Приоткрытое окно Туманова Ирина

Женщины – мужчины.

Бабы – мужики.

Все это – наяву…

Дом был огромен. На этажах темно, как на заброшенном судне или старой даче. Лучи солнца сквозь шторы, и паутина с пылью, чехлы на мебели, скрипят ступени. На самом деле паутины не было, чисто, полумрак. Спускаюсь из спальни, распахиваю входную дверь. Врывается морозный день и яркий свет. Такое впечатление, что в доме полночь, а на улице бурлит жизнь. От крыльца до калитки лежит чей-то старый ковер. Зачем он здесь? Стою, не понимая, откуда все эти люди? Становится ясно. Кто-то переезжает в новые места и, чтобы не тащить свой скарб, приволок этот ковер и много банок с помидорами. У крыльца на земле этот ковер, и банки, банки…

Очень много баб. Бабы, бабы, они знают меня и с радостью, как дар, отдают свое нажитое… Очень много мужиков, они красят забор. Почему-то их слишком много, на долю каждого выпало по четыре штакетины, они стоят на табуреточках по всему периметру участка. Понятно, что это рабочие, но почему-то говорят они на немецком языке. Радуюсь оттого, что мне понятен их язык. Проходя мимо, обещаю рабочим, управившись с домашними делами, вернуться к ним, поговорить, поупражняться в стремительно ускользающем из мозгов, но впитанном с детства немецком языке.

Садовник радостно сообщает, что в поселке, за лесом, кто-то продает старые гаражи. Обещаю ему прикупить парочку гаражиков. Он уже взял себе два, кто-то еще хочет два, словно речь идет о бесхозных арбузах. Хожу по дому, смотрю, где перегорели энергосберегающие лампочки. Иду в кабинет, чтобы взять с десяток новых. Там за компьютером сидит наш семейный друг, но почему-то с маленьким ребенком. Он удивленно смотрит на меня с немым вопросом: «Что с этим ребенком делать?» Меня зовут все эти люди и ждут совета. Бегаю по дому с этажа на этаж, бегаю по саду. Иногда ходит рядом мама, которой давно нет в живых.

Во сне четко вижу место, дом, улицу. Новокузнецкая. Я там раньше часто ходила, это несколько правее трамвайных путей. Почему-то в сентябре туда пойду. Вижу отчетливо, как в кино, себя, проходящую через охрану. «Вы к кому?» Объясняю: «Меня очень ждут. Хотят крутить мои песни по радио. Детские и на немецком языке». – «Да, конечно, мы об этом знаем. Проходите». Вокруг очень доброжелательные люди, они берут мои диски. Но у них обед, они пьют чай и жуют бутерброды. Все мне говорят: «Будем, будем крутить!» Я ухожу. Не помню, какой сентябрьский день мне снился. Но сентябрь еще впереди. Надо сходить на ту улицу и в тот дом…

Если стоять на красной аллее, то там, за чужим домом с садом, на самом верху, ближе к дороге, существует иной мир. Если вспомнить, то раньше здесь не было дома, а был просто пустой участок, ландшафт с уступами. Видимо, дом снесли или он еще в войну был разрушен. Немного странно: все дома симметрично красной аллее стоят, а один – нет. Тогда я с подругой через покосившуюся ограду пробралась на этот заброшенный участок. Сидя на солнышке, что-то искали, копоша палочкой в земле. С тех пор много лет снится один и тот же сон. Будто бы там, за забором, чудовищно огромные скульптуры из камня. Они – за тем забором. Огромные, как боги. Во сне я иду туда долго. Сейчас стою и понимаю: там чей-то чужой сад, дороги нет, нет горы и богов. Но они снятся.

Снился сосед по крымской даче. Естественно, во сне мы – молоды и красивы. Оказывается, я ему давно нравлюсь. Мы все время хотим остаться одни. Но люди из разных времен моей жизни всплывают и начинают играть какие-то роли, которые в наш с соседом сценарий не вписываются. Исчезают одни люди, не успеваем вздохнуть с облегчением, как появляются новые, с других страниц прошлого. Видимо, все эти люди реально будоражат не только сон, но и явь. Придумала! Надо, когда они там, во сне, все соберутся, раз – и – резко проснуться. Два – и – всех их прогнать. Но сон становится глубже… Вот уже утро, не помню лица, имена. Но помню, меня любил сосед…

Наблюдаю улицу жизни… Кадры сменяются слишком быстро. Если описывать все ежедневное, получится слишком долго. А если затеять такую игру: выстроить в ряд только зимы, только осени, все лета и весны. Или, к примеру, очень длинное кино про одну и ту же семью, но всегда сезон один: зима…

Так можно проследить забавные аналогии, схемы, похожести и разности. Взрослые стареют медленнее. Щемящее: болезненно быстро растут дети и ты вдруг из мамы, большой и строгой, несущей в руках карапуза, превращаешься в «крошечную» мамулечку, которой искусно манипулирует любимый подросток. Меняются кадры: лето 19…, лето 2001, лето 2013, и ты видишь, что многих почему-то рядом нет. Семья идет по той же улице: автобусы, магазины, кафе. А если вырвать из памяти не только все периоды осени, а лишь совместные поездки за последние годы? Получится каждое лето – по две недели. Взять и показать одну семью на протяжении десяти лет. Вся история уложится в один год, и в одном кино мы увидим улицу жизни…

Он живет совсем недалеко от этой женщины и видит ее непонятную многим жизнь. Что бы она ни говорила, ему нравится. Хотя она может обидеть слишком больно подмеченной реальностью. Очень-очень часто смеется он от сказанного ею, как ребенок, или плачет. Он играет? Зачем?

Говорит, все это умно. Ну к чему ему лгать? Возможно, это только ему так нравится все, что она думает. Сомнения вокруг нее появились еще до рождения. Сомнения не могут без этой женщины жить. Они пропитали воздух вокруг, он измучился разгонять эти бесстыжие существа. Она иногда начинает верить ему, что, подобно хрупкому цветку, хороша в своей худобе и утонченности, своих мыслях необычных и мелодиях незатейливых, но, подобно цветку, временами сникает в сомнениях.

Ему нельзя быть далеко! Цветы не оставляют…

Она, как обычно, вышла из дома, села в машину. Доехала до станции Перхушково, зашла в Дом культуры. Прошла через дверь в зал… и оказалась на пляже в Севастополе. Перенесло. Оказывается, все уехали туда отдыхать…

Они приходят, когда тихо. Разные – веселые и грустные, порой, до неприличия обнаженные. А иногда – нервно покрытые множественными слоями густой масляной краски. Они – наплывают, толкаются… Мешают спать. Еще громче кричат в шуме людской толпы и потоках машин. Им не хватает воздуха… Они молят о невозможном: тишины! Той, первозданной, хотя бы секунды тишины… Они захлебнутся в суете, так и оставшись не услышанными, исчезнут в ином измерении. Они – Мысли, Звуки, Стихи.

И Мы с Вами… Тишины!

Скоро додов среди людей станет больше. Есть просто доды, их и без очков видно прямо на улице. Встречаются люди, которые могут стать додами. Замечаются и люди, которые считают себя додами, но уже никогда не смогут таковыми стать, слишком уж они «облюдели» в недобром и очерствевшем племени людском. Вот «Мозг» взялся объяснить всем, кто же такие доды, чтоб не допустить проникновения додов-самозванцев в мир додов, а людям, которые пока еще могут стать настоящими додами, помочь это сделать. Когда люди находят друг друга – одна история.

А вот когда друг друга находят доды – один сплошной прикол.

Вы в этом сами скоро убедитесь, если будете внимательно читать эту книгу…

Люблю разговаривать с людьми на улице, в магазине, спрашивать совета, сочувственно кивать головой. Меня за это всегда ругают близкие, им, видно, стыдно за мою неожиданную словоохотливость. Ни к чему не обязывающая болтовня порой бывает весьма интересна. Некоторые темы оседают в мозгах и потом еще какое-то время там пульсируют. А вот с гостями, старыми друзьями, родственниками непросто. Лучше молчать.

После последнего прихода гостей я вообще ничего не могла вспомнить… Да и что вспоминать? Кто был? Нет, не была пьяна, я вообще была за рулем.

Научилась все-таки с годами (хвала психологам) выстраивать блоки и защиты… Но чтобы вообще гостей не заметить… А вот на улице поговорить люблю.

Дом – угловой. Фотографирую названия улиц, чтобы уже не забыть никогда. В три, четыре года названия не волновали, мир воспринимался не в перспективе, планах и разрезах, а в крупных деталях. Дерево, двери, балкон, крыша. А что там за забором? Какая разница. Если мама с подругой скрылись за этим забором, то главное, чтобы они вернулись поскорее. Обхожу дом со стороны другой улицы, вижу дыру в заборе. Разумеется, в Германии так не делают, но я лезу в сад. Раньше сад казался мне огромным. Слезы покатились рекой. Ничего не изменилось. Четко вспомнила яблоню. Огромный камень-валун… Бегу, царапая о траву руки и ноги, вглубь к дому. Наши ступеньки. Все заросло. Видны очертания волейбольной площадки. Оказывается, камень-валун закрывал вход в немецкий блиндаж. Мы, дети, тогда нашли там гильзы, патроны, ложки и человеческие кости. Потом приходили полицейские, саперы работали. Жалко, все закрыто. Потягиваюсь, смотрю в окно. Пыль. Паутина. Мы жили на втором этаже. Вон там кухня, спальня, детская. Заросшее крыльцо, тропинка и калитка, в которую уходила мама, а я смотрела на нее из окна. Мне повезло, что сегодня дом заброшен. Дом хранит для меня мое, святое, каждый камушек.

Мне взрослой часто снился сон. Я в своей детской кроватке, не спится. Дверь в гостиную открыта, там свет… Смеются мама, ее подруга и папа. Но мне страшно. Если буду плакать, отругают. Родители не поймут, отчего мне страшно. Напротив, кроватки – камин, там бегают чьи-то глаза, то выше, то ниже… Я прячусь под одеяло, жду. Выглядываю, глаза опять бегают. Они не злые, но жутковато. Дом старый, видимо, это существа из прошлого. Я и сейчас верю, они там были, со взрослыми не общались, приходили только к детям. Утром мама оставляла меня с няней. Она уходила в город по делам, иногда с подругой погулять. Сон или явь? Няня заработалась, ко мне в окно лезет нечто страшное. Кричу, бегу к подоконнику, вижу, что мама с подругой еще не ушли. Выскакиваю на балкончик, кричу, но меня не видят и не слышат. А чудище тащит на крышу, я – падаю – расту – просыпаюсь. Ничего не изменилось. Вот она, крыша, вот оторванная черепица, из-за нее я падала во сне. Вот калитка, где стояла мама и не слышала меня. Сажусь на ступеньку крыльца, поросшего бурьяном. Это было давно, кажется – вчера. Помню все до мелочей. Пахнет булочкой, кофе… Помню. После ужина, когда поет соловей, все пьют чай с яблочным вареньем, летают мошки вокруг абажура…

В детстве мне казалось, что все размеренно. Мама, папа, дом, завтраки, обеды, ужины. Каникулы, выходные и праздники… Время не летит… Послеобеденный сон в детстве – крепкий. Вечность – до обеда, вечность – после дневного сна. Вечность – в вечерние часы. Вечность – когда ты в ночной рубашечке, а мама рядом в постели читает книгу. Сначала – тебе страничку, а потом свое… И ты засыпаешь с привкусом спокойствия и счастья.

Просыпаюсь в тревоге, понимаю, что уже не засну до утра. День кончится, так и не начавшись, не будет никаких запахов, а соловьи устали петь, так и не спев этой весной. Чай не пьют… Некогда. Яблоки-дички, засиженные мухами, не станут вареньем, потому что нет мамы. Нет абажура, круглого стола, хрустящей булки с маслом. Нестерпимо одиноко, проблемно. Хочется, чтобы заботились, чтобы не было телефонов, телевизоров, Интернета. Мама, вернись!

Беру корзинку и нож, бодро шагая по тропинке – в лес. Есть! Прожаренная за лето земля, пропитанная теплым дождем, дает небывалый грибной урожай. Белые, подосиновики. Мчусь обратно показывать трофей родным. С раннего утра – и столько удовольствий.

К обеду готовим плов на улице. Казан, огонь, ароматная баранина, сладкая морковь, рассыпчатый рис. Дрема после обеда. Корабли плывут по Волге. Вечереет… Корабли, как многоэтажные светящиеся дома, врываются в темноту и исчезают в никуда. Красиво. Тишина. Редкие баржи, огоньки. Свет и снова темнота. День и ночь. Дождь, льет дождь. Слышно, как капли стекают с крыши, бьют по откосам вокруг дома. Вдоль тропинок, ведущих к реке, мы установили фонарики, они, как звездочки на южном небе, светят ночным кораблям. Наверное, люди больших кораблей видят эти звездочки-фонарики и благодарны мне. Темные берега, леса, и, вдруг, неожиданно, звездочки…

Велика Волга.

Хорошо и светло становится, когда успокаиваюсь одна в своей комнате. Никаких технических шумов, человеческого гула. Открыто окно. Не холодно, кажется, наконец пришла настоящая весна, хотя снег тает медленно. Проснулись мухи, вчера видела комара. Сегодня первый раз перед закатом слышала пение птиц. Капель даже ночью – значит, наступил устойчивый «плюс». Вдалеке, за лесом, иногда – шум поезда. Рыжий кот обнаглел, требует одну пачку Вискаса за другой. Выгнала его гулять, пусть начинает ловить мышей. Сегодня тревоги нет.

Сегодня, наверное, первый теплый выходной этого года. Даже трудно понять: это запоздалая весна или уже лето. Люди в сапогах и пальто вчера еще смешными не казались, а сегодня это так нелепо… За секунды появились яркие краски… Открытые топы, туфли, исчезли шапки… Но людей слишком много, слишком долго ждали все тепла. Я оказалась не готова к такому потоку на улицах. Гул заполнил всю голову. А лица людей всего лишь в метре от меня стали искажаться в странные гримасы из Королевства кривых зеркал. Скорее всего, люди улыбались, шумели и кричали от нормального весеннего возбуждения.

Сначала я так и думала, просто мне казалось – это я, реальная! А это он – неожиданно возникший, самый желаемый и нежный, загадочный, еще не понятый, но уже с появлением первых стихов уходящий… Это как магия: есть любовь, причиняющая нестерпимую боль, но нет стихов. Появляются стихи, уходит боль, ты исчезаешь в ином пространстве страниц…

Ты и я – это гораздо больше, чем просто мы… Возможно, это те двое, что идут навстречу, обнявшись, по другой стороне улицы, и их путь так не похож на наш. Они пройдут мимо, не разжимая рук. Возможно, это старик и старушка. Не обращая внимания на московскую грязь, выползают на солнышко посидеть плечо к плечу все на те же Чистые или Патриаршие пруды и улыбаются своими морщинистыми лицами всем влюбленным на свете. Или это те, не чужие мне, дети, которым давно уже кажется, что про любовь уж им-то известно все, и лучше, чем мне. Эти дети уверены: они взрослее взрослых и мудрее мудрых. В силу каких-то законов получилось, что моя любовь и мой «ты» оказались близкими и понятными разным людям вокруг.

Джейн лежала на горячем песке, легкая набегающая волна ласкала нереальной теплотой. Вокруг ни души… Глаза закрывались от палящего солнца, но от чрезмерного любопытства иногда подсматривали за течением жизни вокруг. Цветные рыбки пытаются откусить палец, так щекотно. Маленький прозрачный крабик (морской паучок), подумав, что он один на берегу, отважно вышел на охоту, короткими перебежками продвигается от кромки воды в сторону тропических зарослей.

Неожиданно вдалеке показалась пара. Один глаз Джейн плотно притворно закрылся, второй, наоборот, усилил контроль за ситуацией. Красивые люди! Он – хрупкий, высокий, мускулистый, загорелый. Хорошо сложен, мужская сила в плечах и уверенность в походке, светлые, достаточно длинные вьющиеся волосы. Как маленькую птичку, держал он в своей огромной руке ее ладошку. Именно держал, чтобы она не упорхнула, прижимал руку с ладошкой к своему горячему телу. Свободными руками они размахивали и шли нога в ногу очень быстро, молча, но со светящимися глазами и улыбкой. Она – загорелая хрупкая травинка. Прошли мимо. Правый глаз Джейн быстро закрылся, чтобы не смущать чужую любовь. Он был очень молод, красив. Женщина источала здоровье и силу, лишь лицо предательски выдавало возраст. Она не прятала глубоких морщин, смело и мудро смотрела снизу вверх на своего спутника. Нет, он никогда не оставит свою подругу. Только однажды она упорхнет от него маленькой птичкой-душой на остров, на котором они сегодня так счастливы вместе. Джейн поймала себя на мысли, что уже не закрывает глаза, а смотрит пристально вдаль на убегающее за горизонт солнце. Жизнь прекрасна. Чужая любовь – это неизведанная сказка. И как по-разному она приходит и уходит.

То, что с дороги показалось густым перелеском, в действительности было разделительной лесопосадкой между трассой и микрорайоном. Автомобиль стоял у обочины, подмигивая аварийками. Безумствовала весна с остатками жухлого снега, ручьями, кричащими, обнаглевшими птицами и островками грязи. Кое-где на склонах кювета уже проглядывала прошлогодняя трава с первой желтой мать-и-мачехой, ошеломляющей своей желтизной и свежестью зелени. Они, опьяненные этим весенним безумием, каким-то образом оказались рядом с разросшейся развесистой рябиной, без листвы, но с уже набухшими почками. Казалось, сейчас, под напором земных проснувшихся соков, все в природе взорвется, буйная свежая зелень поменяет в доли секунды одну картинку на другую. В висках бешено стучало, они ощущали себя подростками, способными на любые безумства. Сорвать этот весенний поцелуй здесь и сейчас, любить… Постепенно, умиротворенно-успокоенные, они стали возвращаться в реальность бытия. Дорога, машина, они охвачены весной… И в тот момент, взглянув в сторону, увидели несущегося на поводке огромного бульдога и девочку. Весь их сказочный лес, оказывается, и состоял из этих нескольких голых кустов. Огромные блочные девятиэтажки взирали на них с любопытством всеми своими окнами. С другой стороны семенила старушка. Они, как застигнутые врасплох воришки, сползли в кювет, ближе к дороге. Выбравшись, уже не так резво, к автомобилю, посмотрели друг другу в глаза и… рассмеялись. Да, такое не забывается. Кажется, их никто не видел. Ну и увидели бы… Что ж теперь. Оставшуюся часть пути ехали молча, слушая какую-то ненавязчивую музыку.

Они дружат, но с интимом завязали?

Да нет. Они практически не видятся, но оставили интим…

Они офигенно смотрятся вместе… Первые минут пятнадцать-двадцать. Когда начинаешь присматриваться, что-то напрягает. Вот она уже шипит, как змея.

Он начинает отвечать тем же, или, что еще печальнее, подхлюпывать и подскуливать. Хотя его красивый и мужественный внешний вид совсем не подразумевает слез. Но, возможно, ему действительно плохо, вдруг он реально заболел… Но в ней нет ни крохи милосердия, она не знает слов: «жалко», «заботиться», «жертвовать собой (своим временем, развлечениями, пищей, сном) ради…». Что это, эгоизм временный или это навсегда? А как же старики? Да, пока молоды их родители. А животные, а дети. Ведь в жизни все только любовью за любовь… и наоборот. Но это знаю я, а она? И почему он все время плачет? Такой красивый и мужественный. Почему не хочет он трудиться в полную меру своих сил, зачем надеется на влиятельных родителей. Как будет жить дальше?

Они так хорошо смотрятся вместе. А что потом? Всю жизнь держаться за это «хорошо смотримся»? А копни глубже. Жаль, что в них так много эгоизма. Но, возможно, им легко и спокойно. Возможно, это только мне, с моим восприятием жизни, многое непонятно. Легче без жалости и сострадания, думая только о себе, о сиюминутных потребностях, переступая через всех, идти вперед. Я же иногда ползу к своей цели. Они, вероятно, быстрее доберутся до высот или их высота не достигнет даже нулевой отметки? Как знать? Но пока они очень хорошо смотрятся вместе…

Знаете, другие – из такого же теста, порой беспредельно избалованные – мне кажутся и целеустремленнее, и менее эгоистичными. Попадаются среди них воспитанные, способные сострадать, чувствовать не только себя, но и окружающий мир… Так неужели эти двое действительно на всю жизнь созданы друг для друга? Их жизнь – сплошной вулкан, окружающим лучше сматывать удочки и бежать прочь, быть подальше. Но как же они хорошо смотрятся вместе!

Поддерживать отношения с мужчиной только потому, что неплохо с ним смотришься, или в силу того, что он обеспечен, имеет влиятельные тылы, или, к примеру, он хороший врач и неплохо иметь его при себе, или он умеет вкусно готовить, – все это в тысячу раз безнравственней, чем проявление обычного эгоизма. Но надо же и эгоисту иметь силы и мужество говорить «нет!!!». Не тогда, когда тебе стало как воздух необходимо разорвать эти утомительные отношения, а на полсекунды раньше.

Сумасшедший, опять звонил, сказал, что она у него есть, благодарил за это. Как такое может быть, они не виделись тридцать лет. Странно, за час до его звонка она сама почему-то набирала его номер. Но запутавшись в городах, кодах и времени, услышав гудок в никуда, оставила эту затею. Даже забыла на миг, что собиралась ему позвонить. Он об этом так и не узнает, будет думать, что лишь он раз в году набирает ее номер… Да, сказал ей, что сегодня ночь Ивана Купалы. Погрузившись в водное пространство разных широт, они – опять вместе.

Это было давно, в маленьком портовом городишке. Она с мужем приезжала туда каждый год, как на летнюю южную дачу. Уже сложились традиции, привычки, любимые маршруты, пляжи, кафешки, ресторанчики. Казалось, что за холодную долгую зиму все эти места начинали без них скучать. Вкусив теплого моря, набродившись до полного изнеможения, они сели обедать на открытой веранде одного из своих любимых ресторанов. Вид потрясающий. Море, набережная. В порту – огромный пароход. Множество туристов и отдыхающих. Детей, взрослых, местных и приезжих. Одним словом, жизнь летит, наблюдай не хочу. Заказав обед и налив по бокалу местного вина, они расположились поудобнее и с умиротворением созерцали… За соседним столиком возникла еще одна пара. Он был, вероятно, иностранцем с большого парохода, а она, судя по всему, переводчица-гид. Шикарно говорила по-английски, бегло, эмоционально. Очевидно, имела неплохое образование: историю и географию родного края преподносила грамотно, со вкусом. В курортных местах много переводчиков, гидов, но эта мне как-то особенно понравилась. «Молодец!» – подумала я. Даже возникло чувство гордости за отечество. Когда профессионал на своем месте – это так здорово. Знай наших. Раньше, бывало, пасовали мы перед иностранцами. Смотришь на разных теток-кошелок, ну – тюхи-матюхи. Знаний в голове – ноль. Ни вкуса, ни формы, словно они не женщины, а так, приложение к музеям и достопримечательностям нашего уникального края. А тут – есть чем гордиться. Муж быстро переключился на изучение кулинарных способностей местного повара. А я то и дело прислушивалась к жизни за соседним столиком. Они явно привлекали внимание. Девушка светилась молодостью, а он – зрелой мудростью. Я сказала мужу, что, видимо, она не только переводчик для нашего гостя. Мужчины не очень любят прислушиваться, подсматривать и обсуждать! Не все, конечно, но мой муж категорически не одобряет подобного. Но в данной ситуации и он оторвался от трапезы и бросил внимательный и умный взгляд на соседей. Потом улыбнулся и сказал: «Ну и отлично, здорово, что ж в этом плохого». Да и я почему-то рада была чужому, возможно мимолетному, счастью. Хотя как знать… Вот приехал за золушкой принц заморский. Возможно, у них там и нет таких красивых, добрых, умных женщин. Соседка встала и показала спутнику, как хороша в новом платье, видимо только что подаренном. Им принесли вино, он ее фотографировал. Она отличалась от многих своих подруг-соотечественниц еще и какой-то дипломатической сдержанностью, вкусом, тактом. Точно, МГИМО закончила, вот она какая доля женская. Сколько их – одиноких, красивых, умных. Иностранец взял ее за руку, смотрел ей в глаза, пил вино и молчал. Она тоже затихла. Показалось, что и на набережной стало как-то тише. На открытой веранде ресторана – тень и прохлада; над морем и набережной – солнце в зените и зной.

Иностранец полез в карман льняной рубахи и достал маленькую ювелирную коробочку – кольцо. Надев его на грациозно подставленный пальчик, он улыбнулся. Мой муж вдруг сказал, как приятно любому мужчине делать женщине подарки. В особенности если ты не беден, а она так хороша. А для чего он их зарабатывает, эти деньги? Это, собственно, и есть некий символ мужской силы и женской слабости. Мне очень хотелось, чтобы наш герой увез девушку с собой и они были счастливы. Мне очень не хотелось встретить ее с другим гостем с большого парохода в этом же ресторане через год. Мы встретились с ней взглядом и заговорщически улыбнулись друг другу.

Мужчины… Если их делят на однолюбов и бабников, то это неверно. Ни один однолюб не уделяет весь свой внутренний мир ей одной. Порой присутствует еще более сильная, чем у бабников, страсть. Это или любовь к шикарным автомобилям, или влюбленность в некий свой спорт, возможно, охоту, рыбалку… Как часто для художников и музыкантов холсты, краски и звуки затмевают ее, ту единственную, возможно, изначально – музу…

У него всегда было множество женщин. Что в нем такого особенного, нет же, они сходили с ума! Многие знали про существование друг друга, страдали и ревновали. А он – преуспевающий, уверенный в себе, веселый. Да нет, не нахал, даже, пожалуй, наоборот. Добрый, женат, очень внимателен. Но не мог он без них, таких разных… Водоворот, жизнь бьет ключом, он герой…

Она мыслями уже была где-то очень далеко. Ловила машину и собиралась уезжать, оставляя его одного на автобусной остановке.

Тысячи раз он делал то же самое, оставлял их, стараясь не смотреть в те глаза. Оправдываясь, что это не от него зависит, такая, видно, судьба, и тому подобное. И вот, сейчас она говорит ему его же привычные дежурные фразы. А он готов разрыдаться как ребенок, только бы не отпускать ее больше никогда в никуда, в эту чужую и закрытую для него жизнь. Кажется, каждая из тех, кого он так же безжалостно оставлял в ночи, каждая готова была бы стать его женой. А вот сейчас в мужья-то его и не хотят. Она еще будет у него какое-то время, и он сможет говорить ей: «Моя!» Но уж слишком она свободная. Не все грани ее многогранности в силах ему охватить. Такси уезжало в ночь, он еще долго стоял на автобусной остановке.

Она вызывала у него вечные желания. Появлялась… Желание бродило вокруг нее, заполняя любые пространства. Он, как истинный джентльмен, не мог дать этому бурному желанию умереть на корню. При любых, самых нереальных, обстоятельствах он добивался своего. Ее веселила, будоражила такая сексуальная игра. Она придумывала все новые и новые необычные ситуации. Скучная размеренная жизнь вдруг приобрела смысл. Появилась цель. Теперь было понятно, куда идти, для чего наряжаться.

Иногда говорят: «Подумаешь, окружающие, надо и для себя самой выглядеть отлично…» Нет, это абсурд стараться для себя одной! Она – женщина молодая, шикарная, так пусть будет для него… Подумаешь, какая ерунда, ну старше этот сегодняшний герой лет на 15—20. Проверено, таблетку…

Его хотелось. Может быть, от скуки… Нет, он реально выгодно отличался от других мужчин. Был оригинален, нагл, элегантен, его авантюризм подливал масла в огонь. Конечно, в чем-то он – подлец, но женщин не поймешь, не тянуть же за собой скучную амебу. Да и не с ней все эти, плохие по общепринятым нормам, качества он проявлял. Ее он уважал, ценил, хотел, добивался, мучился, в общем, носил на руках. Они даже придумали для себя такую игру, что все его муки, связанные с любовными переживаниями, ниспосланы ему в наказание за предыдущие тяжкие грехи. Кстати, о которых почему-то все наперебой стремились рассказать ей. Она не слушала никого. Зачем… Утром, как на работу, она вскакивала по будильнику, приводила себя в порядок и, выбрав убийственно элегантный или явно эпатажный наряд, неслась к своему дедушке. Да, так и не смогла называть его по имени. Это, в особые минуты, придавало особую пикантность процессу. Иногда он переоценивал свои возрастные способности, и она мчалась на кухню за корвалолом. Говорил, что таких ощущений у него по жизни ни с кем не было. Она удивлялась: такой большой – и не было! Странно.

Совещание в его офисе. Вдруг она промелькнет мимо открытых дверей, изысканная, не вульгарная, сама невинность, божество. Он строго, подчеркнуто сдержанно, скажет сослуживцам: «Извините, мне на 15 минут надо выйти». И возвращается обратно ровно через 15 минут, бледный и взволнованный. Она тихо и элегантно уезжала. Никто не слышал, как безумствовал в ее голове адреналин. Как будто ничего и не было в этой соседней с его кабинетом комнате. Но если эту энергию двух безумных авантюристов выпустить наружу, в офисе бы лопнули все лампочки. Уже дома, уютно расположившись в кресле, она наливала себе бокал вина и загадочно-неповторимо улыбалась. А он, сказав, что совещание окончено, снимал галстук и, глядя в сторону уехавшего автомобиля, закуривал сигарету. Не знал, куда спрятать галстук… И опять ее хотел, дико хотел… Он не мог с ней гулять вот так, не мог… Но гулял. Она его мучила, получая от него все, что ей позволяли наглость юности, неосознанный эгоизм. Таких адских и сладостных летних каникул у него еще не было и не будет. Девочка уедет, подрастет. Для нее все ново, приятно, а остальное – не важно…

Изменятся нормы и взгляды, придет другая эпоха. Будут новые радости, новые запреты… Но оба они будут вспоминать эгоизм плоти, эту силу молодости, желаний, женского торжества и безумия мужского.

Любя такое количество женщин, он успевал о них еще и заботиться. Он не стесняясь говорил: «Мне нужно в больницу к Свете». Целовал на прощание и убегал. Если что-то покупал, то глобально, например сразу трех кур. «Надо завезти девочкам, ведь я теперь с тобой, а жизнь сейчас такая тяжелая». Очень, очень порядочный мужчина.

Обычно он ждал ее на перроне. Стоял у первого вагона в своем стильном пальто, с дипломатом, читал газету. Это случайность, что жили они на одной ветке метро. Здорово, можно было чаще видеть друг друга.

Она работала дальше от метро и появлялась на пару поездов позже.

Чаще была одна, иногда с кем-то из сослуживцев. Они молча ловили взгляды друг друга, остальное – не сегодня. Смысл дня: проехать в метро в одном вагоне – такая вот маленькая тайна. У другого дня тайна будет другая. Они,

тихо раскачиваясь в такт колебанию поезда, смотрели другнадругаповерх головигазет. Наследующейостановке заходила в вагон его жена. Он целовал ее в щеку, брал из рук сумку, они что-то начинали обсуждать. Он продолжал спокойно и тихо смотреть поверх голов и газет. В другом конце вагона ему отвечали таким же все понимающим взглядом.

Через одну – его остановка, она ехала дальше. Им было хорошо и спокойно.

Поболтать по телефону можно будет завтра во время работы.

Ничего не хотелось менять в своей жизни…

Они иногда встречались после работы, просто чтобы прогуляться и поговорить. Им было интересно вдвоем. Одинаково ощущали биение улиц, наблюдали жизнь и испытывали определенную взаимную нежность.

Большого количества времени для прогулок у них не было, иногда весь вечер просто молчали, но это окружающим могло казаться, что они молчат. Внутренний голос говорил непрерывно. Иногда становилось весело, смеялись. Гуляли по бульварам, сидели в парках, ходили вдоль набережной Москва-реки. Слегка обнявшись, держась за хлястики джинсовых брюк, они выглядели как подростки. Хотелось шалить, немного кричать и целоваться под желтым фонарем. Ведь если ты уже взрослый, совсем не значит, что тебе нельзя шалить, например пинать ногой камушек или говорить всем прохожим: «Добрый вечер!»

Вдруг совершенно неожиданно он сделал легкое отталкивающее движение. Нет, нет, не так, чтобы упасть. А чтобы непроизвольно сделать шаг в сторону. Он всегда был необычайно внимателен, и она быстро и верно отреагировала на эту непредвиденную ситуацию. Со стороны могло показаться, что эти двое не вместе. Он ускорил шаг и перешел на другую сторону улицы. Она медленно шла, как и раньше, и даже приостановилась у одной из витрин. В отражении было видно, что к нему подошла девушка, они громко и бурно здоровались. Та не могла перестать удивляться, что видит его в столь неожиданном для него квартале Москвы, он что-то принялся объяснять, дескать по работе и т. п. Незнакомка, распрощавшись, сказала: «Вечером позвоню». Он быстро догнал свою первоначальную спутницу.

«Подруга жены…» Он явно был смущен случившимся. Они тихо шли дальше, молча, как обычно.

Ничего не хотелось менять в своей жизни…

Чтобы не испачкаться в строительном мусоре, они делали это стоя, под болтающейся на потолке, в центре комнаты, лампочкой. Большие газетные листы прикрывали свежеуложенный паркет. Стены еще не высохли. На окнах белели пятна извести. Даже шубу положить было не на что.

Один последний рабочий гвоздь в дверном наличнике и один заляпанный краской табурет. Скоро, скоро это все уберут, и уютная свежая комната заживет новой жизнью. Он был таким спортивным и жилистым, что ухитрялся стоя держать ее на руках, вытворял при этом чудеса сексуального искусства и, не теряя равновесия и самообладания, не забывал об обоюдном удовольствии. Да и она, видимо, родилась в цирке и просто умирала от его выкрутасов, все более и более оригинальных раз от раза…

Ревнует, достает и мучает человек, который на это не имеет ни малейшего права.

Это – шантаж, физический и духовный.

В то время, когда ровесники, бегая по спортзалу, впадают в подростковый период, глазеют (да и не только глазеют) на молодых девчонок, на все готовых ради загранпоездки или сумочки от Gucci, мужчины постарше говорят: «Ах! Какая женщина!» А те, кто помоложе, нагло напирают, требуют любви, готовы доставлять райские удовольствия, носить на руках. Если вдруг простуда, покормить с ложечки. Они устали от глупых малолеток. Они молоды, интеллигентны, тактичны, выдержанны и искусны в любви.

Он почувствовал соперника, как чувствуют бедствие; как приговор. Когда еще ничего не было. И был прав. Они поменялись для нее ролями, теперь один из них должен исчезнуть. И так было у нее с каждым. Пройдет год-два, и кто-то новый ощутит тот же привкус предстоящей разлуки. Ощутит заранее, когда она сама об этом еще не думает. Возможно, мужчины раньше самой женщины чувствуют приближение измены. Уходил один. Появлялся другой. Однажды ей сказал друг, что кое-кто из ее окружения ей небезразличен. Вздор! Сказал за два года до события и не ошибся. Как они это чувствуют?! Тогда тот, новый, был ей незнаком, неинтересен, даже смешон. Но два года спустя действительно вспыхнул костер. А старый друг, горько улыбаясь, ушел.

Любить молодую, юную, красивую – легко.

Любить умную, зрелую, прекрасную – особое искусство.

Не каждый мужчина обладает умением и терпением любить взрослую женщину.