше.

Но где их искать?

В глубоком раздумье я машинально присел на лавочку, кокетливо спрятанную в зарослях цветущих кустарников, и извлек свой блокнот с надписанными листиками.

Так. Поиски «интелей» в Университете результата не дали.

«Шофер с книгами» не доступен.

С Амадом я встретился, но так и не понял, что он за человек. И эта странная его манера время от времени как бы выпадать из реальности, когда лицо становится непроницаемым, а глаза обращаются во внутрь… Может он в такие моменты прислушивается к вещанию неизменного транзистора, висящего на ухе? Интересно, какая музыка вызывает в нем подобные трансформации?

Несколько раздраженно я перелистнул страничку и уставился на запись «Круглоголовый рыбарь». Похоже, придется снова идти в Старое метро к этим любителям отвратительных приключений. В душе при этой мысли всё заранее как бы сморщилось… не люблю я экстремалов трупно-фекального типа. Но идти придется. В моей работе не до брезгливости.

В этот момент на другом конце города взревели моторы. Несколько полицейских вертолетов, рассекая воздух винтами, пронеслись в том направлении. Гул тысяч мощных двигателей был приглушен расстоянием, но все равно звучал жутковато. Если бы я находился в городе первый день, то подумал бы, что в стране переворот и на улицы вышли танки. Но я был уже опытный турист и знал, что здесь просто-напросто начался час пик – молодежь общества всеобщей сытости, установив на машины специальные ревуны (иначе не заметят!) массово двинулась на работу.

Массово…

Чёрт!

Меня озарила мысль, настолько яркая и изначально очевидная, что захотелось немедленно ее с кем-то обсудить.

Я повертел головой в поисках какого-нибудь потенциального собеседника, но улица вокруг словно вымерла. Зато взгляд наткнулся на приземистое кирпичное строение, прилепившееся к фасаду стандартного пятиэтажного дома. Вывеска над строением скромно сообщала, что здесь расположен спорт-бар «Четыре коня». Что-то в этом названии напоминало о товарище Бендере. Возможно, конечно, что тут собирались обычные дуболомы мощностью в четыре лошадиных силы (бар-то спортивный!). Но вдруг там вправду что-то связанное с шахматами?

Поминая незабвенного сына турецко-подданного, я приблизился и заглянул через толстое стекло входной двери.

Внутри горел свет. Разглядеть что-либо еще было невозможно, так как за стеклянной дверью располагалась значительно более массивная дубовая.

Я деликатно постучал.

Потом постучал погромче.

Потом обнаружил кнопочку домофона и нажал.

– Пароль? – хрипло спросил голос из динамика.

О как!

– Е-2 – е-4, – сказал я наугад.

Голос в динамике хмыкнул, после чего в двери щелкнул электронный замок.

– Входите.

За дубовой дверью обнаружились два секьюрити. Вид у них был классический: стриженные головы, ровно переходящие в плечи, строгие костюмы, свинцовые взгляды. Огладив меня палочками детекторов, они потребовали извлечь из карманов все металлические предметы и, не обнаружив оружия, позволили пройти к стойке. А сами вновь уселись возле экрана, на который внешние камеры видеонаблюдения транслировали картинки окружающего пейзажа.

– Какие у вас строгости, – сообщил я бармену, который, отложив неизменное полотенце, уставился на меня выжидательно, но без особого дружелюбия.

– Безалкогольные напитки есть? – спросил я, оглядывая практически пустой зал и большой плоский экран телевизора, транслирующий в никуда тропические многоцветные пейзажи.

– Чашечку кофе?

– Возможно это оскорбит ваши чувства, но я предпочитаю с сахаром и с молоком.

– Присаживайтесь, – кивнул бармен.

Свободных мест вокруг было множество, но мне требовался собеседник, так что далеко я не пошел.

– Скажите, – произнес я, устраиваясь на высоком табурете возле стойки, – этот четырехчасовой рабочий день, о котором с такой гордостью сообщается в путеводителях… Как вообще ваш город умудряется жить, если граждане работают всего по четыре часа, причем одновременно?

Бармен ответил не раньше, чем закончил все манипуляции с приготовлением кофе. Поставив передо мной миниатюрную чашечку, он потратил еще несколько секунд, разглядывая мое лицо. И почему-то особенно задержал взгляд в районе моего левого уха.

– А что вас смущает?

– Ну, я подумал, что для нормального функционирования городских служб, должен быть целый ряд профессий, где работают ненормированно. Полицейские, например, пожарные, врачи… Кроме того, к вам постоянно прибывает огромное количество туристов, которые отдыхают на полную катушку. И, стало быть, их нужно вытаскивать из пьяных скандалов, из полицейских участков, искать заблудившихся и потерявших ключи-документы… Это работа круглосуточная, разве нет?

– Хм, – сказал бармен. – А почему не предположить, что сутки поделены на шесть смен по четыре часа каждая?

– Не получается. Пожар ведь может случиться и под конец рабочего времени. Или экстренного больного привезут… Что, врач не будет оказывать помощь или посередине операции передаст скальпель сменщику?

Человек за прилавком еще раз пристально посмотрел на мое левое ухо и, видимо приняв какое-то решение, вздохнул: