Цветное лето, чёрно-белая зима Листвин Сергей
Скрипнула дверь, и в комнату просунулась розовощёкая голова упитанной молодой девицы.
– Жень, тебя к телефону, – сказала голова.
– Я же сто раз просила стучать, когда входишь! – раздражённо сказала Аня.
Девица только хмыкнула и убралась обратно в коридор.
– Я прошу прощения, – Жан протянул Максу руку, прощаясь. – Мне из театра, наверное, звонят. Надо собираться. Ань, проводишь?
И Аня повела Макса обратно через обычный ленинградский коммунальный ад.
– Ты не расстраивайся сильно, – сказала она, положив Максу руку на плечо.
– Да я ничего, – ответил Макс.
– Когда по-настоящему плохо, Жан ничего не говорит. Он с тобой как с равным говорил. Значит, ты неплох. Так что выше нос!
Она улыбнулась Максу.
– Ну-ка, – она сняла висевшие в вырезе платья солнечные очки-капли и дала их Максу. – Примерь.
Он нацепил очки и глянул в зеркало. Хмыкнул.
– Ты крут! Нравятся?
– Да, – ответил Макс. – Стильно.
– Забирай!
– А что так?
– Они мне не идут. Носи на здоровье!
Это его неожиданно согрело. А когда на прощанье Аня поцеловала его в щёку, он совсем растаял и, спускаясь по лестнице, с полуулыбкой на лице стал напевать.
Он так и дошёл до метро, мурлыкая и улыбаясь, когда у него вдруг возникла неожиданная мысль. Макс нашёл двушку, зашёл в будку телефона-автомата и набрал номер Ирмы.
– Алло, – она сразу взяла трубку.
– Привет, Ирма!
– О, Макс! – обрадовалась она. – Ты откуда?
– Я на Климате, – ответил он. – Могу заехать.
– Мммм… Слушай, с удовольствием бы встретилась, но мне надо уйти, как звонка дождусь. Можешь не успеть. То есть я буду рада тебя увидеть, но жаль зря гонять.
– Я тебе снимок везу. Новый.
– Ух, искуситель… Нет, Максик, никак не могу встречу отменить.
– У меня всё равно времени вагон, – сказал Макс. – Давай я тебе снимок завезу. Не успею, так не успею. Мне не трудно.
– Ну смотри, дорогой. Если меня не застанешь, ключ тебе оставлю в электрощитке. Ригель с белой головкой. Потом закроешь, ключ положи за трубу, чтобы не маячил.
– Договорились! Еду.
Он повесил трубку и не торопясь пошёл к остановке.
Ему пришлось долго ждать автобуса: транспорт из-за ремонта дороги ехал объездными путями и не по расписанию. Потом Макс перепутал и вышел не на той остановке, возвращался пешком, и в результате в дверь Ирмы он позвонил через полтора часа.
Выждав пять минут и убедившись, что за дверью тихо, он со вздохом полез в щиток. Всё-таки он надеялся застать Ирму дома. Но нет так нет, а снимок всё равно надо занести.
Он вставил ключ и с усилием нажал на его головку. Макс не любил ригельные замки за то, что их можно закрыть без ключа, а вот открыть – нет. Как-то в похожей ситуации, закрывая чужую квартиру с двумя дверями, он от большого ума пальцами отжал ригели и закрыл металлическую дверь, лишь позже обнаружив, что ключей от неё нет. Тогда пришлось высверливать замок.
Но сейчас дверь раскрылась бесшумно и приглашающе, и Макс зашёл в квартиру.
В коридоре пахло духами Ирмы, видимо, она ушла совсем недавно.
Макс положил снимок на стол и присел на диван. Он почувствовал, что устал. День был длинный. Прогулка с Марком, беседа с Жаном, плутание в этих новостройках с почти бесконечными домами, длиной в целый квартал. Он вытянул ноющие ноги. Эх, вернулась бы Ирма!
Он ждал её минут сорок, всё оттягивая возвращение домой. За это время солнце, к вечеру всё-таки показавшееся на небе, опустилось за шестнадцатиэтажку напротив, и в комнате сразу стало темно и как-то совсем одиноко. Пора было уходить.
Он закрыл квартиру, положил ключи в щиток, и уже хотел было закрыть его, но ему показалось, что ключи очень на виду. Он подвинул их вглубь и услышал глухой звяк. Посмотрел внимательно – и внутри у него похолодело. Ключей не было – они провалились в трубу, по которой проходила проводка между этажами.
Десять минут он пытался выковырнуть их обратно, совершенно не надеясь на успех. Потом на площадке выше этажом открылась дверь, и он услышал, как из квартиры донеслась музыка Алисы.
Макс подумал, что это, пожалуй, рекомендация, и поднялся на этаж вверх. Молодой парень стоял на лестнице и курил.
– У вас куска проволоки не найдётся? – спросил Макс. – Сантиметров тридцать. У меня ключи в трубу провалились.
– Сейчас посмотрю, – ответил парень, затушил сигарету в консервной банке, висевшей на перилах, и ушёл в квартиру, откуда всё ещё пел Кинчев.
– Держи, – парень протянул Максу длинный кусок медной проволоки.
Макс поблагодарил и пошёл пытаться дальше. Через полчаса он позвонил в квартиру меломана и отдал проволоку.
– Что, получилось? – поинтересовался тот.
– Нет, – печально ответил Макс.
Парень даже спустился, чтобы помочь, и они пытались достать ключи вдвоём. Без толку. Он ушёл в свою квартиру дослушивать альбом и ужинать, а Макс сглотнул слюну, уловив запах еды, сел на уступ напротив дверей лифта и стал ждать, когда вернётся Ирма и оторвёт ему голову. Квартира-то съёмная. Есть второй комплект или нет – неизвестно.
Медленно тянулись минуты, они складывались в часы, а Макс сидел и вспоминал сегодняшний разговор с Жаном. От него почему-то остался неприятный осадок. Оттого, что Жан указал ему на ошибки? Да нет, Макс сам был недоволен снимками, дело не в этом. А в чём? В этом его «будь безжалостен к себе»? Это ближе. На свете до фига людей, которые при необходимости будут совершенно безжалостны к Максу. Увеличивать их число за счёт наиболее заинтересованного лица – самого себя – как-то неправильно. Себя гнобить – последнее дело. Хотя, может, Жан и не имел в виду ничего настолько радикального, просто профессиональный подход. Но, честно говоря, Макс не чувствовал себя в достаточной мере профессионалом, ему было неуютно от этого «выкинь и сними по новой». Но всё равно это не совсем то. Что-то было сегодня, что-то до разговора с Жаном.
И внезапно он понял. Эта девушка с жёлто-соломенными волосами. Это ощущение, когда внутри раскрывается всё, распахиваются окна и двери. Взгляд мельком, даже лица как следует не рассмотрел, просто цветовое пятно и крик чайки – и такой сногсшибательный результат. Ни один из его снимков даже близко не стоит по силе воздействия к этому событию. И это очень плохо для него как для фотографа. Это значит, что он занимается совсем не тем, чем надо.
Цвет. Вот, что нужно. Цвет, оказывается, сам в себе несёт сообщение даже помимо формы. А Макс всю жизнь занимается чёрно-белой фотографией; мыслит как график, видит как график: уровнями яркости, распределением полутонов, линиями и плоскостями, геометрией пространства. И он до сих пор начинающий. А цвет – это совершенно другой мир, живущий по своим законам. Придётся учиться заново, не говоря о том, что технология в разы сложнее. Про негативную цветную съёмку можно даже не думать, это ему не осилить, разве что слайды…
Он вздохнул, посмотрел на часы и всерьёз забеспокоился. Скоро последняя электричка домой. А если Ирма не придёт ночевать, ему что, куковать всю ночь на лестнице? Если бы предупредить её хотя бы, а так вот уйти и оставить человека без ключей от собственной квартиры? Нет, нельзя.
Когда осталось двадцать минут до закрытия метро, и он увидел в лестничное окно, как за две улицы от их перекрёстка показался автобус, наверное, последний на сегодня, он решился.
В школе он хорошо бегал спринт, но так, как он сейчас бежал на остановку, он не бегал никогда. Он влетел в автобус за секунду до закрытия дверей, стёр пот со лба и плюхнулся на коричневое сидение икаруса-гармошки.
Как назло, они еле тащились; в недрах автобуса что-то натужно скрипело, Макс ежеминутно смотрел на часы и нервничал. Когда раскрылись двери, он рванул к метро с низкого старта и, еле успев затормозить, уткнулся в запертую дверь.
– Копец, приехал! – сказал он себе, развернулся и медленно побрёл обратно к дому Ирмы.
Он шёл пятьдесят минут по опустевшим улицам, ругая себя, чёртову трубу в щитке, этот несоразмерный человеку огромный город и гигантские дома, обещая себе, что если у него будет возможность выбора, он поселится в двух-трёхэтажном доме, не выше. В маленьком приморском городке, вроде Холмов, но только у тёплого моря. Чтобы можно было вечером выйти в сад босиком, в одних шортах и майке, поставить кресло в саду, взять чайник с чаем и под стрёкот цикад читать книгу или беседовать с друзьями.
Когда он поднялся на этаж Ирмы, у него было сухо во рту, отваливались ноги и закрывались глаза. Он опять сел на приступок напротив лифта и незаметно задремал.
Он открыл глаза, услышав чьё-то тяжёлое дыхание, и вздрогнул, увидев прямо перед собой морду чёрного, как сажа, дога.
– Лорд, ко мне! – скомандовал поднявшийся на площадку мужчина, несмотря на жару одетый в душный чёрный костюм. Дог лениво двинулся за ним.
– Шайтан! – прошептал Макс ему вслед.
Дог развернул морду и вопросительно поглядел на Макса.
– С-э-э-э-р? – протянул Макс.
Дог посмотрел на Макса, как на умственно отсталого, и с достоинством удалился.
Потом совсем рядом за шахтой лифта клацнул замок, и на площадку вышли люди.
– Везёт, как утопленнице, – сказала женщина.
Макс услышал, как щёлкнула зажигалка, кто-то засипел трубкой, и до Макса донёсся сладкий аромат табака.
– Ты ведь понимаешь, что он тебя не любит? – спросил мужчина.
– Конечно. Как и ты. Он – Крысолов, это его природа – увлекать души.
– Ты помнишь, что стало с крысами? – спросил мужчина.
– Ещё были дети, – ответила женщина. Что стало с ними никому неизвестно. Может, им повезло больше?
– Как-то меня не очень вдохновляет перспектива идти за Крысоловом с завязанными глазами в надежде на лучшее, – сказал мужчина и опять пыхнул трубкой.
– Ну конечно! Ты предпочитаешь всё режиссировать сам. А в конечном итоге вы друг друга стоите. Вас интересует только ваше дело. Он завлекает, ты играешь в игры.
– Ты заблуждаешься насчёт меня. Это не дело, это гораздо больше, это Игра с большой буквы.
Потом были звуки какой-то возни и смех женщины:
– Нет, Джокер, со мной это не прокатит…
Макс, против воли ставший свидетелем этого странного разговора, заинтересовался, но в этот момент опять открылась дверь, он услышал музыку, чёрное диско семидесятых, хлопнула дверь, и на лестнице опять стало тихо.
Он подумал, что у Ирмы очень занятные соседи, и опять закрыл глаза и погрузился в зыбкий полусон.
В этот раз его разбудил звук лифтового мотора. Кто-то ехал наверх. Макс посмотрел на часы, было полвторого. Раскрылись двери, и из кабины вышла женщина.
– Привет, Макс! – удивлённо сказала она. – Ты чё тут делаешь?
Это была Лара – костюмерша из театра Ирмы. Кажется, опять под газом.
Макс поведал ей печальную историю о дураке и трубе. Лара выслушала не очень внимательно, но извлекла из его рассказа наиболее для себя важное:
– Так что, Ирма не придёт? Вот чёрт, а я такси отпустила!
Она села рядом с Максом, дохнув на него водочными парами. Макс не признавал водку, ему не нравился ни её вкус, ни эффект. Впрочем, совершенно трезвой он Лару не видел никогда.
Минут через пятнадцать она встала, сказав:
– Всю задницу отсидела. Нет, надо что-то делать!
– Что? – обречённо спросил Макс.
Лара осмотрела дверь в квартиру, потом перевела оценивающий взгляд на Макса и сказала:
– Замок на соплях держится. Надавить чуть – вылетит. Поможешь?
Она упёрлась каблуком в щербину на полу и положила ладони на дверь.
Макс вспомнил карикатуру любимого с детства Жана Эффеля: Адам, по обе стороны которого стоят чёрт и ангел, убеждая принять свою сторону.
«Надо только чуть нажать, – сказал ему чёрт. – Не думай, просто раз – и ты ночуешь в тёплой постели».
Ангел осуждающе посмотрел на чёрта и открыл рот, чтобы возразить, но Макс не дал ему такой возможности. Он встал рядом с Ларой и нажал на дверь. С тихим кряком замок выскочил из косяка, и они ввалились в прихожую.
Макс кое-как приладил обратно отвалившиеся части и закрыл дверь на цепочку, а Лара поставила чайник.
Ангел пытался что-то сказать, но Макс только подумал, что поздно, уже всё сделано, и ангел, расстроенно махнув рукой, исчез.
Они выпили по чашке чая с остатками печенья и разошлись по комнатам. Макс к Ирме, а Лара – к соседке Ирмы Лизе.
Лёжа на мягком диване, Макс подумал, как мало иногда нужно для счастья: минимальный комфорт, глоток чая, сохлая печенюшка и большая часть ночи впереди.
Утром ему снилось, что звонит телефон, но он знал, что трубку снимать не надо. Он смутно помнил, что, уходя, его разбудила утром Лара, и он закрыл за ней дверь, значит, всё в порядке и можно никуда не торопиться. Примерно к двадцатому звонку он с трудом открыл один глаз и осознал, что это не телефон, звонили в дверь.
– Ах ты ж ёшкин кот! – пробормотал Макс, ссыпавшись с кровати и силясь попасть ногой в штанину. – Да, сейчас, сейчас!
Он выбежал в коридор лохматый и встрёпанный, в одетой наизнанку футболке и кое-как побеждённых штанах, натянутых на ноги и застёгнутых, но всё равно сидящих как-то криво.
Он снял цепочку и распахнул дверь. На пороге стояла Ирма, Лиза и какой-то худой парень – ровесник Макса, а может, чуть постарше.
– Ну, Макс, ты даёшь! – сказала Ирма, выслушав сагу о вылетевших в трубу ключах и быстро оценив положение. Её глаза слегка округлились, но больше она ничем не выдала своего удивления или недовольства.
Лиза же зашла к себе в комнату, увидела смятую постель, чашку из-под чая со следами помады, рассмотрела висевший на соплях замок и резко сказала Максу:
– Максик, дорогой, ты совсем охренел? Что это за бомжатник ты тут устроил? И что за девицу ты притащил?
– Это Лара, – примирительно ответил Макс. – Она сама пришла.
«И сама ушла, – подумал он. – Оставила меня одного отдуваться».
– Да, мы договаривались с ней, – вмешалась Ирма. – Но я не успела на метро.
– И про взлом тоже договаривались? – язвительно уточнила Лиза.
– Ладно, проехали, – ответила Ирма. – Я тоже виновата.
– Не, Макс, ну ты – стихийное бедствие, – медленно остывая, сказала Лиза. – А по виду не скажешь.
Лиза была девушка весьма призывная, но с очень сильным, практически штормовым ветром в голове. Она нравилась Максу, но он даже не пытался поближе познакомиться с ней. Не столько потому, что ей было двадцать, сколько из простого чувства самосохранения. А у парня, пришедшего с ней и благоразумно молчавшего во время разборок, диагноз был написан на лице. Он так смотрел на Лизу, что было ясно – пропал человек.
Макс протянул ему руку и представился.
– Тёма, – ответил парень и обаятельно улыбнулся.
Он производил очень приятное впечатление человека чуть не от мира сего, но очень живого. Он принялся помогать, когда увидел, что Макс вытащил инструменты из кладовки и стал капитально прикручивать замок с использованием дрели, пробок и шурупов.
Они сходили в булочную за плюшками к чаю и вернулись обратно уже приятелями.
Потом, когда все вчетвером сели за стол, Макс с интересом наблюдал, как Лиза строит глазки Тёме, а он улыбается ей мягкой улыбкой. Макс даже ему позавидовал, хотя, казалось бы, чему? У Лизы на лбу крупными буквами написано «Ищу неприятностей», но откуда он знает, чего ищет Тёма? Может быть, именно этого ему и не хватает?
Эх, про себя самого бы понять, что ему нужно.
Он прикрыл глаза и попытался вспомнить то, что открылось ему вчера. Он увидел пустой пляж, кусты шиповника с каплями на розовых листьях и пшенично-жёлтые волосы девушки, говорящей: «Слышишь, как кричат чайки?»
3. Всё или ничего
– В ЛИЗУ все влюбляются, – сказала Ирма Тёме. – У мужиков от неё сносит крышу, будь осторожен.
Лиза улыбнулась своей джокондовской улыбкой, подлила Тёме чаю и сказала:
– Ты всё время молчишь.
Сказала так, что отвечать не требовалось. Достаточно было просто слушать её голос, любоваться её пепельными волосами и необычным разрезом больших серых глаз.
Тёма взял чашку и счастливо улыбнулся в ответ.
– И этот туда же, – негромко сказала Ирма и покачала головой. – От шести и до шестидесяти.
– Мне восемнадцать, – ответил Тёма. – Я всего на два года младше Лизы.
– Да-а-а? – картинно удивилась Ирма. – А я думала, семнадцать с половиной!
Тёма увидел Лизу в театре, где работал его одноклассник, рабочий сцены Кэп. Он познакомил их после одной из репетиций. Тёма и Кэп стояли в очереди в буфет, когда подошла Ирма с какой-то высокой девушкой в джинсовом костюме. Тёме тогда показалось, что она похожа на лису. Вернее, на лисичку.
– О, Габриель! – сказала Ирма, увидев зажатую у Кэпа подмышкой пластинку. – Дай послушать!
– Это не моя, Тёмы, – кивнул Кэп в его сторону. – Знакомьтесь.
– Ирма. Дашь пластинку послушать?
– Тёма. Без проблем, – ответил он.
– Лиза, – представилась спутница Ирмы.
Она посмотрела на Тёму, улыбнулась хитро, как будто знала секрет и знала, что он тоже знает. Как будто этот секрет – их общий, один на двоих. А может быть, ничего такого не было, просто Тёме показалось. Но уже тогда он точно знал, что эта их встреча – не последняя, что их будет много, что всё это неслучайно. Он как будто увидел со стороны кадры из своей будущей жизни.
Они взяли кофе с пирожками и сели за один столик. Поговорили о музыке, о театре, о том, что наконец закончилась зима.
– А хотите сейчас поедем ко мне в Холмы? – предложила Ирма. – Неблизко, конечно, зато на природе.
Дома у Ирмы всегда толклось много странных и интересных людей: актёров, фотографов, музыкантов и тусовщиков без определённых занятий. Здесь пахло табаком, кофе и странными экзотическими пряностями, которые Ирме привозили знакомые иностранцы.
На стенах висели приколотые булавками к обоям фотографии. Много было снимков самой Ирмы: с репетиций, со спектаклей, с микрофоном на сцене какого-то клуба, в песочнице с бородатым мужиком и с батареей бутылок на переднем плане. Ирма в купе поезда, Ирма за барной стойкой, Ирма в обнимку с Цоем. Отдельно в рамке висел её большой портрет, где она сидела в полутьме, и свет падал на неё сбоку и сзади, создавая свечение вокруг её головы, похожее на нимбы святых.
– Мой сосед Макс снял, – сказала Ирма Тёме, показывая на портрет.
Тёма кивнул. Портрет был хороший. И вообще ему у Ирмы очень нравилось.
– Можно? – спросил он, беря гитару.
– Давай, – ответила Ирма. – Играешь?
Тёма подстроил гитару и сыграл пьесу Баха.
– Здорово, – сказал Ирма. – Я так не умею.
Тёма поднял голову и увидел, что Лиза с интересом смотрит на него.
– Только классику играешь? – спросила она.
– Нет конечно! – ответил Тёма. – Рок, джаз. Больше люблю джаз.
И он сыграл им Autumn leaves. С оттяжечками, с ритмической пульсацией, с чувством. Сыграй он так на экзамене, его бы взяли. От воспоминаний об экзаменах ему стало неловко. Как он облажался! Почти год прошёл, а ему до сих пор стыдно. Конечно, можно было пойти учиться в заведение попроще, но он не хотел. Aut Caesar, aut nihil, как говорил не самый симпатичный из римских императоров Калигула. Или всё, или ничего.
– Ты крут, – сказала Лиза. – Где-то учишься музыке?
– Уже нет, – ответил Тёма. – Или ещё нет. Школу закончил, а в училище не взяли. Завалил вступительные. Посоветовали заниматься, набираться опыта, впечатлений и пробовать на будущий год.
– А мне кажется, что ты очень здорово играл, – сказала Ирма.
– Это только сегодня, – улыбнулся Тёма, смотря на Лизу. – Только сегодня.
Он набрался храбрости и попросил у неё телефон. Она, смеясь, дала. Тёма позвонил ей на следующий день. Они начали встречаться, если так можно было назвать их странные отношения.
Лиза стала для Тёмы окном в новый мир. Она водила его на квартирники, знакомила с музыкантами, фотографами, бородатыми философами в возрасте хорошо за тридцать. Тёма пил с ними вино в прокуренных коммуналках, ездил автостопом, ночевал на флэтах, где всей мебели было – накиданные на пол матрасы.
Он перестал стричься, и его средней длины причёска через пару месяцев превратилась в творческого вида лохмы, которые ему страшно нравились, а у работников милиции будили смутные подозрения.
Лиза много ему рассказывала о себе. Говорила, ничего не скрывая, это создавало у Тёмы ощущение безграничного доверия и близости. Он узнал, что с пятнадцати лет у неё был любовник, музыкант, намного старше её. Он инициировал её, ввёл в мир свободной любви, музыки и наркотиков. Через четыре года бросил. Собирая осколки своего мира, она порезала руки – на её левом предплечье было два больших поперечных шрама. Это называлось попиленные вены. В её среде такое не редкость, потом он часто видел такие.
В мае они ещё раз ездили с Лизой в Холмы вместе с Ирмой и Кэпом. Гуляли по берегу среди сосен, а потом купались в заливе. Бегали по мелководью, брызгались и дурачились.
Кэп влез на огромный камень, поднял руки к солнцу и крикнул:
– Мир вам, люди!
Это звучало как откровение. Этот мир Кэпа был не «мир» с плакатов и конкурсов политической песни. Он был настоящий. Тёма поразился, как много смысла, оказывается, может быть в затёртой истрёпанной фразе.
Они играли в пятнашки в холодной весенней воде, и каждый раз, когда Тёма касался Лизы, или она случайно хваталась за него, чтобы сохранить равновесие, он чувствовал, как через его тело бежит электричество – резким разрядом или мягким течением, поднимаясь вверх по позвоночнику, уходит куда-то в макушку и наполняет его ощущением полного безоговорочного счастья. Пожалуй, тогда он первый раз осознал, что любит её, что это не просто симпатия, не просто влечение.
Потом, вечером они пили чай у Ирмы дома. Лиза сидела, закутавшись в плед, счастливая и умиротворённая, а Тёма смотрел на неё с такой нежностью, что только слепой бы не заметил, как он влюблён.
– Воздух чувствуете, какой, а? – спросил их Кэп, стоя у открытого окна. Он закрыл глаза, вдохнул запах свежей листвы и улыбнулся. Он был пьян одним этим запахом.
Тёма удивился тогда, что сам не пьянел от него раньше, понадобилось встретить Лизу, чтобы рядом с ней этот запах и эти сумерки, эта тишина и стрекот кузнечиков стали такими значимыми и счастливыми.
– Ты хорошо улыбаешься, Тёма, но всё время молчишь, – говорила ему Лиза. – Ты – хороший. Был бы ты постарше, может быть, у нас что-то и получилось бы.
Она была старше его, но дело было не только в возрасте. Разница в шесть лет с Ирмой им почти не ощущалась, разница в два года с Лизой была пропастью. У них был слишком разный опыт. Он был для неё только мальчиком-пажом.
Она проводила с ним дни, а к ночи её начинало тянуть на приключения. Она могла пойти в бар на крышу Европейской, а потом позвонить Тёме под утро совершенно пьяной или поехать ночевать к старому приятелю – музыканту Грише, которому недавно стукнул тридцатник.
– Не провожай меня, – говорила она и уходила, оставляя Тему мучиться от ревности.
Он ехал домой, гасил свет в комнате, чтобы родители думали, что он спит, а сам сидел и смотрел на часы, стараясь не думать, с кем сейчас Лиза и что она делает. У него не очень получалось, ему чудилось, что он слышит, как она тяжело дышит и стонет в чьих-то объятиях, и он сжимал до хруста кулаки и кусал губы. Твёрдо решив забыть её и никогда больше не видеть, он засыпал и видел её во сне – нежную и светлую, как в тот вечер в Холмах.
На следующий день он звонил ей с твёрдым намерением сказать «прощай», слышал, как она говорила в трубку: «Ой, Тёма, здорово, что ты позвонил!» – и неожиданно для себя говорил: «Лиза, я так по тебе скучаю».
Однажды, когда они пили кофе в Гастрите, в кафе зашли двое: длинноволосый парень и сексапильная девушка в коротком платье. Девушку Тёма видел раньше на Невском в компании панков, а парень был ему незнаком.
– Видишь того брюнета рядом с Вороной? – тихо спросила Лиза, показав глазами на парня с волосами до лопаток.
– Когда мы познакомились, ему было шестнадцать. Представляешь, был такой домашний мальчик, а его угораздило в меня влюбиться.
Тёма рассматривал парня, его длиннющие волосы, руки все в феньках, вытертую кожаную куртку, рваные голубые джинсы. Он давно был гражданином в том мире, где Тёма ещё получал вид на жительство.
– Правда, сдуру я с ним переспала, – добавила Лиза. – И у него тогда совсем крыша поехала. Бредил мной, бедняжка. А когда понял, что я его не люблю, хотел прыгнуть с девятого этажа. Родители его еле удержали. Потом он в дурке лежал. А сейчас, смотри, бодрячком.
Когда Тёма приходил домой, он вспоминал, что есть ещё другая жизнь, что надо готовиться к поступлению, по-хорошему надо бы играть каждый день часа по четыре. Он брал гитару, доставал ноты этюдов Черни, но через некоторое время замечал, что он играет Отель Калифорния и вспоминает, как весной собирал с Ирмой в её маленьком садике прошлогодние листья, а из открытого окна звучали Eagles. Лиза бегала по саду, подбрасывая к неудовольствию Ирмы листья в воздух. Они падали Тёме на голову, сыпались за шиворот. Он, улыбаясь, вытряхивал их из-под рубашки, а Лиза звонко хохотала. Потом она положила руки им на плечи, и они стояли втроём, обнявшись, и смотрели, как ломкая высохшая листва сгорает в оранжево-красном пламени костра, наполняя сад дымом – бело-сизым и горьковатым. С тех пор этот запах всегда напоминал Тёме о ней.
А в конце июля они сидели втроём на новой квартире Ирмы. Было около двух часов дня, за окнами светило солнце, во дворе галдели дети. Пахло нагретым бетоном. Тикали настенные часы, заполняя длинную паузу в беседе. Шевелиться и разговаривать было лень.
– А давайте поедем в Ригу, – вдруг сказала Лиза. – К Ленке.
Ленка была подругой Ирмы. Её родители лояльно относились к странным знакомствам подруги дочери, и у них всегда можно было остановиться.
– Не-е-е-т, – протянула Ирма. – Не хочу. Мне лень.
Лиза перевела взгляд на Тёму.
– Поехали, – согласился он. Если бы она позвала его в холодные ады, он бы, наверное, тоже пошёл с ней, не раздумывая.
Он заехал домой, собрал рюкзак и вечером встретился с Лизой у железнодорожных касс. Они купили билеты прямо перед отправлением, прошли по платформе, вдыхая запах угольного дыма – запах дороги, показали билеты проводнице, крепкой белобрысой девке, как-то втиснутой в форму на размер-два меньше, чем нужно, и зашли в вагон. Они выпили чаю, почти не разговаривая. Их соседи по купе, мужчина и женщина лет под тридцать, очень тихо, по-питерски изредка обращались друг к другу, а через полчаса и вовсе легли спать. Тёма погасил свет и сел рядом с Лизой, глядя, как за окном мелькают станции.
Они сидели так минут десять, а потом Лиза развернулась к Тёме и придвинулась очень близко к нему.
– Что-то мне совсем не хочется спать, – сказала она полушёпотом.
В её глазах Тёма заметил блеск. Это была ночная Лиза.
Она обняла Тёму, провела ладонью по его волосам, коснулась губами его уха, шеи. Её руки скользнули ему под рубашку. Он почувствовал, как её ногти легко пробежали по его коже, и вздрогнул.
Ему вспомнился тот длинноволосый брюнет. Представилось, как он стоит на подоконнике девятого этажа, готовясь прыгнуть. Тёма отодвинул её руки и сказал:
– Ты знаешь, я люблю тебя.
– Знаю.
– Для меня это серьёзно, Лиза. Я не могу делить тебя с другими. Просто не могу. Или я или все остальные.
– Aut Caesar, aut nihil? – процитировала она его любимую латинскую фразу.
– Да.
– Тогда получай свой nihil.
Она встала и начала шарить по полке в поисках куртки.
– Куда ты? – спросил Тёма.
– Пока в вагон-ресторан, может, кто захочет меня угостить. А потом посмотрим – ночь длинная. Не все такие щепетильные, как ты.
Она вышла, хлопнув дверью.
– Кретин, – сказал себе Тёма. – Конченый дебил.
Он ударил кулаком в стенку. Заныла костяшка. Сосед, мирно спавший на своей койке, сказал «у-у-у» и перестал сопеть.
Поезд затормозил, Тёму слегка вдавило в стенку, потом качнуло в обратную сторону. Они остановились. Кто-то прошёл по вагону, открылась дверь в соседнем купе. Тёме представилось, как Лиза выходит на станции, идёт в вокзальный буфет и там напивается в хлам. Ему потребовалось значительное усилие, чтобы не начать раскручивать цепочку ужасных событий, которые последуют потом. Захотелось выйти в коридор и поискать её. Он остался лежать. Вагон дёрнулся, лязгнула сцепка, и они поехали.
Читать бесплатно другие книги:
