Татьянин день Ивлева Татьяна

Вступление

Татьянин день – третья книга романа Федора Московцева «Реальные истории». Это реальная, sorry тавтология, история петербургского предпринимателя, в 2006 году обанкротившего фирму с долгами свыше 90 миллионов рублей; список кредиторов составил более 100 компаний, среди них такие известные, как «Джонсон и Джонсон», «Сименс», «Газпромбанк», «Волгопромбанк»… При этом личные потери хозяина составили свыше $ 4 миллиона. В отношении директора возбуждено уголовное дело по статье 159 (Мошенничество). Фамилии не изменены, совпадения не случайны, этические нормы проигнорированы.

Повествование основано на реальных событиях, которые происходили с 1996 по 2006 год. В первой книге (Тёмные изумрудные волны) рассказано, как санитар судебно-медицинского морга (= главный герой по имени Андрей Разгон) увольняется с работы и устраивается в иностранную фармацевтическую компанию (точнее, одновременно в три компании), и начинает собственный бизнес. Через некоторое время с двух фирм пришлось уволиться, так как иностранные компании создали объединенную базу данных сотрудников для улучшения работы своих HR-служб – чтобы выявлять таких вот умных ребят.

Во второй книге (M&D) – одновременно с работой на инофирме главный герой развивает собственный бизнес, скидывая заказы клиентов на карманную дистрибьюторскую фирму и завязывается с компанией, выпускающей конкурентную продукцию (это Johnson & Johnson) – для ассортимента, примерно так же, как розничная точка продает одновременно Пепси и Кока-колу. Причем с Джонсоном получается удачнее, чем с родной фирмой – удается стать официальным дистрибьютором.

Уволиться с инофирмы пришлось по следующей причине – клиент, руководитель одного из крупных медучреждений, сдал Андрея Разгону его руководству (как известно, сотрудникам инофирм запрещено заниматься бизнесом, тем более связанным с реализацией конкурентной продукции), планируя устроить на эту должность свою жену. Увольнение состоялось, но дамочку не взяли на лакомую должность менеджера по регионам (оклад $1500 + бонусы), а устроили просто совместителем на жалкие $200. Чтобы продуктивнее получился диалог с работодателем при обсуждении условий увольнения, главному герою пришлось взять в залог принадлежащее инофирме оборудование на сумму $75000.

Но и без этих мер на момент увольнения был создан устойчивый бизнес – хорошие условия у основного поставщика (Johnson & Johnson) плюс клиентская база.

В романе «Реальные истории» описываются взаимоотношения с поставщиками, клиентами, компаньонами. Для оживления скучных производственных будней в роман добавлены события криминальной хроники и некоторые любовные перипетии (также взято из реальной жизни и скомпилировано и разнесено во времени, чтобы получилось связное повествование).

В романе M&D описание заканчивается 2000 годом.

Третья книга, Татьянин день, рассказывает о событиях 2001 года – освоившись на рынке медоборудования, Андрей Разгон принимает предложение, от которого невозможно отказаться, – становится соучредителем крупной компании-дистрибьютора промышленного оборудования, и переезжает в другой город.

Два слова о том, зачем написана эта книга. Автор не ставил задачу научить кого-то жить, книга не является пособием по бизнесу. Автор не призывает кидать своих контрагентов и наживать себе геморрой в виде уголовых дел и многочисленных разборок. Данная книга – это попытка проанализировать причины удач и неудач. Польза для читателя – это реальные случаи, cases. Зная о том, как другие люди поступали в тех или иных ситуациях, и что из этого вышло, читатель сможет в аналогичных ситуациях, используя эти и другие знания, принять свое собственной решение, что называется, выдать свою импровизацию.

Первая книга, роман «Темные изумрудные волны», издана и поступила в продажу.

Татьянин день

– Скажи, ты разве не хочешь меня!?

Андрей был и рад, и озадачен, и смущен, услышав Танин вопрос, произнесенный с характерными требовательными интонациями. Целая гамма с трудом сдерживаемых страстей исказила его лицо, – на несколько мгновений он растерялся и не знал что делать. Долго, слишком долго допускал он непозволительную робость в случаях, когда не спрашивают разрешения и тем более не дожидаются от девушек подобных вопросов.

Понадобилось время, больше года, чтобы снова решиться на этот шаг, и, наверное, гораздо больше нравственных усилий, чем в первый раз. Таня замкнулась, ей казалось стыдным, что сама предложила себя, она опасалась, что Андрей будет плохо о ней думать, и оправдывала свой смелый поступок тем, что «должна была». Отливу способствовало поведение матери. Арина была недовольна, что ситуация с невинностью дочери быстро изменилась после встречи с Андреем; но будучи не в силах остановить события, она не только предоставила ей свободу, но активно помогала советами, участливо расспрашивала, вела дружеский диалог. Чем поставила Таню в ступор – свободу-то она получила, но что дальше?

Андрей понимал её внутреннее состояние, втайне радовался, что их встречи постепенно сходят на нет – ездить в офис она перестала, у нее появились репетиторы, подготовка к институту занимала все свободное время, а у Андрея всё, что не связано с работой, автоматически отодвигалось в самую дальнюю очередь. Специально устраивать свидания, да еще находясь в родном городе – для него это было верхом неблагоразумия. Он звонил Тане больше из чувства некоей обязанности, и облегченно вздыхал, если удавалось ограничиться просто звонком. Да, природа поймала их в ловушку… но близость словно отрезвила их обоих, что-то заставило проявить благоразумие, чтобы избегнуть хитростей природы. Отношения «должны» были развиваться, но как – никто из них не знал.

Всякий раз, выезжая из ворот кардиоцентра, Андрей вспоминал Танины автомобильные упражениея на этих склонах, как она чуть не угодила в открытый люк, как подрезала «шестерку» и наехала на бордюр. Она быстро научилась ездить, но вспоминалась не уверенная её езда по городу, а именно те первые неуклюжие кульбиты. Память избирательна и хранит не всё.

Некоторое время у Лены и Юли были вопросы к Тане – где она сохранила такой-то документ, какие договоренности были с таким-то контрагентом, и у Андрея был лишний повод позвонить ей. Но когда она полностью передала дела, остался один повод – их отношения. А поддерживать отношения ради них самих Андрею приходилось через силу. Краткосрочная эйфория от достигнутых результатов, длящаяся несколько дней и совпавшая с ноябрьскими праздниками 2000 года, сменилась цейтнотом. Неожиданно возникли финансовые дыры, причем в том месте, где планировалась прибыль. Сделка с областным транспортным управлением не решила существующие проблемы, а добавила новые. Счет был выставлен на ходу, по старым ценам, и сразу оплачен (руководителю нужно было срочно израсходовать эти деньги). Клиент получил оговоренные комиссионные, и Быстров тоже. И если первому не нужно было знать все внутренние вопросы, то второй, как партнер, мог бы войти в ситуацию и разделить убыток пополам. Но сердце кардиохирурга Быстрова не сжалось от бедственного положения друга, и он прибегнул к фирменному приему – достав блокнот как библию, ткнул пальцем запись, и заявил на бетоне, что «вот тут у меня написано – 100 тысяч, давай сюда мои 100 тысяч».

Кроме того, он потребовал вернуть деньги, которые сам же навязал под процент, хотя Андрей в них не нуждался, так как не было сверхдоходного проекта, позволяющего выплачивать дивиденды.

Еще одним неприятным сюрпризом оказалось существование в городе другого «официального дистрибьютора петербургского аккумуляторного завода Электро-Балт». Им оказался Алексей, родной брат Артура Ансимова. Чтобы выполнить заявку областного транспортного управления, Тишину было поручено заказать недостающие аккумуляторы. Он позвонил в Петербург, и Владимир Быстров дал такие цены, что даже без учета доставки получался колоссальный убыток. Тишин стал просматривать местные объявления, и наткнулся на рекламу Алексея Ансимова, в которой были указаны цены ниже заводских. И недостающую по заявке продукцию выбрали у него. Если бы в областном комитете экономики, или в КРУ сравнили стоимость закупаемых аккумуляторов с ценами Алексея, у руководителя транспортного управления возникли бы проблемы.

Алексей рассказал, что когда он открыл фирму, то первыми визитерами были местные аккумуляторные воротилы. Они потребовали держать ценник на уровне, не демпинговать и не ломать рынок. Но он послал их на х*й. И они, пробив, что фамилия Ансимов хорошо известна в «офисе», вынуждены были пойти по указанному адресу.

Но почему Владимир Быстров, равноправный компаньон Артура Ансимова, дает своему брату цены более высокие, чем Артур дает своему?! Когда Андрей попытался это выяснить у Игоря Быстрова, то по выражению его лица понял, что Владимир ему откатывает с тех денег, что Андрей перечисляет в Питер.

И аккумуляторный бизнес пришлось свернуть. Крайне неразумно торговать продукцией, имея конкурента, у которого тот же самый товар стоит на 25 % дешевле. Основное бремя убытков легло на плечи Маньковского – это ведь на его деньги были закуплены аккумуляторы. Но ему не привыкать. Заведующему реанимацией ничего не оставалось делать, кроме как со вздохом «Опять наебали!» затянуть потуже поясок.

Тема переезда в Петербург переместилась в реальную плоскость. Игорь Викторович Быстров купил там квартиру и заплатил за поступление сына в ФИНЭК. Именно поэтому ему пришлось вытащить свои деньги из всех проектов – из Совинкома, из аккумуляторного бизнеса, а также выручку за кардиомониторы Jostra (проданные в РКБ, за которую расплатился КМИЗ рентгенпленкой, которая, в свою очередь не была реализована полностью).

Андрею тоже было нужно организовать отъезд, но ежеминутно возникающие сложности мешали этому. В один из дней объявились «сурки» и потребовали, чтобы он ограничил свою деятельность одним только кардиоцентром. Встреча происходила возле ОПЕРУ Сбербанка по улице Коммунистической, дом 40.

– Мы можем влезть через крестного в кардиоцентр, – грозно заявил Еремеев, – поэтому давай поделим город и не будем мешаться друг другу.

Второй «сурок», Лактионов, тоже не держал свои гротескные губы сомкнутыми:

– Да, давай разделим клиентов, ну или выбирай – здоровая конкуренция или…

Андрей угрожающе надвинулся на них:

– Или что?!

– Не, а чо за бурый тон? – преувеличенно заносчиво выкрикнул Еремеев.

Это было феерично – всегда милые сурки озлились и показали свои прорезавшиеся зубки. Всю дорогу одевавшиеся как эмо-барды в педерастичную унисекс-одежду вялых расцветок, в тот день они вырядились как крутые бандиты, но в своих черных нарядах выглядели как готические мукла, приготовившиеся к ритуальному суициду. Разница между их внутренним содержанием и их притязаниями была колоссальная, и Андрей прямо указал на это. Он решил держаться в рамках приличия, не оскорблять паренька, чей крестный, Анатолий Шмерко, является вице-губернатором, и тем более не бить его на глазах охранников Сбербанка, наблюдавших за потасовкой.

– Иди-ка ты на х*й, а твой ебучий крестный пускай бежит перед тобой! – с такими словами Андрей оттолкнул Лактионова и дал размашистый подзатыльник Еремееву, отчего тот повалился на урну.

Если бы она не была жестко зафиксирована, то Еремеев при падении просто оттолкнул её. Но это вместилище мусора, дизайнерская разработка завода кованых изделий, представляла собой цилиндр с острыми краями, закрепленный на стойках, вмурованных в асфальт. Поэтому встреча Еремеева с этими недружелюбными металлическими поверхностями происходила очень болезненно.

Лактионов, на лице которого была написана вся таблица Менделеева, воздержался от продолжения беседы, но подбежавшие охранники Сбербанка предприняли попытку выразить несогласие с действиями Андрея. Один из них даже дошел за ним до машины, пытаясь схватить то за руку, то за плечо. Ни слова не говоря, Андрей оттолкнул назойливого охранника, сел в машину, и уехал. Злился он не долго, когда стеклянное здание Сбербанка перестало маячить в зеркале, Андрей улыбнулся, подумав о том, что теперь Еремеев до конца сокращенных дней запомнит, что с Совинкомом шутить опасно, можно схлопотать по репе.

Эти переговоры сурки затеяли от безысходности. Если б они могли «влезть в кардиоцентр», они б это давно сделали молча. Однако, несмотря на настойчивые просьбы Шмерко, заместитель главврача кардиоцентра Ильичев, хоть и встретился с Лактионовым, но заявок никаких не сделал. Просто поообщался, взял прайс-листы, и наговорил свой витиеватый текст.

Почему на встречу пошел Лактионов – потому что ведение деловых переговоров не было излюбленным коньком для Еремеева. Он любил кататься на машине, мог распоряжаться в офисе, носить платежки в банк. Ведение переговоров он обходил стороной.

Единственным клиентом, с которым у сурков что-то получилось, был Рыбников, главный врач железнодорожной больницы. Но с ним бы не получилось только у того, кто не знал адрес этого лечебного учреждения. Когда Андрей еще на что-то рассчитывал – учитывая многолетнюю дружбу – то специально информировал об уволенных сотрудниках, открывших свои фирмы. Мол, имейте в виду, что они покинули Совинком, и пускай ваши исполнители не общаются с ними. Рыбников кивал, улыбался, и больше всех привечал именно этих отщепенцев. Он скидывал всем небольшие заявки, а по-крупному работал с иногородними, причем каждый раз с новыми. Ему нравилось знакомиться с новыми людьми, он не боялся подставиться, и постоянный поставщик был ему не нужен.

Та взаимозачетная сделка между ЖБИ (завод железобетонных изделий), управлением Нижне-Волжской железной дорогой, и железнодорожной больницей, в которой Вадим Второв обошел Андрея, была для Второва первая и единственная. Он очень хорошо поднялся на ней, и ему уже не нужны были деловые контакты с неустойчивым, как стул инфекционного больного, клиентом, и он тоном крестного папочки выговаривал Андрею:

– Давай, раскачивай Рыбникова, хули ты перебиваешься мелочами, с него миллионами можно тянуть.

Это была неприкрытая издевка – если бы можно было «миллионами тянуть», то он бы сам это сделал, вместо того, чтобы давать советы.

Да, таким клиентом не жалко поделиться с сурками. Они строили радужные планы, общаясь с ним, одинаково вежливым и недоступным для всех, и получали от него заказы, прибыль от которых не покрывала расходов на дорогу до железнодорожной больницы.

Итак, будучи обремененным многочисленными заботами, шарахаясь словно медведь, которому свора охотничьих собак вцепилась в «штаны», возможно ли было развивать отношения с девушкой, которая смотрит на мир сквозь смех и солнце?! Зная, что Андрею пора домой, Таня предупреждала его попытки поцеловать её и даже просто притронуться. А когда он с преувеличенной серьезностью начинал говорить о делах, перебивая его, начинала рассказывать анекдоты, очень остроумные и столь же неприличные; и тогда разговор принимал другой оборот – и самые невинные фразы таили в себе двусмысленность – и глаза Тани становились блестящими; а когда она переставала смеяться, они делались темными и преступными, и брови её хмурились; но как только Андрей подходил к ней, она сердитым шепотом произносила: «Андрей… не надо» – и он отходил. Она улыбалась, и улыбка ее ясно говорила: «Боже, какой простофиля!» И тогда Андрей, продолжая прерванный разговор, начинал с ожесточением ругать то, к чему обычно бывал равнодушен – Рыбникова и опять же сурков, точно хотел отомстить за поражение, которое только что претерпел. Таня насмешливо соглашалась с его доводами; и оттого, что она так легко уступала ему в этом – хотя достаточно разбиралась в делах и могла высказать свою точку зрения – его поражение становилось еще более очевидным.

– Да ты умный дяденька! – произносила она, копируя интонацию Максима, с которой он обычно произносил эти слова, на деле означающие прямо противоположное.

Она говорила это, не скрывая своего смеха, который относился вовсе не к словам Андрея, а все к тому же поражению, и подчеркивая этим пренебрежительным «умный», что она всем его доказательствам не придает никакого значения. Андрей делал над собой усилие, вновь преодолевая искушение приблизиться к Тане, так как понимал, что теперь уже поздно; он заставлял себя думать о другом, и голос Тани доходил до него полузаглушенным; она смеялась и рассказывала какие-то пустяки, которые он слушал с напряженным вниманием, пока не замечал, что она просто забавляется. Ее развлекало то, что он, такой «умный» и опытный дяденька, ничего не понимал в такие моменты. В другой раз он приходил к ней примиренным; он обещал себе не приближаться к ней и выбирал такие темы, которые устранили бы опасность повторения тех унизительных минут. Он говорил обо всем печальном (поводов было предостаточно), и Таня становилась тихой и серьезной и рассказывала ему в свою очередь об отце. Андрей слушал ее и боялся шевельнуться, чтобы своими движениями не оскорбить её грусть. Таня проводила пальцами по золотому браслету, то в одну, то в другую сторону; и печаль её словно тратилась в этих движениях, которые сначала были бессознательными, потом привлекали ее внимание, и кончалось это тем, что она целовала легким поцелуем свое запястье и опять улыбалась долгой улыбкой, точно поняла и проследила в себе какой-то длинный ход воспоминаний, который кончился неожиданно, но вовсе не грустной мыслью; и Таня взглядывала на Андрея мгновенно темневшими глазами. Он находил повод отлучиться на минуту – в туалет, если дело происходило в заведении, или что-то проверить в машине, если гуляли по улице – и тихий ее смех доносился до него и стоял у него в ушах; она отлично знала, как хочет он поцеловать то место, которое она поцеловала, так же как её губы, целовавшие запястье.

Она смотрела ему в глаза, смеясь и жалея его. «Таня, это жестоко», – говорил он, и она отвечала, что не узнает его, и просила сделать что-то такое, что могло бы его развлечь – включить музыку, или выпить, опять же прекрасно понимая, в каком развлечении он нуждается больше всего на свете.

И конечно, это её бесконечное кокетство: «На самом деле, никому не пожелаю увидеть меня в бикини…» (как будто Андрей не видел её не только без бикини, но и без других изделий легкой промышленности, мешающих интимному общению); или же повергающее в шок: «У меня, конечно, чистое сердце, зато очень грязные помыслы».

Во избежание неловких моментов он стал водить ее по ночным клубам – в расслабленной атмосфере нестихающих танцполов легче нащупать нить, потянув за которую, распутать сложный клубок их взаимоотноешний. И после таких походов, днем, на работе, он ощущал штормовой барабанный бит вокруг себя и невольно начинал приплясывать в такт. Звуки доносились откуда-то из параллельного пространства, где всегда три часа ночи, а спать не хочется совершенно. Но Андрею нужно было отработать день, и у него не было возможности отоспаться, как у его юной подруги.

В тот день она попросила, чтобы он сводил ее в кино. Конец января 2002 выдался бесснежным и по-весеннему теплым, для Андрея, не любившего зиму, это было настоящим праздником. В последнюю минуту узнав, что сегодня день студента, совпадающий с ее именинами (у него была слабая память на даты), он купил букет лилий, и этим подарком завоевал возможность сорвать легкий поцелуй.

«Теперь до следующего праздника», – грустно подумал он, глядя на сияющее Танино лицо.

Они смотрели «Потерянный город».

– Она идейная идиотка, – сказал Андрей, когда вышли из кинотеатра, имея в виду Аврору, главную героиню фильма.

(действие фильма происходит в Гаване 1958 года. Благополучную буржуазную семью разрывают внутренние противоречия. Два брата становятся революционерами, третий – аполитичный Федерико, владелец ночного клуба, интересуется только своим бизнесом и не принимает ни чью сторону – ни сторону революционеров, ни сторону правительства. Его родной брат участвует в покушении на президента и погибает. Незадолго до этого он просит Федерико, чтобы тот позаботился о его жене Авроре, если с ним что-то случится. Похоронив брата, Федерико принимает участие в судьбе вдовы. Постепенно их отношения перестают быть просто дружескими. Возникает любовь.

В канун 1959 года революционеры свергли законного президента, которому пришлось бежать в США. Новые времена, новые идеалы, новые герои. Революционное правительство причислило к лику святых всех, кто погиб за правое дело, в том числе мужа Авроры, а ее саму привлекли к своим революционным делам.

Родители Федерико требуют, чтобы он уехал в Америку (новая власть отняла почти все, и его бизнес на грани разорения). Он покупает билеты для себя и Авроры, но она отказывается ехать, мотивируя тем, что обязана принять участие в жизни своей страны. Тогда Федерико уезжает один. В аэропорту кубинские таможенники отнимают у него все деньги и ценности, и в Америке ему приходиться работать посудомойщиком, тапером – то есть выполнять поденную работу. Через некоторое время Аврора находит его (она становится дипломатом) и пытается уговорить вернуться на родину. Но получает отказ.

Фильм заканчивается тем, что Федерико разворачивается и открывает ночной клуб. Он смотрит старое видео, на котором он и Аврора в их лучшие времена).

Таня резко ответила на реплику Андрея:

– Аврора сказала, что она жена своего мужа, и будет находиться там, где он есть, и разделит его судьбу.

– ?!!

– Ее погибший муж – брат Федерико.

«Первый, кто откроет лицо невесты, становится ей близким», – вспомнл Андрей свои собственные слова.

После кино они просидели около часа в кафе. Таня была очень резка, часто обрывала Андрея, когда он шутил, она сдерживала свой смех и, улыбаясь против воли, говорила: «Не смешно!». И, так как она была в плохом, как казалось Андрею, настроении, то у нее было впечатление, что и другие всем недовольны и раздражены. И она с удивлением спрашивала Андрея: «Что с тобой? Ты не такой, как всегда», – хотя он вел себя нисколько не иначе, чем всегда.

– Это та самая рубашка, в которой ты родился? – неожиданно спросила она, когда они одевались в гардеробе.

Под пиджаком на нем была черная рубашка, купленная неделю назад в Стокманне на Невском проспекте. Этим вопросом она затронула сразу несколько тем, включая обсуждение сегодняшнего фильма. От ее резкого тона ему стало неловко оттого, что он жив и здоров, в то время как для других, в том числе для одного из персонажей фильма, земные испытания уже закончились. В этом сопоставлении было нечто бесконечно тягостное. Таня и не подозревала, какие ассоциативные ряды выстраиваются в мыслях ее друга, но такова была ее особенность, что она безошибочно угадывала, что называется, в каком месте копать.

Он проводил ее домой. У подъезда, когда дотронулся до ее плеча и собрался уже прощаться, она вдруг раздраженно сказала: «Ты что, не зайдешь ко мне?» – и произнесла это таким сердитым тоном, как если бы хотела прогнать его: уходи, разве не видно, что ты мне надоел? Они поднялись к ней (Арина с Кириллом уехали за город). Прошли в ее комнату. Подойдя к пианино, Таня открыла крышку, пробежала по клавишам. Андрей подошел к ней, взглянул на фото в рамке, стоящее на пианино, на котором они вдвоем на набережной, обнявшись, и сказал:

– Танюша, мне тяжело, я не понимаю, что происхо…

Он не успел договорить; глаза Тани из серо-зеленых стали почти черными, и с удивлением увидел – так как перестал на это надеяться – что она приблизилась к нему вплотную и ее грудь коснулась его застегнутого пиджака; она обняла Андрея, ледяной запах мороженого, которое она ела в кафе, вдруг почему-то необыкновенно поразил его, судорога прошла по ее телу, и она произнесла эту фразу:

– Скажи, ты разве не хочешь меня!?

Туманные глаза ее, обладающие даром стольких превращений, – эти глаза Андрей долго видел перед собой; и когда она заснула, он повернулся лицом к стене и задумался над Таниными словами.

«Аврора сказала, что она жена своего мужа, и будет находиться там, где он есть, и разделит его судьбу».

Он думал, что она для него только одно из наслаждений в бесконечной цепи возможных наслаждений. Но наслаждение воплотилось для него в Тане, и если бы он размечтался о тех бесчисленных женщинах, которые, как он предполагал, еще долгие годы будут украшать его недавно начавшуюся жизнь, они все предстали бы перед ним в образе Тани. Но такая привязанность угрожала его семье. А эта первокурсница, которой через месяц исполнится восемнадцать, научилась управлять им. И, что самое досадное, у нее это неплохо получается. Он лежал рядом с ней и не мог заснуть; и, отводя взгляд от ее лица, заметил, что обстановка показалась ему странно изменившейся. Неясный свет луны скупо освещал комнату, придавая вещам несвойственные им очертания. И из этих зыбких нитей серебра и мрака возник призрак, сделал несколько шагов и протянул собственную голову. Откинувшись, Андрей пристально вглядывался в расплывшиеся черты, показавшиеся ему знакомыми. Но, как ни пытался вспомнить, не смог. Он почувствовал, как могильный холод проникает в него, сковывая движения. Голова полуоткрыла глаза и зашевелила губами:

– Я буду долго тебя преследовать.

В этот момент Таня повернулась, проснувшись, и пробормотав: «Что ты сказал? Ты не спишь? Спи давай, утром будешь усталый», – и глаза ее опять потемнели. Она, однако, была не в силах преодолеть оцепенение сна и, едва договорив фразу, опять заснула; брови ее оставались поднятыми, и во сне она как будто удивлялась тому, что с ней сейчас происходит. В том, что она этому удивлялась, было нечто чрезвычайно для нее характерное: отдаваясь власти сна, или грусти, или другого чувства, как бы сильно оно ни было, она не переставала оставаться собой; и казалось, самые могучие потрясения не могли ни в чем изменить это такое законченное тело, не могли разрушить это последнее, непобедимое очарование, которое заставило Андрея потерять рассудок.

Призрак исчез, там где он стоял, тень от крутящегося табурета изгибалась кривой линией, переходя и теряясь в тени, отбрасываемой пианино. Такой же, загибающейся, уходящей в неизвестность экспоненциальной линией, представлялся Андрею его собственный путь. Сквозь трепещущие занавески приоткрытого окна стремилось далекое воздушное течение, несущее с собой длинную галерею воспоминаний, падавших, как дождь, и столь же неудержимых. Он думал о Тане, о вечерах, которые проводил с ней, и постепенно стал вспоминать все, что им предшествовало. В ту ночь ему вдруг показалось очевидным, что усилием воли он сможет охватить и почувствовать ту бесконечную последовательность мыслей, впечатлений и ощущений, совокупность которых возникал в его памяти как ряд теней, отраженных в смутном и жидком зеркале позднего воображения.

Визит «сурков» в кардиоцентр имел неприятные последствия. Хотя, возможно, и без них Ильичев, заместитель главного врача, нашел бы повод придраться. Но из множества конкурентов, безуспешно атакующих волгоградского клиента номер один, Ильичев выбрал этих. Вызвав Андрея, он выложил на стол прайс-лист Медэкспорта (так называлась сурчиная фирма), и потребовал объяснений, почему их цены ниже, чем у Совинкома. Еле сдерживая улыбку, Андрей объяснил, что тупо скачанная с интернета пачка таблиц – это не прайс-лист. Только слепой не разглядит на краях листов характерные отметки – сурки даже не потрудились перенести информацию на свой фирменный бланк.

– Вы же видите, что это скачанный с интернета контент, – спокойно сказал Андрей, – покажите, если на то пошло, какие позиции здесь дешевле моих.

Ильичев не разбирался в позициях, а если приглашать зав. аптекой, которая владела вопросом, пришлось бы посвящать ее в интригу.

– Так шта-а-а… ты хочешь сказать, что на складе Медэкспорта нет этого товара?

– Кроме пачки бумаги, Владлен Михайлович, у них больше ничего нет, а склад и офис находятся на квартире. Давайте заглянем на мой склад, где все есть, а потом проедем к ним. Они тупо работают по предоплате, получают деньги и дербанят их.

Ильичев принялся уверять, что доверяет поставщику номер один, знает, что на складе Совинкома, находящемся в цокольном этаже кардиоцентра, всегда в наличии нужные расходные материалы… но внушительные прайс-листы, которые различные компании присылают… И он увяз на этих прайс-листах. Андрею понадобились некоторые усилия, чтобы вывести зам. главврача из этой колеи и втолковать, что фирмам едва хватает на бумагу, на которых распечатаны прайс-листы, и не хватает на секретарские услуги, чтобы привести рекламные материалы в нормальный вид.

В следующий раз Ильичев подготовился более основательно. Он разослал фирмам – официальным дистрибьюторам “Johnson & Johnson” запросы цен на конкретные коды, полученные данные свел в таблицу, и эта бумага легла на стол главного врача. Андрей был приглашен уже в приемную и вынужден был держать ответ, не будучи подготовленным к такому демаршу. В той сравнительной таблице цены шли почти вровень, и были бы значительно ниже, если бы заведующие отделениями (втайне от руководства получающие от 5 до 10 %) умерили бы свой аппетит.

– Вы же понимаете… – начал объяснение Андрей.

Главврач все прекрасно понимал и объяснил, что в эти цены, так же как и в цены Совинкома, также входит интерес для врачей. Увидев приставку “F” к наименованию одного из кодов, разница в цене которого была особенно значительна, Андрей просиял:

– Тут сравниваются разные коды. Попросите точную цену на W945F, и вы увидите, что это совершенно другой материал. Врачи заказывают именно это, а заведующий вам объяснит, почему заказывается W945F, а не W945.

Халанский выразительно посмотрел на Ильичева, тот, ничего не смысля в продукции, спрятался за маской полного безразличия. Андрей продолжил объяснение – надо поинтересоваться, цены даны с учетом доставки или нет, на условиях отсрочки платежа или по предоплате, если по предоплате – в какие сроки фирмы присылают товар, он у них в наличии на складе, или они просто перекидывают заказ на Джонсон, а потом дожидаются по три месяца – учитывая хромую джонсоновскую логистику. А знает ли главный врач, что отправлять незнакомым поставщикам предоплату небезопасно, тем более в Москву, где жулик на жулике… и так далее и тому подобное. Обзор участников рынка медицинских расходных материалов Андрей закончил следующими словами:

– Давайте выясним все эти обстоятельства, условия фирм, и снова соберемся.

Заметив другую нестыковку – невнимательный Ильичев еще в одном месте сравнивал разные коды – Андрей указал и на нее. Халанский принял объяснение, и, отпустив Андрея, остался выяснять с заместителем, что это за наезд на основного поставщика, ставшего фактически структурным подразделением кардиоцентра, отделом снабжения.

Закупки проводились методом котировочных заявок. Теоретически заместитель главного врача должен был отправлять заявки на расходные материалы на несколько фирм, затем сравнивать цены, и закупать у того, кто предложил наименьшую стоимость. На самом деле заявки никуда не отправлялись, а все документы – предложения других фирм, московских, петербургских, и других – изготавливались этажом ниже, в отделении реабилитации, кабинет 1-093, в офисе Совинкома. И цены Совинкома неизбежно были ниже, чем у остальных «участников» конкурса.

Ильичев прекратил тужиться и после разговора в кабинете главврача сказал Андрею, что нужно подровнять цены, чтобы они были такими же, как в других фирмах. Андрей не успел ответить «Да, я сделаю», потому что тут же поступило новое предложение, от которого невозможно было отказаться – принести разницу в конверте… хотя бы часть этой разницы… сюда, в этот кабинет. Согласившись, он вышел, и целые сутки ломал голову, было ли это подставой, или заместитель, как и остальные – заведующие, зав. аптекой, и т. д. – недоволен своими доходами и пытается вымутить для себя побольше. Халанский с Ильичевым прошли долгий путь вместе – областная больница, облздравотдел, затем кардиоцентр. Первый всегда был первым, второй – всегда вторым. Все указывало на то, что второму холодно в тени первого, но могло быть и другое. Лица обоих имели стабильно деревянно-благородное выражение, что они думают, не представлялось возможным понять, приходилось полагаться на интуицию. Когда Андрей подошел к кабинету Ильичева, нащупав в кармане приготовленные для него $500, некоторое время стоял и размышлял, держась за ручку двери, правильно ли поступает. Может, это проверка, и следует пойти налево, в другой кабинет – в приемную, и с честными глазами возмущенно доложить о происшествии. Не получится ли так, что из кабинета заместителя придется вылететь вон из кардиоцентра за подозрение в том, что главный поставщик нарушает принцип одного окна не только на этом этаже, но и на других?!

Андрей принял решение передать Ильичеву приготовленные деньги и никому ничего не докладывать, а причиненные убытки возместить, повысив цены, раз уж заместитель берется решить вопрос с тем, чтобы на них никто не обращал внимание. Решение оказалось правильным, а после бутылки водки, выпитой на двоих, подтвердилась догадка о сложностях взаимоотношений между первым и вторым. В порыве откровенности Ильичев выдал предсказуемую жалобу на то, что он всю жизнь делает всю работу, а результаты достаются другому. Поэтому приходится прибегать к таким схемам – как ни печально. Ильичев еще дважды прибегал к подобным пятисотдолларовым схемам, после чего «попросил» (= потребовал) оплатить в типографии тираж своей книги.

– У меня хороший слог, – поведал он, доставая из шкафа раритетную печатную машинку, – и принципы, которыми я не могу поступиться.

Воздух наполнился запахом приближающейся грозы, Андрей сказал как бы вскользь, что на приходном кассовом ордере будет написано, что деньги в кассу типографии сдал лично Ильичев, на что тот беспечно ответил: «Конечно!»

Этот платеж (около $1000) за тираж брошюры оказался последним, больше Ильичев не беспокоил Андрея своими схемами, в счет уже полученных денег решал многие вопросы, обстановка нормализовалась. Просто чаще стал выражать недовольство действиями главного врача и отпускать в его адрес язвительные замечания. У него, что называется, наболело, и он решил слить свою боль не одному только директору Совинкома – зачем, этого мало – но и всему миру.

На момент выхода книги в свет Андрей был в курсе, что в ней написано – Ильичев уже успел все рассказать, сообщая тончайшие данные – «начальник оргметодотдела областного комитета по здравоохранению, высокий шатен, красавец, с незапятнанным послужным списком; его отец, происходивший из интеллигентной среды, Астраханской области, преподаватель математики в старших классах сначала в школе номер шесть Центрального района, затем в школе номер…» и т. д.

Андрей, никогда не слышавший ни о начальнике оргметодотдела, ни о преподавателе математики, смог восполнить пробел в знаниях. Ильичев говорил, точно читал по книге, и даже сохранял повествовательный стиль, характерный для исторических романов с большим тиражом:

– Комиссия собралась в кабинете начальника облздравотдела. Ровно без четверти одиннадцать раздался стук в дверь и в кабинет быстрыми шагами вошел начальник КРУ, невысокий субъект в твидовом костюме, сшитом на заказ в ателье по адресу: проспект Ленина, 15, которое месяц тому назад проверяли контролирующие органы на предмет… «Товарищи, – произнес он надломленным голосом, – время действия наступило. Наши люди готовы». Раздался шум отодвигаемых стульев…

Андрей внимательно смотрел на этого педантичного биографа; он то закрывал, то открывал глаза и рассказывал монотонным голосом, изменявшимся в тех местах, где была вводная речь. Остановить его было невозможно, если Андрей прерывал его и начинал разговор о другом, Ильичев умолкал, но пользовался первой паузой, чтобы возобновить свой бесконечный рассказ, который должен был кончиться с его смертью. В такие дни он за разговором пропускал служебный автобус, и Андрею приходилось везти его домой на своей машине; и еще долго, стоя у подъезда, выслушивать истории о разном.

В день, когда был получен тираж, Халанский в городе отсутствовал, и Ильичев исполнял его обязанности. Презентацию своей книги он устроил на пятиминутке, и это была его минута славы. Врачи, хихикая, смаковали острые моменты, – такие как, например: «главный врач успевает все – и деньги получить от поставщиков, и заглянуть под юбку медсестре». По интересному совпадению у Ильичева возникла проблема с глазами, и он, взяв больничный, госпитализировался в МНТК «Микрохирургия глаза». Халанский вернулся, и половину своего первого рабочего дня после командировки принимал соболезнующие звонки от многочисленных знакомых. Ему звонил руководитель облздравотдела, ректор медакадемии, другие влиятельные люди, и все они возмущались выходкой Ильичева, написавшего то, что ни при каких обстоятельствах нельзя писать – всю внутреннюю кухню родного учреждения. Что называется, змею пригрел.

Приняв звонки, главврач спустился в офис Совинкома, и, вызвав Андрея в коридор, долго обсуждал происшествие. Он назвал Ильичева тунеядцем, который ни х*я ничего не делает, и его «по дружбе и из жалости», тянут всю жизнь, и который, то ли из зависти, то ли по каким-то другим мотивам, ответил черной неблагодарностью. Конечно же, в свете произошедшего, с него снимается функция передачи денег, с этого момента Андрей должен уделять внимание лично Халанскому. Андрею это было только на руку – Ильичев хоть и прекратил свои «схемы», но у таких товарищей обычно бывают рецидивы. Вырешив главное, Халанский спросил, не требовал ли опальный зам особые условия для себя. Андрею уже было оказано максимальное доверие, он только что стал фаворитом, фигурой номер один, прямо в коридоре, на глазах у пациентов и своих сотрудников, которые нет-нет выглядывали из кабинета, чтобы посмотреть на встречу в верхах. Поэтому он с ходу воспользовался ситуацией, сдав нескольких несговорчивых фирмачей:

– Были… некоторые поползновения, которые я сразу же пресек. Но представитель Шеринга носил ему деньги за продвижение своих препаратов, кроме того, обещана поездка в Турцию…

Внимательно выслушав, Халанский попросил впредь докладывать обо всех подобных случаях, и заверил, что с этого дня поставки рентгеноконтрастных препаратов фирмы Шеринг АГ будут проходить строго через Совинком.

(торпедирование представителя Шеринга не ограничилось этим разговором. Андрей в свое время работал в этой компании, и, пользуясь связями, устроил туда своего однокурсника. Тот даже спасибо не сказал, не говоря о других способах отблагодарить, и с места в карьер стал продвигать свою политику – выходить на руководителей лечебных учреждений, оптовиков, opinion-лидеров. Это шло вразрез с интересами Андрея, планировавшего стать официальным дистрибьютором Шеринга – крупной немецкой компании с широким ассортиментом: рентгенконрастные, гормональные, противогрибковые препараты, антибиотики, и многое другое. И он, опять же, пользуясь своими связями, предоставил руководству Шеринга информацию, касающуюся волгоградского сотрудника, которой оказалось достаточно для его увольнения).

В тот день Халанский, вернувшись из отделения реабилитации, в котором находился офис Совинкома, через пару часов вызвал Андрея к себе, чтобы вновь попинать заместителя. «Он сумасшедший», – это было самое цензурное определение, данное Ильичеву. Также была изложена историю вопроса.

Некоторое время назад в кардиоцентре проходил курс лечения некий известный писатель, и Халанский попросил его написать книгу про кардиоцентр – как шло строительство, как подбирались кадры, как развивалась кардиологичекая помощь населению. Информационную поддержку оказывал носитель истории – Ильичев, а писатель облекал полученные сведения в литературную форму. Когда лечение писателя подошло к концу, он передал все дела Ильичеву, и отчитался перед Халанским: пост сдал, пост принял, у зам. главврача достаточно способностей к написанию, поэтому пускай доделывает.

И тот доделал…

В этом разговоре со своим поставщиком главный врач, высказываясь, пытался решить, что теперь делать с заместителем, которому полгода осталось до пенсии. И решил. Вернувшись с больничного на работу, Ильичев обнаружил, что ключ к двери кабинета не подходит, а его вещи находятся на выходе в офисе охранников. И он, забрав то, что позволили забрать, ушел, ветром гонимый, солнцем палимый, с застывшим на лице трагическим сознанием собственной высокой исторической миссии.

От ненужных товарищей принято избавляться, и такие вопросы разные люди решают по-разному. Денис Еремеев мешался не одному Андрею. И однажды сын пропавшего адвоката Игната Еремеева был найден мертвым в своей машине, стоящей у ворот его дома (доставшийся от отца коттедж находился на одной из тихих улочек поселка Ангарский). Еремеев-младший был убит также, как когда-то заказанный его отцом Виктор Кондауров, причем на том же самом месте. Это произошло утром, и этому было несколько свидетелей. Они рассказали следствию, что Денис открыл ворота, выгнал свою БМВ на улицу; затем закрыл ворота, сел в машину, собираясь ехать. Тут к водительской двери подошел высокий мужчина в черной куртке и постучал по стеклу (авто наглухо затонировано, и снаружи ничего не видно). Денис опустил стекло, и подошедший мужчина, наклонившись, что-то спросил. Денис принялся объяснять, жестикулируя – видимо был задан вопрос, как найти такой-то адрес. Правая рука незнакомца покоилась на крыше автомобиля, и в ней он держал пистолет. Глядя на Дениса, мужчина в черной куртке выстрелил ему в голову через крышу машины, затем произвел контрольный выстрел, просунув руку внутрь салона через открытое окно водительской двери. После чего сел в припаркованную рядом «девятку» и уехал.

Дело оказалось в ведении следственного комитета при прокуратуре Волгоградской области, им занялся Константин Сташин. И, как в запомнившемся ему 1996 году, подозреваемым номер один оказался Андрей Разгон, у которого с погибшим был конфликт. Сташин помнил, в какой нехороший переплет попал, связавшись с Разгоном, но теперь, в отличие от того злополучного года, у него не было личных мотивов топить подследственного. У Сташина новая семья, растет сын, прекрасные перспективы на работе, и он туго усвоил правила поведения с влиятельными людьми.

Он вызвал подозреваемого не повесткой, а позвонив его отцу, преподавателю Высшей Следственной Школы, у которого когда-то учился.

– Итак, вы в курсе, по какой причине вас вызвали? – спросил Сташин, проверив паспорт Андрея Разгона, добровольно пришедшего к нему в следственное управление.

– Не имею понятия, – ответил Андрей, которому отец сказал лишь то, что «нужно дать какие-то показания».

Сташин сообщил о происшествии на Ангарском поселке и спросил, где находился Андрей утром того дня, когда застрелили Дениса Еремеева. Андрей изобразил искреннее удивление, и, не считая нужным изображать еще и скорбь – по его убеждению, Дениску давно было пора записать на внезапный визит ангела смерти; показал, что находился дома, алиби может подтвердить жена.

– Но у вас были мотивы, а исполнителя найти нетрудно, – спокойно произнес следователь, в распоряжении которого имелась видеозапись ссоры подозреваемого с убитым возле Сбербанка, а также показания охранников и сотрудников Медэкспорта.

– Не было мотивов, – так же спокойно возразил Андрей.

– Вы конкурировали.

В ответ Андрей открыто рассмеялся:

– Медэкспорт – мой конкурент? В этом городе у меня нет конкурентов. Реальную опасность для меня представляют крупные московские и петербургские компании-дистрибьюторы Джонсона. Вам это подтвердят в кардиоцентре – хотя, конечно, для моей репутации вам бы лучше туда не ездить. Медэкспорт отшили без моего участия и это мне ничего не стоило. Мне не было смысла убивать Еремеева.

Сташин вынул папку из тумбочки и положил ее на стол.

– Ну а Сватеев, что с его трупом делать?

– Что?! Сватеев?!

Следователь пояснил. Директор «Промтары», в здании которого Совинком арендовал когда-то офис, и откуда съехали, не заплатив долг по аренде и за услуги связи, был найден мертвым в овраге недалеко от своих владений. Ему нанесли по голове несколько ударов тупым предметом, от полученных травм он скончался. За месяц до этого ОБЭП Ворошиловского района принял к рссмотрению жалобу Сватеева на действия директора Совинкома (после многочисленных отказов – директор Промтары был известный сутяжник, постоянно с кем-то судился, и ОБЭПовцам просто неохота было с ним связываться, но он в конечном счете дошел до областного управления, и дело передали новичку, вчерашнему слушателю ВСШ). Этот оперативник, увидев фамилию, так же, как и Сташин, сперва позвонил полковнику Александру Разгону, извинился за беспокойство, и попросил, чтобы его сын пришел в Ворошиловский ОБЭП и «прояснил одну непонятную ситуацию». Андрей пришел и прояснил – рассказал, что деньги за аренду и услуги связи вносил наличными, а в официальных бумагах значилась совсем другая цифра. Возможно, господин Сватеев запамятовал, что с ним расплатились полностью, ведь записей об этом не осталось… Факт передачи денег могут подтвердить несколько человек. Кроме того, если проанализировать рыночную стоимость аренды аналогичных помещений по городу, можно увидеть факт занижения стоимости официальных услуг на Промтаре. Что прямо указывает на преступное занижение налогооблагаемой базы, – так что Сватеев обратился по адресу, правда, из истца он превращается в ответчика. Обрадованный, что дело разрешилось так просто, оперативник попросил Андрея написать соответствующее заявление. Таким образом, два заявления взаимно гасили друг друга, и в итоге оба полетели в мусорное ведро.

И вот Сватеев убит. И Андрей Разгон, конфликтовавший с ним, вполне мог это сделать – прийти к нему, надавать по голове тупым предметом, и скинуть тело в овраг. Здание Промтары находится на отшибе, в тупике, примыкающем к оврагу – идеальное место для совершения безнаказанных злодеяний.

Все эти милые подробности вызвали предсказуемую улыбку на лице Андрея:

– Ну вы ведь в курсе, что я разошелся с ним по чесноку, ОБЭПовцы это подтвердят. Сватеев с половиной города судился, возможно, кто-то позарился на его постройку, домик хороший, я б и сам не отказался от такого.

– А говорите «нет мотива», – оживился Сташин. – Среди фирм, подавших заявки на аукцион, нет ли вашей?

Все же Андрею пришлось вспоминать, где он находился на момент смерти Сватеева, и эти данные следователь запротоколировал.

– Вы ссоритесь с людьми, и эти люди погибают, – отложив ручку, печально констатировал Сташин.

– Да, я прямо увлечен трагическими судьбами людей катастрофы, – улыбнулся Андрей, – у меня такое впечатление, что я живу в лаборатории, где происходит экспериментирование формами человеческого существования, где судьба насмешливо превращает богатых в нищих, живых людей в разлагающееся мясо.

Следователь Сташин понимающе кивнул – да, он разделяет переживания своего собеседника, запечатлев в зеркале своих следовательских глаз трагедию народа, подавшегося в бизнес. Если бы еще подозреваемый Андрей Разгон дал информацию, которая бы позволила следствию не считать его подозреваемым…

И в этот, и в другие свои визиты в следственное управление Андрей доказывал свою невиновность, и высказывал предположения, кому могла быть выгодна смерть двух граждан, от которых при жизни было мало толку. Он не остался в стороне от расследования, несмотря на то, что оно приняло благоприятный для него поворот – по обвинению в убийстве Дениса Еремеева закрыли других людей. Александр Михайлович Капранов и его сын Дмитрий встретили Новый, 2001 год, за решеткой. Возглавляемая Капрановым-старшим государственная строительная компания «Стройхолдинг» акционировалась таким образом, что новыми хозяевами стали сам Капранов А.М., и Шмерко А.П., который, находясь на государственной службе не мог быть соучредителем частной структуры, поэтому в учредительный договор был вписан его крестник, Денис Еремеев. Будучи заместителем губернатора по строительству, Шмерко снабжал свою компанию выгодными подрядами. Он попытался пристроить крестника на фирму, но Капранов упорно не брал его, мотивируя тем, что «даже собственного сына не берет в дело по ряду причин», умалчивая при этом, что сын является хозяином субподрядной организации. Узнав об этом, Шмерко тоже озадачился созданием фирмы, которая бы обслуживала Стройхолдинг – крупный строительный трест, выполняющий работы по всему городу. Но не успел выполнить задуманное – крестника убили. Капранов, узнав, об убийстве, не принял траур, и не отменил запланированную туристическую поездку. На следующий день он улетел на море вместе с Ольгой Шериной, своей любовницей, которая, в отличие от его сына и крестника Шмерко, была трудоустроена в Стройхолдинге. Если бы предстояла поездка с женой, возможно, Капранов бы и остался, и пошел бы на похороны. Но есть вещи, поступаться которыми нельзя, тем более ради похорон лоботряса, единственная польза которого состояла в том, что в учредительном договоре из живых остался один только Капранов А.М.

Шмерко обратился к Бадме Калгаевичу Кекееву, зампрокурора и руководителю следственного комитета при областной прокуратуре. В свое время Шмерко передал ему всю тайную канцелярию своего друга, исчезнувшего адвоката Игната Еремеева, и благодаря этим данным удалось успешно закрыть много уголовных дел. И если Кекеев не считал себя должником (сотрудничество с правоохранительными органами – это обязанность всех законопослушных граждан), то по крайней мере, не мог не выслушать просьбу гражданина Шмерко. Улик недоставало, но Кекеев принял волевое решение: Капрановым сидеть! И их закрыли – и отца, и сына.

Подробности этого дела, а также много другой полезной информации, Андрей узнал от Ольги Шериной, с которой случайно встретился в Пиранье, ночном клубе на набережной. Она была весьма эффектна – загоревшая блондинка с короткой стрижкой, безупречной фигурой, в коротком платье оливкового цвета и высоких черных сапогах-ботфортах.

– Ебани меня калиткой, это ты! – громко крикнула она, издалека его увидев.

Он подошел, запечатлел на ее губах приветственный поцелуй. Они не виделись три года, им было о чем поговорить. Насколько он понял, зная Олю, у нее сегодня день сбора доказательств того, что ее парень – самый лучший. То есть ее парню не приходится лично это доказывать, она сама ищет доказательства, общаясь с другими мужчинами… Оля, с её очень далеко распространяющейся терпимостью в области морали, была не чужда таким экспериментам. Сам бог велел заняться этим сейчас, когда папик находится за решеткой.

– Они шьют ему дело, обвиняют в убийстве, – обиженно протянула Оля, когда они устроились на высоких стульях перед барной стойкой и заказали напитки.

– Перепиши на себя фирму, для этого тебе не придется никого убивать – папика закрыли и наверняка посадят, – посоветовал Андрей.

Она, как обычно, поскандалила с барменом, обвинив его в том, что у коктейля неправильный выход. Когда ей налили правильно, сказала:

– Я не смогу управлять этой чертовой фирмой. Я только деньги считать умею.

– Отлично, у меня наоборот, вместе справимся, – тут же нашелся Андрей, вспомнив очередную недостачу.

– Ты меня не любишь, и не полюбишь никогда.

– Сегодня ночью полюблю.

Разговоры о любви привели Олю к её любимой теме – оральной фиксации, на уровне которой она застряла во время детского развития. По ее утверждениям, вся её жизнь проходит через рот; для неё рот – это как окошко для заключенного в одиночной камере, рот – её главный инструмент наслаждения, через него проходит всё, что она говорит вслух, все поцелуи, что она дарит, и шоколад, который она ест, и многое другое. Ну а ещё вагинальная символика – другая тема, о которой можно говорить вечно, и ничего не сказать. Таким образом, канва беседы была очерчена.

Через них, как ток, проходила развеселая танцевальная музыка – первосортные поп-мелодии, нанизанные на беспощадный клубный бит, в которых вокалисты голосили незамысловатые тексты с таким исступлением, что в самом деле нетрудно было поверить: жизнь начинается, решается и кончается здесь, под стробоскопом. Оля излучала сексуальность, причем сексуальность властного типа. У нее не было оснований не доверять тому, что сказал Андрей насчет полюбить сегодня ночью. Они поехали к ней.

Она проживала в том самом доме на Пражской улице, в котором три года назад Андрей снимал квартиру специально для встреч с ней. Он не стал обсуждать вопросы символизма – нашлось занятие поинтереснее. Утром, за завтраком, она рассказала некоторые подробности дела Капранова. Он связан деловыми интересами с полковником Давиденко из областного УВД, а у того есть шестерка по имени Станислав Закревский, окончивший Высшую Следственную школу, он числится там преподавателем, а основное его занятие – выполнение поручений Давиденко. Оля познакомилась с ним на одном из светских приемов, и, по понятным причинам, представилась дальней родственницей Капранова – а как объяснить особое к ней отношение со стороны босса? Босс снисходительно смотрел, как возвышенный йуноша ухаживает за его любовницей, отлично понимая, что та знает правила игры и глупостей не наделает, и пускай наивный влюбленный мальчик выгуливает девочку, водит ее в театр – отличная ширмой прежде всего для жены босса. По классическому сценарию отношений о его связи не знала только его жена и новоявленный ухажер его любовницы. А если бы узнал, то не поверил бы – вызывающая красота возлюбленной ослепила его, или всепобеждающее стремление выбиться в люди, женившись на богатой наследнице; а может, и то, и другое. Сам он происходил из бедной семьи, по иронии судьбы его отец когда-то работал прорабом у Капранова, еще до того, как Стройхолдинг перешел в частные руки. Закревский-старший случайно узнал, по каким ценам трест закупает стройматериалы, и сравнил их со среднерыночными. И ужаснулся – они отличались в большую сторону. Он объявил о своем открытии начальнику отдела закупок, и, поскольку тот никак не отреагировал, отправился в бухгалтерию, оттуда – в приемную. Знающие люди предупредили: «Тебя это не касается, ты прораб, твое место на стройке». Но желание рассказать начальству правду о том, что организация закупает материалы по завышенным ценам было столь велико, что вопреки здравому смыслу прораб добился аудиенции у генерального директора и рассказал о своем открытии. Гендиректор внимательно выслушал – так, будто впервые узнал об этом, сказал, что разберется и накажет виновных. В итоге наказали одного только прораба Закревского – нашли какие-то недочеты на его участке и уволили по статье. До него до сих пор не дошло, что на ту самую разницу в ценах гендиректор выкупил контрольный пакет акций предприятия и сделал много других ценных приобретений.

А сейчас Закревский-младший стал основным защитником попавшего в беду Капранова. Да, гендиректор Стройхолдинга самостоятельно может выпутаться, но при сложившихся обстоятельствах ему бы пришлось пожертвовать своим предприятием. И не факт, что даже спасет. Кекеев – очень принципиальный человек, его слово не имеет обратной силы. Поэтому он и держится на своей должности столько лет, и его руками снимали и отправляли за решетку многих высокопоставленных чиновников.

Капранову пришлась по душе идея решить проблему малой кровью. Закревскому был выделен автомобиль с шофером и выдана небольшая сумма на расходы. Дело закрутилось.

Давиденко предупредил подопечного, что если тот не откажется от опасного предприятия, то «старый седой полковник» откажется от него самого, так как неприятности с всесильным зампрокурора никому не нужны. Закревский не послушался, и, стиснув зубы, бросился в бой.

Вот что ему удалось выяснить. У прокуратуры не было улик против Капрановых, и им подбросили в коттедж оружие с боеприпасами, а затем арестовали по обвинению в терроризме. Действовали по короткой схеме – Новый год, праздники, некогда разводить интриги и придумывать всякие сложности. Камера видеонаблюдения, установленная на соседнем доме, зафиксировала, как два человека перелезли через забор и проникли во владения Капрановых.

Имея на руках видеопленку, а также добытые через знакомых свидетельства избиения Капрановых в тюремной камере, Закревский обратился за помощью к работающим в Москве однокурсникам. Те пообещали устроить встречу в Генпрокуратуре на достаточно высоком уровне. В последнюю минуту Закревский обратился к Давиденко, чтобы уточнить некоторые мелкие детали. Тот пришел в ярость, запретил предпринимать что-либо, и передал данные в уголовный розыск – немедленно дать знать, если на имя Станислава Закревского будет приобретен билет в железнодорожных или авиа-кассах.

Закревский поехал в Москву на машине и в последний рабочий день уходящего 2000 года попал на прием к высокому чиновнику Генпрокуратуры. Так безработный милиционер стал личным врагом руководителя следственного комитета при прокуратуре Волгоградской области. Проводив посетителя, чиновник Генпрокуратуры позвонил кому следует, и по цепочке информация дошла до губернатора Волгоградской области, который в это время находился тут же в Москве. Ему сказали: «Или ты сам разгребаешь свое говно, или…» Губернатор поднял трубку и поставил руководителю следственного комитета телефонную клизму: «Ты чего там у себя мышей не ловишь, почему они бегают по столицам?»

В Волгограде Закревского ждал теплый прием – те же самые люди, которые сделали Капрановым подарок с доставкой на дом (фигурировавшие на видеопленке), связали его, привезли в багажнике в областное УВД, там, в пытошной камере, побеседовали по-мужски, и довели до сведения, что Капрановы сядут за убийство; но есть другой вариант – в качестве главного обвиняемого отважный адвокат может предложить себя, или какого-нибудь другого фигуранта. После проведенной беседы его выпустили.

Он сразу обратился в судмедэкспертизу, там с него сняли побои, особенно убедительно выглядела борозда на шее – в камере его душили. Но в Центральном РОВД заявление о нанесении побоев не приняли. В других милицейских учреждениях также отнеслись с непониманием к его беде. Давиденко отказался с ним встречаться – посоветовал поставить богу свечку за то, что остался жив. Москва молчала.

Кое-как Капранову-старшему удалось выйти на свободу, сын его остался за решеткой. Следователь Сташин вцепился в него мертвой хваткой и не выпустит, – для Кекеева это дело принципа.

Андрей стал получать сведения от обеих сторон – иногда встречался с Ольгой, рассказывавшей, как обстоят дела; и время от времени его вызывал к себе Сташин, естественно, пронюхавший об этой давней связи (Ольга Шерина фигурировала еще в 1996 в деле о микросхемах), пытавшийся выудить показания против Капрановых. Сташин по-доброму, почти по-приятельски, шантажировал Андрея, это были чуть ли не дружеские посиделки. Следователь не торопился, время было на его стороне. Беззубый Закревский ничего не мог сделать, его московские друзья прижали хвосты, и Кекееву ничто не угрожает – а это самое главное. Ольга отрабатывала адвокатские услуги, смиренно принимая ухаживания Закревского, однако до главного приза ему было, как до Луны, потому что он еще не совершил главный подвиг – не вызволил Капранова-младшего из кутузки. Так тянулся этот вялотекущий любовно-следственный процесс. Андрею удалось извлечь для себя некоторую пользу из этого – Ольга устроила ему встречу с шефом, представив братом (что было похоже на правду – они с Андреем были внешне похожи: голубоглазые, светловолосые, с нордическими чертами лица). Стройхолдинг вел строительство областного детского центра на территории областной больницы, и Капранов вывел Андрея на руководство этого лечебного учреждения. В результате удалось разжиться заказами на медоборудование и шовный материал.

Этим клиентом занялась Римма Абрамова, чрезвычайно мотивированная девушка, трудоустроенная через кадровое агентство ЦГИ (Центр гражданских инициатив) на должность руководителя отдела продаж. Как и все sales-менеджеры, она получала оклад плюс два процента от суммы продаж, и еще плюс 0,5 % от суммы продаж всего отдела. Только устроившись, она принялась методично выбивать себе дополнительные профиты – оплату проезда, премии, стажировки, и так далее. И она оказалось очень результативной, показатели у нее и у возглавляемого ею отдела были на уровне (ей удалось переманить с предыдущего места работы несколько эффективных менеджеров). География продаж расширилась – Астрахань, Элиста, Самара, Ростов, другие города. Андрей стал посылать ее и в Казань – с условием не соваться к своим клиентам. А с крупными потребителями, которых привели менеджеры, Андрей лично знакомился и комиссионные возил сам – профилактика увода клиентов в свои фирмы. Время от времени кто-нибудь из сотрудников, поняв смысл работы (сложного ничего нет, в одном месте купил, в другом продал) создавали свои фирмы, и пытались вести собственный бизнес. Ни у кого ничего серьезного не получалось – у Андрея образовалась своя ниша, и он ее прочно занял.