Коло Жизни. Средина. Том второй Асеева Елена
Однако, Темряй просто не знал Яробора Живко, который когда желал, что-то вызнать становился не только настойчивым, но, кажется, и нахальным. Мальчик сделал еще пару-тройку шагов вперед, стараясь отойти подальше от кресла Першего, а после, резко остановившись и развернувшись направо, уставился на Велета, которому совсем редко удавалось уйти от таких вопросов, посему Бог всегда обо всем рассказывал открыто.
– Велет, – обратился Ярушка к Атефу. – А, что такое Северный Венец и кто там живет?
Юноша прекрасно подмечал слабые стороны Богов и посему начиная о чем выспрашивать, ориентировал вопросы таким образом, чтобы непременно получить ответ. В последнее время, очень редко направляя их на Першего и Кали-Даругу, которые легко уходили от прямого ответа.
– Северный Венец Галактика Димургов, – не ожидая вопроса, тотчас отозвался Атеф. – Эта самая старая Галактика в нашей Вселенной, сотворена Родителем в честь рождения нашего Отца, старшего Его Сына, Господа Першего. Одна из самых густонаселенных Галактик, где проживают не только гипоцентавры, демоны, но и иные творения, такие как криксы-вараксы, бесицы-трясавицы, черти, нежить, куренты, прокуды… Многие из этих племен хоть и созданы Веждой и Мором предпочитают жить не в своих родных Галактиках: Голубоватая Вьялица и Весея, а именно в Северном Венце. А управление и надзор за данной Галактикой осуществляют гипоцентавры, один из человекоподобных и старейших народов Всевышнего. В Северном Венце некоторое количество систем населены человечеством, впрочем, за ними также приглядывают гипоцентавры.
Перший незамедлительно вскинул с облокотницы левую руку, и, направив вытянутые перста на Велета, остановил его скорую и несущую в себе большую информационную подоплеку речь, очень мягко сказав:
– В Северном Венце в основном живут не люди, а создания, которые оказывают нам Димургам помощь.
– Это не люди, – не поворачиваясь к Першему раздумчиво протянул мальчик, все еще теребя свой долгий чуб на голове. – Есть создания, которых достаточно много. Они все разные по своему образу и способностям. Они также очень близки к Богам, потому вы не прекращаете с ними общения, або они осуществляют тот самый отбор, то самое управление, надзор и помощь. Они взращивают и разводят растения, животных, людей. Тогда… тогда я не пойму, – теперь Яробор Живко задавал вопрос Першему, как к старшему здесь, к тому, кто мог ответить, и с тем резко повернулся в его сторону. – Я не пойму, зачем созданы люди? Коли вы не имеете с ними близкой связи, коли они не помогают вам, а вспять все уничтожают… Каков смысл их существования, бытия?
– Ты очень… очень умный мальчик. Даже удивительно как переплелась в тебе любознательность, острота ума и стремительность выводов, основанных не столько на долгом процессе размышлений, сколько на мгновенности мысли, – весьма полюбовно протянул старший Димург и туго вздохнул.
Господь вроде как загрустил, абы замечал, что каждая плоть, которую выбирал его драгоценный Крушец, была исключительно умной… И, конечно, Перший страшился, что его бесценный малецык не отступит от своих предпочтений в последней человеческой жизни, когда надобно будет выбрать именно здоровую, крепкую плоть, не столько умную.
– А ты, Отец, – строгим голосом отозвался Яроборка, словно собираясь его вычитывать. – Обладаешь способностью в мгновение ока переводить тему разговора в другое направление так, что я того даже не замечаю.
Старший Димург едва слышно усмехнулся, а Темряй это озвучил более жизнеутверждающе. Потому как всегда ощущал (коли говорить людскими понятиями) себя удачливым. Поелику придя, в свое время, на Коло Жизни, был там встречен Першим, каковой в тот раз не пожелал его уступать Расам. Темряй всегда трепетно относился к Отцу и до сих пор вспоминал время проведенное подле него. Не важно было ли это в его человеческих гранях, ноне наполняющих божественную суть, али вже будучи Господом, членом печищи Димургов… на самом деле любимцем Вежды и Мора, дорогим, бесценным, милым для них малецыком.
– Порой я это делаю, потому как не могу объяснить тебе некие вещи и понятия, – произнес старший Димург и слегка подавшись верхним корпусом тела вперед, крепко обхватил руками локотники кресла, утопив в них перста, почитай до средних фаланг.
Он словно навис над головой мальчика своей могутной массой и взволнованно вгляделся в его лицо, черты коего резко дернулись, что могло означать приход видений. Одначе, сие оказалось просто волнением Яробора Живко, и когда лицо его вновь стало видимо спокойным, Господь дополнил свою прервавшуюся молвь:
– И по поводу существования человека в частности… Тем не менее, могу сказать, что Галактика Северный Венец одна из самых знаменитых еще и потому как в ней чаще иного бывают Димурги, занимаясь воспитанием младших членов своей печищи. Это уникальная Галактика, в которой собрано достаточно большое количество всевозможных видов систем, и сама она имеет весьма причудливую форму, чем-то напоминающую вашу руну Силы. Руна которая, считают лесики, имеет способность к изменению мироздания и себя в нем. Однако, как я могу заметить обладает зримым внутренним и внешним постоянством.
Теперь, видимо, Ярушка остался доволен ответом, а быть может, просто задумался, что, как отметил Перший делал не часто… большей частью действуя рывками. И тотчас, стоило ему затихнуть, а подле него образоваться округлому облачному пуфику, намотавшему голубые испарения, дотоль плывущие по полу, старший Димург сызнова заговорил с сыном:
– Где они сейчас, милый малецык, – обратился он к Темряю, все еще оглядывая морщившего лоб мальчика степенно воссевшего на пуфик. – Темряй, – позвал Перший сына. – Ты меня слышишь, моя любезность?
Темряй днесь будто пробудившись, дернул в бок головой и на поверхности его венца пролегающего по лбу показались поместившиеся в рядье головы медведей, ощетинивших свои широкие пасти. И в том мгновенном проявления проступили они не только разнообразной формы, но и тональности шерсти, смотрящейся от белой вплоть до густо-черной. Господь медленно отвел взор от мальчика, и, воззрившись на старшего Димурга неторопко ответил:
– Поколь в каабе, Отец. Мор ничего мне про них не указывал, потому они на судне.
– Так ты же не сказал, что привез их, – сердито откликнулся Мор, и губы его покато выпучились вперед, живописав их внутреннюю розовато-коричневую часть. – Нельзя же в самом деле быть таким несерьезным малецык.
– Тише… тише, – мягко молвил Перший, и легонько качнул головой.
Тем самым малым колыханием божественной головы старший Димург словно взбил в своде залы, сросшиеся в плотные комы облака, потерявшие всякую курчавость от долгой беседы Небожителей. Они, нежданно слышимо хлюпнув, принялись ссыпать из своих кучных боков малые бусенцы воды (похожие на мельчайший дождь), вниз на Богов и мальчика. Этим Перший пытался несколько охладить задумчивость Яробора Живко и негодование сына.
– Не делай из всего заботу Мор, – продолжил старший Димург свое полюбовное поучение. – Будь мягче. Не сказал, верно, забыл, аль не предал значения, ничего… Сам спроси как старший, будь ровнее. Темряй, как бы не ерничал, поколь достаточно юн. И повзрослеет, очевидно, когда появится Крушец.
Последнюю фразу Перший протянул таким тепло-трепетным голосом, что его бас-баритон заколыхался песенным мотивом в зале и незамедлительно вызвал умиротворение в обоих сынах. Отчего они, много нежнее переглянувшись меж собой, улыбнулись.
– Вызови их из кааба Темряй, будь добр, – немного погодя, когда сыны и вздохнули степенней, повелел Перший. – Пусть отправляются к Кали-Даруге. И коли живица кого отберет из них, познакомим отобранных с нашим драгоценным Ярушкой, так как они были вызваны нарочно для него.
Темряй не мешкая порывчато кивнул и возложив правую руку на пряжку-голову удерживающую плащ на груди, на малость и сам окаменел.
– Потом сними, – указал взором в сторону пряжки старший Димург, когда младший сын сызнова ожил. – Это может увеличить восприятие боли, что весьма для тебя опасно, мой милый… Понеже наш малецык, покамест еще горячиться.
– С кем вы хотите меня познакомить? – снова встревая в толкование Богов, вопросил Яроборка.
Он вельми порывисто потряс головой смахивая с волос капель воды, что поколь проливали на него облака, и, развернув в сторону старшего Господа правое плечо, где материя рукава сакхи смотрелась дюже сырой, почитай до запястья, недовольно молвил:
– Перший, я уже весь мокрый.
– О, прости, мой бесценный, – откликнулся старший Димург, чуть-чуть погодя отзываясь на недовольство мальчика.
А все потому, что был отвлечен, донесениями змеи. Каковая склонивши свою треугольную голову вниз, с навершия венца, шевелила раздвоенным, ноне голубоватым языком, подле самого уха Зиждителя, иноредь вгоняя кончик в глубины слухового канала. Перший резко дернул правой рукой, вернее лишь ее перстами, вроде ленясь поднять с облокотницы, тем движение, несомненно, собираясь остановить капель дождя. Одначе, плотно сбитые в своде залы облака гулко плюхнув бочинами, разком выплеснули из себя не меньше пары ведер воды прямо на сидящего под ними мальчика. Мощно окатив его с головы до ног и теперь уже сделав окончательно мокрым.
– Ай! – досадливо вскрикнул юноша, не ожидая, что с ним так грубо поступят, и зыбко передернул плечами, по каковым теперь уже прямо-таки катила потоками вода.
– Ох!.. прости… прости мой драгоценный, – участливо дыхнул Перший и недовольно качнул головой в сторону змеи, прогоняя ее от своего уха (однозначно, занятый шипением последней, Господь окатил мальчика водой не нарочно).
– Не в ту сторону шевельнул перстами, – словно вступаясь за Отца, пояснил Темряй.
Он спешно поднялся с кресла, и, ступив к мальчику, укрыл его снятым с себя плащом. Накрыв ему сверху и сами волосы, при том, на удивление, оставив застежку покоящейся на рубахе, очевидно прицепленной к материи.
– Прости мой бесценный, – сочувственно молвил старший Димург, и явственно дрогнули черты его лица, видно он был дюже расстроен тем, что так необдуманно шевельнул перстами. – Случайно вышло.
– Ничего Перший, – мягко отозвался Яробор Живко, ощущая как степенно стали высыхать под плащом (поверхность которого малозаметно засветилась лазурью) не только его волосы, но и материя сакхи.
Темряй опустившись на присядки обок мальчика, полой своего долгого плаща утер его покрытое мжицей лицо, и провел дланью враз по голове, спине придавая тем самым более насыщенное сияние самой ткани, и осязаемое тепло плоти.
– Темряй, – слышимо лишь для Господа протянул юноша и зыркнул в его очи, прямо в крупные желтые радужки, пересеченные удлиненно-вытянутыми зрачками расположенными поперек, и одновременно входящими своими краями в белую склеру. – А ты можешь показать мне того змея?
Последние слова мальчик и вовсе прошептал так, что Димургу пришлось низко склонить голову к его устам, абы услышать, и слегка ее даже развернуть.
– Какую змею? – также тихо переспросил Темряй, весьма заинтересованный желанием Яробора Живко.
– Ну… ту самую, – юноша резко отстранился от головы Зиждителя и зыркнул на Першего, к которому в ухо сызнова принялась лезть змея с венца, судя по всему передавая, что-то дюже важное. – Ту, – дополнил он, приметив, что старший Димург их разговора не слышит, – которая съела на Палубе все камни.
– Змея? – повторил непонятливо Темряй и мальчик так и не сообразил, впрямь Господь его не понимает, или только делает таковой задумчивый вид. – Какая змея? Какие камни? – вновь вопросил Зиждитель, и, развернув в сторону мальчика свое лицо, живописал на нем недопонимание.
– Ярушка желает увидеть твое создание, – ворчливо вставил в беседу Мор, который научился мгновенно распознавать поспрашания юноши. – Каковое ты сотворил и поселил на Палубе. И которых я несколько гневливо уничтожил… Ярушка и меня просил их показать, но я не запомнил образ, посему не сумел ему, что-либо явить.
– Еще бы запомнить, – это Темряй и вовсе дыхнул в Яроборку. Губы его не шевелились, не колыхались волоски усов, однако, парень ту молвь расслышал. – При сей стремительности уничтожения, и вовсе неможно было разобрать, кто попал под твой гнев. Обаче, – теперь Бог явственно заговорил, – я не смогу Ярушка, тебе показать своих созданий… Созданий которые назывались халы, ибо Отец мне этого не позволит.
Мальчик надрывисто дернулся вправо так, что в доли секунд с его головы точно стекла мягко лоснящаяся материя плаща, показав совершенно просохшие волосы. Он просяще воззрился на Першего, коего, наконец, оставила в покое змея, занявшая положенное место в навершие венца, и торопливо вопросил:
– Перший… Отец, – старший Димург немедля перевел дотоль блуждающий по залу взгляд на юношу. – Пусть Темряй мне покажет халу.
– Какую халу, мой драгоценный? – переспросил Перший, понеже на тот момент не слышал толкования сына и юноши.
– Ту, самую, какую хочу, – уклончиво ответил мальчик и тем самым вызвал бурный смех в Темряя и гоготание в Велете.
– Мне кажется не стоит… днесь я хотел, – начал было неспешную молвь старший Димург.
Впрочем немедля был прерван обидчивой речью мальчика, оный так-таки сотрясся от огорчения:
– Почему не стоит? Стоит! Хочу увидеть халу, что тут плохого? Что плохого, коли меня все интересует? Я бы и сам хотел не интересоваться, не познавать, но это сильнее меня. – Яробор Живко прервался и теперь туго качнулись желваки на его лице. – Ты, Перший, все время говоришь нет, или уходишь от ответа. Потому я уже и не стараюсь задавать тебе вопросы, чтобы не расстраиваться.
Юноша поколь удерживающий руками на груди полы плаща, резко их разомкнул, и, стряхнув с плеч вещь, торопливо уткнул лицо в ладони. Он не столько сердился на Першего, сколько порой выслушивая от него отказ, ощущал в сравнении с Господом свою человечность… и вроде как разобщенность, что был не в силах перенести. Старший Димург тотчас поднялся с кресла, приблизился к мальчику и зараз, словно даже не наклоняясь, поднял его на руки. Он, определенно, уловил ту пронзительную боль Яробора Живко, и не желал, чтобы Крушец принял ее на свой счет. Прижав мальчика к груди, Бог нежно провел рукой по его едва влажному сакхи, приголубил вьющиеся, светло-русые волосы и ласково прикоснувшись к ним устами, полюбовно сказал:
– Мой дорогой Ярушка, я весьма расстроен, что так тебя огорчил… Не хотел, мой бесценный мальчик. Но я уже пояснял, что не всегда могу ответить на твой вопрос, как того требует ответ, а потому, абы не говорить не правду, стараюсь перевести тему толкования. Придет время, и я отвечу на все твои вопросы, мой милый малецык, – дополнил он мягко, тем успокаивая лучицу… в первую очередь ее. – Тогда ты будешь готов и сможешь понять, и сам ответ, и его суть. И ноне я не хотел тебя огорчить, просто Темряй по просьбе Кали-Даруги привез на маковку неких созданий, Творцом коих является… Оные будут помогать живице, ухаживать за тобой, и я хотел тебя с ними познакомить, но ежели ты желаешь узреть…
– Желаю… желаю, – торопливо отозвался мальчик, и глубоко вздохнув, недвижно замер на руках Бога, наслаждаясь его близостью.
– Прошу тебя только не волнуйся, – убедительно-нежно протянул Перший, ощущая состояние благодати не только в плоти, но и в лучице. – Чтобы не пришли видения. Темряй, юный Господь, а мощь твоих видений такова, что даже погашенная может принести ему боль.
«Ненормальный какой-то», – гневливо подумал про себя юноша и судорожно вздрогнул.
– Не говори так на себя, мой бесценный, – ласково молвил старший Димург и в тех словах воочью прозвучала просьба. Вне сомнений он уловил гневливые мысли на себя мальчика и тому обстоятельству расстроился. – Наша драгоценность, пусть Темряй покажет тебе халу, чтобы ты не волновался.
И снова в речи его прозвучала настойчивая просьба. Господь мягко дотронулся губами до виска юноши, а после, медлительно спустив его с рук, сызнова усадил на облачный пуфик, укрыв плащом сына плечи. Старший Димург увы! был не в состоянии скрывать своего огорчения, когда слышал аль улавливал поношения мальчика на себя, которые тот говорил вследствие дурной привычки выработанной в процессе жизни. Большей частью не понимаемый, не поддерживаемый своими сродниками, а посему, ощущающий себя среди них чуждым. В целом Яроборка и жил-то подле лесиков лишь потому как на тех влияли лебединые девы… Всякий раз, когда мальчик так себя принижал, Перший, и, в общем Боги, ощущали не просто унижение собственного естества, а что более становилось для них невыносимым поругание того, кто им был особенно дорог, их бесценного, неповторимого Крушеца… Сутью которого были Они все, не только Димурги, Расы, Атефы, но и сам великий прародитель Галактик Родитель.
– Покажешь Темряй? – все еще взволнованно вопросил Яробор Живко, стараясь заглянуть в очи Бога и придержал за перста Першего, понимая, что собственной грубостью огорчил его и этим стараясь примириться с ним.
– Хорошо, – откликнулся Темряй и медленно поднялся с присядок, испрямив свой мощный стан. Он поравнялся с Першим, и трепетно воззрившись на него, дополнил, – Будет лучше, коли ты возьмешь Ярушку к себе Отец на кресло. И поколь велишь не входить Кали в залу, а то вдруг она решит, что отображение угрожает мальчику.
– Ты чего собираешься его создавать во всех параметрах? – встревожено вопросил Мор и резво пошевелил руками, пристроенными на локотниках кресла, будто проверяя бушующую в них силу.
– Сие только отображение, мой дорогой, – протянул успокоительно Темряй.
Он поднял укутанного в плащ юношу с пуфика и передал его на руки Першего. И поколь последний нежно голубя волосы мальчика направился с ним к своему креслу, легохонько подтолкнул ногой обутой в низкие голубые сапоги пуфик, разрушая его тугую скученность.
Глава девятая
Перший достигнув кресла, медлительно на него воссел и пристроил Яробора Живко к себе на колени. Единожды с тем он положил на грудь мальчика левую длань и перста, точно придержав от движения и волнения. Яробор Живко сообразил и по легкой дрожи в перстах Першего, и по недовольству лица Мора, и по гулкому дыханию Велета, что старший Господь не рад тому, что уступил ему. Впрочем, все это время, как Яроборка узнал о творении Темряя, его особым желанием стало узреть ту самую удивительную халу, которая съела на Палубе не только растительность, животных, но даже почву, потому абы умиротворить Першего, он склонился к его перстам и нежно их облобызал.
– Дорогой мой, – ласково продышал старший Димург, на самом деле озабоченный не тем, что днесь уступил мальчику, сколько тем, что у того вошло в привычку унижать себя… себя, а следовательно и дорогого для него Крушеца.
Темряй промеж того возложил левую руку сверху на свою застежку-череп, где открытый рот свирепого медведя показывал вроде бездонную пасть и малозаметно выдохнул. Прошло может с десяток секунд, как в разинутой пасти зверя пыхнув закрутился по кругу черный дымок, вмале многажды накручивающий свою густоту и частоту движения. Еще немного, и из того дымка стал вылезать, набухая и расширяясь, толстый с покатым навершием росток. Он, точно живое существо плавно изгибаясь собственным телом, медленно спускался вниз, из пасти к полу. И как только его конец коснулся черной глади (враз издав громко-пронзительное пыхтение) макушка ростка оторвалась от пасти, вроде отвалившись от острых, крупных резцов иль клыков, не менее зычно плюхнувшись в чуть клубящееся по полотну пола облачные куски пуфика. Тот дымчатый отросток был в ширину не больше двух сложенных вместе рук Яробор Живко. Но стоило ему полностью соприкоснуться с полом, как он резко возрос, став в обхвате тела, как Темряй, а в длину достигнув метров пяти-шести. Также стремительно он сменил гладкость черного окраса на чешуйчатость зелено-бурого в крапинку и различимо обратился в существо.
Довольно-таки долгое его тело и впрямь походило на змеиное. Но в отличие от последнего имело дюже мощные лапы, которые чем-то походили на утолщенные плавники, поместившиеся в передней части. Сами плавники с легкостью приподнимали переднюю часть корпуса и голову вверх. Постепенно сужающееся к завершию тело, хотя и не имело четких границ, разделяющих голову, туловище и хвост, меж тем явственно обладало покатым горбом на спине, и было сжато с боков. На самом, словно срезанном конце туловища, вернее его хвосте, располагалась круглая воронка обрамленная удлиненно колеблющимися сосочками позадь которых помещались крупные и спиленные под углом зеленовато-желтые, угловатые отростки. Обобщенно и сама розоватая поверхность той воронки была усыпана мельчайшими присосками да острыми зубцами, только не отдельно стоящими, а спаянными в единый ряд.
Хала зримо шевельнулась, и, привстав на лапах-плавниках тягостно качнула округлой головой, медленно развернув ее в сторону сидящего Яробора Живко, вже давно затаившего дыхание. Голова халы слегка приплюснутая имела вельми уродливую морду. Огромный несильно покатый лоб переходил в дюже выступающий двухскладчатый нос, где ноздри располагались на внутренней, легохонько колыхающейся, пластине, а широкая, щель-рот несла на своей поверхности рядья мелких, черных зубов. Здоровущими были удлиненные очи существа, начинающиеся от края носа и завершающиеся подле массивных и таких же крупных заостренных ушей в размере, кажется, не меньше самой морды. Яркие желто-зеленые радужные оболочки, наполняющие глаза, лишь в уголках имели белую склеру, а в самом центре несли неподвижные, точнее даже точечные красные зрачки.
– Ух, ты! Вот это да! – восторженно проронил мальчик.
Он, было, подался вперед, желая коснуться весьма ноне близко расположившейся морды халы, но Перший придержав его, негромко молвил:
– Разрушится, коли коснешься, – тем самым возвращая юношу в исходное состояние.
Нежданно хала ретиво дернула своим телом и раскрыла, как оказалось сложенные на спине повдоль горба крылья, оных обнаружилось сразу по два с обеих сторон туловища. Перепончатые, довольно узкие и единожды длинные крылья, как продолжение бурой кожи были снабжены зримыми тонкими мышцами и жилами, и на своем кончике имели загнутый, черный и весьма крупный коготь. Хала порывчато взметнула всеми четырьмя крыльями разком и подалась вверх, вытянув горизонтально полу свое долгое, извивающееся в полете тело, закружив в своде и касаясь растянутых в нем облаков.
– Вот это да! Вот это зверь! – сызнова восторженно молвил юноша, и теперь настойчиво отстранив руку Першего от груди и скинув с плеч плащ, спустился с его колен на пол.
Мальчик сделал несколько широких шагов вперед, и, остановившись вблизи от Темряя, вздев голову, воззрился в кружащую в своде халу, своим колыханием придающую висящим там облакам какой-то серебристый тон.
– Рад, что ты оценил его мощь Ярушка, – довольно отозвался Темряй и сам с неподдельным теплом уставился на халу.
– Весьма занимательное творение, – с медлительной расстановкой произнес Перший, оперев локоть об облокотницу кресла и придержав перстами подбородок слегка приподнятой головы. – Как я погляжу, в творение этого хала принимал участие не только ты Темряй, но и похоже еще кто-то… Очевидно, что Словута и тот, каковому поколь запрещено создавать нечто больше Дремы.
Змея в навершие венца Господа допрежь спокойно лежащая, явно встревожено вздела голову с хвоста, и, приоткрыв пасть, выудила оттуда розоватый язык, принявшись его раздвоенным кончиком торопко ощупывать пространство подле себя. Темряй чуть слышно хмыкнув, впрочем, не отозвался Отцу. Судя по всему, ощущая собственную вину пред ним, а может, просто не успев, абы в разговор ворчливо вступил Мор, стремительно прикрывший очи, и, утопивший голову в глубине ослона кресла, точно страшась испепелить возникший пред ним образ:
– Занимательное, Отец, несомненно. Если представить, что это самое «ух, ты!» и «вот это да!» в сотни раз превышает ноне виденное. Возможно, будут правы палубинцы, оные окромя «Кусэйдия и Куокэ!» ничего более крикнуть и не смогли.
– Почему не смогли… смогли, – немедля вставил Темряй и широко улыбнулся. – Они еще кричали: «Кюа хэ киюмбе!»
– Очень своеобразно, – обидчиво бросил в сторону младшего брата Мор.
Зиждитель также энергично махонисто раскрыл очи и пульнул в направлении летающей халы стрелообразную полосу черного света. Каковая, в доли секунд нагнав существо в своде залы воткнулась своим острым наконечником ему как раз между ног, словно пронзив все туловище насквозь… И тем самым разорвав его на две части. Хала немедля надрывисто дернула двумя половинками тела, головы, лап и крыльев да распалась на зелено-бурые блики света. Прошел еще вероятно морг и те блики света втянулись в серебристые полотнища облаков свода, придав им зеленоватую крапчатость. Внутри самих полотнищ, что-то гулко хлюпнуло, и вниз на Темряя и стоящего рядом с ним мальчика, мощным потоком излилась вода.
– Ой! – негодующе воскликнул Яробор Живко, не ожидающий, что его сызнова вымочат, а, чего еще более неприятно ледяной водой по вздетому кверху лицу.
– Ох, Ярушка прости, – торопливо проронил Мор, судя по всему, та вода предназначалась только младшему брату.
– Не в ту сторону пульнул гнев, – пояснил Темряй, смахивая с волос и лица капель водицы, и вроде тем мановением просушивая себя. Хотя стоящий подле него юноша приметил, что поток воды редкой капелью затронул волосы и лицо Господа, обойдя его всей остальной массой по коло.
– Вы, видимо, решили меня нынче утопить, – все также недовольно вставил мальчик, отжимая воду вниз на пол с длинных волос.
Негромкий смех наполнил залу, и медленно прокатившись, заколыхал одну из зеркальных стен, впустив в помещение зримо обеспокоенную Кали-Даругу.
– Поди, мой милый ко мне, – полюбовно протянул Перший, и, подняв с колен плащ сына, легохонько его встряхнул, расправляя на нем материю. – Я тебя укрою.
– Прости мой драгоценный, сие предназначалось не тебе, – расстроено молвил Мор и порывчато шевельнулся в кресле, намереваясь подняться.
Одначе, его опередила демоница. Она дюже сердито полыхнула двумя черными очами в сторону провинившегося Господа и стремительно приблизившись к Першему, приняв из его рук плащ, в доли секунд оказалась подле мальчика. Со всей заботой и трепетом укрыв Ярушку с головы до ног в голубоватое, долгое полотнище.
– Разве можно мальчик Господь Мор такое творить, – наконец озвучила она свое недовольство, утирая краем плаща лицо юноши. – Господин итак слаб здоровьем… Столько сил потрачено, чтобы его укрепить, а вы озорничаете и ледяной водой полощите.
– Я не нарочно, – досадуя на самого себя, отозвался Мор и так как он уже привстал с сидалища кресла вновь гулко плюхнулся на него.
– Надобно уметь сдерживать свой гнев, мой дражайший мальчик, – с родительской интонацией в голосе отметила рани Черных Каликамов так, точно имела на это право.
– А, что такое «кюа хэ киюмбе»? – вопросил утираемый Кали-Даругой мальчик, обращая днесь поспрашание к ней.
– Убейте эту тварь, – немедля пояснила демоница, определенно, не придав значения тому, что у нее спросили, ибо была занята более насущным. – Господь Перший я посмотрела апсарас и потолковала с ними. Это то, что нам надо сейчас, просто незаменимые существа. Мальчик Господь Темряй, – и рани перевела взор с лица юноши, которого ласково гладила по спине и голове, просушивая, и воззрилась с нежностью на младшего из Димургов. – Творит все всегда безупречно и такое прекрасное, умное, трудолюбивое, как и сам.
Темряй торопливо направил в сторону Кали-Даруги руку и полюбовно приголубил волосы на ее голове, не скрывая своего трепетного к ней отношения, да улыбнулся, будто видел пред собой заботливую мать.
– Видела бы ты Кали, что наш трудолюбивый и прекрасный малецык тут ноне показывал, однозначно так не сказывала бы, – не открывая рта и, похоже, даже не шевеля губами, продышал Мор и тотчас сомкнул очи, вроде на них давили окрасившиеся в зеленоватые тона пухлые, плывущие по своду облака. – Весьма уродливое, тупое и всепожирающее создание… Точнее не создание, а создания.
– Как же они могли глотать камни? – перебивая, было открывшую рот рани, которая намеревалась поддержать приметно расстроенного Мора вопросил Яробор Живко.
– А, что же делать, мой бесценный, коли все съедено, – торопко проронил Темряй и гулко засмеялся, и немедля его смех поддержал и вовсе зычно загреготавший Велет, который дюже любил шутки Димургов. – Чем-то же надобно набить таковое безразмерное брюхо.
– Скольких из них ты отобрала Кали-Даруга? – между тем негромко вопросил Перший, обращаясь к демонице.
Рани спустив с головы мальчика плащ, провела дланью по его все еще влажным волосам, оные имели такое нехорошее свойство долго сохнуть, и неспешно отозвалась:
– Трех Господь Перший. Минаку, Арвашу и Толиттаму. Я и вам, Господь Перший, посоветовала бы сменить двух Ночниц на апсарас, тех самых которые показались мне весьма бестолковыми. Уж простите, Господь Мор за прямоту, но неких Ночниц и не надобно более восстанавливать. У них явно отсутствует какой-либо умственный рост, а уж внешность и того подавно отпугивает.
Мор купно свел прямые, черные брови так, что высоко подтянулись уголки его глаз, каковые он, впрочем, не открыл, изобразив на своем лице сокрушенность.
– Нет, живица, благодарю, – вставил достаточно скоро Перший. Он, несомненно, увидел неприкрытое расстройство старшего сына и не пожелал его еще сильнее огорчать. – Апсарасам, я уверен, мы найдем применение. Тем паче Крушецу они, скорее всего, будут близки, но своих Ночниц я не стану менять… Я к ним уже привык.
– Воля ваша Господь, – мягко отозвалась Кали-Даруга, понимая, что Бог так сказал только из-за сына, который всегда был вельми ранимым, особлива вследствие собственной не сдержанности. – Тогда я позову апсарас и мы познакомим их с господином? – вопросила она старшего Димурга.
И когда тот кивнул, а в зале сызнова поплыла тишина, поспешила вон из нее, пред тем усадив мальчика на вновь созданный для него облачный пуфик.
– Кто такие эти апсарасы? – не дожидаясь возвращения демоницы, поинтересовался у Богов юноша.
Впрочем, ему на этот раз никто не ответил, предпочтя дождаться рани. Темряй меж тем неспешно, развернувшись, направился к креслу Мора. Подойдя к брату, он остановился обок него, и, склонившись, прижался щекой к его лицу. Мор медлительно отворил очи, и, вздев с облокотницы правую руку нежно приобнял Темряя за шею, да полюбовно облобызал его очи, висок и щеку. Данным поступком Темряй признавал старшинство и зависимость от брата, передавая и одновременно требуя к себе ласки и любви от последнего.
Зеркальная стена залы вновь пошла густой рябью и впустила не только Кали-Даругу, но и трех женщин. Это были очень красивые женщины… если не сказать точнее прекрасные. Не намного выше демоницы, они, однако поражали взор стройностью своих фигур, тонкостью станов, округлостью бедер, безупречными формами упруго-подтянутой груди. В них было все столь продумано, безукоризненно спаяно и длина волос, и чистота кожи, и миловидность лица. При сем они смотрелись совершенно отличными друг от друга женщинами, отличными не только ростом, тонкостью талии, али формой груди, но и цветом кожи, волос.
Одна из них, та, которую Кали-Даруга представляя, назвала Арваша, была самой высокой и стройной. Ее тонкая, белая с розоватым оттенком кожа точно просвечивалась, распущенные, волнистые, белокурые волосы дотягивались до середины спины. Мягкой, овальной формы казалось само лицо с высоким несколько наклонным лбом, длинным разрезом голубых глаз, с прямым слегка приподнятым кончиком носа, тонкими, вроде подведенными красно-алыми губами, дугообразными черными бровями и загнутыми густыми ресницами. В ее лбу, почитай в межбровье, сиял крупный, круглый, красно-бурый камушек граната, вельми плоского вида, каковой не просто служил украшением, а прямо-таки был впаян в кожу, плоть и, вероятно, в сам костный каркас головы Арваши.
Вторая апсараса, Минака, по росту была средней меж трех женщин, хотя смотрелась более миниатюрной, чем Толиттаму, которую, в сравнении с ее спутницами стоило бы назвать полноватой. Минака имела большую и высокую грудь, изящную талию, а кисти ее рук, также как стопы, были миниатюрно малы. Хотя сами ноги у апсарасы смотрелись крепко сбитыми в лодыжках и бедрах. Мягкая, нежная, смуглая кожа Минаки, почитай кофейного цвета, глянцовито переливалась. Прямые, черные волосы едва прикрывали покатые плечи. На овальной форме лица, находился узкий, малость согнутый нос, миндалевидные темно-карие очи, бледно-розоватые пухлые губы, густые вроде крыши домиков брови и не менее плотные ресницы. У Минаки в межбровье также был вставлен, самоцвет, лунный камушек, молочно-белый, с лиловым мерцанием изнутри, в виде плоского, четырехлепесткового цветка.
Толиттама оказалась самой низкой из апсарас и более коренастой на фигуру, меж тем сохраняя округлость бедер, грациозность талии и пышногрудость. Весьма долгой и тонкой была ее шея, гибко-покатыми плечи, темно-бурой, шелковистой кожа и темно-русыми, волнистые волосы, кои дотягивались почти до колен. Лицо Толиттаму чем-то напоминало по форме сердечко, где лоб смотрелся шире области округлого подбородка. На лице апсарасы поместился прямой, небольшой чуть вздернутый нос, крупные, почитай черные, очи и маленький рот с весьма зримо очерченной густо-алой, верхней губой. Глаза Толиттамы, окруженные долгими, черными ресницами и точно подведенные сверху плавной тонкостью бровей, так воззрились на Яробора Живко, что враз по его плоти пробежал озноб, и сам он глубоко вздохнул. В межбровье Толиттамы сиял и вовсе чудной формы аметист нежно сиреневого переливчатого блеска. Он проходил двумя тонкими, вертикальными полосками от средины лба вниз до спинки носа, образовывая на конце трехлепестной лист.
Обряженные в прозрачные плотно облегающие шаровары, едва достигающие лодыжек, и короткие без рукавов рубахи такие же сквозистые, без каких-либо украшений и даже обувки, казалось апсарасы, вынырнув из вод, явились смущать своей красой не только мальчика, но и самих Богов.
– Да, – наконец, прервал отишье зала Мор, и легохонько шевельнулся в кресле. – Красиво! Вот ведь милый малецык, можешь творить, что-то полезное… таковое, что приносит благость.
Темряй все поколь стоящий подле кресла старшего брата и как иные неотрывно смотрящий на своих творений, широко улыбнулся и довольным голосом откликнулся:
– Так мой дорогой, ты же не пожелал увидеть сие творение в Татании, когда туда прибыл, ибо был весьма занят истреблением хал на Палубе. Посему и не успел получить ту самую благость.
Глава десятая
– Не понимаю, зачем сюда прибыли апсарасы? – вопросил нескрываемо заинтересованно Яробор Живко.
Он возлежал на ложе в комле, уже готовясь ко сну и подтолкнув подушку под голову, точно обнял ее рукой. Кали-Даруга передав одной из своих служек демониц блюдо с грязной посудой и остатками еды оставленной после трапезы мальчика, торопливо вернулась к его ложу. Она степенно опустилась на табурет, что расположился подле ложа, и суматошливо оправила подол рубахи на ноге Ярушки, подложив под правое колено маленькую красную подушечку.
– Мне в помощь, господин и вам в радость, – достаточно медлительно откликнулась рани, говоря каждое слово с расстановкой и особенно выделив последнее.
Яробор Живко резко дернулся, похоже, всеми частями тела и конечностями, да переместившись с левого бока на спину, досадливо протянул:
– Кали, какая помощь? У тебя тут и так три аль четыре демоницы, нашто еще апсарасы. Да и не зачем им тут быть, ибо я вмале отсюда уберусь на Землю.
– Господин, – мягкость голоса Кали-Даруги, словно переплелась с удрученностью. – Зачем вы так на себя говорите?
Демоница стремительно подалась вперед и теперь поправила подушку под головой Ярушки, подсунув под его плечи маханькие подухи.
– Как так? – удивленно переспросил юноша, и, остановив одну из рук рани, нежно провел перстами по тыльной стороне ее длани.
– Неизменно принижая себя, – пояснила демоница, не скрывая растерзанности чувств, оные отразились легкой зябью на голубой коже ее лица. – Как это так уберётесь. Разве можно такое на себя говорить. Вы, что какое-то ненадобное творение, чьего отбытия все тут ожидают. Вы господин, суть ваша божественна… А вы все время себя принижаете, оговаривая ненормальным, с изъяном. Таковое неможно слушать. Таковое больно слышать мне созданию Господа Першего, чьей сутью вы являетесь. Так сказывая о себе, вы, словно принижаете его, Господа Першего, вашего Отца, каковой вас так любит.
– Я не нарочно, – торопливо дыхнул Яробор Живко и попытался вскочить с ложа, но его вельми настойчиво удержала рани. – Просто привык, – добавил он, сызнова опуская голову на подушку. – Меня очень любили мать и отец, еще сестра… Ну, а другие считали, вроде как не совсем здоровым. Особенно после того, как я пропал во время прохождения третьего испытания. Я пытался поговорить с братьями о том, что меня тревожило после смерти родителей, но натыкался лишь на непонимание, а порой и отчужденность. Потому и привык думать, что…
Мальчик прервался, не став досказывать итак очевидного слова. Кали-Даруга немедля пересела к нему на ложе, абы стать ближе и ласково огладила перстами его руки, прошлась по волосам, лицу, нежно целуя, так как умела делать только она одна и вкрадчиво-настойчиво дополнила:
– Но ведь потом были влекосилы. Они не считали вас больным, вспять уважали и любили. А теперь совсем все изменилось. Вы подле Зиждителей, подле Господа Першего… Вы ведаете, кем являетесь. Быть может, стоит воздержаться от хулы на себя, особенно когда рядом ваш Отец, оный все это чувствует и поверьте мне, господин, очень оттого страдает.
– Я постараюсь, Кали, постараюсь. Но порой мне, кажется, я никак не могу быть сутью божества, и вы все ошибаетесь, – молвил, понижая голос Яроборка, словно страшась, что те сомнения услышит Перший аль Родитель.
– Господин, ну, что вы такое говорите, как так ошибаетесь, – протянула дюже ласкова рани Черных Каликамов и теперь огладила перстами одной из левых рук лоб мальчика вроде как перепроверяя его опасения. – В том нельзя ошибиться, – досказала она, и широко улыбнувшись, ретиво шевельнула вторым языке на подбородке. – Сие чувствуют не только люди, не только создания божеские, но и в первую очередь Боги. Стоит первым и вторым лишь взглянуть на вас и тотчас позадь головы им видится коло золотого сияния, признак божественности. Стоит Богам только прикоснуться к вашему лбу, как они сразу ощущают сияние вашего естества.
– А, что душа? – заинтересованно вопросил Яробор Живко и теперь и сам дотронулся перстами до своего лба. – Душа находится тут? А, я думал в груди.
– Естество, лучица, господин… У вас не душа, – нежно пропела Кали-Даруга и днесь полюбовно облобызала перстами щеки юноши, его уста и подбородок. – Лучица, божественная суть Господа Першего обитает в вашей голове, подле сути плоти-мозга.
– А у иных людей, души обитают в груди? – поспрашал мальчик и теперь пошли вопросы иного порядка, те самые, цепь которых было сложно прервать… Сложно, но не для рани Черных Каликамов.
– Кто знает господин, где у людей обитают души, – глубокомысленно отозвалась Кали-Даруга, неспешно уводя разговор в надобное ей русло и принявшись подсовывать подушки под конечности Яроборки и подпирать его бока. – Если вообще они у них есть. Ибо я за свое долгое существование видела таких людей, у каковых явственно не то, чтобы души не было, а, по-видимому, и сердца… Сердца оное неизменно трепыхается при виде страданий себе подобных. – Рани самую малость приподняла правую ногу мальчика, и, пристроив под стопу более крупную подушку, добавила, – Господь Перший весьма кручинится, когда вы себя, господин хулите. Он это не говорит, но я вижу, так как когда вы уходите почасту грустит. – Лицо Ярушки дотоль задумчивое махом колыхнулось, и туго качнулись на его скулах желваки. – Он еще никем так не дорожил, как вами господин. Обаче, он Господь и не может долго находится в одной Галактике, у него много дел и обязанностей. – Теперь встревожено качнулся и сам юноша, туды… сюды дернулись его укладываемые на овальную подуху стопы. – А помощников, как вы приметили, господин мало. Только Господь Вежды и Господь Мор. Мальчик Господь Темряй еще очень юн… Господь Стынь и вовсе дитя, а Господь Опечь долгое время был вне печищ и ноне оправляется.
Яроборка чуть слышно застонав, нежданно резко переместил те стенания в надрывистое дыхание, будто стараясь справиться со страхом и волнением, а Кали-Даруга меж тем все также поучающе продолжала:
– Но Господь Перший ноне не о ком кроме вас не может думать, господин. Также как и Родитель, каковой вам просил передать, чтобы вы успокоились и не страшились отбытия вашего Отца, его поколь не будет.
Теперь рани демониц это озвучила не столько для Крушеца, сколько именно для Яробора Живко. И мальчик немедленно резко выдохнул. Он также скоро сомкнул очи и мелкий бусенец пота, разком, выступив, плотно усеял подносовую ямку, точно услышанное так-таки выплеснуло волнение. Кали-Даруга нежно утерла юноше лицо и заботливо провела по лбу перстами, проверяя состояние лучицы, а потом, многажды понизив голос, произнесла:
– Посему, господин, можете более себя не тревожить мыслями об отбытие Господа Першего. Покуда вы к тому не будете готовы, Родитель не станет вас расстраивать.
– Я знаю, что мое место на Земле, – едва слышно протянул Яробор Живко и неспешно отворив очи, уставился в лицо рани, где легохонько, будто желая его облизать, затрепетал второй язык. – Знаю, понимаю. И хочу увидеть Айсулу, Волега Колояра. Но боялся… боялся.
– Теперь не надобно ничего бояться, – тотчас перебивая поддергивающийся глас юноши молвила демоница и широко улыбнувшись сверкнула голубовато-белыми зубами. – Родителю вы, также как и Господу Першему, дороги. И Родитель допрежь никогда так не тревожился, ни за одно юное божество, как за вас.
– Тогда зачем ты, Кали вызвала сюда этих апсарас, не пойму? Коли я вскоре вернусь на Землю? – удивленно переспросил Ярушка и много ровнее задышал.
Рани Черных Каликамов, наконец, разложила подушки на ложе и более округлые валики подоткнула под тело мальчика, все с тем же попечением она укрыла его сверху тончайшей сетью покрывала дотянув край до стана. И лишь после того повышая голос и придавая ему какую-то плавность произнесла:
– Чтобы порадовать вас, мой дражайший господин, наше совершенство и чудо. Да и если вы пожелаете когда-нибудь отправиться побыть на Земле, апсарасы последуют за вами и будут ухаживать и помогать, або для того и сотворены. Радовать и помогать.
Яроборка проникновенно зыркнул в черные очи Кали-Даруги, где махонисто вскидывались вверх золотые лепестки сияния, и, не скрывая своего непонимания, изрек:
– Как же они последуют. А, что про них скажут влекосилы и кыызы?
– Ничего не скажут, вероятно, даже не приметят их, – рани проронила эту фразу дюже торопко и медленно переместилась с ложа мальчика на свой табурет. – Не приметят, что они появились. Однако, вы господин будете под постоянной заботой. Апсарасы станут создавать вам условия, окружать вас вниманием, теплом, уютом. Вам же они понравились? – Юноша резво кивнул, и словно снова ощутил легкую зябь собственной плоти, дотоль никогда не испытываемую. – Кто из них больше? Арваша? Минака? Или Толиттама?
– Та, которая с темно-русыми волосами и самая низкая, – Яробор Живко протянул это совсем низко и голос его при том дернулся, а щеки густо зарделись.
– Толиттама, – явно довольно отозвалась Кали-Даруга и степенно испрямив спину, на чуть-чуть вроде как отдалилась от юноши, схоронив часть своего лица в тени, кою порой отбрасывали цепляющиеся за стены пряди облаков. – Мне она тоже понравилась больше всех. У вас господин хороший вкус, – рани сызнова сказала так запросто, точно говорила о давешнем ужине. – Апсарасы удивительные существа, каковые могут не только менять рост, формы тела, но и цвет кожи, волос, глаз, длину рук, ног, перст. Ко всему прочему они достаточно умные, могут слушать, одарены способностями играть на музыкальных инструментах, петь, танцевать… И главное они умеют любить.
– Любить, – повторил вслед за демоницей Яроборка, наблюдая за тем, как она медлительно поднялась с табурета.
– Думаю, вам будет хорошо, господин с Толиттамой. Она принесет вам много радости, – добавила Кали-Даруга, с нежностью оглядев мальчика с головы до ног.
– А как же Айсулу? – едва слышно прошептал Яробор Живко, ощутив, как яристо затрепетала его человеческая плоть в желании хотя бы прикоснуться к темно-бурой, шелковистой коже апсарасы.
– Айсулу еще девочка, – отметила рани, несомненно, той молвью поучая юношу и тело ее качнулось, так как она переступила с ноги на ногу. – Ей надобно многому научиться, чтобы сметь коснуться вас, господин. И, тому ее будут обучать апсарасы, каковые поколь доставят вам радость.
Кали-Даруга смолкла и степенной поступью направилась к полотнищу в углу стены комли, коя нынче колыхала почти серебристыми лохмами облаков, будто плохо спутанных косм волос, оставив мальчика в дюже томительном состоянии. Не прошло, видимо, и нескольких минут, когда пошедшие круговертью космы облаков, поглотившие демоницу, выпустили из себя Толиттаму. Ноне обряженную в прозрачную, ажурную, белую рубаху, столь плотно облегающую ее тело, что зрелись не только плотные ее очертания, но и та самая желанная темно-бурая, шелковистая кожа. Темно-русые волосы апсарасы, убранные на спину, были схвачены позадь головы в хвост, одначе, даже так они покоились на ней весьма мощной массой.
Толиттама в доли секунд преодолевшая расстояние до ложа, остановилась почти подле него и тот же миг преклонила голову, томно и единожды женственно сказав:
– Доброй ночи, господин.
По телу Яробора Живко махом от той молви проскочили горящие искорки… Кажется, не только по венам, но и по самой коже, обжигая его своей жаркостью и тугой ком перегородив дыхание враз сомкнул рот, а после и очи. Теперь прошло и вовсе малая толика времени, и нежданно трепетно-мягкие губы апсарасы коснулись уст парня… и своей нежностью пробудили к жизни плоть.
Глава одиннадцатая
Солоновато-горький ветер порывисто ударил в лицо Яробора Живко и вместе с жаркими лучами солнца, возвышающегося прямо над головой, придал ему какое-то парящее состояние. Отчего вдруг показалось еще миг, и мальчик шагнет вперед, да, раскидав руки в стороны, взлетит. Перший, стоящий подле парня, судя по всему, уловил данное состояние и немедля положил свои тонкие перста ему на плечо, тем самым возвращая к действительности.
Они стояли на скалистом берегу океана, где темно-синяя, точно подсвеченная изнутри марностью света, вода мягко переходила далеко на линии горизонта в серо-голубой небосвод. Подступающая к отвесной и почему-то черной, каменной, высокой стене брега (растянувшейся повдоль прибрежной океанской полосы вправо и влево) вода яростно ударялась белыми кучными верхушками в ее мелко изъеденную червями и бороздами поверхность, инолды выступающую малыми ступенями поросшими зелеными мхами. А после, гулко ворча, вроде досадуя, сызнова откатывалась назад.
Позадь стоящих на берегу мальчика и Бога расстилалась пологим склоном долина, покрытая невысокой растительностью: аржанцем, тонконогом, дятлиной красной, житняком гребенчатым, кострецом, местами сбрызнутая белыми, желтыми пежинами луговых цветов. Там же где непосредственно поместились Перший и Яробор Живко, склон резко брал вверх, теряя всякую растительность, и живописал ровные пласты камня вроде как залащенного, однако все же имеющего шероховатые выемки али борозды по своему полотну, да обрывистые сечены по самому краю. По правую сторону от юноши слегка вдаваясь вглубь океанских вод, расположилась высокая одиноко стоящая скала, купно изрезанная широкими трещинами, словно сердито рубленная топором, каковой создал на ее несколько угольной форме множественные выемки, выступы, террасы, аль отдельные островерхие зубцы. Казалось в ней также, как кое-где и в самой береговой стене, вода пыталась выдолбить ступени или долгие заусенцы. В самом его начале, подле рубежа плещущейся воды и вовсе виднелся здоровенный проем с обтесано-рваными краями, высеченный ударом молота, прорубавшего себе проход в каменном лбище.
– Земля, – негромко дыхнул Яробор Живко и глубоко вогнал внутрь легких океанский дух. – Так прекрасна, правда, Отец.
– Возможно, мой бесценный, – уклончиво отозвался Бог и теперь переместил пальцы с плеча мальчика на его голову, оправляя на ней локоны длинных волос.
После прибытия апсарас и близости с Толиттамой, цепь видений у юноши столь усилилась, что не просто высосала из него силы и утомила. Протекая как-то весьма порывчато и мощно, изредка сменяя одно видение за другим, она не давала времени Яробору Живко набраться сил. В общем, достаточно обыденное для людей превращение мальчика в мужа довольно-таки неоднозначно сказалось на Яроборке. По-видимому, такое развитие опытная Кали-Даруга предполагала, посему и саму близость и взросление юноши провела подле себя… на маковке четвертой планеты.
Последняя цепь видений не просто вызвала слабость в мальчике, она принесла с собой потерю сознания и обильное кровотечение из носа, отчего его пришлось срочно поместить в кувшинку, а как таковое отбытие на Землю поколь отложить. Стараясь справиться с видениями, и тем не доставить боли Темряю и Мору, Яробор Живко, а вернее Крушец проявил истинность своей божественной сути… которая в целом и завершилась тяжелым обмороком плоти.
– Мне, кажется, видения многажды усилились, – огорченно проронил сидящий в зале маковки Перший, прикрывая левой дланью свое лицо, абы схоронить, таким побытом, переживания.
– Это пройдет Господь, – мягко отозвалась Кали-Даруга, поместившаяся в шаге от кресла Бога и вельми заботливо оглядевшая его понуро-опущенную голову.
Рани Черных Каликамов пару минут назад вошла в залу маковки доложив находящимся там двум Богам: Першему и Темряю о состоянии доставленного и переданного на попечение бесиц-трясавиц Яробора Живко, пред тем и потерявшего сознание да этим точно втянувшим в плоть само видение. Ноне на маковке не было Велета и Мора, первый отбыл по делам в Галактику Атефов Крепь, а второй проверял состояние неких систем в Млечном Пути.
– Важно Господь, что ноне не пострадал мозг господина. Надобно вам позже потолковать с Господом Крушецем, и предупредить, абы он таковое более не творил. И не подвергал опасности гибели плоть, мозг и собственное здоровье, – продолжила сказывать Кали-Даруга.
И стараясь снять охватившее старшего Димурга волнение, пронзительно глянула на стоящего подле ослона его кресла Темряя. Тем взглядом, посылая последнему какое-то указание и просьбу. Темряй немедля протянул навстречу сидящему Отцу левую руку и дотронулся перстами до его плеча, требуя внимания к себе, ибо, несмотря на старания Крушеца последнее, не до конца погашенное видение, прибольно зовом ударило по нему. Перший торопливо убрал руку от своего лица, и, перехватив пальцы сына, ласково их сжал, стараясь передать ему не только любовь, но и собственные силы.
– Господь Крушец уникальное создание, Господь, – отметила демоница и легохонько улыбнулась, довольная тем, что Темряй не дал замкнуться в собственной смури Отцу. – Даже сейчас, в плоти человека, не в состоянии поколь воспользоваться в полной мере своими способностями, во всем проявляет собственную божественность. Однако, по поводу состояния самого господина, я убеждена, не стоит тревожиться. Волнение вмале улягутся, когда господин почувствует в себе мужское начало. Поэтому я и настаивала, свершить первую его близость под моим руководством, поелику господин, вопреки лечению, так и сохранил психо-эмоциональную нестабильность. Думаю, бесицы-трясавицы оказались правы, предполагая, что это генетически прописано в самой плоти, вряд ли так влияет лучица. Поколь дадим господину отдышатся, успокоится, побыть в близких отношениях с апсарасами и только погодя, когда видения нормализуются, вновь продолжим говорить о Земле… И тогда можно будет поначалу, как господин того и желал, вам вместе Господь Перший побывать подле океана.
– Живица, – медлительно произнес старший Димург, дотоль обернувшись и внимательно обозрев стоящего позади Темряя. – Ты, точно меня не слышишь. – Бог медленно перевел взор на рани и тотчас затрепетало золотое сияние его кожи, как угасающее пламя свечи. – Я сказал, что у мальчика усилились видения, что возможно связано с развитием лучицы, а не с близостью которую испытала плоть, потому и указал обследовать Крушеца, Отекной.
– Господь, – немедля отозвалась Кали-Даруга, порой проявляя зримое неподчинение и своему Творцу. – Я уже вам поясняла. В развитии лучицы поколь нет, и не может быть выявлено никаких изменений. Абы уже все выявлено и ноне Господь Крушец находясь в плоти, не может никоим образом развиваться. Лучица днесь как вы и просили, перестала оказывать давление на плоть, успокоилась сама и весьма бодро себя чувствует. Не зачем ее лишний раз волновать тем осмотром, оный она неизменно тревожно воспринимает. Не нужно беспокоиться и вам Господь Перший, все поколь под присмотром. Нынче, как велел Родитель, надо создать условия там, на Земле, чтобы Господь Крушец пожелал вернуться туда и дал возможность прожить господину долго. Дабы лучица успела научиться правильно перерабатывать видения, и ими не навредила в жизни своей следующей, последней плоти. Родитель считает, что для Господа Крушеца и господина сейчас нужны зрелища, потому я и настаиваю на продолжении того перехода, что ранее предприняли люди. Долгий путь, новые места, природа, к которой у господина тяга, все это будет отвлекать от разлуки с вами. Рядом будут апсарасы, интересные, близкие ему по суждениям люди. И я уверена, все будет благополучно.
– Ох, живица… ты говоришь не о том, – несогласно молвил Перший, и, ощутив спокойствие младшего сына, выпустил из своих перст его руку, обаче, лишь за тем, чтоб под широкой дланью сызнова схоронить тревоги на своем лице. – Я прошу осмотреть Крушеца, а напираюсь на недопонимание… на твое, моя дорогая живица, недопонимание.
Зиждитель медлительно убрал руку от лица, положив ее на облокотницу кресла и махонисто раскрыв очи, блеснул их темнотой в сторону демоницы.
– Нет, Господь Перший, это не недопонимание, – казалось голос Кали-Даруги звончато зазвенел, будто она начала гневаться и враз голубоватая ее кожа приобрела более насыщенный цвет, особенно в районе щек. – Это совсем иное. Это, какая-та болезненная тревога, связанная уже даже с тем, чего просто не может быть. Не надобно себя все время изводить этим страхом Господь. Лучица будет здоровой. Никаких изъянов у нее не будет, если мы правильно станем себя вести и создавать условия. Но на Господа Крушеца, – рани говорила величание лучицы токмо тогда, когда хотела повлиять на своего Творца. – Весьма не благостно влияет ваш страх. Сие, поколь ощущает только Родитель, но я уверена, вскоре почувствует и лучица. А почувствовав начнет беспокоиться, теребить себя и плоть… И все наши усилия, каковые были приложены, чтобы божество умиротворилось разрушаться. Ведь Господь Крушец такой хрупкий, нежный, чувствительный мальчик, особенно остро ощущающий вас. Вам Господь надо успокоиться и прислушаться к моим советам. Так как нам надо сейчас, поколь вы и я тут, в Млечном Пути решить все вопросы о будущей защите лучицы и создании для нее благостных условий в жизни последней ее плоти.
Старший Димург неспешно сомкнул очи и несильно вогнал перста обеих рук в локотники кресла, стараясь вроде удержаться на нем и не упасть, впрочем, с тем выражая на своем лице полное смирение. Так как он ведал, что ноне Кали-Даруга, общаясь с Родителем, выполняет только Его указания и не станет слушать ни в чем Першего… хотя, несомненно, весьма желает своего Творца успокоить. Темряй гулко выдохнул, и, сойдя с места, направился к выходу из залы, оставляя Отца и Кали-Даругу один-на-один, вероятно, не в силах переносить волнение одного и явственное пререкание другого.
– Малецык, куда ты? – мягко вопросил Перший, уловив тягостное трепыхание в сыне, и тотчас открыл очи. – Побудь тут, мой дорогой, я обговорю с Кали-Даругой касаемо Крушеца и потолкую с тобой, ибо тебе пора отбыть. Вежды ждет тебя в Голубоватой Вьялице, чтобы отдать поручение. Он оногдась со мной связался и доложил, что Родитель, так и не приняв его в Стлязь-Ра, дотоль, однако, продержал в пагоде в Отческих недрах, в Ра-чертогах… Теперь повелел отправляться в Галактики Димургов и заняться своими прямыми обязанностями, в частности приглядом за младшими членами печищи.
Широко растянулись уста на лице Кали-Даруги, живописав облегчение и довольство. Очевидно, помилование Вежды стало ее заслугой… ее заступничеством за мальчика пред достаточно суровым Родителем.
– За Татанией поколь приглядит Опечь, а ты, мой милый скорей всего отправишься в Уветливый Сувой проверишь населенные тобой системы, и в целом Галактику, – ровно продолжил свои пояснения Перший, так словно дотоль его Темряй о чем вопросил.
Старший Димург приподнял правую руку с облокотницы и легохонько повел перстами в бок, указывая на пустое кресло, оное будучи не занятым степенно начало распадаться на части, и от него вверх стали отлетать поколь маханькие лохмотки сизых облаков. Темряй резко качнул головой, выражая тем огорчение по поводу произошедшего в Татании, однако послушав Отца направился к креслу и неспешно на него опустившись, сим прекратил распадение облачных масс. И стоило младшему Димургу умиротвориться на кресле, сказывать вновь принялась Кали-Даруга:
– Господин, очень способный мальчик, и вне всяких сомнений научится достаточно мирно и благополучно переносить видения, для того нужно немного время. И, безусловно, Господь Крушец также овладеет этими нестандартными для его юности аномалиями в становлении. Обаче, в следующей жизни плоти, необходимо, чтобы подле лучицы было существо, ожидающее несколько неадекватное поведение человека с самого детства. Поколь плоть повзрослеет и Господь Крушец научит ее правильно воспринимать и переносить видения. Чтобы не получилось, так как однажды произошло с нашим милым мальчиком Господом Мором. Когда дражайший мальчик, находясь в человеческой плоти, и проявляя свою божественность, чуть было не погиб от людского безумия… – Кали-Даруга на малость прервалась и весьма пронзительно воззрилась на Першего, словно в чем его упрекая, а когда тот едва заметно кивнул, дополнила, – потому я хочу вам, Господь Перший, предложить воспользоваться помощью созданий Господа Огня. И после появления лучицы в плоти сменить кого из ее сродников на упыря. Безупречно похожее создание, втянув в себя плоть, мысли человека станет неоценимым помощником, охранной и поддержкой лучицы. При том упырь никак не выдаст своего существования отличием оттого, кого поглотил. Не проявит собственной истинности перед плотью, самостоятельное становление каковой, станет тогда иметь особое значение.
Задумчиво оглядывая рани, Перший совсем немного медлил, а после как-то и вовсе лениво отозвался:
– Если нужен упырь, надобно связаться с малецыком Огнем… Когда должно прибыть это создание, с Воителем или раньше.
– Желательно, чтобы упырь и милый мальчик Бог Воитель прибыли до смерти нонешней плоти, – ответствовала Кали-Даруга и в очах ее заплескались, вскидывая вверх лепестки золотого сияния, пожирающие всю черноту там. – Чтобы я с мальчиками Велетом и Воителем потолковала и обсудила все. И они знали, как надо будет себя вести и поступать… Оно как, вы, Господь Перший знаете, что последнее вселение лучицы, скорее всего, совпадет со сменой моей оболочки. И тогда я не смогу не только присутствовать в Млечном Пути, но вряд ли даже сумею, что-либо дельное подсказать.
– Ты не любишь Землю, Отец? – довольно грустно молвил Яробор Живко вроде, и, не спрашивая, а утверждая. Он вновь втянул в себя солено-вольный дух океана, и неспешно опустившись, присел на каменную гладь высокого брега.
Они с Першим были тут уже значительное время, и ноги юноши также как и спина слегка загудели, требуя или движения, или более удобной позы. Яроборка согнул ноги в коленях, и, подтянув к себе, обвил руками, притулив на одну из коленных чашечек подбородок. А взгляд его все еще блуждал по водам раскинувшегося впереди океана, на волнующейся поверхности которого почасту мелькали всклокоченные белые завитки волн, словно идущих в скок вихрастых коней, вскидывающих свои гривы.
– Мне сложно сказать Ярушка, люблю я Землю, иль нет, – благодушно отозвался Перший, и, опустив голову, воззрился на сидящего подле его ног мальчика. – Ибо неможно говорить о любви к созданию, которое обобщенно видишь первый раз.
– Ты никогда до этого не был на Земле? – удивленно вопросил юноша и резко вскинув вверх подбородок, уставился в нависающее над ним темное лицо Господа, будто объятое со всех сторон белесыми пежинами облаков, неспешно колыхающих своими боками в небосводе.
– Всего один раз… Да и то нельзя сказать, что был. Просто в свое время посещал капище Расов, которое находилось на одном из материков Земли, – с расстановкой ответствовал старший Димург и малозаметно просиял улыбкой. – Это было очень давно, по человеческим меркам… Скажем так на заре времен… когда и Земля, и люди, живущие на ней, были молоды, чисты и прекрасны… Когда они слыли детьми Богов и помнили имена своих создателей. А по поводу красоты… так я видел такие вещи, оные в сравнении с мощью биений волн океана, о грани этой каменной стены, можно назвать шорохом, каковой издает трепещущая в лучах ветра листва. Красота, это величественность дальнего космического пространства, где колыхаясь вечно движутся частицы бытия.
Господь смолк… И на чуть-чуть здесь, на берегу океана, и впрямь наступило безмолвье… И сие несмотря на рьяные попытки волн пробить в каменной преграде себе путь… Несмотря на яристые капли вырывающиеся кверху и обдающие своей солоноватой капелью и сам рубеж брега, и лицо сидящего на нем мальчика.
– Знаешь, Отец, – протянул неуверенно Яробор Живко и замолчал, вновь воззрившись на водную поверхность.
После последнего обморока, довольно-таки продолжительного, мальчик и вовсе перестал называть старшего Димурга по имени, лишь обращаясь к нему как к отцу. Он какое-то время был весьма замкнут, и даже не желал близости с апсарасами, словно настойчиво вслушиваясь в то, что ему повелевает Крушец. Однако, погодя, очевидно, обретя себя и избавившись от указаний Крушеца (о которых последнего вновь попросил Перший), изменил свое поведение, став не только спокойней, покладистей, прекратив себя принижать, но и сменив обращение к старшему Димургу с Першего на Отец.
– А ведь выходит все смертно, – дополнил юноша погодя и тягостно передернул плечами, ибо последним и столь тяжелым видением была сызнова погибель Земли. – Все, не только люди, звери, растения, но и планеты, и верно Боги.
– Такого понятия как смерть, – немедля принялся пояснять Перший, поелику они с рани покуда, как им казалось, не могли снять тягостного ощущения с мальчика оставленного не столько самим видением, сколько желанием Крушеца не тревожить братьев. Потому ноне Бог отвечал почти на все вопросы, не стараясь как было дотоль уйти от ответа. – Каковое в него вкладывают люди, не существует. Впрочем, это допустимо сказать и про многое иное, что или кого человечество помещает в узкие рамочные клети. Про саму же смерть можно молвить иначе… и это понятие будет более точным. Сама смерть является только переход из одного вещественного, а порой и пространственного состояния, в другую структурно-временную материю. Во всем, что ты наблюдаешь округ себя. – Бог легохонько вскинул вверх левую руку и описал ею коло, отчего еще мощнее вздыбилась на океанских водах заверть волн. – В том, что есть в тебе или вне тебя, мой бесценный мальчик, присутствует так называемое коловращение, круговорот… Погибшая, разлагающаяся плоть живого создания дает питание почве, коя посем вскормит растительность. Зелень степных, луговых трав вмале напитает собой чадо, растущее в глубине лоно матери, а после рождения наделит вже его ростом и силой, придаст ему мощи. Обаче, погодя, создание вновь попадет в почву, насытит ее и дарует новый цикл круговорота… Впрочем, в тот миг, час, день, месяц или год, когда плоть существа переваривается в почве, питает растение, аль малое чадо, живет, бытует иное понятие коловращения… Смысл его в том, что всякое создание, не важно, животное ли, человек ли, рождая себе подобных, тем самым дарует существование всем своим потомкам, не только детям, внукам, правнукам… всем отпрыскам… С тем и сам досель получив сие физическое бытие от своих предков, пращуров, таким образом, не нарушая еще одного вида, так называемого малого коловорота.
Старший Димург нежданно прервался, но только для того, чтобы опустившись, присесть подле юноши на каменистое полотно брега. Он резко принял свой самый малый рост, что сделал пред мальчиком впервые, и нежно приобняв его за плечи прижал к себе. Очевидно, жаждая стать ближе… как можно ближе к тому, кого любил так сильно… к тому, кто был сутью этой плоти.
– Но есть более значимое понимание круговорота, – продолжил Господь медлительно. – Это когда гибнет система, созвездие, Галактика… Но даже тогда те самые мельчайшие частицы, газы, пыль кои остаются, всяк раз после любой гибели, смерти, разложения в свое время положат начало иному творению. И вскоре на месте погибшего структурного единства появится нечто иное. Новая конструкция материи… бытия… Ничего не умирает, только преобразуется… изменяется, приобретая высшие али вспять низшие качества, особенности, а иноредь и функции.
Перший ласково прикоснулся губами к макушке головы Яробора Живко, взъерошив вьющиеся волосы на ней выдохом и последним сказанным словом, да замер… Наслаждаясь… Несомненно, наслаждаясь близостью не столько человеческого, сколько собственного, божественного естества обитающего внутри мальчика, такого осязаемо-мощного.
– Теперь я понимаю, почему Родитель не позволял мне встречи с тобой, – произнес юноша, обвиняя в том по незнанию не истинного зачинщика их разлуки, и преклонив голову, словно схоронил ее на груди Бога. – Так как я днесь не смогу без вас. Слишком сильно я связан с тобой Отец.
Читать бесплатно другие книги:
