Именем Корпорации! Романов Марк

Глава 11

Ты знаешь, в чём твоё счастье? Ну ты-то точно это знаешь, как же иначе. Каноны и правила осчастливливания тебе прививают с рождения. Ты ещё не успел как следует обсохнуть, не понял, куда делась тёплая мамкина утроба, а тебя уже маркируют, клеймят такой незатейливой меточкой с данными и параметрами. И тут же, вместе с новым миром, на тебя падают долги, обязанности и правила.

Пока ты мал, тебе надо слушаться воспитателей или родителей, а лучше слушаться всех и сразу, не перечить ради сохранности своей ауры, рёбер и взаимопонимания с грустным богом, который терпел, терпит и нам завещал подобное.

Подрастая, ты уже начинаешь ставить свои цели, и вот тут к долгам и обязанностям прибавляются желания и амбиции. Хочется и того, и этого, и ещё вот того и вот этого. А нету. Всего, что хотелось бы, никогда нету. Ибо даже у детей самых обеспеченных родителей всегда нет именно того, что приносило бы им счастье.

Интересно устроен мир, не правда ли? Чтобы тебе ни дали, ты всегда считаешь себя обделённым. Деньги, власть, еда, женщины, мужчины, свобода – всего лишь параметры, задаваемые нами самими себе же.

Если ты умеешь драться, ты для кого-то хулиган и забияка. Если нет, ты становишься сосунком и сопляком. Если ты красив и успешен, ты продал душу дьяволу за внимание противоположного пола и взлёт карьеры. А если ты никому никогда не нравился в юности, ты получаешь снисходительное определение умницы и порядочного человека с кучей талантов, но совершенно неприспособленного к реальной жизни.

И что это – реальная жизнь? Работа, путешествия, дети и дом, или же, всё-таки, то, что ты сам хочешь сделать для себя реальностью?

В твоей реальной жизни всегда нет именно того, что раскрасило бы её в яркие цвета. И ты бежишь, гонишься, опережаешь, стремишься, быстрее, быстрее, быстрее…

Но лишь сдыхая перед финишем, сжимая в дрожащих руках самое заветное своё желание, ты внезапно осознаешь, что оно тебе не нужно. Всё, чего ты хочешь теперь, это просто жить.

Я хочу жить, Док.

Как часто ты слышал эти слова? люди отдавали тебе города и казну небольшой колонии за право просто дышать и гадить под себя хотя бы ещё несколько лет. Они все хотят жить исключительно перед самой смертью. Как будто простые желания испражняться или переваривать безвкусную кашу в лазарете линейного крейсера «Братислав» становятся для них источником искомого счастья только в этот момент.

Memento mori. «Помни о смерти», как чувственно подметили древние философы ещё во времена латыни, умершей вместе с тем самым моментом.

Наверное, во времена тех замызганных, небритых и явственно недоразвитых людей, как считается в наше время, для них было куда важнее не забыть о смерти, не пропустить её за обедом или просто не заставлять старушку долго ждать под дверью.

Сегодня, во времена Корпораций, Комитета и путешествий в один шаг между планетами нам вовсе не нужно думать о том, сколько ещё простоит под стенами корабельного лазарета Безносая.

Люди хотели жить тогда, они хотят жить сейчас, и всегда, неизменно, узнают о том, что были счастливы исключительно перед смертью. Счастье – это осознание. Способность самостоятельно ходить и говорить, жить и выбирать смерть, принимать решения и совершать поступки. Свой выбор и своя ответственность за него. Счастье – это осознанное решение помочь или отказать, выбросить или подобрать, отвернуться или остаться.

Счастье одного живущего человека никогда не сможет стать счастьем для кого-либо другого.

Нереализованные амбиции, желания и мечты поколений, в чём все сошедшие с дистанции способностей воплощения видели своё счастье, должны оставаться с теми, кто очень хотел, да не смог.

Ты родился, я поздравляю тебя с этим. И всё, что у тебя есть теперь для реализации своего счастливого абонемента, это исключительно твоя жизнь. Да, тебе дали её. Но дали не взаймы, дали для личного пользования, выполнив минимальный долг перед обществом и одарив его, это общество, новым членом, составляющей частицей и винтиком системы.

Или же выплюнув в мир очередного гения, чьи способности настолько узко специализированны и востребованы, что он становится заложником того самого общества, которому обязан детством и рождением пополам с образованием и подачкой пособия на бедность.

Видишь, гений, ты снова кому-то должен.

А вот в резерве исключительно твоя жизнь. Это единственное, что тебе подарили, и единственное, что, как мы видим, тебе не принадлежит среди вороха обязанностей и долженствований.

А древние греки были неправы, напоминая себе о смерти. Хотя, если тебя заинтересует этот философский вопрос более глубоко, ты сможешь отыскать определение и трактовку выше упомянутого выражения.

Древние люди призывали не забывать о смерти, чтобы каждый твой вздох и каждый шаг были наполнены жизнью.

Тебе ли не знать, что никогда не угадаешь, где тебя накроет, да, доктор Гриффин?

– Доктор Гриффин, доктор Гриффин!

Голос был ему знаком, но казался пропущенным через синтезатор звуковых колебаний, постоянно пропадающим из эфира, обрывающимся в канале передачи.

– Док, это я, Бо Ваняски…

Голос пропал на какое-то время, но потом снова появился, обращаясь уже к кому-то другому:

– Хеллер, я вообще не в курсе, что делать. Ты где его оставил?

– Дома, – как-то потеряно ответил другой голос первому.

– И зачем он пошёл сюда?

– В доме Хеллера кончилось спиртное, – неожиданно чётко и членораздельно произнёс Гриффин, так и не открывая глаз. Он помнил. Помнил, как выспался в кресле, разбуженный часто снившимся ему кошмаром.

Он тратит все силы на прыжки, меняется телами с курьером, который должен отправить его оболочку простым рейсом подальше, забирает её на первой же стоянке, когда пассажиров ненадолго выводят из криосна.

Полёты, падение, свистящие звуки разгерметизации его корабля… и мысль, опять одна и та же мысль, которая проникала в его сознание даже во сне, сковывала движения, наполняла пространство обречённостью и безысходностью попыток удрать из-под крыла кураторов:

«Они знали, они всегда знают. Нашли судно, вывели из строя».

После этого Гриффин чувствовал, как он наполняется тяжёлым ощущением бесполезности. Себя, своих побегов, своей жизни, своего мастерства.

Он был жалок и беспомощен, загнан в угол псами Корпорации, истрёпан и обессилен её постоянным контролем над собой, вымотан бесконечными проверками лояльности.

Память…

– Доктор Эл Джей Гриффин, как ваше полное имя?

– Льюис Джероми, ваша честь.

– Доктор Гриффин, вы переводитесь в новый корпус на должность штатного работника по подготовке сотрудников к лояльному отношению к Корпорации. В ваши обязанности будет входить оценка эмоционального состояния предполагаемых сотрудников, очищение травмирующих или разрушающих блоков памяти уже действующих работников, корректировка поведения агентов и пожизненный контроль за вашими пациентами.

– Да, ваша честь.

– Доктор Гриффин, как вы понимаете, для вступления в новую должность вы должны сами уничтожить этот разговор в вашей памяти. Как краткосрочной, так и в долгосрочной, оставив исключительно осознание себя в новой должности. Цели, методы и алгоритмы не должны быть затронуты. Отныне вы тот, кто делает нашу жизнь лучше по собственной воле.

– Да, ваша честь.

– Теперь ваше имя Льюис Джероми Гриффин, должность – штатный оператор медицинского корпуса Корпорации. У вас есть вопросы?

– Да, ваша честь. Могу ли я совмещать свои прямые обязанности с прошлой должностью штатного врача Корпорации?

– Думаете, вы сможете, Гриффин?

– А если смогу?

– Хорошо, совмещайте. Если, конечно, вы вспомните этот разговор, который вам было приказано стереть, как и моё согласие на вашу предполагаемую деятельность.

– Да он же пьян! – в голосе Хеллера послышалась паника и отчаяние. – Мертвецки пьян, святые купола!

– Пока ещё не совсем, – рассеянно произнёс Ваняски, сдвинув рыжие брови. Бо имел огромный опыт обращения с пьяными. В его детстве и юности жизнь дарила Бо исключительно подлянки, подставы и неприятности, что и привело его на самое дно Дале, куда опускались гружёные спиртным выполоски общества.

Гриффину было всё равно. В какой-то незримый момент ему внезапно стало наплевать на всё, что с ним происходит. Умрёт ли он сейчас от отравления алкалоидами или протянет ещё немного. Стошнит ли его лёжа, и он захлебнётся рвотными массами. А, может, он встанет, поскользнётся и сломает себе шею. Или его притащат обратно в воняющий живым трупом дом Хеллера, где Гриффину предстоит пытаться имитировать спасение заживо разлагающегося любовника хозяина дома.

Плевать. Плевать на всё. Надоело, до смерти надоело. Да, до той самой, о которой ему рассказывал какой-то голос в мире грёз и фантазий, ехидно читающий доктору лекцию о счастье и жизни, пока этот чёртов рыжий Бо не вытащил его из уютного мирка умирания.

«Зачем? – вяло думал Гриффин, покачиваясь на волнах беспамятства, – кому это, к чёрту, надо? Неужели непонятно, что я сломался, сдулся, потерял квалификацию? Как же вы меня все достали, кто бы знал… это ваше нытьё, жалобы, трясущиеся ручки, жажда жизни, стремление не упустить шанса, никчёмные попытки цепляться за исчезающую надежду. „Док, помоги, Док, спаси!“ тьфу, блядь. А я не бог, я не воскрешаю, я непонятное упадочное хуйло, растерявшее остатки самоуважения к самому себе, которому приходится работать богом для тех, от кого этот бог уже отвернулся».

Гриффин почувствовал, что по щекам медленно ползут две крошечные слезинки. Мускулатура лица оставалась неподвижной, будто окаменевшей, глаза отказывались открываться и возвращать доктора в реальность окружающих декораций.

«Ваше время жизни – это всё, что у вас есть, а вы, идиоты, тратите его, вкладывая ресурсы, в непонятное мутное дерьмо, гордо называемое стремлением к лучшей жизни. Да вы, блядь, и худшую сохранить неспособны. А я… я напился, да. Вот так вот, бездарно и безнравственно, отказываясь пытаться помогать этому полудохлому задроту и его религиозной шайке. Да, я предал основной закон врача, я спасовал, я, чёрт возьми, устал быть богом, я хочу жить человеком. Боже, как же я устал… надо было разбиться в костный хлам, в шлак, растереться в космическую пыль, но я испугался. Я даже убить себя не смог, несчастный трус. Трус и беглец, которому не хватило ума соскочить качественно и не хватило ума сдохнуть окончательно. Слабак, ничтожество и бесполезный кусок дерьма.

Льюис Джероми Гриффин, ты чмо».

– О чём это он? – послышался голос Хеллера, пыхтящего и отдувающегося в процессе перетаскивания тела Гриффина прочь от ночного бара.

– Да хер его знает, – отмахнулся Бо. – Допился до чертей, видимо.

Гриффин мерно покачивался в руках мужчин, стараясь не расплескать содержимое желудка им на ботинки при каждом толчке. Он думал о том, кто он есть и кем был. Со вторым были проблемы, так как Гриффин имел серьёзные основания вообще не считать себя доктором, а ничего другого он не помнил. Но он же, как ни странно, отлично понимал, что память – это и есть душа, о наличие которой всегда существовало так много мнений. Сотри память, и вот ты уже бездушная кукла, белковый мешок с дерьмом, способный размножаться и потреблять, чтобы после испражняться употреблённым.

Ты никто. Ноль, оболочка, свободное тело, куда можно поместить хоть курьера, хоть иную сущность, хоть какую угодно память, подходящую под основные черты внешности или характера. Хотя, последнее сильно корректировалось наличием тех или иных вписанных файлов памяти.

Игры с душой, игры с богом. Чем они отличаются от игр с телом и игр с дьяволом? Один целит на суть, второй на оболочку. Им нечего делить, не о чем спорить. Их сферы деятельности никогда и не пересекались, говоря откровенно.

А вот он, Гриффин, застрял между. С душами играть он отказался, а для игр с телами требовались ресурсы. Ресурсы, время и оборудование.

Внутри Дока что-то сжалось, стиснуло грудную клетку и противно заныло, будто приступ стенокардии внезапно посетил старого знакомого. Гриффин скрипнул зубами, дёрнулся, потом ещё и ещё раз. До тех пор, пока его провожатые не поняли, что его надо положить на землю.

Док встал на колени, опершись руками о склизкую грязь канавы, содрогнулся всем телом и опорожнил желудок. Тошнотворные звуки судорожно сокращающегося внутреннего мира Дока сопровождались характерным запахом желудочного сока и спиртного, не успевшего переработаться и окончательно разъесть слизистую пищевого мешка.

– С ним всё в порядке? – с беспокойством спросил Хеллер, поглядывая на упражнения Гриффина чуть в стороне. – Кажется, он то ли плачет, то ли смеётся.

– А, по-моему, он просто пытается выжить, – пожал плечами Бо Ваняски. – Только жизнь у него получается какая-то желудочно-кишечная…

Гриффин сосредоточился, унял спазмы пустого желудка и, медленно вытянув в сторону левую руку, показал поднятый вверх большой палец, выражая одобрение словам Бо.

Глава 12

Я делюсь с вами самым сокровенным, что у меня есть. Я отдаю вам то, что вы никогда бы не узнали, и никогда бы не попробовали. Я дарю вам свои мысли.

Чёрт его знает, зачем я вообще это делаю… Когда-то это был дневник, скрытый в глубинах сетевых баз данных, потом – курс лекций для жителей отдалённых Параллелей, затем – письма, которыми я обменивался с близкими мне людьми. Дневник я удалил, когда увидел в нём чужие правки и критические комментарии местных сетевых кодеров. Курс лекций закончился, когда я потерял надежду на нормальную человеческую жизнь и окончательно поверил в идеалы Корпорации. Письма… это были бесплотные сообщения, доставляемые забавной программой-почтарём, стилизованная фигурка которого молча улыбалась мне с экрана компа, но сейчас у меня нет доступа в Сеть.

Цикл завершился.

Я снова веду записи, которые хранит в себе старая тетрадь, прошитая суровой ниткой, и заключённая в толстую кожу какой-то рептилии. Изготовленная в удалённом от Метрополии секторе, она не содержит никакой техногеники, кроме линейного трансформатора. Последний позволяет уменьшить размеры этого бумажного монстра до маленького блокнотика, и создаёт силовое поле, защищающее чернила и страницы от песка, пепла и дождя.

Я даже пытаюсь зарисовать самые интересные моменты, увиденные мною в моём безумном поиске, но Творец, или кто у нас там главный создатель всего и вся, не дал мне таланта художника.

Как бы то ни было, это – моя нынешняя жизнь.

Странная, рваная, и непонятная.

Я скучаю. И мне плохо. Не в медицинском смысле, до этого пока далеко. Но вот внутри что-то шевелится, и это совсем не глисты, как сказал бы один мой не в меру саркастичный сотоварищ. Это душа пытается проснуться.

По крайней мере, мне хочется в это верить.

Из личного дневника С. Спенсера, сотрудника Службы Расследований Корпорации (в отставке)Датировка невозможна, местоположение не установлено.

Инульгем, присев на корточки, грел руки над электронным костром, и тихо улыбался. Вокруг возвышались скалы – изломанные, режущие взгляд и давящие на разум. С острыми, как ножи, гранями и странными разводами. Серые лабиринты камней, валунов, гранитных осколков и базальтовых игл скрывали внутри уютную пещерку. С родником и парой заляпанных бурым и коричневым плит известняка…

Безжизненная Параллель, снабжённая никому не нужным номером по классификатору миров. Тут не было ни животных, ни растений, а мелкие океаны колыхали свои мутные воды, которые никогда не рассекали плавники рыб – только островки простейших водорослей, зелёных и синих, плавали в солоноватой влаге.

Тут можно было дышать, и даже жить – недолго, конечно. Кловис коснулся туго набитого мешка, и блеснул зубами в широкой улыбке. «Не место красит человека, а человек засирает место, – подумал он, на ощупь доставая тонкие сигары. – А тут даже гадить не хочется».

Большой Караванный путь проходил всего в двух милях севернее, по пробитому годы и годы назад ущелью, протянувшемуся между двумя природными порталами. Белые круги раскрывались раз в шесть часов, исправно пропуская группы вооружённых людей и тяжело дышащих животных, нагруженных тюками и свёртками. Три километра каменистой пустоши, и пришельцы исчезали в молочном свечении, перешагивая границу с отдалёнными Линиями Серого сектора. Иногда караваны сопровождали солдаты или наёмники, изредка – тяжеловооружённые десантники или штурмовики Корпорации. И уж совсем редко на этом унылом пути попадались одинокие странники.

Такие, как Инульгем. Он бывал здесь регулярно, наведываясь к двум алтарям каждые три-четыре года. Отсюда было хорошо разговаривать с богами. Или просто отдыхать от людей. Впрочем, сегодня не было ни разговоров, ни отдыха – всего лишь работа, скучная и надоевшая.

Нож взрезал тючок, освободив криоконтейнер с пометкой «Центр трансплантологии Минор Магис», и на известняк легло дымящееся от испаряющегося консерванта человеческое сердце. Прикосновение пальцев, нажатие – и оно начало сокращаться, хрустя замёрзшими тканями, и брызгая осколками льда и крови. Несколько слов, обращённых к мутной полосе в небе, заменявшем здесь Луну, и над сердцем появилось мутное облачко, а само оно словно усохло и потеряло краски. Ещё пара ударов – и на алтаре остались только осколки, расплывающиеся пятнами крови, и лужица хладагента.

Боги приняли жертву.

«Следующая остановка – Пустыня, – подумал Инульгем, бросая контейнер к стене пещеры, и раскуривая очередную сигару. – Сменить Параллель, и добраться до этой жопы мира, где видели сраного доктора. Когда-то давно. Сволочь. Какая же он сволочь…»

Сплюнув прилипшую к губам крошку табака, Кловис сказал вслух, чуть растягивая гласные:

– Вот только кто из нас – большая сволочь, доктор? Я или вы? Охотник или жертва?

От входного круга раздались выстрелы из крупнокалиберных винтовок. Тугие щелчки неслись над скалами, рождая эхо и ощущение тревоги. Иногда караваны пропадали здесь, и Инульгему вовсе не хотелось сейчас выяснять, почему. Он подхватил мешок, полегчавший и уменьшившийся в объёме, и направился к ущелью, скользя по россыпям мелких камней и щебня. Повернув за скалу, Койот позволил себе расслабиться, и облизнул губы длинным языком. Ему стало смешно.

Теперь, когда невидимый палец указал на выходной круг портала Пути, и дальше, за его пределы, Инульгем успокоился, и втянул холодный воздух раздувшимися ноздрями. За порталом его ждали. «Ну и хрен с вами, – подумал Охотник, привычным жестом проверяя, как вытаскивается прозрачный клинок из ножен, скрытых в ремнях. – Не хотите жить – не мешайте жить другим…» Но ещё глубже, за нарочитым бурчанием и жестами, скрывался зверь. Который сейчас очень хотел крови…

Спенсер нервно постукивал пальцами по узорчатому бортику деревянного бюро. В кресле напротив развалился тучный идальго, затянутый в тёмный костюм, расшитый серебром и драгоценными камнями. Из-под некогда щегольской шляпы коменданта, надвинутой на лицо, свисали длинные усы, украшенные серебряными же бусинками, и погасшая сигара толщиной с запястье.

«Сиеста, драть её в корень, – морщась, как от зубной боли, подумал Спенсер, стоически сдерживая порыв натянуть шляпу по самые локти её владельцу, и сплясать качучу на голове этого гибрида слона, коменданта и человека. – Ненавижу Испанский сектор!»

Негромкий перезвон из глубины стола возвестил об окончании сиесты, и пробудил идальго к жизни. Комендант сдвинул толстыми пальцами шляпу, приоткрыв заплывшие глазки, и изобразил на лице участливую улыбку:

– Агент Спенсер! Мадре диос, рад вас видеть здесь, на благословенной земле Каталонии! – голос у идальго оказался неожиданно глубоким и низким, словно у оперного певца. «С другой стороны, кто мешает ему, сняв пропитавшиеся аристократическим потом тряпки, выступать на сцене „Опера Гранде Каталона“? – подумал Док, натягивая на лицо ответную улыбку. – Господь всемогущий, сколько миров, столько уродов. И все разные. И почему у меня не получается общаться с нормальными людьми, хотя бы изредка?»

– Команданте, поверьте, я рад и безумно счастлив пребывать в отделении Корпорации на Каталонии, где чувствуешь себя, словно дома, и даже лучше! – Спенсер попробовал улыбнуться. Получилось так себе. Он поправил небольшую сумку, перекинутую через плечо, и одёрнул манжеты гражданского костюма. Бирюзовый камзол, кружева, обтягивающие панталоны – все эти вытребеньки невероятно бесили. – Но ваш покорный слуга только пришёл в себя после карантина и рекреационных мероприятий, и не успел насладиться красотами вашей родины лично, а не через посредство экранов и голо.

И Док протянул над полированным деревом столешницы карточку с допуском. Ему было нужно подтверждение для выхода в город.

– Конечно, конечно! И, не будь я Санта-Мария дель Гато да Рива, если вы немедленно не получите разрешение внутренней службы… – Санта-Мария положил карту на считыватель, и углубился в настольный экран. Уроженцы Испанского сектора традиционно не доверяли высоким технологиям в лице нанитов, голографических интерфейсов и силовых полей, предпочитая старые верные сенсорные экраны, коммуникаторы и бронекостюмы. А ещё они делали великолепные сигары, зажигательную текилу и хорошее вино. Видимо, потому этот сектор был так пламенно любим контрабандистами, дилерами и просто нехорошими, с точки зрения Спенсера, людьми. «А ещё на большинстве Линий сектора безбожно жарко и влажно. Или сухо. Или находится ещё какая-нибудь напасть, типа испанского сапожкового гриппа или проказы Колумба, – Спенсер тихонько вздохнул. – И почему Инульгем направил меня именно сюда?»

– Да-да, благородный сэр, – закончив тыкать пальцами в экран, да Рива стащил с головы шляпу, и вытер обширную лысину мятым платком. – Очень рекомендую посетить собор Святой Марии Каталонской, он как раз напротив квартала Лос Чикитос, не ошибётесь. По замыслу архитектора, здание собора должно было напоминать обитательницам этого гнезда разврата о бренности сущего, и призывать их вспоминать о своей душе… Но вышло как-то наоборот. В общем, столица Каталонии с радостью примет вас, агент.

Комендант в очередной раз улыбнулся спенсеру, но в глубине его маленьких глазок блеснуло нечто, похожее на злость. Или злобу. Док почувствовал себя неуютно, но выдержал взгляд Санта-Марии, и, рассыпавшись в многословных благодарностях, оставил коменданта наедине с его экраном, шляпой, сигарой и бутылкой текилы в ящике бюро. Эту самую бутылку Спенсер лично преподнёс да Риве накануне, потратив едва ли не тысячу единиц на адское пойло…

За пластометалическими дверьми, распахнувшимися в послеполуденную жару, расстилалась огромная площадь, исходящая маревом. Где-то там, за колышущимся воздухом и пылевыми смерчиками, Дока ждал трактир «Молодая Печень» и один очень полезный, но очень занятой испанец, с которым его познакомил Кловис. С тех пор прошло много лет, но кто их считает? Это же не деньги…

В трактире было неожиданно прохладно и безлюдно – сиеста недавно завершилась, а до вечернего стаканчика вина было ещё очень далеко.

Хозяин заведения, высоченный мадридский негр, восседавший за стойкой, словно король, небрежно указал пальцем в сторону неприметного кабинета. Спенсер кивнул в ответ, и скрипнул дверцей.

– Здравствуй, – поднял на него взгляд от наладонника смуглый невысокий человек в парадном сером мундире интендантской службы. Судя по галунам и золотому шитью, за время, прошедшее с последней встречи, друг Кловиса взошёл ещё на несколько ступеней по иерархии тыловых служб.

– И тебе не болеть, Боргес, – Спенсер присел на изящный стул тёмного дерева, и пристально посмотрел интенданту в глаза. Он не совсем понимал, с чего начать – в голову лезли мысли о базаре, торговле и партии контрабанды, которую недавно накрыли безопасники неподалёку, тремя Параллелями выше.

– Слушай, друг мой, у меня много дел и мало времени. Давай, выкладывай, зачем пришёл, мы быстренько договоримся, и разлетимся, как в небе корабли. – Боргес хитро прищурился и провёл пальцем по тонким усикам. – Ты ведь к чикитам шёл?

– Я к тебе шёл, вообще-то. Чикиты – только повод… – Док подумал, что здешнее словоблудие начинает напрягать, и вздохнул.

– Ай-ай, такой хороший молодой человек… был, – интендант тихонько засмеялся. – И туда же, по мальчикам… Не увлекаюсь!

– Остынь, hombre. Тебе нужно меньше смотреть порно и работать сверхурочно. Ты мне нужен как интендант, а не как мужчина, Гомес, – Спенсер поморщился, и налил себе из запотевшего кувшина немного вина.

На смуглом лице Боргеса промелькнул интерес:

– О, птичка принесла в клювике… А что, кстати, принесла птичка?

Спенсер снял с плеча сумку, и достал небольшой изолирующий контейнер, в котором блеснул сероватым металлом шар дезинтегратора. Оружие неизвестного происхождения долго лежало в тайнике, и вот, кажется, его время пришло…

– Вот, смотри. Выемка для большого пальца, если сжать – генерируется широкий луч дезинтегратора, – Спенсер помолчал, и добавил: – Порталами и наблюдательными постами не засекается.

– Причудливая вещица. Где нашёл? – Боргес натянул на ухоженные руки тонкие перчатки, и осторожно ощупал шар, поглядывая в наладонник. Спенсер вздохнул ещё раз:

– Во время задания, на помойке.

– На помойке, или на Помойке? – интендант снял перчатки, и улыбнулся.

Док подумал, что интуиция не зря не советовала ему обращаться к этому въедливому торгашу, и неожиданно вызверился:

– Иди в задницу, мучачо! Ты прекрасно понял, что я хотел сказать…

– Да, понял. Но наблюдать твою перекошенную рожу, гринго, бесценно, – Гомес снова тихо рассмеялся, наблюдая за собеседником. Тот отхлебнул вина и старался успокоиться. – Пробовал в деле? Откуда знаешь, как пользоваться?

– Наблюдал. Сам не применял, потом сложно было бы доказать Комиссии по Контролю, что я не гуано.

– А тот, кто использовал эту… штуку?

– Он уже никому не расскажет, не бойся. Автоклавирование и биореактор, – пожал плечами Док, вспоминая двоих федералов, рассыпавшихся пеплом. «Ангел заслужил такую казнь», – промелькнуло в его сознании.

– Отвратительно… Чего вы только, гринго, не придумаете… – Гомес уставился на оружие. – Ну надо же, как похоже на бейсбольный шар…

– Ты швы нарисуй, не отличишь. Размер совпадает, – Улыбнулся Спенсер, представляя себе интенданта с битой в руках. «Нет, биту лучше держать мне. И даже пару раз ударить. Прямо по этой ухмыляющейся роже. Господи, ну какие же мы все уроды…»

– Ага… Так… – интендант положил дезинтегратор обратно в контейнер, и мгновенно стёр улыбку с лица. – И сколько ты за него хочешь?

– А сколько дашь? – Спенсеру было противно. Он никогда не торговался просто так, из любви к искусству, и сама мысль о том, чтобы устраивать это ненужное представление, была ненавистна. Но так было необходимо. «Ладно. Кловис, я тебе это припомню…»

– Ну-у, друг мой бледнолицый, скажем… Пятьдесят тысяч? – Боргес прикоснулся к экранчику наладонника, и что-то проверил.

Спенсер пожал плечами, и снова отхлебнул вина. На редкость неплохого, кстати.

– Допустим. А сто килоединиц слабо?

– За разряженный образец непонятной хрени с очередной помойки? Сто тысяч? – интендант натурально выкатил глаза, и привстал со своего стула. – Гринго, твои мозги не выносят кастильского солнца, они текут со страшной силой! Да чтоб моя сестра стала последней шлюхой, шестьдесят!

– У тебя нет сестры, Боргес. И братьев нет, – устало откинулся назад Док, ловя взгляд Гомеса.

Интендант снова полез в коммуникатор, и пригладил усики:

– Да, дьявол, нет. Но больше семидесяти всё равно не дам, и не проси…

– Мне не нужны деньги, друг, – подчёркивая последнее слово, Спенсер наклонил кувшин, снова наполняя свой бокал.

Боргес оживился, почувствовав выгоду. Смешной человек, который уже несколько десятилетий ворочал миллионными делами, обеспечивая почти весь сектор оружием, бронёй, предметами роскоши и новыми технологиями, сейчас с жаром предлагал свой товар, словно мелкий лавочник – прохожему в час пик на Трафальгарской площади Большого Лондона…

– Девочки, наркотики, современное оружие? Могу достать тяжёлую броню, почти новую, от предыдущего хозяина отмыть – и сносу не будет!

– В задницу твою броню вместе с девочками… – Спенсер посерьёзнел и сжал челюсти. «Вот оно!» – внутри замер холодок какого-то странного чувства. – Мне нужна услуга. Или информация. Смотря по тому, что ты можешь, интендант…

– Я? Я?! Интендант Боргес, который тридцать лет обеспечивает чёрный рынок Кастилии, Ламанча, Мехико и Тегусигальпе, мадре диос дель пута, первоклассным товаром – и не смогу?! Да ты охренел, гринго! – взвился Гомес, прищёлкивая пальцами и вздымая руки театральным жестом, отработанным до автоматизма.

– Не кипятись, штаны намочишь. – Док говорил медленно и тихо. – Мне нужно узнать, кто именно, когда и где проводил мне коррекцию памяти.

– Ты спятил, гринго? Это же секретная информация… – кажется, Спенсеру всё же удалось удивить интенданта. Теперь он начал нервничать, и потянулся к бутылке.

– Не можешь – так и скажи, я найду другого. А с тобой мы будем видеться немного реже, чем хотелось бы. – Спенсер подумал, и добавил: – Я не угрожаю, друг. Сам знаешь…

– Да уж… Задал ты задачку… Гринго, ты хоть понимаешь, что если тебя накроют, то ты уже не отмажешься?

Док подумал, что судьбоносные решения, пожалуй, редко принимаются в трезвом уме и полной памяти, и, внутренне наплевав на принципы, ответил:

– Знаю. Но мне как-то похрен, Боргес. Мне нужно имя. Имя и данные на специалиста.

– Я попытаюсь. Мячик забери, гринго. – Интендант отодвинул контейнер, словно тот был измаран грязью.

– Оставь себе, как предоплату. Потом поговорим о расчёте. – сказал Спенсер, и подумал, пытаясь мыслить холодно и чётко: «Кажется, это называется изменой. И я её только что совершил…» Мысль приятно леденила позвоночник.

– Ну, как знаешь. Покупатели найдутся, незарегистрированное оружие всегда в цене, да ещё и «невидимое» … – Гомес пригладил волосы, и махнул рукой. – Как предоплата, пута мадре, подойдёт. Может, даже на пиво с перцем останется, хе-хе…

– Вот и славно. Теперь я – к чикитам, надо же увольнительную закрыть, – поднялся со стула Спенсер.

– Не надорвись, гринго! – засмеялся интендант, наливая себе в стакан золотистую жидкость из большой бутыли. – Наши девочки – горячие штучки!

– Ага, аж дымятся. Не кашляй, Боргес. И не пей много текилы, а то опять гравитанк продашь сепаратистам… – попрощался Док, и покинул кабинет, провожаемый возмущёнными воплями покрасневшего интенданта, разлившего от неожиданности спиртное:

– Скотина, сколько лет вы мне все будете припоминать эту развалину! Чтоб вы сдохли, дьявол вас съешь, гринго грёбаные!

На улице вступал в свои права влажный и тягучий вечер, свежим ветром развевая листья ленточных пальм и высоких катальп. Дома «весёлого квартала» расцвечивались зажигавшимися фонариками и гидролампами, превращаясь в сказочные замки, роскошные дворцы и иллюзорные пещеры Ала Ад-Дина… Издалека доносились обрывки танцевальных мелодий, женский смех, и звон бокалов. «Или шпаг, – подумал Спенсер, медленно направляясь к старому собору святой Марии. – Они тут все буйнопомешанные какие-то, ей-богу».

Глава 13

Только что понял: я был слеп, как котёнок в снежную пургу.

Кто из нас по-настоящему свободен? Из нас, кто служит (или служил) Корпорации? Внутренняя служба? Нет, они не видят ничего дальше того мира, где работают. Охрана? Агенты внешней Службы? Увольте-с, видеть несколько Параллелей и Линий, одни и те же, год за годом… либо, во втором случае, с высунутым языком носиться по заброшенным и ненаселенным теням миров, преследуя очередного преступника, который, может, не так уж и виновен.

Торговцы? Да для них вообще все миры сливаются в один большой базар, различающийся только товарами и цветастостью костюмов продавцов!

Исследователи и десантники? Да, они видят больше, и чаще вдыхают свежий воздух новых мест… Чтобы свалиться, посинев и корчась, от неопознанного сканерами микроорганизма, или получить стрелу с неизвестным ядом в щель между пластинами доспеха. С тем же исходом. Хотя, да – свободы у них больше, как кажется.

Но только – кажется. Мы все – рабы. Слуги. Собаки на цепи, только одних кормят помоями, а других – мясом, и длина цепи у всех разная…

Я возвращаюсь к Кодексу и Уставу, вчитываясь в их слова. Когда-то они были исполнены света и Истины, и придавали смысл жизни. Сейчас слова пусты, как заброшенный колодец в иссохшем оазисе, где скелеты деревьев заносят неторопливые дюны. Я не могу понять, как раньше верил в них.

В одном я убеждён – Сеть в том виде, в каком она сейчас существует, всё же даёт больше, чем отнимает. А когда-то давно это была великолепная идея, живая и гениальная. Так было, пока Директорат ещё существовал вне отрыва от реальности, и люди работали за идею, и ради общего дела.

Когда появились блоки лояльности и новым служащим стали стирать память, изменять личность и вообще разрешили превентивную психохирургию – Корпорация умерла. Да здравствует Корпорация…

Организация стала монстром. Сотни и сотни миров ложились в основу Сети, новых агентов загоняли на кресла коррекции вереницами… Некоторые из них были в наручниках! Корпорация не гнушалась принимать в свои ряды изгоев и преступников (по местному законодательству, разумеется) … Действительно, почему бы и нет? Матрица личности, стирание памяти, глубокие блоки лояльности…

Чёрт, я до сих пор не могу поверить той записи, что просмотрел недавно, на Каталонии. Курва мать, нельзя же так. Двадцать молодых парней, от восемнадцати до двадцати с хвостиком. Изнасилование, ограбление, разбой, убийство, политическая неблагонадёжность, оскорбление действием… Даже вербовщики в средневековые армии были более корректны, спаивая рекрутов столетия назад – они хотя бы не убивали сразу. С этим прекрасно справлялись многочисленные поля боя…

Пятеро не выжили. Сработали блоки лояльности, выжигая мозги. Им не ставили импланты, не внедряли гаджеты – коррекция, лояльность, убрать трупы, следующая партия несчастных. Ненавижу Испанский сектор!

Впрочем, а кто я сам? Кем был до того, как влился, мать его так, в ряды Корпорации? Преступником? Шпионом? Неудачником? Или, может быть, от меня так избавились, например, конкуренты? А, может, я сам предпочёл такой изощрённый способ самоубийства? Не знаю.

Стоп. Почему не сработали блоки лояльности? Почему я вообще могу размышлять об этом свободно, и записывать мысли в дневник? Почему я могу действовать вопреки Уставу, как во время операций, так и сейчас? Непонятно. Что произошло? Что изменилось? Почему всё так происходит?

У меня нет ответов. Но обязательно будут. Как только я…

Из личного дневника С. Спенсера, сотрудника Службы Расследований Корпорации (в отставке). Неопубликованное.Борт транслинейного экспресса, пассажирский отсек класса «А», кают-купе 12.

Стук в дверь отвлекал. Док попытался сосредоточиться, и вернулся к мерцающему перед его внутренним зрением экрану настройки имплантов. «Уровень нанов в крови низковат, надо бы пополнить… Ближайшая Станция – через три остановки, четыре Линии севернее, – Спенсер деловито почесал нос, облезающий после жаркого каталонского солнца, и порадовался, что жару сменил холодный климат Нордического Сектора. – Так, что там происходит, чёрт возьми?»

Он провёл рукой по сенсору рядом с плотно задраенной дверью, подождал несколько секунд, и чертыхнулся. На этом экспрессе даже в классе «А» была установлена устаревшая техника, и архаичные механические устройства…

– Что случилось, стюард? – совладав с отполированной рукоятью двери, поинтересовался Док у затянутого в пышный мундир члена экипажа. – Вы мне помешали…

– Доктор, со всем уважением, – согнулся в поклоне сутулый парень, придерживая руками в белоснежных перчатках приоткрытую дверь, – капитан просил вас, господин, проследовать в центр связи. Это второй вагон, прошу простить…

– А зачем я понадобился в центре связи, капитан не просил передать? – надевая маску высокомерной раздражённости, спросил Спенсер, натягивая пиджак и поправляя манжеты серой сорочки. – У меня важная деловая встреча в Линии Мерса, и я не хотел бы прибыть туда в неподобающем состоянии рассудка…

– Никак нет, доктор, капитан не сообщил, – стюард ещё раз поклонился, обозначив направление к голове поезда. Там, за мощным локомотивом, в трёхэтажном вагоне, помещались командная рубка, каюта капитана и отделение транслинейной связи.

«Сообщение, – подумал Спенсер, следуя по мягким коврам к межвагонному шлюзу. – Но от кого? Кловис? Нет, он предпочитает менее дорогие способы связи, и любит личные беседы. Полковник? До окончания отпуска ещё довольно долго, да и зачем задействовать публичные линии, если можно послать сигнал на встроенный коммуникатор…»

Радист поднялся, и отсалютовал вошедшему в тесную каюту Спенсеру, после чего молча протянул ему тяжёлые пластиковые наушники, и ткнул пальцем в мигающую кнопку. Пока Док устраивался в неудобном кресле и натягивал на голову непривычную конструкцию, дверь скрипнула, и он остался на посту связи один.