Зеркало как принцип поэтики в русской детской литературе XX века Урванцева Наталья

Предисловие

Проблема зеркала как семиотического механизма впервые была художественно воссоздана в сказке английского писателя Л. Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» («Through the looking Glass and What Alice Found There») в 1896 году. Эта тема продолжает сохранять свою актуальность уже более ста лет.

Первым специальным исследованием семиотики зеркальности стало эссе «Зеркала» У. Эко (1983). Итальянский ученый, анализируя возможности зеркала как оптического объекта, выступающего в качестве знака, рассматривает место зеркала и зеркалоподобных предметов в индивидуальной (прежде всего бытовой) практике человека. Отталкиваясь от концепции «зеркального я» французского психоаналитика Ж. Лакана, У. Эко изучает зеркало как инструмент индивидуального самоотождествления. Он исключает зеркало из класса семиотических знаков[1], т. к. оно не представляет собой иконический образ изображаемого объекта, поскольку отражает объект без передачи его значения: «Зеркало не «переводит»; оно запечатлевает то, что в него попадает, именно таким, каким это в него попадает. Оно правдиво до нечеловеческой степени, и это хорошо известно тем, кто – глядя в зеркало – осознает, что не может больше себя обманывать… Наш мозг интерпретирует информацию, воспринимаемую сетчаткой; зеркало же не интерпретирует объект»[2].

Один из главных аргументов У. Эко против включения зеркала в класс семиотических знаков – невозможность передачи зеркального отражения от действительного наблюдателя (отражаемого в зеркале) другому человеку, поскольку ожидаемый результат – это исчезновение отражения первого наблюдателя и появление отражения нового наблюдателя. Таким образом, по мнению исследователя, зеркало не сохраняет какую бы то ни было информацию и не передает ее от одного реципиента другому. Анализируя законы геометрической оптики и принципы семиологии, автор приходит к выводу, что зеркало нельзя считать семиотическим объектом.

Семиотические возможности зеркала в художественном тексте были рассмотрены исследователями в 1986 году на симпозиуме, подготовленном лабораторией истории и семиотики Тартуского государственного университета. По его материалам выпущен сборник «Зеркало. Семиотика зеркальности»[3], в которым опубликованы работы Ю. И. Левина, Л. Н. Столовича, Б. А. Успенского, Ю. М. Лотмана, З. Г. Минц и Г. В. Обатнина. Авторы систематизируют все возможные значения зеркала, определяют набор функций, которое оно может выполнять, а также, показывают способы реализации в конкретных художественных текстах. Статьи сборника являются своеобразной полемикой с эссе «Зеркало» У. Эко. Главный тезис тартуских ученых прямо противоположен его выводам: «отражение, будучи воспроизведением оригинала, может служить моделью знака вообще и иконического в особенности»[4].

Одна из первых работ, обращенных к изучению функционирования зеркала в художественной литературе, – монография А. З. Вулиса «Литературные зеркала»[5], в которой мотив, образ, символ зеркала рассматривается на большом материале фольклора, мировой литературы и живописи.

Вслед за ней появляются работы, посвященные отдельным писателям – Г. Р. Державину[6], А. Фету и Ф. Тютчеву[7], в творчестве которых проявляется древнейший мифологический смысл зеркала как символа мироздания. Смысловая проекция зеркала как символа познания и самопознания актуализировалась в исследованиях о творчестве А. Блока[8], И. Анненского[9], И. Бунина[10], Вяч. Иванова[11] и других. Е. К. Созина в статье «Зеркальная символика как явление стиля русской поэзии рубежа веков»[12] показала возможность иной трактовки зеркала, выходящего за границы индивидуального стиля писателя и позволяющей рассматривать его не как конкретный образ, символ или мотив, а как предельно общий стилевой принцип. Целый ряд статей связан с зеркалом как одним из лейтмотивных образов в поэзии М. Цветаевой[13], А. Ахматовой[14], Л. Пастернака[15] и т. д.

Мотив зеркальности, а также связанные с ним семантически целый комплекс мотивов (двойников, границ, тени, Зазеркалья), исследуется в прозе В. Набокова[16] и М. Булгакова[17].

Обращение к теме, которая неоднократно служила объектом научного исследования, отнюдь не случайно. Несмотря на то, что существует обширная исследовательская отечественная и зарубежная литература по данной проблематике, подчеркнем отсутствие в историографии работ о зеркале и зеркальности в детской литературе. Исследование зеркала как принципа поэтики в литературе для детей специально не предпринималось, поэтому возникает необходимость рассмотрения этой темы в качестве самостоятельного аспекта научных изысканий.

Глава 1. Поэтика зеркала в русской детской литературе ХХ века

1.1. Мифологема зеркала в русской детской литературе ХХ века

Мифологема зеркала как одна из основных универсалий получает разные изображения в мировой литературе. Значение зеркала принимают его эквиваленты и подобия, которые при всех различиях обладают сходными признаками и функциями: двойники, близнецы, копии, тени, фотографии, портреты / картины, блики, отблески, отпечатки, солнечные зайчики и так далее. Эффект зеркальности может приобретать любой предмет, имеющий отражательную способность: зеркало воды, витрина магазина, лужи, елочный шарик, кристалл, хрусталь, стекло и другие. Стекло (например, витрина магазина) или оптический прибор (очки, лупа, бинокль) остраняют и «переносят в среду воображаемого»[18].

Подобно тому, как В. Я. Пропп для анализа волшебных сказок в монографии «Морфология волшебной сказки»[19] вводит биологическое понятие «морфология», так и мы для своего исследования используем понятие «рефрен». В биологии под «рефренной структурой разнообразий» (С. В. Мейен) того или иного множества понимается «совокупность отношений различия и сходства между элементами этого множества»[20]. В этом случае уместно сказать о миметическом (подражательном) начале. А. З. Вулис в исследовании «Литературные зеркала» ставит знак равенства между мимесисом и зеркальностью: «Мимесис – это и есть зеркальность…»[21]. Известно, что «всякое сходство вещей указывает на их общее начало»[22], на одну основу. Поэтому ее воплощение допускает разные варианты.

Зеркало в толковых словарях определяется как «стеклянный и металлический предмет с отполированной поверхностью для отражения находящихся перед ним предметов»[23]. Функциональная значимость зеркала состоит в «идентификации» отражаемого самому себе.

Первым зеркалом было природное зеркало – зеркало воды («жидкое» зеркало). Человек испокон веков встречается со своим зеркальным двойником. «Ребенок заглянул вниз, где не было дна, а только успокоенная бесконечность. Черная скала повисла между двумя небесами. Сверху и снизу свесилось по ребенку. Каждый впивался в своего двойника безмирностными очами»[24]. Два мира зеркально симметричны друг другу (энантиоморфизм).

Инструментом создания отражения может быть водное зеркало (поверхность лужи, озера, реки и т. д.). Оно обладает основными семантическими возможностями – отражением и удвоением. Зеркало воды заменяет горизонтальную оборотность правого – левого на вертикальную верх – низ, т. е. отражение переворачивается по вертикали. Этот эффект обрел в художественной литературе многократное образное воплощение в двух вариантах – опрокинутости и перевернутости.

Прием опрокинутости использует Л. Ф. Воронкова в рассказе «Как Аленка разбила зеркало», в котором описывается реакция девочек на свое отражение в луже: ««Смотрите-ка – зеркало! – сказала Аленка. – Все видно!». Таня посмотрела на лужу. И правда: все видно – и небо, и белое облачко, и ветки сирени из палисадника… И их самих тоже видно – стоят в глубине Таня и Аленка и смотрят на них из воды. Аленка прыгнула в неподвижную голубую лужу и правда, будто зеркало разбила – огнистые брызги взлетели, как осколки»[25].

Горизонталь «зеркала» актуализирована «гидроморфным замещением» (поверхность зеркала – это «гладь зеркальная»), а вода «отражает небо», которое как бы опрокидывается в глубину и ориентирует мир в соответствии с оппозицией верх/низ.

Этот же прием использует поэт В. Д. Берестов в стихотворении «Картинки в лужах»[26]. Ребенок видит знакомые ему предметы – дом, небо, ветку – в четырех картинках луж:

Совсем иное по эмоциональной окраске стихотворение «Зеркала» Г. М. Кружкова. Оно рассчитано на другое возрастное восприятие:

  • В круглом зеркале морей,
  • В круглом зеркале небес
  • Рыбы – отраженья птиц,
  • Птицы – отраженья рыб.
  • В глубине зеленых вод
  • Светятся морские звезды –
  • Отраженья звезд ночных.
  • Отражения китов –
  • Облака плывут над морем,
  • Совершенно как киты,
  • Но фонтанчиками вниз.

Пейзаж, отраженный в воде, соединяет «верх» и «низ», образуя перевернутый по всем параметрам мир. Но это «перевернутость» иного рода. Г. М. Кружков показывает характерную для художественного мышления ребенка логику «наоборот». В фантазии детей зеркало воды и зеркало моря отражаются друг в друге. Морские звезды и ночные звезды, киты и киты-облака меняются друг с другом местами.

Стихотворная небылица-перевертыш Ю. Н. Могутина «Лесное зеркало» строится на известном в народно-смеховой традиции приеме «антимира»:

  • У тайги на виду
  • Ахала деревня:
  • Отражалися в пруду
  • Избы и деревья.
  • Было все наоборот
  • В этом странном зеркале:
  • Вверх ногами шел народ,
  • Дети небо черпали,
  • Ель сидела на дрозде,
  • Утка в небе плавала,
  • Рядом солнышко в воде
  • Плавало и плавилось,
  • Из дымов шли дома,
  • Вниз взлетали голуби…
  • Шла такая кутерьма,
  • Что кружились головы!
  • Но подкрался мороз,
  • Посмотрелся в зеркало,
  • Сунул в воду свой нос –
  • Зеркало померкло[27].

Для перевернутого мира, «мира вверх тормашками» («topsy turvy rhymes») характерна логика обратности. Комический эффект достигается с помощью алогизма, в структуре которого намеренно заложено нарушение логических связей между предметами и его функциями, субъектом и объектом, целями и способом действия. Перевернутость связана со сменой знаков верха – низа, земли – неба. Автор использует смещения и нарочитую «вывернутость» («Вверх ногами шел народ», «Дети небо черпали», «Ель сидела на дрозде», «Утка в небе плавала», «Из дымов шли дома» и т. д.). Ю. Н. Могутин придает действующим лицам и предметам свойства, возможные только в нелепом, абсурдном мире. Принцип зеркала в стихотворении становится поэтическим приемом.

В качестве зеркала могут использоваться животные. Например, зеркальный карп, которого применяла вместо зеркала Мальвина в повести-сказке А. Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино».

Зеркало в литературных произведениях указывает на возможность нездешнего видения. Оно демонстрирует картины прошлого и будущего, т. е. становится символом памяти. Особую память сохраняет историческое зеркало. В рассказе С. Т. Романовского «Зеркало в старинном особняке» действие происходит во сне. Третьекласснику Алеше снится сон, как будто он во Дворце пионеров увидел в деревянном зеркале 1781 года множество людей: «Каких только лиц не отражалось в этом зеркале! Дворяне в напудренных париках. Бородатые купцы. Матросы в пулеметных лентах крест-накрест.… Вот бы увидеть эти отражения!»[28]. Переход от реальности ко сну происходит незаметно.

На границе сна и яви пионер Алеша встречается с крепостной девочкой Софьей, которая находится в зеркале: «Девочка быстро подошла к Алеше, к таинственной зеркальной пленке, что непостижимым образом отделяла тот мир от этого…» (24). Зеркало в рассказе становится своеобразным экраном, на котором оживают образы из далекого архаического прошлого, и хранителем его информации. Крепостная вступает в разговор с Алешей, из которого мы узнаем, что ее продали на рынке за двадцать пять рублей. Возмущаясь и жалея Софью, пионер по-советски отвечает: «Попробовал бы кто у нас людьми торговать, его бы тут же посадили в тюрьму! У нас все равны» (23). Рассказ строится на сопоставлении прошлого и настоящего. «Зеркало в старинном особняке» – идеологически нагруженное произведение, написанное в духе пионерской литературы. Автор вводит читателей в мир нормативных ценностей, присущих советскому обществу. Кроме того, зеркало в рассказе становится символом памяти, материализованным, вещным ее знаком и одновременно советской идеологемой справедливости.

В фантастической повести К. Булычева «Путешествие Алисы» зеркальные цветы обладают автономной изобразительной памятью. На Цветочной планете Алиса увидела необычные зеркальные цветы: «Короткие, широкие, металлического цвета лепестки окружали серединку цветка размером с большую тарелку. Серединка была зеркальная, зеркала цветов были чуть выпуклыми, и в каждом цветке отражалась вся поляна»[29]. Зеркала наделяются прочной памятью о человеке или предмете, существовавших вовне, но неоднократно в нем отражавшихся. По принципу зеркальной симметрии в цветах-фотоаппаратах все отражается задом наперед:

«И тут мы увидели в зеркалах отражение зверька, похожего на зайца. Он выскочил из кустов и помчался к цветам. В зеркалах еще не рассвело, и поэтому мы не сразу поняли, что странного в его в движениях.

– Да он же прыгает задом наперед! – воскликнула Алиса.

Зверек и на самом деле приближался к цветам задом наперед. А потом, постояв перед цветком, таким же странным образом вернулся в кусты»[30].

Фотографирующие зеркальные цветы, пугающие и одновременно притягивающие своей «иноземностью», подобно кинопленке, показывают прошлое слои за слоями на своих лепестках в обратном направлении. Они осуществляют остановку времени, благодаря чему становится возможен возврат в события прошлых лет. Фотографирующие зеркальные цветы фиксируют временной срез таким, каков он есть. Происходит своеобразное «схватывание» предметов и событий. С помощью цветов герои повести узнают, что было четыре года тому назад на Цветочной планете.

Зеркало играет важную сюжетную роль и в известном стихотворении С. Я. Маршака «Мистер Твистер» (1933). В основе сюжета лежит анекдотическая история о респектабельном капиталисте, отказавшемся занять номер в советской гостинице «Англетер» рядом с «чернокожими». «Бывшего министра», «дельца и банкира», «владельца заводов, газет, пароходов» с женой, дочкой и обезьяной, встречают и провожают «строгий швейцар в сюртуке с галунами» и «усатый привратник» на третий этаж гостиницы в зеркальном лифте:

  • В клетку зеркальную
  • Входят они.
  • Вспыхнули в клетке
  • Цветные огни,
  • И повезла она плавно и быстро
  • Кверху семью отставного министра.
  • Мимо зеркал
  • По узорам ковра
  • Медленным шагом
  • Идут в номера <…>.

Автор показывает обилие зеркал: в холле, в лифте, на лестнице. В «Англетере» разыгрывается комичное происшествие:

  • Вдруг иностранец
  • Воскликнул: – О боже!
  • – Боже! – сказали
  • Старуха и дочь.
  • Сверху по лестнице
  • Шел чернокожий,
  • Темный, как небо
  • В безлунную ночь[31].

Эффект страха передается гипертрофированной фигурой «чернокожего громадного роста» «из номера сто девяносто», умноженной в зеркалах:

  • …в зеркалах,
  • Друг на друга
  • Похожие,
  • Шли
  • Чернокожие,
  • Шли
  • Чернокожие…
  • Каждый
  • Рукою
  • Касался
  • Перил,
  • Каждый
  • Короткую
  • Трубку
  • Курил (222).

Он оказывается в кольце чернокожих людей. Зеркала в гостинице, в каждом из которых в гротескном виде отражается миллионер, становятся зеркалами сатиры. Прием зеркала сыграл важную роль для развития сюжета «Мистера Твистера» С. Я. Маршака.

Литературные произведения могут строиться по «принципу зеркала» – особом способе организации художественного мира, который может выражаться в зеркальном символе, образе, мотиве. Как, например, в повести Л. А. Кассиля «Дорогие мои мальчишки» (1944).

Повесть имеет два плана повествования: реалистический и романтический, сказочный. Многие критики положительно восприняли реалистическую основу, а сказочное начало повести вызвало большую полемику. Автора упрекали в псевдоромантике, в «ложной романтизации жизни», в «беспочвенной мечтательности». Сказку о Синегории восприняли как «инородный материал, который никак не впаялся в книгу»[32]. Ее критиковали за «туманную аллегоричность»[33], искусственность, надуманность и стилизованность[34], за то, что «она далека от фольклорных образцов»[35].

В «открытии» литературных стран Швамбрании («Кондуит и Швамбрания», 1935), Синегории («Дорогие мои мальчишки», 1944), Джунгахоры («Будьте готовы, Ваше Величество!», 1964) воплотилось романтическое начало его произведений.

Повесть «Дорогие мои мальчишки» посвящена светлой памяти Аркадия Петровича Гайдара. Л. А. Кассиль продолжает гайдаровскую линию, которая воплотилась в игре в вымышленную страну Синегорию. Топоним «Синегория» так же связан с именем Аркадия Гайдара – «Жил человек в лесу, возле Синих Гор» («Чук и Гек»). Как отмечает А. Ивич, повесть «Дорогие мои мальчишки» – это «своего рода вариант тимуровской команды»[36].

Центром повествования Л. А. Кассиля становится изображение трудностей жизни и героического труда ремесленников, школьников маленького волжского городка в годы Великой Отечественной войны.

С первой главы автор знакомит читателей с синоптиком Арсением Петровичем Гаем, который «открывает» детям Синегорию – никому неведомую страну Лазоревых Гор. Автор вводит в повесть окруженный тайной мотив придуманной страны. Сказка и жизнь в книге тесно соприкасаются. Синегория – детская утопическая страна-мечта ребят из Рыбачьего Затона[37]. Для ребят она становится игрой-реальностью и одновременно игрой-фантазией. Романтическая обстановка сборов, полезные дела, тайно совершаемые пионерами-затонцами, – все это напоминает события повести А. П. Гайдара «Тимур и его команда».

Герои «Дорогих моих мальчишек» живут в двух мирах – реальном и выдуманном, созданной их фантазией. Эти миры зеркально противопоставлены друг другу. Синегория становится утопическим локусом, в котором дети творят свою сказку о действительности. Секретная страна «овеяна <…> высоким таинственным смыслом» (470). «Тайные» места– «штаб» в гайдаровской повести и пещера в «Дорогих моих мальчишках» «воплощают коллективную детскую мечту. Это идеал секретного пристанища»[38]. Синегорцы придумали для себя новую, тайную биографию. «Славные, добрые, полезные дела, которые совершал каждый участник игры в жизни, заносились в летопись Синегории соответствующим образом и особым, сказочным шифром» (470). В делах пионеров-затонцев всегда «побеждали отвага, верность и труд. Это и стало девизом синегорцев. А на гербе Синегории появились: радуга, стрела и вьюнок» (470).

Параллельно со сказочным повествованием развивается рассказ об одном из главных героев повести – четырнадцатилетнем подростке Капке Бутыреве, бригадире судоремонтного завода и командосе синегорцев. С глубокой правдивостью, с «суровым» реализмом показана судьба Капки, типичная для многих детей военного времени. Мать его умерла, отец находится на фронте. На плечах Капки лежит забота о двух сестрах. С мягкой иронией Л. А. Кассиль называет его «деловым человеком», «великим заботником». Автор показывает раннее взросление подростка. «Маленький и плечистый» Капка «был еще очень мал, да годами еле-еле вышел из училища. Не в меру длинная шинель стегала его по пяткам. Издали казалось, что движется большая черная кадка, из которой торчит голова в фуражке» (428). Как и многие другие пионеры, Капка Бутырев работает вместо отца на судоремонтном заводе. Идея преемственности поколений звучит и в песне Арсения Гая: «Отца заменит сын, и внук заменит деда, // На подвиг и на труд нас Родина зовет!» (398). Капка взваливает на себя тяжелое бремя ответственности: ему приходится заменять рабочих на заводе, родителей – в семье, погибшего руководителя игры Арсения Гая – для своих друзей.

С реальным планом повести связан мотив по украденному войной детству. Чтобы ярче подчеркнуть это, Л. А. Кассиль вводит эпизод, в котором описывает, как Капка по дороге на работу увидел игру ребят в чижа: «Капка невольно замедлил шаг. Когда-то он был непобедим по этой части. <…> Но теперь ему было не до того: время пришло серьезное. Некогда бросаться палками, да и поотстала, верно, рука, отвык глаз, нет уже, должно быть, прежней точности. <…> Времени оставалось в обрез, надо было спешить. Но тут Капка не выдержал» (429).

Несмотря на раннее возмужание, ему трудно отказаться от вчерашнего детства. Затонским ребятам – Валерке Черепашкину, Тимке Жохову, Юрию Плотникову – «им всем еще нужна романтическая обрамленность дела»[39]. Через авторские ремарки– «дорогие мои мальчишки», «синегорчики мои дорогие» – автор проявляет свое отношение к подросткам. В. Макарова и В. Николаев, анализируя повесть, упрекали автора в том, что «самозабвенно заигравшимся детям»[40] «не хочется играть в эту надуманную игру», «им явно не до сказки»[41]. Позволим себе не согласиться с этими словами. Глубокая увлеченность детей игрой приводит к условному смещению действительности и вымысла. Игра в какой-то мере на время защищает ребят от войны. Фантазия, мечта и выдумка синегорцев «придают им то ощущение новизны и радости, без которого невозможно детство»[42]. Война и детство несовместимы друг с другом. Чтобы оставить героев в детстве, дать осознать его возможности, автор и придумывает игру в Синегорию.

Основной корпус текста и вставная сказка находятся в зеркальных отношениях друг с другом. Л. А. Кассиль использовал особенность детского воображения, которая состоит в умении одновременно пребывать в нескольких измерениях, во взаимодействии реальности и фантазии. Между реалистическим и сказочными планами повествования возникают диалогические отношения, которые реализуются на образном и сюжетном уровнях.

Принцип зеркального отражения находит воплощение в парных персонажах повести. Пионеры-затонцы имеют своих «двойников», свое второе «я». «Трудолюбивый и спорый во всяком ремесле, Капка стал оружейником Изобаром, летописец синегорцев Валерка превратился в Мастера Зеркал Амальгаму. Бахчевод Тимка принял имя Дрон Садовая Голова» (470).

С особой поэтичностью в повести написан образ Мастера Зеркал и Хрусталя ясноглазого Амальгамы, которого любили все синегорцы. «Он отливал стекло, в гранях которого всеми семью своими цветами жила радуга, а зеркала славного мастера обладали таинственным свойством сохранять в своих глубинах солнечный свет и излучать его в темноте» (402). Л. А. Кассиль словами мастера Амальгамы передает в сказочной форме свои мысли о высоком предназначении искусства: «…Искусство долговечно только тогда, когда человек с любовью вложил в труд всю свою вольную душу» (404); «…Я напрягу ум, буду работать с утра до вечера и с вечера до утра, но добьюсь, чтобы мои зеркала сами делали мир прекраснее. Я хочу, чтобы в людях отражалось все, что я вдохну в зеркало своим трудом, своей любовью. Ибо на свете нет, говорят, силы, которая не уступила бы труду, если человек избрал свое дело по любви и вложил в него душу» (533).

«Зеркальные» параллели наблюдаются в сюжете основного повествования и сказки. Синегорию «разорили злые ветры» во главе со злым и глупым королем Фанфароном. Враждебные силы ассоциируются с образами ветров. В Затонске также господствует «злой» и «жадный» ветер: «Злой ветер, мы знаем, из какого гнезда прилетел ты, злой, черный ветер <…>» (410). И далее: «Капка заглянул в ход. Казалось, что злой черный ветер дул оттуда: сквозило сырым, могильным холодом» (524). Л. А. Кассиль пересоздал сказочный образ ветра, «перевел его из плоскости моральной, нравственной, в плоскость социальную Ветер в Синегории не просто вневременное воплощение зла, а определенная антинародная сила, ассоциирующаяся с силами фашизма»[43]

Читать бесплатно другие книги:

На основе широких исторических фактов и разнообразных источников, в том числе и новых, авторы учебни...
Данный учебник углубляет представления старшеклассников об основных событиях отечественной и мировой...
Учебник предназначен для изучения истории на углубленном уровне в 11 классе. Содержит обширный факти...
НОВАЯ КНИГА от автора бестселлера «Русские идут!», разоблачающая кровавую «американскую мечту». Вся ...
Материал учебного пособия охватывает период с античной литературы и до XVIII века. Рассматривается в...
Материал учебника раскрывает основные политические и социально-экономические события России XIX в. О...