Рыцарь света Вилар Симона

– А вы слышали, что благородный Хорса отказался принять участие в турнире и уехал неизвестно куда?

– Чтобы наш Хорса да потворствовал нормандским забавам? Он слишком горд. Зато я знаю, что главным судьей-распорядителем турнира будет Уильям д’Обиньи, граф Арундел по прозвищу Сильная Рука. Причем он даже сам решил сразиться на ристалище, хотя и настоял, чтобы ему выбирали достойных поединщиков, но никак не юнцов, которых немало приехало на турнир и победа над которыми не принесет ему чести. Да и неинтересно.

– Так уж и неинтересно. Эти молодые и рьяные сынки рыцарей еще покажут себя. Ведь надо же парням где-то отличиться. Да и выгодно им участвовать в турнире, учитывая, что оружие и лошадь побежденного достаются победителю по праву выигрыша. А это целое состояние.

– Да ладно вам. Вон, смотрите, Гуго Бигод появился. Забавно, еще год назад он сражался с нашим королем, а теперь едет подле благородного Лестера как ни в чем не бывало.

– А вон прибыл и преподобный Генри Винчестерский. Ишь как вырядился: сплошной шелк и атлас. И этот человек стремится доказать, что он все еще клюнийский монах? Но кто это с ним?

– Это Эдгар, барон Гронвудский. Благородный сакс, с которым считаются даже надменные норманны. А его дочка отвергла сватовство самого Херефорда, чтобы сочетаться браком с Эдмундом Этелингом! Того и гляди они возродят старую королевскую династию.

– А где же она сама? Может, это та красавица в саксонской шали и узорчатом венце, что едет подле барона Эдгара?

– Да нет, это супруга Эдгара, леди Гита Гронвудская. Уже в летах дама, а все еще так хороша. Ее же дочь Милдрэд… Ба, ба, ба, да милашка прячет свою красоту под вуалью. Это что – гордость или скромность?

Милдрэд и впрямь удивила родителей, пожелав одеться на турнир в скромное блио[20] из дымчато-серого сукна и покрыв голову голубой вуалью, легкой, как дуновение ветерка. Это так не походило на модницу Милдрэд, что ее родители озадачились, а леди Гита еле уговорила дочь украсить голову узким обручем с молочно-голубоватым камнем по центру, называемым «лунным».

Но сейчас, подъезжая к ристалищу, озираясь и рассматривая все это великолепие, девушка не удержалась, чтобы не откинуть складки вуали и получше все рассмотреть. Столько людей явилось в своих лучших нарядах и украшениях, как ярко украшены помосты для знати! И повсюду развевались пестрые штандарты, трепыхались на ветру флажки, а центральная королевская ложа была увита гирляндами цветов.

Генри Винчестерский, как брат короля, отправился к этому помосту, а барону с семьей надлежало занять места ближе к западным воротам ристалища.

– Это неплохое место, – отметил Эдгар. – Отсюда хорошо видно место сшибки и мы сможем рассмотреть любого из въезжающих в ворота участников турнира.

К тому же рядом находилась ложа графини Аделизы Арунделской, бывшей королевы Англии, ставшей после кончины супруга Генриха Боклерка женой Уильяма д’Обиньи. Гронвудская чета дружила с этим семейством, они радостно приветствовали графиню, а Милдрэд обнялась с ее старшими дочерьми.

– Вы сегодня в сером! – удивлялись девушки. – А мы-то опасались, что известная щеголиха Милдрэд Гронвудская затмит нас своими нарядами. А как вам наши блио? Смотрите, у нас вдоль рукавов даже нашиты парчовые фестоны!

И пока Милдрэд расхваливала их одеяния, барон Эдгар и графиня Аделиза стали обсуждать принятые на этом турнире правила.

Основная цель конно-копейной сшибки заключалась в том, чтобы выбить противника из седла или «преломить» свое копье о его щит. В первом случае демонстрировались сила и ловкость, во втором рыцарь показывал свое умение выдержать удар копья, не упав с лошади. Было известно, что рыцари, коим выпало сражаться друг против друга, должны участвовать в трех конных сшибках. Это при условии, если первая же из сшибок не покажет, кто сильнее. Распорядители турнира, чья ложа располагалась по самому центру напротив королевской, будут следить за боями и определят, кто выиграл, а также отмечать, чтобы не нарушались правила, принятые на турнирах. К примеру, надо, чтобы лука седла была определенной высоты, нельзя наносить удар ниже пояса противника, нельзя целить в коня – это вообще позор.

Все эти правила сводились к одному – уменьшить увечья и избежать гибели кого-то из участников. Для этого на острия копий были надеты деревянные брусочки. Король Стефан лично настоял на подобном усовершенствовании, причем все копья изготовляли его мастера и за них заставили заплатить рыцарей – участников состязания. Это вызвало множество нареканий. Люди приезжали на турнир за славой, связями и возможностью обогатиться, а тут плати еще до того, как все началось. Да и за право состязаться велено было внести определенный налог. Поговаривали, что королевская казна вконец опустела, раз Стефан прибегает к подобным мерам. Но обыватели всегда любили поворчать насчет своих правителей, зато, когда заревели трубы, возглашая, что король с семьей приближается к ристалищу, все от души принялись орать и славить Стефана, устроившего для них столь желанное развлечение.

Король Стефан и его королева Мод неспешно ехали на прекрасных белых андалузцах[21] и смотрелись отнюдь не как правители, у которых пустая казна. На обоих были изысканные короны с зубцами из крестов и лилий и алые мантии с горностаевым оплечьем. Однако многие отметили, каким усталым выглядел Стефан: он исхудал, под глазами мешки да и сами глаза казались какими-то тусклыми, словно даже сияние этого праздничного дня его не сильно ободрило.

Рядом с ним королева Мод держалась с большим самообладанием. Она была волевой женщиной и не раз приходила на помощь мужу в самые трудные минуты, собирая войска, расплачиваясь с наемниками, отправляя отряды. Король любил и ценил свою супругу, и это при том, что она была далеко не красавицей – коренастой и невысокой, с резкими чертами лица и вечно нахмуренными бровями, рано состарившейся, но все еще энергичной. Правда, ходили слухи, что в последнее время королева стала прихварывать. Тем не менее в этот день она держалась бодро, приветливо махала своему народу рукой и улыбалась. Не так часто в последнее время можно было увидеть Мод улыбающейся.

Зато следовавший за королевской четой принц Юстас был по своему обыкновению мрачен. Одетый в длинный бархатный камзол рыжего цвета, принц по обыкновению покрыл голову черным капюшоном с ниспадавшей на плечи пелериной. У пелерины был жесткий высокий ворот, и принц ехал слегка склонив голову, словно стараясь скрыть нижнюю часть лица. Но всем было известно, что у Юстаса нездоровая кожа, что шея и нижняя часть лица изъедены рубцами и шрамами от залеченных язвочек, отчего даже довольно приятные черты лица не делали его привлекательным. Одно время поговаривали, что сын Стефана едва ли не прокаженный, однако с тех пор, как его вызвались лечить в прецептории тамплиеров, эти слухи будто приутихли. И все же в народе болтали, что мало кто способен выдержать его взгляд и мало кто может не опасаться за свою жизнь, если в чем-то не угодил ему.

В Юстасе была какая-то сила, приковывающая к нему внимание настолько, что почти никто не смотрел на Констанцию Французскую, находившуюся подле него. Да и что там смотреть? Ну разве чтобы убедиться, что слухи о ее помешательстве преувеличены, конем она правит умело, а если и знали, что она хорошенькая, то в ее широком лиловом одеянии и опущенной на лицо вуали мало что можно было рассмотреть.

Зато следовавших за ними новобрачных приветствовали от всей души – криками, аплодисментами и пожеланиями счастья. Второго сына Стефана Вильгельма Блуаского в народе прозвали Уильям Душка. У него были круглые румяные щеки, длинные золотистые кудри, приятная улыбка… и никакой значимости в лице. Так мог бы смотреться и сыночек лавочника или крестьянина. Было известно, что Вильгельм добр и обходителен, но этим его добродетели и исчерпывались. Ни ума, ни воли, ни желания править. Доставшаяся ему в жены графиня Суррей, шестнадцатилетняя Изабелла де Варен, была наследницей самого крупного в Англии состояния. Она была прехорошенькая – нарядная, улыбающаяся, темноглазая. Подле нее ехала младшая дочь Стефана и Мод – Мария. Эта принцесса, одетая просто и непрезентабельно, как поговаривали, ни о чем так не мечтала, как однажды удалиться от мира и стать монахиней.

Когда члены королевской семьи заняли свои места, Стефан поднял руку, и тотчас трижды прозвучали фанфары, призывая к тишине. Стефан сказал короткую речь, заявив, что очень рад тому, что столько славных рыцарей прибыло на лондонский турнир, а потом дал знак лорду-распорядителю начинать парад участников состязаний. И когда с новым сигналом труб одетые в броню рыцари на великолепных лошадях стали въезжать на арену, зрители каждого встречали громкими овациями и пожеланиями удачи. Маршалы, надсаживая горло, выкрикивали их имена и девизы, сообщали, кому с кем выпало сражаться по жребию.

– О, сколько тут новомодных закрытых шлемов! – заметила баронесса Гита, разглядывая участников состязаний, многие из которых и впрямь были в скрывавших лица топхельмах. – Но как же тогда различать их в бою?

– По гербам на щитах, – пояснил ей муж. – Видишь, большинство рыцарей велели не просто оббить металлом свои щиты, но и разукрасить их специальными опознавательными знаками.

Графиня Аделиза склонилась к Эдгару и Гите:

– А известно ли вам, что несколько участников состязаний пожелали остаться неузнанными? И будут выступать инкогнито.

– Я слышал, что такое бывает, – отозвался Эдгар. – Говорят, на континенте это стало обыденным явлением… если такое вообще может быть обыденным. Ибо ничто так не интригует зрителей, как рыцарь без имени, особенно если он отменно сражается и рассчитывает на приз. Но, возможно, так пытаются выделиться и малоизвестные рыцари, опасающиеся, что они не столь достойно проявят себя на рыцарских состязаниях.

– Но как же тогда можно учесть, что участник принадлежит к достойному роду, если он не называет свое имя? – спросила леди Гита.

Графиня Аделиза с уважением взглянула на эту саксонку, которая только недавно приехала из отдаленного Норфолкшира, но так разумно рассуждает о порядках рыцарских состязаний.

– Ну, во-первых, сами доспехи, конь и воинская выучка вряд ли могут быть у простолюдина, будь он даже сыном золотых дел мастера. Благородные бои – это в крови рыцарства, всю жизнь посвятившего себя войне. К тому же, как бы ни скрывали свои имена пожелавшие остаться неизвестными рыцари, они обязаны назвать себя тем, кто вносит их имена в списки. Но тайна должна оставаться тайной, и эти списки не выставляются на обозрение без особой на то нужды. Хотя…

Тут бывшая королева с теплотой посмотрела на своего мужа, принимавшего парад участников.

– Уильям сказал мне, что в состязаниях примет участие некий рыцарь-госпитальер. Его имя священник не записал. Да и незачем это. Ведь в рыцарский орден поступают дети только из благородных семей.

– Я слышал об этом крестоносце от командора Осто де Сент-Омера, – заметил Эдгар. – Причем его присутствие не обрадовало командора. Ибо госпитальеры становятся все более популярными в Европе.

Милдрэд решила вмешаться.

– Просто твои тамплиеры, отец, переживают, что госпитальер прибыл просить короля покровительствовать еще одному орденскому братству. И самоуверенным храмовникам этого совсем не хочется, – заявила девушка.

Она произнесла это излишне запальчиво. Эдгар с удивлением посмотрел на дочь.

– С каких это пор у тебя столь нелестное мнение о тамплиерах? Ведь они даже простили тебе, что ты сбежала от них с острова Уайт. Если бы не это, они не спешили бы так в Бристоль, их корабль не потонул бы в водах Канала и твоя свита не погибла бы.

Милдрэд растерялась. Опять эта ложь… на какую вынудил ее епископ Винчестерский! И пока она размышляла, что ответить, ее отвлекла мать:

– Милдрэд, взгляни, Эдмунд подъехал. Следует дать ему отличительный знак, чтобы он мог сразиться в твою честь!

Девушка повернулась к арене, где перед их ложей на крепкой светло-рыжей лошади сидел ее жених. Он был в кожаной куртке, надетой поверх длинной кольчуги, и в округлом шлеме с опущенной пластиной забрала, скрывавшей верхнюю часть лица. Эдмунд склонил к перилам свое копье с шариком на острие и посмотрел на свою невесту.

– Вуаль, – подсказала дочери леди Гита. – Отдай ему вуаль. Тогда все будут знать, что Эдмунд Этелинг прославляет тебя своими подвигами.

Видя, что девушка медлит, обычно спокойная баронесса сама скинула с дочери головной обруч и передала ее вуаль Этелингу.

– Похоже, и вас, миледи, раззадорили эти состязания, – засмеялся барон Эдгар, глядя на свою воодушевленную и веселую жену.

Но не только леди Гита была оживленна в преддверии рыцарских игрищ. Ведь это были не только мужские состязания, но и возможность для дам показать, что и они что-то значат в этом мире. Ибо рыцарям полагалось прославлять красоту женщин. Недаром столько участников турнира, прогарцевав по арене, спешили к трибунам, посылали воздушные поцелуи, склоняли копья, высматривали прелестниц, расположением которых хотели заручиться. И уж тут надо было решить, ждать ли милости от своей супруги или постараться отличиться в глазах прекрасной незнакомки, которая снизойдет, чтобы отдать избраннику свой шарф, перчатку или вуаль. Иметь свою даму становилось так модно! О, сколько знакомств завязывалось во время турниров, сколько потом могло возникнуть браков, сколько родственных связей! Даже суровые саксонские таны, пренебрежительно относившиеся ко всяким куртуазным нововведениям, и те снисходительно смотрели на подобные правила и даже подталкивали своих родственниц: смотри – у того рыцаря нет еще дамского талисмана, отметь его, а там… Что может быть за этим «там», знала только женщина. Недаром они принарядились, недаром так желали блистать. Это вам не просто брачная сделка… это нечто более волнующее, приятное, многообещающее…

Пожалуй, в другое время и Милдрэд была бы переполнена этим общим женским ликованием. И не отворачивалась бы, когда тот или иной из рыцарей гарцевал перед ее ложей в надежде, что и ему пожелает удачи эта известная красавица. Сейчас же Милдрэд отметила лишь две вещи: во-первых, она увидела, что принц Юстас склонился через перила и наблюдает, как Эдмунд Этелинг мчится по ристалищу, гордо подняв копье с ее развевающейся голубой вуалью. А во-вторых…

– Смотрите, сюда едет госпитальер! – воскликнула она, непроизвольно сжав руку матери.

Да, это был ее Артур. Милдрэд во все глаза смотрела, как он ловко выехал на арену, как вскинул копье, когда маршал турнира выкрикнул, что перед зрителями рыцарь ордена Святого Иоанна, пожелавший сражаться инкогнито. Многих привлекла такая таинственность, и они с любопытством смотрели на его черное облачение с белым крестом, на закрытый топхельм из вороненой стали. Проезжая вдоль галерей, госпитальер изящным движением склонил копье, приветствуя короля и вельмож; под ним гарцевал длинногривый конь с металлической пластиной на лбу, звенела его упряжь. Барон Эдгар, хорошо разбиравшийся в лошадях, отметил, что такой конь явно имеет благородную примесь арабских кровей, но изумленно умолк, когда госпитальер пронесся мимо трибун и… склонил копье к перилам ложи, где сидела Милдрэд.

Девушка опешила. Ну и озорник ее Артур! Или забыл, что орденские рыцари не должны проявлять внимание к прекрасным леди? Однако все равно она была счастлива, когда торопливо срывала с руки длинную шелковую перчатку. На турнире многие дамы, надеясь на внимание рыцарей, принесли с собой по нескольку вуалей, лент и шарфов. Милдрэд же, как обрученной девице, подобное не полагалось. Но то, как она накинула перчатку на копье крестоносца, свидетельствовало о ее искренней радости.

– Он не должен был делать этого, – заметил Эдгар. – К тому же у тебя есть жених, которому ты уже дала знак своей благосклонности.

Но Милдрэд было все равно. Она так и сказала: все равно! Она желает удачи этому крестоносцу в черном!

У шатра Артура поджидали Гай, Рис и Метью, и, когда он спешился, тут же получил легкий тумак от Гая.

– Я ведь велел тебе не выделяться! А вы… двое безрассудных детей!

Гай облачился в одежду оруженосца: на нем были кожаный доспех с округлым металлическим шлемом и наглазье, скрывавшее лицо. Почти так же были одеты Рис и Метью. Причем Метью уже давно надоело носить это наглазье, он откинул его, как козырек, и невозмутимо сказал Гаю, что он в последнее время отпустил такую бороду, что вряд ли кто узнает в нем бывшего монаха. Даже Херефорд, который сидел среди судей – распорядителей турнира.

Сейчас Метью с интересом рассматривал коней и упряжь крутившихся вокруг рыцарей, даже давал советы Артуру: если уж его приятелю выпало по жребию выступить против того рыцаря из Лестершира – и Метью указал на него рукой, – то неплохо бы после выигрыша заграбастать его коня. Такой буланый стоит не менее стада коров. Ну и доспехи потянут не меньше. Бывшего монаха Метью в этих игрищах больше всего интересовала материальная выгода. Он даже сумел познакомиться с парой-тройкой торговцев, занимавшихся скупкой доспехов и лошадей.

Но тут парад рыцарей-участников подошел к завершению, громогласно протрубили трубы, призывая к тишине, а маршал-распорядитель вызвал на ристалище первых по жребию бойцов.

Этот поединок обещал быть красивым, ибо первым на ристалище выехал сам прославленный Уильям Сильная Рука, супруг Аделизы, а соперником ему был один из рыцарей-тамплиеров. Схватка наверняка будет увлекательной!

Едва маршал-распорядитель махнул ярким вышитым полотнищем, как оба противника, пришпоривая и понукая коней, понеслись навстречу друг другу, а трибуны заорали, зашумели, замахали руками. Рыцари сшиблись в самом центре арены, их копья разлетелись в щепы, а они, не замедляя бега своих скакунов, пронеслись до конца ристалища, приняли у оруженосцев очередные копья и вновь понеслись навстречу друг другу. Опять удар и сломанные копья. Так же блестяще оба рыцаря выдержали третий удар.

Теперь судьям предстояло оглядеть их оружие, решив по обломкам копий, кто же все-таки более умелый боец. И так как копья д’Обиньи были более расщеплены, а их древки более короткими, то именно его удары посчитали более сильными и он был признан победителем.

– Примите мои поздравления, миледи, – улыбнулся Эдгар своей соседке по ложе.

Глаза Аделизы сияли.

– О, я знала, за кого выхожу замуж, что бы вокруг ни говорили, будто я уронила достоинство, став супругой графа после короля!

А ее дочери и младшие сыновья так прыгали и верещали, что доски на трибуне ходили ходуном, и Милдрэд даже заволновалась, не зная, выдержат ли они столь бурное ликование.

Но возводившие зрительские помосты мастера постарались на славу, ибо помостам предстояло выдержать не один приступ ликования толпы. И как же увлекательно было наблюдать за вновь и вновь сходившимися рыцарями-участниками, смотреть, как кто-то вылетал из седла после первого же удара, а кто-то выдерживал натиск и сражался во всех тройных сшибках, однако такой тройной бой выдерживали далеко не все. Некоторые с первой же сшибки были так оглушены, что во второй уже промахивались, не попадая в соперника, некоторые роняли от удара щит и сползали настолько, что лишь чудом удерживались в седле и доезжали до конца арены. Да и просто потерянное во время удара стремя считалось поражением. И уж совсем развеселились зрители, когда один из участников, загадочный, выступавший инкогнито, не просто упал с коня, а еще и запутался ногой в стремени и взбудораженный конь протащил его через всю арену, доставив оруженосцам уже в бессознательном состоянии. А когда с него сняли шлем, то оказалось, что это совсем молодой рыцарь из Суррея, это его первый турнир… и как бы не последний, так как у парня было сильно вывихнуто плечо и пошла ртом кровь. Ничего, монахи из расположенной неподалеку лечебницы Святого Бартоломью обязались выхаживать изувеченных на турнире, и пострадавшего парня спешно отнесли туда на носилках.

– Ох уж эти рыцари из захолустья, – заметил жене Эдгар. – Им так хочется славы, что они совсем не думают, чем для них может обернуться подобное состязание.

– А разве ты сам не был таким же? – лукаво улыбнулась леди Гита и коснулась пальчиками его руки, покоившейся за отворотом широкого рукава. – Разве и ты не начинал с таких вот опасных поединков? И все же… О, посмотрите, Эдмунд Этелинг готовится к бою.

Эдмунд и впрямь выехал на арену, пришнуровал шлем и принял из рук оруженосца длинное копье. По первому звуку трубы он послал вперед своего сильного рыжего коня, так что легкая голубая вуаль невесты за его плечом взлетела, красиво развеваясь. И Эдмунд не опорочил славы своей избранницы, сбив соперника с коня с первой же сшибки. Зрители рукоплескали ему, и Милдрэд тоже пришлось улыбнуться, когда он подъехал и вздыбил дико храпящего, еще не отошедшего от поединка скакуна перед ее трибуной.

У дальних ворот арены Гай и Артур наблюдали, как довольный своей победой Эдмунд соскочил с коня и, скинув шлем, жадно пил принесенное оруженосцем пиво.

– Как бы вы посоветовали мне биться с ним? – спросил Артур. – Нет, он не значится моим соперником на сегодня, но в будущем…

Гай немного подумал.

– У этого сакса хороший крепкий конь, да и сам он хоть и тучен, но достаточно мощный и ловкий. Его простым ударом не свалить, но если бить, скажем, в верхний край щита, чтобы тот ударил по корпусу у горла…

Он не договорил, так как примчался взволнованный Рис и сообщил, что маршал-распорядитель велел им подготовиться: через поединок сшибка Артура с рыцарем де Ревеллем.

Гай наблюдал за сыном. Тот держался спокойно, правда, стал необычайно молчалив. Гай стоял возле его коня, подтягивал подпругу и давал последние наставления:

– Главное – следи за направленным в тебя копьем, пытайся предугадать, куда он будет бить. Я узнавал про этого де Ревелля, он сражался в войсках графа Глочестера, а ты знаешь, что большинство его людей скорее хорошие воины, нежели турнирные бойцы. Но я тебя достаточно подготовил, да и Султан будет тебе хорошим помощником. И ты справишься, сынок!

Слышал ли его Артур, было непонятно. Его лицо скрывалось за шлемом, а сам он напоминал черную с серебром, неподвижную статую. Он молча принял от своего наставника широкий, сужающийся книзу щит, на темном фоне которого белел широкий крест госпитальеров. Артур был самозванцем, и поражение грозило ему разоблачением и позором. Он не мог этого допустить!

– Не сробею, Бог поможет! – воскликнул он и вывел коня на положенное место.

Настроился, разглядывая своего соперника. И едва впереди взмыло и опало при взмахе алое полотнище распорядителя, он так пришпорил коня, что Султан заржал и понесся вперед, заглушив стуком копыт даже где-то гремевший глас трубы.

Первая сшибка прошла для Артура удачно. Но треск копья был столь резкий и оглушающий, что Артуру показалось, будто это затрещали его кости. Однако он не выпал, он усидел в седле! И теперь Султан нес его туда, где на другом конце арены стоял с длинным очередным копьем маленький Рис.

Разворачивая коня, Артур выхватил у него древко и поскакал на вторую сшибку. Опять топот, свист ветра и напряжение во всем теле. Копье уверенно приняло нужное положение. Артур постарался ударить прямо в край щита противника, как только что советовал ему Гай, говоря про Эдмунда.

Удар!

Второй раз это было не так страшно. Артур даже подался вперед, а не откинулся на заднюю луку, как было в первой сшибке. Но главное – он не промахнулся… и даже не ощутил удара противника.

Галопом домчавшись до края арены, он уже хотел принять у Черного Волка следующее копье, но Гай вдруг отбросил его, и они с Метью почти повисли на морде храпящего Султана.

– Артур, успокойся, ты победил! Этот де Ревелль промахнулся и потерял стремя. Это поражение для него! Это твоя победа, малыш!

Артур медленно переводил дух, даже слышал, как засвистел выдыхаемый им сквозь прорези закрытого шлема воздух.

Он победил?

О, он победил! Это его первая победа!

Он тут же посмотрел в сторону ложи Милдрэд. Хотел даже поскакать туда, но только что смеявшийся и хлопавший его по колену Гай решительно удержал вороного, взяв лошадь под уздцы.

– Не глупи! Хватит того, что у тебя на плече ее перчатка. А то скоро тамплиеры вереницей явятся сюда выяснять, разрешено ли иоаннитам только принимать женщин в свой орден, или они еще и сражаются в их честь.

Юноше пришлось смириться, хотя он видел, как Милдрэд, склонившись через перила так, что ее длинные волосы повисли вдоль лица, машет ему рукой.

– Вы видели, как он победил! – почти кричала она изумленным родителям. – Отец, что ты скажешь по поводу его боя?

– Тебя так заинтриговал этот госпитальер, девочка? Что ж, неизвестное всегда привлекательно. А что я скажу? Да, он сражался с умом. Он не такой мощный, как Ревелль, поэтому думал о поединке, а не бил прямо, как таран. Ему было бы трудно свалить такого бойца, и он рассчитал, куда нанести удар. Я видел, как рыцарь поменял упор копья во второй сшибке и оно пошло вверх. И он так оттолкнул своего соперника при ударе, что тот невольно отвел копье и промазал. Что ж, клянусь честью, этот парень провел хороший бой.

Восхищенная Милдрэд даже расцеловала отца. И почти не обратила внимания, что с арены чьи-то оруженосцы уносили тело очередного поединщика, который упал после удара Вальтера Фиц Миля, и теперь брат графа Херефорда с видом победителя гарцует по арене.

Вновь звучали трубы, опять выезжали на поединки рыцари. И снова Эдмунд Этелинг ловко преломлял копья о своих противников и несся к трибуне невесты; показывали боевые умения тамплиеры, дивил мастерством и выучкой седой граф Арундел. Проиграл первый же поединок граф Глочестерский, чем вызвал довольную улыбку на лице короля Стефана. Он не любил родственника своих соперников анжуйцев, хотя и милостиво пригласил графа в свою ложу, чтобы как-то развеять его разочарование от поражения.

Артур еще дважды участвовал в поединках. Причем первый раз он сразился с Фиц Джилбертом, рыцарем, которого некогда неплохо знал и который даже подошел к госпитальеру, учтиво представившись перед поединком. Это было галантно, но Артур догадывался, что за учтивостью Фиц Джилберта скрывалось намерение разгадать, кто таков загадочный госпитальер. Ничего у него не вышло. Более того, в первом же поединке Артур нанес ему такой удар, что Фиц Джилберт откинулся на круп лошади, выронил копье и лишь чудом не свалился на землю, прежде чем его потерявшего управление коня поймали оруженосцы. Второй поединок Артур провел просто блестяще – трижды выехал на сшибку и трижды преломил копье с таким мастерством, что распорядители турнира даже не очень спорили, признав, что именно он превзошел своего противника в мастерстве.

– Кажется, я начинаю входить во вкус, – произнес Артур, зайдя в свой шатер после очередной схватки.

Он отпустил затянутые под горлом ремешки закрытого топхельма, снял его и жадно приник к протянутой Рисом чаше. Правда, невольно застонал от резкого движения.

Гай понял, в чем дело, и велел Артуру разоблачиться, чтобы помассировать ему спину.

– У тебя сегодня остался только один бой, – говорил он, разминая мышцы юноши. – И твоим соперником будет не кто иной, как Вальтер Фиц Миль. Ты его знаешь, поэтому можешь предугадать, как он будет бить.

Они еще обсуждали, на что способен этот брат Херефорда, когда за пологом шатра послышался громкий голос Метью, который с кем-то что-то громко обсуждал. Особо громко, словно бы для того, чтобы привлечь к себе внимание. И Гай де Шампер сразу поспешил наружу.

Его не было довольно долго, Артур успел передохнуть и вновь стал облачаться в доспех, когда вернулся озабоченный Гай.

– Вот что, парень, неважные дела, клянусь волосами Пречистой Девы! Похоже, тобой заинтересовался сам Уильям Ипрский, граф Кент. Он попросил распорядителей турнира дозволения поменяться с Вальтером для поединка с тобой. И будет лучше, если ты проиграешь ему.

Артур как раз шнуровал наручни. Он так и замер, услышав совет Гая.

– Я не ослышался, сэр? Вы предлагаете мне проиграть?

– Да. Ты, конечно, окрылен успехом, но учти, Уильям Ипрский – лучший военачальник короля Стефана и просто великолепный воин. Не стану утверждать, что он обязательно победит тебя, но… он и не должен тебе проиграть. Постарайся сыграть с ним вничью или даже уступить. Иначе… Видишь ли, твоим плащом госпитальера и так многие заинтригованы, а если ты сразишь этого прославленного вояку, тебе придется предстать перед королем и открыть свое имя. Учти, даже если ты назовешься Артуром ле Бретоном, люди короля станут наводить о тебе справки и могут выяснить, что оный госпитальер состоял при императрице, а то и прознают, что ле Бретон был прислан с поручением в Англию.

Артур неотрывно смотрел на Гая. На его скулах напряглись желваки.

– Я не уступлю! Иначе как я смогу смотреть в глаза отцу Милдрэд? Как дам понять, что не хуже этого увальня Этелинга, который не проиграл сегодня ни одного сражения?

– При чем тут это? Учти, ты не должен привлекать к себе внимания, а для своей саксонки ты и так сделал достаточно.

Артур молчал. Его уже вызвали на поединок, и он спешно пришнуровал топхельм.

Когда он сел на коня, граф Кент уже ждал его на противоположном конце арены на огромном буром жеребце. Артур окинул его взглядом. Очень сильный противник – широкий в плечах и груди, в добротной кольчуге со стальным нагрудником, закрытый щитом с изображением позолоченной башни на светлом фоне. Его горшкообразный топхельм был увенчан таким же изображением зубчатой башни, и она горела в лучах солнца, придавая рыцарю особенно устрашающий вид.

– Помни, что я сказал, – услышал Артур голос Гая. – Сам король заинтересован в победе Уильяма Ипрского.

Он еще что-то говорил, но Артур уже не внимал ему, полностью сосредоточившись на графе Кенте. Вокруг стало так тихо, что был слышен скрип песка под копытами Султана. Его вороной уже отдохнул, переминался, жаждая скачки. Но и Артур жаждал ее. Он успел почувствовать вкус победы, ему было до боли жаль терять добытое таким трудом и упорством. К тому же на него смотрит Милдрэд. А у плеча Артура приколота ее нежная голубая перчатка. Так неужели он не попытается прославить свою даму?

Рывок. Султан почти взвился на дыбы и рванул с места в карьер, быстро набирая ход. Навстречу несся мощный граф Кент. Казалось, сейчас он, словно былинку, сомнет стройного, менее крепкого госпитальера. Артур ударил в левый край щита графа, и того слегка развернуло при наскоке, так что ответный удар не был прямолинейным и лишь скользнул по щиту Артура, нанеся куда меньший урон. И все же сшибка получилась сильной, и лошади противников, взвившись на дыбы, стояли так какое-то время, отчего казалось, что оба всадника вот-вот опрокинутся вместе с лошадьми. Но поскольку Султан был под более легким наездником, он первый упал на все четыре ноги и, храпя, понесся дальше. Сзади тяжело бухнули и застучали копыта мощного жеребца графа Кента.

От волнения Милдрэд вскочила со своего места и громко вскрикнула. Кричали и другие зрители, восхищенные боем. В этом шуме девушка едва различила, как ее отец произнес:

– Под госпитальером просто отличный конь, он выиграл ему время. Теперь он успеет набрать больший разбег.

Артур стремительно выхватил у Риса протянутое ему следующее копье. Он был в таком азарте, что почти ничего не соображал. Вороной Султан упруго выбрасывал ноги, все больше набирая скорость. Кент только-только взял новое копье и понукал жеребца, чтобы тот поскорее выходил на сшибку. Уже в следующее мгновение он со всей своей мощью поскакал навстречу госпитальеру.

И тут Кент применил особо опасный прием. При встрече он не просто наскочил на противника – он сделал копьем выпад вперед, ударив первым. Артура рвануло в седле, он вскрикнул, но тем не менее нанес удар, так что его копье разлетелось. Когда он доскакал до края ристалища, Гай крикнул:

– Ты попал в луку его седла! Удар не засчитан. Все верно, теперь ты можешь биться с ним на равных.

Да, теперь Артур терял преимущество. И если противник выдержит и третью сшибку, именно госпитальер будет считаться побежденным.

Артура охватила ярость. Он забыл, кто он, забыл, против кого сражается, забыл все советы мудрого Гая. Он хотел победить. Он был рожден побеждать! И это было для него главным!

Нет лучшего способа сравнять очки, чем выбить противника из седла. Но разве возможно свалить такую гору, как граф Кент? Лучшего и самого прославленного воина короля Стефана! Соперник приближался. Артур видел, как горит вызолоченная башня на его шлеме. И в последний момент направил наконечник копья на шлем.

Выпад в голову был верхом мастерства и считался самым трудным: можно было скользнуть по шлему и не попасть в цель. Но при удачном ударе он был, по сути, неотразимым. И хотя от силы выпада Кента Артур почти откинулся на круп лошади, вскрикнув от боли в спине и едва удержав щит, он краем глаза заметил, как взбрыкнул выпавший из седла соперник.

Есть! Он победил!

Артур даже не слышал топота копыт Султана, такой стоял вокруг шум. Зрители подскакивали и кричали, восхищенные красивым поединком. Все видели, как менее крепкий госпитальер благодаря своему мастерству смог свалить такого бойца, как фламандец Уильям Ипрский, настолько прославленный, что Стефан за отвагу наградил его английским титулом графа Кента. И все же фламандцев в Англии не больно жаловали. К тому же такая победа над главным сторонником короля обрадовала его соперников. Граф Херефорд аплодировал стоя, Сомерсет вскочил на скамью и кричал во все горло, Глочестер едва сдерживался, чтобы не возликовать подле мрачно насупившегося Стефана. А королева Мод сказала:

– Вам непременно надо принять этого рыцаря у себя, супруг мой.

И мало кого интересовало, что побежденный граф остался неподвижно лежать на земле, а его взволнованные оруженосцы старались снять с него шлем, ибо от удара Уильям задыхался и ему требовалось глотнуть свежего воздуха.

Артур почти упал с коня в объятия Гая.

– Ты видел? Это ты научил меня так сражаться! Я не мог подвести тебя.

Вокруг стояли аплодировавшие умелому бойцу рыцари, он даже круглую физиономию Эдмунда различил среди собравшихся. Но Гай уже тащил его в шатер, кричал обступившим их рыцарям и их оруженосцам:

– Там что, окончились состязания? Идите лучше смотреть следующие поединки.

– Но такой бой нам вряд ли еще удастся увидеть, – сказал стоявший где-то сбоку Вальтер Фиц Миль. – Мессир рыцарь, как ваше имя? Я хочу знать, как зовут крестоносца, с которым мне не удалось сегодня сразиться. А вдруг бы я вас победил?

Отстранить упорного Вальтера было сложнее всего. К тому же и Рис, и Метью при его появлении куда-то скрылись. И все же Гай сумел затащить сына в шатер, стал стаскивать с него шлем, скинул кольчужный капюшон и стеганую нижнюю шапочку. Волосы Артура мокрыми прядями упали на глаза.

– Скажи наконец, ты доволен мной?

– Доволен, доволен.

Гай потрепал юношу по голове и озабоченно промолвил:

– А теперь собираться. Ибо чем скорее мы исчезнем, тем больше надежды, что ты уцелеешь. Да и новое жилище нам придется подыскивать. Иначе… Я ведь предупреждал, что нам не нужны лишние вопросы и расследования.

Глава 5

В течение нескольких последовавших за этим единоборством дней на ристалище в Смитфилде проходили состязания менее прославленных поединщиков, по большей части сыновей рыцарей, которые не являлись старшими наследниками и вынуждены были сами находить себе способы к существованию[22]. Обычно таких было много, родители давали им вооружение и лошадей, снаряжали в путь и… езжай, голубчик, ищи себе путь в жизни. Вот и шатались такие молодые рыцари в поисках либо нанимателя, либо поживы. А по сути, становились настоящими разбойниками на дорогах; азартные и рьяные, не гнушавшиеся даже нападением на путников, они считали, что таким образом можно проявить свою ловкость, приобрести сноровку. Да и денежки для хорошей жизни.

За годы войны в Англии такие безземельные рыцари стали настоящим бедствием. Они примыкали то к одной партии претендентов, то к другой; им было все равно, за кого сражаться. Некоторым везло, их принимали к себе тамплиеры и направляли в более благое русло – посылали сражаться с неверными в Святую землю.

Когда разнеслась весть о лондонском турнире, молодые сынки рыцарей толпами потянулись в столицу. И если они не были достаточно состоятельными, чтобы внести полагающийся взнос на участие в больших игрищах, если не были столь прославленными, чтобы во всеуслышание заявить о праве на бои с достойными соперниками, то не упускали возможности сразиться друг с другом. А что? Они, как и прочие, могли при удаче востребовать доспехи и коня побежденного противника, могли приглянуться какой-либо вдовой даме или понравиться какому-нибудь лорду, который искал себе наемников на службу.

К тому же многих воодушевил тот факт, что поглядеть на схватки безземельных рыцарей приходил сам принц Юстас. Он садился на одной из трибун и из-под надвинутого на лицо черного капюшона наблюдал за схватками. Потом уходил, так никого и не кликнув. Однако все равно было известно, что Юстас выразил желание принять участие в большом общем бое «моле», который завершал турниры и являлся ярчайшим зрелищем. А так как одно место в групповом бое освободилось – место так ярко проявившего себя и так неожиданно исчезнувшего госпитальера, – принц решил сам выступить в схватке и показать, на что он способен.

Однажды к ложе, где восседал Юстас, подъехал возвеличенный им граф Уилтшир, бывший наемник Геривей Бритто. Несмотря на полученный им титул, над новоиспеченным графом посмеивались: титул-то титулом, но земля ему досталась полностью обескровленная после войн. Некогда одно из богатейших графств Англии ныне являло собой пустырь. Пройдет немало времени, прежде чем сэр Геривей сможет получать сливки с этой выжженной, пустой территории. Пока же он, как и прежде, бегал выполнять поручения королевского сына.

Вот и сейчас он опустился на одно колено перед Юстасом, поцеловал полу его накидки.

– Милорд?

Юстас перевел тяжелый взгляд на Геривея.

– Ты узнал?

– Да, ваше высочество. Это ничтожество Эдмунд из Девоншира и впрямь намерен обвенчаться с саксонкой Милдрэд сразу по окончании турнира.

Глаза Юстаса оставались пустыми, но все же что-то в них изменилось. Они стали темнеть. Так бывало всегда, когда принц гневался: его зрачки расширялись, и от этого непроницаемые светлые глаза делались почти аспидно-черными.

Геривей заволновался. Он знал, что в минуты ярости принц бывает непредсказуем.

– Подумать только, – спешно заговорил он, лишь бы не выносить этого тихого бешенства, волнами расходившегося от принца, – ведь вы сами возвысили этого захудалого сакса в прошлом году, даровали ему право на беспошлинную торговлю оловом. И этот так называемый Этелинг теперь стал столь состоятельным и известным, что осмелился просить руки Милдрэд Гронвудской. Саксов это воодушевляет, они твердят, что леди Милдрэд и Этелинг смогут возродить их былую династию. Поэтому… Мессир, может, королю имеет смысл запретить подобный брак ради спокойствия в королевстве?

Геривей говорил торопливо. Он знал, как переживает принц из-за того, что понравившаяся ему леди достанется другому. Вот и советовал, хотя сам понимал, как нелепо вмешивать короля в подобную историю. Ибо Стефан не имел такого влияния на подданных, чтобы разрешать или запрещать браки. Его власть в Англии только начала укрепляться после ряда мятежей, и далеко не все верили, что это примирение продлится долго. К тому же Юстас сам дал столько свобод служившим ему саксам, что, вздумай он теперь разлучить столь популярную пару, многие саксонские соратники отвернутся от него. А сейчас, когда Генрих Плантагенет набирал на континенте силу, не время было распускать саксонские отряды.

– Хорса еще не прибыл? – неожиданно спросил принц о самом известном своем саксонском предводителе.

– Нет, милорд. Он все еще в Денло.

– Пусть остается там, я сообщу, когда он мне понадобится. И вот что, Геривей… Ты ведь являешься одним из распорядителей турнира, поэтому…

Тут Юстас задумался и сделал долгую паузу. Геривей ждал. Юстас глядел прямо перед собой, и глаза его были наполнены чем-то непередаваемо жутким. Но через миг он усмехнулся, скривившись в гримасе, отчего рубцеватые шрамы у его губ некрасиво взбугрились.

– Вот что, Геривей, проследи, чтобы в день большого состязания наконечник на моем копье был острым. Пусть насадку на нем склеят для видимости, однако непрочно: мое копье должно остаться смертоносным.

Геривей проглотил ком в горле. То, что предлагал принц, было недопустимо. И все же он сказал:

– Я все сделаю, мой принц.

Подумаешь, еще одно убийство. Ни принца, ни его верного приспешника подобное не смущало. Смерть – прекрасный способ избавиться от неугодных людей. И Геривей не видел ничего особенного в том, что Юстас замыслил избавиться от мешавшего ему сакса, сразив того в схватке.

Принц поднялся, запахнулся в свой длинный плащ. И, уже уходя, указал Геривею на пару молодых рыцарей. Пусть Геривей с ними переговорит и предложит службу.

Юстас сел на коня и медленным шагом поехал от ристалища. На некотором расстоянии за ним двигались трое вооруженных телохранителей. Принц, оставив позади Смитфилдское поле, ехал по проезду, который назывался Старый Вал и огибал стены Сити. Некогда тут, возле укреплений, и впрямь были вал и ров, но, с тех пор как город разросся вокруг старого Сити, ров давно обмелел, покрылся растительностью, а на его склонах под стеной горожанки выращивали травы. Выходящие к проезду Старого Вала улочки так и назывались: Полынный выезд, Ромашковый выезд. Когда-то давно тут, за стенами Сити, располагался район, где исстари селились саксы. Здесь они расчищали леса для своих построек, и именно тут был тогда Лондон, или Люндевик, Лондонское Поселение, как его называли в старину. Сам же Сити тогда был мало обитаем, ибо дикие саксы недолюбливали оставшиеся после римлян каменные жилища. Это позже, когда викинги стали завоевывать Англию, саксонское население вновь предпочло селиться за укреплениями, где не единожды выдерживало осады завоевателей с Севера. Но Лондон особенно разросся, похорошел и стал признанной столицей уже при королях-норманнах. Здесь стали венчаться на царство правители, здесь заседал королевский суд, ну и сам Лондон продолжал расти и богатеть.

Юстас размышлял об этом, когда выехал на широкую Стренд. Некогда это была простая проселочная дорога, ведущая в Вестминстер. Ныне же вдоль нее высились замки знати, окруженные высокими оградами, а густые ухоженные сады спускались к самым причалам, ведь каждый особняк имел собственную пристань у реки.

Юстас еще издали увидел зубчатые парапеты особняка Монтфичер. Да уж, Генри Винчестерский постарался оградить прекрасную саксонку от племянника. Но и без этого Юстас не имел возможности предъявить права на столь знатную леди. И вот что странно: как оказалось, Милдрэд скрыла от родителей, какую роль сыграл в прошлом в ее судьбе сын короля.

Принц понял это, когда общался с ними на пиру в Вестминстере. Вряд ли такой человек, как Эдгар Гронвудский, был бы столь учтив с принцем, если бы знал, что тот посягал на честь его дочери. Почему же Милдрэд промолчала? Не желает ссоры родных с королевской семьей? Или… Юстас надеялся, что Милдрэд просто поняла, насколько сильно любит ее принц, и не захотела ставить его в неловкое положение. О, она была удивительная, эта веселая, светлая девушка, разбудившая в нем столь сильное чувство. Ранее Юстас и не предполагал, что может испытывать что-то подобное. Прежде в нем постоянно жили иные чувства: пустота, зависть и скука. Это было тяжело и беспросветно – знать, что ты вечный изгой, что, кроме страха и неприязни, ничего не вызываешь, что собственные родители скорее смирились с сыном, нежели привязаны к нему, что рядом нет никого, кто бы внес в жизнь радость. И вдруг она – Милдрэд. Изумительная красавица, которая однажды улыбнулась ему без страха и заискивания. И если бы он тогда сдержался, если бы не поддался этой вечно сосущей его изнутри черной бездне, которая требовала хватать все, что не хотят отдать добровольно…

И все-таки он не виноват, что он мужчина, а она красавица, манящая, как спелый плод, который так хочется попробовать. Пусть Юстас не имеет на нее прав, пусть не может предложить все, что хотел бы… Да и ничего достойного он бы не смог предложить этой солнечной девушке. Ибо он женат. Женат на высокородной Констанции, французской принцессе, которую запугал настолько, что она стала сумасшедшей. Милдрэд же достанется другому. Нет, не достанется! Потому что Юстас уничтожит, убьет, затравит любого, кто вознамерится хотя бы прикоснуться к его прекрасной, такой желанной леди.

Едва он подумал об этом, как увидел жениха своей избранницы. Тот стоял у приоткрытой калитки в Монтфичер и разговаривал с какими-то женщинами. Юстас остановил коня немного в стороне, за свешивающей длинные ветви ивой, и, чуть раздвинув их, стал наблюдать. Увы, Милдрэд он не увидел, зато стал свидетелем, как ее мать Гита Гронвудская премило беседовала с Эдмундом. Это была моложавая довольно привлекательная женщина, имевшая привычку носить шаль на саксонский манер: легкая ткань покрывала ее голову и плечи, а спереди, на уровне ключиц, была собрана изящными драпировками с помощью сверкающих заколок в форме снежинок. Такими же ажурными снежинками был украшен и обруч, походивший на корону, который удерживал ткань на голове. Сама шаль была из серебристо-серого газа, в тон светло-серым глазам баронессы. Милдрэд мало походила на мать, но обеих женщин отличали непередаваемые грация и изящество. И с годами Милдрэд будет так же хороша, как и баронесса Гита. Недаром верный Юстасу тан Хорса и по сей день вздыхает по ней. Говорят, когда-то он неоднократно сватался к леди Гите, но она предпочла ему Эдгара Гронвудского. И Хорса настолько возненавидел Эдгара, что из мести готов был поспособствовать тому, чтобы Юстас заполучил его дочь. Что это и дочь Гиты, Хорса, похоже, не думал. К тому же леди Милдрэд была очень похожа на отца.

Сейчас леди Гита мило улыбалась Эдмунду. Видимо, она куда-то собралась, за ней стояли несколько ее женщин и пара охранников. А вот Эдмунд, похоже, только приехал; он был в нарядном плаще и удерживал под уздцы лошадь в богатой наборной сбруе. И когда леди Гита отошла, жестом указав Эдмунду на открытую калитку, Юстас даже нервно дернул повод своего коня. К невесте приехал женишок, разрази его гром!

От резкого рывка гнедой принца вскинул голову, попятился и заржал. Леди Гита повернулась, и Юстасу ничего не оставалось, как выехать и продолжить свой путь по Стренду. Баронесса низко присела, кланяясь королевскому сыну, и он, проезжая мимо нее, милостиво кивнул. Но когда он уже миновал ее, одна из сопровождавших леди Гиту женщин сказала, осеняя себя крестным знамением:

– Точно демон. Всегда в черном и так зыркает своим недобрым глазом. Миледи, поговаривают, что встреча с Юстасом Блуаским сулит беду.

– Что за глупости, Клер! Это наш будущий король, и подобные речи можно приравнять к измене.

Баронесса двинулась дальше, так как хотела успеть к началу вечерней мессы в церковь Святого Клемента Датского. Она была очень набожной женщиной и старалась не пропускать богослужений, а вот дочери велела остаться и принять жениха. Ибо леди Гите казалось, что чем ближе становится срок свадьбы, тем старательнее Милдрэд избегает Эдмунда. Даже то, что Эдмунд отличился на турнире, не произвело на нее никакого впечатления. Зато как она восхищалась победой госпитальера! Она только и говорила о нем, расспрашивала отца об ордене Святого Иоанна, вызнавая, насколько его рыцари свободны общаться с женщинами, даже интересовалась, могут ли госпитальеры оставить свое братство, если захотят вступить в брак. Но едва Гита или Эдгар попытались выяснить, что означают эти вопросы, как девушка тут же начала отшучиваться; она говорила всякие нелепицы и все время смеялась. Милдрэд вообще в последние дни была необыкновенно весела. Зато, когда сегодня мать приказала ей отправиться на прогулку с женихом, у Милдрэд сделалось такое лицо, как будто ее хотели напоить горьким отваром из полыни.

Баронесса размышляла обо всем этом во время мессы. В церкви Святого Клемента было не много прихожан. Здесь было полутемно, тихо потрескивали свечи, голубоватый дымок от ладана плыл между массивных, как столбы, подпор. Церковь была очень старая, выстроенная во времена, когда король Альфред[23] победил захвативших Англию датчан, однако позволил тем из них, кто принял христианство и женился на местных девушках, остаться в Лондоне. И эта церковь скорее походила на убежище, чем на Божий храм: узкие окна в неимоверно толстых стенах, массивные полукруглые своды, на капителях бочкообразных колонн скалились морды жутковатых драконов. Такими же искаженными масками была украшена каменная чаша со святой водой у входа, к которой подходили верующие, макали в нее кончики пальцев и сотворяли крестное знамение. Когда по окончании мессы к чаше со святой водой приблизилась задумчивая Гита, чья-то сильная мужская рука уже опустилась в воду, а затем потянулась к ней. Гита, не поднимая глаз, слегка улыбнулась и коснулась поданной ей на пальцах незнакомца святой воды. Любезность – просто любезность. Обычно святую воду подавали, когда пытались галантно ухаживать или желали привлечь внимание. Но она уже немолодая женщина, у нее дочь на выданье. Хотя все же приятно…

Баронесса уже хотела отойти, когда негромкий мужской голос произнес:

– Здравствуй, Гита. Слава Иисусу Христу!

Удивленная баронесса увидела перед собой представительного высокого мужчину в длинной кожаной тунике и с мечом на поясе. Под полукруглой аркой выхода горел факел, и в его желтоватом свете она смогла рассмотреть, что рыцарь хоть и немолод, но еще привлекателен: длинные темные волосы с сединой на висках, небольшая ухоженная борода и усы, а глаза… темные, с пушистыми ресницами и над ними брови – прямые и гордые. Гита была уверена, что знает этого человека, так фамильярно назвавшего ее по имени. Но не могла вспомнить.

– Во веки веков, – как и полагалось, ответила она и, обойдя его, двинулась из храма.

И тут мистрис Клер почти дернула ее за длинный рукав.

– Миледи, ну как можно быть такой неучтивой! Ведь некогда этого достойного рыцаря вы считали своим гостем и другом.

Больше она ничего сказать не успела, так как баронесса повернулась и поспешила назад. Надо же, Клер помнит его, а она…

– О, Гай, прости меня! – Гита протянула руки своему другу. – Ради всего святого… О Небо! Как же я рада тебя встретить!

Рыцарь улыбнулся.

– А я уже решил, что благонравная супруга гронвудского барона сочтет ниже своего достоинства общаться с объявленным вне закона!

Увы, Гита вспомнила, что Гай де Шампер все еще считается изгнанником и врагом короля. Но какое ей было до этого дело, если Гай когда-то оказал им с Эдгаром столько услуг[24], если он их верный друг! Просто они так давно не виделись, что она не узнала его в полутемной церкви.

Обычно по окончании службы прихожане не спешили расходиться: они собирались небольшими группами перед церковью, беседовали со знакомыми и родичами. Тем более что летний вечер был таким ясным и теплым, в воздухе с писком носились стрижи, а массивная колокольня церкви Святого Клемента еще розовела в закатных лучах солнца.

Гита и Гай стояли за столбами внешней галереи церкви, где их никто не мог побеспокоить. И все же Гай поспешил накинуть капюшон оплечья.

– Я сразу узнал тебя, Гита. Ты мало изменилась.

– О, Гай, ты тоже почти такой же. Даже странно, что я не узнала тебя. Сколько же лет прошло? И все же Клер вмиг распознала в тебе того красивого рыцаря, который некогда гостил в Гронвуд-Касле и которому она некогда усердно строила глазки.

– Оказывается, Клер и поныне обращает внимание на мужчин?

– Не говори так, Гай. Клер – достойная супруга сенешаля Пенды, добродетельная матрона, и о ее бурном прошлом уже никто не вспоминает. Я даже определила ее наставницей нашей дочери. Ну а ты-то как? Как вышло, что ты в Лондоне? О Пречистая Дева, от тебя ведь так долго не было вестей!

Гита была непривычно разговорчива и все не могла насмотреться на Гая де Шампера. Пока он не прервал ее фразой:

– Простите, миледи, но мне и моему другу необходима помощь.

Глаза Гиты стали серьезными. Конечно же, он изгой. Английское рыцарство так и не приняло его в свои ряды. Но она сказала:

– Все, что в моих силах, Гай. Все, что смогу.

Приятно, когда давние друзья остаются таковыми и через годы. И Гай поведал, что он является наставником того самого госпитальера, который отличился на турнире. Казалось бы, молодой рыцарь прославился, однако есть причины, вынуждающие его не привлекать к себе внимание.

– Но тем не менее он это сделал, – заметила баронесса.

– Да, миледи. Молодость, неопытность, жажда успеха. Артур ле Бретон, как зовут моего подопечного, не подозревал, что его победа наделает столько шума. Но теперь встречи с ним желает сам король Стефан, что для госпитальера было бы весьма нежелательно.

У Гиты сразу возникли вопросы. Почему сей иоаннит не хочет предстать перед королем? Почему он скрылся, когда его имя у всех на устах? И как вышло, что английский рыцарь-изгой стал покровителем члена столь прославленного ордена, как братство Иоанна Иерусалимского?

Ей было неловко сразу обрушивать на Гая столько вопросов, но, к ее облегчению, он сам пояснил. Во-первых, этот молодой рыцарь во Франции был человеком императрицы. И его встреча с королем Стефаном может быть превратно истолкована покровительствующей иоаннитам Матильдой. Во-вторых, он прибыл инкогнито, чтобы не ставить в неловкое положение собратьев по ордену. К тому же Артуром ле Бретоном заинтересовались тамплиеры, которым, возможно, не понравится, что король собирается принять госпитальера, и они… Скажем так: будучи собратьями по оружию в Святой земле, в Европе оба ордена соперничают за свое влияние, а потому здесь крестоносцы могут не совсем благородно поступить с Артуром ле Бретоном. Поэтому Гай и просит, чтобы его подопечный пока укрылся у гронвудской четы… до тех пор, пока шумиха после его выступления на ристалище не стихнет.

– А сейчас я с ле Бретоном вынужден постоянно переезжать с места на место. Нас ищут как констебли короля, так и тамплиеры.

– Дорогой друг, я рада помочь, но я жена своего мужа, а он сам близок к ордену Храма. И вряд ли он станет утаивать от них…

– В том-то и дело, что нам с Артуром желательно, чтобы Эдгар замолвил за него слово перед храмовниками. Они не должны видеть в нем соперника, ибо молодой человек всерьез подумывает оставить орден. Он понял, что жизнь орденского братства претит его натуре. Артур намерен вернуться к мирской жизни и завести семью. Дело в том, что мой Артур влюблен.

Страницы: «« « 123456 » »»