Тайник 21 Тихонова Марина

Восьмое августа, до университета осталось двадцать три дня. Первый же поворот отрезал от нас жаркий солнечный день. Из штолен льется темнота. Еще шагов двадцать спиной ощущаю полуденный зной. От вздоха, долетевшего из бокового коридора, по коже гуляют мурашки. Последняя мысль о лете, оставшемся позади, растаяла. Здесь, наверное, всегда сухой пыльный октябрь. Тепло так долго храню в памяти от того, что кругом черно и тихо. Чувства постепенно обостряются, но ловят только миражи. Откуда-то впереди послышался голос, сварливый и старый. Два. О чем-то спорят. Кажется, никто кроме меня их не замечает.

– Ты уверен, что мы идем правильной дорогой?

– Долго еще? Надоело, может передохнем? Юла, отвяжись! – возня за спиной и пыхтение. Не оборачиваюсь, опять она пытается поменяться с братом рюкзаками.

– По-моему, впереди дверь… – Сашка отделился от нас и исчез.

– Где? Да отстань!

Блики от фонариков прыгают по стенам и сливаются в трепещущий шар. Через несколько метров Сашкин призрак остановился, показал недвусмысленный жест, адресованный Кире, и побежал по главному проходу дальше. Какое-то время вижу перед глазами его слепую от направленного света улыбку. Холод впился зубами в мышцы и исчез, я только вздрогнул, теперь блуждает где-то внутри. Наверное, избавлюсь от него, только когда выберемся обратно на солнце.

– Ничего себе – шагать и шагать до этой двери! Мне без разницы, я на перекур, – Кирилл свалил с плеч раздувшийся от поклажи рюкзак и сел на него.

– Не надо, ну его, догонит, – рука у нее горячая, оттащил с трудом. Идем вместе.

– А в маршруте про дверь что-нибудь было?

– Было, нам ее и надо найти, я же говорил – не заблудимся. Есть у меня парочка друзей, они эти ходы как дом родной…

– Вы чего, все кирпичи мне сложили? – Кира нагоняет нас, продолжает жаловаться, – за каким надо было лезть сюда? Обошли бы лесом, как раз на смотровую площадку, там до твоего тайника идти минут двадцать! Черт! – задохнулся и замолчал.

– Это нечестно… – я прислушался, ни спорящих голосов, ни шагов Саниных. Ушли. Все ушли.

– Денис! Чего встал?

– А? Идем, идем.

– Так с чем тайник? Опять какие-нибудь блокноты, игрушки и прочая дребедень? Как думаешь, если я наушники оставлю – сойдет?

– Юлька-дура! Рабочие – лучше мне отдай… – Кирин голос замер где-то сзади. По заплетающимся шагам я время от времени ощущаю его присутствие рядом.

Снова тишина, как вода вязкая, гудит в ушах. Почему-то вдруг захотелось схватить Юлу и вывести побыстрее из штолен наружу. Дверь растет медленно. Если опущу голову, а затем взгляну опять – как будто летит на меня, и надо сдерживаться, чтоб не отшатнуться. Сашки не видно.

Вдруг упало что-то тяжелое. Кирилл кричит. Пока бежим назад, в темноте разносится отборная ругань.

– Тихо, тихо! А то получишь еще! – из облака серой пыли выходит Сашка, потирает ушибленный бок, – сам напросился, стоит – рот раззявил, как дурачок, еще бы слюней напускал, – объясняет Юле и уходит прочь, бросив через плечо, – чего вы как долго? Я уже туда и обратно сгонял.

– Пошел ты! – Кирилл сплюнул и, глотая слезы обиды, схватился за вещи, будто за спасательный круг. Всегда ревет, чуть что.

– Ты открывал ее? Что там? – лучше оставить их вдвоем, пусть успокоит, Юла умеет. Тороплюсь за Саньком.

– Не-а.

– Почему? – себе под нос, но он услышал.

– Не хочу один.

Снова предчувствие, что надо бы сдернуть отсюда. Прямо сейчас. А ноги – вперед и вперед.

– Да урод он, чего, сама не знаешь? Сзади подошел, я… я задумался. Юль, мне тут не нравится. Там, на стене – слова, – перешел на шепот. Все равно слышу, или кажется только, – я прочитал, – вкрадчиво, как про запас виски у родителей, – нет, смысла никакого! Бред один. Привратник потерял свой чайник, ищет и никак не может его найти. Не пейте, отдайте ему миндальные яблоки. У Магистра праздник, поздравляем, вы приглашены!

Смех разбирает, но вслух – ни звука. Сбил дыхание. Сашка приоткрыл дверь и смотрит внутрь, рука замерла на проржавевшей ручке.

– Пусти, – отталкиваю, а он не сопротивляется. Только оглянулся на меня и выдохнул:

– Чайник.

Подсобка, и градусов на десять ниже. Кругом битое стекло, где-то затянутое инеем. Мусор повсюду и пыль. Здесь зима, а меня бросает в пот. Забытые, состарившиеся вещи. Посреди – стол, деревянный, полусгнивший, несколько полок сломано. Хочется все рассмотреть до мелочей, потрогать, лишь бы отвлечься от закипевшего чайника. Из носика поднимается тоненькая струйка пара. В голову ударяет запах мяты, я хватаюсь за дверь. Она настоящая. Отвести взгляд невозможно. На осколках возле стола растет мохнатый узор. Страх тупой, его можно закрыть и заставить молчать.

– Дэн, смотри, шахта! Идет вверх. Что в маршруте? – Сашка вытащил стремянку из хлама на полу. Напротив квадратное черное отверстие в потолке. Юла и Кирилл молчат, словно воды набрали.

– Сказано – будьте внимательны и любопытны. И все.

– Яснее ясного, – Санек попробовал первую ступеньку, – Юль, айда, там что-то есть!

Обхожу стол и едва не сажусь на пол от испуга и удивления. Днище чайника стоит на сотне тоненьких металлических ножек. Одна из них вдруг оступилась, и все остальные тут же приходят в движение, стараясь сохранить равновесие. Тараканы топчутся как будто.

– Елки, тут лестница, надо только подтянуться немного! – голос Сашки откуда-то издалека.

Никто не смотрит в мою сторону, не видит.

– Полезем, – слышится не вопрос, утверждение, – что там твои друзья рассказывали на счет этой шахты? – прошла мимо меня, подбирается к люку и тянет Сашку за джинсы, – подсадишь?

– Не, пусть Дэн, – скрылся в темноте.

– Ничего не рассказывали, не было здесь ее…

– Я останусь тут, подсвечу вам, посторожу рюкзаки. Дэн, а куда чайник делся? – разгребает носком кроссовка обертки и жженую бумагу, оглядывается исподлобья, – курить хочу. Слушай, а он был вообще? – не поворачиваюсь, не могу оторваться от черной дыры, куда пропадает Юлька.

– Ушел, наверное.

– Кто?

– Чайник.

– Эй, мелкий, так и будешь всю жизнь в запасных? – Сашкин смех, запертый в камне. До нас доносится лишь его эхо, как будто это проснулась гора.

Не покидает чувство, что штольни исчезли. Точно так же, как августовский день перед этим. Больше недоступны. Мираж, навеянный сжимающимися стенами, вот-вот придется их удерживать руками. Скорее бы выбраться наверх, нестерпимо. Позади всего-то десять ступенек. Сашка направляет фонарик вверх, кажется, они с Юлой намного впереди нас. А я почти ничего не различаю, темень дышит в затылок.

– Мелкий, блин, заснул, что ли? – уткнулся головой точно в Кирилла, замер. Дрожь с него перебирается на меня, и я с трудом выговариваю, – чего опять?

– По мне что-то ползет…

– Иди ты! – подталкиваю его слегка, но он, наоборот, оседает мне на плечи.

– Сань, Сашка, посвети вниз, по-моему, Кира нашел тут друга, – чей-то чужой, не мой голос.

Через мгновение я слепну. Мир окунулся в жгущее желтое, потом резко в черноту, которая, набросившись, тут же отступила. Вокруг появляются детали. Торопятся, наскоком, я не вижу всех, только чувствую их множество. Лестница совсем другая, не как мне представлялась… Слышу Кирин хрип. Он медленно, или это чувство времени нарушилось, садится на меня. Не успеваю среагировать, одна рука уже цепляется за воздух, перекладины стали скользкими. Вдруг понимаю, что под нами не три-четыре метра, под нами пустота, крик замирает в горле острым комком. На спине Кирилла прыгает туда-сюда какое-то насекомое. Сверчок, большой, слишком большой и золотистый. В ушах звенит, мешает думать. Страшно не упасть, а поддаться этому шуму в голове. Тварь перескакивает мне на голову. Стараюсь вернуть руку на место, та не слушается. Сверчок перебирается на мое плечо и, расправив прозрачные крылья, слетает вниз, в шахту с шумом пропеллера.

– Какого черта у вас происходит? – раздраженно, – всегда от него проблемы.

– Дэн, помоги Кире, – Юла спускается быстро, но не достаточно. Мы отдаляемся от них. Какое-то мгновение тишины. Ни с того, ни с сего Кирилл начинает творить руками и ногами что-то странное. Заехав мне по лицу, умудряется схватить металлический прут перед ним и поднять тучу пыли. Я не дышу, пока лестница не перестает ходить подо мной ходуном, и не иссякает поток мелких камней.

– Давай, давай, – слышу, как она подбадривает брата.

– Вот идиот, чем дышать теперь? Блин! Полезли уже, скоро выберемся. Увидим, ради чего столько визга. Не везет нашим девочкам… – свет ушел, опять мы в полутьме. Сашке надо бы исправить лексикон.

Задираю на нос майку, немного легче. Чувствую жару, пот и реку, от мыла только слабенький дух. Кира сделал тоже самое. Значит, Юла посоветовала. Мысль о том, что я знаю ее запах, проносится и исчезает. Ровно два сильных, выбившихся из ритма, стука сердца.

– Видел его, – Кира шепчет, будто здесь не слышно даже простого движения губ.

– Ага. Не знаю, – предупредил я его вопрос, – ерунда какая-то творится.

Скрежет проходит сквозь кости и через пальцы, пропадает на лестнице. Мягкий свет крадется по шахте, касается моего лица, рук, падает вглубь.

– Приехали, – Саня отодвигает тяжелую крышку и первым вылезает наружу.

Чем ближе к открытому люку, тем сильнее предчувствие неизвестного. И хорошее, и страшное одновременно. То, что осталось в темноте, кажется далеким, несуществующим. На самом деле много вещей, о которых легко не помнить. Или так всегда происходит, когда выбираешься из шахты, где летают чудовищные сверчки.

Спорят, но прийти не к чему. Не хочу слушать, от них болит голова. Отвечаю не впопад и только больше раздражаю остальных. У меня нет вариантов, как мы очутились в этой аллее. Устоять на месте сложно. Я бреду вдоль колеи, изредка оглядываюсь на Юлу и Санька. Все происходит на самом деле.

Рельсы лежат на вымощенной красным булыжником дороге, между двумя густыми рядами деревьев, смыкающихся высоко над нами. Из крон через равные промежутки выглядывают круглые уличные фонари. Пути очень странные. Там, где мы поднялись, вторая ветка отделяется от основной, делает петлю, и обе вновь сливаются вместе. Аллея прямая, убегает вдаль. Похоже, каштанам нет счету.

Приближающиеся шаги, топот. Вокруг тихо, мошкара жужжит возле раскаленных ламп.

– Ты куда собрался? – недовольна, разворачивает меня.

– Надо же куда-то идти.

– Думаешь, это взаправду? – Сашка озирается, но в глазах появилось нечто новое, что я прежде не замечал.

– Думаю. Не знаю. Как проверить? Можно сесть и ждать, пока пройдет галлюцинация, только за себя я уверен – ничего не принимал. А хоть бы и так – что толку сидеть, если это все, – я обвел рукой улицу и неожиданно увидел что-то белое, выглядывавшее из-за дерева, – если… если…

– Мы могли задохнуться в той шахте, а это – вроде… вроде после … – ищет слово.

В сторону люка никто из нас не смотрит. От одного его вида тревожно. Лестница пропала, и спуститься обратно уже нельзя, можно прыгнуть, но куда? Внизу нет ничего, только холодом веет.

– Допустим, но добывали там не серу, а мелом и пылью нельзя так запросто отравиться. И живее, чем сейчас, я себя давно не чувствовал. Мне без разницы, хотите – лезьте назад. Чего там увидел? Я намерен пройти все уровни и вскрыть этот тайник. На что игра-то? Надеюсь, на что-то стоящее, – Сашка презрительно скривился.

– Вы получите ключ, открывающий невидимые двери. В паспорте было написано, – я пожал плечами. Сейчас все это не кажется мне забавным, как до входа в штольни.

– Где ты раскопал этот маршрут? Выбирают же люди, не знаю, заброшенные поместья, полянку в лесу, как …?

– На сайте все тайники раз по десять осмотрены и описаны в комментариях, весь интерес убит напрочь, че толку-то? А этот, 21-й, новый, никто еще здесь не отмечался.

– Что никто – я не сомневаюсь, на профиль к автору выходил? Чем занимается, какой рейтинг? – Сашка нетерпеливо поглядывает туда, где я заметил белое в темно-зеленом.

– Н-нет, да откуда я мог знать!

– Ты никогда не знаешь! – вдруг огрызнулась Юла и отвернулась от меня.

– Ладно, не злись. Он ни при чем, даже весело, – еще что-то он там болтает ей, пока мы с Кирой тащимся за ними. Молчание рядом удивляет меня и злит, я прибавляю ходу. Пусть себе, хоть не ноет.

Около дороги лежит постель. Белая. Подушка, простынь, огромное одеяло откинуто. Как раз у знака «хода нет». Рядом транзистор, шипит без толку. Чей-то приют на обочине. Устроено аккуратно и с комфортом. Из кустов свешивается ночник, у изголовья толстая книга, загнутый угол страницы. Нужен не один час, чтобы убедиться в здравии своего рассудка.

– Яблоко… – впервые здесь слышу Кирилла, голос сиплый.

На крышке приемника под лампой греется желтое яблоко. Сбоку надкушено. Страх разрастается внутри, как чернильное пятно в воде. Длинными, мохнатыми нитями.

– Эй, глянь, похоже на путевой лист, – Санек вертит передо мной исписанную бумажку, рябит в глазах.

– Что там, что? – пытается выхватить, но куда там, Юла на голову ниже его.

– Идем, – махнул рукой и, скомкав, затолкал листок в карман, – ждем проводника.

Начинаю злиться. Взгляд падает на гирлянду из созревших каштанов. Тянется параллельно фонарям. Считаю их и сбиваюсь. Волной меня накрывает странная легкость.

Похоже на расписание автобусов, если под именами вроде Бертрама и Клариссы подразумевать «Мерседес» десятого маршрута. Мелкий смешной почерк, с завитушками. Понятный, но сосредоточится трудно, будто перед глазами подергивается легкая дымка. Секунда – кажется, что лист абсолютно белый, другая – опять ровные строчки.

– Давай, – Сашкина рука тянется к находке.

Ветер еле дышит, деревья шепчутся, может, беспокоятся от нашего присутствия.

– Это почему? Маршрут у меня, пусть и он тоже.

– Да, и много толку было от тебя? Завел неизвестно куда, и навигатор, поди, в рюкзаке оставил, да?

– Ты первый полез, первый же! Давайте, посмотрим и сразу вернемся, – передразниваю его, а словно сам дурак, – до штолен я вас довел, и внутри, не надо было отклоняться…

– Оставил! – утвердительно качает головой, – у тебя все затеи такие, – ухмыляется.

– Какая разница, здесь ничего бы не сработало, моим сотовым можно спокойно гвозди вколачивать, – рассеянно замечает Кира, сидит с краю и едва достает носками до тротуара, скамейка для великанов, – хуже, что у сигарет вкус какой-то странный, – щелчком отбрасывает окурок в чащу. Первый след, оставленный нами здесь, смешно. Когда он успевает? – блин, как формалина надышаться!

– Фу, – Юла дернула плечами, – Дэн, отдай Саше, – невыразительно, словно походя замечает.

Туман перед глазами начинает колебаться сильнее, но я уже протягиваю листок Саньку и, вскочив со скамьи, отхожу в сторону, чтоб не встретиться сейчас ни с кем взглядом. Как будто меня только что беззастенчиво ограбили.

– А часы ходят?

– Вон те – ходят, – слышу мерное постукивание, которое не замечал прежде, – хм, у нас пять минут до прибытия Альберта, и направляется он к дому Мастерового через Мышиные горы, время движения – четыре часа, – доложил Санек. Они с Юлькой внимательно изучают таблицу.

– Дэн?

– Че? Опять кто-то ползает? – поворачиваюсь к Кириллу и, не удержавшись, расплываюсь в улыбке.

По зеленоватому в желтом свете деревянному подлокотнику медленно ползет улитка, тяжело волоча на себе синий панцирь с кулак размером. Если приглядеться, попадаются и другие, но намного меньше и шустрее, одна даже вскарабкалась Кириллу на колено. Нисколько не отвлекаются нашим шумом, а вокруг словно мыльные пузыри – крохотные капельки воды в воздухе. Я открыл рот и попытался поймать несколько, разразившись хохотом.

– Апельсиновые! – удалось выговорить после очередной попытки.

Кирилл уже наловчился набирать их полный рот. Слезы застилают глаза от смеха. Размазываю их рукой. Делаю вид, что не замечаю удивленный взгляд. Сашка и Юла смотрят на нас как на сумасшедших. Улитки пересекли экватор спинки и исчезли с другой стороны скамьи, прихватив с собой апельсиновые пузырьки. Шествие закончилось. Я залез на скамейку и протер глаза, теперь мы с Кирой словно заговорщики, смотреть на него не могу, чтобы не прыснуть снова.

Юла стучит пальцами по сидению, и этот звук накладывается на тиканье часов, свисающих перед нами из кроны каштанов на противоположной стороне дороги. Круглые, с арабскими цифрами и кольцом для цепочки. Такие были у моего деда, только потемневшие от времени и в несколько раз меньше.

Не могу представить других людей здесь. Воображение настолько захвачено окружающим миром, что додумывать или добавлять что-то нисколько не хочется и не получится. Один вид скамейки, массивные ноги которой так увиты бурьяном, что кажется, будто она вырастает из земли и пускает невидимые корни вглубь, ловит мой разум на крючок. Я мог бы долго разглядывать ее и молчать.

Звон раздается такой оглушительный, что я скатываюсь с сидения, а Кира закрывает уши, согнувшись, словно ему плохо.

– Ничего себе, – Сашка подозрительно смотрит на часы, ожидая, наверное, еще одной пакости, но те смолкают внезапно, как и заголосили, – Денис, я уже… – он не успевает договорить, слышится рев мотора.

К нам несется, ослепляя фарами, машина. При виде ее, мне хочется присоединиться к улиткам.

Несколько минут стоим, не шевелясь, в тишине. Вдруг он бросится?

Напротив нас, приглушив свет, гудит мотором Альберт. Я не могу назвать его машиной. Длинный, немного напоминает «мустанг», с острым носом, двумя рядами внушительных зубов и, должно быть при дневном свете, ярко красный. Часы непринужденно отбивают время, сняв с себя всякую ответственность.

Альберт подъезжает немного ближе и разворачивается. Ни пассажиров, ни водителя. Я зачарован его челюстью, хочется дотронуться и, одновременно, бежать прочь.

Внезапно он срывается с места и бросается за Кириллом, только тот решился отступить шага на два. Через мгновение они оба исчезают в кустах.

Время разрывается намного чаще, чем замечаешь. Минуту назад я еще стою на станции, а сейчас в нескольких метрах от Кирилла наблюдаю, как он гладит зверя по металлическому носу. Альберт, похоже, что-то жует. То ли от звука, с которым он перемалывает пищу, напоминающего сухой скрип, то ли оглушенный криками Юльки, я еле держусь на ногах. Сказать ничего не могу, горло сдавило. К лицу прикасается ветер, прохладный и пряный от неизвестных мне ночных цветов. Сдувает с меня жар лихорадки. А по руке, за которую держится Юла, тихо поднимается к сердцу совсем другое, спокойное и тяжелое тепло.

– Блин! Чем ты кормишь эту тварь? – Санек хрипит, слова больше угадываю.

– Яблоком, ну там, на транзисторе было, – отмахивается Кирилл и встает, – хороший Берт, – в сумерках рядом с Проводником он кажется ростом еще ниже, чем есть. Худой и ссутулившийся. Не мальчик – тень от мальчика.

– Ты спер яблоко?

Он только рассеянно кивнул.

– Кирилл, а вдруг это не понравится хозяину, там ведь кто-то был, просто отошел на время, – заметила Юла.

– Ну нам повезло, значит, что мы его не дождались! Что делать будем? Я в эту зверюгу не сяду, – в ответ Альберт рычит и светом фары выхватывает Сашку из темноты.

– Ладно, другого-то нет, хочешь подождать Клариссу? Надеешься, она симпатичнее? – набравшись храбрости, подходит к брату и осторожно прикасается к Берту.

– Хотя бы… Пошли, Дэн, одной не миновать… А ты запомни, сожрать меня захочешь – отравишься, точно тебе говорю!

По бокам перепончатые подкрылки, на багажнике пригоршня разноцветных улиток. Садимся с Саньком назад, Юла устраивается за руль. Ремней безопасности нет, сидения так ладно обнимают тебя, что вылезти из них будет сложно. Альберт сам закрывает двери. Чувство опасности тает, или временно отступает. Внутри все замирает от мысли, с какой скоростью этот зверь может ехать. Замирает от предвкушения радости.

Улица обрывается резко, без знаков и поворотов, вместе с каштановой аллеей. Лес переходит в горы, а мы ныряем в густые заросли травы, темные волны которой шелестят снаружи. У Альберта странные окна, только лобовое открытое и большое, по бокам они скорее напоминают прорези, глаза. Но я и так вижу, что деревья совсем исчезли, по обе стороны высятся серые в звездном свете горы, все в выщерблинах. Мышиные горы. В норах? Как будто сыростью тянет из этих крохотных дыр. Правда, в Берте ездить уютно. Иногда он рычит, завязая в бурьяне, и тогда немного плывет голова. Он живой. Юла не замолкает, повторяя:

– Смотри сюда, смотри туда, ой, а это похоже на…

Управлять ей не приходится. Альберт все делает сам. Сашка пытается шутить, но, мне кажется, перестает понимать смысл слов. Чувство такое, будто он не в себе. Мы по разные стороны стены, но сейчас она тоньше. Хочу сказать что-нибудь, лишь бы он перестал кривиться и ерзать, бояться. Ничего не нахожу. И от этого начинаю дергаться сам.

– Небо огромное, раньше никогда такого не видел, – Кирилл роется в карманах. Есть там еще что-то, кроме яблочного аромата?

– Прям, не видел, летом на берегу – вот тебе и небо.

– Не знаю, оно другое…

– Конечно, блин! Е-мое! Я язык прикусил! Дерьмо, – потирает рот ладонью.

Здесь, в траве, Альберт не едет, а скорее – бежит, проваливается в яму и выпрыгивает из нее. Тогда на нас обрушивается черное-черное небо в миллионах звезд. Как будто оно очень тяжелое, вдавливает в сидение, не двинуться, можно только смотреть на него и замирать сердцем. Следом еще одна яма. Радуюсь, освобожденный от холодных звезд-глаз, и одновременно жду, кода увижу их снова.

Горы везде, им нет конца. Не хочу смотреть на них больше и неизвестно, долго ли еще мы проведем в долине мышей. Словно Альберт пришпилен к этой земле булавкой. В этой проклятой траве не двигаемся на самом деле, просто ее ветром колышет, а мы тщетно пытаемся сорваться и прыгаем на месте. Берт прыгает. Мы – тени, которым снится, что они были людьми. Ненавижу. Это не небосвод – фальшивка, можно лезть и лезть вверх и, в конце концов, проткнуть его пальцем, как бумагу. Как Трумэн победил море1. А звезды наклеены, из фольги. Свет – не знаю, свет сам по себе.

– Слышите? Заткнитесь! – Кирилл опять шепчет.

– Что?

– Заткнись!

– Да скажи ты, в чем дело!

– Саш, помолчи, что-то происходит.

– Дэн? Пригнись! Денис! Денис!

Сашкин голос издалека. Откуда-то послышался свист и набрал такую силу, что заложило уши. Противно, кожа стала гусиной. Поворачиваюсь к окну и не понимаю, в чем дело. Какое-то черное пятно растет снаружи, у него вспыхивают красные огоньки. Глаза? Стекло будто взрывается и оседает пылью у меня на коленях. Все еще не понимаю, но стараюсь удержать что-то большое и мохнатое. Вырывается, когтей не вижу, а по щеке и шее бегут теплые тоненькие струйки. Не чувствую пальцев. Только боль. Внезапно тварь исчезла. Руки дрожат, дотрагиваюсь до расцарапанного горла, перед глазами зажигаются огненные круги. Блекнут. Чернота.

– Дэн, помоги, давай, че ты, спать собрался! – смех, Сашка смеется.

– Нет, – оправдываюсь, хватаю той рукой, которую чувствую, мышь за туловище. Бьет крылом по глазам, где-то внутри меня поднимаются горячие волны. Что-то хрустнуло. С омерзением я выбрасываю дохлую мышь в окно и успеваю заметить – кругом все потемнело от них. Ни неба, ни гор, ни травы. Только хлопающая крыльями и клацающая зубами ночь. Стоит визг. В следующее мгновение Альберт затягивает дыру, и окно исчезает, я сижу перед глухой дверцей. Он несется быстрее. А в тишине, воцарившейся в машине, чересчур хорошо слышно, как эти твари бросаются на него, царапают. Глухие удары все чаще. Мышиные горы. Не было ли другой дороги?

– Берт их жрет! – вскрикивает Кира, – хороший, хороший, – гладит рукой приборную панель, – значит, он не только яблоки любит.

Поборов дурноту, пододвигаюсь ближе и замечаю в лобовом окне, как равномерно раскрывается его зубастый рот и с треском перемалывает добычу, расчищая таким образом дорогу.

– Может, тут аптечка есть, или хотя бы бинт, – Юла, отвернувшись от ужасного зрелища, начинает обыскивать Проводника.

– Не мешай ему, – замечает Санек.

– Чего?

– Ну вдруг ты его побеспокоишь… – еще тише и почему-то улыбаясь.

– Дурак! Вы ж в крови!

– Брось, не страшно, царапины, давай потом разберемся с ними, – злобный взгляд всегда мне, только мне.

– Ни фига себе, да? – от Сашкиной ухмылки я в замешательстве, но отвечаю тем же.

– Да! – вслух соглашается с собой и со всей силы хлопает меня по плечу. Опять красные круги, много-много. Я медленно проваливаюсь во что-то мягкое. Мне спокойно. Слова не были найдены, но мы пришли к двери в стене и открыли ее одновременно. Как глубоко я упаду? Но так хорошо, не чувствую тела совсем.

– Нашла бинт?

– Отстань! – шуршит бумага, – записи какие-то, все истертые, по-моему, кофе заляпаны и жиром.

– Че пишут?

– Ничего! Тут иероглифы. Заметки какие-то на полях. Десять страниц.

– Выкинь в окно.

– Это еще почему?

– Ты знаешь китайский?

Голоса растворяются, будто доносятся со всех сторон сразу, и умирают. Я падаю в тишину. И в небо, огромное чужое небо, такое же безучастное ко всему, как и наше. Никогда не долезть до него.

Ветер то и дело меняет направление. Бросается сзади и через мгновение ударяет в лицо. Наполняет все кругом и, кажется, пролетает сквозь бледные в сумерках мышиные горы. Свист обрывается, падает в траву, где превращается в шепот. Но я не чувствую обмана, все взаправду. Повторяю вновь и вновь, иногда усиленно проговаривая в уме слоги, чаще – как навязчивую считалку, словно удерживая некий ориентир, чтобы не потеряться совсем, не сойти с ума. Все взаправду.

Иду вперед без цели, просто нравится ощущение, похоже на то, как бывало в детстве – легко. Нет ограничений, нет обязанностей, ничто не тянет голову вниз. Чуть-чуть страшно. Как будто под ковром травы земли нет, и стебли, плотно переплетаясь между собой, уходят в пустоту. Я ступаю осторожно, заплетаясь в мягкой корневой сетке. С каждым шагом ожидаю подвоха, но не думаю, что произойдет нечто непоправимое, наоборот – словно здесь ничего никогда не случится. Со мной.

Время от времени кто-то путается под ногами, налетает на меня. Из травы доносится возмущенная трескотня, реже – писк или бормотание, но виновник так и не показывается. Лунный свет серебрит листья и мои руки. Некоторые растения похожи на папоротник, другие – на крапиву. Не жжется только.

Вдруг вспоминаю про Альберта, оглядываюсь. Ни души. От страха забываю про все, только найти, догнать бы остальных скорее. Может, они в опасности, а я здесь. Здесь… Ускоряю шаг через силу, тут же для меня исчезает и небо и ветер, остается одно огромное темное поле, которое нужно быстрее пересечь. Снова тяжесть ложится на плечи, вижу только траву. Не хочу, но продолжаю гнать себя дальше. Бегу, готовый сорваться на крик, если провалюсь в ту тьму, из которой растет этот чертов папоротник.

Дыхание сбивается. Словно приходится разрывать невидимые преграды, что-то отбрасывает меня назад. Я нисколько не приближаюсь к концу поля, не растут горы, не движется небо. Ускоряю бег.

Рядом мелькает что-то белое. Я отшатываюсь, но в следующий миг признаю Сашку. Движется в шаге от меня. От природы светлый как глазами, так и цветом волос, кожи, сейчас он бледен и похож на отражение в мутном зеркале. Если бы не ухмылка, вечно требующая его догнать, я бы принял его за привидение.

С ним рядом по-другому. Будто все свое ты умножил в несколько раз, но теперь необходимо этим делиться. Опять показались звезды, и я опьянел от ветра. Не того, что вился вокруг меня, сильного и прохладного. Сейчас и он изменился, наполнился запахами травы, влажной земли, душистых цветов и соревнования. Голова идет кругом, я бегу так быстро, как не мог даже представить, и слышу собственный смех.

Споткнувшись, еле удержался на ногах. Какое-то насекомое отпрыгнуло на несколько шагов и противно заверещало в зарослях. Где-то рядом еще и еще, шуршат у самой земли и подбираются ближе ко мне. Я пытаюсь восстановить дыхание, ноги как ватные. Хочется сесть, но трескотня усиливается. Кто-то ломает стебли и листья. Мысль, что я должен бояться их, кажется вначале смешной. Страх закрадывается не спеша, по мере продвижения невидимой мне стаи, как будто они несут его с собой, их запах.

Я не успеваю удрать. Секунду они молчат, потом, так же в тишине, бросаются на меня, замечаю только резкие скачки в траве. Внезапно ветер толкает в спину, и что-то черное падает на них, сливается с крапивным морем и хлопает крыльями. Поднимается страшный визг, я вспоминаю о мышах и пускаюсь со всех ног прочь отсюда.

Приходится закрывать руками лицо, десятки черных мохнатых комков летят на охоту, но в заросли они не ныряют, стараются схватить добычу и взлететь вверх. Благодаря тому, что трава доходит кое-где мне до плеч, и почти всегда – до пояса, исцарапанными остаются только руки до локтей и шея. Жжет невыносимо.

Заложило уши. Я пригнулся, надеясь скрыться в зарослях. Но и здесь успеваю вдохнуть сочные запахи всего несколько раз. Что-то несется навстречу мне, огромное и рычащее. Я бросаюсь вправо, не разбирая дороги и останавливаюсь только тогда, когда заканчиваются силы. Зверь не обращает на меня внимания. Проскочив мимо, она прыгает в визжащую свору из мышей и их добычи. Белая поджарая кошка, с волка размером. Я выпрямляюсь и оглядываюсь. Повсюду виднеются их напряженные спины, и слышится рев, от которого я покрываюсь потом. Ужин в самом разгаре.

Меня охватывает отчаяние, понимаю, что отсюда не выбраться. Я не смогу перейти это раскинувшееся между горами поле. И было бы хорошо упасть в ту темноту, из которой растет эта проклятая крапива.

Слышу знакомый голос. Кирилл зовет меня. Впереди метрах в ста замечаю его. Кругом творится нечто страшное, трава закипела от борьбы, а воздух звенит криками и рыком так сильно, что дышать невозможно, он не проходит в легкие. Нужно добраться до Киры. Бегу, трава хлещет по рукам, и перед глазами вспыхивают разноцветные огни. Он кричит громче и громче, срываясь на всхлипы. Почему меня? Сумею ли я преодолеть эту сотню метров? Почему он никак не замолчит? Голова раскалывается от боли. Стараюсь не обращать внимание, получая удары и толчки со всех сторон. Пока эти твари не замечают меня.

Разворачиваю Кирилла лицом к себе. Левый глаз припух, губа разбита. Ничего не может сказать, только ревет. Я трясу его, одновременно пытаясь побороть тошноту. Наконец, Кира поднимает на меня взгляд и говорит, что это Сашка его избил. Лицо перекосилось от обиды и страха, он озирается, как будто из травы вот-вот выпрыгнет Саня и врежет ему еще раз. Спрашиваю, за что, и сам отвечаю – чтоб не брал чужие вещи. Чтоб не брал чужие вещи. Слышу в памяти Сашкин голос. Точно так же, лет пять назад, в деревне, когда Кирилл стащил и разбил его первый сотовый телефон. Чтоб не брал чужие вещи… Все стихло. Темно.

Открываю глаза. Прохладный ночной ветер шелестит в зарослях. Небо тихо-тихо плывет над головой. Я по прежнему в поле, окруженном мышиными горами. Вокруг никого. Или мне снилось все? Мыши, кошки, трескотня под ногами? Шея горит. Глотать больно. Я смотрю на руки, но они целы, ни одной царапины. Что-то мешает. Тянусь к горлу, но тут же замираю. Вдалеке слышно урчание двигателя. Уставший, я бреду навстречу.

То проваливаясь в яму, то подпрыгивая на кочках, бежит белая, усыпанная шипами, машина, хвост завивается улиткой. У нее плавные округлые линии, корпус отражает звездный свет. Это не Альберт. Наверное, Кларисса… Ближе и ближе. Я иду вперед, она отклоняется и проезжает мимо всего в нескольких шагах. Внутри темно, но в салоне кто-то есть. Пассажир. Кто? Кто? Кого она везет? Через минуту-другую Кларисса исчезает из виду.

Смотрю по сторонам, ищу Берта. Не потому, что там меня ждут они все. Кажется, я был бы рад и ему одному. Не знаю. Боже, как нестерпимо ноет шея! Я протягиваю руку, но снова останавливаюсь. Прямо ко мне идет Юла. Откуда? Горло саднит, понимаю, что не смогу сказать ни слова.

Подходит так близко, что ее волосы щекочут мне лицо. Жжет горло еще сильнее. Я противен себе. Смотрит внимательно, но не говорит ничего. А я хочу, чтобы сказала. Очень хочу, неважно – что. Юла поднимает руку и снимает с моей шеи платок. Я узнаю, это ее. Одновременно в легкие вливается ночная прохлада, и я чувствую освобождение, и утрату, и стыд, что ее платок был так мне ненавистен. Удивительно, но этим движением ей удается не дотронуться до меня даже пальцем. Я стою и не знаю, что чувствую. Похоже, как вдруг потерять самого себя. Она отдаляется, уходит. И я замечаю, что это незнакомая мне девушка, только похожая на Юльку, но совсем другая. Темные, почти черные глубокие глаза много старше, чем у нее, а волосы длиннее и гуще.

Боковым зрением замечаю кого-то рядом. Сашка уставился на меня, не улыбается и не хмурится. Лицо безразличное, жесткое. Он делает два шага вперед, я против воли отшатываюсь. Есть ли в нем опасность для меня? Как долго я задаю себе этот вопрос – есть ли в нем для меня угроза? И почему не нахожу ответа? Сашка, наконец, отворачивается и убегает. Я – за ним. Снова. Не могу не бежать. Как не могу не дышать или не есть. И чувствую, что мир вокруг нас огромен, как никогда раньше. А еще – что это его мир. Сашкин.

Неожиданно мне на плечо садится сверчок, тот самый, из люка, и тихонько затягивает свою песню, будто нет ничего естественнее. Его слышу только я. Саня не оглядывается. Хорошо, что он его не видит. Во мне крепнет головокружительное предчувствие перемен. Нельзя поделить бесконечно большую величину. Ее можно только подарить, отдать целиком. Или отобрать.

– Бросишь ты, в конце концов, читать рекламу, Сколи? Не то, ей Богу, я выкину газету, и в следующий раз выгоню посыльного в три шеи! Научил грамоте на свою голову! Сколи, я не шучу! Давай новости. Ну и что, что одни и те же? Как будто советы яблочников по ведению хозяйства веселее! – незнакомый голос, такой низкий и сильный, что звенит в ушах, – А ты не сачкуй, тоже помощник нашелся! Как там тебя, работай, не то оставлю без ужина! – еще различаю свист, противный, нарастает и стихает, нарастает и стихает.

– Работа никуда не денется, а пшеничные лепешки свои можете поберечь, – у Сашки веселый, запыхавшийся голос. Опять свист. Мерзко!

– По-моему, он приходит в себя, – я слышу ее шаги, но как далеко она, определить не могу, – Дэн, хватит уже! – над самым ухом. Я вздрагиваю и открываю глаза.

– Бездельник!

Озираюсь по сторонам, не понимаю, где нахожусь, и что происходит.

Как будто комната, мастерская, но с двумя стенами. Вместо третьей открывается вид на бескрайнее пшеничное поле, вдалеке – редкие деревья и синее, затянутое взбитыми кремовыми облаками, небо. На противоположной стороне, похоже, кладовка, длинный заставленный мебелью и всякой рухлядью коридор, убегающий в темноту. Все разложено по своим местам, в идеальном порядке. Назначение некоторых предметов мне неизвестно. Странно, я чувствую присутствие людей вокруг, но пока не способен их увидеть среди поражающей воображение обстановки.

В одной стене высокая белая дверь с позолоченной замочной скважиной и зарешеченное окно. Весь подоконник завален. Не сумею оторваться. Не буду останавливаться на мелочах. Другая украшена столярными принадлежностями столь замысловатой формы и цветов, что я начинаю ощущать холодок внутри. Так много непривычного для глаза и восприятия. В углу составлены доски, свежие, от них еще идет смоляной дух.

Наконец, комната сужается. Оказывается, я сижу на скамейке, деревянной, с красивой резной спинкой, но очень уж жесткой. Чувствую, как ноют кости. У изголовья растет огромный дуб, крона уходит в потолок и куда-то еще выше. Через щели свешиваются листья, лампочка под оранжевым абажуром потушена. Свет идет с пшеничных полей. Рядом печка и небольшой столик без миллиметра свободного места. Кружки, баночки, блюдца, чайник, сахарница, ложки свалены в одну кучу.

Снова появляются звуки. Теперь их намного больше. Уже привычный свист ручной пилы и теплый ветер. Близится вечер. Небо наливается золотом и медью.

В центре комнаты большой рабочий стол, где, среди гаек, гвоздей и ключей, копошится зверек. Мордочка морской свинки, а ростом с домашнего кота. И пять пар крошечных лапок, которыми он топчет уже изрядно помятую газету.

– Чего замолчал? – доносится сзади. В ту же минуту Сколи начинает тихо посвистывать и щелкать, уткнув нос в мелкие строчки.

– Эх, говорят, опять игру затеяли… Все этот сумасшедший, что пьянствует у обрыва! Никакой жизни от него, одни пакости! – вздрагиваю, голос удаляется от меня, – все от того, что сладить с ним некому! Нашелся бы кто – я бы и сам помог. А им всегда одно и тоже нужно – королевский ключ, до другого дела нет! Бездельники! Все игрушки, маленькие… – серые ясные глаза сверлят меня, а рыжая борода дергается, в ней прячется смех. Дыхание перехватило.

Таких огромных людей я прежде не встречал. Головой он едва не достает потолка. Но вроде бы не страшен. Он словно продолжение этой комнаты, только живое. Подошел, вытер руки о замасленный фартук.

– Ну что тут? – ладонь тяжелая и горячая, будто мне на лоб положили утюг, – нормально с ним все, – резко треплет меня за плечо, но чувствую, что силу сдерживает, – ох, женское дело, ну везде ведь, – сдергивает что-то.

Юлькин платок. Голова пошла кругом. Странно, словно это уже было.

– Давайте, еще пару часов. Надо закончить столовую мебель сегодня, – повернулся к Саньку и хитро поглядывает на него из под густых бровей. У Сашки майка потемнела от пота, – слышал? Пойдем!

Они снова берутся за пилу. Саня улыбается мне, точно что-то задумал.

– Надо промыть еще раз, – Юла осторожно ставит на скамейку чашку с водой, наливает туда что-то из кувшина и смачивает платок, – хорошо тебе досталось. Вон, сколько крови, – кивает головой. Смотрю, футболка вся в темных пятнах, – у мастера Тома чего тут только нет. Затянулось быстро, – бережно протирает рану, но выходит неуклюже. Больно, и хочется, чтобы она это прекратила, – не как у нас, там, – замолкает.

Я терплю. Думаю, как странно она сказала «у нас, там». Мне не нравится ощущение принадлежности к чему бы то ни было. Начинает разбирать досада. Есть просто «там» и просто «я». Отдельно. И мы, как правило, ведем скрытую войну друг с другом. Неужели она не понимает таких простых вещей? Наверное, глупость сказала, и все. Врать она не врет никогда, а такое вот частенько случается.

– Долго я…

– Нет, мы рано утром приехали. Сейчас пять доходит, вечер… – у нее что, волосы за это время длиннее стали? Точно, теперь ниже плеч почти на три пальца, и темнее.

– Это конечный пункт для Альберта?

– Ну вроде как, он может с нами поехать, если захотим. Он, оказывается, не числится рейсовым на станции, он же Проводник. У них нет четко зафиксированного маршрута.

– Отсюда две дороги: или к яблочникам через лес, или обратно в Мышиные горы, – резко отвечает мастер, – так что выбор у вас небольшой. И поторопитесь, времени выхаживать вас и кормить у меня нет! – ворчит себе под нос, а сам за мной присматривает.

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Отправляясь с отцом и младшей сестрой Лёлькой на Соловецкие острова, Егор надеется спрятаться от стр...
Повесть-сказка для взрослых, в которой переплелись лирика и мистика, серьёзные вопросы и юмор, прикл...
Автору, члену Российского Союза писателей, около 70 лет. Так уж сложилась жизнь, что его писательска...
Цикл книг «Аюрведа. Инструкция по использованию жизни» – это попытка синтезировать древние Ведически...
В разные годы «Союз Правых Сил» претендовал на статус резервной партии власти, звание конструктивной...
Тезис об управляемости знаний снабжает экспертократию привилегированным доступом к реальности, когда...