Черное Рождество Александрова Наталья
– У нас есть выбор? – холодно отозвался Алымов.
– Закрой-ка меня, чтоб никто не видел.
Он незаметно вытащил из-за пояса нож – единственное оставшееся оружие – и разрезал новые, только вчера презентованные Саенко сапоги так, что портянки торчали наружу. Потом он сунул нож за голенище.
– Что ты задумал, Борис?
– Испытаем судьбу еще раз, – шепнул Борис и обнял друга, – а если не выйдет, то прощай, Петр!
– Вместе туда попадем, – грустно улыбнулся Алымов.
На пристани раздался вдруг шум, кашлянье мотора, и появился автомобиль, из которого вышли несколько человек, и среди них – очень знакомая Борису фигура в кожанке и фуражке. Человек был высок и очень худ, держался несколько скованно, но Борис не веря своим глазам узнал в нем своего знакомца Сергея Черкиза – начальника особого отдела ЧК. Познакомились они, если можно так выразиться, на допросе, когда Борис по глупости или по невезению попался красным. Допрос окончился отправкой Бориса в депо – место, откуда каждую ночь возили на расстрел. И если бы не верный Саенко… лежать бы Борису в Ольховой Балке чуть присыпанному землей среди таких же, как он. Борис вспомнил, как долго и увлеченно говорил Черкиз о революции. Борис вначале сомневался в его искренности, но потом понял, что этот человек болен и под свою болезнь, в которой переплелись его природный садизм и невротическая восторженность, он подвел красивое коммунистическое обоснование.[5]
– Ничему не удивляйся, держись со мной рядом, – шепнул Борис Алымову и вдруг заорал: – Сергей! Эй, Серега, Черкиз!
Его голос далеко раздавался на пристани. Черкиз услышал, и если оставались еще у него сомнения, то фамилия Черкиз, выкрикнутая Борисом, их развеяла. Борис увидел, как Черкиз обернулся, дернув головой, как поморщился болезненно.
– Серега, Черкиз! – надрывался Борис, проталкиваясь к краю поредевшей уже толпы, туда, где красноармейцы хватали по двое и вязали обреченных на смерть.
Их глаза встретились, и Борис с совершенно неуместным в его положении злорадством заметил, как Черкиз побледнел и во взгляде его мелькнуло сначала узнавание, а потом ненависть.
– Товарищ Черкиз, – надрывался Борис, – ты что, не узнал меня, что ли? – И торопливо объяснял соседям, так чтобы слышали красноармейцы: – Друг детства мой, вместе в реальном учились.
Черкиз подошел к нему так быстро, что даже споткнулся и чуть не упал.
– Здоров, Серж! – дурашливо улыбнулся Борис и сделал движение, как будто хотел обнять. – Ты живой, а я-то думал, что на том свете ты. Выжил, значит… Ну и я тоже выжил…
Черкиз смотрел на него белыми от ненависти глазами, правая рука его шарила в кобуре, и Борис подумал обеспокоенно, не перегнул ли он палку, а то как бы этот псих не пристрелил его прямо на месте. Но Алымов шагнул из толпы и встал вплотную к Борису, глядя на Черкиза со спокойным презрением. Так стояли они трое, глядя друг другу в глаза, и толпа замерла вокруг в ожидании.
Черкиз, мертвенно-бледный, тряхнул наконец головой и оторвал руку от кобуры.
– Выжил, говоришь, – процедил он. – Ну это мы сейчас поправим! – И крикнул, повернувшись к красноармейцам: – Чего встали? Продолжайте!
Тут же Бориса с Алымовым схватили и потащили к Завальнюку с его веревками. Черкиз подошел к ним и внимательно наблюдал за операцией.
– Принципиальный какой товарищ Черкиз, – приговаривал белобрысый красноармеец, крутясь вокруг Бориса, – а ты, ваше благородие, небось думал, что он друга детства пощадит? Как бы не так, потому как ты есть классовый враг и тебя надо беспощадно истреблять, вот как.
– Пошел ты! – спокойно произнес Алымов.
Они с Борисом сцепились локтями и напрягли мускулы до боли, надеясь, что потом, когда они расслабятся, веревки не затянутся так сильно.
– Ты чего натужился-то? – заворчал было Завальнюк, но Черкиз крикнул ему срывающимся от бешенства голосом:
– Не разговаривать! Давай быстрей вяжи! Рассусоливают тут, как бабы…
Завальнюк обиженно засопел, но ничего не ответил. Борис с радостью почувствовал, что завязал он веревку всего на один узел, не перекидывая дополнительной петли. Тем легче будет перерезать веревку…
– Прощай, товарищ Черкиз, – произнес он, глядя в ненавидящие глаза, – может, еще встретимся…
Черкиз равнодушно отвернулся и пошел в сторону черного автомобиля, а Борис с Алымовым, подгоняемые ударами прикладов, поковыляли на баржу. Там творился ад.
Красноармейцы сталкивали беспомощных людей в черную ледяную воду, море кипело от барахтающихся тел. Слышались крики, стоны, ругательства, многие поминали Господа, но он, должно быть, в этот момент отвернулся и не слышал, как его молили о помощи.
– Значит, так, Петр, – вполголоса говорил Борис, – прыгаем сами ногами вперед. Под водой разворачиваемся и не выныривая плывем влево, только влево, в сторону от всех. А то заденут в воде и утопят. Ты посмотри, что делается, – просто не море, а суп какой-то, кишит от людей.
– Мало мы эту красную сволочь били, – скрипнул зубами Алымов, – ох, мало…
– Не трать силы понапрасну, – спокойно посоветовал Борис, – даст Бог, выберемся, еще поборемся. Когда вынырнем, будем плыть, переворачиваясь по очереди. Грести, естественно, только ногами. Я первый внизу, потому что плаваю лучше. Медленно считай до десяти. На счет десять переворачиваемся – больше без воздуха не выдержать. А теперь запомни: нож в левом сапоге, в левом… Ты должен вытащить его, когда будешь наверху – так тебе не нужно будет думать о дыхании. Если не получится с первого раза – переворачиваемся и все начинаем заново.
– И как ты думаешь, сколько мы продержимся в такой холодной воде? – вздохнул Алымов.
– Ничего, все ж таки не Ледовитый океан, – неуверенно подбодрил Борис.
– Шевелись, контра! – орал красноармеец, размахивая винтовкой. – Все на корм рыбам пойдете!
Воздух, казалось, раскалился от проклятий и стонов.
– Пора, Петр, – сказал Борис, когда их прижало к борту, – а то еще прикладом по голове звезданут.
– Господи, спаси и сохрани! – скороговоркой пробормотал Алымов.
Они перевалились через низкий борт, одновременно вдохнули воздух и прыгнули. Сердце у Бориса зашлось в первый момент, когда тело погрузилось в воду.
«Не захлебнуться! – приказал он себе. – Не открывать рот».
Спиной он чувствовал тесно прижатую спину Алымова. Вот прошла инерция от погружения, Борис сделал движение перевернуться и обрадовался, когда Алымов поддержал его. Стало быть, с Петькой пока все в порядке, если можно употребить это выражение применительно к их положению. Он открыл глаза и увидел под водой темную громаду баржи. Шевеля ногами, стараясь не делать резких движений, чтобы не выпал нож, Борис поплыл в сторону от баржи, начав отсчет. Он почувствовал, что Алымов уловил его ритм и старался двигать ногами так же. Они двигались как сиамские близнецы, сросшиеся спинами.
Все дальше баржа, впереди спокойная темная толща воды. Выбрасываемые смертники остались в стороне. На счет «восемь» Борис развернулся, чтобы всплыть на поверхность. Неяркое мартовское солнце резануло по глазам. Несколько секунд они удержались в воде вертикально, и за это время Борис сумел оглядеться.
Баржа была близко, но вряд ли кто-то заметил их головы в такой кутерьме. Борис наметил направление и нырнул под воду. Распластавшись так, чтобы тело было абсолютно горизонтально, он медленно двигал ногами, не забывая считать. Вот он подтянул левую ногу и почувствовал, как Алымов наугад шарит по сапогу. Толчок, который послал их сросшиеся тела вперед, затем снова шарящая рука. Опять неудача. На счет «десять» Борис перевернулся и с облегчением глотнул сырого воздуха. Дальше он плыл вперед, делая сильные движения ногами.
«Долго мы так не продержимся в холодной воде, вон уже руки коченеют без движения», – мелькнуло в голове.
Он перевернулся на счет «семь», чтобы не тратить времени, потому что Алымов под водой был страшно тяжел и тянул ко дну. И опять левую ногу Борис поджал как можно ближе к телу. Он почувствовал, как Петр запустил руку в сапог, как ухватил нож и потащил его, царапая ногу. Но боли в морской воде он не ощутил, а только безумный проблеск надежды. Очевидно, веревка ослабла в воде, иначе Алымову было бы никак не изогнуться, чтобы разрезать ее. Они опять развернулись вертикально и начали погружаться в воду. Петр все пилил и пилил ножом веревку, и Борис подумал, что если он не справится или выронит нож, то им уже не выплыть на поверхность. Да и не к чему, потому что скоро начнет сводить руки от холода, а потом и ноги. Веревка поддавалась медленно, Борис боялся дернуть, чтобы не помешать Алымову. И хоть перед глазами ходили красные круги и легкие, казалось, разрываются, он приказывал себе не терять контроля и не делать резких движений. Иначе тело, движимое инстинктом самосохранения, устремится наверх, и они захлебнутся. Еще секунда… другая… Борис чувствовал, что жизнь уходит из него вместе с воздухом из легких. Уже манила снизу черная мгла, и поднималось из нее что-то страшное и холодное, гораздо холоднее морской воды. И когда Борис понял, что это смерть надвигается на него, подобно страшному черному облаку, и что сейчас сердце его разорвется, веревка поддалась. Не веря собственным ощущениям, он устремился вверх. Петр вынырнул рядом, отплевываясь. Борис сунул непослушными руками нож за пояс и показал на песчаную косу:
– Ее мы должны обогнуть, там берег дикий, туда и поплывем. Быстрее, Петька!
Если бы пришлось проплыть такое расстояние летом в теплой воде без одежды, Борис бы только порадовался. Плавать он умел хорошо еще с детства, море любил. Но сейчас… в холодной воде, в одежде, обессиленному… однако выбора у них не было. Рассекая плечами волны, Борис устремился к косе. Внезапно вода впереди вскипела фонтанчиками: как видно, какой-нибудь ушлый красноармеец, рассеянно наблюдая за делом рук своих, окинул взглядом море и заметил две головы вдалеке. Не сговариваясь, Борис с Алымовым нырнули и дальше плыли под водой, высовывая голову, только чтобы глотнуть воздуха.
Красные не случайно выбрали этот дебаркадер – он был старый, находился у самого края пирса, и баржа была заброшена. Красные нашли ей такое страшное применение. Но офицерам это было на руку – свобода и жизнь были за песчаной косой.
Вот пули перестали догонять их – очевидно, тому, кто стрелял, стало все равно. Чувствуя, как холод пробирается в самую середину тела, до каждой клеточки, Борис торопил Алымова:
– Быстрее, Петька, быстрее!
Он знал, что Алымов тоже неплохой пловец, но сейчас, принимая во внимание ледяную воду и так далее… Алымов начал отставать, Борис замедлил темп, видя страдание на его лице.
– Нога… – прохрипел Петр, – нога проклятая, судорога…
Так и есть! Нога, раненная еще в семнадцатом, не раз подводила. Естественно, от переохлаждения она первая должна была отказать.
– Держись за меня, только не барахтайся, – предупредил Борис.
– Оставь меня, Борька, я не доплыву… – Алымов терял силы на глазах.
Они успели обогнуть косу, начинался прилив, что было им на руку: волны принесут к берегу. Борис видел каменистый, но отлогий берег. Не тратя времени на напрасные пререкания, он ухватил Петра за плечо, гребя одной рукой. Тот потерял сознание.
Напрягая последние силы, Борис греб к берегу, одновременно следя за тем, чтобы лицо Алымова было все время над водой. До каменистого пляжа оставалось метров сто, но силы были уже на исходе. Борис почувствовал, что еще минута – и он потеряет сознание… Горизонт начало затягивать туманной обморочной пленкой, ноги сделали последний бессильный рывок и ушли под воду… и коснулись каменистого дна. Борис встал на ноги и перевел дыхание. Он доплыл! Доплыл! И дотащил Петра…
Он шел к берегу по грудь в воде, спотыкаясь на скользком неровном дне, но это был уже берег, они не утонут. Вода была ему уже по пояс… по колени… Легкие прибойные валы догоняли его и играючи били под колени, стараясь повалить, а он был так слаб, что действительно чуть не падал. И Петра стало тащить тяжелее. Наконец он вытащил его на берег, оттащил от воды и рухнул рядом. Окоченевшее тело отказывалось служить, слабое мартовское солнце почти не согревало. Надо было что-то делать – двигаться или развести костер, но сил не было ни на что.
Переведя дух, Борис приподнялся на ноги и огляделся. Берег дальше довольно круто уходил вверх, осыпаясь. Дорога к пристани проходила поверху, но никаких звуков не было слышно – либо слишком далеко, либо у Бориса заложило уши. Самое разумное было пройти по берегу и поискать какое-нибудь укрытие – пещерку, чтобы развести там костер. Еще в походе Петр раздобыл где-то металлическую коробочку, где хранил спички. Борис надеялся, что с ними ничего не случилось, в противном случае следовало осознать, что Господь Бог отвернулся от них навсегда, потому что, мокрые, на холодном ветру они продержатся недолго. Он посмотрел на друга, лежащего без сознания на песке, и понял, что тащить его в неизвестность нет сил. Борис решил сам обследовать окрестности, а потом вернуться за Петром. Сапоги были рваные, так что вся вода вылилась из них. Борис на себе кое-как выжал воду из одежды и, пошатываясь, направился к близлежащим зарослям непонятных кустов. Пройдя несколько шагов, он заставил себя вернуться и подтащить Алымова ближе к кустам – так одиноко лежащая фигура меньше бросалась в глаза, если бы кто-то сверху вздумал разглядывать берег.
Глава третья
Красная конница пролетела в Новороссийск подобно смерчу, сметая все на своем пути. Буденновцы рубили нещадно белую сволочь, тем некуда было отступать – дальше только море. Победа была полной и окончательной, бойцам Буденного никто не оказывал особенного сопротивления.
Следом за конницей подходили к Новороссийску пешие части. Были они нестройны, шли отдельными отрядами, в общей неразберихе многие бойцы отставали от своих и брели в сторону города самостоятельно, делая это не без задней мысли: в обстановке общей анархии они норовили пограбить мирное население либо же прихватить имущество отставших белых.
По дороге, что проходила верхом вдоль берега моря, шли двое красноармейцев: немолодой, прихрамывающий дядька, а с ним – вертлявый, щуплый парень, похожий на подростка. На дороге, обычно оживленной, сейчас было пусто.
– Жрать охота, дядя Силантий! – нарушил парень затянувшееся молчание.
– Иди уж! – угрюмо прикрикнул Силантий. – Из-за твоей жратвы от своих отстали.
Это была чистая правда. Еще утром командир послал их со Степкой за патронами. И вот когда они ехали на повозке, сидя поверх ящиков, Степка, вместо того чтобы погонять лошадь, дабы успеть к своим, пустился шарить по близстоящим у дороги домам в надежде найти чем поживиться и наткнулся на беляков. Что уж они там делали – хоронились до темноты либо спарывали погоны, а только шарахнули из избы залпом, убили лошадь да самого Силантия задели в ногу. Поганец же Степка не пострадал, только потерял винтовку, когда бежали от того места.
Рана у Силантия была легкой, кость не задета, но все равно идти было трудно, к тому же он с горечью думал, как будет рассказывать командиру, что потерял патроны, и что тот скажет ему в ответ.
Степка шел налегке и вертел головой по сторонам.
– Эх, я бы сейчас молока… целую крынку выпил! – вздохнул он. – С калачом…
– Что тебе все неймется, – заворчал Силантий, – что ты все егозишь… Сказано – идти в город, значит, нужно идти не задерживаясь. Если бы не ты, уже давно у своих были бы да еще патроны доставили.
– Да зачем они теперь, патроны эти? – беспечно махнул рукой Степка. – Когда мы город без боя, считай, взяли.
– Мы! – хмыкнул Силантий. – Горазд ты за других говорить.
Он видел Степку в бою и знал, что тот был трусоват и норовил спрятаться за спины товарищей. Степка подошел к самому обрыву и загляделся вниз.
– Дядя Силантий! – закричал он вдруг, не обращая внимания на ворчание своего напарника. – А ведь там кто-то лежит.
– Ну и что, что лежит? – откликнулся Силантий. – Мало ли покойников вокруг…
– А ведь это офицер, золотопогонник, – пробормотал Степка.
– Море на берег выбросило, – согласился Силантий.
Степка уже спускался вниз на четвереньках. Силантий знал, что Степка был жадный и вечно шарил по карманам у трупов в надежде найти чем поживиться.
– Я тебя ждать не буду! – разозлился Силантий и поковылял по дороге.
Степка подошел к мертвому офицеру и ногой перевернул его на спину. Человек застонал.
– Дак он живой? – вслух удивился Степка.
Он быстро обшарил карманы беспамятного человека, но нашел там только металлическую коробочку со спичками, да на шее висел на золотой цепочке нательный крестик. Когда он дернул цепочку, офицер застонал сильнее и что-то пробормотал.
– А у меня и винтовки нет, чтобы тебя прикончить! – расстроился Степка. – Дядя Силантий! – крикнул он, но никто не отозвался, потому что Силантий хоть и слышал, так как не успел уйти далеко, но сильно разозлился на Степку.
Степка сделал шаг в сторону в надежде найти какой-нибудь камень, чтобы не оставлять в живых классового врага, и тут из кустов бесшумно выскочил кто-то страшный, обхватил Степку сзади и приставил нож к горлу.
– Зови товарища, – прошептал он Степке в ухо.
И поскольку обалдевший от страха Степка не сумел выдавить из себя ни звука, тот легонько царапнул его ножом по горлу.
Борис не успел уйти далеко и услышал голоса. Он подкрался тихо, прячась за кустами, и успел вовремя, пока Алымову не причинили вреда. Он не колебался, руки сами схватили маленького вертлявого красноармейца, похожего на подростка, и приставили нож к его горлу. На дороге никого не было, следовало срочно разобраться с этими двумя и уносить ноги, до того как подойдет еще кто-то.
– Зови! – прорычал он, чувствуя, как нож процарапал кожу на горле.
Очевидно, Степка тоже это почувствовал, потому что заорал не своим голосом:
– Силантий!
– Чего тебе? – хмуро отозвался тот, возвращаясь. – Поднимайся быстрее, я ждать не буду.
– Не могу, ногу камнем придавило, – прохрипел Степка, понукаемый Борисом, – помоги, дядя Силантий!
Силантий плюнул, обругал Степку по матушке, но, потоптавшись немного на месте, все же стал осторожно спускаться – не бросать же поганца одного. В кустах слышалась возня – это Борис связывал Степку его же собственным ремнем.
– Степка, ты где? – крикнул Силантий, настороженно оглядываясь.
– Тута я, – прозвучал Степкин голос из кустов, – нога застряла.
– Что б она у тебя, паразита, и совсем отсохла, – в сердцах высказался Силантий.
Он сделал несколько шагов к кустам и тут же упал, потому что Борис с размаху опустил ему на голову обломок киля старой шлюпки, который он подобрал на берегу. В последний момент Борис сдержал удар, так что череп у Силантия не треснул, просто его здорово оглушило. Степка ползком отодвигался от Бориса, глядя на него с ужасом и тихо поскуливая.
– Не для того я его из моря спас, чтобы ты, гнида, ему камнем голову размозжил, – произнес Борис.
– Ваше благоро-о-дие! – завыл Степка.
– Заткнись! – оборвал Борис.
Он вытащил ремень у пожилого и связал Степке ноги. Затем перекинул петлю ремня через ствол непонятного куста и туго прикрутил к нему руки.
– Тебя как звать-то? – неожиданно спросил он, брезгливо глядя в бегающие глазки, в которых появилась надежда: если бы хотели убить, не стали бы связывать.
– Степа! – икнул Степка.
– Вот что, Степан, я тебе рот заткну, чтобы ты не орал, – сказал Борис, нашарив в кармане мокрый носовой платок. – Когда кляп изо рта выплюнешь, то кричи, может, кто тебя развяжет. Либо же этот, – он кивнул на Силантия, – очухается, я его не сильно ударил.
Он туго скатал платок и засунул Степке в рот, потом отвернулся и выбросил в море винтовку Силантия, потому что собирался нести бесчувственного Алымова и на винтовку не было уже сил.
Он примерился и хотел взвалить друга на спину, как вдруг сверху послышались голоса – по дороге шел пеший отряд красноармейцев. Он беспокойно перевел глаза на связанного Степку и увидел, что тот уже почти выплюнул скомканный платок. Борис находился от него в десяти шагах, Степка знал, что огнестрельного оружия у него не было, а свои – вот они, наверху. Борис видел, как злорадно выкатил на него глаза Степка, как раскрыл рот, чтобы крикнуть:
– Тов…
Но в это самое время нож, брошенный Борисом, вонзился в его горло. Степка изумленно уставился на Бориса, не в силах осознать, что же случилось.
– Сам виноват, – тихо, почти про себя произнес Борис. – Не понимаете вы по-хорошему.
Отряд прошел, ничего не заметив. Борис подхватил Алымова и, не оглянувшись, пошел в другую сторону от проклятого города.
Дорога забирала вверх, а Борис шел вдоль берега, так что сверху его не могли видеть. Через полчаса такого продвижения Борис почувствовал, что силы покидают его – Алымов так и не пришел в сознание и был очень тяжел. Борис опустил его на каменистую землю и сел, чувствуя, что глаза закрываются. Наступила апатия.
– Нет, господин офицер, – раздался вдруг прямо над головой сухой и резкий голос, – спать вам сейчас нельзя. Не для того вы тащили на себе своего товарища, чтобы он умер на берегу.
Борис поднял тяжелые веки и увидел высокого худого старика с густой седовато-рыжей бородой, в странном длинном балахоне, заляпанном краской.
– Кто вы такой? – враждебно спросил Борис.
– Представления отложим на потом, – ответил старик, – а сейчас можете еще немного его пронести? Тут неподалеку есть весьма удобная пещера.
Действительно, пещера была близко. Борис осторожно положил Алымова на сухие водоросли в углу.
– Быстро собирайте плавник! – командовал старик. – Если в самое ближайшее время вы не согреетесь, то будет плохо.
Они вдвоем быстро собрали целую кучу выброшенных морем досок, палок, разнообразных обломков. Только сейчас Борис почувствовал, насколько он промерз в ледяной воде. Холод сковал все тело, по нему пробегала волна судорог, и зубы стучали.
Старик ловко, с одной спички, разжег костер и велел Борису раздеться догола и сесть возле огня. Сам он раздел бесчувственного Алымова и уложил его рядом с костром на своем балахоне, оставшись голым до пояса. Торс его был мускулистый, от всего тела веяло силой. Старик достал из кармана штанов фляжку и протянул Борису:
– Пейте!
Когда Борис припал к фляжке, обжигающая жидкость пронзила молнией пищевод и ударила в желудок. Борис задохнулся на мгновение, закашлялся, но почувствовал, что оживает.
– Греческая водка! – усмехнулся старик. – Раньше не пробовали?
– Пробовал, – усмехнулся в ответ Борис и вспомнил свое путешествие в Батум с греческими контрабандистами полгода назад.
Старик посмотрел на него одобрительно и произнес:
– Ну, за вас я теперь спокоен. Займемся вашим другом.
Они растирали Алымову руки и ноги, наконец тот застонал и открыл глаза. Старик поднес к его губам фляжку. Алымов закашлялся и подскочил как ужаленный.
– Где мы? – Глаза его остановились на Борисе.
– На суше, – пожал тот плечами, – на этом свете…
– Это хорошо, что вы очнулись, – заговорил старик, – выпейте еще.
Он деловито наблюдал, как Алымов сделал два глотка, потом отобрал фляжку, убрал ее и наконец представился:
– Аристархов, Аполлон Андреевич.
– Не может быть! – Борис вспомнил это имя, довоенные вернисажи, скандальные истории… – Тот самый? – спросил он с интересом.
– Что значит – тот самый? – обиженно переспросил старик.
– Художник, скульптор…
– Ну допустим…
– Ордынцев, Борис Андреевич, а это Петр Алымов.
– Что ж, господа офицеры, – Аристархов встал и махнул рукой куда-то к скалам, – разрешите пригласить вас в мое скромное жилище.
Алымов был еще очень слаб, и Борис поддерживал его, когда они поднимались узенькой тропой наверх. Жилище Аристархова действительно было очень скромным, старик не рисовался. Это была маленькая глиняная хижина, крытая соломой, с двумя крошечными окошками. Внутри, однако, было тепло, и когда хозяин поставил самовар, хижина показалась Борису и вовсе прекрасной.
Под потолком были развешаны пучки сухих трав, наполнявших жилище живыми пряными запахами.
– А где же? – Борис обвел комнату взглядом в поисках мольберта и прочих профессиональных атрибутов. – Ведь вы художник?
– Мастерская у меня с другой стороны, – ответил старик, – а вообще я предпочитаю работать под открытым небом. Разумеется, когда позволяет погода.
Алымов окончательно пришел в себя после того, как художник напоил своих гостей горячим чаем, в который были добавлены душистые травы и щедрая порция адского напитка из фляги. Борис тоже отогрелся и отдохнул. Одежда просохла, чувствовал он себя комфортно, но где-то в глубине сердца застыла та самая холодная мгла, что надвигалась на него со дна моря, когда они плыли с Алымовым, связанные. Казалось, это черное облако сумело отобрать у него частицу жизни навсегда. Но некогда было прислушиваться к себе, ведь они еще не спаслись окончательно.
Неожиданно дверь хижины отворилась, и на пороге появилась свежая, как заря, девушка в простом крестьянском платье. Увидев незнакомых людей, она смутилась и отступила к дверям.
– Ой, Поля, ты не один… – Голос ее был чист, как горный ручей.
– Ничего, Лизанька, – успокоил ее старик, – эти люди отогреются и уйдут. Ты что-то хотела?
– Вот, Поленька, я ложку серебряную принесла, сделай мне браслетку с тем синим камушком!
– Сделаю, родная. Обожди маленько.
– Я попозже зайду. – Она метнулась к двери, встретив жесткий взгляд Бориса.
– Постой, постой, девочка! – резво поднялся Аристархов. – Не бойся, посиди здесь.
– А камушки дашь посмотреть?
– Иди сюда. – Он усадил ее в уголок и высыпал из лукошка блестящие разноцветные камушки.
Она по-детски захлопала в ладоши и засмеялась.
– Так и живете? – неприятно усмехнувшись, спросил Алымов. – Там, в городе, настоящая бойня, кровь, смерть, а у вас здесь рай, искусство, девушки красивые ходят…
– Оставьте девушку в покое! – резко проговорил старик и добавил тише: – Вы что, не поняли, что она блаженная? Они с матерью живут тут недалеко… после того как их выгнали из имения.
– Знакомое дело, – процедил Борис, – простите, мы не поняли. Разучились, знаете ли, за последнее время в девушках разбираться.
Они помолчали.
– Однако, – начал Борис, – вы не боитесь отпускать ее одну? Времена сейчас страшные…
– У кого поднимется рука обидеть блаженную? – высокопарно начал Аристархов, но Борис перебил его, вскочив на ноги:
– Господин художник, очнитесь! Перестаньте витать в эмпиреях! На дворе двадцатый год! Посадите ее под замок, хотя бы на то время, пока шляются здесь всякие красно-зеленые. Она слишком красива…
– Я понял, – пробормотал Аристархов.
– Вряд ли, – пожал плечами Борис, – но я вам советую быть более осторожным.
– Что вы собираетесь делать дальше? – спросил Аристархов.
– Спасаться, – вздохнул Борис, – нам нужна лодка.
– Вряд ли на лодке вы доберетесь до Керчи, – возразил старый художник.
– Но пеший путь на Туапсе был отрезан красными еще рано утром. – Борис вспомнил слова Саенко, чтобы они с Алымовым пробирались на французский миноносец «Сюркуф», и повторил: – Нам очень нужна лодка.
– Когда стемнеет, я провожу вас на берег и укажу рыбачью лодку, – пообещал Аристархов, – это все, что я могу для вас сделать.
– Вы уже и так много сделали – спасли нам жизнь, дали отогреться…
Аристархов махнул рукой и отошел к Лизаньке.
Миноносец «Сюркуф» стоял на рейде в прямой видимости берега, поэтому его командир капитан Жиро очень нервничал. Остальные корабли союзников ушли в Крым, но таинственный пассажир «Сюркуфа» просил еще немного подождать. Жиро не стал бы так рисковать, но этот русский полковник привез ему несколько ящиков прекрасного массандровского вина, и француз, знаток и любитель хороших вин, не устоял и обещал подождать еще немного.
Русский полковник стоял на мостике и осматривал в бинокль береговую линию. К счастью, берег в этом месте был довольно пустынен, красных не было, и Жиро решил дать этому ненормальному полковнику еще два-три часа.
Когда отведенное время было уже на исходе и капитан Жиро собрался отдавать якоря и выйти в море, русский полковник, словно прочитав его мысли, сказал:
– Господин капитан, вы получите ящик прекрасного крымского шампанского, если подождете еще час!
Жиро заколебался. Еще один час в этих опасных водах… в конце концов, он уже сделал для полковника все, что мог, – погрузил на борт сто человек побежденной белой армии. В праведном негодовании у капитана из головы совершенно вылетела такая интересная подробность, что за каждого из сотни пассажиров полковник заплатил ему ящиком вина – не такого замечательного, как то, массандровское, но все же отличного. Ящики были кое-как распиханы по всему кораблю, капитан собирался везти их на родину, во Францию, и совершить там совсем неплохую сделку.
Нет, капитан Жиро решил больше не ждать. Но с другой стороны, шампанское…
Он махнул рукой.
– Это мой долг офицера и союзника. Но только один час.
– Благодарю вас, капитан. – Русский полковник поклонился и снова поднес к глазам бинокль.
Но и этот час миновал, не принеся никаких новостей. Жиро пожал плечами и отдал команду:
– С якоря сниматься!
И в этот момент русский полковник закричал:
– Шлюпка! Справа по борту шлюпка!
Жиро поморщился – опять начинается суматоха, ему очень не хотелось принимать на борт еще нескольких человек – грязных, оборванных, перепачканных кровью, дурно пахнущих мужчин… И так уже привели сверкающий чистотой корабль в совершенно неприличный вид! Но союзнический долг… но прекрасное крымское вино…
Капитан приказал спустить трап и принять на борт русских.
Два офицера с трудом вскарабкались по трапу. Матросы помогли им подняться на борт. Худшие опасения капитана Жиро оправдались. Эти подозрительные господа явно уже несколько месяцев не принимали ванны. Они были небриты, грязны, когда-то аккуратные английские френчи изодраны в лохмотья и покрыты пятнами засохшей крови. О том, что это офицеры, напоминали выцветшие погоны, болтавшиеся на плечах.
– Борис Андреич, голубчик! – совершенно не по-военному воскликнул Горецкий. – И вы, Алымов… – Голос его дрогнул.
Он сделал шаг к ним, собираясь раскрыть объятия, но Борис перехватил презрительный взгляд капитана, относившийся, надо полагать, к их внешнему виду, потом посмотрел на самого Горецкого – в аккуратно пригнанном мундире, пахнущий хорошим одеколоном и табаком, полковник вызвал у него прилив раздражения, почти злобы.
– Здравия желаю, господин полковник! – отрывисто сказал он и отметил, что Горецкий остановил руки, поднятые для объятий.
– Рад вас видеть живыми, господа, – молвил Горецкий, – пройдите, вас накормят и дадут умыться.
«Что это со мной? – думал Борис, уходя. – Нужно радоваться, ведь мы спасены. Французы доставят нас в Керчь, мы вышли живыми из этого ада… Все это так, но сколько людей остались там навсегда… И кто в этом виноват?»
То самое черное облако сидело в нем и не давало радоваться жизни. Очевидно, Борис стал другим человеком.
Внизу налетел на них Саенко:
– Ваше благородие, Борис Андреич, родненький!
Из глаз его покатились две слезы и повисли на усах.
– Здорово, Пантелей Григорьевич! – обрадовался Борис. – Уж без тебя-то нигде не обойтись!
Они обнялись и расцеловались по русскому обычаю.
– Пойдемте скорее, я все укажу, – зашептал Саенко, – а то тут повар жадный такой – норовит питания положить самую крошечку, да и жидкая похлебка-то. Так я уж хлебца припас и колбаски… А солдатики, что наверху, на палубе, да по кубрикам распиханы, – те и вовсе голодные, разве что матросы чего дадут Христа ради… Эх и подлый же народ французы!
– Значит, взяли все же на борт наших? – уточнил Борис. – Тогда ты зря их ругаешь.
– Ох, знали бы вы, чего это Аркадию Петровичу стоило, – вздохнул Саенко. – Уж так он просил капитана этого, Жиро его зовут, уж так умолял. Нет, стоит на своем проклятый французишко – не было приказа, и все тут! А был у него приказ только насчет его сковородия. – Саенко страшно уважал полковника Горецкого и титуловал его, как полагалось, – его высокородием, но произносил титул своей обычной скороговоркой, так что получалось «ваше сковородие». – Значит, был у него приказ Аркадия Петровича взять на борт и доставить в Керчь, потому как оченно важные документы имеем при себе. – Саенко понизил голос до совершенного уже шепота.
– Да уж мы знаем, какой твой полковник важная и секретная птица! – усмехнулся Алымов.
Саенко оскорбленно поджал губы, потом махнул рукой и продолжил:
– Тогда Аркадий Петрович и говорит капитану этому, что возьмите, мол, людей за вино.
– Что-что? – переспросил Борис.
Читать бесплатно другие книги:
