Леди не по зубам Степнова Ольга

Следующим пунктом нашего назначения было село Бобровниково. Посовещавшись, мы решили, что, отъехав от Тайменки сто километров, разобьём для ночёвки лагерь, чтобы отдохнуть от дневных переживаний и хорошенько выспаться. Элка была единственной, кого не выбил из колеи сегодняшний день. Как только мы тронулись в путь, она уселась с ногами на свою полку, достала тетрадь и что-то застрочила в ней куцым, плохо отточенным карандашом.

Творческий кризис удрал от неё, словно пугливая мышь при внезапно включенном свете. А вместе с ним удрала и Элкина скука.

Это было светопреставление.

Я проснулся от того, что замёрз.

Вылез из шалаша, который наскоро соорудил накануне вечером из веток, и… глазам своим не поверил.

На зелёной траве, на изумрудной листве деревьев, на пеньках, на кустарнике, на сухих ветках прошлогоднего сухостоя – везде, где только мог обозреть глаз, – лежал снег. Он мерцал в лучах утреннего солнца, ослепляя своей белизной.

– Элка! – стуча зубами от холода, я потряс за плечо Беду, которая спала рядом, на надувном матрасе. – Элка!!!

– М-м-м, – промычала она, повернулась на другой бок и громко всхрапнула.

Разбудить Беду, когда её организм требовал сна, было практически невозможно, но у меня были кое-какие навыки.

– Рота подъё-о-ом!! – заорал я так, что несколько веток упали на меня с «потолка».

– Что?! Где?! А?! – Она резко села и, не открывая глаз, интенсивно завертела головой по сторонам, изображая интерес и внимание.

– Элка! Снег выпал! – поделился я с ней удивительной новостью.

Беда, так и не открыв глаза, повалилась на спину, на матрас.

– Ну и что?! – простонала она. – Бизя, ты что – негр, чтобы так снегу радоваться?!

– Так июнь на дворе! Лето!

– Э-э, Бизя! – Элка опять села, протёрла кулаками глаза и, наконец, с трудом разлепила веки. – В тебе говорит типичный житель югов! Снег в июне, в Сибири и на Алтае – обычное дело. Чему тут удивляться? Нормальное малоснежное лето… – Она высунулась из шалаша и покрутила головой, обозревая окрестности.

Стояло раннее утро. Солнце стеснительно примерялось – топить такую снежную красоту или нет. Птицы устроили наверху весёлый переполох. Было в этом лесном пейзаже нечто монументальное. Я почувствовал себя маленьким и никчёмным.

– Впрочем, я с тобой абсолютно согласна, – вздохнула Беда, – лето и снег – понятия несовместимые. Может, после монгольской границы махнём в Испанию на виллу твоего деда?

– Может, и махнём, – неожиданно согласился я. – Новогодний пейзаж в июне даже для меня – чересчур!

Вчера мы разбили лагерь в лесочке, недалеко от дороги.

Мы с Германом развели костёр, на углях пожарили мясо, запекли картошку. Несмотря на все неприятности этого дня, аппетит у всех оказался зверский. Даже у Элки, хотя она всегда святым духом питалась. Герман, правда, сдобрил свою трапезу водочкой, которую неведомо как достал и неизвестно где прятал.

– Нервишки что-то пошаливают, – пробормотал Обморок, наливая в пластиковый стакан водку. – Денёк был тяжёлый… Помянем добрейшего Оскара, пусть земля ему будет…

Не предложив никому к нему присоединиться, он один за другим выхлебал три стакана водяры и, покачиваясь, ушёл спать в автобус.

Ганс с Викториной затеяли петь у костра под гитару бардовские песни. Рон стал им подвывать. На словах «милая моя, солнышко лесное» Беду перекосило, и она увлекла меня в лесную чащу «протоптать пару-тройку лишних тропинок и попугать медведей».

В лесу, воспользовавшись её кротостью и добрым расположением духа, я поймал Элку за плечи, прижал к себе.

– Вообще-то, я не евнух, – сообщил я жене на ухо.

– Да-а?! – удивилась она. – Тогда хочу номер люкс!

– Умеешь ты ставить задачи. – Я тоскливо огляделся вокруг. Только Элка могла потребовать для любви номер люкс в глухом и тёмном лесу.

– А что? В автобусе дети, старые девы и тихие алкоголики. Не будем же мы их смущать. А ну-ка, Бизя, построй нам шалаш! Да побыстрее, пока короткая летняя ночь не кончилась!

Задача была не из трудных, и я энтузиазмом взялся за дело. Я ломал ветки, крушил сухие деревья, я складывал их, сплетал, утрамбовывал, оглаживал, чтобы из конструкции не торчали лишние детали. Как первобытный двуногий самец, как молодое животное, я честно вил гнездо для своей самки, чтобы заняться любовью. Я развил такую скорость в достижении цели, что лес ходил ходуном, ветки трещали, а всё живое, что было в лесу, разлетелось и разбежалось, потому что напор и сила, с которой я взялся за дело, пугали даже меня самого.

Наконец, он был построен – мой первый в жизни шалаш. Он был слегка кособок, немного щеляст и отдалённо напоминал фрагмент масштабного лесоповала, но в целом это был райский уголок, это был – номер люкс!

– Клёво, – сказала Элка, обойдя сооружение и осторожно заглянув внутрь. – Не думала, что ты подойдёшь к задаче с таким размахом. Браво! Ещё бы очаг и шкуру мамонта сюда подогнать…

Я зарычал, схватил её в охапку и уволок в тёмное, пахнущее хвоей нутро шалаша.

– Стой! – захохотала она. – Стой, первобытный маньяк! Я сейчас схожу в автобус за надувными матрасами, не на земле же грешить… – Я не успел глазом моргнуть, как она вывернулась и убежала, оставив в воздухе лёгкий аромат своих сигарет.

Через минуту я позорно заснул. Наверное, темп, взятый мною при строительстве лесного сооружения, был слишком быстрый. Организм мигом утратил все потребности кроме сна. Когда пришла Элка, я не помнил.

Ночь любви, так и не состоявшись, сменилась снежным, бодрящим утром.

Беда, полюбовавшись на снег, уже снова спала, прикрывшись тонким байковым одеялом. Холод не особо тревожил её.

– Эх, Элка, Элка! Никакого секса, сплошные осадки, – вздохнул я и вылез из шалаша.

И сразу услышал дикий крик в глубине леса. Сердце выдало маленький перебой, а озноб пробрал с большей силой. Человеческий вопль взлетел вверх, затих где-то в верхушках деревьев и тут же повторился вновь, с новой силой и новым накалом.

Я схватил с земли увесистое полено и побежал на крик. Снег скользил под ногами, несколько раз я едва не упал. На каком-то отрезке пути ко мне с заливистым лаем присоединился Рон.

– Йя-а-а-ах! – орал кто-то в лесной глуши. – Уй-я-а-а-а!

Я пробежал мимо автобуса, мимо угасшего костра, перескочил пару поваленных сосен, чуть не влетел лбом в крепкий ствол какого-то дерева, я добежал до полянки, откуда раздавался нечеловеческий крик… и остановился как вкопанный. Рон тоже замер, перестав, кажется, даже дышать.

На заснеженном, ровном пространстве, спиной ко мне, стоял Герман Львович. Из одежды на нём были одни только плавки. Он пригоршнями зачерпывал снег и растирал им плечи, живот, грудь и спину. С каждой новой пригоршней, которую он обрушивал на себя, Герман орал как резаный, и лесное благодарное эхо уносило этот вопль далеко-далеко, многократно усиливая его по каким-то неписанным, лесным законам.

– И-и-их-ха-а-а-а!! А-а-а-а! – орал Обморок, срываясь на визг.

Я отбросил полено в сторону. И тут понял, что меня поразило больше всего. Тело у математика было крепким, подкачанным и загорелым. Хорошие бицепсы, правильный торс с «кубиками» на животе, отличные икроножные мышцы, крепкая задница и ляжки как у атлета.

Я даже дар речи потерял от такого открытия. Предположить, что под мешковатой одеждой Герман прячет такую красоту, было невозможно.

– Неожиданный способ опохмелиться, – тихо сказал я Абросимову.

Он вздрогнул, как красна девица, которую застали, в чём мать родила, и суетливо прикрылся руками – одной заслонил грудь, другую пристроил пониже пояса.

– Ох, ё! Напугали… А я, знаете ли, люблю с утреца свежим снежком обтереться, – засмущался математик, не отрывая от себя рук. – Бодрит как-то, освежает и настраивает на добрый лад…

– Вот уж не думал, что вы любитель холодных компрессов. И рельеф у вас как у Ван Дамма. А числитесь в хлюпиках! – Я обошёл вокруг Германа, оглядывая его с головы до ног.

– Я это… только с виду такой, – Герман не знал уже как прикрыть себя и перекинул руки в другом направлении, прикрыв зад и плечо. – А вообще-то, у меня язва, холецистит и ещё одно мужское заболевание… – Он, наконец, схватил свою одежду, развешенную на ветках, и быстро оделся. – Кхе-кхе, – зачем-то покашлял он.

Я развернулся и пошёл к автобусу. Рон побежал за мной.

Не нравилось мне всё это.

Обычно люди стараются казаться лучше, чем они есть. Но никак не наоборот.

– Глеб Сергеич, может, костёр развести? – нагнал меня математик и заискивающе заглянул в глаза. – Позавтракаем, погреемся и поедем.

– Разведи, – согласился я. – В Бобровниково нужно не позже двух часов дня успеть.

Пока он возился с костром, я зашёл в автобус, чтобы достать к завтраку консервы и хлеб.

Ганс спал на верхней полке, раскинувшись на спине. Викторины нигде не было. Я взял рюкзак с продуктами из-под стола и уже собрался было уйти, как вдруг услышал приглушённый голос из туалета. Немного поборовшись с собственной совестью, я прошёл в грузовой отсек и припал ухом к двери сортира.

– Да, милый, да, дорогой! Да, я соскучилась, и мне всё это надоело. Ты же знаешь, что мне эта поездка поперёк горла стоит! Я бы лучше с тобой, на Мальдивы… Да, я всё сделаю. И скоро это закончится. Ну, не волнуйся, всё будет нормально. Господи, ты ревнуешь? Да он абсолютно не в моём вкусе! Мужлан, быдло… Вчера матюгнулся прямо на сцене перед детьми, представляешь? Я еле сдержалась, чтобы не помереть со смеху! Жесть! Марик, я вернусь, и мы поедем с тобой на Мальдивы! Потерпи недельку! Целую и туда, и туда, и туда. Я справлюсь, вот увидишь, всё закончится замечательно! – Голос несомненно принадлежал Викторине, но я не мог в это поверить.

Лаптева слыла в школе старой девой и синим чулком. Классической старой девой и самым что ни на есть синим чулком. Нескладная, немодно одетая, с пучком пегих волос и очками с толстенными стёклами. Дети звали её Чучундра. Когда в школе встал вопрос о проведении уроков сексуального воспитания, она сама выдвинула свою кандидатуру на дополнительные часы. Но тут даже Ильич, падкий до добровольной и безотказной рабочей силы, вдруг воспротивился.

– Вы это… того, малость не в теме, – хмыкнул он и поручил вести уроки бойкой и симпатичной Лильке-трудовичке.

И вдруг, этот синий чулок, эта Чучундра, эта черепаха в очках, у которой денег и фантазии не хватает даже на губную помаду, нежно лопочет по телефону, целует «и туда и туда и туда» какого-то Марика, который ревнует её ко мне, и который не прочь потратиться на Мальдивы!..

Я вышел из автобуса в полном недоумении. Из всего услышанного я сделал один безусловный вывод – Викторина по неведомой мне причине меня недолюбливает. То есть настолько неважно ко мне относится, что даже не даёт разгуляться лёгкой ревности своего поклонника.

– Тьфу, – сплюнул я на снег, накопившийся негатив утренних открытий.

У костра уже сидела Элка и, обхватив себя руками за плечи, тряслась от холода. Я скинул с себя джинсовку и набросил ей на плечи.

– Сгребаемся и уезжаем, – хмуро приказал я Герману Львовичу. – Гасите костёр, позавтракаете в автобусе.

Раздражение во мне нарастало, перерождаясь в тихую злость.

Снег, хорошо прокачанный торс математика или любовные страсти Викторины – чёрт знает, что было тому причиной?!.

– Ну ты, командир, и изверг! – весело закричала Элка и вприпрыжку помчалась в автобус.

Герман, вздохнув, начал тушить костёр.

– Рон! – позвал я собаку. – Поехали! К чёрту эту природу…

К полудню солнце жарило так, что мы открыли все окна.

От снега и следа не осталось.

Мимо проносились зелёные луга, извилистые голубые реки и лесные массивы, белевшие стволами берёз. На небе не было видно ни тучки.

Голубая лента асфальта летела нам под колёса стремительно и легко, словно это была игра такая – наматывать на колёса километры отличной, ровной дороги.

– Снег падает на всех, все падают на снег! – распевала громко Беда.

Я пустил её за руль в обмен на обещание, что она больше не будет приставать ко мне с просьбами заходить во все захолустные магазины в поисках её детективов.

– Все падают на снег, снег падает на всех! – орала она.

Настроение моё улучшилось вместе с погодой.

Чёрт с ними, с Викториной и Германом, мне с ними детей не крестить. Элке я ничего про свои «открытия» не рассказал: её хлебом не корми, дай узреть во всём какую-то тайну.

В зеркало заднего вида я видел, как Ганс и Герман резались за столом в карты. Викторина, подперев кулачком подбородок, отрешённо смотрела в окно. Наверное, она мечтала о Мальдивах и своём Марике… А ещё я вдруг увидел, что на хвосте у нас висит белая «Тойота-Авенсис». Она не обгоняла нас, но и не отставала – ехала метрах в десяти, надоедливо наступая на пятки.

– Снег падает на всех! – пела Беда в водительском экстазе.

– Элка, ну-ка притормози, – тихо попросил я.

– Что?!

– Скорость сбавь! Мне не нравится белый унитаз на колёсах, который не торопится нас обогнать.

– У тебя мания, фобия и психоз, – пожала плечами Беда, но притормозила и прижалась к обочине.

Японка в точности повторила её маневр.

– А ну-ка, вжарь теперь с обгоном по встречной! – приказал я.

Закусив губу, Элка газанула и крутанула руль влево. Врубив дальний свет, чтобы шугануть встречные машины, она пересекла сплошную разделительную полосу и обогнала фуру с прицепом.

Японка, прикрывшись нашим автобусом, проделала всё то же самое и опять маячила сзади на выбранном ей расстоянии.

– Похоже, ты прав, – сказала Беда, глядя в зеркало заднего вида, – они висят у нас на хвосте, не особо скрываясь. Как ты думаешь, что это? Нас решили ограбить среди белого дня?!

– Да нет, нас просто тупо и бездарно пасут, только кто и зачем – непонятно.

– Номера видишь?

– Заляпаны грязью.

– Кто за рулём?

– Лобовик затонирован, ничего не видно.

– Ну и дела… Слушай, а может, мы с тобой всё выдумываем? Ну, пристроился мужичок за автобусом и шкандыбает себе потихонечку. Я сама так иногда делаю, когда не хочу, чтобы меня гайцы сцапали.

– Придётся проверить так это, или нет.

– Как?!

– Тормози на обочине. Я открою капот и сделаю вид, что заливаю в радиатор воду.

Без лишних слов Беда выполнила мои указания. Я вышел из автобуса и полез под капот.

Японка промчалась мимо.

– Ну что я тебе говорила? – облегчённо вздохнула Элка и помахала рукой вслед «Тойоте».

– И чего стоим? – из салона высунулся Герман Львович. – Что водичка в радиаторе закипела? Эх, барахло буржуйское, этот автобус! Хотите, я за руль сяду? У меня энергетика хорошая, механизмы не перегреваются.

– Ой, только не это! – Элка в ужасе округлила глаза.

Абросимов обиженно засопел и скрылся в салоне.

Я вытирал руки ветошью, когда Элка вдруг зашептала:

– Бизя! Белая «Тойота» возвращается!

Я оглянулся. По дороге, в обратном направлении, мчалась знакомая японка с грязными номерами и затонированными стёклами.

– В кабину! – крикнул я Элке и вскочил за руль.

– Мы удираем? – весело спросила она, когда я рванул с места.

– Да чёрт его знает… Если этот летучий голландец снова повиснет у нас на хвосте, придётся остановиться и набить ему морду!

– Очень конструктивно! – фыркнула Элка. – А вдруг там бандиты, вооружённые до зубов?! Снег падает на всех, все падают на снег! – снова запела она. По-моему, её ничуть не смутила мысль, что нас преследуют какие-то головорезы.

Я посмотрел в зеркало, – сзади тащился гружёный углём грузовик и осторожная маленькая «Ока». Японки и в помине не было. Я успокоился. Кажется, я стал мнителен и пуглив, как кисейная барышня.

Минут пять Элка пела, потом снова стала проситься за руль.

– Пусти, не будь сволочью! Ты специально придумал это преследование «Тойотой», чтобы прогнать меня от штурвала?!

– Отстань, – отмахнулся я. – Автобус это тебе не легковушка. Тут рулевое тяжёлое, тормоза тугие, габариты огромные.

– Ну не будь сволочью, дай порулить писательнице! Я и с самолётом справлюсь, не то, что с автобусом, ты же меня знаешь!

Я засвистел и сбавил скорость. Мы въезжали в какую-то деревуху, название которой я не успел рассмотреть.

– Стой! – вдруг заорала Беда.

Я и не подумал затормозить, думая, что это очередная Элкина уловка, чтобы попасть за руль.

– Да стой же ты! Там на остановке, кажется, стоит Дэн!!

Я резко ударил по тормозам и дал задний ход.

– Глеб Сергеевич, вы с ума сошли?! – заорала Викторина. – Вы забыли, что в салоне люди, а не дрова? Я виском ударилась, колено поцарапала и чуть локоть не вывихнула!

– Шишки и синяки – это так эротично, Викторина Юрьевна! – закричала в ответ Беда.

Мы остановились возле жалкого подобия остановки. Ветхая крыша и грязная лавочка, указывали на то, что здесь останавливаются рейсовые автобусы. Возле лавки, и правда, стоял Дэн. Увидев жёлтый «скул бас», он приветственно помахал рукой. Чувствуя, как ярость начинает пульсировать в висках, я выскочил из кабины и схватил его за грудки.

– Куда дел телефоны, урод?! Продал?! Что, решил нажиться на бедных сиротах? Ну и как, много удалось выручить?! Много?! – Я тряс его, не ощущая сопротивления мощного тела. Дэн с искренним изумлением смотрел на меня, в его глазах присутствовала скорее насмешка, чем страх или замешательство. Краем глаза я видел, как из автобуса высыпала вся наша команда во главе с Элкой. Ганс удерживал за ошейник Рона.

– Эй, Бизя, предлагаю вести беседу цивилизованно, – потянула меня за рукав Беда.

Но меня уже понесло. Я размахнулся, чтобы ударить этого гада в челюсть. Он мастерски ушёл от удара, и мой кулак просвистел в воздухе. Корпус у меня непроизвольно ушёл вперёд, где нарвался на железный тычок под дых. Пресс у меня неслабый, поэтому сбить мне дыхалку Дэну не удалось. Я всё же достал его хуком слева, вскользь, но достал. Он отлетел к лавочке. Тут же вскочил и провёл приём, знание которого я от него не ожидал. Я оказался на земле, Дэн верхом на мне. Он вяло и не очень охотно ударил меня в бок. Я с большим энтузиазмом залепил ему в рыло. Он, слегка распалившись, провёл болевой захват, выкрутив на излом мою ногу. Я лягнул его второй ногой и выкрутился из захвата с лёгкостью профессионального бойца, участвующего в боях без правил. Оказавшись сверху, я перехватил его шею согнутой рукой и попытался взять на удушение. Он оказался тёртый калач и, прижав подбородок к груди, не дал мне добраться до заветного «яблочка». Я попыхтел немного, плюнул на удушение и попробовал сделать двойной нельсон.[1] Но Дэн угадал мой замысел раньше, чем я успел что-либо предпринять, вывернулся как ящерица, вскочил на ноги и пнул меня по ляжкам несколько раз с размеренностью и стремительностью отбойного молотка. Я умел держать такие удары, но, честно говоря, не ожидал, что он так мастерски ими владеет. Ляжки мигом заныли, ноги стали подкашиваться, от бешенства потемнело в глазах. Я бросился ему в ноги, снова свалил на землю и стал дубасить старым русским способом – кулаком по морде. Он уворачивался довольно резво, но пару-тройку раз я его хорошо достал.

– Слышь, ты, Федя Емельяненко,[2] кончай мочилово, давай дипломатично поговорим, – предложил наконец Дэн, еле ворочая разбитой губой.

Я осмотрел дело рук своих и остался доволен. С меня, правда, тоже капала кровь, но и бывший попутчик был разрисаван. Впрочем, некоторая ассиметрия мне у него не понравилась – под правым глазом фингал был сочный и свежий, а под левым какой-то невнятный. Я размахнулся, чтобы устранить эту несправедливость, но тут…

Никогда не прощу Элке того, что она сделала.

На нас с Дэном обрушился холодный водопад. Он отрезвил и напрочь отбил желание драться. Жидкость была какая-то странная, она пенилась, пузырилась и очень знакомо и приятно пахла.

– Пиво?! – удивлённо спросил лежавший подо мной Дэн и облизал мокрую руку.

– Жигулёвское, разливное… – Я понюхал мокрый рукав рубашки.

Позади нас стояла Беда с пустой канистрой и счастливо улыбалась.

Рон тяыкнул, потом заскулил и оглянулся на Ганса, который удерживал его изо всех сил.

Герман Львович почему-то застенчиво улыбался.

Викторина пожала плечами и ушла в автобус с гордо поднятой головой, давая понять, что кулачный бой в чистом поле не по её части.

И только Элка светилась от счастья.

Непристойно завоняло солодом.

– Откуда дровишки? – кивнул я на канистру и встал с Дэна.

Он тоже поднялся и отряхнулся.

– Не поверишь, в грузовом отсеке нашла, в холодильнике. Наверное, Герман Львович потихоньку в Тайменке заправился. Да, Герман Львович?! – обратилась Беда к математику. Обморок ещё больше засмущался, покраснел и молча ретировался в автобус.

– Чёрт! – я выхватил пластиковую канистру у Элки из рук и пинком отфутболил её в чистое поле, расстилавшееся за остановкой.

– Что, Федя, рота втихушку квасит?! – захохотал Дэн. – А как же здоровый образ жизни, который ты так пропагандируешь?! Как же физкультура и спорт?! Кстати, о каких телефонах тут шёл базар? Я что-то не понял.

– Ты украл сотовые. – Я снова вплотную подошёл к нему и уставился прямо в глаза. Оба мы были насквозь мокрые, с разбитыми рожами. – Телефонов было тридцать штук, мы везли их в подарок детям.

– Я ничего не крал, – спокойно и твёрдо ответил Дэн, не отводя своих стальных глаз. – Запомни, я не брал телефоны! – Он даже сделал шаг вперёд, и теперь мы стояли нос к носу, как два петуха в стойке.

– Чем докажешь?

– Ты должен поверить мне на слово.

– Я тебе ничего не должен. Коробка с телефонами стояла в грузовом отсеке. Ты ушёл в туалет и торчал там двадцать минут. Что ты там делал?!

– Брился. – Дэн словно фокусник достал из кармана джинсового жилета опасную бритву, открыл её и сунул мне под нос. Я невольно отшатнулся. Своим блеском лезвие бритвы напоминало о том, что есть в мире вещи поэффективнее, чем рукопашный бой.

Дэн усмехнулся, сложил бритву и убрал в карман.

– Только пижоны бреются опасными бритвами, – не нашёл ничего умнее сказать я.

– Пижоны и путешественники, – широко улыбнулся Дэн. – Там, в туалете, было отличное мыло и помазок, вот я и воспользовался. Извини, что сразу не отчитался перед тобой, чем занимался в сортире так долго. И потом, разве твоя хвалёная собака не дёрнулась, если бы я перерыл весь грузовой отсек?!

Вот тут он был прав. Лучшего аргумента Дэн придумать не мог. Рон не позволил бы чужаку рыться в наших вещах, обязательно бы залаял.

Я промолчал.

– Ты же видишь, у меня нет сумки, только этот жилет с карманами. Как по– твоему я уволок тридцать телефонов?!

– Покажи документы.

– Ты не мент, и я не обязан…

– Лучше покажи! – Это было уже невозможно, но я ещё больше приблизился к нему, и теперь наши разбитые носы соприкасались.

Дэн пожал плечами, отступил на шаг и достал из жилета паспорт.

– Никитин Денис Евгеньевич, год рождения семьдесят пятый, место рождения город Москва, пол мужской…

– Ну слава богу! – облегчённо вздохнула Беда.

– Что пол мужской? – нахмурился я.

– Что документы в порядке! Бизя, ну подумай сам, стал бы преступник показывать тебе паспорт?

– Ты думаешь, у него есть выбор? – уставился я на Беду.

– Выбор всегда есть, – сказала Элка. – Он мог бы развернуться и убежать. Ты стал бы гоняться за ним в чистом поле?

– Я нашёл бы в этой деревухе какого-нибудь Анискина и написал заявление о краже.

– Глеб, я думаю, мы могли потерять телефоны. Помнишь, мы останавливались на трассе, ты открывал заднюю дверь и искал в грузовом отсеке дополнительное одеяло для Викторины? Коробка могла просто вывалиться.

– Не помню, – буркнул я, хотя отлично всё помнил.

Может, Элка права и коробку с сотовыми я просто посеял?..

– Меня теперь в таком виде никто не подвезёт. – Дэн оглядел себя.

Я выглядел не лучше, у меня были рассечены бровь и губа, скула саднила, наверное, там был серьёзный синяк. Плюс мокрая одежда, вонявшая пивом.

– Выход один – меня подвезёшь ты! – нагло заявил Никитин.

Я развернулся и молча пошёл в автобус. И хоть я не давал своего согласия, Никитин пошёл за мной.

Элка уже успела прыгнуть за руль. Я не стал возражать, так как вдруг почувствовал себя пьяным. То ли башку стряхнул во время драки, то ли пиво через поры впиталось.

Я сел на пассажирское кресло рядом с Бедой, Дэн устроился позади меня.

– Почему ты без вещей? – спросил я его.

– Мне они не нужны. Я путешествую автостопом, всё что нужно – покупаю за наличные. – Он помахал полой своего «репортёрского» жилета, показывая, где хранит деньги.

Элка поддала газу, и мы проскочили деревуху на шестидесяти, хотя там стояло ограничение сорок.

– Снег падает на всех, – запела Беда.

– Все падают на снег! – с готовностью подхватил Дэн.

Мою благожелательность как рукой сняло.

Я снова готов был набить ему морду.

Её звали Мария Ивановна, и у неё были все отличительные признаки «Марь Иванны»: хала из крашеных хной волос, янтарные бусы, обмотанные в три ряда вокруг шеи, по три перстня на каждой руке, вес под центнер и… исключительное добродушие, которое сочилось как масло из беляша.

Глядя на неё, я ни капли не сомневался, что большая часть спонсорских подарков осядет в лучшем случае в её директорском кабинете, в худшем – у неё дома.

Мы стояли в ряд на зелёной лужайке перед детдомом, и Мария Ивановна поочерёдно жала нам руки.

– Очень приятно, очень-очень приятно, – отблескивала она на солнце влажными деснами. – Господи, как приятно-то! – дошла она до моей руки. Директрису ничуть не смутила моя рассеченная бровь и пивная вонь от одежды. Мне стало неловко, и я потихоньку выдернул ладонь из её влажно-горячих тисков.

В Бобровниково мы, как и рассчитывали, приехали в два часа дня. Директриса ждала нас на крыльце, козырьком приложив руку к глазам. Вокруг неё толпилась стайка одинаково-стриженых, плохо одетых детей. Дэн первым выскочил из автобуса, помахал нам рукой и направился в сторону трассы. Я не стал с ним прощаться.

Элка чересчур пристально посмотрела Никитину вслед. Рон побежал за ним, но на полпути развернулся и вернулся в автобус. У меня вдруг возникло тягостное, противное чувство, что этот человек имеет какую-то власть над моей женой и собакой.

– Подарки ко мне в кабинет, пожалуйста, – подтвердила мои опасения Мария Ивановна и гостеприимно указала на дверь интерната. И тут заметила Элку, которая стояла чуть поодаль и что-то оживлённо рассказывала детям.

– Ой! – вдруг всплеснула директриса руками. – Ой, что же это делается-то?! Вы?! Тут?! Здесь?! Как?! Откуда?! Господи, быть этого не может! Что ж нас не предупредили-то, что знаменитости едут?

– Я не Хакамада, – мрачно сказала Беда и оглянулась на автобус, словно прикидывая, как бы удрать.

– Да на что мне Хакамада? – заголосила Мария Ивановна. – Вы Элла! Тягнибеда! Моя любимая писательница! Я за вашими детективами в город езжу, потому что в нашей деревне их нет! А-а-а-втограф!!

Беда замерла как вкопанная. Изумление на её лице сменилось на тихое торжество.

– Ну, Бизя, что я тебе говорила? – тихо спросила она. – Народ знает своих героев! А ты – тиражи, тиражи… Где расписаться? – участливо спросила она директрису.

– А-а-а-а! За мной!

Дети загомонили, попытались обступить Элку, но она вырвалась из оцепления и пошла за Марией Ивановной, которая ринулась в здание интерната. Герман и Ганс, подхватив коробки с подарками, пошли за ними.

Миновав длинные, серые коридоры, мы оказались в директорском кабинете. Тут был мягкий диван, кресла, розовые гламурные шторы, светильники с вензелями, хороший компьютер и телевизор.