Мертвый час Введенский Валерий

Но что значит есть? Здесь ее нет. И никто не знает, что Анечка в своей Твери вытворяет. Кому еще платки роняет? А вдруг Анечка круглая дура? Очень на то похоже – все ее письма заполнены описаниями нарядов: собственных, сестер, матери и подруг.

А вот Нина! Красива и умна.

А еще…

Еще в ее глазах хочется утонуть!

В размышлениях, сколь избита и пошла сия фраза, Евгений беспокойно заснул.

Обормот лишь притворялся спящим, чтобы таки поймать мышонка. Хитрый серенький разбойник каждую ночь выбирался из норки в поисках еды, а котенок каждую ночь его караулил, да вот беда, набегавшись за день, в самый ответственный момент засыпал.

Крутилась и Татьяна, боясь предстоящей качки. Столько про нее читала и вот завтра, о ужас, придется испытать. А вдруг срыгнет? Да на глазах у всех? Как это неприлично.

Володя тоже был взбудоражен предстоящим плаванием. Глеб Тимофеевич (Четыркины зашли к ним после ужина выпить белого виноградного на веранде) объяснил ему устройство парохода. Оказалось, что это большой самовар на колесиках. Но если в самоваре пар бесполезен и даже опасен, особенно для Обормота, который вечно сует в него нос (а кухарка, чтоб не обжегся, бьет его тряпкой), то у парохода, напротив, пар идет в дело. Именно он вращает колесики, а те своими широкими лопастями гребут воду, как матросы в шлюпках, только много сильнее. На всякий случай у парохода и паруса имеются, но распускают их только при попутном ветре. Вот интересно, какой будет завтра?

Сашенька ворочалась, переживая за Урушадзе. Как ему помочь? Как найти его любовницу, а главное, как заставить ее подтвердить алиби?

Только заснула, как подскочила от ужасной мысли, ранее не посещавшей: даже найдись эта гипотетическая любовница, князя с Асей все равно разведут. В этом случае за измену. Волобуев подобное признание не упустит.

Но почему граф добивается развода?

В пять утра княгиня проснулась от другой мысли. Если Урушадзе столь крепко любит жену, какого черта шлындрает по любовницам?

Из-за этих беспокойных мыслей и проспала. Когда разлепила глаза, дети уже щебетали на улице. Сашенька выглянула в окно. Вчетвером, вместе с Ниной, они стояли у калитки и что-то горячо обсуждали. Вернее, говорили старшие, Володя лишь слушал. Закончив, сложили руки одна на одну и выкрикнули: «Один за всех и все за одного!» Не участвуй в этом мушкетерском рукопожатии Нина, Сашенька только улыбнулась бы. Когда-то и они с братом Коленькой и воспитанником отца Лешей Прыжовым так играли. Однако Нина тот еще мушкетер. Самая настоящая миледи Винтер. Что еще она задумала? В том, что заводила именно Нина, сомнений не было – после рукопожатия, явно в благодарность за предстоящее содействие, поцеловала в щечку своих друзей. Сначала Володю, потом Таню, а под конец и Женьку. Сквозь тюлевую занавеску Сашенька увидела его счастливые глаза. Бедный! Такой же глупенький, каким был д’Артаньян! Не догадывается, как беспардонно и вероломно, играя его чувствами, миледи Нина использует его в гнусных планах.

Знать бы в каких…

Княгиня быстро умылась и оделась, наспех поела. И вместе с ожидавшей ее гувернанткой выпорхнула из домика.

– Здравствуйте, маменька, – сказали дети хором.

Старшие подхватили ее с двух сторон под руки:

– Пора на пристань, – напомнил Евгений.

– Вдруг билетов не хватит? – поддакнула ему Таня.

И заговорщически улыбнулись друг дружке.

– Доброго всем дня, – откуда-то из-за угла вынырнул Глеб Тимофеевич.

Увидев Четыркина, дети почему-то сникли, а Нина снова принялась за ногти.

– Здравствуйте, Глеб Тимофеевич, – поздоровалась Сашенька.

– А не прокатиться ли мне с вами? Чай, не помешаю?

– Ой! – произнес Володя и тут же зажал себе рот двумя руками.

– Что с тобой, Володечка? – испугалась Наталья Ивановна.

Малыш смотрел на нее вытаращенными глазами.

– Наверно, муху проглотил, – предположил Женя.

А Таня подхватила:

– Муху, муху! – И, как показалось Сашеньке, подмигнула младшему брату.

Володя сразу разлепил рот и показал туда указательным пальцем:

– Муха! Ам!

– Приятного аппетита, – улыбнулся Четыркин. – Так не помешаю?

– Конечно, нет, присоединяйтесь, дети будут рады. Вы так интересно рассказываете, – перспектива целый день провести с Глебом Тимофеевичем Сашеньку не радовала, но и отказывать оснований не было. Тем более едут с его падчерицей.

– А что дочка скажет? – спросил Четыркин.

– Я вам не дочка, – грубо ответила Нина.

Все замолчали. Казалось, даже птички перестали чирикать. Сашенька не знала, что и сказать. Да и зачем? Сами пусть разбираются.

Четыркин, чему-то ухмыляясь, смотрел на Нину. Та внимательно разглядывала свои туфли.

– Ну раз дочь брать в вашу компанию не желает, планы менять не буду. Поеду, как и собирался, на уженье[64].

В отличие от охоты, любимого развлечения во все времена, рыбалкой до поры до времени занимались исключительно как промыслом или ради пропитания. Однако с появлением дач она быстро вошла в моду. Особенно у мужчин! Пейзанская идиллия на дачах им быстро надоедала. Потому что в городе от семейного содома – кричащих детей и назойливой жены – можно спрятаться в кабинете. Но на дачах они не предусмотрены. В гости к соседу тоже не отправишься – у того свои жена и дети. Махнуть на охоту? Смеетесь? Здешние леса давно повырублены. А в тех, что чудом уцелели, охотиться можно лишь на дачников, что ищут грибы, лакомятся ягодами и устраивают на полянках пикники. Махнуть куда-нибудь подальше, в глушь, где вовсе нет дач? Но там нет и железных дорог. А трястись по старинке сотню верст в телеге или таратайке – нет уж, увольте!

Да и ружье, в отличие от удочки, не всякому по карману.

Так и пристрастились дачники к рыбалке. Кто в одиночку, кто в узкой, исключительно мужской, компании. Закинул поплавок и сидишь себе, наконец-то отдыхаешь. Тут же в речке и водочка охлаждается. И никто не подсчитывает, сколько рюмочек ты опрокинул. Красота!

– Глеб Тимофеевич! Гав! Глеб Тимофеевич! Гав! Гав! Гав! – раздалось откуда-то из сада.

Через несколько секунд гавкающий голос материализовался в лице кухарки Четыркиных Макриды, которая в одной руке несла удочку, а под мышкой другой прижимала маленькую собачонку:

– Удочку позабыли, Глеб Тимофеевич. И Тузика.

Шавка дополнила ее возмущенным лаем:

– Гав! Гав!

– Да не нужен мне Тузик, – разозлился Четыркин. – Всю рыбу тявканьем распугает.

– Да как же? Юлия Васильевна велели.

– Гав! Гав!

– Скажи, что не догнала. – Глеб Тимофеевич достал из жилетки серебряные часы, взглянул на циферблат и заохал. – Так и опоздать недолго. Извозчик! Извозчик!

Ожидавший в тенечке «ванька» тут же подкатил.

– А удочку?

– Гав! Гав!

– Удочку давай.

– Гав! Гав!

– Как же не догнала, раз удочку взяли?

Попрепиравшись еще немного с Макридой, которая так и норовила впихнуть Тузика, Четыркин уехал в сторону Петергофа.

Четверо детей, как один, вздохнули и снова заулыбались.

Что все это значит?

– Если поторопимся, успеем на пароход, который отплывает в девять, – сказала Татьяна, когда они, наконец, подошли к пристани.

– А по какому времени в девять? По ораниенбаумскому или кронштадтскому? – уточнил Володя.

Век девятнадцатый или век железный, как его называли, взвинтил скорости на порядок. До строительства железной дороги путешествие из Петербурга в Москву занимало неделю, после – лишь сутки. Однако по прибытии в Первопрестольную путники по-прежнему переводили стрелки часов на полчаса вперед, потому что каждый город, как и в старину, жил по солнечному времени. И в расписаниях поездов и пароходов всегда указывалось, по каким часам оно составлено.

– По петербургскому. Здесь время везде одинаковое, – ответила Володе княгиня.

– А почему?

Эти его «почему» Сашеньку выводили из себя. Рано научившийся азбуке, Володя читал все, что попадалось: газеты, расписания, беллетристику, юридические труды из библиотеки отца, учебники брата и сестры. А потом методично выяснял значения незнакомых слов и требовал объяснить то, что не понял. А Сашенька и сама многого не знала, а что и знала, то позабыла, поэтому частенько отправляла младшего сына к старшему. Евгений учился на «отлично», обладал хорошей памятью, к тому же ему нравилось покровительственным тоном давать Володе пояснения.

– Спроси у Жени, – княгиня подтолкнула малыша к брату.

Покупая билеты, она краем уха услышала, как Евгений втолковывает Володе, что теоретически (что такое теоретически?) солнечное время в Кронштадте и Ораниенбауме, конечно же, отличается от петербургского. Но расстояния между всеми этими населенными пунктами (чем-чем?) слишком малы, потому разница в солнечном времени составляет секунды. Потом Евгений ответил еще на кучу вопросов: а с Киевом какая разница, а с Парижем, а с Семипалатинском (где, интересно, такой?). Какая же у него феноменальная память на цифры! Отвечал, не задумываясь.

Как приятно, что дети, твои дети, такие умные!

Но даже самый умный ребенок – все равно ребенок. Страсть к проказам в любой момент может одолеть в нем разум. Глаз да глаз нужен за пятилетним. На миг оставить нельзя.

Пока Сашенька устраивалась с детьми в их семейной каюте, Наталья Ивановна пошла в свою, для слуг, причесаться. Княгиня понадеялась на гувернантку, гувернантка – на княгиню, в итоге Володя исчез.

Сначала искали вместе, потом разделились. Женя отправился на камбуз – вдруг Володя успел проголодаться? Нина вызвалась сходить к сходням. Татьяна осталась на нижней палубе, около каюты, на случай если Володя вернется сам. Наталья Ивановна побежала в носовую часть, к своей каюте, убедиться, что он не отправился туда. Сашенька же поднялась на верхнюю палубу, служившую гульбищем для пассажиров. А их там собралось немало, человек пятьдесят. И все оживленно разговаривали, стремясь перекричать чаек, удары колокола и паровую машину, – пароход отчаливал.

– Володя, Володя! – стала звать Сашенька.

Сразу пять мужских голосов с разных сторон ответили:

– Что угодно, сударыня?

– Спутника ищете? Не подойду? – один из Володей, обтирая платком струившийся пот, попытался жуировать[65].

– Сына ищу. Пять лет, одет в матроску.

– Пардон-с. Не видел-с.

Прокладывая дорогу локтями, Сашенька пробилась к корме.

– Мальчика не видели? – обратилась она к старухе в шелковом кринолине.

– Не видела, – презрительно оглядев Сашеньку в лорнет, ответила та и повернулась к спутнику, мужчине в черном костюме, моложе ее лет на сорок. – Вот поэтому и не хочу ребенка. Выносишь, выродишь в мучениях, а потом какая-то гувернантка его потеряет.

– Совершенно согласен, Лили. Зачем тебе ребенок? У тебя есть я.

– Какой вид! Чисто Швейцария! – восхитился стоявший в двух шагах от них стриженный под гребенку брюнет, одетый в длинный летний шерстяной сюртук, той же материи брюки и жилет, по которому извивалась змейкой цепочка часов.

– Мальчика не видели? – обратилась к нему Сашенька.

– Мальчика? – брюнет внимательно осмотрел Сашенькино простое платье из легкой летней ткани и пришел к тому же выводу, что и старуха, – гувернантка. Потеряв интерес, он ответил с иронией, тонко рассчитанной на соседку: – Видел. На берегу. Калачами торговал.

Старуха громко засмеялась. Но Сашеньке было не до шуток:

– Да нет же, здесь, на пароходе, пяти лет, одет в матроску.

– И такого видел. Аккурат здесь, – чуть картавя, продолжил издевку брюнет. – Минуты три назад. Стоял на вашем месте.

Сашенька оглядела низенькое ограждение, за которым пенилась вода. От ужаса у нее задергался глаз:

– А сейчас где?

– Не могу знать, – прищурился брюнет. – Чайками любовался, не углядел.

– Он… Он не упал?

– Говорю же, не знаю, – отмахнулся брюнет, краем глаза наблюдая за Сашенькиными муками.

– Ох! – схватилась она за сердце и тихо, потому что на громкость не хватало сил, сказала: – Надо остановить пароход. Немедленно. Спустить шлюпку.

Услышали ее лишь ближайшие соседи.

– Вот еще! Не хватало опоздать из-за этой курицы, – словно в тумане донесся до Сашеньки голос старухи в кринолине.

– С какой стати, Лили? – удивился ее моложавый спутник.

– Ты что, не слышал? Ее воспитанник выпал за борт.

Ноги Сашеньку уже не держали, она схватилась за поручень. Старуха невозмутимо продолжала:

– Жорж! Ну что ты стоишь? Стоишь и куришь. Ты должен этого не допустить.

– Чего, Лили?

– Остановки парохода. Проторчим тут весь день. Пока выловят тело, дождутся полицию, составят протокол…

Тело? Это ведь не про Володю? Нет! Нет!

– Пароход не остановят. Точно знаю, – поспешил успокоить старуху брюнет. – Прошлым летом я возвращался в Петербург последним рейсом. Со мной на палубе стоял мужчина, явно бывший кавалерист, только они еще носят эти безобразно большие усы с подусниками. Кавалерист еще до парохода изрядно набрался. Однако все ему было мало, постоянно прихлебывал из фляжки. И мне совал, – брюнет скорчил брезгливую физиономию. – А я не пью-с, желудок, знаете-с, слабый. А потом вдруг спрашивает: «А почему небо зеленое?»

– Вот чем закончится твоя страсть к лисабончику[66], Жорж, – назидательно произнесла старуха.

Брюнет продолжал:

– Супруга кавалериста фыркнула, мол, допился до чертей. Тот в ответ резкость, она разволновалась до аффектации и ушла в каюту. А кавалеристу все нипочем, еще хлебнул, потом еще, затем вдруг покачнулся, схватился за сердце и плюх через перила.

Сашенька чуть не последовала за ним.

– А дальше? – с нескрываемым интересом и к брюнету, и к его рассказу спросила старуха.

– Подозвали матроса, тот доложил капитану. Однако останавливаться не стали. Все одно в море труп не найти.

– Вы меня успокоили, молодой человек, – обрадовалась старуха и улыбнулась, обнажив беззубый рот.

Улыбочка эта совершенно не обрадовала Жоржа:

– Лили, идем в каюту. У меня от воздуха голова раскалывается.

– Глупости, Жорж, – прервала его стон старуха. – Морской кислород полезен. А голова твоя болит от сигары. Выкини немедленно.

– Так гаванская…

– И больше не кури.

Сашенька понимала: секунда-другая – и она упадет в обморок. Только бы не в воду. Ведь… Даже если… Все равно надо жить дальше. Ради Жени, Тани, Диди… Нет, без Володи… Но почему она верит этому мерзкому брюнету? Володя не мог упасть. Он умный, осторожный, он просто где-то бегает. Надо успокоиться, собраться с мыслями, и Володя сразу найдется…

– Я еще не закончил, – манерно расстроился возможному уходу старухи брюнет. – Вы не представляете, как убивалась жена кавалериста. «И миленький, и хорошенький!» Что ж, спрашивается, раньше не ценила?

– И Жоржик меня не ценит, – пожаловалась карга.

Ее спутник заскрипел зубами. Мечталось ему выкинуть брюнета туда же, за борт. Но мерзавец продолжал как ни в чем не бывало:

– Выяснилось, что супруга кавалериста – актриса.

– Какой ужас![67] – пролепетала старуха.

– Фамилия ее – Красовская.

– Как? Красовская? – удивилась старуха.

– Вы ее знаете?

– Да что вы? Конечно, нет.

Сашенька совершила усилие и таки оторвала руки от поручня. Теперь надо открыть глаза… И вперед на поиски Володи.

– Мама, мама! – послышалось сзади.

Сашенька обернулась. Не послышалось ли? Нет, слава богу! Володя, живой и невредимый, за руку с Женей.

– Мама? Я думала, гувернантка, – разочарованно процедила старуха.

– Разве гувернантка не может быть матерью? – резонно спросил Жорж.

– Матерью может быть кто попало, – пошутил брюнет, ближе и ближе придвигавшийся к старухе. – Позвольте представиться…

Сашенька позволила себе в буфете рюмку коньяку – нервы успокоить, после пережитого руки-ноги тряслись, как у марионетки. Ругаться на Володю не было сил. Спасибо, что живой.

Дети же умяли блюдо посыпанных корицей и сахарной пудрой булок, напились лимонада и заели все это вишнями.

Ну вот! Самое время про Кронштадт рассказать. Вперед, на палубу!

– А Нина где? – спросила Наталья Ивановна.

И вправду, где?

Сашенькины дети равнодушно пожали плечами. Даже Евгений! Вчера глаз с Нины не спускал, а сейчас ни на капельку не разволновался ее исчезновением.

В который раз за день Сашенька спросила себя – что все это значит?

– Мы пойдем, поищем ее, – встала Татьяна.

Евгений радостно закивал головой и тоже поднялся. И даже обжора Володя слез со стула, положив обратно которую по счету булку.

– Нет, дружок, ты останешься со мной, – велела ему Сашенька. – Никуда тебя от себя не отпущу. Во всяком случае сегодня.

Женя с Таней ушли на поиски, Володя принялся за булку.

– И где ты был? – спросила у него княгиня.

– Прятался. Ящик на палубе красный, а в нем песок. Туда и залез.

Сашенька два раза пробегала мимо пожарного ящика, над которым висела лопата. Почему не заглянула? И вдруг поняла. Да потому что без посторонней помощи Володя в этот ящик залезть не мог. В сей миг кусочки смальты, которые никак не хотели стыковаться, склеились в общую картину. Каждая деталь нашла свое объяснение. И неожиданное предложение Нины поехать сегодня в Кронштадт, и мушкетерское рукопожатие у калитки, и даже ужас в глазах детей, когда Четыркин решил отправиться вместе с ними.

Ох уж эта Нина! Голову ей следует открутить. Собственные дети тоже хороши. Ну, она им покажет.

Княгиня приступила к допросу:

– А как ты в ящик забрался? Он ведь высокий. Крышка небось тяжелая?

– Ага, – сказал, слизывая пудру с пальцев, Володя. – Женя еле открыл.

– То есть спрятаться тебе Женя помог?

Малыш от испуга снова закрыл рот руками. Потом отвел глаза и пробормотал:

– Женя еле открыл, когда нашел.

– А кто залезть помог? – рассердилась на наглое вранье княгиня.

– Никто! Сам.

– Лучше правду скажи. Чуть с ума не сошла, чуть не поседела. Понимаешь, что натворил? Официант, ну-ка, еще коньяку.

Видя, что княгиня на взводе, что готова сорваться, схватить Володю и вытрясти признание, Наталья Ивановна сама обратилась к нему:

– Володечка, ты ведь знаешь – врать плохо. Мальчики, что врут, вырастают негодяями. Ты же не хочешь превратиться в негодяя?

Володя обиженно помотал головой.

– Тебя Женя спрятал?

Малыш кивнул.

– Зачем?

Молчание.

– Я вам скажу зачем, Наталья Ивановна, – произнесла Сашенька, глотнув коньяка. – Это их Нина подговорила. Чтобы незаметно покинуть пароход. Разве не так? Что молчите, князь?

Если Сашенька обращалась к отпрыскам на «вы» и по титулу, значит, жди расправы. Дети это знали.

– Да, – тихо подтвердил Володя. – Нине надо князя Уружадзе спасать! Его в темнице держат. Если Нина не поможет, его пошлют на ка…

Мальчик от волнения не мог вспомнить куда. Не на казнь, но слово очень похоже.

Сашенька подсказала:

– На каторгу?

– Да, – обрадовался Володя. – А что хуже: казнь или каторга?

– У отца спросишь… Когда расскажу про ваши художества…

– Не надо, мамочка, не надо.

Наталья Ивановна положила свою руку на Сашенькину. Мол, успокойтесь.

– Нину ее родители никуда не пускают. А ей надо. Чтобы Уружадзе спасти, – принялся объяснять Володя. – Мы решили помочь. Ведь друзьям надо помогать. Во всех книжках так написано.

– А в книжках не написано, что надо чтить родителей, быть послушными и честными?

Наталья Ивановна тихонько шепнула княгине:

– Александра Ильинична, можно вас на пару слов?

Они пересели.

– Не ругайте Володю. Он не виноват. Наоборот, горд собой. Ведь старшие взяли его в компанию и доверили тайну. Разбираться надо с ними.

Княгиня медленно допила рюмку:

– Вы правы. Я просто не могу успокоиться. Не владею собой. Чуть не умерла. И все из-за какой-то Нины. Как они посмели?

– Они дети. Им еще сложно просчитать последствия своих поступков.

– Тоже мне, дети. Женьке в будущем году в университет.

– Они хотели помочь несчастной Золушке, у которой пусть не мачеха, а отчим, но такой же злой и отвратительный. Ущипнул меня вчера, словно кухарку. Не ругайте Таню с Женей. Этим лишь оттолкнете их от себя. Попробуйте объяснить деликатно.

– Вы что? Тоже с ними в заговоре?

– Нет, что вы. Нина не рискнула бы меня вовлекать. Понимает, что я старше, что я не позволила бы…

– Простите. И спасибо за поддержку. Согласна, мне надо успокоиться и даже сделать вид, что ничего не знаю. И при случае вывести их на разговор. Но как же тяжело. Сейчас станут врать, что Нина отстала. Случайно отстала. Как это мерзко…

Сашенька не ошиблась.

Дети вернулись с озабоченными лицами:

– Матрос, что проверял билеты, сказал, что девушка, похожая на Нину, сошла на берег. Искала ребенка, – заявил Евгений.

– И на пароход не возвращалась, – добавила Татьяна.

Дети замолчали, ожидая реакцию Сашеньки.

Та натужно улыбнулась:

– Значит, приедет на следующем пароходе. Мы ее на пристани подождем.

Таня с Женей переглянулись.

– Ну, а теперь на палубу, – поднялась с венского стула княгиня. – Расскажу про Кронштадт.

– А на кроватях попрыгать? – возмутился Володя.

Спальные места в каюте были двухъярусными, таких малыш еще не видел.

– Потом, – пообещала Сашенька.

Володя насупился.