Крутой поворот Спаркс Николас

От автора

Как и при создании всех моих романов, считаю, что буду крайне невнимателен, если не поблагодарю свою чудесную жену Кэти. Двенадцать лет – а все чувства по-прежнему живы. Я люблю тебя.

Мне хотелось бы также поблагодарить своих пятерых детей: Майлза, Райана, Лэндона, Лекси и Саванну. Они – мои корни, а кроме того, неисчерпаемый источник веселья.

Ларри Киршбаум и Морин Иген всегда любили и поддерживали меня. Благодарю вас обоих. (P.S.: Ищите свои имена в романе.)

Ричард Грин и Хауи Сандерс, мои голливудские агенты, причем самые лучшие на свете. Спасибо, парни!

Дениз Ди Ноуви, продюсер «Послания в бутылке» и «Спеши любить», не только достигла высот в том, что делает, но и стала моим большим другом.

Скотт Швимер, мой адвокат, заслуживает самой искренней признательности, и я благодарю его от всего сердца. Он – лучший.

Майкл и Кристин, мои брат и невестка. Я люблю вас обоих.

Я хотел бы также поблагодарить Дженнифер Романелло, Эми Батталья и Эдну Фарли – пиар-агентов, Флэга, который создает обложки моих романов; Кортни Валенти и Лоренцо Ди Бонавентуру из «Уорнер бразерз», Ханта Лоури из «Гэйлорд филмз», Марка Джонсона и Линн Харрис из «Нью лайн синема». Я здесь благодаря всем вам…

Пролог

Где же начинается эта история? В жизни так мало четко определенных «начал», тех моментов, когда мы, оглядываясь назад, можем точно сказать: это началось именно тогда. И все же есть минуты, когда судьба, пересекаясь с нашей повседневной жизнью, дает толчок последовательности событий, исход которых предвидеть невозможно.

Почти два часа ночи, а сна у меня ни в одном глазу. Улегшись в постель, я вертелся с боку на бок почти час, пока не сдался окончательно.

И вот теперь сижу за письменным столом, сжимая ручку и вспоминая о собственном столкновении с судьбой. Что же, ничего необычного. Последнее время, похоже, я только об этом и думаю.

Тишину в доме нарушает лишь мерное тиканье часов на книжной полке. Жена спит наверху, а я, глядя на разлинованную страницу блокнота, вдруг сознаю, что не знаю, с чего начать. Не потому, что сомневаюсь в достоверности истории… скорее не уверен в своем праве ее рассказывать. И чего можно добиться, копаясь в прошлом? Ведь события, которые я собираюсь описывать, происходили тринадцать лет назад, хотя на самом деле они начались еще за два долгих года до этого.

Но в душе я понимаю, что должен попытаться рассказать все. Хотя бы ради того, чтобы отделаться от назойливых мыслей и идти дальше.

Мои воспоминания о тех временах подкреплены дневником, который я вел с мальчишеских лет, моим собственным расследованием и, конечно, официальными отчетами. И еще тем обстоятельством, что я тысячи раз проигрывал в уме те самые события – события, запечатленные в памяти. Но только этих документов будет недостаточно. Есть другие документы и другие люди, и я был свидетелем не всех событий. Далеко не всех, а только некоторых. Понимаю невозможность воссоздать чувства, эмоции и мысли другого человека, но будь что будет: я попытаюсь…

Прежде всего это история любви, и, как множество таковых, история любви Майлза Райана и Сары Эндрюс уходит корнями в трагедию. Но в то же время это история прощения. Надеюсь, вы поймете всю глубину проблем, с которыми столкнулись Майлз Райан и Сара Эндрюс.

Думаю, вам откроется подоплека принятых решений, как верных, так и неверных, а заодно – и моих тоже.

И все же позвольте объяснить. Это не просто история Сары Эндрюс и Майлза Райана. Чтобы обратиться к истокам, надо вспомнить о Мисси Райан, школьной любви помощника шерифа маленького южного городка.

Мисси Райан, подобно своему мужу Майлзу, выросла в Нью-Берне. По общему мнению, она была добра и очаровательна. И Майлз любил ее всю свою сознательную жизнь. У нее были темно-каштановые волосы и глаза как вишни, и, как я слышал, она говорила с акцентом, от которого слабели коленки у мужчин из других районов страны. Она охотно смеялась, внимательно, с интересом слушала собеседника и часто касалась его руки, словно приглашая стать частью своего мира. И, как большинство южанок, она была сильнее, чем казалась на вид. Это она, а не Майлз правила домом. И, как правило, друзья Майлза были мужьями подруг Мисси, и она жила своим домом и своей семьей.

В старших классах Мисси была чирлидером. На втором курсе высшей средней школы она, прелестная, милая девушка, была весьма популярна. И хотя, разумеется, знала Майлза Райана, но он был на год старше, и совместных занятий у них не проводилось. Однако это значения не имело. Их познакомили друзья, они стали встречаться во время перемен и обсуждать футбольные матчи. И наконец, договорились вместе провести уик-энд и отправились на вечеринку. Вскоре они уже были неразлучны, и к тому времени, когда он несколько месяцев спустя пригласил ее на школьный бал, оказалось, что к тому же и влюблены друг в друга.

Знаю, есть такие, которые презрительно фыркнут при упоминании о том, что и в столь юном возрасте существует любовь. Однако для Майлза и Мисси все именно так и было. И в каком-то смысле эта любовь оказалась сильнее, чем чувство, испытываемое людьми постарше, тем более что его не омрачали жизненные реалии. Они встречались, пока Майлз не окончил школу, а когда он поступил в колледж в Северной Каролине, оставались верны друг другу. Тем временем Мисси тоже окончила школу и, как и Майлз, поступила в университет Северной Каролины. Когда три года спустя, за обедом, он сделал ей предложение, она заплакала, сказала «да» и целый час провела на телефоне, обзванивая родных и сообщая счастливую весть, пока Майлз в одиночестве доедал обед.

Майлз оставался в Роли[1], пока Мисси не получила степень.

На их венчании в Нью-Берне церковь была заполнена до отказа.

Мисси получила работу в отделе кредитов «Ваковия-банка», а Майлз проходил обучение, готовясь стать помощником шерифа. Она была на втором месяце, когда он стал работать в округе Крейвен, патрулируя улицы, которые всегда были их общим домом. Как многие молодые пары, они купили свое первое жилище, а в январе восемьдесят первого родился их сын Джона. Стоило Мисси бросить взгляд на белоснежный сверток, из которого выглядывало красное личико, она поняла, что материнство – самое лучшее, что с ней могло случиться. Хотя Джона до полугода не спал по ночам и были моменты, когда ей хотелось заорать на него, так же как орал на нее он, все же Мисси любила сына больше, чем представлялось возможным.

Она была прекрасной матерью. Уволилась с работы, чтобы все время быть с Джоной, читала ему сказки, молилась вместе с ним, водила в игровые группы. И могла часами наблюдать, как он резвится. К тому времени, когда Джоне исполнилось пять, Мисси поняла, что хочет второго ребенка, и они с Майлзом стали прилагать к этому все старания. Семь лет брака были самыми счастливыми в их жизни.

Но в августе 1986 года, двадцатидевятилетняя Мисси Райан погибла.

И свет в глазах Джоны погас. Два года Майлз ходил сам не свой. Но смерть Мисси вымостила дорогу к тому, что произошло потом.

Итак, как я уже сказал, это история Мисси, равно как и история Майлза и Сары. Как и моя история.

Я тоже сыграл роль в том, что произошло.

Глава 1

Утром 29 августа 1988 года, через два года после смерти жены, Майлз Райан стоял на заднем крыльце дома, куря сигарету и наблюдая, как восходящее солнце медленно меняет цвет неба от жемчужно-серого до оранжевого. Перед ним расстилалась река Трент, солоноватые воды которой порой скрывали от глаз растущие по берегам кипарисы. Дым сигареты поднимался вверх, а сам Майлз физически ощущал, как растет влажность, сгущая и без того вязкий воздух.

Вскоре раздались первые птичьи трели.

Мимо проплыла небольшая лодчонка. Рыбак махнул ему рукой, и Майлз слегка кивнул в ответ – на большее не хватило энергии. Ему срочно необходима чашка кофе. Немного яванского – и он готов встречать день: отвозить Джону в школу, держать в узде местных жителей, не признающих закон, рассылать извещения о выселении по всему округу, а также справляться с постоянно возникающими проблемами вроде сегодняшней встречи с учительницей Джоны. И это только начало. Днем, похоже, работы будет еще больше. Домашние дела казались бесконечными – оплата счетов, магазины, уборка, мелкий ремонт… Даже в те редкие моменты, когда у Майлза выдавалось немного свободного времени, он чувствовал, что нужно немедленно этим воспользоваться, иначе будет поздно. Быстренько найти что почитать. Скорее расслабиться и отдохнуть хотя бы несколько минут. Закрыть глаза, хоть ненадолго, а то тебя скоро опять позовут.

Всего этого было довольно, чтобы вымотать кого угодно, но что тут поделать?

Ему редко хотелось кофе, да и курение больше не приносило удовольствия, и он подумывал отказаться от сигарет, хотя особого значения это не имело. По мнению Майлза, он в общем-то и не курил по-настоящему. Так, пара-тройка сигарет, подумаешь! Не по пачке же в день и не всю жизнь: начал после смерти Мисси и в любой момент может бросить. Но зачем себя утруждать? Черт, да у него здоровые легкие: только на прошлой неделе пришлось догонять магазинного вора, и он без труда схватил парнишку. Курильщику такое не по плечу! Но, нужно признаться, все дается далеко не так легко, как в двадцать два. Всего десять лет назад… но даже если ему сейчас тридцать два, это еще не значит, что пора подыскивать подходящий дом престарелых. Однако моложе он не становится. И остро это чувствует: в колледже они с приятелями начинали вечер в одиннадцать и гуляли всю ночь. За последние несколько лет, если не считать тех дней, когда он работал, подразумевалось, что одиннадцать вечера – уже поздно, и даже если спать не хотелось, он все равно ложился в постель. Не мог придумать достаточно веской причины, чтобы оставаться на ногах. Усталость навсегда вошла в его жизнь. Даже в те ночи, когда у Джоны не бывало кошмаров – после смерти Мисси мальчик иногда кричал во сне, – Майлз все равно просыпался по утрам, чувствуя себя… уставшим. Измученным. Вялым. Словно плыл под водой, не пытаясь преодолеть течение. Чаще всего он относил это на счет суматошной жизни, которую вел, но иногда гадал, уж не творится ли с ним что-то действительно неладное.

Где-то он читал, что одним из симптомов клинической депрессии является необъяснимая, беспричинная апатия. Правда, причина у него была…

Нет, в чем он действительно нуждается, так это в недолгом отдыхе в маленьком пляжном домике на Ки-Уэст, где может удить палтуса или просто лежать в покачивающемся гамаке с банкой холодного пива. И никаких проблем важнее той, надеть ли сандалии, когда идешь на пляж в компании хорошенькой женщины.

Вот еще одна беда. Одиночество. Он устал быть один, просыпаться в пустой постели. И ощутил это совсем недавно. В первый год после смерти Мисси Майлзу в голову бы не пришло, что можно полюбить другую женщину. Вообще никогда. До конца жизни. Как будто потребности в женском обществе вообще не существовало, словно желание, вожделение и любовь оставались всего лишь теоретическими возможностями, не имевшими никакого отношения к реальному миру. Даже после того как его постигли шок и скорбь, достаточно сильные, чтобы рыдать от тоски по ночам, в его жизни, казалось, недоставало чего-то важного, словно он сбился с пути, но скоро опять выйдет на прямую дорогу, так что волноваться особенно не из-за чего.

Большинство привычных вещей совсем не изменились после похорон: счета продолжали поступать, Джону нужно было кормить, газон – стричь. Ему по-прежнему приходилось работать. Однажды, когда они накачались пивом, Чарли, его лучший друг и босс, спросил, каково это – потерять жену, и Майлз честно ответил, что совсем не ощущает потери. В его представлении Мисси вовсе не умерла, а скорее уехала с подругой на уик-энд, и оставила мужа присматривать за Джоной.

Шло время, и вместе с ним растворялось душевное онемение, к которому он уже привык. В его существование неумолимо вторгалась реальность. Но как бы Майлз ни хотел начать новую жизнь, он каждый раз обнаруживал, что всеми мыслями там, в прошлом, с Мисси. Все, казалось, напоминало о ней, особенно Джона, который с годами все больше походил на мать. Иногда, стоя в дверях и глядя на сына, которого только что уложил в кровать, Майлз видел знакомые черты жены.

И поспешно отворачивался, чтобы мальчик не увидел его слез. Но образ стоял перед глазами до самого утра. Он так любил смотреть на спящую Мисси: длинные каштановые волосы разметались по подушке, рука неизменно заведена за голову, губы слегка приоткрыты, грудь мерно вздымается. А ее запах… то, чего Майлз никогда не забудет. В первое рождественское утро после ее смерти, сидя в церкви, он уловил легкий аромат духов, которыми обычно пользовалась Мисси. Он вцепился в боль как утопающий – в соломинку, и баюкал ее, пока не кончилась служба.

Он дорожил и другими мелочами. Когда они еще только поженились, то часто ходили на ленч в маленький ресторанчик «Фред и Клара», напротив банка, где работала Мисси. Он был в стороне от шумных улиц, тихий, и уютная атмосфера каким-то образом заставляла их еще больше увериться в том, что между ними ничего и никогда не изменится.

После рождения Джоны они бывали там нечасто, но Майлз снова стал туда захаживать после смерти жены, словно в надежде обрести следы тех чувств, которые все еще таились в обшитых панелями стенах. Дома он тоже жил по установленным Мисси правилам. Как и она, делал покупки в бакалейной лавке вечером по четвергам. Поскольку рядом с домом Мисси выращивала томаты, Майлз сохранил все грядки. Мисси считала «Лизол» универсальным чистящим средством для кухни, и Майлз не видел причины пользоваться чем-то другим. Мисси всегда была рядом. Во всем, чем бы он ни занимался.

Но прошлой весной что-то изменилось. Неожиданно. И все же Майлз почувствовал это сразу. Направляясь в старую часть города, он поймал себя на том, что не сводит глаз с молодой пары, идущей по тротуару рука об руку. И на какое-то кратчайшее мгновение представил себя на месте мужчины, рядом с которым идет эта женщина. А если не она, значит, другая… которая полюбит не только его, но и Джону. Та, которая способна заставить его смеяться, с кем можно разделить бутылку вина за праздничным обедом, та, которую можно обнять, прижать к себе и тихо шептать нежности, после того как погашен свет…

Такая, как Мисси…

Всплывшее в памяти лицо мгновенно дало толчок угрызениям совести и сознанию вины, достаточно сильным, чтобы выбросить из головы молодую пару. Навсегда.

Вернее, так он тогда думал.

Позднее, той же ночью, лежа в постели, он снова вспомнил о них. И хотя угрызения совести и сознание вины вместе с ощущением собственного предательства никуда не делись, они уже были не так сильны, как прежде. И в этот момент Майлз понял, что сделан первый, хотя и крошечный, шаг к примирению с ужасной потерей.

Он начал приспосабливаться к новой реальности, сказав себе, что теперь стал вдовцом, и питать подобные чувства вполне естественно, и ни один человек его за это не осудит. Никто не ожидал, что остаток жизни он проведет в одиночестве. А за последние несколько месяцев друзья не раз предлагали устроить ему свидание. Кроме того, он знал, что Мисси хотела бы видеть его женатым. Однажды она так и сказала. Как большинство супружеских пар, они любили играть в игру «Что, если», и хотя никто из них не ожидал, что случится нечто ужасное, оба считали, что Джона не должен расти в неполной семье. Кроме того, это плохо для оставшегося в живых супруга. И все же, казалось, прошло слишком мало времени…

По мере того как тянулось лето, Майлза все чаще и настойчивее стали посещать мысли о том, чтобы найти себе женщину. Мисси по-прежнему была здесь, и всегда будет здесь… и все же Майлз стал более серьезно подумывать о той, с кем можно разделить жизнь. Глубокой ночью, укачивая Джону в кресле-качалке – единственное, чем можно было вывести его из очередного кошмара, – он все смелее мечтал об этом. И в его представлении действие всегда развивалось по одному сценарию. «Возможно, стоило бы найти», сменилось на «возможно, стоит найти», а потом и «следовало бы…». Но на этом месте, как бы он ни желал обратного, мысли возвращались к «возможно, нет смысла…».

Причина таилась в его спальне.

На полке в раздувшейся от бумаг картонной папке хранилось досье о гибели Мисси. То, которое он собрал сам за время, прошедшее с похорон. Майлз всегда держал папку здесь, чтобы не забыть, что случилось. Чтобы папка напоминала о деле, которое так и не было завершено.

Напоминала о его провале.

Через несколько минут, затушив сигарету о перила и войдя в дом, Майлз налил себе кофе и отправился к сыну. Заглянув в комнату, он увидел, что Джона еще спит. Вот и хорошо, у него есть немного времени.

Майлз пошел в ванную и включил душ. Прежде чем пошла вода, в трубе что-то долго шипело и шуршало. Майлз вымылся, побрился, почистил зубы, провел расческой по волосам, снова заметив, что их вроде бы стало меньше, чем прежде. Но сейчас не до этого!

Он поспешно натянул форменный мундир и пристегнул кобуру, хранившуюся обычно в сейфе над дверью спальни. В комнате Джоны послышались обычные утренние шорохи. На этот раз, когда Майлз зашел, мальчик глянул на отца припухшими со сна глазами. Он все еще сидел в кровати. Лицо недовольное, волосы растрепаны: очевидно, проснулся не более пяти минут назад.

– Доброе утро, чемпион! – улыбнулся отец.

Джона, как в замедленной съемке, приподнял голову.

– Привет, па.

– Готов к завтраку?

Джона потянулся и громко зевнул.

– А блинчики можно?

– Как насчет вафель? Мы немного опаздываем.

Джона поспешно схватил штанишки, выложенные Майлзом из шкафа еще накануне.

– Ты каждое утро это твердишь.

– А ты каждое утро опаздываешь, – пожал плечами Майлз.

– Тогда буди меня раньше.

– У меня идея получше: почему бы тебе не идти спать, когда велено?

– Но тогда я еще не устаю. Я устаю только по утрам.

– Добро пожаловать в клуб.

– Что?

– Не важно, – отмахнулся Майлз и, показав на ванную, добавил: – Не забудь причесаться, когда оденешься.

– Не забуду, – пообещал Джона.

Все как всегда… как каждое утро.

Майлз сунул вафли в тостер и налил себе еще чашку кофе. К тому времени как Джона оделся и вошел в кухню, вафли лежали на тарелке, рядом с которой стоял стакан молока. Майлз уже намазал их маслом, но Джона любил сам добавлять сироп по вкусу. Майлз принялся за свои вафли, и несколько минут в комнате царила тишина. Судя по виду, Джона все еще пребывал в собственном крошечном мирке, и хотя Майлзу нужно было с ним поговорить, он решил подождать.

Через несколько минут дружелюбного молчания Майлз наконец откашлялся.

– Как дела в школе?

– По-моему, нормально.

Вопрос тоже был частью обычного ритуала. Майлз всегда спрашивал, как дела в школе, Джона неизменно отвечал, что все нормально. Но утром, складывая рюкзачок сына, Майлз нашел записку от учительницы, просившей, если возможно, встретиться с ней сегодня. Судя по тону письма, речь шла о чем-то более серьезном, чем обычный разговор учителя с родителем.

– Как твои занятия? Хорошо учишься?

– Угу, – промычал Джона.

– А учительница тебе нравится?

Джона, продолжая жевать, кивнул:

– Угу.

Майлз подождал, не добавит ли сын что-то еще, но мальчик молчал. Майлз придвинулся поближе.

– Почему же ты ничего не сказал о записке?

– Какой записке? – удивился сын.

– Той, что я нашел у тебя в рюкзаке. Которую ты должен был показать мне.

Джона снова пожал плечами:

– Наверное, я забыл.

– Как можно такое забыть?

– Не знаю.

– Может, тогда знаешь, почему она хочет меня видеть?

– Н-нет, – нерешительно пробормотал Джона, и Майлз сразу понял, что он говорит неправду.

– Сын, у тебя неприятности в школе?

Джона моргнул и поднял глаза. Отец обращался к нему именно таким образом, если мальчик делал что-то дурное.

– Нет, па. Честное слово. Я никогда бы не стал озорничать.

– В таком случае что означает эта записка?

– Не знаю.

– А ты подумай.

Джона заерзал на стуле, отлично сознавая, что терпение отца на исходе.

– Ну… кажется, у меня небольшие неприятности с одной работой…

– Ты же сказал, что в школе все в порядке.

– Так оно и есть. И мисс Эндрюс правда хорошая, и все такое, и мне там нравится, – выпалил Джона и, помолчав, промямлил: – Просто иногда я не понимаю, что происходит на занятиях.

– Поэтому ты и ходишь в школу. Чтобы учиться.

– Знаю, – вздохнул Джона, – но в прошлом году, с мисс Хейс, было лучше. А эта дает очень сложные задания. Некоторые у меня не получаются.

Бедняга выглядел одновременно смущенным и испуганным.

Майлз положил руку на плечо сына.

– Почему ты не рассказал мне обо всем?

Джона долго молчал.

– Не хотел, чтобы ты на меня сердился, – выдавил он наконец.

После завтрака, убедившись, что Джона готов к выходу, Майлз помог ему надеть рюкзак и повел к двери.

Из-за неприятного разговора мальчик был непривычно молчалив. Майлз нагнулся и поцеловал его в щеку.

– Не волнуйся насчет сегодняшнего разговора с учительницей. Все будет хорошо, слышишь?

– Ладно, – буркнул Джона.

– И не забывай, что я заеду за тобой, так что в автобус не садись.

– Ладно, – повторил мальчик.

– Я люблю тебя, парень.

– И я тебя тоже, па.

Майлз проводил взглядом идущего к автобусной остановке сына. Вот Мисси в отличие от него вряд ли удивилась бы случившемуся. Мисси уже знала бы, что у Джоны неприятности в школе. Она никогда не обходила вниманием подобные проблемы.

Мисси всегда умела обо всем позаботиться…

Глава 2

Вечером, накануне встречи с Майлзом Райаном, Сара Эндрюс прогуливалась по исторической части Нью-Берна, изо всех сил стараясь не торопиться. И хотя неплохо было бы ускорить шаг – она стала приверженцем бега трусцой с тех пор, как перебралась сюда, – все же делать этого не хотелось. Всякий раз, выходя из дома, она обнаруживала что-то новое, заставлявшее ее останавливаться и смотреть во все глаза.

Нью-Берн, основанный в 1710 году, был расположен на берегах рек Трент и Ньюс. Второй старейший город штата, он был когда-то столицей, и именно здесь находился дворец Трайон, резиденция колониального губернатора. Уничтоженный пожаром 1798 года, дворец был восстановлен в 1954-м вместе с поразительными по красоте и изысканности южными садами, где каждую весну цвели тюльпаны и азалии, а осенью – хризантемы. Впервые придя сюда, Сара долго бродила по садам. Даже тогда, в межсезонье, она поняла, что лучше всего жить где-то поблизости, чтобы каждый день проходить мимо садовых ворот.

И сняла небольшую квартирку на Мидл-стрит, в нескольких кварталах от дворца, в самом сердце старого города. Попасть в квартиру можно было, поднявшись по лестнице. Неподалеку располагалась аптека, где в 1898 году Калеб Брэдем впервые представил своим посетителям новый напиток, известный теперь как «пепси-кола». За углом находилась епископальная церковь – величественное кирпичное сооружение, затененное высокими магнолиями. Впервые его двери открылись в 1718 году. Выйдя на прогулку, Сара миновала оба здания по пути к Франт-стрит, улице старинных особняков, стоявших здесь вот уже более двухсот лет.

Но больше всего ее восхищало то, что большинство домов были тщательно отреставрированы за последние пятьдесят лет. Здание за зданием. В отличие от Уильямсберга штат Виргиния, который был восстановлен в основном благодаря гранту Фонда Рокфеллера, Нью-Берн обратился к своим гражданам, и они откликнулись. Такое чувство общности влекло сюда ее родителей четырьмя годами раньше. Сама же Сара ничего не знала о Нью-Берне, пока не перебралась в город в прошлом июне.

Продолжая путь, она невольно отмечала, как сильно отличается Нью-Берн от Балтимора, штат Мэриленд, где она родилась и выросла, где жила до переезда сюда. Балтимор, имеющий свою богатую историю, прежде всего был большим городом, а Нью-Берн – небольшим южным городком, относительно уединенным и не собиравшимся подлаживаться под все убыстряющийся ритм современной жизни. Здесь люди приветственно махали руками, встречая Сару на улицах, и любой вопрос требовал медленного, обстоятельного ответа, обычно пересыпанного упоминаниями о людях или событиях, совершенно Саре неведомых, словно все здесь были родственниками. Это казалось довольно милым, но иногда доводило до исступления.

Ее родители переехали сюда, потому что отец согласился принять должность руководителя в медицинском центре округа Крейвен.

После развода дочери они стали настаивать на ее переезде сюда. Хорошо зная свою мать, Сара оттянула решение на год.

Не то чтобы она не любила мать, но иногда та… скажем, удивительно умела вытягивать энергию из окружающих. Все же ради собственного спокойствия Сара послушалась совета родителей, и пока что, слава Богу, не пожалела. Здешняя жизнь прекрасно ей подходила, но каким бы очаровательным ни был городок, она все же не могла представить, что останется здесь навсегда.

Сара сразу поняла, что Нью-Берн не для одиночек. Здесь практически не было мест и возможностей для нового знакомства, да и ее ровесники-мужчины почти все были женаты и имели детей, а следовательно, одинокая женщина не вписывалась в их круг и компании. Особенно та, которая недавно развелась и была здесь новичком.

Однако это место идеально подходило для того, чтобы растить детей, и иногда Саре нравилось представлять, что бы было, сложись ее жизнь иначе. Девушкой она всегда считала, что ее будущее – замужество, дети, дом, добрые соседи, которые собираются у себя во дворах по пятничным вечерам, после окончания рабочей недели. Именно таким было ее детство, именно так ей хотелось жить всегда. Но она уже поняла, что мечты редко сбываются.

Встретив Майкла, она первое время пребывала в полной уверенности, что их ждет только счастье. Сара вот-вот должна была получить учительский диплом. Майкл только что сдал экзамены на степень магистра в области делового администрирования. Его семья потомственных банкиров, одна из самых известных в Балтиморе, была очень богата и держалась тесным кланом. Именно такие семьи заседают в советах директоров различных корпораций и являются членами закрытых клубов. Но Майкл, казалось, игнорировал семейные ценности, хотя и считался завидной партией. Стоило ему войти в комнату, как головы присутствующих поворачивались к двери, и хотя Майкл знал, что происходит, все же одним из трогательных его качеств было умение делать вид, будто мнение окружающих его совершенно не волнует.

Ключевым выражением, конечно, тут было «делать вид».

Сара, как все ее подруги, знала, кто он такой, но когда на вечеринке он подошел к ней, очень удивилась. Между ними мгновенно возникло притяжение. Короткий разговор привел к длинной беседе за кофе, а потом и к ужину. Вскоре они стали постоянно встречаться, и Сара влюбилась. Через год Майкл сделал предложение.

Ее мать была в восторге. Но отец лишь коротко пожелал дочери счастья. Может, заподозрил что-то, может, достаточно долго жил на этом свете, чтобы знать: волшебные сказки редко сбываются в этом жестоком мире. Как бы там ни было, он ничего не сказал дочери, и, по правде говоря, тогда Сара была не в том состоянии, чтобы выслушивать чьи-то опасения. Да и все было хорошо… кроме одного: Майкл попросил ее подписать брачный контракт, объяснив, что на этом настаивает его семья. Но хотя он всеми силами старался свалить вину на родителей, Сара невольно заподозрила, что, если бы не их требования, Майкл сделал бы это по собственной воле. И тем не менее все подписала. В тот же вечер родители Майкла устроили пышную помолвку, объявив о предстоящей свадьбе.

Через семь месяцев Сара и Майкл поженились. Провели медовый месяц в Греции и Турции, а вернувшись домой, поселились в двух кварталах от дома родителей Майкла. Хотя Сара могла и не работать, она все же начала преподавать во втором классе начальной школы. Майкл, к удивлению всех, поддержал ее решение. Но тогда это было типично для их отношений. В первые два года супружеской жизни все казалось идеальным. Они с Майклом проводили в постели чуть не все уик-энды, болтали, занимались любовью, и он признавался, что мечтает когда-нибудь заняться большой политикой. У них оказался большой круг друзей, в основном старых приятелей Майкла, с которыми всегда можно было устроить вечеринку или поехать за город. Оставшееся свободное время они проводили в Вашингтоне: бродили по музеям, бывали в театрах, гуляли среди памятников на бульваре Кэпитол-Молл. Именно здесь, стоя в мраморном зале мемориала Линкольна, Майкл сказал, что хочет детей. Не успели слова слететь с его губ, как Сара бросилась ему на шею, зная, что ничто, сказанное им, не сможет сделать ее счастливее.

Кто сможет объяснить, что случилось потом?

Прошло несколько месяцев после того блаженного дня, но Сара никак не могла забеременеть. Доктор велел ей не волноваться и добавил, что иногда это случается не сразу, особенно если резко бросить принимать противозачаточные таблетки. И предложил прийти к нему еще раз, если проблема не разрешится.

Проблема не разрешилась, и доктор назначил анализы. Несколько дней спустя она снова пришла и при одном взгляде на лицо доктора поняла: что-то неладно.

Именно тогда она узнала, что бесплодна.

А через неделю Сара и Майкл крупно повздорили. Майкл не вернулся домой с работы, а она металась по дому, гадая, почему муж не позвонил, и представляя себе различные ужасы, которые могли с ним случиться. К тому времени, когда он вернулся домой, она уже была вне себя. А Майкл напился.

Она услышала единственное объяснение: «Я не твоя собственность». С этой фразы все и началось. И покатилось, как лавина с горы. В тот момент они наговорили друг другу множество гадостей, о которых Сара пожалела позднее. Майкл извинялся и горячо уверял, что его чувства к ней не изменились.

– Все будет хорошо, – обещал он. – Мы сумеем пройти через это.

Но к несчастью, отношения становились все хуже и хуже. С каждым месяцем споры учащались, а пропасть между супругами становилась все шире. Как-то, когда Сара предложила усыновить ребенка, Майкл попросту отмахнулся, заявив, что его родители никогда этого не допустят.

В глубине души Сара сознавала, что в ту ночь их будущая разлука стала неотвратимой. И дело было не в его словах. И не в том, что он принял сторону родителей. Майкла выдало выражение лица. Он словно давал понять, что считает эту проблему только ее собственной. Не их общей.

Менее чем через неделю Сара нашла Майкла в гостиной со стаканом виски в руке. Судя по мутному взгляду мужа, она предположила, что это уже не первая порция. Майкл тут же перешел к делу, заявив, что хочет развода, и уверен, что она его поймет. К концу его речи Сара потеряла способность что-то отвечать. Впрочем, ей этого и не хотелось.

Их брак умер, не продлившись и трех лет. Саре было двадцать семь.

Следующий год прошел как в тумане. Все жаждали узнать, что произошло. Но Сара рассказала правду только родным.

– Не сошлись характерами, – упорно повторяла она любопытным.

Она продолжала учительствовать, но только потому, что не знала, как быть дальше. Два часа в неделю она проводила с Сильвией, прекрасной женщиной, консультантом по семейным проблемам. Когда та рекомендовала группу поддержки, Сара посетила несколько собраний. В основном не высказывалась, а слушала и вроде бы ощущала, что ей становится легче. Но иногда, сидя одна в своей маленькой квартирке, часами плакала, сознавая, в какой невыносимой ситуации оказалась. В один из самых тяжких моментов она даже стала подумывать о самоубийстве, хотя ни консультант, ни родные об этом не знали. Именно тогда Сара поняла: нужно уехать из Балтимора и начать новую жизнь там, где ее не будут преследовать мучительные воспоминания. Там, где она никогда не бывала раньше.

И теперь, проходя по улицам Нью-Берна, Сара делала все возможное, чтобы оставить прошлое позади и двигаться дальше. Иногда приходилось бороться с собой, но все было далеко не так плохо, как вначале. Родители по-своему поддерживали ее: отец молчал, не касаясь болезненной темы, мать подсовывала вырезки из медицинских журналов о последних достижениях гинекологии. Но истинным спасителем оказался ее брат Брайан, тогда еще не уехавший учиться в Университет Северной Каролины.

Как большинство юношей его возраста, он казался рассеянным и отчужденным, но на самом деле был самым внимательным и чутким слушателем. И всегда находился рядом, когда ей необходимо было выговориться. Теперь Сара очень по нему скучала. Они всегда были близки, младший брат и старшая сестра, которая помогала менять ему пеленки и памперсы и кормила, когда позволяла мать. Позже, когда он ходил в школу, Сара вместе с ним делала домашние задания, и именно в то время поняла, что хочет стать учительницей.

Это решение было единственным, о котором она никогда не жалела. Сара любила свою профессию. Любила работать с детьми. Каждый раз, входя в новый класс и видя, как тридцать пар глаз выжидающе смотрят на нее, она понимала, что правильно выбрала профессию. Вначале, как большинство молодых учителей, она была идеалисткой, предполагая, что любой ребенок проникнется к ней любовью, если сильно постараться. Как ни грустно, но с тех пор она успела усвоить, что это попросту невозможно. Некоторые дети, по каким-то своим причинам, замыкались в себе, не слыша то, что говорила Сара, как бы упорно ни пыталась до них достучаться. И это было самой неприятной частью ее работы, единственной, из-за которой она не спала по ночам. Но попыток не оставляла.

Сара вытерла пот со лба, радуясь, что воздух постепенно становится прохладнее. Солнце опустилось ниже над горизонтом, а по земле протянулись длинные тени.

Когда она проходила мимо пожарного депо, двое пожарных, сидевших у ворот на садовых стульях, кивнули ей.

Сара улыбнулась. Пожары в этом городе случались крайне редко. Она видела этих людей каждый день, на одном и том же месте, вот уже в течение четырех месяцев.

Нью-Берн…

С тех пор как она приехала сюда, ее жизнь отличалась странной простотой. И хотя временами ей не хватало энергетики большого города, нужно признать, что размеренное существование имеет свои преимущества.

Летом Сара часто бродила по антикварным магазинчикам или просто любовалась яхтами, стоявшими на якоре за «Шератоном». Даже сейчас, когда занятия снова начались, она никуда не спешила. Работала, гуляла, иногда заходила к родителям, но большинство вечеров проводила одна. Слушала классическую музыку и переписывала планы уроков, которые привезла из Балтимора. И это ее вполне устраивало.

Поскольку в школе она была новенькой, ее планы все еще требовали небольшой доработки. Она обнаружила, что в основных предметах многие ученики продвинулись не так далеко, как ожидалось. Пришлось немного скорректировать планы и включить больше дополнительной работы. Впрочем, она ничему не удивлялась: каждая школа работала по-своему. Но к концу года учеников необходимо подтянуть. Один мальчик особенно ее беспокоил.

Джона Райан.

Славный малыш, застенчивый и скромный. Именно такого очень легко просмотреть. В первый день занятий он сидел в последнем ряду и вежливо отвечал на вопросы. Но работа в Балтиморе приучила ее не выпускать подобных детей из виду. Иногда их застенчивость ничего не означала. Иногда означала, что они что-то пытаются скрыть. Попросив класс сдать первые задания, она мысленно велела себе тщательно проверить его работу. Волновалась она, как выяснилось, не зря.

Детям было задано написать несколько строк о том, как они провели лето, – верный способ выяснить уровень грамотности в классе. В большинстве работ оказался обычный набор фраз, пестревших ошибками и незавершенными мыслями, изложенными плохим почерком. Но Джона выделялся из всех хотя бы потому, что не сделал то, о чем она просила. Написал свое имя в верхнем правом углу, но вместо сочинения нарисовал себя стоявшим в маленькой лодке с удочкой в руке. Когда она спросила, почему он не выполнил задание, Джона объяснил, что миссис Хейс всегда позволяла ему рисовать, потому что «он не слишком хорошо пишет».

В голове у Сары немедленно завыли тревожные сирены. Она улыбнулась и наклонилась к нему ближе.

– Можешь показать?

Джона нерешительно кивнул.

Пока остальные перешли к другому заданию, Сара наблюдала за честными стараниями Джоны. И быстро поняла, что это бессмысленно: Джона не умеет писать. Чуть позже она обнаружила, что он едва читает, да и в арифметике смыслит не многим лучше. Если бы ей предложили угадать, в каком он классе, она подумала бы, что Джона еще ходит в детский сад.

Первой ее мыслью было, что у мальчика нечто вроде дислексии. Но проведя с ним неделю, она уверилась, что это не так. Он не путал буквы и слова, понимал все, что ему говорили. Как только она показывала, как нужно делать правильно, он быстро все перенимал. Очевидно, его проблема крылась в том, что он ни разу не делал домашние задания, так как учителя этого не требовали.

Сара стала расспрашивать коллег и узнала о матери Джоны. Хотя она и сочувствовала мальчику, все же понимала, что нельзя позволять Джоне бездельничать, как это делали прежние, добросердечные учителя. Такое отношение только вредит мальчику. Но в то же время она не могла уделять ему необходимое внимание, поскольку в классе было еще двадцать девять учеников. Поэтому Сара и решила встретиться с отцом Джоны, рассказать обо всем в надежде, что они смогут найти выход из создавшегося положения.

Она слышала о Майлзе Райане.

Не слишком много, но знала, что люди по большей части любили и уважали его, и, главное, он трогательно заботился о сыне. И это было прекрасно. Проработав в школе совсем недолго, она, однако, не раз видела родителей, абсолютно равнодушных к собственным детям, считавших их скорее бременем, чем благословением. Встречались также родители, уверенные в том, что их ребенок – само совершенство. И с теми, и с другими было невозможно разговаривать. Но люди говорили, что Майлз Райан не таков.

На следующем перекрестке Сара замедлила шаг, ожидая, пока проедут машины. Перешла улицу, помахала продавцу за аптечным прилавком и захватила почту, прежде чем подняться к себе. Открыла дверь, наскоро просмотрела почту и положила на столик у двери.

Прошла на кухню, налила себе стакан воды со льдом и отнесла в спальню, где разделась, небрежно кидая вещи на вешалку и нетерпеливо ожидая мгновения, когда можно будет встать под холодный душ. Но тут ее внимание привлек мигающий индикатор автоответчика. Сара нажала на кнопку и услышала голос матери. Та приглашала дочь в гости, даже не спросив, есть ли у той другие дела. В материнском голосе, как всегда, звучало легкое беспокойство.

На тумбочке, рядом с автоответчиком, стояло фото семьи Сары: Морин и Ларри в середине, Сара и Брайан по бокам.

Раздался щелчок. Очередное сообщение от матери.

– Я думала, ты уже дома… надеюсь все в порядке…

Придет ли она? Есть у нее настроение?

Почему бы нет? Все равно свободного времени у нее много.

Майлз Райан ехал по Мэдем-Мурз-лейн – узкой извилистой дороге, идущей вдоль реки Трент и Брайс-Крик, из старой части Нью-Берна в Поллоксвилль, маленький поселок в двенадцати милях к югу отсюда. Названная в честь женщины, которая когда-то содержала один из самых знаменитых борделей в Северной Каролине, дорога проходила мимо бывшей мэрии и могилы Доббса Спайта, героя-южанина, подписавшего Декларацию независимости. Во время Гражданской войны солдаты-северяне выкопали скелет Спайта и повесили череп на железных воротах как предостережение гражданам города не сопротивляться оккупации. В детстве Майлз, наслушавшись подобных историй, боялся и близко подходить к этому месту.

Несмотря на красоту и относительную уединенность, дорога была небезопасна для детей. Тяжелые, доверху груженные лесовозы ревели на ней день и ночь, а водители не имели привычки сбрасывать скорость на поворотах. Как владелец дома, стоявшего неподалеку от дороги, Майлз годами пытался официально снизить пределы скорости.

И никто, кроме Мисси, его не слушал.

Дорога всегда наводила его на мысли о жене.

Майлз щелчком выбил из пачки очередную сигарету, закурил и опустил стекло. В машину ворвался теплый воздух, а в голове у Майлза снова стал прокручиваться фильм, простые кадры их совместной жизни. Но как всегда, эти кадры неизменно заканчивались их последним днем.

Какая грустная ирония заключалась в том, что его не было дома в то воскресенье! Майлз отправился на рыбалку с Чарли Кертисом. В то утро он выехал пораньше, и хотя оба они наловили дорадо, все же умилостивить жену не удалось. Мисси с перепачканным лицом немедленно подбоченилась и окинула мужа яростным взглядом. Правда, ничего не сказала. Да и зачем? Достаточно было одного взгляда.

На следующий день из Атланты должен был приехать ее брат с женой, и Мисси с самого утра готовила дом к приему гостей. Джона лежал в постели с гриппом, что отнюдь не облегчало ей жизнь: приходилось заботиться и о больном сыне. Но не это все, а сам Майлз был причиной ее гнева. Хотя она вроде бы и не возражала против его похода на рыбалку, но все же попросила мужа навести в субботу порядок во дворе, чтобы не волноваться хотя бы об этом. Однако в субботу пришлось работать, и вместо того чтобы позвонить Чарли и извиниться, Майлз предпочел все равно отправиться на рыбалку. Чарли весь день издевался над ним из-за этого, предрекая, что сегодняшнюю ночь он проведет на диване. И Майлз знал, что Чарли, возможно, прав. Но двор – двором, а рыбалка – рыбалкой, и Майлз мог бы поклясться, что шурину и невестке совершенно безразлично, есть ли на участке пара лишних сорняков.

Кроме того, он уверял себя, что все сделает, когда вернется. И честно в это верил. Он не собирался проводить на реке целый день, но, как обычно, одно цеплялось за другое, и он потерял счет времени. Все же Майлз успел заготовить речь: «Не волнуйся, я все сделаю, даже если придется работать всю ночь при свете фонарика».

Все могло бы сработать, расскажи он ей о своих планах, перед тем как утром выскользнуть из постели. Но он этого не сделал, и к тому времени как вернулся домой, Мисси уже почти все прополола. Газоны были подстрижены, ограда дорожки подправлена, и она еще обсадила почтовый ящик анютиными глазками. Должно быть, на это ушло немало времени, и теперь эпитет «рассерженная» далеко не отражал ее состояние. Даже «взбешенной» было недостаточно. Сейчас она была чем-то средним между зажженной спичкой и разгоревшимся лесным пожаром. И Майлз это понимал. Он уже видел подобное выражение лица Мисси… несколько раз, за все годы их супружеской жизни.

И сразу понял, что грянет буря.

– Послушай, солнышко, – покорно пробормотал он, – прости, что опоздал. Мы с Чарли немного забылись.

И как раз когда он уже был готов начать речь, Мисси повернулась к нему спиной и бросила:

– Пойду побегаю. Надеюсь, ты закончишь работу.

Она хотела очистить от травы дорожки: подъездную и перед крыльцом. На газоне стоял садовый вентилятор.

Майлз счел за лучшее промолчать.

Мисси ушла переодеваться, а Майлз вынул из багажника переносной холодильник и принес на кухню. Он все еще выкладывал дорадо в морозилку, когда из спальни вышла Мисси.

– Я убирал рыбу… – начал он, но Мисси скрипнула зубами:

– Как насчет того, чтобы выполнить мою просьбу?

– Я обязательно сделаю, просто позволь мне закончить, чтобы рыба не испортилась.

Мисси закатила глаза к небу.