Концлагерь «Ромашка» А. Ш.

Первая глава

Меня зовут Артём, я родился в 2013–м году, и, хотя мои родители разбились в автокатастрофе, когда мне было два года, я считаю, что мне очень повезло в этой жизни – я, по крайней мере, знаю их имена и берегу три их фотографии. Почти все сверстники, которых я знал, не имели и этого. Странно сказать, но теперь, когда я гляжу на выцветшие, вечно улыбающиеся лица матери и отца, то не испытываю никаких чувств, кроме любопытства – а была бы у меня та сила воли, тот незаменимый жизненный опыт и та удивительная биография, если б они остались живы? Вероятнее всего, нет.

Для многих детей – в особенности для сирот – жизнь в 2021–ом году круто изменилась. По России прокатилась волна кровавых бунтов, организованных мигрантами, и напуганные власти, опасаясь развала страны, решили принять срочные меры по спасению и реанимации славян – русского, украинского и белорусского народов. Сперва были запрещены аборты, гормональная контрацепция и выезд за границу для беременных женщин. Затем по всей стране, кроме Московского и Петербургского регионов (подальше от глаз столичной публики) были развёрнуты бойскаутские лагеря – специальные учреждения для воспитания детей и подростков от двух лет до восемнадцати, куда свозились сироты, дети, оставленные в роддомах, подброшенные в больницы и церкви, и просто изъятые социальными службами из – за того, что малыши в некоторых семьях выглядели уж слишком худыми и недокормленными. В последних не было недостатка, поскольку в условиях запрета абортов рождаемость в стране взлетела в три раза и содержать пять голодных детских ртов у многих семей не было никакой возможности. Но зато матери получили возможность выбирать – кого из детей, посимпатичнее да попокладистее, оставить, а кого отдать государству. Детей, выросших в семьях, стали с этих пор называть свободными, а детей из бойскаутских лагерей – государственными.

Если вы меня спросите, где лучше – в детском доме или бойскаутском лагере, я отвечу без колебаний – в лагере. В детском доме к тебе относятся порой как к инвалиду – само название этого места подчёркивает твоё сиротство и одиночество. А избыточное количество игрушек и постоянно приезжающие спонсоры, которые глядят на тебя сочувственными глазами, точно ты чем-то серьёзно болен – всё это ужасно расшатывает детскую психику.

В бойскаутском лагере атмосфера гораздо бодрее – дети избавлены от чрезмерной опеки, у них есть жёсткий график, который не оставляет времени на рефлексию, и чёткая цель в жизни – если бойскаут будет отлично учиться, или покажет себя выдающимся спортсменом, или работником – он сможет выбиться в люди, стать свободным человеком, и поднимется на одну значительную ступеньку в социальной лестнице, сможет даже завести семью. Поэтому, благодаря высокой конкуренции, обстановка в бойскаутском лагере несравненно более здоровая.

Кстати, о том, как выглядел наш лагерь. Представьте прямоугольник шесть на восемь километров, обнесённый по периметру пятиметровым бетонным забором, увенчанным колючей проволокой под напряжением. Только в одном месте, с северной стороны, этот забор прерывается – раздвижными воротами – которые несколько раз в день пропускают внутрь грузовики с продуктами и разным инвентарём, а выпускают обратно грузовики с мусором и вещами, сделанными девочками – рукодельницами. Выбраться из лагеря без разрешения невозможно, да и в случае, если это удастся, мальчик или юноша без документов далеко не уйдёт. Впрочем, с «Ромашкой», которая находится недалеко от границы, не всё так просто – очень целеустремлённый и находчивый обитатель лагеря может, перебравшись через забор в тёмное время суток, достаточно быстро преодолеть пятнадцать километров до границы и удрать в свободную страну. Одному из парней это в 2023–м году удалось – под покровом ночи 16–летний смельчак пробежал расстояние до границы за сорок минут, что, согласитесь, неплохо для пересечённой местности. Говорят, охрана в тот день праздновала день рождения директора лагеря и, будучи не совсем трезвой, хватилась беглеца лишь тогда, когда он уже был в другой стране. Так или иначе, после случая с беглецом Департамент бойскаутских лагерей сделал выводы – «Ромашку» окружили дополнительной оградой и несколькими дюжинами злобных ротвейлеров. Содержание ротвейлеров, как мне однажды удалось узнать, обходилось Департаменту в сто пятьдесят тысяч долларов в год – мясо дорогой продукт.

Внутри лагерного прямоугольника находится на севере и юге лес, состоящий из дуба, берёзы, вяза и сосны. Северный лес примечателен тем, что там расположены холмы и самая высокая точка лагеря, южный лес стоит на берегу продолговатого озера, служащего для бойскаутов местом летнего купания и круглогодичной рыбалки. И на севере и на юге лес аккуратно вырублен на расстоянии пятидесяти метров от забора – чтобы никому не взбрело в голову свалить сосну на забор и перебраться по ней на волю или воспользоваться с той же целью каким – нибудь дубом, сваленным на забор шальной молнией. Приближаться к забору на расстояние менее десяти метров нежелательно по всему периметру – бдительные охранники и видеокамеры отследят такого бойскаута, и ему придётся давать крайне неприятные объяснения в воспитательной комнате. Если объяснения не удовлетворят администрацию, можно быть оштрафованным и лишиться на три дня нормальной пищи или даже быть отправленным в карцер, хотя сухой и с необходимыми удобствами, но, тем не менее, крайне неприятный: тёмный, с полной изоляцией не только от друзей, но и от звуков внешнего мира. Каждому бойскауту, кто бывал там, становилось так неуютно и тревожно из – за неестественной гнетущей тишины, что он старался больше никогда не совершать серьёзных проступков, чтобы туда не возвращаться.

В центре прямоугольника, почти на равном удалении от его сторон, располагается бойскаутский городок. В «Ромашке» в разное время содержались от десяти до двадцати тысяч бойскаутов всех возрастов, поэтому на территории городка стоит около сотни зданий – в основном, это казармы (никто в лагере не называл их «благоустроенные дома для проживания воспитанников», как гласил устав), а также три стадиона для физических занятий на свежем воздухе, площадь для проведения торжественных мероприятий, кинотеатр, совмещённый с фитнесс – центром, несколько больших столовых, клиника, школы и три красивых здания администрации с претензией на русское барокко, стоявшие к югу от прочих строений за отдельной оградой и охранявшиеся – скорее, для виду – несколькими дюжими парнями, ранее работавшими в полиции. Строительство всего этого великолепия продолжалось четыре года – ко времени моего появления в лагере было закончено почти всё, кроме главного здания администрации.

К востоку от бойскаутского городка был разбит яблонево – вишнёвый сад, тянувшийся на целый километр, очень красивый в мае месяце, во время цветения, и привлекавший несметные тучи птиц в августе, когда, казалось, дрозды и галки всей Белгородской области слетались к нам клевать вишню. К западу от городка, между лесом и озером, тянулись поля картофеля, капусты, свеклы, моркови, клубники и прочих овощей и ягод – благодаря им лагерь в значительной степени сам обеспечивал себя продуктами и даже поставлял кое-что на продажу.

Единственная заасфальтированная вне пределов городка дорога уходила в северном направлении во внешний мир. Припасы по ней привозили рано утром, в пять или шесть часов, когда бойскаутам ещё полагается спать, и каждый грузовик дважды проверялся на предмет того, не успел ли запрыгнуть в него и притаиться среди мешков и коробок рисковый парень – при выезде из городка и перед северными воротами.

Лучшим моим другом среди бойскаутов был Илья Букетов. Он появился в лагере в свой 15–ый день рождения, что вообще редкость, поскольку взрослых ребят Департамент старается не брать – трудно переделать уже сформировавшуюся личность. Но в случае с Ильёй особого выбора не было – его отец, богатый когда – то бизнесмен, разорился и, опасаясь бывших партнёров по бизнесу, бежал из страны. Сыну он кинул на прощание короткую смс-ку: «Илья, прости. Мне срочно надо уехать. Ты справишься. Котлеты в холодильнике». Матери и других родственников у Ильи не оказалось, поэтому в один прекрасный день он сам пришёл в районное управление социальной защиты и, всхлипывая, попросил определить его в бойскаутский лагерь, потому что об отце нет известий уже три месяца, жить ему не на что, на работу такого юнца не берут, а денег осталось буквально на несколько дней. Учитывая то, что Илья успел получить блестящее образование (он знал 4 языка и рулил в химии), его определили к нам в «Ромашку».

Первые недели в лагере были для парня настоящим шоком. Помню, что в один из этих дней я возвращался в казарму после вечерней пробежки. Уже темнело, почти все бойскауты расположились в своих комнатах и читали, готовили домашнее задание или играли разрешённое количество времени в компьютерные игры. Я поднимался к себе на четвёртый этаж с мыслью о горячем душе и вдруг увидел в коридоре понурую фигуру, которая брела, как привидение, и глубоко вздыхала. От природы я неравнодушен к чужому горю, а жизнь в лагере обязывает поддерживать друг друга, потому что родных у вас нет, и если не поделитесь своей грустью с приятелями, то будете полночи плакать в подушку. Поэтому я окликнул фигуру:

– Эй, у тебя случилось что-нибудь?

Фигура распрямилась и обернулась. Лицо юноши показалось мне незнакомым.

– Да, можно и так сказать, – ответила фигура. – Я оказался здесь, вот что случилось. Это пока самое печальное событие в моей жизни.

– Постой. Ты новенький?

– Ага. На той неделе приехал. А ты?

– Я тут с семи лет. Эмм… Познакомимся? Артём.

– Илья. Илья Букетов. Чему ты улыбаешься?

Я улыбнулся, поскольку Илья представился с фамилией, как меланхоличный Джеймс Бонд.

– Всегда улыбаюсь после пробежки. Такой прилив сил чувствую, знаешь.

– А, понятно.

Я поближе рассмотрел парня. Вполне симпатичное, цилиндрическое лицо с правильными чертами увенчивали русые, коротко подстриженные волосы. В ярких глазах светился ум, а вздёрнутые уголки губ говорили о том, что у парня приятный и весёлый характер, который после трагических событий немного потускнел, как солнце, скрывшееся на небе за вдруг набежавшей тучей.

– Что это у тебя в руке? – спросил я, заметив, что Илья сжимает в правой руке какой – то маленький предмет.

– А, это… Лекарство от грусти. Мне его только что выписал врач и сказал принимать два раза в день по таблетке.

– Ну-ка покажи. Ух ты, малиновые! Видно, твоё состояние считают серьёзным.

– Не понял?

– Таблетки у тебя малиновые. Здесь выписывают три вида таблеток от депрессии – зелёные, голубые и малиновые. Эти – самые сильные. Знаешь, что от них бывает?

– Нет, расскажи, – Илья поднял брови.

Я рассказал ему, что Минздрав и Департамент бойскаутских лагерей испытывают на детях и подростках несколько комбинаций новейших антидепрессантов. Причём испытывают, как правило, на младших – у них больше проблем с адаптацией, и они больше страдают без родительской заботы. Если переесть малиновых таблеток, случаются забавные побочные эффекты, вроде беспричинного смеха или временного отупения. А самый интересный и серьёзный побочный эффект – полная и необратимая потеря памяти о событиях, произошедших за несколько часов перед употреблением большой дозы – трёх или четырёх таблеток.

– Это зрелище, я тебе доложу. Пацан, объевшийся таблеток, часов семь – восемь на одном месте сидит – весёлый – весёлый, с улыбкой на губах и из стороны в сторону раскачивается. Малиновые таблетки даже выменивают у малышей на жвачку или конфеты – с ними столько розыгрышей можно устроить. Один раз засунули во время обеда две таблетки преподу по геометрии в пирожок с яблоком. Так он потом такой ржачный урок провёл, ты представить себе не можешь! Но, правда, после того случая весь класс заставили три дня после уроков работать на грядках.

– Жесткач. Я чего – то не хочу их пить.

– А и не надо. Отдай пузырёк мне, я тебя сам от грусти вылечу. Ты ведь почему грустный – потому что у тебя тут друзей не было. А теперь есть я. Друзья? – я протянул Илье руку.

– Друзья, – он широко улыбнулся.

– Ну вот же! Ты выздоравливаешь на глазах. Пошли ко мне в комнату, фильм посмотрим.

– Окей. А не запалят?

– Да брось, кому надо. Надзиратель Иван Алексеич – он как часы. Делает два обхода – ровно в одиннадцать вечера и утром в пять двадцать, когда грузовики приезжают. Между этими обходами можно хоть из пушек палить, он даже не почешется.

Илье пришлось привыкать не только к оригинальному лечению, но и к урокам духовности и патриотизма. Под этими загадочными формулировками скрывались закон Божий и лекции по государственной пропаганде. И если с учением Христовым нам повезло – благодаря остроумному протоиерею Игнатию, который всегда с юмором относился к нашей лености и праздности, то политическое просвещение было воистину ужасным. Во – первых, нам действительно промывали мозги. Во – вторых, эти занятия вел самый страшный человек в бойскаутском лагере – Георгина Матвеевна. Её мужеподобное лицо и раскатистый голос вызывали всеобщий трепет в радиусе ста метров от её фигуры, а о жестокости Георгины ходили легенды. Первую лекцию, которую она нам рассказала в пятом классе, когда начались уроки патриотизма, я помню так же ясно, как если б это случилось вчера: «Бойскауты, вы рождены не для удовольствий! Русские – несвободный народ. Хорошо это или плохо, но это данность, с которой нужно мириться. Мы гордимся тем, что мы, несвободные, смогли добиться того, чего не сумели добиться свободные народы – мы первыми запустили человека в космос, мы делаем лучшее в мире вооружение, мы дали лучшую в мире литературу и мы сумели объединить нашу развалившуюся империю – тогда как Британская, Французская и Германская империи стали частью истории. Мы добились этого благодаря выдающимся качествам русского народа – покорности, уму, терпению и таланту. Вы часто переживаете, что живёте бедно и без родителей, много учитесь и работаете. Возможно, вы даже чувствуете себя людьми второго сорта. Это не так. Вы – и есть элита этой страны. Помните, что Спарта процветала, пока жила в спартанских условиях, и она погибла, как только погрязла в роскоши. Вы – спартанцы этой страны, у вас есть сила воли, терпение и умение справляться с жизненными трудностями. Лучшие из вас когда – нибудь возглавят эту страну, и тогда вы поймёте и почувствуете, насколько вы выше и сильнее изнеженных иностранцев и собственных сограждан, выросших в тепличных условиях, избалованных с детства заботой и вниманием».

В своём строгом костюме, напоминающем военный мундир, Георгина Матвеевна всегда была очень внушительна. Не помню, чтобы она при мне надевала платье или другой наряд, хотя бы отдалённо намекающий на женственность. Те немногие случаи, когда она всё же одевалась неофициально – это были дни уборки картошки или прополки свёклы – тогда Георгина Матвеевна нацепляла обычные рабочие брюки и рубаху с длинными рукавами.

В сущности, именно Георгина управляла бойскаутским лагерем, номинально являясь заместителем по воспитательной работе директора Олега Родионовича, слабого сибарита, прожектирующего красивых старшеклассниц, личности совершенно ничтожной.

Нужно сказать и о девушках. Парни и девочки в «Ромашке», как и по всей стране, учились раздельно. Парней у нас было раз в шесть больше – психологи Департамента бойскаутских лагерей доказали, что девочкам тяжелее переносить лагерные условия, и большинство их воспитывалось в пансионатах и специальных церковных школах. Подозреваю, их бы и вовсе не было в лагерях, если б не то соображение, что парням надо хоть как-то привыкать к виду и поведению женщин. Разумеется, содержание в лагерях парней и девушек в пропорции 6 к 1 на пике пубертата нередко приводило к напряжённой обстановке в казармах и на уроках – не проходило недели без нового случая насилия – на что Департамент, по большей части, закрывал глаза, потому что за всеми не уследишь и всех в карцер не пересажаешь. К тому же, самые сильные и активные парни – от природы естественные лидеры, и они следили за порядком в своих классах получше любых надзирателей.

У старших бойскаутов в бойскаутских лагерях случались и трагические любовные романы – поскольку всякая контрацепция в лагере запрещена, а аборты караются вплоть до пожизненного заключения, забеременевшей девочке 14–17 лет приходилось покидать лагерь и уезжать (обычно в другой регион, от соблазна подальше) в богадельню для мамочек (вообще-то официально эти заведения назывались «ясли полного цикла», но в разговорах их называли ещё и пожёстче – например, «тюрьмой для дырок»), где девушка до 2 лет нянчила ребёнка, а затем его забирали в бойскаутский лагерь, потому что одиноким матерям воспитывать детей запрещалось, разрешалось только семейным. Саму же девушку могли задержать в богадельне и до двадцати, и до двадцати пяти лет – чтобы она нянчила уже чужих детей. Некоторые так и оставались при этих заведениях на всю жизнь.

Кроме того, ребята в лагерях скучали без родителей. Все как-то с этим справлялись, хотя бывало непросто. Легендами лагеря становились рассказы о счастливцах, которым удалось выбиться в люди, в элиту, и получить всеми правдами и неправдами доступ к медицинской тайне, узнать имена своих настоящих родителей, приехать к ним, какие бы они ни были, или иногда (это очень грустные истории) взглянуть на их могилы, посмотреть на дома, где они жили, достать на память фотографии. У каждого из ребят была такая любимая история – со счастливым концом, не очень или совсем печальная. Многие даже выдумывали имена своим воображаемым родителям и придумывали воображаемые же биографии, чтобы проще было жить.

При всём этом, обстановка в у нас в «Ромашке» царила довольно дружелюбная и смиренная. Каждый день мы просыпались в семь утра. Я делал короткую зарядку, мылся в душе и съедал три бутерброда, а уже в семь сорок надо было в отглаженной и чистой форме, с аккуратной причёской идти на утреннюю линейку.

Линейка стартовала в восемь утра – выстроившись в стройные ряды по росту и возрасту, мы со скучающими лицами наблюдали за торжественным поднятием флага и чуть более бодро горланили гимн (бойскаут, замеченный с закрытым ртом или поющий не все слова, отправлялся в карцер на сутки за подрыв дисциплины). После торжественной части наступала нравоучительная: Георгина Матвеевна, чеканя шаг по плацу, как заправский полковник, объясняла нам, зачем мы родились на свет – приносить пользу, пользу, пользу Родине. Каждое утро она находила, чем нас пристыдить за безделье и сибаритство: то замечала, что каждый бойскаут обходится государству в двадцать долларов в день, из которых даже мы, старшеклассники, отрабатываем только десять, то сообщала, что Департамент передумал снабжать «Ромашку» новыми ноутбуками, потому что в этом году бойскауты нашего лагеря не смогли так же хорошо отличиться в олимпиадах по физике и истории, как в предыдущем. Повод выругать нас находился всегда.

Отчитанные таким образом нераскаявшиеся грешники, мы расходились на занятия. С девяти часов утра и примерно до трёх мы грызли гранит науки.

В три часа дня мы утоляли голод хорошим обедом, состоявшим из трёх блюд, из которых, впрочем, только одно (компот) было без недовеса. Тридцать граммов мяса, слизанных с каждой нашей котлеты или отбивной, давали в сумме ежедневно полтонны говядины, которую частью приворовывал персонал столовой, а частью реализовывал милейший наш директор Олег Родионович, продавая её одной сети магазинов Белгородской области по сдельной цене. Несмотря на то, что в бойскаутском лагере не с кого брать взятки, директор наш явно не бедствовал.

После обеда у нас был час на отдых, а затем часов до семи мы работали в поле или в мастерских. Не могу пожаловаться на условия работы. В бойскаутском лагере упорно ходило словечко «барщина», когда речь заходила о лопатном и тяпочном труде на картофельных и свекольных полях, но я всегда представлял себе, что работаю так на собственной даче вместе с воображаемыми родителями и дедом, и это примиряло меня с действительностью.

С восьми вечера и до пол – одиннадцатого было время, которым мы могли распоряжаться по своему усмотрению. Поужинав, можно было погулять с друзьями, списать домашнее задание по алгебре, которую я не терпел, побегать на стадионе или в фитнесс – клубе, если то была удачная неделя, когда ты заслуживал право заниматься на тренажёрах, или же полчаса (разрешённое время) посидеть в Интернете.

Так шло время, пока не начали происходить неожиданные и страшные события, сильно повлиявшие на жизнь нашего лагеря.

Вторая глава

Однажды заболел один из младших бойскаутов и всеобщий любимец, 8–летний Миша Маринич. У него поднялась температура до 40 градусов и начался бред. На дворе был ноябрь, многие грипповали, и все рассудили, что это грипп, хотя и в необычно тяжёлой форме.

В комнате Миши, ввиду его состояния, посменно дежурили молодые медсестры – Лера и Алёна – бывшие воспитанницы лагеря. С Алёной я немного общался: она беспрепятственно могла ездить во внешний мир, и я узнавал у неё разные белгородские новости.

В третий день мишиной болезни Алёна встретилась мне поутру – кажется, перед линейкой – и сообщила, кроме прочего, что Миша совсем плох: бред усилился, и он постоянно повторяет: «Хочу французский шоколад! Артём, дай хоть кусочек!»

Я покраснел.

– Ну как тебе? – спросила Алёна.

– Ужасно. Кто это слышал, кроме тебя?

– Никто. Ну, может быть, Лера слышала в свою смену.

– Он больше ничего не говорил?

– Нет.

– А другие имена называл?

– Нет.

Это была неприятная новость. Конечно, я знал, о чём Миша бредил. Французский шоколад с изюмом, очень нежный на вкус – наверное, мальчик за всю свою жизнь не пробовал ничего вкуснее. Такой шоколад в бойскаутский лагерь, разумеется, не завозили – мы вообще ели мало сладостей (Департамент считал, и, конечно, справедливо, что шоколад дорог, а подростки, которые потребляют мало сахара, существенно экономят на услугах стоматолога). Французский шоколад мы доставали с немалым риском в северном лесу. Выглядело это следующим образом. Один или два раза в месяц, в тёмную безлунную ночь, к внешней границе лагеря пробирались российские правозащитники. Они несли с собой пакеты, набитые разными подарками для бойскаутов: гаджетами, сластями и другими сувенирами. Кроме того, правозащитники привозили на джипах мощные станковые арбалеты. При помощи арбалетов пакеты с подарками перебрасывались через ограду на территорию лагеря, в северный лес, а дальнейшая судьба сувениров зависела от того, кто их подберёт – охранники лагеря или бойскауты.

Отправленные правозащитниками подарки в лагере были под запретом (за один найденный фантик от запрещённой конфеты полагались три дня карцера и несколько утомительных нотаций в воспитательной комнате). В день, когда, по сведениям администрации, ожидался приезд правозащитников, подросткам запрещали покидать территорию городка, а охранники лагеря, наоборот, выходили в лес на поиски трофеев. Дальнейшая судьба собранных охранниками трофеев мне неизвестна, но, рискну предположить, прохвост наш директор Олег Родионович их перепродавал.

Разумеется, мы не могли допустить такого положения дел, когда на нашу долю ничего не доставалось. Северный лес был холмист и изрезан оврагами – как-то раз на прогулке я и двое моих приятелей заметили, что раскидистый вяз и две мохнатые ели, растущие на склоне оврага, закрывают своими ветвями вход в пещеру. Пещера была неглубокой, метров до пяти, с глинистым полом и сводами. Мы сразу сообразили, что эта пещера открывает перед нами большие перспективы.

Здесь надо пояснить, что мы, равно как и администрация лагеря, заранее знали, что в такой-то день предстоит вылазка правозащитников. Объявления об этом – часто в иносказательной форме – развешивались сразу на нескольких сайтах в интернете, и мы внимательно их отслеживали.

На охоту за сувенирами мы выходили до октября, пока по ночам не стало холодно. Разводить костёр в лесу для обогрева было слишком рискованно, потому что дым легко могли заметить охранники, и если бы это случилось – прощай всё: подарки, укрытие и авторитет среди сверстников, который мы с Ильёй и несколькими приятелями сумели заработать благодаря своим дерзким вылазкам. Наша тайна была бы рассекречена, пещера зарыта, да ещё, пожалуй, одним карцером наказание бы не ограничилось: нас вполне могли сослать в дисциплинарный лагерь, учитывая продолжительность и систематичность нарушения дисциплины с нашей стороны.

Теперь на дворе был ноябрь. Днём столбик термометра едва переползал за ноль, ночью было и того холоднее.

Мне очень трудно это объяснить, но в тот день, когда я услышал от Алёны про Мишу, который бился в горячке и бредил французским шоколадом, во мне проснулось родственное чувство. Или, не знаю, может быть, братское чувство. Мне вдруг стало ясно, что я должен достать эти проклятые французские сладости, невзирая ни на какой мороз и лишения, потому что этого хочет маленький человечек, которому очень плохо и у которого в целом мире, представьте себе, больше никого нет.

Я встретил Илью на линейке и, когда поднятие флага и летучка закончились, сжал ему руку:

– Нужно поговорить. Лучше в моей комнате.

– Но до занятий десять минут.

– Целых десять минут. Мы успеем.

Когда дверь моей комнаты захлопнулась за Ильёй, я сказал:

– Нам нужно достать трофеи. Сегодня же или завтра. Сейчас как раз новолуние и облачно, мы можем списаться с правозащитниками по зашифрованному каналу.

– Ты с ума сошёл? По ночам минус десять.

– Мы справимся.

Илья пристально посмотрел на меня, точно хотел удостовериться, не рехнулся ли я и вправду. Не заметив ничего подозрительного, он осторожно спросил:

– А почему именно теперь?

– Миша Маринич тяжело болен и бредит французским шоколадом.

– Ах, вот оно что. Не знал.

– Мне Алёна утром сказала.

– Ладно, я тебя понял. Мне нужно подумать.

– Как знаешь. Думай до вечера. Если не готов, я пойду один.

– Ну хорошо, а как ты собираешься ночевать в лесу? Шуб у нас нет, за пару часов там можно ноги и руки отморозить.

– Есть идея. Можно взять в столовой несколько брикетов бездымного угля.

– Что значит взять? Украсть?! Ты знаешь, чем это грозит?

– Ну почему сразу украсть? Скажем Марии Фёдоровне, что нам нужно для лабораторной по химии.

С Марией Фёдоровной, старшей поварихой, я был в отменно хороших отношениях, поскольку сделал ей несколько подарков из тех самых трофеев, что мы собирали в лесу. Их происхождение я объяснял ей так, что у Ильи остались на свободе дальние родственники, которые присылают ему время от времени ценные подарки. Мария Фёдоровна была единственным человеком из персонала, который настолько вызывал доверие. что я рискнул переманить её на нашу сторону скромными подношениями. Она была добродушной, простой тётушкой и можно было быть уверенным, что она говорит и действует безо всякой задней мысли. Кроме того, дружба с Марией Фёдоровной была очень полезна с практической точки зрения. Благодаря ей, мы с Ильёй зачастую получали лучшие куски и соки без недолива.

– Да, она, наверное, ничего не заподозрит, – после раздумий согласился Илья.

– Тогда решено? – я сунул Илье руку.

– Ты опасный человек, Артём. У тебя талант вести за собой людей, – рассмеялся он. – Согласен. Если даже что-то сорвётся, будем сидеть в соседних комнатах карцера и перестукиваться друг с другом. Это меня утешает.

С брикетами нам повезло. Мы специально пришли обедать поздно, чтобы остаться в столовой последними, и мне удалось в немногих словах объяснить Марии Фёдоровне, что семь – восемь солидных брикетов бездымного угля – это наша заветная мечта на сегодня. В результате, мы получили даже гораздо больше – добрых полмешка спрессованных тёмных брусков. «Не Бог весть какое сокровище», – обронила Мария Фёдоровна, плюхнув мешок перед нами и жестами попросив уносить его поскорее. Как выяснилось, лагерю они достаются задёшево, а мы-то с Ильёй считали, что они идут почти на вес золота. Ведь для нас так оно и было! Мешок мы сперва, со всеми предосторожностями, утащили в мою комнату, а там запихнули его в спортивный рюкзак. После этого мы облачились в нашу зимнюю форму и направились в северный лес. Рюкзак я нёс за плечами и все три километра от городка бойскаутов до опушки леса поминутно оглядывался – не присматривается ли кто к нашему облачению – спрятанный в рюкзаке мешок, несмотря на все наши старания утрамбовать его поплотнее, топорщился как камень. Но никто ничего не заметил. Добравшись до пещеры, мы спрятали мешок по-надёжнее и перевели дух.

– Ну, теперь вроде всё готово, – резюмировал Илья. – Даже не ожидал, что получится. А куда ты так внимательно смотришь?

Я молча указал пальцем на две дорожки следов, оставленных нами на мокрой земле.

– Следы. Мы оставили следы. И они ведут прямо к пещере.

Мы быстро накидали палой листвы перед входом в пещеру.

До вечера мы прожили в довольно приятном и щекочущем нервы ожидании. Во всех приключениях, как бы опасны они ни были, есть что-то щемяще приятное, что-то от самой сути мужественности, а наше приключение было к тому же связано с таким благородным порывом, что мы не могли хоть на секунду собой не залюбоваться. Улыбки с наших лиц пропали лишь перед самым завершением учёбы (в ноябре она длилась дольше, чем летом, почти до пяти часов, поскольку в холодное время года нельзя работать на улице). Выходили мы из городка налегке. Наши приятели перед вылазкой, как всегда, пожелали нам удачи. Перед выходом мы ещё раз проверили ноутбуки и всю аппаратуру – всё должно было сработать как нельзя лучше, во время обхода охранников наши голоса должны были ответить из пустующих комнат за нас. Но на всякий случай мы проверили заряд батарей и даже почистили компьютеры от пыли.

В администрации, скорее всего, знали, что вечером предстоит вылазка правозащитников. Охранники чуть внимательнее обычного приглядывались к бойскаутам и вечером даже досмотрели пару – тройку человек с сумками, что случалось только в ответственные дни. Но мы с Ильей были в своих обычных форменных куртках, налегке, с улыбками на лицах – никто не мог подумать про нас плохое.

Слегка попетляв на всякий случай, мы через час или около того дошли до опушки. Сразу влезать в пещеру и мёрзнуть там ещё час – полтора в наши планы не входило, и мы решили погулять слегка по лесу. Состояние Миши за день не улучшилось. К нему вроде бы вызвали хорошего областного педиатра, но приедет он или нет, было неизвестно. Мы прекрасно знали, что на свободе к нам – даже к лучшим из нас – всё равно относятся как к людям второго сорта. Если в «Ромашке» погибнет один, пусть талантливый мальчик, останется ведь ещё почти 20 тысяч.

В восемь часов мы наконец заняли нашу стратегическую позицию. В это время на высоком ограждении лагеря включились мощные прожекторы – их лучи прошили воздух, точно предстоял налёт вражеских бомбардировщиков, и забегали по окрестным пролескам, по полям, по низким тучам. Определённо, администрация ждала гостей.

Я достал из рюкзака бинокль и нетерпеливо стал рассматривать пейзаж, расстилавшийся за оградой. Но время шло, томительно тянулись минуты, а признаков жизни всё не было видно.

– Неужели не приедут?… – раздражённо пробормотал я. – Да почему же именно в такой день?

– Пустота? – спросил Илья.

Я кивнул головой и снова припал к биноклю. Вдруг где-то южнее нас раздался слабый треск ломающихся веток, затем ещё и ещё.

– Это они?

– Да.

– Ты видишь, откуда они стреляют?

– Нет, не вижу, но они целятся гораздо южнее. Блин. Скверно.

– Так что, выходим?

– Нет, подожди, там могут рыскать охранники. Посмотрим – может быть, пара пакетов приземлится поближе к нам.

Илья промолчал и взял у меня бинокль. Минут пять ничего не происходило, я грыз ногти и уже начал озираться в поисках мешка с брикетами – пока мы сидели в низком старте, я совершенно не замечал холода, но теперь тело буквально начал сотрясать озноб.

– Ты смотри, а я пока уголь подготовлю.

– Подожди. Так и есть! Удача!

Треск ломающихся веток послышался неподалёку от нас.

– Где он?

– Вот там, чуть правее… – отозвался Илья. – Нет, не забирай у меня бинокль, а то я потеряю его из виду. Это наш трофей, точно тебе говорю. Я вижу большой красный пакет.

Илья ещё несколько секунд наблюдал, а затем чуть выдохнул:

– Недалеко отсюда. Но, правда, он застрял в ветках. И лезть довольно высоко.

– Блин, засада.

– Что будем делать?

– Как что? Пошли, у нас мало времени!

Мы сорвались с места и начали продираться сквозь тьму, то и дело натыкаясь на ветки кустарников. Когда мы оказались, наконец, у цели, выяснилось, что пакет с трофеями застрял на высоте метров в десять над землёй, в крючковатой кроне огромного вяза. Никакой возможности стрясти его с дерева не было.

Выбирать того, кто полезет наверх, не пришлось. Я едва ли не лучший в лагере спец по лазанью по канату, и мне было только немного неприятно думать о своей зимней форме – куртка могла порядочно испачкаться, а то и изорваться. Впрочем, вяз – превосходное дерево для лазанья, он почти всегда раскидистый, с толстыми, ухватистыми ветками. Этот вяз, который захватил в плен наш трофей, рос к тому же от самой земли не прямо, а под углом, что, несомненно, облегчало задачу.

Пять метров я преодолел, как кошка. Дальше начались сложности, потому что к шару надо было подползать по толстой, но уже вызывающей опасения в плане равновесия ветке, уходящей вбок от главного ствола. Когда мне осталось два метра, я поглядел вниз, на Илью. Тот радостно улыбался и покивал мне. Луч его фонарика весьма аппетитно гулял по пакету с сувенирами. Там внутри, подумал я, конечно же, несколько электронных безделушек, айфоны 19–ой модели, чипы с играми, и, конечно, много сластей, среди которых обязательно найдётся несколько плиток французского шоколада, потому что без них…

Вдруг вдалеке раздался хруст. Мы замерли. Несколько секунд я слышал биение своего сердца и дыхание – оглушительное дыхание. Хруст повторился чуть явственнее. Я похолодел – если только можно было ещё похолодеть после трёх часов на морозе – и каким – то не своим, страшным шипящим шёпотом приказал Илье:

– Выключи фонарь, скорее!

Луч света пропал. Мы напряжённо прислушивались, и вскоре хруст начался снова, и уже не прекращался – он стал приближаться к нам.

Полминуты я сидел как парализованный. Даже мысли меня не слушались. Потом ко мне вернулась возможность думать. Первая мысль, самая дурацкая и неприятная, была про дисциплинарный лагерь, скотские условия и то, что теперь задача выйти в люди значительно усложняется. Вторая мысль была про Мишу. Бедный мальчик.

Затем я понял, что у нас ещё есть возможность бежать.

– Илья, я спускаюсь, – шёпотом сказал я.

Ответа не последовало.

– Илья, ты слышишь? Нам надо бежать.

Молчание. Загадочное молчание.

– Ты… ты что, сбежал один?… – зачем-то спросил я вслух. Мысль о том, что мой лучший друг меня бросил, была шокирующей настолько, что я опять застыл, даже не начав слезать с ветки. И тут же понял, что для меня бежать уже поздно – хруст шагов доносился совсем уже близко, и темноту рассеял луч незнакомого фонаря – гораздо более сильного, чем у Ильи.

– Так – так – так, – раздался смутно знакомый голос. – Кого я вижу? Кто это у нас тут нарушает дисциплину?

Свет фонаря ударил мне прямо в глаза, и я зажмурился.

– Ба! Ха-ха. Вот уж не ожидал увидеть. Артём Извольский собственной персоной! Примерный юноша, победитель олимпиад, гордость лагеря.

В охраннике я, разлепив веки, узнал Сотникова – бывшего прапорщика, а теперь «генерал – атамана» каких – то казачьих войск, который в лагере был известен привычкой выкручивать уши провинившимся десятилеткам и любовью к пиву, вследствие которой его фигура каждый год расширялась на несколько сантиметров.

– А знаешь, Артём, как мерзко жить в дисциплинарном лагере? Там заставляют вкалывать от зари до зари, чистить коридоры и туалеты, и очень скверно, братец ты мой, кормят. А какой там контингент… ммм! Знавал я одного пацана, который до лагеря убил своих родителей, а потом ещё в дисциплинарке проткнул парню ножом почку. Там не та малина, что здесь. Ну да, впрочем, сам увидишь.

– Навещать – то хоть будете? – попытался сострить я, но голос был каким – то упавшим.

– Конечно, мой мальчик. Слезай. Хватит уже изображать Маугли.

– Послушайте, я не хочу в дисциплинарку. Может, как – нибудь договоримся?

– Договоримся? Бха. Ха-ха! О чём? Что ты можешь мне дать взамен на молчание? Деньги? Откуда у тебя деньги?

– Нет, но я… я могу… давать вам по одному трофею из нашей добычи, начиная с этого дня, целый год. Там 19–е айфоны. Они очень дорогие. Каждый по тысяче долларов стоит, а может и больше. Представьте, сколько вы сможете заработать, если будете получать их каждую неделю. Можно сказочно обогатиться.

– Взятку мне хочешь дать, парень?

– Ну… да. Можете называть это взяткой. Пожалуйста, ну что вам стоит? От того, что я попаду в дисциплинарный лагерь, лучше никому не станет.

– Как это никому? Дисциплина и порядок явно выиграют.

– Не ломайте мне жизнь, прошу вас.

– Хммм… Согласиться, что ли?…

Моё сердце забилось чуть чаще и радостнее.

– …но только такого стреляного воробья, как я, на мякине не проведёшь. Слез с дерева, быстро!

Я вздохнул и начал было ползти по ветке назад, но тут произошло чудесное и неожиданное – сзади Сотникова мелькнула тень, размахнулась и ударила моего мучителя по голове чем-то похожим на бейсбольную биту. Послышался глухой стук, короткий стон, и свет фонаря судорожно заметался в разные стороны. Тело Сотникова обмякло и упало в листву лицом вниз.

– Прости, что меня долго не было. В темноте не так просто быстро отыскать подходящую дубинку, – послышался извиняющийся голос Ильи.

– Спасибо!! Я уж думал, что мне больше не видать ни тебя, ни друзей. Он меня тут запугивал, ссскотина! – я с отвращением и беспокойством поглядел на Сотникова, смирно лежащего на животе. – Ты не убил его?

– Какое там. Слегка оглушил. Скоро очнётся. Только шишка останется.

Я спустился с вяза и осмотрелся.

– Что будем с ним делать? Когда он вернётся и всё расскажет, нам не только вылазку за сувенирами впаяют, но и нападение на службу безопасности. Это уже не дисциплинарка. Это пахнет тюрьмой.

– Ничего он не расскажет, – усмехнулся Илья. – Я кое-что прихватил с собой.

Илья порылся в своём небольшом рюкзаке и достал оттуда два предмета – пузырёк и литровую флягу, которую я сперва принял за термос.

– В пузырьке малиновые таблетки – никогда их не пью, но всегда ношу с собой, потому что они прописаны, и педагоги могут проверить их наличие, – пояснил он. – А тут у нас…

– Фляга коньяка?! Как ты её достал?

– Не только у тебя есть полезные знакомства с поварами столовой, – подмигнул Илья, пока я ошарашенно рассматривал флягу. Отвинтив колпачок, я принюхался, и ароматы дуба, розы, мёда, каких – то ещё сладостей ударили в нос. Коньяк был очень хороший.

– Никогда бы не подумал, что ты пьёшь.

– Вообще – то не пью. Но мы собрались провести морозную ночь в лесу, и я подумал, что коньяк может нам пригодиться.

Тело Сотникова издало короткий глухой стон.

– А вот Сотников – известный алкоголик, – продолжал Илья, пнув тело ногой, – и когда утром его найдут пьяным, в беспамятстве, в обоссанных штанах и с пустой флягой коньяка в руке, это будет так же удивительно, как восход солнца, то есть вообще никак не удивительно.

– Свяжем ему руки?

– Пожалуй, не стоит. А то останутся следы на запястьях. Давай сразу за дело.

Мы не без труда приподняли Сотникова в полувертикальное положение, на колени. Он ещё ничего не соображал и, видимо, страдал сильнейшим головокружением. Илья откупорил фляжку и поднёс Сотникову под нос.

– Будешь пить? – ласково спросил он. Сотников издал неопределённое, но скорее радостное похрюкивание. – Тогда открывай ротик и будь послушным мальчиком.

Я потянул Сотникова за подбородок вниз, его обширная ротовая полость открылась, обдав меня не совсем свежим запахом, и Илья всыпал туда целую пригоршню малиновых таблеток, после чего влил в рот охраннику жидкости на три хороших глотка.

– Эх, жалко хороший коньяк на такого борова переводить, – с сожалением заметил он.

Мы подождали, пока таблетки и алкоголь дадут нужный эффект. Нужный эффект последовал стремительно – уже через три минуты Сотников с лицом умственно отсталого глядел перед собой и совершал странные – не то подрагивающие, не то волнообразные – движения всем телом, как кусок желе, который тронули пальцем.

– Вот и славно, – одобрительно заметил Илья, пряча во внутренний карман пузырёк с неиспользованными пилюлями.

– Надеюсь, он тут не замёрзнет.

– За несколько часов точно нет. Его ведь ещё до утра хватятся.

– Да, верно. Знаешь, нужно ещё подпоить его немного до полной кондиции, заодно и согреется, – ко мне наконец вернулась способность нормально соображать после пережитых волнений. – И потом заметём всё тут, чтобы не было следов этой возни.

– Само собой. А ты пока достань пакет с трофеями, я с пустыми руками уходить не согласен.

– Ах да, сейчас.

Во второй, более удачный раз вся процедура снятия трофея с вяза заняла у меня несколько минут. С нетерпением мы вскрыли упаковку и, к нашей радости, обнаружили там всё желаемое – в ней были и 19–е айфоны, совершенно новые, считывающие рисунок сетчатки глаза владельца, и чипы с музыкой, и химические шарики для еды – совершенно безвредные, но способные придать любой пище желаемый вкус – или дыни, или крем – брюле, или пудинга, что было особенно приятно, когда приходилось поглощать перловку или пресный рис. Наконец, мы нашли больше килограмма сладостей, и в их числе – шесть плиток французского шоколада в ярко – синих обёртках – они блестели среди других трофеев как бриллианты.

– Прекрасно, – с удовольствием отметил я.

Сотников издал мычание, какое мог издать только пьяный и очень одуревший от таблеток человек. Он продолжал колыхаться, стоя на коленях, и мне представилось, что для таких движений гораздо больше бы подошла поза Будды – тем более, что у Сотникова не сползала с лица характерная полуулыбка.

Минут пятнадцать нам потребовалось на то, что привести поляну перед вязом в надлежащее состояние. Напоследок Илья ещё подпоил Сотникова, так что во фляге осталось коньяка едва ли не на донышке – во всяком случае, гораздо меньше половины. Завершив эти важные дела, мы направились обратно к пещере.

До утра мы дожили без особенных приключений – в пещере, благодаря костру из бездымных брикетов, было почти тепло, и мы даже по очереди подремали до полседьмого, когда настала пора возвращаться в городок.

В семь часов мы дошли, поминутно озираясь и ожидая столкновений с патрулями, до стадиона, но наши опасения оказались напрасными – охрана усилена не была, на плацу уже сновали первые бойскауты. Некоторые делали утреннюю зарядку и бегали, пуская клубы пара, по дорожкам и тут и там в пределах видимости. Мы с Ильёй тоже припустили бегом, делая вид, что вышли размяться, как и спортсмены. Так, бегом, мы добрались до своих домов. Лишь только влетев, порядочно запыхавшись, в свою комнату, я сполз на стул от накатившей усталости и нащупал в кармане куртки плитки шоколада. Теперь их предстояло передать тому, кто очень о них мечтал.

Рискуя опоздать на линейку, хотя на фоне пережитого ночью это было бы мелким проступком, я добежал, переодевшись в сухую и чистую форму, до дома младших бойскаутов № 14, в котором жил Миша. Осторожно постучал в дверь. Через минуту её открыла заспанная Алёна, с тёмными кругами под глазами. При виде меня она выжидательно улыбнулась.

– Как он?

– Наконец – то лучше. Уже не бредит, и температура всего 38. Знаешь, врач вчера сказал, что, может быть, всё-таки не грипп, а пневмония.

– Можно на пару минут зайти?

– Да, если хочешь. Только недолго. Сюда может комендант заглянуть.

– Хорошо.

Алёна пошла в ванную умыться, а я присел на кресло у изголовья мишиной кровати. Он не спал и повернул ко мне голову.

– Ты как, чемпион? Выздоравливать будешь?

– Буду, – ответил Миша.

– Молодец. Я тут кое-что принёс в подарок, чтобы это случилось поскорее. Только это – тссс! – наш большой секрет. Даже Алёне и Лере нельзя говорить.

Я достал из кармана три большие плитки французского шоколада. Глаза Миши, болезненные, грустные, зажглись вдруг ярким огнём. Он потянулся рукой к подаркам и благодарно посмотрел на меня.

– Спасибо, Артём.

– Спрячь их под подушку. Когда никто не увидит, сможешь съесть. Хорошо?

– Ага.