Боги слепнут Буревой Роман
– Как успехи? – Сервилия улыбнулась, пытаясь скрыть раздражение.
– Отлично. Все напуганы, не знают что делать, бормочут ерунду. Радуются, что у нас есть император. Право, какое счастье, что твоя дочурка родила этого пискуна. А так бы сенат сошел с ума, гадая, кому всучить высшую власть.
– Разве малыш Постум может управлять Римом, лежа в колыбели?
– Какая мудрая мысль! – расхохотался Бенит. – И теперь вопрос – где найти умного и стоящего человека, который мог бы взвалить на свои плечи тяжкий груз управления Империей. Если сенат продолжает еще работать, то только благодаря мне. Я заставляю этих горлодеров их принимать нужные законы. Иначе бы они все дни напролет спорили, кого назначить диктатором.
– Твое имя еще не называли? – спросила Сервилия. В ее вопросе прозвучала невольная насмешка. Но Бенит воспринял слова всерьез.
– Не надо так торопиться, к завтрашнему утру малыш Постум не повзрослеет. Так что время у меня есть.
– Кто бы сомневался: когда-нибудь и тебя сенат изберет диктатором. – Опять она насмешничала, и опять Бенит принял ее слова за чистую монету.
– Язви, сколько влезет, но помни: за тобой должок. Твоя дочурка ускользнула. Хотя ты и клялась, что она от меня без ума.
– Летиция опять свободна. Можешь жениться на вдовушке, – Сервилия усмехнулась, представив ярость Летиции, когда с ней заговорят о сватовстве Бенита. И эта мысль доставила ей если не радость, то удовлетворение.
– Я бы женился, – согласился Бенит. – Но Летиция недавно надела траур. Рим такой поспешности не поймет. В роли моей жены ты будешь смотреться куда лучше. Летти – соплячка, рядом с нею я буду выглядеть молокососом. Но с достойной матроной я стану солидным мужем. Мне срочно необходима солидность. Я слишком молод.
До Сервилии не сразу дошел смысл его слов. О чем он говорит? Чего хочет? Чтобы она… Ну да, он предлагает ей, Сервилии, стать его женой.
– Уж не знаю, что и ответить, я польщена… – Она искала благовидный предлог, чтобы его выставить. Да, он привлекал ее и одновременно отталкивал… Но, пожалуй, отталкивал сильнее…
– Ответь «да»! – Бенит сгреб ее в охапку.
Сервилия испуганно ойкнула. Поцелуй был страстным, объятия – грубыми. Бенит старался поразить своей животной страстью. Сервилия не сопротивлялась. Ее всегда влекло к молодым и страстным любовникам.
– Ты надеешься на мою помощь? – спросила Сервилия, когда они уже отдыхали, бесстыдно раскинувшись на ложе обнаженными. Он – покуривая табачную палочку, она – устроив голову на сгибе его руки. Гладкое тело Бенита уже начинало заплывать жирком, заметно обозначился животик. Но ей нравились солидные мужчины.
– И на помощь твоих стихоплетов, что являются к тебе пожрать на дармовщинку, – добавил Бенит.
– Не любишь поэтов? – деланно изумилась Сервилия.
– Я – сам поэт, – гордо отвечал Бенит. – И не люблю слюнтяев и врунов.
«А он далеко пойдет», – в который раз подумала Сервилия.
Поначалу эта мысль стать женой Бенита показалась ей безумной. Потом, с каждой минутой, все более приемлемой, и, наконец, даже заманчивой.
Сегодня она еще не скажет «да». Но это не означает, что она не даст согласия потом.
В добротном старом доме сенатора Макция Проба в большом триклинии слуги накрыли стол: расставили вазы с фруктами и бисквитами, наполнили бокалы вином и удалились. Макций Проб ждал гостей, но вряд ли он собирался сегодня веселиться.
Внук Макция Проба Марк – молодой человек с бледным, будто чересчур отмытым лицом, оделся вовсе не для званого обеда – белая трикотажная туника и белые брюки до колен куда больше подходили для загородной прогулки. Возможно, Марк Проб не хотел, чтобы его форма центуриона вигилов придала нынешнему вечеру некий официальный статус. Потому что предстоящая встреча была сугубо частной, хотя преследовала отнюдь не личные цели. Марк Проб был уверен, что на приглашения деда никто не откликнется. Он был уверен в этом до той минуты, пока золоченые двери в триклиний не отворилась, и не вошел сенатор Луций Галл, опять же не в сенаторской тоге, а в пестрой двуцветной тунике, уместной на отдыхе в Байях, но не на вечерних приемах в Риме. Луция Галла совсем недавно избрали в сенат, и после Бенита он был самым молодым сенатором. Он не сомневался в том, что одна яркая речь может перевернуть целый мир, и верил, что ему удастся произнести эту эпохальную речь. Он вообще повсюду кидался спорить – в тавернах, на улицах, в театре, в Колизее с репортерами, прохожими, продавцами, гладиаторами и актерами, не всегда успешно, часто проигрывая и сильно переживая по поводу поражения в словесной перепалке.
Тонкими чертами лица, острыми скулами и высоким лбом Галл походил на Элия. Но сходство это было чисто внешним. Так же как желание яростно сражаться за истину. В Луции проглядывала главная черта истинного римлянина – намерение двигаться наверх по иерархической лестнице в погоне за самой сладостной добычей – властью. Галл и не пытался это скрыть. Его имя должно быть занесено в консульские фасты, выбито на мраморной доске, дабы люди говорили потом: «В год консульства Луция Галла произошло то-то и то-то».
Элий же был гладиатором, который сам придумывал и клеймил желания для Рима. Не только на арене, но повсюду…
Вслед за Луцием Галлом явилась Юлия Кумская, что само по себе было удивительно – и то, что она пришла, и то, что явилась на три минуты раньше назначенного времени, хотя весь Рим знал, что она опаздывает всегда и всюду. При каждом движение шурша платьем из плотного шелка, распространяя убийственных запах галльских духов, она уселась на ложе рядом с Макцием и закурила табачную палочку.
Третьим пожаловал префект римских вигилов Курций – злой, недовольный тем, что его оторвали от срочных дел, он обвел присутствующих подозрительным взглядом. И тогда Марк Проб по-настоящему испугался. В глубине души желал, чтобы никто из приглашенных не явился, чтобы все проигнорировали странное приглашения старика-сенатора. Принятие приглашения означало одно – эти люди боялись. Они сбивались в кучу, как стадо испуганных баранов. Священных баранов… Наконец явился Марк Габиний и за ним сразу сенатор Флакк – сумрачный, желчный и очень умный старик. Впрочем, стариком его называли скорее из-за консервативных взглядов, нежели из-за возраста. Но и в молодости, как и сейчас Флакк был ярым сторонником партии оптиматов [6], причем самого правого ее крыла. Популяры [7] его побаивались, а авентинцы [8] открыто ненавидели. Весталка Валерия немного опоздала, что с ней случалось редко. Она сильно похудела, лицо сделалось белым, почти прозрачным. Рассказывали, что после смерти Элия она несколько дней лежала неподвижно в своей комнате, не ела и почти не пила. Многие думали, что она решила уморить себя голодом. Но потом ей передали письмо от кого-то из друзей. Она прочла и встала. И вновь начала есть.
Последней в комнату вошла Норма Галликан. Ее живот, выпиравший под черной туникой, невольно притягивал взгляды.
Все приглашенные были в сборе. Никто не отказался придти.
Макций Проб откашлялся и проговорил ровным, чуть надтреснутым старческим голосом:
– Император Руфин умер. В Риме новый Август. Император, которому месяц и несколько дней от рождения.
– Ну и что из этого! – слишком уж вызывающе воскликнул Луций Галл, пользуясь тем, что он не на заседании сената и ему не надо ждать, пока выскажутся старшие коллеги. – У нас есть консулы и пусть они исполняют свои обязанности, заботясь, чтобы республика ни в чем не понесла ущерба! [9]
Луций Галл был членом партии популяров и всегда именовал Рим республикой. Но сейчас его возглас прозвучал как шутка, причем весьма неудачная.
– Консулы будут исполнять свои обязанности, – сухо отвечал Макций Проб. – Но согласно конституции полномочия императора не могут быть переданы консулам. На месте императора может быть молодой неопытный человек – система не позволит наделать ему ошибок. Но младенец не может принимать решения и подписывать эдикты. По конституции, если император не способен выполнять свои функции, его власть передается диктатору сроком до пяти лет. По закону этот пост переходит ближайшему родственнику по мужской линии, опекуну императора. Но… в данный момент у нас нет родственников императора. Ни одного. Вернее, есть один – Валерин. Но он слишком стар, чтобы править Империей. Надо решить, кому будет передана власть, пока Постум не подрастет.
– Его матери, – хихикнул Галл.
– Уж лучше сразу мачехе, – предложил Марк Габиний – никто не ожидал, что ему тоже захочется шутить.
– В Риме все хотят власти, а править некому, – буркнул сенатор Флакк.
– Некому… – повторил Макций Проб. – Вы, собравшиеся здесь, самые честные уважаемые люди Рима. И я хочу, чтобы вы высказались без оглядки и утайки. Возможно, нам удастся найти какое-то приемлемое решение.
– Сенат выберет кого-то из своего состава, – предположила Валерия. – И это не самое худшее решение. Пусть выбирают.
– Я в принципе против выборов, – заявил Флакк. – Я бы не стал выбирать и сенат. Есть другие способы выдвижения достойных [10].
– А я бы отдала власть Летиции, – предложила Юлия Кумская. – Девочка не глупа. И может справиться с этой ролью не хуже, чем с любой другой.
– Это не роль! – назидательно произнес Луций Галл.
– Разве? – Юлия Кумская удивилась вполне искренне.
– Летиции шестнадцать лет, – вмешалась Норма Галликан. – Она думает и говорит только об Элии. Ничто ее больше не волнует. Даже собственный сын. Возможно, позже она придет в себя. Но все равно она слишком эмоциональна, слишком порывиста. Нет, она не подойдет.
– Вы мне лучше скажите, зачем Элий поперся с этой дурацкой инспекцией крепостей в Месопотамии. Или у нас мало военных инженеров, чтобы возглавить подобную комиссию! – внезапно вознегодовал Луций Галл.
– Предсказание Сивиллиных книг. «Новую стену Рима дОлжно построить в Нисибисе». – Валерия тут же кинулась на защиту чести погибшего брата. – Или ты забыл? Предсказание вело его в Нисибис. Кто из вас, скажите на милость, смог так сражаться?!
– Элий умер. Не будем говорить о нем, – вмешался Макций Проб. – Лучше ищите решение.
Но Марк Проб в отличие от старика не удержался, чтобы не напомнить:
– В Месопотамию Элия послал Руфин, послал намеренно, а потом не спешил прийти на помощь.
– Руфин тоже умер. Так что и о нем не стоит говорить. – Макцию Пробу никак не удавалось погасить искры вспыхнувшего спора. – Ищите решение! – вновь бесцветным надтреснутым голосом приказал сенатор.
– Я нашел! – воскликнул Марк Проб. – Нам нужно решение не столько умное, сколько простое. То, которое вызовет наименьшее противодействие. Так вот, я предлагаю: пока Постуму не исполнится двадцать лет, назначать диктатором-опекуном самого старого сенатора.
Флакк зааплодировал:
– О, премудрость! Какое глубокомысленное решение! Ведь самым старым сенатором является Макций Проб.
– Я… я не имел в виду это… то есть… – смутился Марк.
– Все нормально. Не стоит так переживать, Марк! – воскликнула Норма Галликан. – Сенатор Макций не сможет быт диктатором двадцать лет, его сменит другой, потом еще и еще. Главное, не нужны выборы, и твердо оговорена очередность. Я – за подобное решение. К тому же оно напоминает древний обычай, когда сенат ожидал избрания царя и сенаторы по очереди исполняли царские обязанности.
– А я против! – возмутился Луций Галл. – Монголы нанесли Риму страшное поражение…
– Трион нанес Риму страшное поражение, – поправила его Норма Галликан.
– Неважно! – отмахнулся Галл. – И тут мы назначаем диктатором старика и главное не одного, а целую вереницу стариков, отдавая им власть на двадцать лет. Как раз в то время, когда республике нужны сильные молодые инициативные люди!
– Мы думаем о том, как нанести системе минимальный вред, – покачал головой Макций Проб. – Устоит система, устроит и Рим. Август вырастет, и мы получим бодрого и энергичного правителя. Сейчас же речь идет о сохранение конструкции. Вот что важно: сохранить проверенную веками основу. Власть как таковая меня не интересует.
– Ну да, конечно! – хмыкнул Флакк. – На овощи зарится, а сало хватает! [11]
– Но мы можем выбрать диктатора на эти пять лет! – запротестовал Галл. – Потом еще на пять…
– В данном случае выборы неприемлемы. По конституции император получает власть по наследству. Сенат может отстранить его или наследника только в том случае, если Август совершил уголовно наказуемое тяжкое преступление. Сенат утверждает консулов, но не императоров.
– Но зачем? Зачем брать худшее, когда можно выбрать лучшее, – не унимался Галл.
– Чтобы выбрать лучшее, надо знать, из чего выбирать. Нельзя выбирать между абсолютным нулем и температурой плазмы. Люди могут объективно сравнить лишь плюс пять и плюс десять, все остальное не выборы, а хаос.
– Тебе так хочется получить власть, Макций Проб? – съязвил Луций Галл.
– Мне хочется сберечь Рим, – сухо отвечал старик.
– Запомни, Макций, что я был против! – И Луций Галл демонстративно вышел из триклиния.
– Кто-нибудь хочет еще высказаться? – Голос старого сенатора был по-прежнему ровен.
– Я за предложение Марка, – сказала Валерия.
– Вы наверняка все удивитесь, но я тоже, – поддержал весталку сенатор Флакк. – Потому что следующим займу пост я. Будем беззастенчивы, раз наступили такие времена.
Минерва обнаружила, что не помнит, чему равна скорость света. Напрасно она хмурила брови, напрасно прикладывала палец ко лбу – цифра вылетела из памяти начисто. Боги на то и боги, чтобы знать все. Нет в Небесном дворце справочников, небожителям они ни к чему. Минерва в отчаянии кусала губы. Как назло, значение скорости света было ей сейчас необходимо. Юпитер требовал расчеты для задуманного предприятия. Что же делать? Спросить у кого-нибудь? Аполлон ответит, конечно, но… Какой позор! Она, богиня мудрости, не знает простейших вещей!
Что-то такое шевельнулось в мозгу… мелькнула цифра…
– Не хочешь с нами пообедать? – спросила Юнона, заглядывая в покои Минервы.
Готовая всплыть в памяти цифра тут же улетучилась.
– Не хочу, – не слишком любезно буркнула Минерва.
– А зря. Говорят, амброзия восстанавливает память, – хихикнула Юнона. – Кстати, ты уже сделала нужные расчеты?
Голова супруги Юпитера была обмотана шелковым платком, из которого во все стороны торчали павлиньи перья. Последние дни Юнона повсюду появлялась в этом странном головном уборе.
– Скоро будут готовы, – прошипела Минерва.
– Я пришлю тебе амброзии с Ганимедом, – пообещала Юнона, удалясь.
Минерва вздохнула с облегчением и растянулась на ложе, заложив руки за голову. Итак, если представить, что она – это поток фотонов, и тогда скорость света…
– Минерва! – раздался голос Беллоны над самым ухом.
– Ну что еще! – Богиня мудрости вскочила.
Беллона была красной тунике и в доспехах, наряженная, будто преторианский гвардеец.
– Видела Юнону? – смеясь, спросила Беллона.
– Да, только что.
– А знаешь, почему она накрутила этот дурацкий платок на голову?
– Юнона мне этого не сказала.
– Да потому что вместо волос у нее теперь растут павлиньи перья. То есть волосы тоже растут. Но вперемежку с перьями.
Минерва невольно поправила прическу.
– И… давно это?
– Я узнала только сегодня. Надо будет при случае стащить с Юноны платок. Вот будет потеха! – происходящее Беллону явно забавляло.
– Да не о том я! Давно ли у нее стали расти перья?!
Беллона пожала плечами.
– Юнона начала закрывать голову уже в июле, – вспомнила Минерва. – Значит, перья появились сразу после взрыва Урановой бомбы в Нисибисе. – Она невольно посмотрела на свои руки, потом вновь поправила волосы.
Беллона прекратила смеяться.
– Ты думаешь… – не договорила, подбежала к зеркалу, принялась перебирать черные, как смоль, пряди. – У меня никаких перьев нет…
– Ах, вот вы где! – пророкотал Марс, вваливаясь без стука в покои сестрицы. Он был в доспехах, как и Беллона, покрыт пылью, физиономия кирпичная, загорелая. И пахло от бога него отнюдь не божественно.
– Опять шлялся на землю, – сморщила нос Минерва, – опять ввязался в драку, чтобы отведать человеческой крови.
– А вот и не угадала! – засмеялся Марс. – Я спасал мир от варваров.
– Не поняла… – Минерва нахмурилась.
– Что-то ты поглупела, сестрица! – Марс самодовольно рассмеялся. – Папаша выселил на землю гениев, наш мир пуст, как кратЕр после хорошей вечеринки. Так?
– Ну, так…
– А варварские божества, как ты думаешь, будут смотреть на это спокойно? Да они тут же захватят все, до самой Атлантики. Вот я и воздвиг перед ними стену. Совершенно непреодолимую. – Марс свысока глянул на богинь.
– Римляне проиграли… – напомнила Минерва. – Стена мужества…
– Да о чем ты болтаешь, сестрица? Мужество, смелость… все это ерунда! Как бог войны ответственно тебе заявляю: чушь! Я построил стену из радиоактивного следа от урановой бомбы. Через него ни один из монгольских духов лесов и рек, гор или долин не проскочит в наши края. А ты думаешь, почему Субудай повернул назад и не пошел на Антиохию? Из-за того, что несколько сотен римлян погибли в каком-то занюханном городке? Нет! Это стена Триона не пропустила чужих божеств. Ну а без них варвары не пойдут вперед. Римский мир пуст, но не завоеван.
– Я думала, это будет стена Элия…
– Элий тоже так думал, – хихикнул Марс. – Не все равно, кого использовать – Элия или Триона. Триона даже проще. Элий тоже сослужил службу – сыграл роль приманки. Каждому кажется, что он исполняет роль героя. Никто не догадывается, что служит всего лишь червяком на крючке.
– И как же ты построил? Сам взорвал бомбу? – поинтересовалась Беллона.
– А ты еще глупее, чем Минерва! Разумеется, нет. Я всего лишь внушил Корнелию Икелу мысль, что надо помочь Триону смыться. И бежать не куда-нибудь, а к самому Чингисхану. Монголы вообразили, что получили в свои руки смертоносное оружие…
– Но они, в самом деле получили страшное оружие.
– Это ерунда. Главное – стена.
– Но Z-лучи действуют и на богов, – напомнила Минерва.
– Не надо лезть, куда не надо, и все будет отлично…
– Ты верно, братец, проголодался с дороги? – спросила Минерва ледяным тоном.
– Да уж, я бы сейчас от амброзии не отказался!
– Юнона приглашала тебя на обед.
– Очень кстати! – Марс радостно потер руки.
– Только не забудь принять ванну. А то от тебя смердит. И расскажи папочке и мамочке о своей стене.
– Не волнуйся, расскажу, – пообещал Марс. – А ты, небось, завидуешь.
Беллона отвернулась, чтобы не расхохотаться.
– Чего ты там строишь рожи? – презрительно фыркнул Марс. – Это вы с хитрецом Меркурием делали ставку на сосунка Логоса. А что вышло? Он тут же обделался. Теперь, говорят, Логос от большого ума свихнулся и не узнает даже собственную мамашу.
– Ты опоздаешь на обед, – напомнила Минерва.
– Я отрежу ему яйца, если у меня на голове вырастут перья вместо волос, – пообещала Беллона, едва дверь за «бурным» богом закрылась.
– Послушай, а не отправиться ли и нам на обед к Юпитеру. Думаю, там будет весело, – задумчиво проговорила Минерва.
– Громче всех будет хохотать Юнона, – предположила Беллона.
– Так, сейчас я переоденусь, и мы идем…
Но богини только успели выбраться в коридор, когда весь Небесный дворец содрогнулся, от основания до конька крыши.
– Братец, судя по всему, решил не мыться, а сразу побежал хвастаться подвигами, – предположила Минерва.
– Или ты слишком долго переодевалась, – съязвила Беллона.
Тут вновь грохнуло, дрогнули стены, и по коридору с выпученными глазами промчался Марс. Туника на нем дымилась. Левой рукой бог зажимал щеку. Но все равно видно было, что лиц обожжено до кости.
В конце коридора появился Юпитер. Лицо у него было красное, борода встала дыбом, волосы реяли вокруг головы. Минерва дотронулась до стены, и от ее прикосновения образовалась глубокая ниша. Богини тут же в нее нырнули. В следующую секунду мимо них пронесся клубок фиолетовых молний. Судя по визгу на другом конце коридора, удар из перуна Юпитера достиг цели.
– Кажется, мой братец узнал, что означает «Юпитер сердится».
– А Юнона…
– Нет, нет, при мести Юноны я присутствовать не хочу, – поспешно заявила Минерва.
Вновь мимо пронеслись несколько молний. Но эти разряды были куда слабее. Да и Марс успел спрятаться в своих покоях.
– Я вспомнила! – воскликнула богиня мудрости. – Я вспомнила, чему равна скорость света…
Глава III
Августовские игры 1975 года (продолжение)
«Сегодня состоятся похороны императора Руфина».
«Судя по всему, монголы покинули территорию Содружества. Шестой легион до нормализации обстановки останется в Месопотамии. Срочно возводятся пограничные укрепления. Первый Месопотамский легион царя Эрудия доукомплектовывается».
«Вчера в день Вулкана и кузнецов повсюду горели костры, жертвами народ выкупал себя от пожаров. Состоялись так же скачки в Большом цирке – никакие беды не могу заставить Рим отказаться от его традиций».
«Большой Совет принял решение о возмещении ущерба гражданам Содружества, пострадавшим в результате рейда монголов».
«Акта диурна», 9-й день до Календ сентября [12]
С утра по улицам Города разносились крики глашатая:
– Смерть похитила императора. Кто может, пусть проводит Марка Руфина Мессия Деция Августа, его выносят из дома.
Толпы народа стекались к Палатину. Фасад дворца, обычно сверкающий позолотой, теперь сплошь покрывали еловые и кипарисовые венки. Все пространство между Большим цирком и дворцом императора было затоплено народом. Люди взобрались на крыши стеклянных лавок, что шли сплошной галереей по наружной стене цирка. Всем хотелось посмотреть на грандиозное шествие. Наконец из дверей Палатинского дворца вышла процессия. Впереди музыканты, за ними плакальщицы, и наконец актеры. Один из лицедеев, в пурпурной тоге и раскрашенной маске, в дубовом венке на редких волосах, старательно подражал походке и жестам императора.
– Эй, ребята, не печальтесь! – кричал актер собравшимся квиритам. – Я, конечно, был не так велик, как Юлий Цезарь, но похороны у меня куда пышнее! Эй, диссигнатор! – обратился актер к распорядителю похорон. – На мое тело не забыли надеть дубовый венок? Я не богу предстать перед моими божественными предками без венка.
– На твое тело надели не только венок, но и парик, – отозвался актер, изображавший императора Корнелия.
За «императором» шествовали другие актеры тоже в масках и пурпуре, изображая предков Руфина, императоров из рода Дециев, начиная с основателей династии Траяна Деция и его сына Гостилиана, и кончая отцом покойного. Наряженные в пурпур или в одежды триумфаторов, расшитые золотыми пальмовыми ветвями, «предки» всходили на золоченые колесницы, и ликторы с пучками фасций на плечах сопровождали знаменитых «властителей» Рима.
Их было так много, что процессия двигалась несколько часов. Сотни факельщиков несли восковые свечи и еловые факелы. Наконец вынесли украшенные пурпуром и расшитые золотыми пальмовыми ветвями носилки Руфина – покойный император был удостоен триумфа за победу в Третьей Северной войне. На носилках несли доспехи викингов – трофеи, якобы добытые Руфином на поле брани, хотя лично покойный не принял участия ни в одном сражении, а если где и побывал, то разве что в окопах, когда «вики» уже отступили.
За носилками двинулись родственники Руфина. Их одежда из некрашеной темной шерсти на фоне сверкающей пурпуром и золотом процессии предков казалась особенно мрачной. Инвалидную коляску старика Викторина толкала Мелия, а следом шла Летиция с непокрытой головой, держа на руках малыша Постума, закутанного в темные пеленки. Криспина старалась идти рядом, не желая уступать крошечному императору законного первого места, и демонстративно старалась поднять повыше маленькую Руфину, которая никого в Риме не интересовала. И это несоответствие казавшейся бесконечной процессии предков и жалкой кучки родственников так поразила римлян, что все голоса смолкли, и воцарилось тягостные молчание. Ощущением неминуемой грядущей беды нависло над Римом. Лишь вопли плакальщиц, да звуки труб, доносившиеся уже с улицы Триумфаторов, напоминали о том, что процессия сейчас выйдет к Колизею и свернет на Священную дорогу.
На форуме труп императора вынули из носилок и поставили стоймя, предки-актеры сошли с колесниц и уселись в курульные кресла, украшенные золотом, пурпуром и слоновой костью. Теперь сын или ближайший родственник покойного должен был подняться на ростры и перечислить его заслуги. И этим родственником оказался Валерин – его коляску вкатили на ораторскую трибуну, и старик начал перечислять заслуги императора перед собравшейся толпой. Динамики лишь усиливали дребезжанье его старческого голоса. Неожиданно кто-то крикнул:
– Глядите, какой старенький сын у Руфина!
И смех непочтительный, гадкий, пополз по форуму.
– Не надо ему было рассказывать правду о Трионе, – шепнула Криспина и с ненавистью посмотрела на Летицию, как на главную виновницу смуты.
Летиция не ответила. В одно мгновение ей показалось, что она присутствует на похоронах не Руфина, а Элия, и ее захлестнула такая тоска, будто она погружалась в ледяные воды Стикса, и ладья Харона плыла ей навстречу. Свет померк. И вместо жаркого дня нахлынул мерзкий пронизывающий холод.
– Пусть Постум скажет речь! – крикнул кто-то в толпе, и крик этот вернул Летицию к реальности. – Он наследник. Мы хотим его послушать. Пусть перечислит заслуги умершего.
И тут младенец на руках Летиции разразился отчаянным ревом.
– Он говорит, как умеет! – выкрикнула Летиция. – И куда лучше многих наглецов!
И смех в толпе смолк.
С утра было солнечно. После полудня набежали тучи. Хлынул дождь сплошной стеною. Тысячи, миллионы стеклянных копий обрушились на Вечный город. Струи дождя растрепали кипарисы, превратив их в черные метелки, струи дождя смешались со струями бесчисленных фонтанов. Вода шумела в водостоках и наполняла сердца тревогой пополам с печалью. Дождь залил остатки погребального костра. Кости Руфина не успели сгореть, и их пришлось ломать, чтобы сложить в погребальную урну. Пурпур сделался тяжел и черен, шерстяные тоги ледяными доспехами льнули к телу. Динамики внезапно онемели. Сделалось очень тихо, и только шум дождя наполнял Вечный город. Шум дождя и шум шагов. Ни крика, ни даже шепота. Ненастье загоняло людей в дома, каждого в свою нору. Вместе с мокрой одеждой и мокрыми сандалиями к очагу ложились черными псами Печаль и Тревога. Никто не знал, что принесет завтрашний день. Прежде над Римом была простерта охранительная рука. Теперь она исчезла. Дождь лил и лил. Вечный город будто вымер. Лишь немногочисленные авто, вздымая фонтаны брызг, сновали по безлюдным улицам, и желтые их огни только усиливали тревогу.
Арриетта смотрела из окна на залитый водою сад. Хорошо, что она не пошла на похороны. Хорошо сидеть в теплой комнате, вертеть в пальцах стило и чиркать бумагу. В конце концов, какое ей дело до того, кто правит Римом? Куда больше ее занимает отзыв «ценителя», начертанный красивым почерком на первой странице ее книжки.
Гимп плескался в ванной и что-то напевал. М-да, с его голосом не поступишь в Одеон [13]. А жаль…
Дождь кончился часам к четырем. Но вода еще шумела в водостоках, еще стекала с крыш. И тучи по-прежнему нависали над Римом.
– Я должен пойти на похороны Руфина, – сказал Гимп.
Он вошел к ней в комнату в темной траурной тоге из некрашеной шерсти. И где он ее только раздобыл? Заказал заранее?
«На мои деньги», – отметила про себя Арриетта.
– Костер уже погас? – спросил Гимп.
– Радио молчит с полудня.
– Проводи меня, – попросил Гимп.
– Тебе так надо идти?
– Я – гений Империи, – напомнил он. – Сегодня хоронят императора.
Они вышли на улицу. Черный пес, обливающий угол фундамента, рассерженно гавкнул, и устремился к ним огромными прыжками. Почуял гения, собака…
Гимп, услышав злобный рык, предостерегающе поднял руку. Пес послушно приник к земле, заскулил и пополз назад, царапая когтями мостовую.
– Теперь пошли скорее. – Гимп стиснул плечо Арриетты. – И будь внимательна.
Фонари уже горели. Но как-то тускло. Бледный свет струился через силу. Почему-то отражения в лужах были гораздо ярче, желтее, злее. Когда Арриетта и Гимп проходили, отражения выскакивали из одной лужи и спешно шлепались в соседнюю, и плыли за людьми, постепенно отставая. Стихи о лужах писать просто – отражения притягательны для поэтов. Отраженный свет луны манит, а блеск солнца… Блеск солнца…
Арриетта задумалась о свете и рифмах, и не заметила ловушки. Вернее, она проскочила, а ее слепой спутник угодил в разинутую пасть двумя ногами. Гимп рванулся, и чуть не упал. Ноги его по щиколотку были погружены в непроницаемую черноту. Лужа, в которую он угодил, казалась густой и… немного выпуклой.
– Орк! Мы влипли! – закричал Гимп.
Арриетта невольно передернулась. Голос гения был, как наждак.
– Только ты.
– Ах, вот как! Приятно слышать, что тебе повезло. Скажи на милость, зачем мне тогда проводник? Так вляпаться я мог и без твоей помощи.
Его упреки были справедливы. Но от этого ничего не менялось. Ловушка держала его мертвой хваткой. Черная лужа вокруг ног морщилась от усилия, но отпускать не собиралась.
– Я побуду здесь. Не знаю, долго ли выдержу. Но пока я с тобой, – пообещала Арриетта.
– Зачем? – Гимп поднял голову. Незрячие глаза смотрели в черное небо без звезд. Фонари столпились вокруг. В той луже, где стоял Гимп, не плавало ни одного отражения.
– Я буду читать тебе стихи, пока ОНИ не придут…
– А потом?
– Потом не знаю. Наверное, убегу. Может быть даже раньше убегу. Я еще не знаю, насколько я смелая.
– Так не пойдет.
Гимп вынул из кармана какой-то кругляк.
– Подожги. – Он протянул ей зажигалку.
Она не позволила себе догадаться, что это такое. Руки дрожали. Только с третьего раза синий тщедушный огонек прилепился к поросячьему хвостику, торчащему из кругляка.
– Отойди. Когда жахнет – вернешься, дотащишь меня до дома.
Фитиль, шипя, обгорал…Огонек подобрался уже к самому кругляку.
Свободной рукой Гимп снял с себя пояс и отдал Арриетте.
– Ноги перетяни ремнем… А то кровью истеку.
– А если не успею? Если они раньше…
Он не ответил – бросил взрывчатку себе под ноги.
Рвануло несильно – пламя, шипя, брызнуло во все стороны. Повалил дым, вонючий и необыкновенно густой. Лужа раздалась – будто в черной ее непроглядности открылся огромный красный рот, и рот этот вопил от ужаса. Арриетта слышала вопль и вполне различимый выкрик: «Н см-м-м!». Лужа отпустила Гимпа за мгновение до того, как раздался взрыв. Гимп рванулся вверх и вбок. Его накрыло уже в прыжке. Рассадило обе ноги. А от лужи не осталось ничего – несколько черных липких ошметков на стене ближайшего дома. Стекла в окнах лопнули, посыпались осколки. Где-то далеко завыла сирена «Неспящих». Арриетта кинулась к гению. Гимп лежал в десятке футов от ловушки. Ноги его были красны от крови, края туники тлели, сворачиваясь черными лоскутами. Арриетта перетянула ремнем левую ногу, что пострадала куда больше правой, ухватила Гимпа под мышки и поволокла. Ума достало оглядываться – куда ступает, не то бы они точнехонько вдвоем угодили во вторую ловушку. Та в ужасе посторонилась, будто уже знала о кончине первой. Арриетте почудилось даже, что черная лужа провожает ее неприязненным взглядом. Взгляд она ощутила точно. От него холодом прожгло меж лопаток. Как все просто. Проще некуда. Ловушка – обычная лужа. Только в ней не отражаются фонари.
Гимп молчал. Но он был в сознании – кусал губы. Знал, что кричать нельзя. Ловцы тогда быстрее сбегутся. Лицо раненого гримасничало, то одна щека набухала, то другая, давясь криком. Арриетта вся взмокла, пока тащила гения. До ее дома оставалось шагов двадцать, когда она расслышала странный хруст, будто кто-то шел, ступая по тонкой наледи на лужах.
– Они… – шепнула зачем-то.
Гимп не ответил, изо всех сил оттолкнулся изуродованными ногами от земли. Арриетта едва не упала.
Читать бесплатно другие книги:
