Кофе-брейк с Его Величеством Файн Зорий

Кофе-брейк с Его Величеством

Женщина-офицер в кителе поверх черного хиджаба знаками попросила посмотреть одним глазом в зеркальце специального прибора, чтобы сделать сканирование радужной оболочки глаза.

…Нас принимал самый строгий (здесь можно угодить в тюрьму даже за перенос в сумке баночки пива) из всех семи Объединенных Арабских Эмиратов – эмират Шарджа. Чиновники – арабы, обслуживающий персонал – индусы. Здание аэропорта в виде гигантской мечети с высоким минаретом освещено зелеными фонариками, особо почитаемыми в исламе. На парковке стоят чистенькие невероятных размеров джипы.

Отель «Хилтон» – часть всемирно известной сети респектабельных отелей находится в соседнем эмирате Рас-Аль-Хейм. Огромный мраморный зал фойе: в центре торжественно стоит черный рояль, над стойкой рецепшн – портреты шейхов.

– Недавно умер старый шейх – вся страна неделю была в трауре, не работали ни школы, ни магазины, – жалуется пианистка, посматривая на часы: после 45 минут музицирования у нее есть 15 минут перерыва, – и я за неделю ни копейки не получила.

Приятная украинская девушка из Львова, она приехала сюда сразу после окончания консерватории три года назад. Живет и питается в отеле, получает 70 долларов за 4 четыре часа игры. Треть заработка отнимает русский агент, устроивший ее на работу. Но девушка не жалуется, дает еще частные уроки, мотается за 80 километров в Дубай. Ее муж – бас-гитарист и бывший сокурсник кочует в вагончике с цирком по Германии, так и живут. Раз в год встречаются в Украине. Говорит, что последний приезд домой оставил удручающее впечатление какой-то унылостью, апатией во всем, серостью и отсутствием перспектив…

В том мире, где она находится сейчас, каждый обязан сиять. Улыбка ни на минуту не сходит с приветливых лиц индусов и китайцев, которых здесь большинство. Маленькие тщедушные человечки, они работают по 16 часов в сутки за копейки, но счастливы и ничего не хотят менять в своей жизни.

Дубай

– Я живу уже здесь 10 лет, – рассказывает водитель-индус, которому поручили покатать нас по Дубаю. – У меня в Индии осталась семья, дети.

– Не скучаешь по дому?

– Скучаю, но могу себе позволить навещать семью только раз в год.

– А что, дома работы нет?

– Есть, но здесь мне хорошо, я привык.

– У тебя хорошие условия проживания?

– Да, отличные! Мы живем в общежитии по семь человек в комнате…

Дубай – это невероятный город из стекла и бетона, где каждый небоскреб соперничает с другим причудливой архитектурой или особым отливом своих тонированных стекол. Тут к небесам устремляются и надутые паруса в стекле, и перевернутые лодки, и дворцы халифов. Здесь же находится самое высокое здание в мире, и самый большой океанический аквариум. Ты чувствуешь себя, как в мультфильме «Немо», – прямо перед тобой акулы и гигантские скаты, и разделяет вас лишь огромное в несколько этажей стекло.

Припарковаться нигде нельзя – тебя отовсюду гонят.

– В этом городе всем дай только деньги-деньги! – жалуется наш водитель-индус, в сердцах захлопывая дверь своего авто. – Поедем в другое место…

Бензин стоит копейки (в четыре раза дешевле, чем у нас), но услуги – дорого. В таксопарке, в основном, «Тойоты-Камри», которые мчатся по городу со скоростью 160 километров в час. Подвесные магистрали, словно нити между небоскребами, еще выше, над головой – беспилотное метро на воздушной подушке. Людей нет. Только «Ягуары» и «Мазерати».

Много русских. Беспошлинная зона, отсутствие налогов, английский язык наравне с арабским является государственным, доступные всем кредиты – все это не может не притягивать наших. Правило простое: земля, на которой ты стоишь, всегда принадлежит шейху, но ты можешь арендовать ее за три доллара за квадратный метр в год и хоть на сто лет.

Шейх в этом заинтересован, и если у тебя не хватит средств, то выдаст кредит под 3% годовых. И о кризисе здесь никто не слышал. Да и дармовая нефть из всех семерых только у эмира Абу Даби. Но есть четкое государственное планирование инвестиций.

И пусть не летают дешевые самолеты арабских авиалиний прямо в Дубай, где гигантский аэропорт находится в самом центре города, не беда, на такси в соседнюю Шарджу рукой подать. А вылетая из страны, в dutyfree можно купить водку – арабские чиновники после прохождения контроля этого уже «не видят».

Это подтверждает удивительное качество восточных взаимоотношений. Напоминает детскую игру для малышей: закроешь глаза – и никого…

Люди очень приятные, добродушные, открытые. После экономического саммита я подал нашим бизнесменам идею пообщаться лично с шейхом во время кофе-брейка. Арабские чиновники были удивлены: им видеть такое было непривычно. Шейх, окруженный плотным кольцом из наших, с огромным удовольствием рассказывал о своей стране, подписывая каждому из нас в подарок книжечку о своем маленьком королевстве.

А я всматривался в его окружение и сам с собой играл в угадайку – кто из этих господ в белых сутанах, сандалиях на ногах и одинаковых красных арафатках на головах сотрудники спецслужб или хотя бы личной охраны монарха?

За много лет в своей стране я привык к бесконечным дотошным протокольным проверкам (несмотря на то, что ближайшее окружение Президента знало меня в лицо), разборкам-сборкам фотоаппарата, запретам на общение по мобильному телефону, вкопанными прямо в поле металлоискателям. И все это повторяется не только при появлении президента, но и любого из чиновников высшего эшелона власти.

Помню снайперов на холмах Черкащины пару лет назад, четыре бронированных «Мерседеса» с одинаковыми номерами и три группы вертолетов, причем даже начальник первого подразделения охраны не знал, из которого выйдет сам президент.

К слову, все это происходило в глухом селе, в котором чуть больше тысячи жителей. Что говорить, у нас богатая страна, и соблюдение безопасности гаранта Конституции стоит дорого. (Мне всегда интересно, есть ли в этих бронированных авто плазма соответствующей группы крови, как это принято в США?)

На берегу Персидского залива ничего подобного не было. Попрощавшись с гостями, Его Величество сел рядом с водителем в свой белоснежный «Мерседес» и спокойно уехал.

На Востоке даже шейх – равный среди равных. И я видел, сколько искренней теплоты и преданности было в глазах его подданных, которые долго еще стояли у ступенек респектабельного «Хилтона», провожая взглядом машину своего господина.

Я вернулся в отель, сел за рояль и выдал двадцатиминутный концерт – попурри из еврейских песен. Хоть как-то отыгрался за то, что из-за открытой израильской мультивизы, пришлось заказывать себе новый заграничный паспорт. И, что удивительно, мое попурри всем было по душе.

Еврейский цадик и Парижская Богоматерь в украинском Брацлаве

Местечко Брацлав живописно раскинулось на берегу Южного Буга в 60 км от Винницы. Здесь прошло мое детство, каждое лето я с родителями выезжал из душного города сюда, где, теряясь в прибрежных скалах, разбиваясь о каменистые пороги за старой мельницей Солитермана, мирно текла река. Здесь мы ловили с отцом рыбу и, пацанами, набирали у бабушек полные карманы семечек «на пробу».

На старом еврейском кладбище, на скале, над мельницей красуется новый кирпичный домик с красной черепицей – здесь покоится ребе Натан Штернгарц, один из учеников и последователей цадика ребе Нахмана. К нему, рядом с тропинкой, утоптанной ногами паломников, ведет новая лестница. Евреи (и не только) со всего света приезжают сюда для поклонения и молитвы.

Внутри домика – два белых надгробия, пустое кресло, скамейка и книжный шкаф. Больше ничего. Все книги на иврите, за исключением одной маленькой брошюрки – она называлась «Пустое кресло» и состояла из изречений и афоризмов ребе Нахмана.

«Странно!» – подумал я, бросив беглый взгляд на кресло и, усевшись поудобнее, начал читать… Почему «пустое»?

В книге я прочитал, что человек, пытающийся понять мироздание, осознает, что кресло, в котором он сидит изначально пустое, что он сам – малопривлекательное существо, и начинает просить мудрости у Создателя. И это – начало всего. В тайном учении иудаизма существует такое понятие как «кли» – «сосуд» (в отношении к человеку). Чтобы в сосуд что-либо положить (налить), сосуду необходимо быть, во-первых, пустым, во-вторых, чистым.

Сначала я подумал, что могила ребе Натана – самое высокое место в Брацлаве. Но я ошибся. Самая высокая точка городка – белая статуя Парижской Богоматери над входом в католический собор.

Брацлав. Вид на мельницу Солитермана

…Франция, холодный январь 1830-го. В монастыре женской монашеской конгрегации «Дочери милосердия» юной послушнице Катрин Лябуре является Пресвятая Дева и предсказывает революцию и многочисленные жертвы. Она просит отчеканить особый чудотворный медальон, который призван хранить от случайной смерти всех, кто будет с верой его носить.

На медальоне должна быть изображена Богоматерь со слегка разведенными в сторону руками – знак того, что через Нее будут изливаться особые милости.

Вначале послания Катрин воспринимаются в штыки духовенством. Но разворачивающиеся в стране события быстро отрезвляют, вскоре медальон отчеканен. После этого многие заговорили о чуде.

Однажды моя старенькая машина сломалась где-то под Торжком на трассе Москва—Санкт-Петербург. Автосервисом заправлял здоровенный детина с татуировками на мускулистом накаченном торсе. Под тройным подбородком, на шее – массивная золотая цепь. А на ней… (неужели?) – парижский медальон Пресвятой Девы.

– Ты в курсе, что это у тебя? – поинтересовалсяя.

– А как же! – Он подробно рассказал, что служил в Чечне, не раз бывал под обстрелом, медальон подарила сестра, провожая в армию. С тех пор он хранит его как зеницу ока.

Парень рассказал и историю самого медальона, да так живо, что я сразу вспомнил служителя из католического собора в Брацлаве, – тот и двух слов сказать по этому поводу не смог. И на мой вопрос, что это за статуя на крыше, только пожал плечами: Мадонна – и все тут!

В Париже меня ждало не меньшее разочарование. Часовня, где находятся мощи святой Катрин Лябуре, затеряна в глухом дворике со стороны улицы Бак в самом центре Парижа. В двух шагах от нее – магазин, торгующий католической литературой. Здесь продают и всякие погремушки, ангелочков и прочие украшения, красноречиво говорящие, что эпоха индульгенций еще не миновала, и всегда можно за соответствующее вознаграждение купить эксклюзивный билет в царство небесное.

Тыча пальцем в карту города, зная два-три слова по-французски, я просил показать место, которое искал. Увы, но никто не мог мне помочь.

Санктуариум я разыскал случайно, по наитию нырнув в нужную подворотню. Как раз началась служба. Священники с разных континентов служили мессу одновременно на нескольких языках, рядом молились люди разных национальностей и цвета кожи, и ничто им не мешало…

…Поэтому и приходится ребе Нахману из Брацлава, Леви Ицхаку из Бердичева и другим святым, независимо от вероисповедания, усиленно помогать нам из вечности. И тропа к их могилам не зарастет никогда, так как ищущих Бога, пылких и целеустремленных – много. Но все они остаются полусиротами, потому что живых светильников, способных по-настоящему возжечь в наших сердцах свечу веры, днем с огнем не сыщешь!

Путешествие по Святой Земле

Надо быть весьма самонадеянным, чтобы попытаться описать путешествие по библейским местам наравне с Генри Мортоном Стэнли или иными великими путешественниками и учеными, но личный опыт всегда неоценим.

Потому, чтобы не упустить ничего, все две недели путешествия по Израилю я не расставался, кроме своих фотоаппаратов, еще и с диктофоном.

Израиль оставил самое благоприятное, яркое впечатление. Подумать только – из упорствующей безводной пустыни, где кроме песка и камня изначально не было ничего, человек смог создать цветущую страну: разбить роскошные сады, проведя к каждому кустику и каждому деревцу воду, построить красивые города.

Это не эмираты бедуинов, где щедрые нефтедолларовые излишества также сотворили чудо покорения пустыни – здесь же сотни и тысячи энтузиастов «поднимали» ставшую им родной землю, не взирая ни на зной, ни на климат, резко отличающийся от привычных для них стран прежнего проживания.

Эта тенденция наметилась давно. Еще Ирод Великий строил свои неповторимые шедевры архитектурной и инженерной мысли в начале новой эры – высокогорная крепость Масада и город-порт Кесария, с акведуками, банями, бассейнами, театром и ипподромом свидетельствовали о высоком уровне правителя, любившего красоту и уединение. Правителя, который, несмотря на свои огромные достижения и верность поданных, в историю вошел как деспот и тиран, убивший новорожденных младенцев.

…Земля Обетованная – единственно описанный в священном писании земной плацдарм, где нужды живущих под солнцем обретали сакральный смысл (притчи), а воспетые места соприкосновения с Богом имеют вполне реальную географическую координату.

Окраина Иерусалима

Пожалуй, это самое сложное и трудноусвояемое из всего паломнического рациона, естественно, за исключением традиционно-культовых воздыханий широкой аудитории, для которой сама галочка с отметкой на святыне (или о святыне) и есть наивысшая цель посещения.

Так вот, попытаться пережить, например, на узкой улочке ВиаДолороза события двухтысячелетней истории становится практически невозможным в силу развитого праздного туризма, который повсеместно отвлекает и отнимает малейшую попытку сосредоточиться и проникнуть сквозь века, созерцая лишь камни – ровесников тех событий.

Мне пришлось буквально «за шиворот» согнать какого-то туриста, попытавшегося сесть на серебряную звезду в Вифлееме, чтобы сфотографироваться, вместо того, чтобы приложиться и поцеловать землю, ставшую святой. Многие, сойдя с самолета в аэропорту имени Бен-Гуриона, со слезами на глазах целуют землю Израиля, но где необходимо целовать землю, так это именно здесь, в Вифлееме, на нынешней территории Палестинской автономии.

Катастрофическая суматоха и перегруженность людьми. Представьте себе Москву, в которой не было бы метро, такое присутствие толпы не может не взвинчивать нервную систему. Причем толпы разношерстной, неугомонной. Здесь на вопрос: кто вы? вам не ответят «я еврей» или «я русский». Здесь все делятся по религиозным конфессиям: христиане, мусульмане и иудеи. Такое чувство, что в месте, где торчит «пуп земли» каждый мечтает «схватить Бога за бороду».

Я много путешествую, но нигде не встречал подобного места религиозной распри, где сочтут за честь размозжить тебе голову во имя чистоты своего фрагмента вечности. И даже не важно, что двое из трех великих пророков: Муса и Иса – те же Моисей и Иисус, неважно, что речь идет о едином Боге, вне противоречий чистота «блюдения» традиции превыше желания докопаться до эсхатологической истины.

Угораздило меня податься в Иерусалиме вглубь иудейского квартала, в маленьком магазинчике, единственном в Израиле, в самом конце улицы МеаШеарим, где я по интернету нашел нужную мне книжечку одного из мистиков хасидизма, земляка моего отца, ребе Нахмана из Брацлава.

Я с трудом втиснулся в автобус под номером один, который, проходя по нужной мне улице, идет прямо к Стене Плача.

– Я туда не поеду. Меня побьют камнями, – сказал водитель.

– Но ведь это же ваш маршрут?! – удивился я.

Пришлось идти пешком через весь довольно мирный внешне, но так напугавший еврейского водителя, еврейский квартал. Я шел и удивлялся. Это было в чистом виде настоящее гетто. То, что послужило началом Катастрофы XX века, сегодня, в современном мире вновь воссоздано с теми же заборами, с той же колючей проволокой, но с одной разницей— добровольно, сознательно отрезав себя от прочего социума. Ни о каком интегрировании и речи быть не может, хуже, чем на войне. Вот она настоящая Шоа, Катастрофа. Могли ли тысячи заточенных в Варшавском гетто, в лагерях – все те безвестные миллионы, так бережно собранные воспоминаниями в музее Яд ва-Шем, предположить, что спустя полвека, в свободном еврейском государстве евреи от евреев добровольно закроют заборами школы, заведения, религиозные институты, создадут свои «мирки», из которых и носа не пожелают высунуть?!

В этой стране каждый кого-то не признает. Имея столько общего для почитания, они живут в априорном размежевании: арабы-христиане знать не хотят арабов-мусульман, евреи-ортодоксы – евреев, менее чтящих традицию. По городу развешены дорожные знаки «Осторожно, ангелы!» точно такие же, как «Осторожно, люди!», только с крыльями за плечами…

Такое ощущение, что весь гомон мира слился в этом великом городе, вечном, как сама история, возвышенном и воспетом, разделенном и неделимом. В средневековой европейской литературе часто встречалось просто слово Город. Без названия. И всем было ясно, что, если это слово написано с большой литеры, речь идет об Иерусалиме. В этот город нельзя въехать, нельзя войти, в него можно только подняться. На иврите есть специальный термин, означающий «восхождение в Иерусалим». Белоснежный красавец высоко под облаками – 800 метров над уровнем моря – в прошлые века именно таким он открывался паломникам, прибывшим с моря и долго шедшим к нему пешком по пустынной равнине.

Его дома сложены из особого иерусалимского камня, бежевый песочный оттенок придает осанку его древним и современным постройкам, нивелируя разницу эпох. Будь-то новые районы Гило, куда еще совсем недавно долетали палестинские пули из соседнего Вифлеема, или грандиозные раскопки Вифезды – стройная геометрия его архитектуры не позволит спутать его ни с каким другим местом на планете.

Я долго размышлял, почему так значимы понятия «святой город», «рай на земле»? Даже его арабское название Аль-Кудс переводится, как «святой». Трудно представить, что здесь святости хоть на грамм больше, чем в любой другой точке земного шара. Почему рай олицетворяется не с какими-то садами, местами уединения и буйствующей природы, а именно с городом?

Потому, что в городе нужно еще научиться жить. В городе с заявкой на святость надо проявить себя в социуме среди равных, стремящихся к святости – речь идет о потенциальной возможности коллективно, соборно обрести святость. Это очень высокая планка для человечества. Пока что запредельно высокая… Именно поэтому, наряду с хвалебными эпитетами: «начало начал», «город городов», «светило всех светил» в последнее время все чаще говорится «конец всех концов»…

Об этом плачут и каббалисты. Каббала основана на книге Зоар – мистическом толковании к Торе, где каждая буква, каждый символ имеют свой зашифрованный смысл и задача – раскрыть внутренний мир текста. Даже графически, например, первая буква (алеф), как бы «смотрящая» в разные стороны – символ хаоса, (бет) – символ порядка. Есть мнение, что с помощью этих двух букв и был создан мир. Основа каббалистического учения о десяти небесных сферах проста: Всевышний создал этот мир и сократился сам в себе, предоставив человеку свободу выбора и воли – ошибаться и даже совершать грехи. Он (человек) создан по образу и подобию Бога, но дальше должен сам решить, будет ли идти вверх к Нему или вниз от Него. По инерции человечество неразумно воспользовалось своей свободой выбора и «побило горшки» (мишбар килим – «разбитые сосуды»). Поэтому его ждет непростая задача: перейти к периоду тиконим – «исправления». Механизм прост – от разбитых сосудов крупицы истинного знания или света сохранились в сердцах людей. Очевидно, это и есть мост к соборной святости…

«…Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего» (136 Псалом).

Для многих верующих – это не просто святой город. Я бы сказал – при всей внешней вражде – это город земного покоя. Понятно и без того, что нет никому на этой земле покоя – мы пришли, мы страдаем. И мы находимся в рассеянии. Но не потому, что мы живем далеко и рассеяны по миру. Мы в рассеянии от самих себя, не можем собрать себя… Так вот, Иерусалим – живой эквивалент точки средоточия, нашей целостности. Когда я записал эти строки в своем дневнике, ветер сорвал пелену над городом, солнце ударило «окном», и это «окно» «проплыло» над головами…

И вспомнилось мне никогда не публиковавшееся в Советском Союзе стихотворение Самуила Яковлевича Маршака, которое он написал после посещения Иерусалима в 1918 году:

…От запечатанных Золотых ворот (они открывались дважды в год: в Вербное воскресение и на праздник Воздвижения креста, в 1530 г. турки их наглухо замуровали) вниз по Храмовой горе и потом вверх, через Гефсиманский сад, на склоны Елеона бесконечной вереницей каменных надгробий протянулось кладбище. Здесь похоронены все те, кто при жизни боялся опоздать к своему воскресению. Места для первоочередных претендентов, ожидающих Мессию, стоят соответствующе. Известна одна любопытная история. В ХІХ веке тогдашний раввин Бердичева, раби Леви Ицхак, готовясь подписать брачный контракт своей внучки, прочитал, что свадьба должна состояться тогда-то в городе Бердичеве. На этих словах он разорвал документ и переписал заново: «Свадьба должна состояться в Иерусалиме. Но если к этому времени Машиах (Мессия) еще не придет – тогда свадьба состоится в Бердичеве».

…Поднявшись на вершину Масличной горы, как бы обернувшись невзначай, взору открывается неописуемой красоты панорама всего старого города: в центре, над стеной Плача, где стоял когда-то Храм Соломона, возвышается красавица-мечеть Омара. Иудеи не смеют упрекнуть за невоздержанность своего праотца Авраама, который, не дождавшись обетованного сына от Сары, жены своей, родил сына от ее служанки Агари. Сара выгнала служанку в пустыню. От нее и от сына ее, Измаила, и произошел многочисленный народ пустыни – арабы. И народ этот, как сказал Агаре спасший ее в пустыне ангел: «До конца дней будет костью в горле народа обетованного»…

Потому и высится на горе купол Аль-Аксы, одной из величайших святынь мусульманского мира, а глубоко внизу, под ним, чуть в стороне, в узкие расщелины между камнями иудеи со всего мира вкладывают записочки с прошениями. Эти записочки из Стены Плача несколько раз в год аккуратно вынимают и, не читая, хоронят в больших ящиках…

Пространство у Стены Плача разделено для молящихся мужчин и женщин. В мужской половине на меня наложили Тфилин, и я с чувством «надрезанного сердца» прошел к Стене и дальше в пещеру слева от нее. Со времен разрушения Храма у иудеев храмов больше нет. Синагога – это, увы, не церковь, это – дом-собрание, где можно помолиться, посоветоваться со старшим, изучить Писание (бейт-мидраш). Хотя отдельные синагоги очень напоминают христианские храмы (или наоборот?): горнее место, украшенное резьбой и позолотой, подобие Царских врат, а в центре – свитки Торы, обрамленные фигурами мифических существ.

После иносказательного пророчества Христа о разрушении Храма иудеи усвоили главную деталь: бессмысленно строить храмы на земле. Чего не скажешь о последующих веках христианства. Не могу не отметить, что в тексте Литургии, составленном Иоанном Златоустом, известным евреененавистником, целые страницы, даже без особых изменений, взяты из еврейского олитвенника Сидур.

Лет тринадцать назад я приехал в городок Лурд на юге Франции, где на месте городской свалки было одно из самых значимых явлений XIX века. Роскошь базилики, выросшей на этом месте впоследствии, впечатляет. А на месте Рождества в Вифлееме? Христос родился в хлеву, «ибо им не было места в гостинице». Но огромный, выстроенный еще при императоре Константине в 326 году и восстановленный Юстинианом и крестоносцами храм, мало напоминает хлев. Сегодня он поделен между греками, францисканцами и армянами. Вот и получается, что Господь приходит в пещеры и поля, открывается на задворках общества. Но, содрогаясь от собственного ничтожества при виде этих огромных построек, в маленьком человеке возникает вопрос о целесообразности вообще подобных взаимоотношений с Богом. И поэтому возникают блаженные секты, типа бахаистов (Иран, XIX в.), разбивающих роскошные сады на склоне горы Кармель в Хайфе. Они проповедуют всеобщую любовь, терпимость и личные, непосредственные и не отягощенные промежуточностью священства и пастырства взаимоотношения с Богом. Для них нет войн, страданий, они не ввязываются в политику – почти 6 миллионов человек живут в полной отрешенности от того мира, в котором поместил их Господь, призывая победить и себя в мире и этот мир, который вокруг, в себе.

…Оглядывая молящихся у Стены Плача, я увидел другую сторону соблазна – некий личностный мессианизм, богоизбранность в поведении, в молитвенных позах многих сквозило нескрываемое высокомерие, желание отличиться особым неповторимым и явно превалирующим над другими заветом с Богом. Христос в Гефсимании молился так, что «был пот Его, как капли крови, падающие на землю». «Гефсимания» – переводится, как место холодного отжима олив, где под гигантскими каменными прессами из плодов добывали масло. Его молитва была под таким чудовищным прессом людского непонимания, невежества, нежелания. Верные ученики и те не выдерживали такого накала, не могли и часа пободрствовать с Ним.

В то же время пространство у Стены Плача – очень намоленное место, и это чувствуется, со всего мира сюда стекаются люди с огромной болью и в последней надежде быть услышанными…

Выйдя из иудейского квартала, я отправился вверх, к храму Гроба Господня. Храм был построен в 335 году царицей Еленой, матерью императора Константина. Поделенный между шестью конфессиями, он сегодня является величайшей святыней христианского мира – неделимый, как 33 свечи в одной связке, символ Его земных лет и нашей внутренней целостности.

Добрая женщина подарила мне платок и просила приложить его к Голгофе. Мое внутреннее впечатление самое невероятное – чувство перевернутого с ног на голову мира. Точка пересечения миров и безумие всего, что мы в своей жизни делаем. Бессмысленное бытие в той форме, в которой мы его прожигаем…

В горнице Тайной вечери – наоборот, светлый арочный, устремленный в небо зал, он наполняет тебя своей «воздушностью», не чувствуешь усталости от восхождения сюда, на гору Сион. Место Евхаристии – новая возможность человечества обрести вторую природу, подобно Ему, светлый ключ от собственных дверей.

Здесь же, на Сионе, в склепе под современным аббатством Дормицион нашла последнее упокоение Пресвятая Дева – ее фигура, великолепно вырезанная из эбенового дерева, а лицо и руки – из мрамора, вызывает трепет и благоговение верующих. Трудно представить себе другую женщину, прожившую более скорбную, полную страданий жизнь, чем Она. Но Ее успенский лик светел, и слезы сами брызжут из глаз в присутствии Непорочной…

…Слово «паломники» – европейского происхождения. Возвращаясь со Святой Земли, странники приносили с собой в знак подтверждения ветвь пальмы. Отсюда и название. Славян же никогда паломниками не называли. Они не приходили сюда за индульгенциями, они приходили поклониться святым местам, потому их называли «поклонниками».

Этот особый «русский» дух буквально «разлит» на горе Елеоне, где русское православное подворье хранит дореволюционные традиции теплоты православной веры. Здесь, под стройными кипарисами, взирая сверху на суетливый город, я вдруг осознал, почему христианство живо все эти две тысячи лет, несмотря на многочисленные попытки и в древности, и в современном мире доказать его искусственное происхождение, якобы «списанное» с ранних мифических персонажей.

Года два назад я посмотрел жуткий фильм, где очень натянуто христианство называли копией египетской и прочих мифологий, доказывая свою правоту довольно внешне убедительно и ярко. Так в чем же секрет?

Причина проста. Все две тысячи лет своего существования христианство подчеркнуто подтверждается маленькими чудесами в сердцах людей. Не чудесами глобального характера, не явлениями во всю ширь неба, как это было, например, в Каире в 1961 году – Богоматерь с младенцем видели тысячи, но также быстро забыли, потому как внешнее чудо ничего, кроме рабского, смешанного со страхом, трепета, не приносит.

Но небесам не нужны рабы. Я о другом, о чуде веры, когда душа к чему-то стремится, о чем-то просит и приносит за это тайные обеты и свои маленькие жертвы. И когда она, душа, вдруг это получает, она понимает, что это ей дал Бог. Она хранит тайну и верность, потому что христианство – учение внутреннее по своей природе, а не внешнее.

Это знала и Елизавета Феодоровна, сестра последней русской императрицы Александры, сброшенная в шахту в Алапаевске. Она мечтала быть похороненной здесь, на Елеоне, и ее останки через Китай вывез адмирал Колчак. Она похоронена в церкви Марии Магдалины, покровительницы великой княгини Марии. Церковь, построенная царем Александром III в 1885 году, является шедевром русского зодчества.

И вспомнил я русские церкви в Финляндии, где службу правят неспешно, а дамы в пенсне прячут слезинки под вуалью. Будто время остановилось…

У всего хорошего всегда есть обратная сторона медали. Сидя под ливанским кедром, созерцая весь Иерусалим как на ладони с подворья церкви Марии Магдалины, я записал в своем дневнике:

«Эпоха может перетечь в новую незаметно, но человек, олицетворяющий старую эпоху, без боя позиции не сдаст никогда и будет продолжать навязывать всем преимущества своей эпохи, на самом деле он просто не способен принять, что его время проходит и создается новое, увы, вне него».

Верность традиции – иная форма существования индивидуума. Неспособность внутренней реорганизации сообразно требованиям нового дня конформистски подменяется якобы сознательным желанием блюсти традицию. Потому и появился философ-вольнодумец, шлифовальщик стекол из Амстердама XVII века Барух Спиноза, который разорвал отношения с еврейской общиной, а после опубликования «Теолого-политического трактата» создал о себе прочное мнение как об атеисте.

…В небольшом городке ортодоксов Цфате, уютно расположенном у подножия Голанских высот, городе синагог, художников и клейзмеров, я вспомнил, как в средние века, подобно мейстерзингерам, гонимым от христианской Церкви, клейзмерам тоже «досталось на орехи» от раввинов, которые в уличных представлениях скрипачей услышали «пропаганду христианства». Раввины издали указ, читая который не знаешь, плакать или смеяться, разрешающий менестрелям при сопровождении свадебных торжеств использовать только флейты и барабаны. Вот, оказывается, что послужило прообразом «Турецкого марша» Моцарта. Несмотря на все происки церковников, и менестрели, и клейзмеры сыграли решающую роль в искусстве – именно они создали светскую музыку вне обряда, вне института церкви.

Дорога в центр страны пролегает мимо библейской горы Табор (Фавор), круглой, как перевернутый котелок. Ее трудно охватить взглядом целиком из-за усиливающегося ветра хамсина, приносящего мельчайшие песчинки из пустыни Негев. Нельзя проехать мимо Нацерета – древнего Назарета, где архангел Гавриил возвестил Деве благую весть. Сейчас на этом месте, над единственном в старой части города источником в глубине пещеры стоит православный храм, построенный греками в 1781 году. Я попал туда во время службы, пообещав сторожу, что спрячу фотоаппараты, и у меня появилась возможность насладиться тихим монашеским распевом в темноте храма при зажженных свечах, в паузах богослужения только шум воды из источника напоминал о быстротечности времени…

Здесь же проживало Святое Семейство до начала земного служения Христа. Недалеко от Назарета находится поселок Кфар-Кана – маленькая арабская деревушка, где по преданию и произошло первое чудо на свадьбе в Кане Галилейской.

Галилейское море, или озеро Кинерет – важнейший стратегический резервуар пресной воды в стране. Показатели его уровня всегда публикуют рядом с прогнозом погоды. На его берегу, в уютной кафешке, вам приготовят здешнюю рыбу семейства карповых – мушт. Рыбу, как вам скажут, самого апостола Петра. А Мертвое море, оно уникально еще и тем, что находится ниже нулевой отметки мирового океана, по нему проходит сирийско-африканский разлом.

Израиль – гостеприимная страна. Удивительно красивая и камерная: в средневековые улочки Яффо буквально врываются небоскребы Тель-Авива, хайтеки Хайфы гармонично соседствуют с садами религии Бахаи невероятной красоты и размеров. И нет особых контрастов. Все вплетено в общую канву довольно дорогостоящей жизни. И даже неважно, что тебя не только в аэропорту, но и просто на железнодорожной или автобусной станции могут обыскать до последней флешки и расспросить о личных знакомствах твоей бабушки – все это компенсируется полнотой жизни, которую испытывают живущие здесь люди. Им стало привычным старинное высказывание ребе Нахмана о том, что «не надо стремиться, чтобы мир изменился так, как вы то видите, даже в духовном смысле этого слова». Они знают, что после Бар-мицвы уже в 13 лет у мальчиков и чуть раньше у девочек наступает совершеннолетие. До этого момента за твои поступки отвечали родители, теперь вся ответственность за выбор пути лежит на тебе самом. Они помнят, что «любой спуск – всего лишь отдых перед подъемом»…

…Я устанавливал штатив в центре ночного Тель-Авива на окраине бензоколонки, единственном месте, где было возможно припарковаться, чтобы во всей красе отснять самый высокий небоскреб города. Ко мне подошел дворник с метлой в руке и с гримасой человека, откусившего кусок лимона, сказал: «Что вы делаете?! Разве можно снимать архитектуру, когда небо „потухло“?! Да еще так близко в упор?! У вас же должна быть перспектива – вы знаете, как она будет искажена?! А баланс белого?! Вы компенсировали эту зеленоватую засветку от фонарей?! Приезжайте завтра пораньше – картинка будет совсем другой!»

Ночь в Африке

…Теплая январская ночь. Тонкая колыбелька месяца появляется то там, то тут и в итоге непривычно повисает лодочкой над головой. Сижу на террасе, вслушиваясь в гул проходящего неподалеку шоссе, и жду, когда запоет мулла. Жду, когда остановится мир. А где-то с другого края ему завторит другой, потом – третий. Их голоса вроде диссонируют друг с другом, но в этой нестройной песне постепенно начинаешь слышать слаженность и красоту замысловатого мотива… Как порой не хватает там, дома, в наших снегах, этой жалобной монотонной речитации, без тени напряжения, грустной и надмирной. И кажется, что вся пустыня до горизонта вслушивается в эти непонятные звуки…

Пустыня здесь особая. Все вокруг – и стройная башенка минарета, и прижимающиеся к земле глинобитные домики несут в себе этот красноватый оттенок ее песков, как бы из уважения стремясь ничем внешне не выделяться от прототипов-барханов…

Привстав причудливыми формами восточной архитектуры из своего прообраза, город подставил свое молодое и беззащитное лицо ветру пустыни, ее особому посланнику, несущему ее дух, меняющему ее форму. Нигде на земле нет такого ветра, как здесь. Он не резок, но тверд, не холоден, но бодрит. Он как будто разговаривает с тобой, не только вдыхая силу, но и нашептывая забытые тайны, из которых сплетена твоя душа…

…Вечером пошел дождь. Бедуин окинул меня испуганным и одновременно зловещим взглядом, сверкнув, подобно нильскому крокодилу, зелеными широко посаженными глазами на обожженном солнцем лице. Дождя тут не было четырнадцать лет…

Охранник святынь

…В мечеть меня не пустили. Сколько я ни пытался объяснить, что и мой Учитель – один из пророков Корана, на настоятеля это не подействовало. Да и по-арабски я не говорю. Зато неожиданным сюрпризом было встретить праздник Крещения под звон медных тарелочек в древней первохристианской церкви коптов, с простым малярством на стенах, отсутствием иконостаса и с древнеиудейской завесой посреди, за которой все что ни происходит, показывают сидящим раздельно мужчинам и женщинам на допотопных телевизорах, прикрепленных к стенам и потолку.

Атмосфера сельской богадельни. Наивная и простая вера, как и просил ее скромный Основатель, и это вызывает умиление. Как-то в Рождественскую ночь нас с другом помпезно принимали в Почаевской Лавре. Выделили прекрасные апартаменты с золочеными иконами на стенах.

Кругом благолепие. Ночью, чтобы выбраться поснимать обледенелые деревья на фоне заснеженных куполов, пришлось перелезть через забор и прошмыгнуть мимо казачьей варты, а бдящему монаху сказать, что забыли в машине Псалтирь. Глянул бы он, во всем правильный монах, на этот дивный полуподвальный храмик на севере Африки, уверен, презрительно отвернувшись, отметил бы, что все, что здесь происходит – недействительно. И он считал бы себя правым. С его колокольни весь мир лавроцентричен, его святыня поставлена пупом во вселенной, и от важности и сопричастности к этому центру, куда тысячами, часто инерционно, стекаются паломники, он восторгается собственной сопричастности великому.

И только попав сюда, на другой материк, понимаешь, что, оказывается, и в маленькой коптской церквушке, где за чадрой спрятаны лица, а глаза всегда сужены от непрекращающегося ветра, также происходят Таинства…

Сюда бежало Святое семейство от царя Ирода. Здесь сын плотника провел детство. Здесь жили первые монахи, такие как Антоний Великий. Сюда волну благовестия принес апостол Марк. Христианство охватило всю страну. Потом пришел ислам— он предложил народу отказаться от христианского вероисповедания в обмен на освобождение от налогов. И большинство променяло божественного Иисуса (копты, как и армяне, – монофизиты, не признают человеческую составляющую природы Христа, но только божественную) на, вполне реального, человеческого Иса…

…Вспоминаю услышанную в детстве известную сказку Сельмы Лагерлеф, когда маленький Иешуа лепил со сверстниками из глины птичек. Все так делали – игра есть игра.

Только Его птички оживали и улетали…

Два Китая

Трудно представить себе две системы в одной стране и в одно и то же время. В нашей стране и в прожитом нами отрезке истории недостроенный социализм плавно перетек в мародерство с элементами монархического шоу. Оба строя с оглядкой на двадцать прошедших лет независимости одного от другого – лишь повод пофилософствовать за чайком о царе-батюшке. А гордость за то, что пролитая кровь отцов-дедов не пропала даром, ни в жисть не позволит признать неправоту бывших целеустремлений. То ли мы сильно развиты, то ли идеологию слишком близко к сердцу принимаем, только маленькая красная книжечка со словами великого Председателя, которую каждый китаец носил у груди, дала плодов больше, чем полные собрания сочинений всех наших вождей вместе взятых. Удивительное дело: китайцу, внутренне организованному, тонкому, живущему в гармонии с окружающим миром, вдруг стали созвучны слова Мао: «Революция – это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание; она не может совершаться так изящно, так спокойно и деликатно, так чинно и учтиво».

Дальше идут призывы к борьбе. Дальше – лилась кровь… Жаль, братья из южных провинций не смогли разделить с живущими на севере эту всеобщую радость построения коммунизма. Они тогда находились под страшным империалистическим гнетом Англии (Гонконг) и Португалии (Макао). Да и с Тайванем не все так однозначно – удерживать военное положение в течение 38 лет редко кто осилит. А пролив в 150 км, отделяющий остров от материка, позволил буржуазному правительству отмежеваться от коммунистических собратьев.

Великобритания захватила небольшой островной архипелаг вокруг островов Гонконг и Коулун в середине XIX века. Это был лакомый кусочек, который чужеземцам никто так просто не отдал бы. Потому в 1898 году пришлось подписать «договор аренды» с Поднебесной на 99 лет, который в 1997-м благополучно закончился. Город-государство Гонконг, состоящий из 262 островов, был торжественно передан в состав Китайской Народной Республики. Правда, мудрые китайцы не стали выбрасывать рояли из окон и «переплавлять колокола», как мы в далеком семнадцатом. Они придумали новую государственную программу: «одна страна – две системы».

Вечерний Гонконг

Если попробовать объяснить на пальцах, это равносильно тому, что нам, особенно с учетом нашего нынешнего экономического состояния, вдруг «подарили» бы… Нью-Йорк. К слову, Гонконг мало чем ему уступает. Кроме того, здесь зона сейсмической безопасности, потому город-красавец раскинулся на 1100 квадратных километрах, его жилые небоскребы достигают 73 этажа в высоту, а офисные – 118. Крупнейшие в Азии порт и аэропорт, из которого в любую из азиатских столиц, максимум, четыре часа лету, раскинулся на огромном намытом острове, и беспилотное метро соединяет между собой его просторные терминалы. Когда здесь появился первый автомобиль, он был, как и подобает в Британии, с правым рулем. Сейчас шоссе без светофоров пронизывают насквозь небоскребы делового и банковского центра Острова Благовоний (так переводится с китайского слово «Гонконг»), ныряют в тоннель под бухтой Виктории, оставляя над головой океанские лайнеры, убегают дальше, на завоеванный позже полуостров Девяти Драконов (Коулун).

Свою недавнюю колонию, «одолженную» у Китая на 99 лет, британская корона «вернула» только 15 лет назад. После этого коммунистическое правительство дало еще 50 лет автономии, конец которой местные жители ожидают с глубоким смятением. Безвизовая система, свободная экономическая зона, своя валюта и паспорта, университеты и экспоцентр мирового уровня – перечислять можно до бесконечности отличия Гонконга от материковой части страны. Даже мэр города – не просто не член партии, а еще и католик! Местные жители продолжают с большим трепетом относиться к королеве Великобритании, иногда еще можно получить сдачу монеткой выпуска середины восьмидесятых годов с изображением Елизаветы Второй…

Пока весь материковый Китай строил социализм, здесь строили небоскребы и давали людям «путевку в жизнь». Ничего, что только начальная и средняя школы здесь бесплатны, а год в университете обходится около 10 тысяч американских долларов. По количеству дипломов о высшем образовании на душу населения Гонконг обошел крупнейшие мировые столицы.

Лица свободные, раскрепощенные… Ни тени шовинизма: на огромных сити-лайтах в метро красуются молодые и немолодые пары, явно связанные внутренними узами, но разных рас. Побывать в Гонконге и не прокатиться в метро, равно как и на канатной дороге, значит не почувствовать ритма жизни этих дисциплинированных умных людей, не прочувствовать личную ответственность каждого из них за общее благо.

Отдельная история о том, как в метро попасть. Нажимаешь на огромной схеме кнопку с нужной тебе станцией – высвечивается требуемая к оплате сумма. Мы ехали в Лантау, сумма была 24,50 гонконгских доллара. Первую двадцатидолларовую бумажку автомат принял, вторую отказался – ищите, типа, мельче. Девушка за стойкой в кафешке напротив, смеялась, наблюдая за нашей борьбой с ветряными мельницами, а потом протянула нам мелкие купюры.

Иногда на улицах встречаются люди с марлевыми масками на лицах. Помните, у нас во время эпидемии гриппа несколько лет назад вообще был на них бум?! А помните главный лозунг, почему нас убеждали их носить? Правильно – чтобы не заразиться!

Так вот, в Гонконге их носят те, кто чувствует недомогание – чтобы не заразить других.

Первое, что замечаешь на улицах, это разноцветные такси. Не пестрые, а строго разграниченные по цветам: красные, зеленые и голубые. Красным можно ездить везде, в частности, в деловой центр и Коулун. У зеленых ограниченный маршрут, им можно ездить далеко не на все острова. А голубые вообще могут передвигаться только в пределах небольшого архипелага Лантау возле аэропорта. И никогда, ни за какие деньги таксист не повезет вас за пределы дозволенного маршрута. Среди таксистов много пожилых людей. Однажды мы что-то громко обсуждали, сравнивали, галдели, возвращаясь в красненькой машинке после вечерней прогулки по Долине Счастья (HappyValley) – что-то типа Улицы красных фонарей. Водитель беззвучно ухмылялся, но его узкие глаза еще больше сужались в хитрой улыбке. Мы переглянулись и сразу перешли на украинский – ведь старшее поколение Китая поголовно учило русский язык в школе. Сама Долина Счастья – чистенькая и однообразная, такая же, как сотни других, только вульгарные мулатки за руки тащат тебя в бары, и без того переполненные пьяными англичанами. Не изысканная и грубая публика вызывает только отвращение.

В аэропорту Стамбула я поймал себя на мысли, что мир измельчал. Люди тусклые, озабоченные, личностей мало. Рядом со мной на скамейке сидел чернокожий господин в очках с тонкой оправой и в шикарном костюме, на рукаве которого с наружной стороны так никто и не отпорол огромный лейбл производителя. Впрочем, он его явно выставлял напоказ, жуя двухдолларовый бублик с кунжутом.

Кругом портреты Стива Джобса. Одинокий, пустой, страшный и холодный мир, даже Стив на фоне своей индустрии смотрится как иллюзионист, который понял, как сделать, чтобы этот мир, в стремлении выглядеть на высоте, отдавал последние деньги за все новые и новые примочки к его iPod, iPad и iPhone – настоящим iКонам эпохи.

Он поставил этот мир на колени, как никакой другой император, когда его игрушки стали символом достатка, престижа и даже роскоши.

Не забуду один филармонический концерт в Москве в начале 2011-го: бабушка с внуком оба отделения не могли уняться, пересылая друг другу какие-то картинки на двух белоснежных айпадах… Концертный зал и музыка… – они были уже вне всего этого…

Кстати, о музыке. Включил я в номере отеля телевизор. Центральный телеканал: тройной состав большого симфонического оркестра, все музыканты которого – дети, играли даже на тяжелой меди. Прекрасная многокамерная съемка с тремя кранами – за операторским пультом мастеринг звукозаписи проводит явно опытный оператор с хорошим музыкальным вкусом. Я замер. Никогда я не слышал ни в Москве на концертах, ни в ином месте, ни в грамзаписи такого чудесного проникновенного исполнения… Чайковского.

Через две недели после возвращения в Украину я стоял у закрытой двери музея Петра Ильича в доме фон Мекк в Браилове, где он создавал свои известные произведения. Двадцать лет назад мы с супругой участвовали в церемонии открытия этого музея. Сегодня здесь – ПТУ, от музея осталось лишь несколько комнат.

Подумайте, если сегодня китайские дети играют русскую музыку лучше русских взрослых, что будет завтра?!

Очень интересная телевизионная реклама. О чем бы ни говорилось, финал одинаков: все сотрудники фирмы выстраиваются в шеренгу и во главе с руководителем с общим поклоном скандируют на своем рыкающем языке подобие двустишия. Занавес. А за то, что строитель высыпал в недозволенном месте мусор из грузовика, этот рекламный сюжет закончился для него тюрьмой.

…На Пике Виктории дуют сквозные ветры. Местные перекупщики продают сувениры, среди них чудесные «картины маслом». Причем стоимость их смехотворная (в Эрмитаже продавали крохотные фотокопии по цене здешнего полуметрового полотна).

– Это там, в остальном Китае, вам надо письменное разрешение с красной правительственной печатью на вывоз картины или каллиграфии, а здесь в Гонконге – свободная зона, – смеется продавец.

Отсюда, с высоты 554 метров открывается прекрасный вид на город, который Объединенное Королевство воздвигло на другом конце света.

На тот момент стоимость жилья составляла здесь около 8000 долларов США за квадратный метр, а в престижных районах – 20—30 тысяч. Средняя зарплата – около 1400 американских долларов плюс премии и 13-я зарплата.

Что их точно объединяет с остальным Китаем – так это запрет на рождение второго ребенка. Причем четкой цифры штрафа за ослушание нет, в каждой провинции чиновник сам определяет «величину подношения», и зависит она от многих факторов, в том числе, от достатка семьи. В Гонконге шепотом рассказывают историю, как одного влиятельного бизнесмена заставили уплатить штраф около 100 тысяч американских долларов – это немыслимая для Китая сумма в подобной ситуации.

Так и остается загадкой, как эта власть, допускающая разврат, пьянки и общую вседозволенность, сумела найти рычаги, чтобы в миллиардном народе все были так похожи друг на друга! Да еще и с примесью конфуцианского воспитания. Да так, что когда группа китайцев приезжает на отдых, на всех до единого одинаковые безобразные желтые ситцевые рубашки, разрисованные безвкусными пальмами, выложенными «в елочку»…

Однажды я увидел нечто удивительное. Вдоль вечернего океана с высоко поднятой головой и чуть вздернутым к верху носиком, запахнувшись в черное, как ночь, кимоно, расшитое золотыми птицами, из-под которого были видны только белоснежные руки и шея, гордо шла стройная высокая китаянка, очевидно из северных провинций. За руку она вела мужчину, старшего вдвое, маленького и с проседью. Мужчина еле стоял на ногах, но покорно ковылял за ней, во всю горланя какие-то дикие песни.

– Это – муж… – шепнул наш китайский гид и спокойно провожая их взглядом, добавил: – У нас принято, что красивые девушки выходят замуж по расчету за таких, кто им в отцы годится. Разве у русских не так?!

Я промолчал, но про себя добавил: а еще китайцы, как и русские, безбожно пьют…

Пару раз я наблюдал за влюбленными парочками вдоль набережной. Правда, трудно было понять по отрывистости и жесткости их языка, что они говорят: объясняются ли в любви или выясняют друг с другом отношения.

Прямо вдоль берега снуют на маленьких мопедах старушки-торговки жемчугом. Они постоянно жуют какую-то противную красную кору (с наркотическими свойствами), отчего создается ощущение, что они жевали бритву и порезались. Кстати, за 50 граммов настоящего наркотика в стране – смертный приговор. Были случаи, когда ни просьбы послов, ни даже президентов, не спасали своих граждан.

Жемчуг у них красивый, крупный, но, естественно, не настолько отшлифованный, как на заводе, где цена в 50—100 раз дороже. Цифры выводим ногами здесь же, на песке. Китайцы очень любят торговаться, вплоть до того, что ради красивой торговли могут уступить товар ниже себестоимости. Как-то на рынке одна торговка лакированными расписными дощечками (сувенир, типа наших матрешек) настолько воодушевилась, что, когда мы «сбили» цену с четырехсот юаней, которые она просила, до семидесяти, не хотела нас отпускать: обнимала, жала нам руки, хлопала по нашим ладоням и просила сфотографироваться на память.

Огромный необъятный трехэтажный торговый центр полностью рассчитан на туристов, в первую очередь, русских. На Хайнань из Красноярска семь часов лету. Технику продают честно: вот оригинальный айпад за 900 долларов, вот китайская (улыбаются) подделка за 100 долларов, а вот наш фирменный китайский планшет, для вас он – «ноу нейм», но у нас таким пользуется вся страна – качественный продукт внутреннего рынка за 300 долларов.

Так смело называть цены в долларах больше себе не позволяют нигде. В отеле я пытался поменять деньги на карманные расходы – мне отказали, потому что в Китае менять деньги, можно только имея временную прописку. Мы же по закону могли быть прописаны лишь через день.

Горничные чаевых не берут, ну разве что один-два юаня. Метнув быстрый взгляд по сторонам, быстро засовывают их в карман передника. Однажды мы дали горничной оставшиеся у нас пять гонконгских долларов. Она, озираясь, выбросила их в углу коридора. С обменом выручали вездесущие русскоговорящие китайские гиды. Хитрюги редкие! Называясь русскими именами, они объегоривали русского брата почем зря и среди бела дня. Наши, понимая все это, только потешались: какая им разница, как уплывут все равно запланированные на растрату деньги? Так однажды гиды привезли нас пообедать, наварив на этом 300 процентов! Но иногда они проявляли и благородство, однако уверен, за такое жульничество им наверняка грозила бы потеря лицензии…

Везли нас однажды с острова обезьян на каком-то страшном облезлом битком набитом бусике. На полном ходу у него разрывает колесо. Неопытный водитель вместо того, чтобы плавно сбавить скорость, дал резко по тормозам. Чудом на соседних трех полосах, поперек которых нас со страшным креном начало носить, никого не оказалось…

Потом еще не один вечер наше маленькое тайное общество пассажиров этого рейса собиралось, чтобы выпить из чудесных маленьких коньячных бутылочек с нарисованным морским коньком ароматную настойку местного разлива, молча, не чокаясь, только обмениваясь многозначительными взглядами. И каждый в этот момент дорисовывал в воображении, где бы мы все сейчас могли быть…

Гиды с извинениями подарили каждому пострадавшему прекрасный чайный набор с редкими сортами зеленого чая…

Накупив жареных каштанов, садишься в городской автобус. Билеты недорогие, система оплаты напоминает Москву восьмидесятых. Кондукторша, перевязанная роскошной бордовой вышитой и расписанной иероглифами хоругвью с правого плеча под левую рученьку, деньги в руки не берет, только пристально смотрит, сколько ты положил в прозрачный пластиковый опечатанный ящик. И на свое усмотрение дает сдачу. Может и не дать. Даже если автобус будет совершенно пустой, девушка эта так и не присядет.

С умилением смотришь, как к двум пожилым русским дамам с вопросом: «Девушки, можно между вами сесть?» – подсаживается третья. Публика изысканная – путевки в Китай недешевые.

Здесь, в Санье, печать социализма на всем, хотя вокруг и дорогие отели. Как правило, государственные. Нам пытались на пальцах объяснить устройство экономики Поднебесной. Выглядит это примерно так: пятьдесят один процент любого предприятия всегда принадлежит государству. Оно принимает решения единолично, но честно выплачивает остальным участникам их долю по рыночной цене. Если снесут дом – дадут квартиру.

Удивительно видеть детей в пионерских галстуках, возвращающихся со школы. Рядом с галстуком красуется бейджик со штрих-кодом. Может быть, это для того, чтобы детей не перепутали? Дети в обоих частях Китая красивые, со счастливыми лицами, только в Санье одеты скромнее. Разглядывая прохожих, видишь, что хлеб им дается нелегко, лица удрученные, тяжело прожитая жизнь, много скорби, похожи на наши…

Глупое заблуждение, что все китайцы на одно лицо. Да, веки приспущены и глаза раскосые, но само расположение и глаз и бровей всегда различно. Горные и южные народности меньше ростом и смуглее, северяне – белокожие, стройные и очень красивые.

Вдоль всего побережья проходят свадебные фотосессии. Кажется невероятным, что каждый день столько пар вступают в законный брак. Приглядевшись, видишь среди них и русских. На самом деле это отлаженный сервис, в нашем отеле даже на ломанном русском было о нем объявление. Сервис красивый. Приезжает бусик с большим выбором платьев и костюмов, визажистом и парикмахером, фотографом с ассистентом-осветителем, и за 300—350 долларов вам проведут чудесную свадебную фотосъемку на фоне океана с развевающейся фатой, которую поддерживает спрятанная сзади маленькая китаянка. Правда, на тех фотографиях, что были вывешены в качестве образцов, вместо океана было большое пересвеченное пятно, но ценна ведь сама память о событии… и невероятно длинная фата…

Медицина бесплатная, антибиотики стоят копейки. Правда в амбулатории палата всего одна, врач принимает на ходу, капельницы взрослым и детям ставят прямо в коридоре. На лицах персонала – будь то больничного или гостиничного – всюду читается идеология со странной примесью некоего оцепенения. Лица уборщиков, рикш, солдатиков-пограничников не настолько тяжелые с хищными крокодильими взглядами, как, например, в Египте, но больше напоминают лица белорусских пограничников. Впрочем, там они более затравленные, усталые и потухшие, а здесь идеологически светятся особым непроницаемым холодом.

Страна мирового контрафакта для своего внутреннего потребителя весьма точная в расчетах. Даже минеральная вода разливается в бутылочки, емкостью 490, 570, а однажды мне попала в руки 596 мл!

На сигналы светофора никто не обращает внимания – вот бы нашим гаишникам раздолье было! Наоборот, перейти улицу или проехать на «зеленый» практически невозможно. Наши решили поискать экстрима и заказали велорикшу из центра до отеля. Стоило, как такси, 40 юаней, но вот впечатлений было… Мало того, что он на огромных перекрестках и не думал тормозить – еще и сигналил, чтобы автобусы с грузовиками расступились перед моськой.

Вечером после традиционного литра виски открывалась душа, и мы собирались у рояля в холле и давали понять всему острову, что красивее и протяжнее украинской песни на свете нет ничего!

Жаль только, что администрация отеля была не настолько чуткой, и уже после третьей нашей песни каждый раз грозила вызвать полицию…

Между Гете и Гоголем

Как я ни силился из окна своего дома на Невском проспекте разглядеть внизу, среди листвы, скромный памятник великому немецкому поэту – так и не смог. Заметил я его случайно, прогуливаясь перед костелом св. Петра, чтобы рассмотреть, как выглядит снизу величественный ангел с крестом – тот самый ангел, с которым я каждое утро по-братски здоровался из окна на шестом этаже.

Краткая ночь около пяти утра отступила. Прямо под бюстом Гете, на скамейке, мирно потягивали водку два колоритных петербуржца. Один из них протянул мне руку и о чем-то заговорил. Видя, что я поглощен неожиданным обнаружением великого поэта в таком укромном месте, он, ударив себя в грудь, выдал грустную тираду на чистейшем английском языке с мольбой о помощи. Причем для особой вежливости был использован глагол «couldn’t» вместо стандартного «can’t».

С противоположной стороны моего дома, прямо у парадного подъезда, слегка отвернувшись в сторону и представ в полупрофиль зрителям, стоял памятник другому великому литератору – Николаю Васильевичу Гоголю.

О том, к чьей национальной литературе его нужно отнести, выскажусь одним своим наблюдением. В 2005 году заглянул я в Киеве в книжный магазин. В разделе «украинская литература» на полке стояла книга, на обложке которой было написано: «Микола Гоголь. Вечори на хуторiбiля Диканьки. Переклад з російської».

Многих еще можно вспоминать, например, Тараса Шевченко. Если бы не академик Брюллов и художник Венецианов – столпы Петербургской академии художеств, как знать, поступился ли бы помещик Энгельгардт и дал бы своему крепостному вольную.

Фонтаны Петродворца

…Лодка едва вписывается в поворот с Крюкова канала на Мойку у Никольского собора – лодочник и не думает сбавить ход – и проходит в тридцати сантиметрах от стены. Я едва успеваю пригнуться: из-за высокой воды мост проходит прямо над головой. А над рубкой приклеено скромное объявление: «В Петербурге более 500 мостов, а голова у вас одна. Берегите ее!»

– Очередь в Эрмитаж часа на три с половиной, – прищурившись и окинув толпу наметанным взглядом, прикинул милиционер, отвечая на мой вопрос.

Ну что же, придется воспользоваться корочкой – времени катастрофически не хватает. Через десять минут я растворился в Рембрандте, Ван Дейке, Ренуаре…

Между «Данаей» и «Возвращением блудного сына» надо пройти несколько залов, в которых самая главная картина – «Снятие с Креста», невероятная по внутреннему напряжению и фотографической точности. Герои картины освещены только лишь одним слабым источником, в руке одного из них, находящегося в глубине изображения, факел, который и освещает все изнутри.

Мастерство Рембрандта еще выше. В «Портрете художника Деккера» глаза находятся в глубокой тени – это новое слово в создании психологического портрета. Портрета, повторюсь, созданного с фотографической точностью.

«Живопись – это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцов конкретной иррациональности» (Сальвадор Дали).

Что можно положить на другую чашу весов мировой культуры?! Разве что некоторые картины Казимира Малевича. Я видел, как преклонного возраста дама, проходя по залам Русского музея, случайно подняла голову, и взгляд ее остановился на картине «Черный квадрат». С возгласом: «Боже, как это все вульгарно!» – она поспешила удалиться. А я про себя отметил, что теперь уже не важно, что он хотел этим сказать – скоро будет сто лет, как о нем говорят. Что это? Смекалка или гений супрематизма?

«Начинающего художника понимают лишь несколько человек. Знаменитого – еще меньше» (Пабло Пикассо).

Повернув за стрелкой Васильевского острова, теплоход уходит в открытую Балтику. Мимо проносятся «Метеоры» в Петергоф, они подлетят прямо к главной аллее Петродворца. Когда-то, до постройки фонтана «Самсон», корабли могли подплывать даже к парадному подъезду, а Петр I стоял на балконе второго этажа Большого дворца и любовался прорубленным им окном в Европу. Город гордится своим царем-плотником. И то ли здесь, то ли в Меншиковском дворце – самом старом в городе – к его парадному подъезду также когда-то подплывали лодки, и впервые было произнесено ставшее устойчивым выражение «с корабля на бал».

В связи с этим выражением вспомнил о встрече с Эммануилом Виторганом перед самой поездкой. Человек-эпоха, несмотря на свои 72, «держал» зал крепко и непринужденно. После встречи – сразу на поезд. Супруга Ирина сидела рядом с нами в первом ряду. Каждую его фразу на сцене она вполголоса проговаривала вместе с ним. Не часто встретишь такое живое участие – она буквально «проживала» вместе с мужем его пребывание на сцене. Иногда он открыто обращался к ней за советом. Встреча прошла на ура. В самый разгар заключительных аплодисментов к Ирине подошла маленькая еврейская бабушка и вручила пакет: «Вы не успеете поесть, а тут все горячее и все разложено по коробочкам, это вам в дорогу».

…По дороге к Большому дворцу Петергофа неожиданно уловил легкое колокольное звучание. Колокольчики играли «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Оказалось – трио вибрафонистов на нехарактерных по фактуре инструментах играли сложнейшие классические произведения, наделяя ударные инструменты звучанием певучей кантилены. Я купил у них диск, и музыканты нехотя, отмахиваясь и говоря, что «все равно это никому не надо», после долгих уговоров оставили мне свои автографы на обложке.

«Аве Мария» Шуберта, Баха-Гуно, Каччини и Альбинони, Ария ре-мажор Баха и многое другое. Невероятно, что все это исполнено на ударных инструментах, ощущение такое, будто звучат, колеблясь, сами облака от хрустальных вибраций металлических трубок.

Набережные переполнены. Ночью у Невы невозможно подойти с камерой к парапету, чтоб поснимать поднимающиеся мосты. Сотни маленьких лодочек с туристами пытаются юркнуть впереди сухогрузов, чтобы, замерев на спокойной воде, дать возможность своим пассажирам насладиться зрелищем. Байкеры, рокеры – на Стрелке. Чуть поодаль, у Адмиралтейства – факиры развлекают молодежь огненным шоу. У входа в Русский музей пожилые люди под зонтиками, слегка повторяя движением головы свингованные ритмы, внимают роялю и саксофону на импровизированной сцене.

В этом городе каждому есть место. Самый большой северный город мира с населением пять миллионов человек одинаково радушен всем: от древних египетских сфинксов у входа в Академию художеств до героев нашего времени. И даже знаменитая коллекция Кунсткамеры, купленная Петром у голландского анатома Рюйша, состоящая из препарированных и заспиртованных младенцев-уродцев, не воспринимается, как вызов небу, но как живое свидетельство безграничности жизни и ответственности, которую каждый из нас несет самостоятельно.

О караванах и звездах, больших и маленьких

Кто такие караванеры? Это особый народец, легкий на подъем, почти кочевники. Подобно улиткам, они тащат за собой прицепы-вагоны. В которых царит тепло семейного очага. Более продвинутые ездят на кемперах. Это цельные дома-машины с кроватями, плитами, холодильниками и всем-всем прочим. В Украине периодически устраиваются слеты таких непосед. И тогда ты вживую знакомишься с теми, кого еще вчера на форумах знал только по никам в компьютере: Деффик – это Женя, Хоббит – это Олежка…

Один из самых незабываемых таких слетов прошел в Киеве. О нем есть что рассказать.

Многие путешественники с теплотой вспоминают, как попадая на средневековые узкие улочки, они с удовольствием бродят по ним, открывая для себя причудливые закоулки и тупики.

По такой же улочке из караванов я возвращался все три вечера нашего слета домой к себе на окраину кемпинга. Улочка была весьма извилистая, а над каждой входной дверью горел фонарик. Кое-где из полуприкрытых термоштор пробивался мягкий свет, выплескивая наружу домашний уют и спокойствие. Бывало, вдруг из-за какого-то каравана выскочат дети – и тут же умчатся в ночь, играя в свои детские игры. Мой домик с центральной площади не был виден. Зато за ним простирался чудесный сад, и парадные окна моего каравана выходили именно на него. Идти приходилось аккуратно – хоть и не льет на голову дерьмо, как в средние века, когда через отверстия в стене испражнения шлепались в сточную канаву тротуара. Но все-таки подкатные (на колесиках) баки для сточной воды стоят не у каждого домика, а значит, ненароком можно вступить и в мыльную лужу.

Поеживаясь от промозглой осенней погоды, я поднялся к себе по ступенькам и первым делом на полную мощность зажег Труму, специальный камин в караване. Огонек весело подмигнул, и с привычным гулом в трубе заработала вытяжка. Я присел на корточки у камина, потирая руки. Затем разулся и с удовольствием прошелся босиком по теплому полу в сторону кухни. Маленький караванерский чайник вскипает мгновенно, свистом требуя к себе внимания и обдавая паром стеклянную страховочную панель газовой плиты. А я еще даже не успел принять душ. От камина по всему домику расходятся каналы с горячим воздухом системы Трумавент. Открыв одну из заслонок в ванной комнате, чтобы нагнать туда теплый воздух, начал вывешивать огромный экран для вечернего кинотеатра.

В этот момент в караване напротив открылась дверь. На порог своего домика вышел Деффик. Деффик – это ник, которым пользуется на форуме председатель нашего клуба – Женя.