Леротикь Романовский Владимир

II

Пожелав своим родителям спокойной ночи, Дебби Финкелстайн ушла к себе, в свою старую комнату, в которой она провела большую часть своего детства. Теперь ей двадцать два года, и никаких сентиментальных чувств по поводу обстановки она не испытывала. В детстве она эту комнату ненавидела. И ненавидела ее сейчас.

Посмотрела на старые часы с двумя большими мышиными ушами и глупыми улыбающимися губами поперек циферблата. Если им верить, Дебби должна была прождать еще двадцать минут.

Все в этой комнате – уродливо и неудобно. Кровать – слишком маленькая, скрипящая. Книжная полка с облезлой краской, развалюха страшная. Кресло слишком спартанское, чтобы в нем можно было удобно сидеть, расслабившись. Ни телевизора, ни видеоплейера, никаких игр. В стенном шкафу никогда ничего толком не помещалась – на гномов он рассчитан, что ли. Зимой в комнате слишком холодно, а летом жарко и влажно.

Дебби быстро стянула с себя платье, которое надевала всегда, когда навещала родителей. Если чуть согнуть колени, то край платья доставал до земли. Сняла сникеры и блузу. Открыла рюкзак, достала свою любимую юбку хаки, белый свитер, кожаную куртку. Сев на кровать (кровать заскрипела, и Дебби чуть не замычала от ненависти) она надела очень удобные, нежные и несказанно элегантные итальянские туфли, купленные месяц назад. На те деньги, что она за них заплатила, мать ее могла бы содержать всю семью целых три месяца. Мать была ужасно экономная.

Дебби проверила кармашек на боку рюкзака, на всякий случай, чтобы убедиться, что у нее достаточный запас презервативов, губной помады, косметики и духов. Она была готова. Она очень надеялась, что Джулиан, легкомысленный, уже забыл, что именно он собирался делать с ней сегодня вечером. Ей совершенно не хотелось заниматься глупостями – ей хотелось невинного веселья, хотелось выпить, хотелось провести бессонную, потную, чувственную ночь с ним в постели.

Зря она надеялась.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ —

Я сказал Джулиану, что не верю ему на слово. Умеет его герлфренд что-нибудь или нет – это еще видеть надо.

Он сказал, что я скоро все увижу и услышу сам, а пока что нужно кое-что просмотреть. Он говорит – Вот, нотная грамота в моем исполнении оставляет желать лучшего, так ты, Юджин, пока разбираешься, делай пометки. Вот тебе ручка.

Мы сидели в его Роллс-Ройсе, припаркованном у какого-то дома в религиозно-еврейском районе в одиннадцать вечера, и он требовал, чтобы я просмотрел его дилетантские ноты. У Джулиана есть Ройс, я забыл вам сказать. Родители его, базирующиеся в Калифорнии, не так богаты, чтобы покупать любимому сыну и наследнику декадентские игрушки за полмиллионоа. Ройс – подарок женщины, с которой год назад Джулиан встречался во Флориде, роскошной среднего возраста немецкой блондинки (если верить Джулиану), жены напряженно работающего хамбургского предпринимателя. Гордая Брунхильда заезжала в Майами половить кайф, пока эффективный ее супруг трудился в die Heimat. Всего несколько лет назад двоих или троих немецких туристов убила в Майами местная вооруженная до зубов фауна, и дело переросло в международный скандал, но данную немку это нисколько не пугало. Бедная мужественная девица. Джулиан навещал свою бабушку (которая там, в Майами, живет почему-то), когда ему повстречалась эта тевтонская красотка, в каком-то баре в деловой части города. Он сказал ей, что он поэт, и в доказательство процитировал какие-то строчки. По-английски она говорила сносно (опять же если верить Джулиану); поэзию вряд ли понимала; зато она, наверное, хорошо понимала и любила привлекательных молодых мужчин с огненно-рыжими волосами, затянутыми сзади в хвост. В этой части рассказа Джулиан употреблял какие-то непонятные туманные выражения. Вроде бы у них сделался бурный роман, в конце которого немецкая любовница пролила больше слез, чем положено в таких ситуациях, и умоляла Джулиана переехать в Германию, чтобы ему быть рядом с ней, обещала его содержать до конца его дней. Джулиан, должно быть, обиделся. А может и нет. Перед самым отъездом она купила ему этот самый Ройс. Несмотря на его уверения в том, что он ее совершенно не любил, мысль о том, что машину можно продать, а затем оплатить квартиру лет на восемь вперед, никогда, видимо, не приходила Джулиану в голову. Ройс – одна из немногих собственностей Джулиана, за которыми он тщательно следит. И снаружи и внутри – все сверкает.

Я взял у него папку с песенками и посмотрел на нее критически. Он говорит – Нет, ты не смотри на папку, ты читай. Серьезно.

Я спросил, нельзя ли и слова посмотреть. Он поморщился, помедлил, но все-таки протянул мне дополнительную пачку листов.

Я прочел слова к первой песне. Затем я их перечел. Вежливо и нервно Джулиан смотрел в сторону. Я обратился к нотам.

В отличие от стихов, музыка Джулиана была – сплошной нонсенс, с финтами в некоторых местах – отчаянная попытка дилетанта удивить и впечатлить, и в то же время замаскировать неумелость. Тем не менее, разглядывая его новации, я вдруг сообразил, что сочиняю в уме. Талант бросает в почву зерно – навык делает результат презентабельным.

В то время, как я прикидывал, как можно изменить основную тему, чтобы она звучала интересно, Джулиан выпрямился, поднял голову, посмотрел направо и налево, и велел мне оставаться в машине. Я все равно намеревался выйти вместе с ним, но он настаивал, чтобы я остался читать, с включенным светом под потолком кабины.

Да что же это такое! Никто ни о ком, кроме себя, не думает! Свет под потолком освещал меня, молодого негра, сидящего в машине с заведенным мотором в тихом еврейском районе в одиннадцать вечера. Любой житель, заметив меня, тут же вызвал бы копов8. Понятно, что если вы не черный и в подобных переделках не бывали, вы так не думаете. Но – вне всякого сомнения Джулиан, с его поэтическим, на хуй, воображением мог бы легко поставить себя в мое положение. Мог бы – но не захотел.

Впрочем, я сам такой же. Будь я за рулем, и следуй мы через Бушвик ночью, я бы также бездумно остановился бы у углового магазина, чтобы купить сок или воду, и оставил бы его одного в машине, белого. Правильно. А может и не оставил бы. Улицы Бушвика они обостряют чувства и мысли, и заставляют думать обо всем заранее.

Я выключил верхний свет и стал смотреть, как Джулиан пересекает газон дома, у которого мы припарковались, огибает осторожно угол, и останавливается. Он посмотрел чуть вверх. Вскоре окно на первом этаже, выше уровня глаз, открылось, и что-то, силуэт, человеческая форма, выскользнула из него в объятия Джулиана.

Они вошли в тусклый круг света, бросаемый наклоненным фонарем на часть газона – Джулиан, весь – галантность, и девушка – деловая … впрочем, наверное, девушка – неправильное слово. Женщина, а не девушка – очень молодая, возможно еще формирующаяся, и все-таки женщина. Лицо мне было не разглядеть, часть его была закрыта густыми кудрями которые впоследствии оказались рыжевато-блондинистыми. Тело ее, насколько можно было судить – одежда на ней не очень открытого типа была —было телом крестьянки – приземистое, подумал я, крепкое, мощное такое. Походка почти мужская. Осанка уверенная. Какой-то мешок, а может рюкзак, перекинут через плечо. Джулиан открыл ей заднюю дверь, сволочь, и мне пришлось остаться на переднем сидении. Время и место не подходили для джентльменских препираний.

III

Джулиан включил скорость.

Создание на заднем сидении мигнуло несколько раз, оправляясь от легкого шока, и сказало мне, что зовут ее Дебби. Все белые всегда сперва слегка шокированы, когда внезапно сталкиваются с незнакомым черным в темноте. Я обернулся полностью назад, протянул ей руку, и она ее поспешно пожала. Ладонь сухая и мягкая. А духи хороши! Я вообще люблю запах духов. Она улыбнулась – чуть слишком любезно. Так белые обычно улыбаются, когда видят меня в первый раз, дабы показать, что обожают негров и даже, может быть, сами не прочь стать неграми.

Специальным голосом, очень радушным, я сказал ей, что зовут меня Юджин, и спросил, как идут у нее дела. Она ответила, что дела идут хорошо, спасибо, и спросила как дела у меня. Я сказал, что дела у меня идут прекрасно. Джулиан попросил нас обоих заткнуться. Мы посмотрели на него удивленно. Он объяснил, что пытается собраться с мыслями.

Ехали мы очень быстро по стороннему переулку. Я спросил Джулиана – куда это мы, собственно, едем? Он ответил – В студию. Я спросил Дебби, не возражает ли она против такого плана действий. Она ответила, что не возражает, но мне показалось, что в голосе ее при этом прозвучала сомнительная нота.

После получаса езды в калифорнийском стиле, включающем неестественно резкие повороты, максимальное приближение к задним бамперам машин, идущих впереди, неожиданные остановки и рывки с места, свистящие, прокручивающиеся на рывках, шины, произвольную, ничем не оправданную, кроме каприза, смену полос, и в целом множество возможностей закончить жизнь в дымящейся куче укрепленной сталью резины, металла, и пластмассы, мы запарковались где-то в двадцатых улицах, на Шестой Авеню. Надпись над входом свидетельствовала, что и это – бывшее индустриальное здание тоже (как многие в этом районе) принадлежало некогда человеку по имени Уайтфилд. Может, и сейчас принадлежало, и если да, то у человека этого была прямо-таки страсть к репетиционным залам. Пожилой портье спал за конторкой в вестибюле, очки в тонкой оправе сверкали в тусклом свете. Джулиан вызвал лифт. Лифты в здании ходили медленно – здание старое.

Восьмой этаж, к которому мы причалили, дрожал от волосатых рок-н-рольных фрагментов, играемых очень громко в си-бемоль мажор во всех студиях. Джулиан провел меня и Дебби в студию, которую он зарезервировал заранее и, как только за нами закрылась звуконепроницаемая дверь, жестом указал мне на рояль. Данная студия была очень хорошо звукоизолирована, признаю. Джулиан поискал выключатель.

Высокая она оказалась – храбрая наша Дебби – почти с меня ростом, а во мне пять футов и десять дюймов. Лицо у нее было круглое, черты очень простые, глаза зеленые, без выражения. Веснушки. Маленький рот. Грудь мелковата, но красиво очерчена. Пальцы короткие, запястье широкое. Трудно сказать, что она за человек.

Голос у нее – хрипловатое сопрано с меццо-обертонами. Сколько же ей лет? Тоже трудно сказать. Детского или ребяческого в ней ничего не было, это точно.

IV

На эксперимент Дебби согласилась только ради того, чтобы сделать Джулиану приятное. Петь она толком не умела. Джулиан хотел услышать свои песни. Ей очень не нравилось присутствие Юджина. Спели две баллады, а потом Дебби надоело. Игнорируя Юджина, она объяснила Джулиану, что хотела бы помочь ему, а не его друзьям. На его друзей у нее нет времени. Она – очень занятой человек. У нее есть кое-какие концы в музыкальной индустрии, а так же в театральном мире. У нее есть подруга, у которой тоже есть такие концы, только лучше. Джулиан возразил, объяснив что они с Юджином делают совместный проект.

В этот момент в Юджине Дебби неожиданно обнаружила союзника. Юджин сказал Джулиану что, поскольку его Джулиановы баллады его основаны на стихах, поскольку стихи в них главное, хорошая музыка будет только отвлекать внимание слушателей. Джулиану следовало (объяснил Юджин) составить, а не написать, несколько банальных мелодий.

– А не пошел бы ты в пизду, Джино, – сказал Джулиан с отвращением. – Нужна мне твоя жертвенность, как же.

– Какие еще жертвы, – возразил Юджин. – Если музыка недостаточно хороша, она убьет эффект. Если слишком хороша, то оттеснит слова на второй план. И в том, и в другом случае цели ты не достигнешь. Я тебе помочь ничем не могу.

– Тогда к свиньям все это, – упрямо сказал Джулиан. – У меня были кое-какие идеи, но раз они никому не нравятся – к свиньям.

– Ты страшный эгоист, – заметила Дебби. – Я, я, я. Уже поздно, и я устала. Пойдем отсюда, и остановимся где-нибудь поесть.

– Это хорошая идея, – быстро сказал Юджин. – Я тоже есть хочу. Что мы будем есть?

– Тельца, – проворчал Джулиан.

Стандартный дайнер находился в одном квартале от здания. Они заняли будку у окна, и Дебби, извинившись, ушла в туалет.

– Что тебе? – спросил Юджин, щурясь и пытаясь не встречаться глазами с Джулианом. Взгляд Джулиана сочился презрением.

– Ты что-то хотел мне сказать, – процедил Джулиан.

– Хотел. Но не мое это дело.

– Ты про Дебби? Да говори уж, не стесняйся. Говори, говори.

Юджин пригубил воду и чуть не подавился кубиком льда.

– Не знаю, мужик.

– Чего ты не знаешь, Джино?

– Что ты в ней находишь?

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, что она там плела про подружку со связями, но, помимо этого? Красивой ее не назовешь. Судя по манере поведения, та еще сука. С ней трудно. Кроме того она какая-то, не знаю, обычная очень. Сливается с толпой. Может я и ошибаюсь. И вообще – не мое дело.

– Ох какие мы снобы, как разборчивы! – насмешливо сказал Джулиан, поправляя очки. – С каких это пор ты – эксперт в таких делах?

Юджин понял, на что намекает Джулиан.

– Это правда, – сказал он. – Все белые люди для меня на одно лицо. Кроме тебя. Тебя я отличаю по очкам. Очень характерные очки. Ну а все таки – что тебя в ней привлекает? Она что, хороша в постели, что ли?

Джулиан даже обиделся.

– Что за дурацкий вопрос, а, имбецил? – спросил он возмущенно. – Задавать глупые вопросы – это искусство, Джино, и ты этим искусством пока что не овладел. Хороша ли она в постели? Глупо. Ужасно глупо.

– Почему же глупо?

– Потому что глупо. Вот ты лично, например, хорош в постели?

– Я великолепен в постели, – сообщил Юджин.

Джулиан отмахнулся.

– У нее есть несколько удивительных качеств, – сказал он, уставясь в пространство. – У нее сила воли – как у опаздывающего экспресса, который пытается наверстать потерянное время. Ей нравятся мои стихи. Она морально меня поддерживает. Очень хорошо готовит. И она не возражает против моих романтических поползновений.

– Это ты о лазании через окно?

– Помимо всего прочего, да.

– Она, вроде, из ортодоксальной еврейской семьи…

– У нее своя квартира в Аптауне. Родителей она навещает раз в месяц.

– Интересно, – сказал Юджин. – Так почему…

– Уж я сказал – она не возражает. Делает вид, что тайно сбегает со мной.

– Хуйня какая-то…

– Тебе не понять. Помимо этого, она – литературный агент. Это, наверное, самое удивительное ее качество.

– О! – Юджин кивнул. – Теперь я понял.

– Нет, – заверил его Джулиан. – Ничего ты не понял. Впрочем, это несущественно. Если кто-то для нас и может что-то сделать, это – Дебби.

– Для нас?

– Мне нужно, чтобы ты просмотрел то, что я дал тебе пару месяцев назад. Просмотрел и подумал.

– Не понял.

В этот момент появилась Дебби. Что-то она успела сделать с волосами – прическа выглядела по-другому. В дайнере свет горел ярко, и наконец Юджин смог рассмотреть любовницу Джулиана как следует и в то же время ненавязчиво. Между ними встала непробиваемая стена. Юджин подумал, а была бы меж ними эта стена, если бы Джулиан вел себя предусмотрительнее, или если бы Дебби была черная, а он, Юджин, белый. Или Дебби была бы итальянка, а он, Юджин, китаец. Или если бы Дебби была чуть больше открыта к людям. Рассматривая ее лицо и нервные, мнущие салфетку, руки, Юджин решил что не такой уж она, Дебби, плохой человек. Просто не любит сюрпризов, вот и все.

Если бы Дебби вела дневник, на первой его странице наверное было бы написано что-то вроде «Я родилась в ортодоксальной еврейской семье, вторая по старшинству из девяти детей. У меня четыре сестры и четыре брата. Мой отец думает, что он неудавшийся великий предприниматель, а моя мать думает, что она хорошая мать. Оба ошибаются. В детстве я была очень способным ребенком» – и так далее.

Но Дебби не вела дневник. И не являлась самым способным ребенком в семье, а лишь вторым самым способным. А самым способным и ярким был Ави.

Ави Финкелстайн начал свой жизненный путь с намеренного хулиганства. Он ничего никогда не принимал как должное, сомневался во всем, не доверял никому, включая старших, и, когда эти старшие перестали давать ему устраивавшие его ответы (это началось, когда Ави было восемь лет), он перестал задавать им вопросы. Каждое сообщество имеет свои методы для нейтрализации белой вороны. Соответствующие шаги воспоследовали, когда психологические проблемы Ави привлекли внимание старших и, чуть позднее, местного полицейского участка. Ави было не остановить. С коварством, не свойственным его возрасту, Ави со всеми соглашался, кивал, притворялся огорченным, вел себя хорошо следующие несколько дней.