Наркоманские сказки Михайлов Валерий

Широчка и комсомол

Всё когда-то кончается, как сказал старик Гераклит, отправляя пустую бутылку в авоську с тарой. Потом, правда, по пути в пункт приёма стеклотары он изрёк, уже прилюдно: «Всё меняется», благодаря чему и вошёл в историю.

Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.

Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.

Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.

– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.

Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.

– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.

– Кто ж знал, – ответила ей подруга.

– Может, сходим сейчас?

– А вдруг не успеем?

– За это, думаю, простят.

Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.

– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.

– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.

– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.

– Фио? – спросил, морщась, секретарь.

– Не а.

– Что не а?

– Я не Фио.

– Не Фио?

– Он Гном, – ответил за детину шустрик.

– Гном? – удивился секретарь горкома.

– Почему Гном? – спросил просто секретарь.

– Потому что все его гномят, – вновь ответил за Гнома шустрик.

– И как же тебя гномят? – спросил секретарь.

– Кто как, – продолжал отвечать шустрик, – кто поджопник отпустит, кто какашками закидает, а Васька с Петькой, так те его письками затыкивают.

– Как затыкивают? – удивился секретарь.

– Петька в задницу, а Васька в рот.

– Он говорит, что это игра в мороженое, – заговорил, наконец, детина. – А когда я научусь правильно лизать мороженое у Васьки, он мне настоящее купит.

– А тебе нравится эта игра? – оживился секретарь горкома.

– Сначала больно было, а потом привык. Больно мороженого хочется.

– Так любишь мороженое?

– Очень, – детина улыбнулся во всю пасть, и на рубашку упали сразу две струйки слюны.

– У меня больше вопросов нет.

Следующей встали неприличные девицы. Сразу обе.

– Космодемидовская Зоя Гербертовна, – представилась одна из них.

– Надежда Константиновна…

– Крупская? – перебил её секретарь.

– Зачем сразу Крупская? Я Коньячкина.

– Место работы или учёбы?

– Фойе гостиницы «Интурист».

– Должность.

– Минетчицы мы.

– Бледи, что ли?

– Сам ты бледь! – оскорбилась Зоя. – Бледь – это развратная приспешница империализма, а мы, может быть, вынуждены сосать буржуйские суи, чтобы помочь детям-сиротам из детдома № 5.

– Вы помогаете детям?

– Мы взяли шефство над детдомом, – гордо сказала Надя.

– Что ж, это похвально. Следующий.

Аккуратного мальчика звали Тимур. Подобно легендарному тёзке, он организовал пионерскую команду для помощи одиноким старикам. Решив не размениваться на пустяки, в ночь на седьмое ноября они забрались в супермаркет буржуя и жмота Рачкина. Пионеры взяли еду и тёплые вещи, которые той же ночью незаметно подбросили в дома к старикам – вот утром порадуются. Утром же радостную новость старикам принесла милиция со специальной собакой. Отморозкову потом долго пришлось разбивать в кровь кулаки и ноги о старческие тела, выбивая из них признание. К Тимуру вопросов не было.

– Фамилия? – обратился секретарь к шустрику.

– Я не, я с ним за компанию, у меня ещё пока дома все.

Новоиспечённые комсомольцы осуждающе посмотрели на шустрика.

– Как знаете, молодой человек. А к тебе, Широчка, у нас вопросов нет. Ты доказала свою любовь к Родине, – сказал Паша.

– Итак, – взял слово секретарь горкома комсомола, – поздравляю. Вы все приняты в ряды ВЛКСМ, кроме некоторых, – он гневно заклеймил взглядом шустрика, – билеты получите позже, на торжественном собрании, а сейчас все свободны.

– Зоечка и Надечка, останьтесь, – сказал секретарь.

– И ты, Гном, тоже, – добавил секретарь горкома.

Как хоронили бабушку

– Я скоро умру, – сказала бабушка за обедом, на который специально для этого собрала всех родственников и друзей, – а именно десятого мая.

– Но мама, сейчас только конец апреля, да и ты чувствуешь себя хорошо, – вступила в разговор Широчкина мама.

– Это неважно, – отмахнулась бабушка.

– Но почему десятого мая? – не унималась Широчкина мама.

– А потому, дочка, что десятого мая заканчиваются праздники. Проснётесь вы утром, головы больные-пребольные, пить вроде бы уже и не резон, а тут годовщина моей смерти. Помянете вы меня добрым словом, да и чем покрепче, и мне хорошо, и вам не так тяжко.

– Похороны – штука серьёзная, – поддержал бабушку дед Напас, набивая трубку своим фирменным табачком, смешанным с оконной замазкой. Замазку Напас делал сам. Пойдёт на конопляное поле, соберёт массу, похожую на тёмный душистый пластилин, замажет ею щели в окнах, а зимой, когда стоит лютый мороз, и кроме как сидеть в хате и смотреть на заледенелое стекло, делать больше и нечего, или весной, когда светит солнышко и пахнет свежими древесными почками, отколупает кусочек замазки, и в трубку. Покурит-покурит, и улыбается радостно.

– Ведь что такое похороны? Это проводы человека в мир иной, так сказать, последний штрих в таинстве смерти. А жизнь и смерть – как две стороны одной газеты. С одной стороны, положим – жизнь, с другой, стало быть, смерть. Ткнул пальцем в газету, и ты на другой стороне. Куда ткнул, там и оказался. Вот мы, когда могилу роем, мы этой лопатой дырку в газете и рвём, – принялся философствовать он.

– Да, но как ты можешь знать о своей смерти заранее? – не унималась Широчкина мама.

– Ваше дело меня похоронить по-людски, а как я помирать буду, это моё дело.

– Что ты ещё задумала? – встревожилась Широчкина мама.

– Да ничего я не задумала! – обиделась бабушка. – Не стану я грех на душу брать.

– Но ведь ещё почти две недели.

– Вот и славно, а то помирают внезапно, даже не предупредив родственников, и приходится тем носиться, как укушенным. А тут заранее, по-божески. И не спорьте со мной, я так решила.

Начать решили с поминок, вернее, решила бабушка. Как её ни пытались отговорить, она ничего не хотела слушать:

– В кои веки соберётесь, чтобы сказать обо мне чего хорошее, а я и не услышу уже. Не пойдёт! Может, я тоже хочу за упокой с вами выпить.

– Мама, но так нехорошо, так никто не делает.

– А «горько» кричать, когда родственники с покойным прощаются, хорошо? (Отморозков уткнулся в тарелку) или совать музыкантам трёшку, чтобы они семь-сорок сыграли?

– Всё бы тебе попрекать, – обиделся Напас.

– Попрекать? А ты бы не водил хоровод вокруг гроба, да не орал: «В лесу родилась ёлочка». Тоже мне, дед-Маразм.

Больше с бабушкой никто спорить не захотел, и поминки решили назначить на тридцатое апреля.

Таких цивильных поминок в городе ещё не было. Бабушка сидела во главе стола в высоком кресле, похожем на театральный трон. Над её головой красовался венок с заупокойными словами. Рядом, на столе, горела свеча. Гости входили, кланялись бабушке, говорили: «Землица вам пухом», – и целовали в лоб. За столом говорили всё больше о бабушке и, в основном, хорошее. Иногда, для смеха, вспоминали кое-какие курьёзы, но лишь те, о которых бабушка и сама любила рассказывать. Обстановка царила настолько торжественной, что дед Напас вспомнил о революции, участником которой он, вроде бы, случился.

– Представляете, – говорил он, – седьмое ноября, и никакой водки, во всём Петрограде. А какое седьмое ноября без водки? То-то и оно. В Питере водки нет, в Кронштадте нет, нигде нет. Моряки было прислали за водкой «Аврору», но водки нигде нет. Жуть! А мы тогда с покойным Михеем на «Авроре» как раз и служили. Я совсем ещё юным, юнгой, как говорят на флоте. Морячки все на берег сошли, водку ищут, а нас, несколько человек, в карауле оставили. Вот караулим мы, значится, ту самую пушку, а на посту как раз паренёк стоял новый, деревенский. Ну, и заснул он у орудия. Решили мы над ним подшутить. Взяли ботинок, обмазали дерьмом, пришлось нам на палубе потужиться, и ему на лицо, значит. А верёвку к пушке привязали, куда следует. Проснулся он, видит такое дело, и швыряет тот говнодав как можно дальше. Тут пушка и рванула. В Петербурге от взрыва все вздрогнули, а одного мужика, маленького, в кепке, осенило. Айда, говорит, в Зимний, там водка точно есть. Зря, что ли, временное правительство там заседает? Они там народную водку жрут! Так и получилось.

В общем, поминками все остались довольны.

Десятого числа в назначенное время бабушка с мегафоном в руках уселась в гроб, который поставили в убранный цветами кузов грузовика, заиграла музыка, завыли плакальщицы, и процессия тронулась в путь. Торжественная, надо сказать, получилась процессия. Все идут в трауре, цветы под колёса кидают, музыканты играют жалостливо, как никогда, тётки воют, причитают. Бабушка через мегафон прощается со знакомыми. Доехали почти до кладбища, и тут бабушке не понравилось что-то.

– Стойте, – кричит, – не хочу я под похоронный марш хорониться. Так и смерть мне не в радость будет, а хочу я, как негры в Бруклине, под диксиленд уходить.

Вернулись назад, и пошли уже под диксиленд. Не то, совсем не то получается. Не могут плакальщицы в тон диксиленду плакать, не привыкли они. Пришлось разогнать плакальщиц, а вместо них пригласить танцовщиц из ночного клуба. Опять не то. В конце концов, решили отказаться и от траура.

Идут впереди танцовщицы в бикини, за ними оркестр джаз наяривает, дальше бабушка в гробу танцует, а следом уже родственники и друзья усопшей. Идут, шампанским стреляют, танцуют, песни поют. Замечательные получились похороны.

Лабораторная работа

Шёл классный час. Анна Николаевна что-то рассказывала об успехах её прошлого класса на конкурсе самодеятельности.

В последнее время, которое длилось почти весь 10 класс, каждый классный час начинался словами:

– И послал же мне бог таких уродов!

После чего шёл рассказ о предыдущем выпуске, в котором почти все, со слов учительницы, были ангелочками.

Было, как всегда, скучно, и Широчка занималась тем, что любовно подкармливала паучка Петровича специально приготовленными для классного часа мухами. Петрович трапезничал и махал Широчке лапкой, отчего у неё на сердце становилось теплей. Петровича в классе любили и уважали, а так как класс убирали сами дети, убеждаясь на своей шкуре в том, что в нашей стране нет рабского детского труда, Петровича никто не трогал. Иногда, правда, когда его паутина становилась совсем старой и ни на что не годной, её сметали веником, пересадив предварительно Петровича на новое место. Петрович на это не обижался. Он плёл себе новую чистую и замечательную паутину, и ждал в ней, когда дети принесут ему новых вкусных мух.

В дверь уверенно постучали.

– Войдите, – крикнула Анна Николаевна, но со стула не встала.

Дверь отворилась, и в класс вошёл настоящий терминатор со свирепым выражением лица, на котором играла ласковая улыбка. Такой диссонанс не мог остаться незамеченным.

– Здравствуйте, – обратился он к Анне Николаевне. – Вы позволите сделать небольшое объявление?

– Пожалуйста, – ответила Анна Николаевна и показала детям кулак за то, что они не встали и не сказали хором, слегка нараспев: «здравствуйте».

– Здравствуйте дети, – поздоровался вошедший.

– Здравствуйте, – ответили дети.

– Послушайте объявление. Я – ваш новый учитель биологии Гаркин Валентин Трифонович. Завтра у нас с вами лабораторная работа по теме: «Запись кардиограммы лягушки». Для этой работы вам необходимо до завтрашнего дня найти несколько лягушек. Знаете, как добыть лягушку?

Дети молчали.

– Так вот, чтобы добыть лягушку, берём телефонный справочник, открываем его на букву «л»… В нашем городке Лягушек нет. Это проверенная информация. Но в деревне Глюковка проживает целых три семьи Лягушек, о чём свидетельствует всё тот же телефонный справочник. Уяснили? Далее… Теперь вам необходимо их поймать. Ловить Лягушек лучше группами по несколько человек. Для этого вам необходимо вооружиться или приборами электрошока или газовыми баллончиками и наручниками. Если таковых не будет, сойдут и прочные верёвки. Что вам надо сделать: приезжаете в деревню, находите по адресу Лягушек, устанавливаете их личность. Паспорт они, конечно, вам не станут показывать, но можно удостовериться и со слов. После того, как вы убедитесь, что перед вами именно Лягушки, а не какие-нибудь Сахаридзе, обрабатываете их электрошоком или газом, соблюдая все меры предосторожности. После этого надеваете на них наручники или вяжете верёвками, и везёте в школу в кабинет биологии. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Вот и хорошо. Буду ждать вас с уловом в кабинете биологии.

– Вы точно всё поняли? – строго спросила Анна Николаевна, ни на секунду не забывая, что это не её прошлый выпуск.

– А что тут непонятного? – ответил Алек Пекарь, который был филателистом.

Не проходило ни дня, чтобы он не брал с собой в школу какую-нибудь марку, а то и несколько, для друзей. Он долго любовался маркой, потом тщательно вылизывал её со всех сторон. Иногда даже глотал. Обычно это происходило на первом уроке, поле чего он сидел до конца дня с блаженным выражением лица и очень внимательно слушал педагогов. В тетрадях у него, правда, отыскивались надписи, больше соответствующие китайским иероглифам или древней клинописи, нежели словам на русском языке.

Лягушки жили в двух небольших домах, расположенных напротив друг друга через улицу. Решили брать всех сразу. Ребята, взявшие по случаю родительские машины, залегли в кустах, а Широчка со своей лучшей подругой Леной постучали дверь. Им открыла пожилая женщина с угрюмым лицом.

– Простите, Вы Лягушка? – спросила Широчка.

– А вы кто такие? – подозрительно поинтересовалась женщина.

– Мы из школьного комитета, – нашлась Лена.

– Из комитета, говорите?

– Из комитета, – строго сказала Широчка, – так вы лягушка или нет?

– Ну, если из комитета, то Лягушка, – согласилась Женщина.

– Тогда у нас есть кое-что для вас, – сказала Леночка и брызнула Лягушке в лицо нервно-паралитическим газом.

Лягушка рухнула, как подкошенная. В ту же секунду группа захвата, надев предварительно противогазы, взятые напрокат в кабинете НВП, ворвалась в дом, обрабатывая всех направо и налево газом.

Минут через пять Широчка и Лена стучались уже в дом напротив.

А ещё через полчаса три автомобиля с набитыми Лягушками багажниками мчались по направлению к школе.

– Хороши, ничего не скажешь, – новый учитель по биологии был доволен. – Как говорил нам майор Истомин: «Самое главное в розыскной работе – вовремя замести следы».

– А вы из розыска? – поинтересовалась кокетливо Лена.

– Из розыска.

– А к нам какими судьбами?

– Да перестарался вот, на допросе с подозреваемым… Ему-то чего, его в гроб и на кладбище, а мне начальник так прямо и сказал: «Тебе, говорит, Гаркин со своими зверскими замашками только с детьми и работать». Сказал и перевёл меня в школу. Ладно, этих, пока не очухались, – он ткнул ногой одну из Лягушек, – в подвал, и до утра.

Утром, минут за десять до начала урока, все дети сидели на своих местах. Пришли даже больные, шальные и прочие любители не ходить на уроки. В классе было тихо. За пять минут до начала урока вошёл учитель, ведя на верёвке молодую, лет двенадцати, пухленькую Лягушку.

– Здравствуйте, дети.

– Здравствуйте.

– Садитесь, пожалуйста. Начнём? Откройте тетради, напишите число. Дальше идёт «Лабораторная работа № 5. Запись кардиограммы лягушки». Записали? Теперь теоретическое обоснование: Сердце играет роль нагнетательного насоса, создающего давление для обеспечения движения крови с определённой скоростью по кровеносным сосудам… Ну, это, надеюсь, вам понятно. Цель работы: Задача работы заключается в ознакомлении с методикой регистрации сердечных сокращений или кардиограммы. Оборудование: Комплексная электрофизическая установка, серфин, ножницы, препаровальная доска… гм. Ты и ты, – он ткнул пальцем в двух учеников покрепче, – составьте столы, чтобы Лягушка могла поместиться… Теперь ход работы… Ни суя себе! – вырвалось у учителя. – Да такого я даже от батяньки, царство ему небесное, не слышал, а он без малого тридцать лет в органах! Ход работы. Лягушку обездвиживают разрушением спинного мозга. Есть желающие?

Желающих в классе не нашлось.

– Гегемон, – нашёл учитель фамилию в журнале.

– Здесь, – ответил небольшой парнишка интеллигентного вида.

– Как мы будем разрушать спинной мозг?

– Надо ввести острый предмет между позвонками.

– Действуй.

– Вы мне поможете? А то я один её не осилю.

– Хорошо. Считай, что я твой ассистент.

Гегемон с учителем уложили мычащую (ей предварительно заклеили рот скотчем) и брыкающуюся Лягушку животом на стол.

– Может, ей по голове чем дать, чтобы не брыкалась? – поинтересовался Гегемон.

– Я тебе покажу по голове! В руководстве о наркозе ни слова. Делай так, заодно сразу поймёшь, когда будет разрушен спинной мозг.

– Хорошо, я попробую, – с этими словами гегемон изловчился и пырнул Лягушку ножом в спину.

Она в последний раз хрюкнула и затихла.

– Молодец, Гегемон. Отлично. Следующим идёт… Конкин.

Конкин оказался здоровым детиной-переростком с достойной толщины лобовой броней, плавно переходящей в затылочные кости.

– «Лягушку прикалывают к дощечке спиной вниз, вскрывают грудную клетку…» Так, Конкин, дуй в кабинет труда за гвоздями, молотком и «болгаркой». Да, захвати ещё каких-нибудь струбцин или зажимов. Кровищи будет…

Конкин вернулся через минуту, он весь взмок от груды инструментов, которые ему дал учитель труда и давний «клиент» Гаркина.

– Переворачиваем. На раз, два, три…

Учитель с Конкиным перевернули Лягушку на спину.

– Как прибивать будем? – спросил Конкин.

– А как Иисуса Христа. Крест-накрест.

Конкин легко справился с заданием, согнув только один гвоздь, который никак не хотел входить в голень Лягушке. Он уже собирался садиться на место, когда учитель его остановил:

– А кто будет грудь вскрывать? Я, что ли?

Завизжала «Болгарка». Диск с довольным урчанием вгрызся в Лягушкину грудину, разбрасывая по сторонам брызги крови и костей.

– Смотри, чтобы не замкнуло, – предостерёг его Гаркин.

Наконец, грудина была перерезана, а все кровоточащие сосуды зажаты струбцинами.

– Идите все сюда. Смотрите, как бьётся сердце, и работают лёгкие.

Дети, шумно обсуждая происходящее, столпились возле стола. Они не видели ничего подобного.

– Дальше я сам.

Учитель ловко вскрыл сердечную сумку, перевязал и перерезал уздечку. К верхушке сердца он прикрепил серфин. Нитку, идущую от серфина, соединил с тензометрическим датчиком. Включил приборы…

– Обязательно буду учительницей, – решила Широчка, убирая класс, – это, наверное, самая увлекательная профессия.

И она была права.

Первое сентября

Широчка окончила школу и поступила в Государственный Педагогический Университет. Начиналась практика, и Широчка вновь оказалась в стенах родной школы. Прошло каких-то два или три года со дня её успешного окончания, а как всё изменилось. Не было больше ни пионеров, ни комсомольцев, ни октябрят. Не было больше Ленина и, соответственно, ленинской комнаты. Там сделали комнату отдыха для учителей с большим аквариумом, удобными креслами и новыми дорогими столами. Здесь даже стоял очень дорогой и совершенно новый компьютер.

За компьютером сидел школьный приятель Широчки – Вова Семимильный.

– Привет! – сказала Широчка, входя в бывшую ленинскую комнату.

– Привет! Поразительно выглядишь.

– Спасибо.

– Какими судьбами?

– Буду здесь практику проходить.

– Это хорошо. А то без тебя как-то скучно.

– Чем занимаешься?

– Отлаживаю специальную компьютерную игру для учителей. «Первое сентября».

– Интересно. О чём игра?

– О школе, естественно.

– Покажи.

– Садись поближе.

Вова включил компьютер, и после всех положенных при загрузке циферок, буковок и заставок, на экране появилась заставка игры.

– Ничего себе! – воскликнула Широчка.

Заставка действительно была великолепной: лунная ночь, чистое звёздное небо… На переднем плане горящая школа, а поверх всего надпись: ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ!!!!!!!!!

– Нравится? – спросил Широчку Вова.

– Ещё бы! Давно мечтала увидеть такое.

– Подожди, сейчас звук включу. Пожар, как настоящий.

– Стерео?

– Пять-один, – гордо ответил Вова.

– Здорово!

– Смотри дальше.

Вова нажал ещё одну клавишу.

Экран стал совершенно чёрным. Зазвонил телефон.

– Кого там ещё среди ночи, – послышался раздражённый мужской голос.