Кольцо князя-оборотня Лесина Екатерина
– Ей так сподручнее.
– А Эльжбета Францевна разве не запрещает?
– Запрещает, конечно, да только за ней разве уследишь. Элге у нас птица дикая, вольная.
– Они с сестрой совсем не похожи друг на друга.
– Не родные потому что, – отозвался Алексей.
Тропинка вилась узкой девичьей лентой, потерянной среди зарослей сухой осоки и белого мха. Федор начал уставать, но признаваться и уж тем более просить об отдыхе не собирался. У него еще раньше появилось подозрение, что Алексей выбрал эту дорогу специально, желая продемонстрировать заезжему гостю, насколько тот слаб и неприспособлен к жизни на болотах.
– Ядвига – родная дочь Эльжбеты Францевны, а Элге – воспитанница, ее матушка у цыган выкупила и растила вместе с Ядей.
– А вы? – Вопрос был крайне неприличен, но вполне соответствовал и месту, и характеру Алексея.
– Я? Я тоже не родной. Мой отец женился на Эльжбете Францевне, будучи вдовцом. Эльжбета Францевна – единственная мать, которую я знаю и которую люблю. Потому всякий, кто задумает каким-либо образом причинить матушке вред, будет иметь дело со мной.
Это было предупреждение, откровенное и не прикрытое маской вежливых слов и изысканных выражений. Что ж, так, пожалуй, даже лучше.
– Похвально. Надеюсь, мой приезд не причинил неудобств?
– Что вы, вам все безумно рады.
Федор не поверил.
Тропа вывела на дорогу, грязь и вода остались за спиной, и конские копыта весело застучали по твердой, укатанной до состояния камня земле. Раздражение улеглось, более того, Луковский ощутил прилив симпатии к дикарю, когда тот сообщил, что дальше можно и верхом.
До деревни добрались споро. Федор и сам не знал, что именно он ожидал увидеть, но, во всяком случае, не черные, наполовину вросшие в землю дома, с окнами, затянутыми какой-то мутной пленкой, неприятной даже на вид. Во дворах грязь, похожая на то давешнее болотное нутро, в грязи, суетливо разгребая желтыми лапами землю, колупаются куры. Заборы худые, дырявые и некрашеные, поражающие своей убогостью и никчемностью, такой забор не то что на коне перескочить – перешагнуть можно. Где-то на окраине трубно замычала корова, и взбудораженная ревом грязно-белая курица, суматошно захлопав короткими крыльями, бросилась под копыта Нерону. Конь взвился на дыбы, и Федор, расслабившийся и уверенный, что уж в деревне-то ему ничего не грозит, вылетел из седла прямиком в пахнущую навозом и болезненной осенней плесенью грязь.
– Черт!
Проклятая несушка замерла аккурат перед самым лицом Луковского, в круглых птичьих глазах плескался живой ужас, красный гребешок подрагивал, дрожали и грязные перья на тощей шее птицы.
– Пшла вон!
Федор поднялся, чувствуя себя последним дураком, а курица, вытянувшись в одну худую белую линию, истошно заорала. Этот ее крик окончательно вывел Федора из равновесия. Тварь издевается над ним, тварь… Додумать он не успел, сзади грохнул выстрел, и несчастная птица взорвалась красно-белым шаром. К горлу подступила тошнота. Белые перья, кровь и черная, словно уголь, словно вороново крыло, словно волосы Элге, земля.
– К беде! – Алексей спешился. – Плохая примета, когда курица петухом кричит.
– Что?
– Примета, говорю, плохая. Беду кличет, в какую сторону заорет, в ту и беда явится. – В руке дикаря дымился револьвер. – А еще говорят, будто они на ведьму указывают. Или ведьмака.
Федор с отвращением посмотрел на птичье тельце. Какие ведьмы, какие ведьмаки, он по горло уже сыт местными сказками, и Алексей хорош, вместо того чтобы Нерона поймать, по курам стреляет. Варвар потер тонкий шрам над левой бровью и, вздохнув, поинтересовался:
– Не ушиблись?
– Нет. Не подскажете, где здесь можно умыться?
Луковский уже смирился с тем, что костюм безвозвратно испорчен, но вонючая корка земли на руках раздражала неимоверно. Надолго ему запомнится эта поездка. Умываться пришлось ледяной водой, чуть мутноватой и странно пахнущей, пить такую Федор не осмелился бы, а вот для мытья вполне сгодилась. Местный староста отнесся к появлению нового хозяина совершенно равнодушно, а его жена, дородная и некрасивая женщина, отрядила мальчишек ловить Нерона.
– Волки не беспокоили? – поинтересовался Алексей у старосты. Тот лишь вздохнул. Видать, к волчьим набегам здесь успели привыкнуть и переживали их точно так же, как издревле переживали недород, ранние заморозки или засуху.
– Что на этот раз?
В отличие от Федора, которому все было внове, варвар в деревне чувствовал себя точно рыба в воде. Вроде и повода для гордости особого не имеется – хозяйством пристало заниматься управляющему, а человеку происхождения благородного надлежит лишь контролировать этого управляющего, чтобы вконец не проворовался – а все одно злость разбирает.
Староста Алексеев вопрос обдумывал долго, пережевывал, точно табак, и эта его неспешность окончательно выбивала из равновесия.
– У Маланьи-вдовы, – наконец соизволил ответить мужик, – кобеля порвали. Хороший был кобель, справный, брехливый токмо. А у Афанасия корову зарезали, он в дом загонять не стал, и без коровы-то развернуться негде, в хлеву же крыша совсем худая. Я ему говорил, так не послушал же, а теперь плачется…
Староста покосился на Федора, по всему было видно, что мужик ждал от нового хозяина каких-то действий, а Луковский совершенно не представлял, как ему надлежало действовать. Подумаешь, корова, ну, сожрали, и Господь с ней, не человек же.
– Пусть Афанасий завтра подойдет, я Митрофану скажу, чтоб денег дал. Только предупреди, если и новую не убережет, то придется ему деньги возвращать. Понятно?
Каждое слово Алексея староста встречал важным кивком, лохматая борода, цвета сухого болотного мха, подрагивала в такт.
Когда наконец мальчишки привели Нерона, голова Федора уже трещала от разнообразных сведений, начиная со строительства мельницы и заканчивая распашкой каких-то дальних лугов. Больше всего Луковского донимала непонятная и неприятная осведомленность Алексея в местных делах и собственная, его, Федора, беспомощность. А еще староста почтительно величал варвара князем, и преданно заглядывал в глаза, точно собака, признавшая хозяина единожды и на всю свою недолгую собачью жизнь.
Плевать на старосту. Плевать на всю эту деревню вместе с ее домами, заборами, безумными курами, которые безо всякого повода бросаются под копыта коню. Федор придирчиво осмотрел Нерона, мальчишки говорливой стайкой замерли в отдалении, видать, мучило любопытство, хотелось поглядеть, как барин с конем управляться станет.
– Домой? – Алексей цыкнул на мальчишек, и те с раздражающе-радостным визгом прыснули в стороны.
– Княже, – староста вышел к воротам и, поклонившись до земли, совсем тихо, Луковский едва расслышал сказанное, добавил: – Вы уж накажите, чтоб больше не ходила. Боятся ее люди, как бы беды не случилось.
– Вот ты и следи, чтобы не случилось! – рявкнул Алексей. – Для того старостой поставлен!
Назад возвращались по дороге, вышло и в самом деле дольше, но не в пример удобнее. Кони резво неслись вперед, а Федор обдумывал, как объяснить дамам – ежели его кто увидит – свой непрезентабельный вид. Ну не рассказывать же, в самом-то деле, о глупой курице и позорном падении из седла. Алексей всю обратную дорогу мрачно молчал, а вопрос Луковского о последней просьбе старосты просто проигнорировал.
В дневном свете дом походил на крепость, сошедшую со страниц одного из рыцарских романов, столь любимых неяснейшей Елизаветой Петровной. Блекло-серые стены, плоть от плоти болот, грелись на вялом осеннем солнце, грубый камень создавал иллюзию надежности, убивая саму мысль о комфорте. Сплошные строгие линии и никаких излишеств: ни изящных колонн в греческом стиле, ни радующей взор лепнины, ни балюстрады или витражей, ни даже статуй в саду. Впрочем, сада тоже не имелось. Федор уже решил, что всенепременно приведет дом да и все поместье в порядок. И сад разбить прикажет, и оранжерею выстроить, и цветные стекла из Петербурга выпишет.
– Уже на свой лад перестраиваете? – поинтересовался Алексей, былая мрачность схлынула, дикарь вновь улыбался. – Чтоб как в столице, красиво, изящно, со вкусом…
– Полагаете, не стоит?
– Отчего ж, стоит, если у вас лишние деньги имеются. Тетушка покойная, пусть земля ей будет пухом, надеялась на крепкую мужскую руку и состояние. Только, видно, нету больше состояния? – В рыжих, точно лисий мех, глазах Алексея плескалось веселье.
– С чего вы решили?
– Полагаю, – дикарь зевнул, – лишь полное банкротство способно заставить человека, привыкшего к комфорту, променять бурную столичную жизнь на тихое прозябание в нашей глуши.
– А вы проницательны… князь… – Федор специально использовал старый титул, чтобы хоть как-то задеть соперника.
– Бог с вами, Федор Андреевич, какой из меня князь, негоже вам, человеку образованному и жизнь повидавшему, повторять вслед за чернью всякие глупости. Так и в оборотня поверить недолго.
– А я уж было подумал… – Федор решил, что непременно выяснит все про эти самые «глупости», раз уж Алексей не желает отвечать прямо. Пусть дикарь смеется, пусть издевается, но хозяин-то здесь не он, поместье принадлежит графу, и деревни тоже, вместе с крестьянами и всеми их нехитрыми крестьянскими проблемами. А князь… был князь, и не стало, закончилась его вольница.
Вернувшись в дом, Федор с удовольствием констатировал – багаж привезли и даже частично разобрали. Бог с ней, с перестройкой дома, а вот дополнительных слуг нанять надобно.
Элге возникла словно из ниоткуда. Луковский готов был поклясться – в дверь она не входила, но вот же, стоит посреди комнаты, оглядывается с любопытством, а хозяина точно и не видит. Она некрасива, но отчего ж так сложно отвести взгляд от этого лица? Черные брови вразлет, черные глаза, точно глубокое ночное небо, высокие скулы и крупные, резко очерченные губы. Женщина-птица. Как сказал Алексей? Вольная? Не вольная, дикая она, недоверчивая, слово поперек скажи – и улетит, упорхнет, не обернувшись.
Но что она делает здесь? В его комнате? В комнате мужчины? Это ведь неприлично, а если узнает кто?
– Как съездили? – Голос у нее оказался мягким. Как есть птица. Сирена, завлекающая путников чарующим пением своим.
– Спасибо, хорошо.
Она задумчиво погладила черную косу, а Федор все смотрел и смотрел. На что? На руки, худые, с тонкими «музыкальными» пальцами, на выпирающие ключицы и длинную шею, на платье. Бедное, без кружева и вышивки. Правильно, она же воспитанница, значит, и одевают хуже, чем Ядвигу.
– Князь злой приехал. – Дерзкий взгляд молодого графа девицу не смутил, она словно и не видела ни взгляда, ни самого Федора, сама с собою беседовала. – Недоволен чем-то.
– Волки корову загрызли.
– Корову? Это плохо. Корова – кормилица, она молоком поит, без нее не выжить. – Элге подошла к окну. – Сегодня я никуда не ходила. Они считают, что я виновата.
– Кто считает? – Федору было не по себе, он никогда не беседовал с молодыми девушками об убитых волками коровах, да и ни одна из знакомых ему девиц не вела бы себя столь неприлично.
– Крестьяне. – Элге дотронулась до толстого мутного стекла. – Они считают меня ведьмой. А вы?
– Я?
– Вы. Вы не считаете? Простите, что я так говорю, матушка часто упрекает меня за неподобающие речи, но мне очень, ну просто очень нужно знать… А вы приехали из столицы, видели много… Скажите, я – ведьма?
Лихорадочный шепот околдовывал, а глаза… Темные, точно перезревшая вишня, и такие беспомощные… В ее глазах таился целый мир, и Федор жаждал стать частью этого мира, остаться в нем навсегда.
– Я – ведьма?
– Вы… – В пересохшем горле першило. – Нет, что вы, вы – не ведьма, вы… птица! Дикая птица…
Элге отвернулась, и мир, сотворенный ее глазами, исчез.
– Я чем-то вас обидел? – Федор готов был вырвать свой поганый язык, хотя и не знал, что же такого обидного сказал.
– Нет, что вы… Князь… Он тоже говорит, будто я на птицу похожа.
– Князь?! Князь, князь, князь… Я только и слышу целый день про князя!
Его неожиданная и некрасивая ярость разбилась о спокойствие Элге и, смирившись с поражением, улеглась у ног девушки.
– Алексей, он странный. Он злится часто, но он хороший, заботится о нас, и матушку любит, и Ядю.
– А почему князь?
– Титул такой. Его отец князем был, а потом титул отобрали вместе с замком за то, что Наполеону помогал.
– Предатель! – Федор глупо обрадовался, что его неприязнь получила хоть какое-то, пускай призрачное, оправдание. Тот, кто поддерживал Наполеона, предатель, а, следовательно, Алексей – сын предателя!
– Нет. – Элге склонила голову набок, любуясь чем-то за окном, Луковский глянул, но увидел лишь толстое стекло, расцвеченное яркими пятнами. – Он хотел свободы для крестьян. Он полагал, будто раб не приносит пользу государству, а французский император обещал свободу.
– Для крестьян?
– Конечно. Дядюшку Анджея лишили и титулов, и земель. Если бы он поступил по-другому, то Алексей сейчас был бы хозяином Белой Крепи. Крестьяне помнят и уважают его. Он – достойный человек, только очень рассердился, когда узнал, что бабушка Мария завещала все не ему, а вам. Знаете, она тоже не могла простить зятю того поступка, ее муж сражался в царских войсках и был ранен. А сын вообще погиб, она всю оставшуюся жизнь обвиняла в этом дядюшку Анджея, хотя и радовалась, что Белая Крепь не ушла из семьи, поместье передали дедушке за воинские заслуги.
– Подожди. То есть сначала Крепь принадлежала отцу Алексея? А после войны перешла во владение его тестя? – Запутавшись в родственных связях, Федор растерялся. Значит, вот как объясняется странная неприязнь дикаря, выходит, Луковский вольно или невольно посягнул на то, что Алексей считал своим по праву?
– Да. – Элге тонким пальчиком чертила невидимые узоры на стекле. – Мы думали, что после бабушкиной смерти Алексей получит Крепь, других родственников у нее не было, а оказалось…
– Оказалось, что были.
– Вот именно. Князь, когда услышал, едва не умер с горя, Белая Крепь многое для него значит… Он Волчьей печатью к княжению приговорен, они помнят…
– Кто?
– Люди, – прошептала Элге. – И волки. Бабушка Мария тоже знала, но она ненавидела Алексея. Ее сын, который сражался за родину и царя, умер, а сын Анджея, предателя, помогавшего французам, жил. Она не могла допустить, чтобы к нему еще и поместье вернулось. Понимаете? – Элге неожиданно обернулась и, схватив Федора за руку, торопливо заговорила: – Я пришла попросить, я объяснила, специально рассказала, хоть князю и не понравится, если узнает… Уезжайте! Пожалуйста! Оставьте ему хотя бы иллюзию власти! Вы ведь привыкли к столице, а у нас скучно и тяжело. Уезжайте, пожалуйста!
– Не могу. – Ее пальцы были холодными, но обжигали сильнее огня. – Не могу, моя птица. Я бы уехал, клянусь, но не могу! Некуда!
В черных глазах зарождалась буря – возмущение, обида и еще нечто чудесное и вместе с тем смертельно опасное. Но один-единственный взмах ресниц, и буря умирает.
– Тогда… пожалуйста… Пощадите его!
– Ради чего?
– Ради… Ради себя самого пощадите.
Элге исчезла столь же неожиданно, как и появилась. Вот она была, и холодные пальцы дрожали в его ладони, и вот ее уже нет, лишь тонкий, на самой грани восприятия аромат напоминает о ее присутствии.
Охотник
Декабрь
Прошло три недели с того момента, как он очнулся на чертовой лавочке, понимая, что потерял все. Или почти все – после кровавого и разорительного сражения Егору удалось-таки отстоять фирму. С жильем дело обстояло хуже – подонки успели продать все три квартиры. И Юльку не вернули. На все вопросы Альдова в милиции был один ответ – мы работаем. Егор тоже работал – до отупения и дикой головной боли, когда оставалось единственное желание – доползти до кровати и уснуть. Сон приносил облегчение, но наступало утро, и все начиналось снова.
Альдов напряг службу безопасности и нанял пятерых детективов. Служба, потоптавшись на месте, развела руками, расписываясь в собственной некомпетентности. Четверо из свободных стрелков, переварив аванс, вежливо отказались от дела, а пятый… Пятый оказался упрямым парнем, но Егор уже ни во что не верил, хотя и продолжал платить деньги, чисто по привычке. Вчера парень сказал, что, кажется, напал на след, еще неделя, и он предоставит отчет.
Еще неделя.
Осталось прожить еще неделю.
Ведьма
Сентябрь
За эту неделю я многое о себе узнала. Я – ленива, равнодушна, неблагодарна, лжива… Это все Виктория, с самого начала она твердила, что нужно думать о духе, но мое проклятое тело сопротивлялось. Оно требовало отдыха и горячей воды, и чтобы мышцы не болели, и не стоять над грядкой часами…
Наблюдает. Нельзя ее провоцировать. И, вцепившись в тяпку, точно она могла чем-то помочь, я склонилась над грядкой. Рядом неумело орудовала тяпкой Юлька, комья жирной земли летели в стороны, а она, точно не замечая, что попадает не только по сорнякам, но и по капусте, упрямо двигалась вперед. Наверное, так и надо, делать и не думать о том, что делаешь.
– Устала.
– Я тоже устала. Все жду, когда мама приедет… А она, говорят, не приедет теперь… Говорят, болела-болела и умерла…
Юля всхлипнула. Если бы у меня была такая дочь, я ни за что не бросила бы ее в подобном месте. Наверное, этой женщины действительно нет в живых. Детей нельзя оставлять без присмотра, иначе ангелы заберут их к себе.
– Тебе сколько лет? – Раньше я не задавала ей вопросов, не принято, но сегодня вдруг захотелось.
– Четырнадцать. Нет, уже почти пятнадцать. Я взрослая.
– Конечно. – Все пятнадцатилетние девушки считают себя взрослыми, это правило практически не имеет исключений. Когда-то и я гордилась своей «взрослостью». – А где твоя мама?
– Не знаю. Она спрятала меня здесь, чтобы папа не нашел. Мы убежали.
– Он обижал вас?
– Он много грешит, за это душа его будет гореть в аду. Как ты думаешь, если я буду молиться, то Бог помилует папу?
– Обязательно.
Бог милосерден. Он не станет обманывать эту чудесную девчушку, Он не имеет права обманывать.
– Знаешь, а я по нему скучаю. Когда мама вернется, я попрошу, чтобы она позвонила, если папа узнает, что с нами все в порядке, он не станет волноваться.
Киваю, соглашаясь, я бы и сама позвонила, но здесь не было телефона.
Здесь вообще не было ничего, кроме работы, молитв и ежедневной исповеди.
Охотник
Декабрь
Парень не вышел на связь. Егор готов был выть от злости – его снова кинули! Скорее всего, пацаненок решил срубить бабла по-легкому, выпросил «на операцию», а сам смотался. Ни в офисе, ни дома, дверь, перед которой Егор стоял уже полчаса, заперта. На всякий случай Альдов позвонил еще раз. Тишина.
– А вы к Сергею, да?
Альдов обернулся – по лестнице поднималась девушка.
– А Сергей пропал, – быстро залопотала она, – совсем пропал, он сказал, что уедет ненадолго, и пропал. Я жду, жду, а его нету, и в офисе тоже, а дома так пусто… – Девушка вдруг всхлипнула и, точно опасаясь, что вот-вот расплачется, отвернулась.
– Он мне звонил всегда… Каждый день звонил, а вчера нет. Я ждала, ждала, целый день у телефона просидела, а он так и не позвонил… Я знаю, что с ним что-то случилось! – Незнакомка все-таки разревелась и принялась вытирать слезы колючей варежкой.
– На. – Егор протянул ей платок.
– Спасибо. Я вообще-то не плачу, просто боюсь очень, что с ним что-то случилось…
– Уехал он, – буркнул Альдов, – вот и все. Кинул и тебя, и меня и уехал.
– Неправда! Сергей никогда никого не обманывал! Он бы никогда так не сделал! Он… Он… Ему просто помощь нужна!
– А ты кто?
– Сестра.
Только сейчас Егор заметил, что девушка действительно похожа на пропавшего детектива – тот же курносый нос, украшенный россыпью веснушек, те же непослушные волосы, оттенка сухой соломы, те же голубые глаза. Пожалуй, в отличие от брата девушку можно было бы назвать красивой.
– Тебя как зовут?
– Таня. Татьяна. А вас?
– Альдов Егор Мстиславович. И Таня, давай, может, в квартире поговорим? – предложил Альдов. Он надеялся, что у Татьяны имеется ключ, и не ошибся.
– Разувайтесь, тапочки вон стоят. А дубленку в шкаф повесить можно.
Сама Татьяна, стянув голубенькую болоньевую курточку – модную, но слишком легкую для зимы, – осталась в бело-синем свитере, который хорошо подходил к джинсам и совершенно не гармонировал с заплаканной мордашкой.
– Вы идите на кухню… Туда… А мне помыться надо.
Кухню Егор нашел без проблем, да и какие проблемы могут быть, если квартира двухкомнатная стандартной планировки. Он и сам когда-то в такой жил. А кухня здесь очень женская – с занавесочками, разноцветными керамическими банками для всякой всячины и кулинарной книгой на хлебнице. На подоконнике стояла ваза с мохнатой еловой лапой, украшенной блестящим дождиком. Егор сел, прислонившись спиной к урчащему холодильнику.
– Он не мог меня бросить! – заявила с порога Татьяна.
– Не мог.
– С ним что-то случилось? – то ли вопрос, то ли утверждение, а в глазах испуг.
– Не знаю.
– Он ведь на вас работал! Он сам мне говорил!
– А что еще он тебе говорил?
– Ну… – девушка присела на краешек табуретки, – говорил, что у вас дочку украли и вы заплатить обещали хорошо… Он ведь из-за меня ввязался, он всегда за мной смотрел, а сейчас решил, что мне поступать надо, репетиторы и так… А денег нет, а Сергей сказал, что заработает, он хотел, чтобы я в университете училась… – Татьяна заревела с новой силой, и Егор не представлял, как можно остановить этот непрекращающийся поток слез.
– Он не говорил, куда ехать собирается?
Татьяна замотала головой.
– Он оставлял какие-нибудь записи? Бумаги? Диски? – Егор перечислял наугад, во всех детективах, которые так любила Томочка до того, как ударилась в религию, человек перед исчезновением оставлял записку.
– Он… Да… Для вас… Сказал, чтобы отдала…
– Ну так отдавай! – рявкнул Альдов. Девочка послушно притащила запечатанный конверт, внутри которого лежала простая черно-белая листовка, приглашающая на «встречу с пророком и целителем, любимым учеником Великого Мо» Андреем Любятским.
Охотник
Декабрь
За сутки служба безопасности «Агидели», словно стремясь реабилитироваться за прошлый провал, нарыла целую кучу информации об этом новоявленном пророке. Любятский был мошенником, причем мошенником невысокого полета, один из многих… Фотографии, правда, нет, а без снимка не понять, имеет ли Любятский отношение к пропаже Юли. Но Егор выяснит, не сегодня, так завтра. В кармане заверещал мобильник.
– Да? – получилось не очень-то вежливо.
– Егор Мстиславович? Это Таня… Вы сказали позвонить, если… – она снова волновалась и глотала слова. Альдов действительно оставлял ей свой номер телефона, просто на всякий случай, и деньги оставил, он чувствовал себя виноватым перед этой девчонкой.
– Вы меня слышите, Егор Мстиславович? Они звонили! Сказали, чтобы я не искала Сергея и чтобы передала вам… Вам… – Таня запнулась, и Альдов внезапно понял, что она плачет, размазывает ладошкой слезы по лицу и изо всех сил старается не хлюпать носом, чтобы он, не дай бог, не догадался. Татьяна судорожно икнула, видимо, плакала она уже давно. – Сказали, чтобы вы… что вы не выполнили договоренность… Что фирму отобрали, а это нечестно, и… если вы не отдадите фирму назад, будет плохо… вашей дочери будет плохо… а я… Сергея убью-ю-ют… – девушка заревела во весь голос.
– Он жив? Ты разговаривала с ним?
– Да! Он… Он сказал, чтобы… Чтобы вы не лезли… И фирму отдали…
– Твою ж мать!
В кабинет заглянула испуганная секретарша, Альдов махнул рукой, показывая, что все в порядке, и секретарша послушно испарилась.
– Они сказали, – залопотала Таня, – что отпустят Сергея, если я квартиру на них перепишу. Мы сегодня встречаемся и…
– Не смей! – От его вопля чашка с остатками кофе испуганно звякнула, но секретарша на сей раз не примчалась.
– Но Сергей…
– Когда и где вы встречаетесь?
– Сегодня. Через полчаса. Они сказали, что сами приедут.
– Сиди дома и никому не открывай! – скомандовал Альдов. – Я сейчас буду.
Он бы успел, если бы не проклятая пробка, в которой Альдов проторчал почти два часа. Один придурок столкнулся с другим придурком, а остальные вынуждены терять время. Егор же терял больше чем время. Он звонил Татьяне – та не брала трубку, звонил в милицию с требованием послать патруль по адресу, его самого послали по адресу, звонил в службу безопасности, но уже понимал, что и они не успеют.
Наконец машина вырвалась на свободу. На четвертый этаж Альдов взбежал. Дверь, как и в прошлый раз, была закрыта, и точно так же звонок разливался в пустоту, но Егор продолжал трезвонить, пока не распахнулась соседняя дверь.
– Вам чего? – Маленькая, но бойкая, как бойцовский петух, старушка разглядывала его с откровенной неприязнью.
– Таню.
– А вы хто? – Бабулька нахмурилась и поплотнее запахнула полы цветастого халата: красные маки на черно-зеленом фоне.
– Я – друг Сергея.
– Друг, значит? Ну, ну… Я гляжу, много у Сергея друзей-то развелось. И сегодня поднимаюся с сумками, между прочим, а они вниз…
– Кто?
– Так я и говорю, мужики. Двое. Один толстый, что твой кабан, другой худющий да в щетине. И Танька с ними… хорошая ж девушка была, а тут… покраснела да и говорит: «Тетя Зоя, это Сергей за мной прислал. Тут к нему друг еще приедет, так вы передайте…» Это ты, что ли, будешь?
– Я, я, – закивал Альдов. – Что передать-то?
– А ничего! – с ехидцей ответила бабуля. – Не успела она, тот кабанище вниз побег, и Танька за ним.
Вот и все. Опоздал. Егор вышел на улицу. Темнеет. Зима, потому и темнеет рано, он обещал Юльке экскурсию в Париж и еще в Диснейленд, а теперь вот сидит на лавке у чужого подъезда и думает о том, куда бы уехать, чтобы боль не догнала.
Ищейка
Декабрь
Васютка и сам не понимал, какими такими потаенными тропами Сергеич от жалоб на коммунальные службы, которые отказывались чинить крышу Сергеичева дома и вообще работали из рук вон плохо, перешел на сектантов. Сергеич вещал, отравляя воздух кабинета своей любимой «Примой», а Игорю оставалось внимать, изредка вставляя одну-две фразы для поддержания разговора.
– Вот так и живем теперь, – вздохнул Сергеич. – Будем проводить оперативно-разыскные мероприятия… уже проводим. А вообще, думаю, глухой номер, не найдем мы девчонку.
– А место, где они встречались? – Васютка старательно выцарапывал из памяти подробности давешней беседы, к сожалению, времени прошло много и подробности в памяти не задержались.
– Квартира? Так, естественно, первым делом. Глухой номер. Зарегистрирована некая Саверина Анастасия Филипповна, но от этой Савериной ни слуху ни духу. Соседи говорят, будто уже пару месяцев, как исчезла.
– А заявление?
– Некому заявлять. Муж с дочкой погибли в авиакатастрофе, родителей нет, других родственников, похоже, тоже.
– Почему?
– По кочану! – рассердился Сергеич. – Ты, Игорек, еще зеленый, что тот помидор на грядке. Квартира есть? Есть. А это по нынешнему времени деньги не маленькие, на такое богатство враз вся родня слетается. А прежде чем на квартиру претендовать, нужно, чтобы человека умершим признали, для этого сначала заявление подают, потом документы в суд собирают. На Саверину никто заявления не подавал, никому эта квартира не нужна, значит, родственников нету. Логика понятна?
– Понятна, – согласился Васютка. Ему дико хотелось отделаться от Сергеича с его проблемами и забуриться куда-нибудь в столовую, а после купить бутылочку пивка и, завалившись на диван, смотреть футбол.
– Да ни хрена тебе не понятно. Ты, Игорек, хороший парень, только шустрый больно, сначала делаешь, а потом уже думаешь, а надо наоборот. Вот ты подумай, куда эта Саверина подеваться могла.
– Ну… Может, у подруг отсиживается.
– Несколько месяцев? – поинтересовался Сергеич, разминая сигарету. Кончики пальцев желтые от постоянного курения, а ногти обломанные, короткие.
Васютка и сам понял, что глупость сморозил.
– Тогда, возможно, у родных. Поэтому и заявления нету, что родственники знают.
– Ну, допустим. Тогда как в квартиру Альдов попал?
– Кто?
– Альдов, ну, тот бизнесмен, у которого жена дочку увезла.
– Не знаю. – Неожиданно игра в догадки увлекла Васютку. Действительно, как этот Альдов в квартиру попал, если хозяйки нету? Тут несколько вариантов нарисовывается.
– Либо ему ключи хозяйка дала… Хотя нет, не ему – он же шел туда, куда сказали, ну, в том смысле, что сам место встречи не назначал. И взлома не было?
– Правильно. Не назначал, и не было.
– Выходит, хозяйка квартиры дала ключи второму. То есть человек из секты либо очень хорошо знаком с… Ну, как ее зовут? – Имена всегда были проблемой для Васютки, в его памяти без проблем оседали даты, факты и ненужные детали, а вот имена не задерживались.
– Саверина, – подсказал Сергеич. – Анастасия Филипповна.
– Саверина. Значит, эта Саверина связана с сектой.
– Ну, молодец, ну, порадовал старика, сложил два и два… Помяни мое слово, эта квартирка, она недолго будет за Савериной числиться, вот шумок вокруг Альдова поутихнет, и спихнут недвижимость. Глянь ты, снег пошел, ишь ты, давно такой красоты не видел. Новый год скоро…
Читать бесплатно другие книги:
