Башня поэтов Исмагилов Анвар

Рис.0 Башня поэтов

Мифословие пред…

Рис.1 Башня поэтов

В его невероятную биографию вместились бы десятки жизней; у него много лиц и имя, достойное русского поэта: Анвар Исмагилов.

Что за странная книга? То скоморошьи пляски летят со страниц и дразнятся лукавые частушки, то грустит задумчивая сонатина, а вот издалека раздаётся бравурный марш… и вдруг стихают звуки: «Заповедаю вам – да любите друг друга…».

…жил в Италии такой граф, любитель соловьиного пения. Бывалыча, выйдет июньской ночью, заслушается, а они, проклятые, пущают струю, трели отливают, что твоё серебро на монету.

И до того он возлюбил соловьёв, что когда прилетели большенькие птахи Божьи, скопом завились, вихорь создавая, да запели небесным хором песню, то граф возрыдал безутешно:

– Охти, Господи, почему же я так не умею? – И призвал мажордома, старшего по дому, кто за пропитанием и порядком следит, и повелел:

– Ты, грит, безыскусный человек, Феличио, а я проникся. Слышишь, как птицы поют?

– Да как не слыхать, уже все ветки скопом обсели да весь двор загадили, ажно в портике колоннов не видать из-за ихнего помёту.

– Эх ты, скотина мычащая, жалкий адамов огрызок, нечувственная душа! Ты вот что, как я проникся, так сполняй мой приказ. Там у нас мятежники сидят, кои супротив голодухи восставали, так ты прикажи виселицу снести. да не скаль зубы, знаю, что с ними заодно, так и норовишь копытом лягнуть. Так чтобы крайнего позора на них не было, вешать не будем, бунтовщиков хорошо накормить, а Луиджи пусть топор поострей наточит и головки им грешные отрубит. Без позору.

Феличио покивал да пошёл приказы сполнять. А вослед ему граф-то и кричит: а птиц этих пущай теперь учёные моей фамилией поименуют: СВИРИСТЕЛЛИ! Так и полетели они по белу свету, дудочки серебряные.

Любая поэтическая книга, пока её не откроешь, – убежище свиристелей, дремлющих на её страницах. Но стоит чуткому читателю позвать их, и фр-р-р-р! Зазвучат стихи, польется затейливая проза.

Читайте, не оставляйте птиц взаперти!

От автора башни поэтов – сооружения и книги

Что это за сооружение? Кто его строил и ЗАЧЕМ? На эти вопросы много ответов, но название говорит само за себя.

Народную стройку начала в Северном Причерноморье в середине 80-х годов XX века группа мужчин творческих профессий, как говорили в СССР, и их Прекрасных Дам. Была окончена она (вдвоём!) осенью 1986 года, когда автор этой книги вместе с директором музея-заповедника «Танаис» Валерием Чесноком всеми правдами и неправдами добывали последние кубометры камня и выкладывали зубцы на самом верху Башни.

Такова хронология. Хотя, по некоторым наблюдениям, во время строительства Башни происходили события, ставшие знаками общего распада и деградации советского общества. Весной 1986 года, когда автор прибыл с Севера Сахалина в Танаис, желая там навеки поселиться (и подлечиться – давал себя знать хронический бронхит, заработанный во время работы на «комсомольской стройке» – газопровод Даги – Оха – Комсомольск-на-Амуре), грянул первый гром: взорвалась Чернобыльская АЭС!

Вовсю бушевал антиалкогольный закон, обернувшийся массовыми отравлениями, гигантскими прибылями алкомафии, безудержным самогоноварением, что, впрочем, почти не замечалось обитателями Танаиса, при нужде умевшими раздобыть и мальвазию, и марсалу, и амброзию, дар небес. И было ощущение того, что внешний мир достигает Меотиды лишь полувнятным бульканием запретных радиоголосов. А ещё была комета Галлея, наводившая священный ужас на планету Земля своим вещим хвостом.

А на стройке всё шло по плану и чертежам, утверждённым завотделом античного мира Пушкинского музея Владимиром Толстиковым. Правда, Анвар Исмагилов, ездивший в Москву за документами, нарушил строгие предписания, протянул провода, подключился к свету, слушал «Радио Свобода», пил горячий чай и вообще начал жить сюзереном, пригласив на первый этаж своего вассала, Александра Брунько, цитату из книги которого мы приводим:

«…До ареста я жил в Танаисе, среди великой, неслыханной по красоте осени, на первом этаже невиданной башни, построенной археологами, музыкантами, художниками и просто энтузиастами – по образу и подобию древних сторожевых форпостов Танаиса. «БАШНЯ ПОЭТОВ» – так окрестил это немыслимое сооружение прекрасный поэт и певец Анвар Исмагилов, который занимал второй этаж. А рядом, на внезапном и крутом взгорье, рос огромный куст шиповника. Вот и запомнилось: тяжелая, нет – золотая сентябрьская синь – в темно-красных звёздах, качающихся на колючих ветках. Как-то, незадолго до моего ареста, одна из тамошних обитательниц-«танаитянок», прервав безмятежную беседу, вдруг – шутки ради – запела старую лагерную песню. От неожиданности сердце сжалось. Это было, повторяю, накануне моего, столь же внезапного ареста».

(«Поседевшая любовь», Ростов-на-Дону, 1990).

И вот мы с Сашей остались единственными представителями мужской части литературно-художественной банды, давно оседлавшей степное царство, но к тому времени по разным причинам оставившей привольные степи, поменяв их на затхлые коридоры и подвалы Ростова-на-Дону. Там, у Башни, под звёздным небом, мы вели долгие разговоры обо всём на свете, а на сто вёрст, кроме нас двоих, не было ни одного из тех, кто сейчас называет себя «заозёрщиками» – будто блатную кликуху себе дали! А Гена, Виталик и Игорь ушли в город, выйдя из резонанса с Чесноком – бывало и такое, что уж скрывать. Мы держались…

«Житьишко было само последно, ни постлать, ни окутаться, однако пензию получали – одну копейку в месяц», как говорил Борис Шергин. Нас посещали Музы… Мы были почти всегда (кроме дней посещений) голодны… и невиданно счастливы! Писали и читали друг другу стихи, цитировали самиздатовскую прозу, я писал и пел песни, одну из которых посвятили мы с Сашей его Музе на день рождения. По утрам я тренировался по старой привычке на тыльной стороне БП: залезал на пальцах снизу до зубцов, и однажды так увлёкся, что не услышал, как подошла группа пионэров. Один из них заорал: «Гля, дяхан по стенке лезет, сичас звезданётся! Маргарита Трофимовна, отойдите, он на вас попадёт!». Заботливый, вишь ты…

А потом я поехал в Москву с концертами, а Саша заартачился: мол, машина экспедиции АН СССР идёт как раз на Москву, я лучше на ней поеду. И поехал. До ближайшей милиции: идёт по Ростову-на-Дону человек с бородкой, закутанный в одеяло, а подмышкой несёт рукопись. Его тормозят. У него, как ни странно, был даже паспорт с пропиской. Но когда менты прочли стихотворение «Через клизму», то один другому говорит: «Это не наш клиент, а соседней конторы». И сдали его в КГБ. Допросы, запугивания – ГОД тюрьмы! За нарушение паспортного режима!

Так закончилось наше недолгое поэтическое счастье. Я прожил тяжелейшую зиму в Танаисе, снега завалили все ходы-выходы. И была экспедиция, Дом Анвара, пиратский флаг на мачте с блоком, новые песни и стихи, а Саша, о котором я узнал только через несколько месяцев, сам находясь ПОД КОЛПАКОМ, в это время писал невиданную в русской литературе книгу – «на третьей шконке», как он сам мне говорил. Там была и «Античная баллада» – стихи, ставшие песней, а точнее, гимном свободе и любви, красоте и мужеству и всей нашей путаной, мутной, как воды Ганга, и столь же священной жизни.

Анвар Исмагилов, Тюмень, 19 августа 2012 года.

Стихи 1982-1989

Сибирские гекзаметры

Жану Жигулину из Чернигова

  • I.
  • Друг мой! Как я обещал, полыхает сибирская осень.
  • Щедрой рукой сентября награждён коммунхозовский двор.
  • Лает собачка вдали, предвещая конурные страсти.
  • Пусто в сухих небесах, и река все бледнее и гуще.
  • Превозмогая печаль, нужно плыть, не мечтая о сне,
  • нужно на пристань пойти, где скрипит костяком дебаркадер,
  • где навигаторы бьют молотками по летним гробам.
  • Там капитанит зима, теплоходы сгоняя в затон,
  • там керосинит подвахта, бутылки спуская в диван
  • (полны его закрома, как запасники русских музеев) —
  • будет что сдать по весне, молочка прикупив на колпит!
  • II.
  • Мост через реку Ладья, что зовут дилетантски ТУРА,
  • руку свою протянул, свою узкую спину подставил,
  • чтобы, веселья ища, двухэтажно-бревенчатый город
  • в тесных вонючих такси на Пески, трепеща, устремлялся:
  • чтоб на воде не гадать, там цыгане водярой торгуют.
  • – Памятник ставим Горбу, – говорят они, мзду собирая
  • за неумеренный пыл тех, кто пил, но доклады творил.
  • Синие с белым дворцы, просиявшие сквозь лихолетья,
  • грустно взирают на мир с правого брега Туры.
  • Левый заречный народ, прозябающий в микрорайонах,
  • башнями небо затмил и глотает машинного змея.
  • Змей, изрыгая дымы, рассекает пространство полей.
  • Тысячеглавый ревёт, и притихли суровые избы,
  • головы в плечи вобрав, выдыхая печные дымы.
  • Так проигравший войну, нахлобучив бессмертную кепку,
  • молча на танки глядит, на которых гогочут бойцы.
  • III.
  • Грустно тайге в берегах своего бессловесного моря.
  • Порчу и мор наведя, город воду протухшую пьет.
  • Летом горят небеса, ужасая последних животных,
  • в зиму дымят небеса, оскверняя доверчивый снег.
  • Осень сибирская, плачь, размазывай грязные слезы
  • по площадям, по щекам занесённых тобой городов.
  • Нищая телом страна богатела дурацкою думкой,
  • байки сменялись халвой, или просто халвы называньем.
  • Вечная осень во всем, вековечная плесень-тоска!
  • Эх, если б нам да кабы! – и топор завораживал блеском.
  • Дьявольская карусель однородно-пехотного шага.
  • Строем районы стоят, пришибеевский фрунт сохраняя.
  • Трудно в родимой стране быть двоюродным полутворцом.
  • IV.
  • Осень сибирская, лей скупердяйского золота Солнца!
  • Осень сибирская, жаль, коротка ты, как жизнь или смерть.
  • Синий последний денёк, синевою последней блистай!
  • Грозно пойдут облака, выжимая прижатое небо,
  • грянет смертельная стынь, примиряя со льдом Океан.
  • Что предвещает зима, что готовит Судьба-прохиндейка?
  • Новый народов раздор или вздор магазинных делёжек?
  • Будут ли снова стрелять или просто кого-то посадят?
  • Как ведь волков ни корми – у слонов очень толстые ноги.
  • Заднею лапою кот чешет брюхо в период простоя,
  • бурный народ-стрекоза красным летом воюет с собой,
  • крепкий запор у дорог, и пурген заряжают в патроны.
  • V.
  • Друг мой! Как я обещал, мы стоим на пороге прогресса.
  • Только вот наши грехи не пускают на этот порог.
  • Так и торчим посреди перекопанных нами просторов,
  • мимо плывут журавли в разрешённую нынче страну,
  • ветер гудит золотой, выдувая в трубу наши недра.
  • Осень везде и во всем. Золотая пора умиранья.
  • Хмурый осенний народ полудохлых считает цыплят.

Октябрь 1989 года,

Тюмень, улица Пароходская

К покупке абхазского вина «Лыхны»

  • Пройду голгофу очереди рваной
  • возьму вина в разверстом магазине
  • встряхну бутыль и поднесу к глазам
  • и ахну:
  • Лыхны! Лыхны!
  • Боже мой!
  • Так вот когда назначено свиданье
  • вот где и как напомнила она
  • блаженная Абхазия моя
  • о море Бзыби и священном дубе
  • И далее по тексту от Исайи
  • по ерику по Ездрам по Бруньку
  • читай о путешествиях в пространстве
  • незамещённых минералах вод
  • привычное изгойство отторгай
  • а в общем пребывай в непостоянстве
  • Вот так всегда захочется скакать
  • но конь охрип иль конюх непогодит
  • на крыше серый некопчёный язь
  • разит на белый свет описторхозом
  • и выплывают из лесов клещи
  • с кусачими как лица хоботками
  • Плыви плыви кормилец первородный
  • по мутным водам Дании в бреду
  • великий свод великая прореха
  • сияет синим гневом над тобой
  • припавши к музыкальному привету
  • глотай последний в Сирии озон
  • на улице встречая непогоду
  • всей грудью непробитой до сих пор
  • пиликаешь на скрипке колыбельной
  • изрядно донимая слух больных
  • Итак вперёд по виа Виардо!
  • Наперебор наперекор борщу
  • бессонной жизни годы раздавая
  • на паперти в ладони лошадей
  • и маленьких котов с руками женщин
  • и цепких и вонзающих и нежных
  • бросай не на спор годы просто так
  • раздаривай пехотным капитанам
  • пропившим деньги взмыленных солдат
  • бог им простит а леший не прокусит
  • причаливай у каждого столба
  • под каждый кустик поднимая ногу
  • ЗДЕСЬ ВСЕ ТВОЕ НЕ БОЙСЯ И НЕ ЛГИ!
  • Оставь другим блаженные заботы
  • о стенах крышах детях и долгах
  • а сам ступай в невнятные просторы
  • где бродит полудиккенсовский дождь
  • в его тенях еще блуждает лето
  • Тебе же нужен листолёт осенний
  • избушечный печной речной уют
  • свечной Олимп с улыбчивым котом
  • машинописный рай с огнём в стакане
  • твой филиал Абхазии блаженной
  • где фимиам воскуренный во славу
  • наполнит влагой тёмные глаза
  • где ты умрёшь от счастья и ненастья
  • и возродишься под летящим клёном
  • осенним утром в солнечном саду…

Монолог мусоргского

Модест Великий умер в больнице под видом денщика доктора Бертенсона

  • Деревьями процеженное небо
  • струится по земле, сквозит и тает.
  • Ты Музыка, я композитор твой, —
  • я исполнитель дней твоих и таин.
  • О, как ты унизительна, Россия!
  • Как жить под этим небом необъятным?!
  • Как петь хотя бы день о полном счастье,
  • где места нет пусть солнечным, но пятнам?
  • Перед твоими, Мать, городовыми,
  • перед селёдкой иваси на сдобу,
  • при виде угорелых от дерябы
  • я даже не испытываю злобы!
  • Ты потчуешь нас розгами-долгами,
  • ты охраняешь мысли от свежатин —
  • то липа, то берёзовая каша,
  • на третье палконосные сержанты.
  • Невпрок идёт кровавая забава
  • и рыскаем по курсу влево-вправо.
  • Ты Музыка, я композитор твой.
  • Душа твоей пропитана отравой.
  • Ведь даже с чемоданом на граните,
  • имея в перспективе дождь и слякоть,
  • с озябшими от пития мозгами
  • не проклянёшь ни купол твой, ни лапоть!
  • Возможно, существует Ференц Лист,
  • придирчивая пенная Европа?
  • Кто в доме гений – я или Направник?
  • Хотя в зерцале не лицо, а рожа!
  • Есть химики упорного труда —
  • они свои высиживают формулы
  • и набивают на заду мозоль.
  • А я своих не предсказую фортелей!
  • И знаю – будет некий А. Брунько,
  • кто даже не рискует протрезвиться, —
  • вся жизнь, как перевёрнутый стакан,
  • такие же беспутные ресницы.
  • Все потому, что не умрёт со мной
  • бездонная отвага умиранья.
  • Разлитый по закусочным талант
  • куётся в круглосуточной нирване.
  • Пока в России осень и весна
  • сменяются, бушуют, возрождают,
  • пока звук полицейского свистка
  • свободы от побега ограждает,
  • пока цари ступают за царями
  • и водка свой не поменяла цвет, —
  • лишь цену с девятнадцатого века —
  • Талант горчайший оставляет след.
  • Наумов, потерпи ещё, голубчик:
  • «Хованщина», Арсений, поясница,
  • и нет ключа от дома, Дома нет…
  • Но что-нибудь до смерти прояснится.
  • Люблю я этих стасовских любимцев
  • за пышный вид и право исправлять:
  • макай меня в немецкую тарелку,
  • учи во фрунт гармонию равнять!
  • Прислушаюсь – какие ветры, Боже!
  • А черт за русской печью корчит рожи…
  • Арсений Голенищев есть поэт!
  • А песню смерти мне поют рогожи.
  • Кудлата голова моей Музыки,
  • сквозь волосы просвечивает небо,
  • и вспомоществованья ниоткуда.
  • Жил налегке… И ухожу нелепо…
  • Оплачь, Поэт, громадный этот храм!
  • Я был здесь архитектор и строитель,
  • и каменщик, и витражист, и служка.
  • Он был мне дом, любовь и вытрезвитель.
  • Безумцы одиноки. Их семья —
  • поэты, музы, дервиши, юроды,
  • художники, деревья, берега.
  • И крылья неосознанной Свободы!

Тюмень, декабрь 1989 года

Черная ночь

  • Да, все длится и длится позорная чёрная ночь!
  • И привставшая с пухлых колен непутёвая дочь,
  • ободранка-поэзия попкой виляет набитой
  • и варганит для мамочки-жизни побаски блатные,
  • и глотает взахлёб кратковременный воздух-напиток,
  • где блуждают нейтроны Свободы, введённой отныне.
  • Нет, позвольте мне в шабаш потентов не лезть и за гривну!
  • Я киваю налево-направо с покорнейшей просьбой:
  • не тяните меня, я и так от морозов охрипну.
  • Лучше прежний шалаш, даровой, подзаборный, подзвёздный,
  • чем участие в гонке талантов на приз Хлебодачи,
  • чем на новую партию граждан несытых батрачить!
  • Мои пальцы протёрты до дыр непокорной струной,
  • мои губы истерзаны ветром и женской любовью.
  • Я лечу над пропитой дотла подбугорной страной,
  • изумляясь привычке делить и охоте к разбою.
  • И все длится и длится почти предрассветная ночь!
  • Но Афина-Паллада забыла, как видно, дорогу,
  • и бездумная клака готова скандалу помочь,
  • если наш прима-бас поскользнётся на горсти гороху.
  • Скажем, спросят меня, что я делал, когда кто-то строил?
  • Отвечаю: не строил и сам я недорого стоил.
  • Руки дёшевы были, а ум продавался навынос,
  • а от этих страстей и душа потеряла невинность.
  • Так скажите на милость: куда мы плывём и зачем?
  • Тонет пьяный корабль, и все громче кричит казначей.
  • На подмоченной куче бумаги портреты и цифры,
  • и все гуще потёмки, на картах лишь кляксы и шифры.
  • Но ласкает глаза многозначный зелёный бугор.
  • Ветер в небе полощет берёзу и шепчет в укор:
  • «Простодушная белая дева, ликуй невпопад!
  • Ты забыла, что августы смертны, и ждёт снегопад.
  • Так зачем ты купаешься в небе и облаке снежном?
  • Только горе бессмертно, а радость оплатишь листвой.
  • К ноябрю наготой затрепещешь в предзимье кромешном,
  • а что было в осеннем пиру – было, но не с тобой».
  • Так и я с перекатной отвагой лечу по России.
  • Небеса затмевают пожары гражданской войны.
  • Но за что б ни тянули к ответу и чем ни грозили —
  • я не буду двойным!

Тюмень, декабрь 1989 года

Второе посвящение Александру Брунько

Это весело, коротко, ясно

Александр Виленыч Брунько!

Это даже посмертно опасно

для Халупских и для Чесноков.[1]

То отчаянный, то одичалый,

в бормотанье, как в смерть, погружен.

Всей корысти – заварка да чайник.

В небо глянул, взлетел – и пошёл!

И откуда Вийона замашки

при бородке и чуть не пенсне —

вы спросите в степи у ромашки

и на Кировском. На КПП.

Еще раз о брунько

  • Где ты, Саша-Александр?
  • Жив ещё немножечко?!
  • Сколько раз ты воскресал
  • лезвием из ножичка!
  • С хороводами светил
  • песни пел и бражничал:
  • лихо Бог тебя слепил,
  • не мудрил, не важничал.
  • За версту видна фирма
  • гордеца российского,
  • нет, не вышибла тюрьма
  • звёздного и чистого.
  • Был ты грозный диссидент,
  • бубен Солженицына,
  • а теперь ты отсидент —
  • отвали, милиция!
  • Перестроим всю страну
  • справа по два – ротами!
  • Перекрасим старину
  • с бабохороводами.
  • Обнимайся, коммунист,
  • с дьяконом и батюшкой —
  • ты теперь морально чист,
  • приумолкла варежка.
  • Разбегайся, кто куда,
  • член с корреспондентами!
  • Пятый год идёт орда,
  • в лозунги одетая.
  • Нам же, милый Александр,
  • хлебушка да небушка,
  • древний башенный фасад…
  • И как пела девушка…
  • Беззаботен был наш чай
  • пред бедой грядущею.
  • Кто продаст – поди узнай,
  • все под Божьей руцею.
  • По воде пошли круги —
  • счастье камнем кануло.
  • Где-то подпись есть руки,
  • плоской, словно камбала.
  • Где же свидимся, мой друг,
  • в матушке-Рассеюшке?
  • Боль былого, дым разлук
  • разведёшь, рассеешь ли?
  • До свиданья, как всегда!
  • Может быть, до скорого…
  • Вся История – вода
  • в протоколе участкового!

20 декабря 1989 года, Тюмень, улица Пароходская, 34, кв. 1 (конспиративная квартира Тюменской организации РСДРП (б) в 1904–1909 гг.)

Семейная жизнь

Пьеса-диалог

Кате

Она:

  • Ах ты, клистирная трубка!
  • Ах ты, заморыш чердачный!
  • Веялка ты, молотилка,
  • уши торчат, как у зайца,
  • зенки ну точно коровьи,
  • норовом ты в бригадира,
  • а по зарплате ты сторож!
  • Выпить и то не умеешь —
  • сразу бежишь к унитазу…
  • Куришь, как два паровоза,
  • трубку сосёшь, как младенец.
  • Что ты опять там задумал?!
  • Что ты уткнулся в роман свой?!
  • Тоже мне, Бродский Эмильич,
  • старший отец Пастернака!
  • Восемь рублей до получки,
  • Пашка порвал на заборе
  • школьную форму, поганец!
  • Каша опять подгорела…
  • Что ты молчишь?
  • Отвечай мне!!! Любишь меня или нет?!

Он:

  • Солнце моё золотое!
  • Мой одуванчик весёлый,
  • деточка, ласточка, дочка,
  • скоро настанет погода,
  • та, что ты любишь, я знаю —
  • будет сиять на закате
  • жёлтое мягкое солнце…
  • Ты ведь такая же, правда?
  • Помнишь восьмое апреля
  • семьдесят пятого года?
  • Дай поцелую тебя!

Оба: (тихо поют, обнявшись)

  • Все в этом мире проходит,
  • только не мимо, а вместе,
  • мы погружаемся в воды
  • тихих вечерних созвездий.
  • Там, на краю Океана,
  • лунная в небо дорога.
  • На одеялах тумана мы уплываем далёко…
  • Здравствуй, планета Любовь!

Южноуральск, ДК ГРЭС, июль 1989 года.

Мечтания о львовском погребке «Мюнхен» на тюменском Севере

Стихотворение в прозе

Сергею Дмитровскому

попьём пива, друг!!

попьём холодного, а, друг?!

попьём так, чтобы туфли к полу прилипали?!!

попьём пеноструйного, многобъёмного, густоваренного, рыбопросящего, осуждаемостойкого, болеутоляющего, хриплоголосящего, мирнобеседного, водкопротивного, сессионностуденческого, бедноутешающего, ценодоступного, северяномечтаемого, непонимаемогоникем?!

попьём пива, мой друг, скушаем с ним в обнимку лещика счастливодобытого,

и вразвалку придём домой, а там задремлем, и завалимся спать, и уснём, и приснится нам Большая Кружка, и Большой Лев, и Золотая Струйка, от чего проснёмся в испуге, и совершим то, что положено мужчинам, и заснём ещё крепче, ибо день предстоящий к вечеру, а может, и с обеда, принесёт нам ещё его же, ненадоедающего, поископотного, трудовенчающего, народолюбивого, похмелоутешительного, дочетырехпятидесятибутылканаСеверестоящего – сам видел!!!

Нижневартовск Тюменской области, август 1989 года

Трактирная песня

  • Поговорим же о вещах нейтральных,
  • поговорим бессмысленно и томно,
  • пусть Гераклит побудет с нами Тёмный,
  • а звёзды сядут светлячками в травах.
  • Но знаю – мы говорить не будем
  • ни о любви, ни о священном даре,
  • и брошу я пассажи на гитаре,
  • и все людские игры брошу людям.
  • Так прочь, любовь!
  • Займёмся низким блудом!
  • И оттого отчаянно и пьяно,
  • шарахнув крышкой по фортепиано, —
  • бокалы оземь и в трактир Тальони!
  • Ночь на запятках – ветер не догонит.
  • И там, среди мерцающего пара,
  • где неприлично плачется гитара,
  • и там, где шлюхи с мокрыми губами
  • сощурясь, ищут тех, кто гулеванит, —
  • в дыму табачном, вымазаны краской,
  • интересуют лишь одной развязкой, —
  • там, посреди кладбищенского звона
  • бутылок, рюмок, подвигов кабацких,
  • где пятый литр потребует догона,
  • где хлопец хищной рыночной закваски
  • стаканы полнит, восхищаясь словом,
  • сверкая жидких глаз холодным оловом, —
  • там, посреди родных алкоголичек,
  • среди пернатых деток Бабарынки,
  • я захлебнусь «трёхбочкой» и «столичной»
  • и прокляну наветы Бабарихи,
  • что дует в уши вечной серенадой:
  • – оставь её, найдём тебе что надо!
  • Я выйду в ночь и захлебнусь морозом,
  • осатанев от пира привидений,
  • и зашатаюсь баковым матросом,
  • заслышав зов сирены в дивной пене…
  • Прощай же, остров сновидений тайных!
  • Поговорим же о вещах нейтральных…

Тюмень, ноябрь 1989 года

Прощай, музыка!

Сергею Вахотину

  • В мире блестящих падений и взлётов,
  • в мире даров нищеты панибратству
  • мы проживаем ни шатко ни валко,
  • мы говорим новым бедствиям «здравствуй!»
  • В мире дорог, не ведущих ни к Риму,
  • ни в Уругвай, ни тем более в Ниццу —
  • пареной репы забыв простоту
  • и витамины – вгрызаемся в пиццу,
  • псевдошашлык и почти колбасу.
  • Господи, уши мои ослабели!
  • Мне да простится – привык с колыбели
  • к ангелу Моцарту, рыцарю Баху…
  • Радио шваркнет – шарахнусь и ахну!
  • Эти назальные мне вокализы,
  • эти назойливые катаклизмы!
  • Эти клубы квазидыма Отечества…
  • Тоннами давит звук человечество.
  • О, киловатт, килобайт, килофон!
  • Палочки – звук, голова – ксилофон!
  • Мы опускаемся тихо на дно
  • мутных морей первобытного звука.
  • Весело, братья, и воешь, как сука
  • в лунный мороз перед смертью в окно.
  • Что навевают тебе, милый мой,
  • нежного возраста сын-преуспешник, —
  • вайкулефорумысамковыйлай?!
  • Кончена свадьба. Убит пересмешник.
  • Рай в небеси. Можжевеловый рай.
  • Музы кабацкия. Канты блатные.
  • Нынче и струны почти золотые.
  • Лабух парнос[2] заменит Парнас,
  • в кепке таксиста гарцует Пегас.
  • Слышишь, братан, я играю бесплатно,
  • слушай меня, я остаток таланта.
  • Слышишь меня? Но залеплены уши
  • пластырем-плейером – рёвом насущным.
  • Голос поэзии вял и лукав,
  • хитротуманен и полон забав,
  • и не дай Бог ей ввязаться в борьбу —
  • вкусы вправлять – вылетает в трубу.
  • Массовый Васька, глодая голяшку,
  • слушает повара, дрыгает ляжкой,
  • плотно икает, прилежно сопит,
  • кушая Музыку, вежливо спит!
  • Ангел мой Моцарт, библейский мой Бах,
  • бедный мой Шнитке, герой заграничный.
  • Я на поляне лежу земляничной.
  • Небо ржавеет, как гвозди в гробах!
  • Древо культуры дотла облысело.
  • Реки Земли умирают, скорбя.
  • Выжат Коровьев, сидит Азазелло.
  • Осень России пошла с Октября.

Автоэпитафия,

Написанная по дороге в редакцию журнала «Уральский следопыт», где я играл на американском органе прошлого века

  • Лязгнет вечер затвором,
  • ночь навалится с бритвой.
  • Я умру под забором,
  • нелюбовью убитый.
  • Я умру под забором,
  • в лоне жизни бродячей,
  • с окровавленным горлом,
  • рядом с маршальской дачей.
  • От сарматского Дона,
  • до болот Сахалина
  • шёл я вечно влюблённый,
  • глаз востря соколиный.
  • Если все мои дети
  • соберутся у морга,
  • вы поймёте: в поэте
  • плодотворного много!
  • Мои девушки вскрикнут,
  • в липком горе забьются —
  • страдиварьеву скрипку
  • раскололи, как блюдце.
  • Кто их в озеро сманит
  • речью пылкой и вздорной,
  • красоту их восславит
  • покаянно и гордо?
  • Мои бедные песни!
  • Кем меня заменить им?!
  • Я умру неизвестным,
  • а проснусь – знаменитым!

Рок-монолог

  • Рельсы плюс миллиард – равняется БАМ!
  • Крик умножить на шум – равняется гам!
  • Вот кончается век – а что нас ждёт там?!
  • У последней реки я поставлю вигвам.
  • Радиоволны взбивают пену из слов,
  • а в сетях сатаны обильный улов.
  • По участкам и улицам – звон кандалов,
  • в нас стреляют, но мы упрямей ослов —
  • и ни с места!!!
  • Но я знаю – все это лишь пыль на дорогах веков!
  • И я знаю – весь этот металл лишь для новых оков!
  • И я знаю – все это растает быстрей облаков!
  • Не гневите богов! Не гневите богов! Не гневите богов!
  • Дети смотрят назад и видят там ад!
  • Деды смотрят вперёд, разинувши рот.
  • Я по глупой привычке смотрю на восход.
  • Дятлы справа и слева – кто их разберёт?!
  • Я гитару беру, не холоп и не смерд!
  • Песня – письмо во Вселенную, я же – конверт.
  • Пой, пока не сгорела небесная твердь!
  • Но я знаю – и это лишь пыль на дорогах веков!
  • И я знаю – весь этот металл лишь для новых оков!
  • И все это растает быстрей дождевых облаков!
  • Не гневите богов! Не гневите богов! Не гневите богов!

Южноуральск, июль 1989 года

Алиса Прекрасная

  • Сколько бы этот безудержный день ни продлился,
  • Сколько бы мороков, бед и погибели явной
  • Ни навалилось – хоть в самый бы ад провалился! —
  • Вынесу все, лишь бы знать, что лисёнок Алиса
  • Звякнет звонком, дёрнет гордо главою державной,
  • Золотом царских волос ослепляя квартиру,
  • Смехом округлым рассыплет брильянты и злато…
  • Ах, оттого поведенье моё столь спортивно —
  • В речи и мыслях сплошные кульбиты и сальто!
  • Девушка, кто ты, разбойница ты или Сольвейг?
  • Улицу пыльную пряные ветры качают.
  • В сон ли уйду – попадаю в густой Алисовник,
  • Лес, где деревья и птицы Тебя означают!
  • Как я теперь понимаю троянские распри:
  • Видел я многое, странствуя дольше Улисса,
  • Но и Елены Прекрасной Ты все же прекрасней!
  • Глупости, скажете…
  • Но вы взгляните – Алиса!

Челябинск, июль 1989 года

Оставила зонтик

Не поминайте имя

  • Вот зонтик твой, в углу оставленный —
  • и горло певчее сжимается.
  • Рвёт ветер пастию оскаленной, —
  • где ж милая моя скитается?
  • Чем от нашествия небесного
  • она укроет русы волосы?
  • Какие сабельные бедствия
  • в краю болотном, дикой области!
  • Ты обжигающе доверчива,
  • а я такой не стою участи, —
  • моя судьба со смертью венчана,
  • и лучше в одиночку мучаться.
  • Но и на том краю, где спросится:
  • – С кем хочешь вечного свидания?
  • Взгляну, как облака проносятся,
  • и вспомню наши встречи тайные,
  • и наши судороги пламенные,
  • и наши обмороки гибельные,
  • и речи сказочно-неправильные,
  • и твои плечи бело-кипельные.
  • Так, глядя прямо в очи Господа,
  • вздохну и выдохну отчаянно:
  • – Прости меня, владетель Космоса,
  • я сохраню о ней молчание…

Тюмень, октябрь 1989 года

Сонет пути к Елене Прекрасной

  • Семь нот ведут к тебе, ступеней семь бессмертных.
  • Семижды семь грехов хотя бы раз прости.
  • На парусах любви волшебные кресты,
  • но кораблей моих не ждут в порту Бизерты.
  • Мне ведомы давно отравы и десерты,
  • дрожащий чайный хмель и алкогольный стыд,
  • надсада табака и гиблый пот простынь,
  • беззвучные стихи и громкие концерты.
  • Рождённый меж песков пустыни бесконечной,
  • возрос на берегах курортницы беспечной.
  • Любя эвксинский понт, пижонил и болтал.,
  • по белу свету плыл, то в муках, то смеясь,
  • и вот я пред тобой, целуя пьедестал.
  • Познаю ад и рай, их горестную связь.

Сонет для уходящей в ночь

  • Тебе ли не понять безумие моё,
  • где буйствует одно восторженное сердце!
  • Густеют холода. Вовеки не согреться.
  • На шёлковых крылах ликует воронье.
  • По всем семи кругам настойчивого ада
  • блуждает тень моя – покамест без меня.
  • Прошу тебя, молю, – не прибавляй огня,
  • не оставляй сего заброшенного сада.
  • Пусть прочие тебе завидуют цветы,
  • владельцы языков, досель немилосердных!
  • В кольце моих забот, сердечных и усердных,
  • мой нежный георгин, поднимешься и ты.
  • Древнейшим языком любви поют листы.
  • Семь нот ведут к тебе, ступеней семь бессмертных.

Сонет хранительнице дома

Читать бесплатно другие книги:

Сборник «Плаха», как и сборник «Перелом», выпущенный теми же составителями в 2013 году, продолжает т...
Если накануне Нового года от тебя уходит любимый мужчина, значит, дело серьезное: он захотел изменит...
Отец Натали Шарп, уйдя из семьи в канун Рождества, когда дочь была подростком, навсегда привил ей от...
Книга посвящена разгадкам тайны, которая довлеет над русской историей уже несколько столетий. В ней ...
Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Пете...
Содержание этой книги, решенное в жанре «монографических бесед», посвящено творчеству гениального ро...