Гайдзин. Том 2 Клавелл Джеймс

– Значит, это она убила ее?

Андре налил себе еще коньяку.

– Я… я попросил Хану назвать мне тех трех мужчин, ведь один из них мой убийца, но она сказала, что не знает их имен, а может, просто не захотела говорить. Я… я ударил ее по лицу, чтобы силой заставить ее, но она лишь всхлипнула, даже не закричала. Я был готов убить ее, да, но я любил ее и… тогда я ушел. Я был как бешеный пес, брел, ничего не соображая и ничего не видя перед собой, времени, наверное, было часа три или четыре ночи. Я забрел прямо в море. Может быть, я хотел утопиться, не знаю, точно не помню, но холодная вода отрезвила меня. Когда я вернулся в дом Трех Карпов, Райко и все остальные были в шоке, я ничего от них не добился. Хана лежала там, где я ее оставил. Только теперь она плавала в луже крови, в горле торчал мой нож.

– Значит, это было самоубийство?

– Так мне сказала Райко.

– Ты в это не веришь?

– Я не знаю, во что мне верить, – с болью в голосе произнес Андре. – Я знаю только, что вернулся туда, чтобы сказать ей, что я люблю ее, что болезнь – это карма и она не виновата, не виновата, что я очень сожалею о том, что сказал то, что сказал, и сделал то, что сделал, и что все у нас будет как прежде, кроме того, что… кроме того, что когда это станет… станет заметно, мы вместе покончим с собой…

Анри пытался сосредоточиться – после услышанного его собственный разум тоже отказывался служить ему. Он никогда даже не слышал о доме Трех Карпов до того, как новость о смерти девушки облетела Поселение. «Андре всегда так скрытен, – подумал он, соглашаясь, впрочем, что это разумно и он прав, – меня это действительно никак не касалось, пока бакуфу не начали официальное расследование».

– Те три человека, эта твоя Райко знала, кто они и откуда?

Андре тупо покачал головой:

– Нет, а другая мама-сан отказалась назвать ей имена.

– Кто она? Как ее зовут? Где она сейчас? Мы сообщим о ней бакуфу, они могли бы заставить ее рассказать обо всем.

– Они не стали бы этим заниматься, с какой стати? Тот, другой дом – он оказался тайным местом встреч бунтовщиков, гостиница Сорока Семи Ронинов; примерно с неделю назад его сожгли дотла, а голову мамы-сан выставили на пике. Пресвятая Богородица, Анри, что же мне теперь делать? Хана мертва, а я жив…

Глава 16

Вскоре после полудня доктор Хоуг уже сидел в катере, который держал курс на пристань британской дипломатической миссии в Канагаве. Бебкотт прислал записку, что не может покинуть Канагаву, потому что делает операцию в своей тамошней клинике, пообещав вернуться сразу же, как только освободится: «…извините, вряд ли это у меня получится раньше позднего вечера, вероятнее же всего, мне придется остаться здесь до завтрашнего утра. Я буду более чем рад, если вы пожелаете присоединиться ко мне, только будьте готовы остаться на ночь, потому что погода на море меняется быстро…»

На пристани их ждали гренадер и Лим в белом халате, просторных черных штанах, мягких тапочках и маленькой шапочке на макушке. Когда Хоуг выбрался из катера, Лим, зевнув, обозначил телом приветственный поклон.

– Хэйа, масса, Лим-ма, Номер Один Бой.

– Мы можем оставить пиджин для кули, Лим, – ответил Хоуг на сносном кантонском наречии, и глаза Лима тут же сползли к переносице. – Я – Мудрый Целитель Врач Ученый. – Таково было китайское имя Хоуга – значение двух иероглифов, ближайших по звучанию к кантонским слогам «хо» и «ге», – выбранное для него из целой дюжины других вариантов Гордоном Чэнем, компрадором компании Струана, одним из его пациентов.

Лим тупо уставился на него, притворяясь, что ничего не понял, обычный и самый быстрый способ заставить потерять лицо чужеземного дьявола, который осмелился выучить несколько слов на языке цивилизованных людей. «Ай-йа, – подумал китаец, – кто он, этот смердящий блудодей, этот гноепакостный краснорожий дьявол с бычьей шеей, пожирающий матерей, эта жабообразная мартышка, которая набралась наглости говорить на нашем языке с видом столь гнусного превосходства…»

– Ай-йа, – сладко проговорил Хоуг, – я также знаю много, очень много грязных слов, чтобы подробно описать мать какого-нибудь мерзкого сосуда похоти и все ее гноеточивые части, если этот крестьянин родом из утопающей в навозе и собачьей моче деревни даст мне к тому повод столь же невесомый, как моргнувшее веко, например, притворится, что не понимает меня.

– Мудрый Целитель Врач Ученый? Ай-йа, какое хорошее имя! – Лим коротко хохотнул. – И никогда за много лет не слышал я, чтобы чужеземный дьявол так хорошо говорил на языке мужчин.

– Хорошо. Ты скоро услышишь еще больше, если меня снова назовут чужеземным дьяволом. Благородного Дома Чэнь выбрал мне имя.

– Благородного Дома Чэнь? – У Лима отвисла челюсть. – Достославный Чэнь, у которого мешков с золотом больше, чем волос на шкуре быка? Ай-йа, какая дьявольская привилегия!

– Да, – согласился Хоуг, добавив не вполне правдиво: – И он также сказал мне, что, если вместо немедленного исполнения всех желаний, на какое вправе рассчитывать его друг, у меня возникнут хоть какие-нибудь отдающие дерьмом проблемы с любым из жителей Серединного Царства – будь он высок званием или низок, – мне достаточно лишь упомянуть при нем по возвращении имя этого мерзкого скотоложца.

– О-ко, Мудрый Целитель Врач Ученый, для нас действительно большая честь принимать вас в нашей бедной, пропахшей навозом лачуге.

Доктор Хоуг почувствовал, что достиг в глазах китайца необходимой степени величия, благословляя про себя своих наставников, главным образом благодарных пациентов, которые научили его по-настоящему важным словам и подсказали, как ему следует держаться в Серединном Царстве с определенными людьми и в определенных ситуациях. День был теплым и приятным, и вид небольшого городка понравился ему: храмы, виднеющиеся поверх невысоких крыш; рыбаки, закидывающие сети в заливе; квадраты рисовых полей, утыканные фигурками крестьян; спешащие во все стороны люди и нескончаемый поток путников на Токайдо вдалеке. К тому времени, когда они с притворно подобострастной помощью Лима достигли ворот миссии, Хоуг уже достаточно хорошо представлял, какова общая ситуация в Канагаве, сколько сегодня больных у Бебкотта и чего ему следует ожидать.

Джордж Бебкотт находился у себя в операционной, ему ассистировал японец, его последователь и ученик, приставленный к нему бакуфу для изучения западной медицины. Приемную снаружи заполняли жители Канагавы, мужчины, женщины и дети. Операция была неприятной, больному ампутировали стопу.

– Славно видеть вас вновь, Джордж, могу я вам чем-нибудь помочь?

– Спасибо, я с благодарностью принял бы вашу помощь. Здесь у меня все в порядке, но вот если бы вы смогли просеять толпу снаружи?

По прошествии часа Хоуг уже с головой ушел в любимую работу. Он как раз только что закончил обкладывать лубками сломанную руку, когда дверь открылась и хорошо одетая девушка с миловидным лицом, поколебавшись секунду на пороге, вошла и поклонилась. Кимоно из голубого узорчатого шелка, оби зеленого цвета, большие гребни в уложенных волосах. Голубой зонтик от солнца.

Хоуг заметил, как вдруг сузились глаза Чэн Синя. Девушка ответила на вопросы китайца, потом заговорила тихим голосом, очень стараясь убедить его в чем-то, хотя и явно нервничая при этом.

– Мудрый Целитель Врач Ученый, – начал Чэн Синь. Его речь постоянно прерывал сухой кашель, в котором Хоуг сразу же признал неизлечимую чахотку. – Эта госпожа говорит, что ее брату нужна важная помощь, почти мертвый. Она сильно умоляет вас пойти с ней – дом здесь рядом.

– Скажи ей, пусть его принесут сюда.

– К сожалению, боится его двигать.

– Что с ним случилось?

После новых вопросов и ответов, которые показались Хоугу больше похожими на торговлю, чем на что-то еще, Чэн Синь перевел:

– Ее брат самурай, она говорит, много важные люди очень счастливые, если вы помогать брату. Я думаю, говорит правду.

Из гонконгских газет Хоуг знал о значении самураев как абсолютного правящего класса в Японии и о том, что любые меры, которые помогут завоевать их доверие и, следовательно, обеспечат их поддержку, способствуют укреплению британского влияния. Он внимательно посмотрел на девушку. Она тут же опустила глаза. Ее нервозность стала заметнее. На вид ей было лет пятнадцать-шестнадцать, и чертами лица она заметно отличалась от простых крестьян. Красивая нежная кожа. «Если ее брат самурай, значит и она тоже самурай», – подумал он, заинтригованный.

– Как ее имя?

– Юки Итикава. Пожалуйста, торопиться.

– Ее брат важный самурай?

– Да, – ответил Чэн Синь. – Я буду провожать вас, не нужно бояться.

Хоуг громко фыркнул:

– Бояться? Мне? Чума на ваш страх! Подожди здесь. – Он прошагал к операционной и тихо открыл дверь.

Бебкотт был очень занят, он удалял зуб мальчику с раздувшейся щекой, уперевшись коленом ему в грудь, убитая горем мать ломала руки и что-то лопотала рядом. Хоуг решил его не беспокоить.

У ворот сержант охраны вежливо остановил его и осведомился, куда он направляется.

– Я пошлю с вами пару своих ребят. Лучше перестараться, чем потом горевать.

Девушка постаралась отговорить их от того, чтобы брать с собой солдат, но сержант был непреклонен. В конце концов она согласилась и, нервничая еще больше, повела их вдоль улицы, потом свернула в один переулок, затем в другой, в третий. Жители деревни, которые попадались им по дороге, отводили глаза и торопливо уходили в сторону. Хоуг нес в руке свой докторский саквояж. Поверх крыш он все еще мог видеть храм, в котором размещалась миссия, это успокаивало его, и он был рад, что его сопровождали солдаты, понимая, что идти без них было бы опрометчиво. Чэн Синь шел рядом, помогая себе длинным посохом.

«В этой юной леди кроется больше, чем она хочет показать», – подумал он, сильно взволнованный этим своим приключением.

Еще одна узкая улочка. Она остановилась у двери в высокой ограде и постучала. Сначала открылось зарешеченное окошко, потом сама дверь. Увидев солдат, здоровый слуга толкнул было дверь назад, но она повелительным тоном приказала ему впустить их.

Сад за оградой был маленький, ухоженный, но не сказать чтобы роскошный. У ступеней, которые вели на веранду небольшого домика с панелями-сёдзи, девушка разулась, сняв деревянные сандалии, и попросила их сделать то же самое. Хоуг неуклюже нагнулся и стал натужно стаскивать с себя высокие сапоги. Она тут же приказала слуге помочь ему, и тот мгновенно подчинился.

– Вам обоим лучше подождать здесь, – сказал Хоуг солдатам, стесняясь дырок на носках.

– Есть, сэр. – Один из провожатых проверил ружье. – Пойду только взгляну, что там у них сзади. Ежели что, кричите.

Девушка отодвинула в сторону панель-сёдзи. На футонах лежал Ори Риёма, сиси, участвовавший в нападении на Токайдо, простыня под ним намокла от пота, прислужница обмахивала его веером. Ее глаза широко раскрылись, когда она увидела Хоуга, а не досточтимого Врачующего Великана-Целителя, как ожидала, и она немного отшатнулась, когда англичанин тяжело вступил в комнату.

Ори был без сознания, в коме. Его мечи лежали на низкой подставке рядом, в такояме стояли свежие цветы. Доктор Хоуг присел перед ним на корточки. Лоб юноши был очень горячим, лицо пылало, жар достиг опасной черты. Причина стала ясна Хоугу сразу же, как только он снял повязку, покрывавшую плечо и верхнюю часть руки.

– Господи Исусе! – пробормотал он, уловив носом пресловутый запах и увидев размеры вздувшейся от гноя багровой припухлости и черный цвет отмерших тканей – гангрена вокруг пулевого ранения.

– Когда его подстрелили?

– Она нет знает точно. Три или четыре недели.

Он еще раз посмотрел на рану. Потом, не обращая внимания на устремленные на него со всех сторон взгляды, вышел, сел на краю веранды и уставился в пространство.

«Все, что мне сейчас нужно, – это мой прекрасный гонконгский госпиталь с его прекрасно оборудованными операционными, мои чудесные сестры, усвоившие школу Найтингейл, и бочонок везения в придачу, и я мог бы спасти этого несчастного юношу. Проклятые ружья, проклятые войны, проклятые политики…

Господи святый, я пытался лечить огнестрельные ранения всю свою жизнь, терпя поражение в большинстве случаев, – шесть лет с Ост-Индской компанией в кровавом Бенгале, пятнадцать лет в Колонии, годы „опиумной войны“, год добровольцем в Крыму, самый кровавый из всех, в составе гонконгского госпитального отряда. Будь прокляты ружья! Господи, и кто их только выдумал!»

Выпустив гнев наружу вместе с руганью, он, попыхивая, раскурил сигару и выбросил спичку. В тот же миг шокированный слуга кинулся вперед и подобрал этот оскорбляющий глаз предмет.

– О, прошу прощения, – извинился Хоуг, не замечавший до сих пор безупречной чистоты дорожки и всего сада. Он глубоко затянулся, потом прогнал из головы все, кроме раненого юноши. Наконец он принял решение, поднял руку, готовясь отшвырнуть окурок, остановился и передал его слуге, который пошел его зарывать.

– Чэн Синь, скажи ей, мне очень жаль, но, буду я оперировать или нет, я думаю, ее брат умрет. Мне очень жаль.

– Она говорит: «Если умирать – карма. Если нет помощь, он умирать сегодня, завтра. Пожалуйста, попробовать. Если он умирать, карма. Она просит помощь». – Чэн Синь тихо добавил: – Мудрый Целитель Врач Ученый, этот юноша важный. Важный попробовать, хейа?

Хоуг посмотрел на девушку. Ее глаза не мигая смотрели на него.

– Додзо, Хо Ге-сама, – произнесла она.

– Очень хорошо, Юки. Чэн Синь, скажи ей еще раз, я ничего не обещаю, но попробую. Мне понадобится много мыла, много горячей воды в чашах, много чистых простыней, много простыней, разорванных на бинты и тампоны, полная тишина и кто-нибудь с крепким желудком в качестве помощника.

Девушка тотчас же указала на себя:

– Сёдзи симасу. – Я сделаю это.

Хоуг нахмурился:

– Скажи ей, это будет очень неприятно, много крови, много вони, жуткая картина.

Он наблюдал, как она внимательно выслушала китайца, потом ответила с явной гордостью:

– Гомэн насай, Хо Ге-сан, вакаримасэн. Ватаси самурай дэсу.

– Она говорит: «Пожалуйста, извинить, я понимаю. Я самурай».

– Я не знаю, что это значит для вас, милая юная леди, и я никогда не думал, что женщины могут быть самураями, но давайте приступим.

Хоуг быстро понял, что одним из главных качеств самурая являлось мужество. Ни разу она не замешкалась, пока он проводил чистку, срезая пораженные участки ткани, выпуская смердящий гной, ополаскивая рану; когда кровь, пульсируя, заструилась из задетой скальпелем вены, она промокала это место тампонами снова и снова, пока он не остановил ток и не устранил повреждение, – широкие рукава кимоно для горничной, в которое она переоделась, были закатаны и закреплены, чтобы не мешали ей, как и концы шарфа, которым она подвязала волосы, и то и другое быстро намокло от пота и перепачкалось в крови.

Целый час он работал без перерыва, мурлыча себе что-то под нос время от времени, наглухо перекрыв уши и ноздри для всего, что пыталось проникнуть к нему извне, сосредоточив все чувства на операции, которую ему приходилось повторять уже в тысячный раз, на тысячу больше, чем хотелось бы. Хоуг резал, шил, чистил, перевязывал. Наконец он закончил.

Он неторопливо потянулся, чтобы прогнать боль из затекшей спины, вымыл руки и снял с себя вымазанную в крови простыню, которая служила ему фартуком. Ори перед операцией положили на самый край веранды, а доктор встал около него с другой стороны, спустившись в сад.

– Не могу оперировать на коленях, Юки, слишком неудобно, – объяснил он девушке.

Все, что от нее требовалось во время операции, она исполняла без колебаний. Обезболивающее больному, которого Хоугу представили как Хиро Итикаву, давать не понадобилось, настолько глубока была его кома. Раз или два Ори вскрикнул, но не от боли, просто какой-то дьявол посетил его в кошмарных видениях. И раз или два он пробовал сопротивляться, но силы в нем не было.

Ори глубоко вздохнул. Доктор Хоуг встревоженно взял его за кисть. Пульс едва прощупывался, дыхание тоже было почти неуловимым.

– Ладно, – проговорил он себе под нос. – По крайней мере, пульс у него есть.

– Гомэн насай, Хо Ге-сан, – произнес мягкий голос, – аната кангаэмасу, хай, ийе?

– Она говорит: «Извините меня, досточтимый Мудрый Ученый, вы думаете да, нет?» – Чэн Синь закашлялся. На время операции он отошел подальше от веранды и встал к ним спиной.

Хоуг пожал плечами, глядя на нее, размышляя о ней, спрашивая себя, откуда она черпает такую силу, где она живет и что произойдет теперь. Она стала заметно бледнее, застывшие черты лица выражали непреклонность. Его глаза прищурились в улыбке.

– Не знаю. Он в Божьей воле. Юки, ты номер один. Самурай.

– Домо… домо аригато гозаймасита. – Она низко поклонилась, коснувшись головой татами. В действительности ее звали Сумомо Анато, она была невестой Хираги и сестрой Сёрина, а не Ори.

– Она спрашивает, что ей теперь следует делать?

– Если речь о ее брате, то пока ничего. Пусть скажет прислуге, чтобы ему клали холодные полотенца на лоб и смачивали повязки чистой водой, пока не спадет жар. Если… как только жар спадет – надеюсь, это случится к утру, – юноша будет жить. Возможно. – Обычно за этим всегда следовал вопрос, как велика вероятность того, что он выживет. На этот раз такого вопроса он не услышал. – Ну, я пойду. Скажи ей, пусть пришлет за мной провожатого завтра рано утром… – Если он еще будет жив, хотел он закончить, но решил промолчать.

Пока Чэн Синь переводил, он начал мыть инструменты. Девушка знаком подозвала к себе слугу и что-то ему сказала.

– Хай, – ответил тот и поспешно удалился.

– Мудрый Целитель Врач Ученый, прежде чем вы уйдете, госпожа говорит, конечно, хотеть ванну. Да?

Доктор Хоуг уже собирался отказаться, но вместо этого поймал себя на том, что согласно кивает. И он не пожалел, что согласился.

В сумерках Бебкотт сидел на веранде миссии, с удовольствием потягивая виски. Он очень устал, но был доволен тем, как прошли операции. Бриз, тихо ласкавший сад, нес с собой приятный запах моря. Когда его глаза невольно нашли то место в кустарнике, где три недели назад был пойман и покончил с собой одетый с ног до головы в черное убийца, раздались мерные удары колокола в храме, и до него донеслось приглушенное расстоянием гортанное песнопение монахов: «Оммммани-и падми-и хуммммм…» Он поднял глаза и увидел приближающегося к нему Хоуга.

– Боже милосердный! – вырвалось у него.

Хоуг вышагивал, облаченный в цветную, подпоясанную ремнем юкату, на ногах у него были тапочки-носки и японские деревянные сандалии. Под мышкой он сжимал большую, оплетенную соломой бутыль саке и улыбался во весь рот.

– Добрый вечер, Джордж!

– Вы выглядите очень довольным собой, где вы были?

– Больше всего мне понравилась ванна. – Хоуг поставил бутыль на буфет, плеснул себе в бокал виски. – Бог мой, в жизни не знал ничего лучше! Вы не поверите, как прекрасно я себя сейчас чувствую.

– Как она? – сухо спросил Бебкотт.

– Никакого секса, старина, меня просто выскребли начисто, засунули почти в кипящую воду, потом мяли, молотили и массировали, а потом переодели во все вот это. А мою собственную одежду тем временем постирали, отутюжили, почистили сапоги и сменили носки. Как в сказке. Она дала мне саке и вот эти… – Он порылся в рукаве и показал Бебкотту две овальные монеты и свиток, исписанный иероглифами.

– Бог мой, да вам щедро заплатили, это золотые обаны! На них вы можете пить шампанское по меньшей мере неделю! Сержант передал мне, что вас вызвали к больному на дом. – Они оба рассмеялись. – Это был какой-нибудь даймё?

– Вряд ли. Это был юноша, самурай. Не думаю, чтобы я ему очень помог. Вы можете прочесть, что здесь написано?

– Нет, но Лим может. Лим!

– Да, масса.

– Бумага что?

Лим взял свиток в руки. Его глаза расширились, потом он внимательно перечел написанное еще раз и сказал Хоугу на кантонском:

– Здесь говорится: «Мудрый Целитель Врач Ученый оказал великую услугу. Именем всех сиси Сацумы, предоставьте ему любую помощь, о какой он попросит». – Лим показал на подпись, его палец дрожал. – Извините, господин, имя я не могу разобрать.

– Почему ты так напуган? – спросил Хоуг, тоже на кантонском.

Беспокойно поеживаясь, Лим объяснил:

– Сиси – это мятежники, бандиты, на которых охотятся бакуфу. Они плохие люди, хотя и самураи, господин.

– Что там такое, Рональд? – нетерпеливо спросил Бебкотт.

Хоуг рассказал ему.

– Бог мой, бандит? Что случилось?

Хоуг жадно плеснул себе еще виски и начал подробно описывать женщину, юношу, рану и то, как он срезал омертвевшую ткань.

– …похоже, беднягу подстрелили недели две-три назад, и…

– Господи всеблагой и милосердный! – Бебкотта вдруг осенило, и он вскочил на ноги.

Хоуг вздрогнул от неожиданности и расплескал свой виски.

– Вы спятили? – раскипятился Хоуг.

– Вы можете показать дорогу туда?

– А? Ну… ну… да, наверное. А что…

– Пойдемте скорее! – Бебкотт бросился с веранды, крича на бегу: – Сержанта караула ко мне!

Маленький отряд спешил по узкой улочке: Хоуг впереди, все в той же юкате, но успевший переобуться в сапоги, следом Бебкотт, вместе с ним сержант и десять солдат, все при оружии. Редкие прохожие, некоторые с фонарями в руках, торопливо уступали им дорогу. В небе светила полная луна.

Они прибавили шагу. Пропустили поворот. Хоуг чертыхнулся, вернулся назад, огляделся и нашел-таки полускрытый проход на нужную им улицу. Они опять пустились бегом. Еще один поворот. Он остановился и вытянул руку. В двадцати шагах перед ними была та самая дверь в ограде.

Сержант и солдаты тут же бросились вперед, обогнав его. Двое прислонились спиной к стене, прикрывая остальных, четверо врезались плечом в дверь, мигом сорвав ее с петель, и весь отряд хлынул в ворота, Хоуг и Бебкотт за ними следом; оба врача уверенно держали в руках выданные им ружья, оба прекрасно умели с ними обращаться – общее для всех европейцев качество, без которого в Азии было не обойтись.

Вдоль по дорожке. Вверх по ступеням веранды. Сержант отодвинул сёдзи. Комната была пуста. Без колебаний он повел своих солдат в следующую, потом в следующую. Никаких признаков человеческого присутствия ни в одной из пяти сообщавшихся между собой комнат. Не найдя никого ни на кухне, ни в маленьком деревянном флигеле, они снова собрались в саду.

– Рассредоточиться, ребята. Джонс и Берк пойдут туда, вы двое – вон в ту сторону, вы двое – туда, а вы двое останетесь стеречь здесь, и, ради Создателя, всем глядеть в оба.

Солдаты парами углубились в сад, прикрывая один другого: урок, который преподал им первый ночной убийца, был хорошо усвоен.

Осмотрели каждую пядь. Прошли вдоль всей стены, сняв ружья с предохранителей. Ничего. Когда сержант вернулся назад, он был покрыт потом.

– Чтоб мне задавиться, сэр! Голо, как… Ни шепотка, черт побери, ни шороха. Вы уверены, что это то самое место, сэр?

Хоуг показал на темное пятно на веранде:

– Вот здесь я оперировал.

Бебкотт выругался и огляделся. Дом был окружен другими домами, но только крыши виднелись над оградой и ни одно окно не смотрело в эту сторону. Прятаться больше было негде.

– Должно быть, они исчезли сразу, как только вы ушли.

Хоуг вытер пот со лба, втайне радуясь, что она ускользнула и не попалась в ловушку. После того как его повели мыться, он, к своему глубокому сожалению, больше не видел ее. Прислужница передала ему деньги и свиток – и то и другое было аккуратно упаковано, – вместе с ними бутыль, сказала, что ее госпожа пришлет за ним завтра утром, и поблагодарила его.

Что же касалось ее брата, то тут Хоуга раздирали самые противоречивые чувства. Юноша был просто пациентом, он был врачом и хотел, чтобы сделанная им операция увенчалась успехом.

– Мне даже в голову не пришло, что этот парень мог быть одним из убийц. Правда, это ничего бы не изменило, я говорю об операции. По крайней мере, теперь мы знаем его имя.

– Ставлю тысячу обанов против гнутой пуговицы, что это не его имя. Мы даже не знаем, был ли он ее братом. Если он действительно сиси, как это утверждается в свитке, можете быть уверены, что имя фальшивое; коварство и обман вообще почитаются японцами с незапамятных времен. – Бебкотт вздохнул. – Я тоже не могу утверждать наверняка, что это был тот самый дьявол с Токайдо. Просто интуиция. Какие у него шансы?

– Переезд никак не пошел бы ему на пользу. – Хоуг задумался на мгновение, такой приземистый и еще больше похожий на лягушку рядом с великаном Бебкоттом, хотя ни тот ни другой не замечали этой разницы в росте. – Я взглянул на него перед самым уходом. Пульс был слабый, но ровный. Мне кажется, я удалил большую часть мертвых тканей, но… – Он пожал плечами. – Я не поставил бы больших денег на то, что он выживет. Хотя, с другой стороны, кто знает, а? А теперь… теперь расскажите мне про то нападение во всех подробностях.

По дороге назад Бебкотт поведал ему все, что произошло на Токайдо. И рассказал о Малкольме Струане.

– Его состояние тревожит меня, но Анжелика, пожалуй, лучшая сиделка, какую ему можно было бы пожелать.

– Вот и Джейми сказал то же самое. Я согласен: ничто так не помогает больному, как присутствие очаровательной юной леди в его комнате. Малкольм чертовски похудел и пал духом, но он молод и всегда был самым сильным и стойким в семье, после своей матери. Если швы выдержат, с ним все должно быть в порядке. Я полностью доверяю вашему мастерству хирурга, Джордж, хотя для бедного парня это будет долгий и трудный путь. Он весьма привязан к этой девушке, не так ли?

– Да. И ему отвечают взаимностью. Счастливчик.

Некоторое время они шли молча. Хоуг нерешительно заметил:

– Я… ну, я полагаю, вам известно, что его мать решительно против того, чтобы он поддерживал отношения с этой юной леди, в любой форме.

– Да, я слышал об этом. Это станет большой проблемой.

– Так вы, стало быть, считаете, что у Малкольма серьезные намерения?

– Серьезнее некуда, он влюблен по уши. Она редкая девушка.

– Вы ее знаете?

– Анжелику? Не могу этого сказать, она не обращалась ко мне как к врачу, по-настоящему не обращалась, хотя, как вам известно, когда я видел ее, она была в ужасном состоянии. А вы?

Хоуг покачал головой:

– Мы встречались только на приемах, скачках – как говорится, в свете. С тех пор как она появилась месяца три-четыре назад, она была королевой на каждом балу, и с полным правом. Никогда не имел ее в числе своих пациентов – теперь в Гонконге есть французский доктор, вы можете себе представить? Но я согласен с тем, что она поразительно красива. Не обязательно идеальная жена, для Малкольма, если таковы его намерения.

– Потому что она не англичанка? И не богата?

– И то, и другое, и еще много всего. Извините, но я просто не доверяю французам, скверная порода – такими уж они рождаются. Ее отец – лучшее тому подтверждение: обаятельный и галантный с виду, а чуть эту шелуху сдунешь – прохвост и негодяй, и чем глубже копаешь, тем больше видишь в нем мерзости. Уж простите, но я не стал бы выбирать его дочь в подруги своему сыну, когда он станет совершеннолетним.

«Интересно, – спросил себя Бебкотт, – знает ли Хоуг, что мне известно о скандале, связанном с его именем: лет двадцать пять тому назад, когда молодой доктор Хоуг работал на Ост-Индскую компанию в Бенгалии, он женился на индусской девушке, презрев все условности и прямо высказанное ему неодобрение начальства, за что впоследствии был уволен и с позором отослан домой. У них родились дочь и сын, а потом его жена умерла – лондонский холод, туман и сырость были почти что смертным приговором для любого, кто родился индусом.

Люди такие странные, – продолжал размышлять Бебкотт. – Вот передо мной умный, храбрый, незаурядный ангичанин, великий хирург, имеющий двух детей, которые наполовину индусы и потому не могут быть приняты в английском обществе, жалующийся на недостаточно благородное происхождение Анжелики. Какая глупость, и еще большая глупость – прятаться от правды.

Да, но и ты сам от нее не прячься. Тебе двадцать восемь, времени для женитьбы еще предостаточно, но встретишь ли ты еще когда-нибудь такую же волнующую женщину, как Анжелика, тем более что искать придется только здесь, в Азии, где ты проведешь всю свою жизнь, пока есть силы работать врачом.

Я знаю, что не встречу. По счастью, Струан, вероятно, женится на ней, так что и говорить тут не о чем. И я помогу ему, клянусь Богом!»

– Возможно, миссис Струан, как любая мать, просто пытается оберегать свое чадо, – сказал он, зная, каким влиянием пользуется Хоуг в семействе Струан, – и возражает только потому, что считает, будто он слишком рано связывает себя. Это можно понять. Он теперь тайпан, и эта должность будет забирать всю его энергию. Но не поймите меня превратно, я считаю, что Анжелика вполне достойная юная леди, храбрая и воспитанная, и может стать замечательной спутницей жизни для любого мужчины, а Малкольму, чтобы справиться со всеми проблемами и заботами, понадобится близкий человек, способный его поддержать.

Хоуг уловил в его голосе скрытую страсть, отложил эту информацию в своей голове и не стал развивать тему дальше, перенесшись вдруг мыслями в Лондон, где его сестра и ее муж воспитывали его сына и дочь, и, как всегда, возненавидев себя за то, что уехал тогда из Индии, подчинившись условностям, и тем самым убил ее, свою любимую Арджуманд.

«Я, должно быть, потерял разум, когда решился отвезти мою любовь в страну этих кошмарных зим, уволенный со службы, без гроша в кармане, без работы и с единственной перспективой – начать все сначала. Черт, мне следовало остаться и спорить с компанией до конца, со временем мои знания и опыт хирурга заставили бы их, заставили бы их принять меня назад и спасли бы нас…»

Двое часовых у ворот отдали честь, когда они проходили мимо. В столовой был накрыт ужин на двоих.

– Скотч или шампанское? – спросил Бебкотт, потом позвал: – Лун!

– Шампанское. Вы позволите?

– Я сам. – Бебкотт откупорил бутылку, ожидавшую их в георгианском серебряном ведерке со льдом. – Ваше здоровье! Лун!

– И пусть все будут счастливы! – Бокалы со звоном соприкоснулись. – Изумительно! Как готовит ваш шеф-повар?

– Иногда неплохо, чаще – ужасно, но качество морских продуктов здесь превосходное: креветки маленькие, креветки большие, устрицы, дюжины видов рыбы. Куда, дьявол его забери, запропастился Лун? – Бебкотт вздохнул. – Трость плачет по этому шалопаю. Отругайте его, когда он появится, хорошо?

Но буфетная была пуста. Не было Луна и на кухне. В конце концов китайца нашли в саду рядом с одной из дорожек. Его отрубленная голова валялась поодаль. На ее месте была пристроена голова мартышки.

Глава 17

Эдо

В эту ночь Хирага, двигаясь быстро и бесшумно, первым из своего маленького отряда перелез через частокол одного из княжеских дворцов во втором кольце, опоясывавшем снаружи стены замка, и бросился бегом через сад к заднему входу в дом. Сверху равнодушно светила луна. Шестеро сиси были в одинаковых коротких черных кимоно, предназначенных для ночных схваток, без доспехов, которые гремели и стесняли движения. Все были вооружены мечами, ножами и удавками. Все были ронинами из Тёсю, которых Хирага срочно вызвал из Канагавы для сегодняшнего нападения.

Раскинувшиеся вокруг главного дома казармы, конюшни и помещения для прислуги, в которых обычно размещалось пятьсот воинов, а также семья и слуги даймё, стояли зловеще пустые. Заднюю дверь охраняли всего двое полусонных часовых. Они заметили сиси слишком поздно, чтобы поднять тревогу, и умерли. Акимото переоделся в одежду одного из них, потом оттащил тела в кустарник и присоединился к остальным на веранде. Они ждали, застыв неподвижно, вслушиваясь в темноту. Никаких криков тревоги, при первом из них они тут же были готовы ретироваться.

– Если нам придется отступить, не беда, – говорил Хирага в наступивших сумерках, когда все остальные прибыли в Эдо. – Достаточно того, что мы сумеем проникнуть так близко к замку. Цель сегодняшней вылазки – это ужас, убить и посеять ужас, чтобы все они думали, будто нет такого человека и нет такого места, до которого не добрались бы мы или наши шпионы. Ужас. Быстро туда и назад, как можно неожиданнее, и никаких жертв с нашей стороны. Такая возможность, как сегодня, выпадает нечасто. – Он улыбнулся. – Когда Андзё и старейшины отменили санкин-котай, они вырыли могилу сёгунату.

– Мы подожжем дворец, брат? – радостно спросил Акимото.

– После того, как убьем его.

– А он кто?

– Он старый, волосы седые и их совсем немного, сам худой, маленького роста – Утани, один из старейшин родзю.

Они все ахнули, пораженные.

– Даймё Ватасы?

– Да. К сожалению, сам я его никогда не видел. А из вас кто-нибудь видел?

– Думаю, я узнаю его, – сказал восемнадцатилетний юноша. Одна сторона его лица была изуродована длинным глубоким шрамом. – Он щуплый, как дохлый цыпленок. Я однажды видел его в Киото. Стало быть, сегодня мы отправим в дальний путь старейшину, а? Даймё, а? Хорошо! – Он ухмыльнулся и почесал шрам, память о неудавшейся попытке Тёсю захватить Дворцовые Врата в Киото прошлой весной. – После сегодняшней ночи Утани уже никуда не будет бегать по ночам. Он выжил из ума, если решился спать за стенами замка да еще не сумел сохранить это в тайне! И без охраны? Глупец!

Дзёун, которому было семнадцать, всегда самый осторожный среди них, сказал:

– Извините меня, Хирага-сан, но вы уверены, что это не ловушка, в которую нас заманивают ложными сведениями? Ёси прозвали Лисом, а Андзё еще хитрее. За наши головы назначены большие награды, а? Я согласен с моим братом, как Утани может оказаться настолько глупым?

– Потому что у него здесь тайное свидание. Он любит мальчиков.

Они недоуменно уставились на него.

– Зачем ему понадобилось это скрывать от кого-то?

– Этот мальчик – один из тех, к кому ходит сам Андзё.

– Со ка! – Глаза Дзёуна заблестели. – Тогда, думаю, и я держал бы это в секрете. Но зачем красивому мальчику отдавать себя кому-то вроде Утани, когда у него уже есть могущественный покровитель?

Хирага пожал плечами:

– Деньги, что же еще? Нори скряга, Утани же щедр безмерно – разве его крестьяне не обложены налогами больше других во всем Ниппоне? Разве его долги не выросли до небес? Разве не известно всем, что он поглощает золотые обаны, как зернышки риса? Скоро, тем способом или иным, Андзё оставит этот мир. Возможно, этот смазливый мальчишка полагает, что Утани выживет и ему стоит рискнуть – Утани ведь пользуется влиянием при дворе, а? Коку! Почему же нет? Его семья, наверное, обнищала и утопает в долгах – разве не почти все самураи рангом ниже хиразамурая живут в бедности?

– Это так, – согласились они все.

– Это так со времени правления четвертого сёгуна, – с горечью сказал сиси со шрамом, – уже почти двести лет. Даймё забирают себе все налоги, продают звание самурая вонючим купцам и торговцам, с каждым годом все чаще и чаще, и по-прежнему урезают наше жалованье. Даймё предали нас, своих верных вассалов!

– Ты прав, – сердито произнес Акимото. – Мой отец должен наниматься к крестьянину простым рабочим, чтобы прокормить других моих братьев и сестер…

– У нашего остались только его мечи, дома нет, только жалкая хижина, – вставил Дзёун. – Мы так увязли в долгах, копившихся еще со времени прапрадеда, что уже никогда не сможем расплатиться. Никогда.

– Я знаю, как нужно расплачиваться с этой мразью, которая чтит только деньги: отменить все долги или убить их, – сказал другой. – Если даймё иногда платят свои долги таким образом, почему нам нельзя?

– Прекрасная мысль, – согласился Акимото, – но это будет стоить тебе головы. Повелитель Огама расправится с тобой в назидание другим, чтобы его собственные ростовщики не перестали ссужать ему деньги под… что там теперь, налоги с княжества за четыре года вперед?

– Жалованье моей семьи, – сказал третий, – не менялось со времен Сэкигахары, а цена риса с тех пор поднялась в сотню раз. Нам следует стать торговцами или варить саке. Два моих дяди и старший брат расстались с мечами и занялись этим.

– Ужасно, да, но я тоже думал об этом.

– Даймё предали всех нас.

Страницы: «« ... 910111213141516 »»

Читать бесплатно другие книги:

Философская, духовная и пейзажная лирика.Иллюстрация на обложке:репродукция картины «Хлада» (холст, ...
«Криница слов» включает в себя рассказы, написанные в период с 2011 по 2015 годы.Этот сборник позвол...
Новая книга Ольги Соломатиной «Ежедневник писателя» появилась из опыта ведения курсов писательского ...
Новый рассказ об эротических экспериментах Майкла Дуридомова. 50 оттенков черного в Мухосранске. Мож...
Если в Вас есть стержень, Вы обязательно напишете собственную историю. И на Востоке и на Бали, и в А...
В Москве бесследно исчезает бизнесмен Лев Гольдин. Полиция небезосновательно полагает, что он убит. ...