Поверженный демон Врубеля Лесина Екатерина
– И это не нравилось?
– Естественно, это не нравилось. Все сразу решили, что выставка – договорная. Проплаченная то есть.
Стас кивнул: так и есть, договорная и проплаченная. Да и Мишка этого факта не скрывал. Раздражался, замыкался в себе, и, пожалуй, появлялось в нем некое сходство со старшим братом.
– Начались разговоры. Полагаю, его все осудили, сошлись на том, что Мишка – бездарность, но с деньгами… вот только…
Какой смысл убивать? Мишкина смерть ничего не изменила… разве что… бездарность и наркоман? И потому такой странный способ выбран?
– Не уверена, что это кто-то из… художников.
– Гений и злодейство не совместимы?
– Скорее злодейство и лень. Поймите, – Людочке было неудобно вот так стоять, она привыкла двигаться, в движении ей всегда легче и думалось, и говорилось. – Я знаю тех людей исключительно из Мишкиных рассказов. А он не старался быть объективным. Он… рассказывал истории. Получалось забавно, только вот, если подумать… Мишка продавал картины на набережной. Там небольшой такой… не рынок, рынком это назвать не совсем верно. Уличная выставка?
Людмила вертела в руках ложечку. Вспомнилось вдруг, что эта ее привычка к постоянному движению неимоверно раздражала маму. Женщине приличествует сдержанность.
– Приходят одни и те же люди… они знают друг друга… своего рода клуб? Сплетничают, естественно… у кого-то получается торговать лучше, у кого-то хуже… кому-то повезло договориться на портрет… или еще на какое полотно под заказ… кто-то пьет, почти спился уже. Кто-то нюхает тайком… у кого-то жена погуливает, или не жена… любовницы делят гения. В Мишкином изложении все было… смешным. Ненастоящим. Но потом он как-то сказал, что все эти люди – неудачники.
Тяжело рассказывать с чужих слов. Но Стас слушает. Голову чуть склонил набок. И выражение лица сосредоточенное, слишком уж, пожалуй, сосредоточенное. А само лицо некрасивое. Грубые черты. Подбородок тяжелый. Лоб низкий. Нос и вовсе ломан был, и не единожды.
– И в неудачах своих они сами виноваты. Им лень работать. Меняться. Они ждут, что вот сегодня будет идти по набережной великий критик, увидит их работы и поймет, что вот Вася Иванов – он не просто Васятка, но гений современной живописи. Все они ждали чуда, но притом частенько брезговали обычной работой. Скажем, кто-то отказался расписывать кафе детское… мол, бабочки со зверятами – это пошлость. Кто-то отвернулся от рекламного заказа… на деле все это, гениальное, непризнанное, от лени происходит. Так Мишка считал.
– А вы?
– А я никак не считала. Я не берусь судить о людях, которых не знаю, – Людмила заставила себя расстаться с ложкой. И руки скрестила на груди. – Хотя стараюсь и не судить о тех, кого знаю. Но… Мишка говорил, что им просто не хочется брать на себя ответственность. Заказчики ведь капризными бывают. И проще убедить себя в том, что работа недостойна истинного творца, чем десятки раз переделывать… вам лучше у Ольги спросить.
– Ольга?
– Это его невеста. Бывшая, правда.
Стас выглядел растерянным. Не знал? Неужели настолько плохо все было? Мишка редко заговаривал о старшем брате, делал вид, будто его не существует, а Людмила принимала правила этой игры. В конце концов, Стаса и вправду не существовало.
До вчерашнего дня.
– С Ольгой они учились вместе. Потом встречались. Некоторое время она жила здесь… и заявление, кажется, подали. Или собирались подать? Мишка про заявление точно упоминал, а затем… – Людмила нахмурилась, пытаясь вспомнить точно, но память подводила.
Тот разговор ничем не выделялся из прочих, и слушала Мишку она вполуха, занятая собственными проблемами. Или не проблемами, но внезапным романом, на который понадеялась, а он оказался не любовью всей ее жизни, но обыкновенною интрижкой.
– Затем Ольга ушла.
– Сама ушла? – уточнил Стас.
– Не знаю, – пришлось признаться Людмиле. – Мишка сказал, что расстались…
– А почему?
– Я не спрашивала.
– Настолько не любопытна?
– Это его жизнь. И он не любил, когда кто-то слишком уж в эту жизнь лезет.
Стас вздрогнул и лоб потер.
– Ольга, значит…
В подозреваемые записал? А с другой стороны, почему бы и не заподозрить Ольгу? Людмила помнила ее, крупную и очень громкую девушку, излишне экспрессивную, притом что экспрессивность эта гляделась наигранной.
Ольга носила длинные юбки и украшения, гроздья бус и цепочек, связки медальонов. Летящие шали, звенящие браслеты.
Волосы красила в черный, а лицо отбеливала.
И пользовалась яркой красной помадой.
Она много курила, пользуясь мундштуком, потому что только так сигареты вписывались в тонкий ее образ. И говорила громким надтреснутым голосом… скандалила время от времени, всегда страстно, с обвинениями и битьем посуды, угрозами уйти…
Исполнила?
Надеялась, что Мишка следом бросится и будет умолять вернуться? Картинно, красиво, как и положено в театре, которым Ольга считала жизнь. А он не умолял. Забыл.
И шагнул дальше, чем удалось Ольге.
Могла ли она убить?
Людмила не знала.
– Адрес этой Ольги есть?
– Сохранился. Да и у Миши должен быть…
Стас вздохнул и спросил:
– Ты со мной не спустишься? Я дома… давно не был дома… и как-то вот… не знаю, – он провел ладонью по волосам. – Неудобно, что ли?
Неудобно возвращаться домой?
Но переспрашивать Людмила не стала, кивнула коротко и призналась:
– У меня ключи есть. Мишка дал… он уезжал иногда… а цветы поливать надо.
Глава 3
Сошествие Святого Духа
Цветы?
Цветов дома никогда не было, старый кактус, который выживал не иначе чем чудом – поливали его крайне редко, – не в счет. Этот кактус и сейчас стоял на прежнем месте, в углу подоконника, поседевший, раздавшийся в боках и ощетинившийся крупными иглами.
Сухой.
А за кактусом выстроились крохотные вазончики с фиалками.
– Это сенполии, – сказала Людочка, тронув лист. – Миша не так давно ими увлекся… сортовыми.
Мишка и цветы? Почему-то одно с другим в голове не увязывалось. Сенполии, блин… сортовые…
– Здесь есть очень интересные экземпляры.
– Забирай.
– Некоторые довольно дорогие, – сочла нужным предупредить Людмила.
– Забирай, – повторил Стас. – Все равно издохнут…
С квартирой надо что-то решать… оставить, как оно есть? Или продать? Если продавать, то много не возьмешь. Дом старый, планировка неудачная, из трех комнат – одна проходная. Санузел совмещенный.
Ремонт… ремонт делали, но видно, что своими силами. Плитку не тронули, пусть и пожелтела она от старости, а местами и потрескалась. Линолеум перестелили. И обои новые, но уже успели местами выцвесть. Ковра этого Стас не помнит… и кухня, кажется, другой была. Точно другой, белой с глянцевыми фасадами, которые должны были блестеть. Нынешняя – черная, но тоже блестящая.
Блестящие поверхности Стаса раздражали.
В глянце кухонных шкафов отражался он, скособоченный, неуклюжий и лишний в этом доме. Людочка и та смотрелась гармоничней.
Она огляделась.
Покачала головой, увидев в мойке грязные тарелки…
– Это не я, – сказал Стас, которому вдруг стало стыдно, хотя к тарелкам он точно никакого отношения не имел. Он в квартиру и не заглядывал. Документы и те поверенный искал.
– Я помою, а то завоняются… и холодильник разобрать следует, отключить. Вы ведь здесь жить не останетесь.
Она не спрашивала, утверждала, и Стас кивнул: не останется, истинная правда. У него своя квартира имеется. Нормальная. Двухуровневая. С дизайнерским ремонтом и окнами в сквер. И на полу там не линолеум, а паркет с подогревом.
– Давайте так, – Людочка сняла с крючка фартук, – я разбираюсь с кухней, а вы осмотритесь. Может, увидите что-нибудь…
В голосе ее слышалось сомнение. И вправду, что именно они рассчитывают найти? Письма с угрозами? Или вовсе признание? Или улики, которые докажут, что Мишка не был наркоманом… глупая это затея, самому разбираться с убийством. Можно нанять специалиста. Профессионала. Стас ведь всегда к профессионалам обращался, если возникала необходимость. А тут вдруг решил в сыщика сыграть.
Ерунда какая…
Он потер слезящиеся глаза.
Так и сделает. Позже, когда пройдет похмелье… а пока просто осмотрится.
Гостиная. И ковер по-прежнему на стене висит, а на нем – портреты, мамин и отца. Оба молодые. Красивые. Форма отцу идет.
Стас отвернулся.
На кладбище он так и не побывал. Памятник поставил, самый дорогой выбрал, а вот съездить не довелось. Точнее, мог бы вырваться, но всегда находил причины, которые представлялись ему важными, неотложными… достаточно вескими, чтобы отложить визит.
Отец отражался в зеркалах старой секции. И в хрустальных бокалах, выставленных так же, как стояли они при отце. И рог здесь же… салатницы тяжелые, казавшиеся некогда красивыми.
Из нового – диван, простенький, с матерчатой обивкой темно-зеленого цвета. А вот пара кресел – явно из другого набора.
Стас присел.
Неудобное. Жесткое и скрипит, точно вот-вот развалится. Кольнула обида: мог бы Мишка взять денег и на нормальную мебель. Но нет, представлял себя небось гордым бедным родственником… правда, деньги все равно брал, и в последние месяцы приличные суммы… на что уходили?
Стас нахмурился.
А если Людочка ошиблась? Если… наркотики стоят немало, и если так, то все логично… или нет? Стасу не случалось водить близкого знакомства с наркоманами, но он предполагал, что квартиры их выглядят несколько иначе.
У Мишки было чисто.
Нет, пыль, конечно, собралась, но это естественно, в квартире-то несколько дней никто не убирался, но кроме пыли… порядок почти армейский.
Кровать заправлена, как учил отец, идеально, покрывало по линейке. Подушка сверху. Наволочка чистая, даже пахнет освежителем для белья. И простыня. Значит, меняли белье не так давно.
Наркоманов вряд ли заботят такие мелочи, как грязные простыни.
В шкафу вещи разложены по полкам.
Майки. Рубашки. Свитера.
Брюки на вешалках, на старых зажимах. И костюм имеется универсального черного цвета.
– Стас! – Людочкин голос заставил отвлечься от созерцания шкафа. – Вы не могли бы…
Он может.
Многое может. Не спать трое суток кряду. Или даже четверо, но на четвертые голова становится ватной, неудобной. Может не есть или есть, но что придется, а приходится – что под руку попало. Может улыбаться, когда охота разбить голову собеседника о стену… договариваться… унижаться, чтобы получить нужный контракт… или, напротив, притворяться незаинтересованным, заставляя унижаться других.
Может быть последней сволочью, потому что в бизнесе только такие и выживают.
– Смотрите, – Людочка стояла перед открытым холодильником.
Старенький совсем… пожалуй, едва ли не старше самого Стаса. И странно, что он еще работает. Гудит. И морозит. Морозильная камера с отломанною дверцей, которую прикрутили проволокой, чтобы вовсе не отвалилась, пока не затянуло ледком.
Размораживать холодильник приходилось раз в два месяца.
Но Людочку вовсе не камера удивила, наверняка видела, если заглядывала в гости. А она явно заглядывала, потому и чувствовала себя в квартире куда свободней, чем Стас.
– Интересный набор, правда?
Банка красной икры. И бутылка неплохого шампанского. Сыр с плесенью. Мясная нарезка… прозрачная коробка с пирожными.
– Там и шоколад есть, – сказала Людочка, и в тоне ее послышались обвиняющие нотки. – Что вы об этом думаете?
Думать Стасу было сложно. Голова, конечно, не болела, за что Людочке огромное спасибо, но мысли в ней были скомканные, не связанные между собой.
Стас нахмурился. Вот не любил он подобные состояния, чувствовал собственную беспомощность.
– Думаю… решил отметить… выставка открывалась завтра… то есть позавчера… должна была открыться на следующий день, когда он… – Стас замолчал, запутавшись в днях.
Но Людочка его и так поняла.
– Получается, что Мишка отправился в галерею… скажем, решил проверить, все ли готово к открытию. Но он не планировал задерживаться в галерее надолго. Собирался вернуться.
Логично?
Вернуться и отметить… правильно, если бы не так, не стал бы шампанское в холодильник засовывать. Места в этом холодильнике не так и много.
– И картины он не планировал уничтожать… и уж тем более не стал бы принимать что-то…
– А под влиянием момента? – Стас бутылку поставил на стол. – Скажем, расстроило его что-то… или увлекся работой, а потом…
– Возможно, но маловероятно. Миша… он любил все планировать. Не самое обычное свойство для творческого человека. Он говорил, что это – сила привычки. Ему удобнее, когда все по плану… более того… у него на шоколад была аллергия.
Да, теперь Стас вспомнил.
Шоколадные конфеты и красные щеки, которые зудели. Мишкино хныканье, отцовское недовольство. Досталось обоим, но Стасу больше, потому как он старше Мишки и должен был присматривать за братом.
– Тогда зачем шоколад? И пирожные… сыр… это женский набор, – сказала Людочка, отправляя упомянутые пирожные в мусорное ведро. – И женщина эта появилась после Ольги.
Видя Стасово недоумение, Людочка пояснила:
– Ольга предпочитала виски. Или пиво на худой конец.
Женщина, которая появилась после Ольги… вместо Ольги… с которой Мишка планировал встретиться или в галерее, или возле галереи, или домой пригласил… и если женщина эта была настолько важна, что Мишка убрался в квартире, что купил шоколад и треклятые пирожные, шампанское, которое и вправду женский напиток, значит…
– Не спешите с выводами, – попросила Людочка. Она выглядела спокойной, отрешенной даже.
Стояла. Продукты складывала в пакет. А сложив, протянула Стасу.
– Себе оставьте.
– Мне и так сенполии достанутся…
Мысль, мелькнувшая было на краю сознания, оформилась.
– А… давно он увлекся этими вот… – Стас ткнул в горшочек пальцем. – Сенполиями?
– С полгода уже… да, пожалуй…
Полгода.
И тогда же Мишка впервые снял с карточки более-менее крупную сумму.
– А… Ольга эта его?
Людочка задумалась ненадолго, а потом с немалым удивлением произнесла:
– Примерно тогда же… думаете…
– Думаю, надо с этой вашей Ольгой поговорить.
– Она не моя, – уточнила Людочка. – Но вы правы… только сначала… вы ведь не заглядывали в мастерскую?
Стас пожал плечами: какая разница?
– Не заглядывали, – подтвердила она свою догадку. – Идем.
– Зачем?
– Затем, что если в этом доме и есть что-либо важное, то оно там.
Третья комната. Глухая.
Отцовская.
Прежде она запиралась на ключ, потому что детям в этой комнате делать совершенно нечего, а отец не верил, что Стас и тем более Мишка сумеют справиться с любопытством. Они и не справлялись.
Гадали.
Придумывали себе небылицы о том, что прячется за зеленой дверью. Как потом оказалось, ничего интересного. Старый однодверный шкаф с антресолью. Кровать. И письменный стол с аккуратными стопками бумаг. Коврик вязаный. И лампа под желтым абажуром. Книжная полка с книгами.
Куда все подевалось?
Мишка сказал бы, если бы Стас спросил, но он не стал мучить ни себя, ни брата вопросами. Он вообще не думал про эту комнату, судьба которой изменилась. К лучшему ли? Все вынесли. И обои, темно-зеленые, с цветами на них, исчезли. Стены выровняли и выкрасили в белый цвет, от обилия которого у Стаса моментально заныла голова.
Окно огромное.
И тройка светильников на тонких шнурах. Шкаф тоже белый, но изготовленный явно на заказ. Стойка с крючками. Несколько полотен, верно, Мишка счел их неподходящими для выставки.
Стас развернул первое.
Натюрморт: два яблока и вяленая вобла.
На втором – набережная, но серая, размытая, точно смотришь сквозь пелену дождя.
На третьем – женщина в желтом платье, и это платье, слишком яркое какое-то, приковывает внимание, а вот лицо свое женщина прячет, отворачивается, наклоняет шляпку с неправдоподобно огромными полями.
– Недавняя, наверно, – Людочка разглядывает картину. – Я ее не видела… набережную он в прошлом году написал. Весь день просидел. Осень. Дожди… потом неделю ходил простывший. А это – заказывали ему в бар один, но потом заказчики пошли на попятную… дорого, мол… аванс, правда, забирать не стали.
Альбом для набросков…
…у моего демона семь ликов.
И четвертый из них – отчаяние.
Демон, черно-белый, рисованный углем, был страшен.
И притягателен.
Уродлив.
Красив.
Стас переворачивал страницу за страницей. Лицо, изображенное когда тщательно, а когда, напротив, с удивительной небрежностью, всего-то парой линий, менялось. Иногда оно становилось вовсе женским, почти узнаваемым, а порой – нарочито мужским, с гротескными, обостренными чертами.
– Этого я не видела, – Людочка подошла сзади, а Стас и не услышал, как она… когда она… нет, Людочка не кралась, но ступала тихо. – Он был очень талантлив.
Был.
Хорошее слово. Был и нет. Осталось вот три картины, альбом с набросками и тот треклятый демон, единственный уцелевший из всех.
Стас отдал альбом и закрыл глаза.
Что-то не давало покоя… что-то очевидное, но все же ускользающее, ускользнувшее почти от Стасова внимания. А он никогда-то не был особенно внимателен. И теперь мучительно пытался вспомнить, что именно ему показалось неправильным.
Несуразным.
– Позвольте… – он забрал альбом.
Если не смотреть на лица… если просто листать… поза та же. Конечно. Поза неизменна, она и расслаблена, и все же чувствуется в ней скрытое напряжение. Тело распластано, вытянуто, отчего кажется несоразмерно длинным. Руки заброшены за голову. А голова запрокинута.
– Так он лежал.
Стасу показывали снимки с места. Это было нарушением правил, но Стас всегда умел правила обходить. Да и двигало им вовсе не праздное любопытство.
Он должен был знать правду.
– Тогда, – Людочка забрала альбом, – это совершенно определенно убийство. Передоз… многие думают, что передоз – это такая радужная смерть. Сделать укол и умереть, пребывая в блаженном забвении.
У существа – назвать его человеком язык не поворачивался – на лице не было и тени блаженства. Скорее невыразимая мука.
– На самом деле одна из самых грязных смертей. Рвота. Сильнейшая боль, которая скручивает тело. Озноб. При этом галлюцинации часты… все-таки работа мозга нарушена. И галлюцинации редко бывают мирными…
Демон не походил на Мишку.
Не то лицо, слишком мягкое, да и просто другое.
– Его убили, а потом уложили… зачем?
Людочка недоумевала совершенно искренне. И Стас сказал:
– Выясню.
Глава 4
Хождение по водам
Набережная была пуста.
То ли по причине плохой погоды – холодно, промозгло и с неба сыплется непонятная морось, не то снег, не то дождь, то ли по причине раннего времени.
Одиннадцатый час.
Кто гуляет по набережной в одиннадцатом часу? Будь суббота, может, и удалось бы встретить кого, но уж точно не в глухой понедельник, когда люди, еще не отошедшие от вялой истомы выходных дней, вернулись к работе.
Тем удивительней было видеть в этот неурочный час стихийную выставку картин.
Стас вдруг вспомнил, что набережная эта выглядела иначе.
Широкая. И с тополями. С постаментом, на котором тихо ржавел танк, с прямоугольной табличкой, на которой было выбито… а что именно выбито, Стас забыл. Но точно знал, что в прежние времена художники собирались на площади.
– Там сейчас чистая зона, – сказала Людочка и капюшон накинула. – Никакой уличной торговли.
Розовый пуховик шел ей чуть больше, чем драповое пальто, но все равно вид Людочка имела до крайности нелепый. И Стас крепко подозревал, что его новая старая знакомая распрекрасно знает и про вид, и про пуховик со стразами, который хорошо бы смотрелся на подростке, и про многие иные его мысли.
А плевать.
– Кого мы ищем?
На них не обращали внимания.
Стойки с картинами, задернутыми прозрачным полиэтиленом, словно существовали сами по себе, отдельно от людей. Люди же, собравшись серой скучной стайкой, о чем-то тихо переговаривались.
Пили.
– Одного Мишкиного приятеля… стойте здесь. С вами они точно не станут говорить.
– Почему?
– Выглядите вы… не самым подходящим образом.
Выглядел Стас обыкновенно. Черные джинсы. Черный свитер. И черная кожанка. Но он спорить не стал, послушно остановился у парапета.
Гладкий черный камень.
А река серая. На Мишкиной картине река эта выглядела живой и даже обрела некий лоск, присущий рекам серьезным, вроде той же Темзы. И фонари светили загадочно, этакими желтыми маяками. На деле же фонари были тусклы, а некоторые и разбиты. От реки тянуло гнилью, да и серое, грязное ее покрывало видом своим внушало лишь глубокую тоску.
Людочка о чем-то говорила с людьми.
Они слушали.
Кивали.
Перешептывались. Руками размахивали, точно спорили. Потом, повернувшись к Стасу, глядели уже на него. Трое. Паренек, молоденький, пожалуй, моложе Мишки. И седовласый мужчина того самого возраста, который принято называть неопределенным. Он вырядился в долгополую дубленку, явно женского кроя. На шею повязал алый платок. А вот голова его оставалась голой. Третьей была женщина. Во всяком случае, Стас решил, что это именно женщина.
Читать бесплатно другие книги:
