Шотландская любовь по-французски Семченко Николай

– Извините, Маргаритфанссена, больше не буду…

Воспитательница навряд ли догадывалась, что мальчик, глядя на неё преданными глазками, думал про себя: «Подождите, Маргаритфанссена, вот я вырасту большим, и сильным, и умным, и придумаю робота, который вместо воспитательниц будет играть с детьми, и ни за что, никогда в жизни не закричит на них, и не поднимет на смех, а уж если начнёт читать сказку, то это будет сказка, да-да-да!»

Эти первые проблески самосознания утешали его. Они уводили его от того, что ему не нравилось и с чем не мог справиться сам. Фантазия отвлекала от реальности, поднимала его над ней, освобождала от обид, неприятностей, смутного настроения. Но когда Сергей вспоминал Катю, его воображение бунтовало: вокруг девушки – чёрная пустота, хоть бы звёздочка где мелькнула – ровная, абсолютная пустота цвета антрацита, и казалось: коснись её рукой – в дёготь попадёшь: если даже быстро отмоешься, то всё равно тело надолго сохранит впитавшийся в него острый, густой, удушливый дух.

– Ну, зачем я так думаю? – сказал он сам себе и перевернулся на спину. – Согласись: тебе с ней было хорошо. Правда, не находилось о чём поговорить – её мало интересовали музыка, кино, хорошие книги. Катька смотрела какие-то стрёмные сериалы, слушала всю эту попсу и обожала ходить в кинотеатр «Гигант» на мистику или эротику. Ну, не все же девушки должны читать Кокто или, как Алина, Уитмена. Ей и не надо было всё это знать.

Она знала то, чего не знают некоторые другие девушки: любовь без секса – не любовь, и то, и другое не ведает правил, а если они даже и существуют, то писаны для кого угодно, только не для Кати: она смеялась над картинками из роскошно изданной «Кама-сутры», которую отец подарил Сергею, и удивлялась, что разнообразие физических отношений сводится к чётко описанным позам, как будто у влюбленных нет собственной фантазии, и над элегиями Овидия издевалась, и слушать не хотела ни про какие книжки, описывающие технику секса, – она говорила: «У меня своего ума на это хватит, зая! Разве нет?» И сводила меня с ума именно этим – фантазиями, экспериментами, безоглядностью чувств. Ой ли, чувств? Навряд ли… Она просто забавлялась, потому что хотела одного: получить эти проклятые деньги…

Но если она хотела только денег, то почему в первый же раз, как они переспали, не побежала в милицию с заявлением об изнасиловании? Зачем продолжила отношения, и почему так радовалась, когда видела его? Неужели это можно сыграть: искренняя улыбка, жаркий поцелуй, трепет рук, внезапный румянец – нет, даже не румянец, а розовые пятна, которые проступали на её светлой коже как переводная картинка: тут пятно, там пятнышко, и еще одно…

– Не говори мне таких слов…

– Ну, почему? Это правда!

– Я знаю, что не красавица. Не ври мне, пожалуйста…

– Для меня ты самая-самая…

Катя посмотрела на него долгим, серьезным и немигающим взглядом. Он не отвёл глаз, и тоже, не мигая, глядел прямо в её зрачки. Он был честен: она действительно казалась ему лучше всех девчонок, которых он знал, и он, конечно, прекрасно понимал, что Катя – никакая не топ-модель, и, более того, её, пожалуй, портило лёгкое косоглазие – нет, с глазами, вообще-то, было всё в порядке, но стоило ей понервничать – и левый глаз чуть-чуть сдвигался к переносице; зрачок, угольно-черный, словно освещался изнутри огнем далёкого костра, а радужка ещё ярче наливалась изумрудной зеленью.

– Ты, наверное, была когда-то ведьмой, – восторженно шептал он. – У тебя глаз колдовской!

– Да! – она весело смотрела на него, не отрывая взгляда. – Захочу – и ты ни на одну женщину больше и не взглянешь. Присушу-приворожу, а потом возьму и брошу тебя. И будешь ты мучаться…

– За что?

– А ни за что! – она прикрывала глаза ресницами, и по её губам скользила легкая тень улыбки. – Нет, вру! Знаю, за что. За то, что ты нравишься женщинам. И ещё за то, что нам не судьба остаться вместе…

– Откуда ты знаешь, судьба или не судьба?

– Молчи! – она осторожно, но настойчиво прикасалась губами к его губам, вынуждая его замолчать. – Я это чувствую. Ты – не мой.

– Я – твой, – он крепче прижимался к её телу. – Чувствуешь, я весь твой?

– Нет, – она прикасалась пальцем к его губам, не давая им раскрыться. – Тело к телу – это ещё ничего не значит. Помолчи, зая. Не надо слов…

– Иногда ты меня пугаешь, – он убирал её палец со своих губ. – Мне порой кажется, что ты старше, чем есть на самом деле…

– А мне иногда кажется, что кто-то подсказывает, как себя вести, – её рука, положенная ему на грудь, легонько вздрагивала, и он тоже вздрагивал: из её ладони будто выходил разряд тока – мгновенный, легкий укус. – Наверное, все женщины, жившие до меня, – прапрабабки, прабабка, бабка Софья, про неё, кстати, говорили, что она умела колдовать – так вот, все они следят за мной, и если что-то не так, дают об этом знать. Это не голоса, нет! Это будто бы какая-то вспышка в мозгу, раз – и загорелась сигнальная лампочка, и я знаю: что-то не так, совсем не так, и всё стоит делать так-то и так-то…

– Ерунда какая-то, – бормотал он. – Глюки!

– Хочешь – верь, хочешь – нет, – она пожимала худенькими плечиками. – Но это правда. И я знаю, что мы никогда не будем вместе…

– Но мы сейчас вместе, – Сергей смеялся и снова прижимал её к своему телу. Но с ним тоже происходило что-то странное: его губы растягивались в улыбке, но на самом деле ему было грустно, какая-то неясная, смутная тоска сжимала сердце, а может, и не сердце, а нечто рядом с ним – то, что наваливалось камнем, придавливало, тискало этот трепещущий комочек, заставляя его биться ещё чаще.

Катя приложила ухо к его груди и, казалось, заснула: глаза закрыты, лицо безмятежно, дыхание легкое, ровное.

– Почему ты закрываешь глаза? – спросил он. – Ты всегда их закрываешь, когда кладешь голову мне на грудь…

– Это – тайна, – шепнула она и ещё крепче сжала ресницы. – Тебе об этом знать не обязательно.

– Но почему?

– Ты не поймёшь…

– Думаешь, у меня ума маловато?

– Ладно, – она вздохнула. – Когда я смотрю на тебя, то ты видишь в моих глазах своё отражение. Но ты не видишь то, что вижу я в твоих глазах.

– Почему же? В них ты…

– Нет, в твоих глазах не видно ничего, – она провела пальцем по ложбинке в его груди, потрогала короткие, мягкие волосинки вокруг сосков и опустила ладонь ниже – на пупок. – В них ничего не видно, кроме моих слёз…

– Какие слёзы? О чём ты? Разве ты плачешь? Я ничего не вижу…

– Ты не видишь ничего, а я вижу в твоих глазах свои слезы, – упрямо повторила она. – Ты же хотел знать мою тайну. Теперь ты её знаешь, но не поймёшь её…

– Выдумываешь, – усмехнулся он и мягко, но настойчиво потянул её ладонь ниже, ещё ниже. – Я вижу твою улыбку, и радость вижу, и вот эти губы, и носик, и щечки, и ушки, – он поочередно называл то, что целовал. – И шейку, и грудь – эту, и вот эту… Я готов часами смотреть на тебя!

– Но это не значит, что ты меня на самом деле видишь, – ответила она. – И ты не знаешь, что такое любовь…

– Любовь – это…

А что это? Нет, правда, что это такое на самом деле – любовь?

На обёртке от жевательной резинки написано: «Любовь – это…» И нарисованы два сердечка – веселые, ярко-красные, простодушно-дебильные.

Катя, хотя и баловалась сигаретами сама, терпеть не могла запаха табака, и Сергею приходилось жевать жвачку.

– Любовь – это, – повторил он и, не зная, что сказать, замолчал.

– Что же? – она рассеянно повертела обертку от жвачки. – На картинке, смотри, всё просто: два сердечка тянутся друг к другу, им хорошо вместе. Но разве это любовь? Они не видят то, что спрятано в глубине глаз…

– Что-то непонятное ты говоришь, – заметил он и, не желая продолжать тему разговора, ловко сменил её: У тебя такие красивые глаза. Тебе, наверное, часто про это говорили?

– А не скажу! – она высунула кончик языка и подразнила его: Бе-бе-бе! Догадайся сам…

– Да я с первого раза догадаюсь! – он притянул ее к себе, обнял и, стараясь не моргать, уставился прямо в её зрачки. – Много! Не меньше ста человек!

– Бе-бе-бе, – она не отводила взгляда. – Не угадал!

Он смотрел в её глаза, она – в его. Сергей не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит правду.

– Неужели их было так много, что ты потеряла счет? – он искреннее изумился, хотя и пытался делать вид, что ему всё равно.

– У меня по математике «пятёрка» была, – в её зрачках сверкнули желтые искорки. – Так что считать умею, и дебете с кредитом обычно сходятся. Ну, давай-давай, угадывай!

– Ладно, – он не выдержал и первым отвел взгляд. – Каждый мужчина, если он, конечно, мужчина, должен был заметить твои глаза.

– А вот говорить про это я разрешала не каждому, – засмеялась Катя.

– Можно подумать, они у тебя разрешения спрашивали.

– Некоторые не спрашивали, это правда, – кивнула она. – Но я всегда чувствовала тот момент, когда начнутся все эти комплименты, и про глаза тоже, а потому вовремя говорила «пока!». Если мне, конечно, не хотелось, чтобы именно этот человек говорил мне всякие глупости…

– И много было таких, кому ты это разрешала?

– А вот это дело не твоё, – она снова высунула кончик языка и подразнила: Бе-бе-бе! Думай, что хочешь. А чтобы легче думалось, смотри: вот они!

Она повела рукой, и за её плечами возник смешливый белобрысый паренёк, за ним – высокий красавец с картинной белозубой улыбкой, ему в затылок дышал чернявый солдатик в мятой гимнастёрке, за ним – приличного вида господин средних лет, смущенно поправлявший тонкие очки, плечом к плечу рядом встал молодой человек, похожий на этого господина – может быть, даже его сын, следом – ещё один парень, и ещё, и ещё.

– Гляди, гляди! – Катя смотрела на него отчаянно весёлыми глазами. – И думай, что хочешь. Мне всё равно, что ты подумаешь…

– Что за фокусы? – растерялся Сергей. – Как ты это делаешь?

– В тот-то и дело, что ничего не делаю, – она пожала худенькими плечами. – Не знаю, как у кого, а у меня – все мои мужчины всегда со мной.

– Они все – твои?

– А что? Разве много? – Катя откинула голову назад и рассмеялась. – Господи! Ты, наверное, подумал, что со всеми ими я непременно трахалась? Ну, почему вы все такие примитивные: если женщина считает мужчину своим, то, значит, непременно ему отдавалась. А существует, между прочим, и чистая любовь. Правда, Павлик?

Она обняла белобрысого паренька, чмокнула его коротким поцелуем в загорелый нос, и тот, засмущавшись, неловко приобнял её за плечи, но так и не решился поцеловать.

– А вот этого – Александра, – она поманила пальцем высокого голубоглазого атлета, – я вообще не любила. Просто у меня был такой период, когда нужен был хоть кто-нибудь, чтобы не чувствовать себя одинокой и никому не нужной дурой. И тут попался он, – она вздохнула. – В Александре всё хорошо, и любовник он отменный, и такого члена, как у него, я больше не встречала, но ничего, абсолютно ничего я не испытывала. Нет, впрочем, вру. Пока мы были с ним в постели, всё было хорошо, нет, лгу: великолепно, лучше, наверное, не бывает! Но как только я вставала с этих измятых, горячих простыней, так сразу же – ничего, какая-то пустота, и душа молчит, и скучно, и думаешь: «Господи, он же так старался! А вспомнить нечего…» Нет, правда, вспомнить нечего, кроме его крепкого члена. Ну, не поганка ли я? Но врать самой себе не умею: кроме секса, нужно что-то ещё… А что? Не знаю. Нет, опять вру, потому что знаю, но тебе не скажу. Ладно, Сашек, не стесняйся, покажи, что у тебя есть…

Атлет, лучезарно улыбаясь, лёгким и непринужденным движением освободился от плавок. Наверное, он был стриптизёром: красивое тело, грациозные жесты, картинная стойка и, что удивительнее всего, его детородный орган, вздрогнув, начал выпрямляться сам по себе. Казалось, что этот внушительный член жил своей жизнью, отдельной от тела картинного красавчика.

«Впечатляет! – отметил Сергей. – Екатерина Великая определила бы его в гренадёры. Хотя, возможно, это всего лишь муляж, искусно сделанный – не отличишь от натурального. С чего бы он ни с того, ни с сего встал? Наверное, как-то управляется. Кнопочка где-нибудь есть…»

Но Катя, словно прочитав его мысли, громко засмеялась и, не смущаясь, ухватила трепещущее копье гренадера и дернула его:

– Смотри! Не отрывается. Полноценный х**… А у тебя настоящий? Сейчас и проверим…

Другой рукой она потянулась к ширинке Сергея и, продолжая хохотать, дернула молнию. Такое поведение изумило его, и он положил свою ладонь на ее руку, чтобы остановить Катю. Но его пальцы ощутили лишь собственный напрягшийся член.

– Кать, ты куда пропала?

Сергей очумело потряс головой и открыл глаза. Он лежал на диване, укрытый клетчатым пледом, рядом с ним примостился Маркиз – серый кот с белой симпатичной мордочкой. Ни девушки, ни гренадера, ни роты Катиных мужчин рядом не наблюдалось.

– Приснится же такое!

Сергею, как всякому молодому человеку, грезились эротические видения, и порой то, что в них творилось, лишь повторяло его собственные фантазии, виденные фильмы или какие-нибудь рассказики, прочитанные в бульварных еженедельниках. Но это сновидение было особенным. Он как-то меньше всего думал о том, какие у Кати были мужчины до него и что они с ней делали, а если даже и думал об этом, то как-то вскользь, без интереса и уж, конечно, не воображал себе ее бой-френдов. А тут – такие картины, ёкарный бабай, фу ты – ну ты!

В комнату заглянула мать, тихо позвала:

– Сережа, ты спишь?

– Нет, мам…

– Ты вчера как лег, так и уснул мертвецким сном, – сказала мать. – Я тебя тревожить не стала, пледом укрыла.

– Спасибо, мам. Надо было разбудить. Я хотел фильм Антониони посмотреть по телеку…

– Возьмешь на видео, – ответила мать. – Отец уже на работу ушел, у меня первая пара – так что я тоже побежала. В кофеварке остался кофе, подогреешь его…

– Угу, подогрею, – он сладко потянулся. – Это сколько же я прокемарил?

– Переживаешь ты, – заметила мать. – Вот и свалила тебя крепкая дрёма. Но это хорошо – хоть поспал власть. А что тебе приснилось-то? Ты так стонал сейчас…

– Какая-то ерунда, – отмахнулся Сергей, продолжая лежать под пледом. Встать он не мог по очень простой причине: эрекция не проходила, и ему мог помочь лишь холодный душ. «Скорее бы ты ушла, – подумал он. – Мам, ну опоздаешь же на лекцию!»

– Кажется, ты сегодня подашь своим студентам дурной пример, – сказал он вслух.

– Что? – уже из прихожей откликнулась мать. – Какой пример?

– Опоздаешь, – уточнил Сергей.

– Я вообще хотела пойти с тобой к следователю, – сказала мать. – Но лекцию не смогла отменить: в деканате никто трубку не берет. Наверное, секретарша опять проспала. Наберут всяких шмакодявок – мучайся с ними потом, никакой ответственности…

– Мам, я не маленький, сам справлюсь, – ответил Сергей. – Тем более, что мне не в чем оправдываться.

– Ой, да ладно тебе! Не маленький, – передразнила мать. – Это я уже и так поняла. Мой тебе совет: отрицай всё, ничего не было – и точка!

– Не получится, – вздохнул Сергей. – Я уже раскололся, сказал, что у нас была любовь и всякое такое…

– Дурачок, – ойкнула мать. – Ой, какой дурачок!

– Какой уж есть…

– Ладно, мне некогда, ах, впрочем, мне всю жизнь некогда, – с надрывом в голосе сказала мать, желая показать, как она, бедняжка, разрывается между родительским и служебным долгом. – Я полетела! Потом поговорим. Ни пуха, ни пера…

– К черту!

Наверное, я извращенец. Когда смотрю на идущих навстречу женщин, то представляю, как, допустим, вот эта молодящаяся матрона в полупрозрачных, так сказать, тюрнюрах, развевающихся вокруг её мощных телес, восторженно падает на колени передо мной, лихорадочно расстегивает ширинку джинсов и начинает сосать – сразу, без всяких там ля-ля да сю-сю, а вон та девица в коротенькой, по самый «пейджер», юбочке подбегает к ней и, оттолкнув, демонстрирует тётеньке искусство глубокого минета, причем, её сочные губки двигаются ритмично как помпа насоса, и пенистая слюна стекает по подбородку…

Когда вижу красивую женщин, у меня может встать сам собой. И потому я не люблю «семейные» трусы, которые меня заставляет носить отец. У него аргумент такой: «Узкие плавки зажимают яйца, приводят к застою крови и, как следствие, – импотенции. Не гонись за модой, носи нормальные «семейники».

Нет уж, лучше я надену обтягивающие плавки, чем свободные трусы, в которых всё, извиняюсь, свободно болтается. Плавки же, по крайней мере, сдерживают непроизвольную эрекцию, а если и не сдерживают, то прижимают выпирающий член к телу – со стороны не так заметно, что я возбужден. Правда, всё это у меня сейчас случается не так часто, не то, что, допустим, в шестнадцать– семнадцать лет. Помню, даже у доски, когда отвечал уроки, несколько раз это случалось. Млин! По этой причине пришлось носить пиджаки, которые я терпеть не мог. Пиджак для меня всё равно что униформа. А тут он ещё и чем-то вроде смирительной рубашки стал, подавляя восставшую плоть.

Наверное, я извращенец ещё и потому, что мне очень хочется чего-нибудь необычного. Ну, например, попасть в какой-нибудь закрытый клуб, где его завсегдатаи ходят-бродят по темным лабиринтам абсолютно обнажённые. Впрочем, нет, пусть на их лицах будут черные маски, и больше ничего – ни часов, ни браслетов, ни колец и других украшений. Голые люди натыкаются друг на друга, соприкасаются телами, молча целуются, ласкают одного-двух-трёх партнёров, безумно отдаются порочной страсти и, забыв о всяких приличиях, делают то, чего тайно желали в порочных снах и от чего покраснели бы даже самые искушённые распутники.

Мне стыдно признаться самому себе в этих и других низменных желаниях. Нормальный человек должен хотеть человеческих отношений, а не блуда. Так мне внушает дед. Кажется, он понимает, что творится со мной. А может, дед не забыл, как сам был молодым? «Мужчиной должен двигать не стержень между его ног, а тот стержень, что внутри, – сказал мне дед. – Нельзя прыгнуть выше своего члена, но всегда можно подняться выше своих страстей». При этом он, правда, горько усмехнулся и опустил глаза.

Наверное, я всё-таки развратный. Потому что иногда думаю, что любовь – это всего лишь маска, прикрывающая наши самые низменные вожделения.

А, может, я думаю так лишь потому, что у меня ещё не было настоящих чувств?

А, может, я и не развратный вовсе. Это всего лишь тело. Тело жаждет другого тела. Оно хочет тепла. Тепло возникает от трения…

О, боже мой, снова пошлость!

А хочется-то всего-навсего, чтобы другой человек понимал тебя. И твои желания. И всё, что ты сам даже сказать не можешь, – понимал. И чтобы ты был им, а он – тобой. Может, это и есть любовь?

Но всё равно я – извращенец.

Когда я иду по улице и вижу красивых женщин, а порой даже и не красивых, а самых обычных, можно сказать – самых простых, со мной что-то происходит: возникает желание обладать ими всеми, и с этим ничего не поделаешь, разве что навстречу мне выйдет одна-единственная, и все остальные сразу станут мне не нужны…

3.

У подъезда Сергею встретилась Марго. Она, как обычно, изобразила быстрый, смешной книксен: присела, приподняв растопыренными руками воображаемый подол и потрясла им.

– Трям! – сказала Марго.

– О! А почему мы такие радостные?

– Мы завсегда радостные, когды вас лицезреем, сир, – улыбка Марго стала ещё шире.

– А я думал, причина другая: книжечку наконец-то дочитала, – Сергей кивком головы показал на бледно-серый томик в руке Марго. – «Преступление и наказание». На лето задали читать по программе?

– По программе, – насупилась Марго. – Но мне Достоевский нравится просто так, без всякой обязаловки…

– Умная девочка, – снисходительно похвалил Сергей. – Главное – предисловие к «Преступлению» проштудируй, текста романа можешь вообще не знать, а вот предисловие – обязательно: для выпускного сочинения всё равно ничего другого не потребуется.

– Сир, вы так восхитительно умны, – Марго игриво закатила глаза. – Ах, я бы сама до этого ни в жисть не додумалась. Я бы, дура, «Сто золотых сочинений» наизусть заучивала…

– Учись, детка, пока я на свободе, – усмехнулся Сергей. – Будешь потом вспоминать меня.

– Моя память и так уже переполнена вами, сир, – вздохнула Марго. – Просто битком набита!

– Ну, если так, то я пошёл искать других – у кого в памяти ещё осталось местечко, – Сергей подмигнул Марго. – Ты не против?

– А можно мне с вами, милорд? – попросила Марго. – Я не буду мешать, чес слово! Я тихонечко рядом пойду, и даже говорить ничего не стану, если ты не захочешь…

– Нет, Марго, со мной нельзя, – вздохнул Сергей. – Я иду туда, куда приличные девочки из хороших семей не ходят.

Марго вскинула на него отчаянно веселые глаза и вдруг хлопнула книгой по его плечу:

– Сколько тебе ещё намекать, что приличные девочки тоже могут делать неприличные вещи?

– А вот это я с малолетками не обсуждаю, – отрезал Сергей. – Пока! Книжечка-то ждёт. Читай, детка, читай, книга – источник знаний как-никак.

Он махнул рукой и, не оборачиваясь, пошел дальше – мимо лавочки, которую уже оккупировали старушки, мимо запыленного куста сирени, который садил вместе с отцом лет десять назад, мимо высокой деревянной коробки, некогда изображавшей сказочный домик, но предприимчивые дачники ободрали с неё сухие дощечки, резные ставенки с наличниками, и даже флюгер в виде петушка унесли – в этом остове теперь вечерами курили малолетки и, судя по валяющимся там презервативам, познавали взрослые стороны жизни.

Сергей чувствовал, как Марго смотрит ему в спину – не отрывая взгляда, может быть, даже испепеляя его: он поёжился, представив себе горящие глаза соседской девчонки. Ну, чего она навязывается, малявка? Шестнадцать лет, недурна вроде собой, забавная такая, а эти ямочки на щечках – просто картинка! Парни-ровесники должны за ней увиваться, и увязываются, кстати: то какой-то очкарик стоит под дверями с видом великомученика, то длинновязый, спортивный пацан сумки ей из магазина помогает нести, а недавно даже Трамвайщик на неё внимание обратил: «Это кто такая? Та самая Маргарита? Вау! Хорошая тёлочка. Почему ты её до сих пор не покрыл?» Сергей отшутился в том смысле, что не занимается любовью там, где живёт, и не живёт там, где любит. «Мдя, принцип, проверенный опытом предыдущих поколений, – осклабился Мишка. – Такие девчонки, как она, если и дадут, то потом фиг от них отвяжешься. А вы ещё и на одной лестничной площадке живёте. Тогда я тебе перестаю завидовать и отношусь к ситуации с полным пониманием. И сам её не стану клеить, а то ведь девчонка начнет меня через тебя доставать. Зачем тебе лишние хлопоты?»

Сергей хотел сказать, что Маргарита навряд ли обольстится таким прощелыгой, как Трамвайщик, но решил помолчать. Его дружок, когда входил в раж, любил заключать всякие дурацкие пари. Вот и на Марго мог бы поспорить, и, кто знает, эта дурашечка ещё и повелась бы на него: Мишка умел разыграть влюбленного, и язык у него подвешен, и знает, как обходиться с девчонками, мечтающими о большой и чистой любви. «Ха-ха! – смеялся этот невыносимый потаскун Трамвайщик. – Они и получают её в виде большого и чистого: я моюсь по три раза на день, ха-ха!»

Но как бы то ни было, а у Маргариты при желании мог бы появиться постоянный кавалер. Она же почему-то выбрала Сергея и делала всё возможное, чтобы обратить его внимание на себя. Подумать только, даже Наталье Ивановне постаралась понравиться. Как-то подкараулила её во дворе и спросила, есть ли у них дома афоризмы Ларошфуко. Мать, наверное, от такого вопроса чуть в обморок не рухнула. Во всяком случае, она потом с восторгом рассказывала Сергею: «Представляешь, школьница интересуется не какой-нибудь „Королевой Марго“, а величайшими памятниками всемирной литературы! Ну, скажи на милость, кто из твоих знакомых девчонок читает теперь размышления гениальных французских моралистов? Ник-то-o-o! Прелестная девочка, скромница – сразу видно! Я потрясена. Думала, что среди нынешних девиц такие уже и не водятся».

Книги Ларошфуко или Дидро Маргарита брать брала, но при этом не забывала попросить, уже у Сергея, очередной томик Дюма-отца из его «огоньковского» собрания сочинений. Ей почему-то очень понравилась именно «Королева Марго», которую мать как раз относила к несерьёзной, потребительской литературе. Девушка укоротила своё имя в честь Маргариты Наваррской, а в её речи появились всякие «сир», «милорд», «рада лицезреть вас» и прочие витиеватости. Они поначалу забавляли Сергея, но теперь казались ему какими-то слишком натянутыми, если не сказать хуже – дурацкими.

В милиции с ним общались, конечно, без всяких витиеватостей. Следователь разве что поразил улыбкой – чуть насмешливой, но, кажется, вполне искренней. Прищурив глаза, чтобы казаться, наверное, более проницательным, он спросил Сергея, не догадывался ли тот, что Екатерина Петровна Бурняева (о, как официально Катьку назвал!) занимается мошенничеством.

– Что? – Сергей сразу и не понял, что мент имел в виду, а когда понял, то даже возмутился:

– Да как вы смеете такое о ней думать?

– О том, что я о ней думаю, лучше помолчу, – усмехнулся следователь и погладил кончиком указательного пальца свои усы. – Она мне сразу шалавой показалась…

– Не называйте её так!

– Что-то я не пойму тебя, парень, – следователь изумленно приподнял правую бровь. – Эта девица хочет подвести тебя под статью об изнасиловании, а ты сопли тут распускаешь: «не смейте её так называть», – передразнил он. – Знаешь, что с насильниками на зоне делают? Опускают их, у параши спать заставляют, и все, кому секса хочется, этими «петухами» пользуются. Вот что тебя ждало!

Сергей подавленно молчал. Он и сам не мог понять, почему опять принялся защищать Катю. Да, конечно, своим заявлением она доставила ему и его семье кучу неприятностей. Этот поступок никак в голове не укладывается! Он даже поначалу решил, что Катьку кто-то заставил так сделать, но из каких побуждений – опять-таки, совершенно непонятно. Девушка не казалась Сергею какой-то оторвой, стервой, непотребной девкой – он бы и отношений не стал поддерживать, если бы Катерина такой оказалась. Он помнил её нежные прикосновения, все слова, которые она шептала ему на ухо, и, конечно, помнил, как она двадцать один раз позвонила ему в тот день, когда он простудился и слёг с высокой температурой. Всякие советы ему давала – как мёд с чайной ложечки сосать, и чтоб аспирин, зая, не глотал целой таблеткой, а истолок ее в порошок, и грозилась привезти ему малинового варенья – сама с бабушкой варила, но он не хотел, чтобы она видела сопливого, чихающего и кашляющего зайчика с красными глазами. Ну, разве плохая девочка? А то, что она позвонила ему двадцать один раз, – это Наталья Ивановна сосчитала: в их телефоне была специальная записная книжка, в которой автоматически отмечались все звонки. «О! – сказала мать. – Какая у тебя беспокойная подружка! Звонит и звонит… Лучше бы позаботилась о твоем отдыхе, чтобы поспал, отлежался. А она – тррр да тррр!»

Чёрт побери, мама, наверное, была права. Ему бы отлежаться, покемарить, а не по телефону ворковать. Но, с другой стороны, лучше всех лекарств на него действовал голос Кати – тихий, спокойный и какой-то очень близкий. Или ему это только казалось?

– Она умела сделать так, чтобы её мужикам казалось, будто она без памяти влюблена, – продолжал говорить следователь. – Ты не исключение. Эта пройдоха с кем попало в койку не укладывалась – сначала изучала материальное положение партнёра, его социальный статус и, если видела, что у мужичка кошелек толстый, соглашалась с ним на интимную близость. При этом Екатерина старалась изучить и запомнить всякие интимные детали. Ну, признайся, она тебе тоже член линейкой измеряла? И разглядывала его, да?

– Какое ваше дело? – возмутился Сергей.

– Ты меня удивляешь, парень, – поморщился следователь. – Я тебе толкую о сценарии, который эта мошенница применяла для своих похождений. Покувыркавшись с мужичком, она тут же бежала в ближайшее отделение милиции, по пути рвала на себе колготки, расцарапывала руки-ноги, размазывала тушь-помаду по лицу, в общем – бедная, несчастная овечка, ставшая жертвой сексуального маньяка. Девица заявляла, что подверглась изнасилованию, писала соответствующее заявление и, что характерно, указывала в нем такие интимные подробности, которые можно узнать только при очень близких отношениях.

– Зачем она это делала? – Сергей искренне удивился. – Ненормальная, что ли?

– Очень даже нормальная, – следователь выругался. – Мужик, которого она обвиняла в изнасиловании, терял голову: все факты против него, к тому же твоя разлюбезная Катенька…

– Какая она мне разлюбезная? – огрызнулся Сергей.

– …ну-ну, то ты за неё горой стоишь, то от своих слов отказываешься, – следователь лукаво прищурился. – В общем, твоя разлюбезнейшая представляла еще справки медэкспертизы, в том числе и спермы, прикинь! Так что мужику впору было собирать вещички, чтоб по этапу идти в места не столь отдалённые. Но Бурняева, – он снова усмехнулся и восхищенно цокнул языком, – вдруг звонила ему и предлагала: я, мол, забираю своё заявление, а ты платишь мне за доставленное удовольствие энную сумму. И «насильнику» ничего иного не оставалось, как откупиться от неё.

– А, вот как! – вымолвил поражённый Сергей. – Значит, она не только со мной так поступила?

– Лохов хватает, – уклончиво ответил следователь. – Теперь ты должен написать заявление. Мошенница обязана сидеть в тюрьме.

– Подождите, – Сергей покрутил головой, – я ничего не понимаю… Как же так? Неужели она такая умелая актриса? Всё было по-настоящему…

– Ну, Бурняевой не привыкать по-настоящему трахаться, – следователь добавил ещё пару нецензурных выражений и скривился, будто лимон съел. – И вообще, парень, я тебе скажу: любая женщина – актриса, некоторые очень талантливые, другие – будто из погорелого театра сбежали, но тоже что-то такое выдумывают, чтобы нам, мужикам, жизнь скучной не казалась, но есть такие уникумы, просто супер, для которых вся жизнь – театр. Вот они-то и разыгрывают самые интересные пьесы, адреналинчик в кровь мужичкам впрыскивают. Катерина из числа этих стерв. И ведь если пораскинуть мозгами, то она в чём-то даже и права: охотников оттянуть красивую деваху много, типа: «Наше дело не рожать – кинул, вынул и бежать», знаешь такую поговорку? – он неприятно хохотнул. – Вот она и скумекала, как в свою очередь оттянуть таких щекотунов.

– Поверить не могу, – покачал головой Сергей. – Неужели?

– Извини, брат, но ты какой-то…, – следователь замолчал, подбирая нужное определение, но, в конце концов, махнул рукой и вздохнул: Молодой ещё, видно. Думай, что хочешь. Мне от тебя заявление нужно получить.

– Хорошо, – сказал Сергей. – Я подумаю.

– А что думать-то? Вон бумага, ручку сейчас дам, садись за тот столик и пиши, – следователь кивнул на пустой стол у окна.

– Мне нужно с мыслями собраться, – Сергей встал. – Извините, я, пожалуй, пойду.

Когда он уже открывал дверь, следователь окликнул его:

– А почему не спрашиваешь, как её мошенничество открылось?

– И как?

– А случайно! – рассмеялся следователь. – Если бы твой папик не позвонил одному чину в наше краевое управление, то навряд ли Катька попалась бы так быстро. Стечение обстоятельств: у начальника на столе как раз лежала сводка об изнасилованиях за последний год. И он обратил внимание, что одну девицу трижды насиловали! А тут твой папик звонит и называет её фамилию. Получается, что насильники ей проходу не дают. Ну, начальник гаркнул: «Разобраться!» Мы и разобрались…

– Понятно, – сказал Сергей и закрыл за собой дверь.

Говорить ему ни о чём не хотелось, и вообще ничего не хотелось: сел бы вот сейчас на эту скамью в коридоре и сидел бы, не шевелясь, уставясь в одну точку – так плохо было на душе. Но скамья была занята галдящим цыганским семейством: бородатый мужик в живописной поддёвке с жилетными часами, старуха в цветастых юбках, две молодые смуглянки, увешанные золотом и серебром – как новогодние елочки, сопливые цыганята…

– Эй, молодой-красивый! Что кручинишься? Дай тебе погадаю! – бросилась к нему старуха. Мониста на ее сморщенной шее тускло блеснули и тихонько зазвенели.

Цыган заругался, при этом он пучил глаза как разъярённый бык, но выглядел карикатурно: толстый, с лоснящимся лицом, короткие руки, ноги в хромовых сапогах-бутылочках, и вдруг эти деланные жуткие глаза – смех да и только! Смуглянки весело прыснули:

– Да вы что, папа? Бабка за деньги не гадает! Она это делает бесплатно. И никого не обманывает. Парень это подтвердит ментам…

Старая ведьма схватила правую руку Сергея, быстро глянула на неё, потом проворно ухватила кисть левой руки, повертела её так и эдак, пристально глянула на ладонь и вдруг, тонко хихикнув, выронила ее из своих темно-коричневых лапищ.

Сергей не ожидал такого натиска гадалки. Скажет она ему что-нибудь или нет – это его как-то не волновало. Больше всего на свете ему хотелось побыть одному, и чтобы никто его не трогал, и ничего не говорил.

– Скажешь ментам, что бабушка с тебя денег не брала за гадание? – подскочила к нему с вопросом одна из смуглянок.

– Бабушку хотят в тюрьму посадить, а она старая, честная женщина, никому зла не делала, – вторила ей вторая смуглянка.

Сергей молча обошёл их и двинулся к выходу. В груди у него будто покалывали тонкие холодные льдинки, а голова казалась тяжёлой – так, наверное, гнет к земле мельничный жернов, если взвалить его на плечи. Он подумал об этом без всякого юмора, и как-то слишком равнодушно отстранил руку цыганского пацаненка, который попросил денежку. Всё, что было вокруг, казалось ему серым, расплывчатым, каким-то ненастоящим: он чувствовал себя будто под стеклянным колпаком, а, может быть, рыбой, плавающей в аквариуме. Вот, рядом, яркий, волнующий мир, но рыбу он мало касается: она плавает в своей сфере, и то, что окружает стеклянный куб с водой, её как-то не волнует – она просто не видит другую сферу.

Мысль об аквариуме показалась Сергею вполне подходящей. Глубоко под ложечкой посасывало, и ему хотелось поскорее выбраться на свежий воздух.

– Парень, ты ищешь любовь не там! – крикнула вслед ему старуха. – Твоя любовь – обман. Настоящая – рядом, но ты её не видишь.

Но он даже не обернулся, чтобы хотя бы кивком поблагодарить цыганку за предсказание. Хотя, с другой стороны, Сергей где-то читал, что гадалкам нельзя говорить «спасибо», а почему – он не помнил.

– Гордый ты! Слушать не хочешь старуху? Знай: тебя ждёт удар! – как припечатал старушонка.

Заявление насчёт удара его тоже не впечатлило. «Кажется, я его уже и так получил, – грустно подумал Сергей. – Запоздало твоё пророчество».

Он открыл дверь и невольно зажмурился: после полумрака длинного, дурно пахнущего коридора его ослепило солнце, и лёгкий, ласковый ветерок тут же взъерошил волосы. На клумбе у крыльца подрагивали малиновые, белые, фиолетовые цветы космеи. Что-то деловито склёвывали с асфальта ленивые голуби, возле них суетились бойкие воробьи. Мимо прошествовала осанистая продавщица газет с огромной сумкой на животе. Зычным голосом она заученно твердила: «Смертельная любовь втроем! Читайте в „Амурском меридиане“! Дочь убивает любовника матери! Читайте в „Молодой правде“! А кому кроссворды, сканворды, знакомства?..»

В общем, жизнь шла своим чередом. И в ней ничего не изменилось, пока Сергей торчал в прокуренном, остро пахнущем дерматином кабинете следователя.

Он достал сигарету, размял её и с наслаждением закурил. К нему тут же подошел неопрятного вида мужичонка, попросил:

– Дай закурить!

И откуда они только берутся, эти попрошайки? Кажется: никого рядом нет, но стоит закурить – тут как тут. И это не смотря на то, что на каждом углу – киоски, лотки, магазины: бери какой хочешь табак, есть дорогой, есть дешевый, даже допотопный «Беломорканал» продают или ту же «Приму», хоть закурись! Сергей обычно отрицательно мотал головой и отвечал, что, дескать, он не табачная лавка. Или вообще ничего не говорил, лишь пренебрежительно морщился. Но мужичонка слишком уж жалобными глазами смотрел на него, и Сергей вытащил из пачки «Парламента» целых две сигареты:

– Возьми!

Тот покрутил сигареты с видом мартышки, которой попались очки, даже недоуменно понюхал их, и вдруг рассердился:

– Это же не «Парламент»! Под крутого, братан, косишь, что ли? Пачка «Парламента» для вида только?

– Да пошел ты! – ахнул Сергей от такой наглости.

Мужичонка, скривившись, небрежно сунул сигаретки в нагрудный карман обшарпанного пиджачка:

– Ладно. Корешам пригодятся, – и пошёл дальше, припадая на одну ногу.

– А я тоже вчера заметила: пачка от «Парламента», а сигареты в ней другие, – услышал Сергей за спиной. – Привет!

Он обернулся. Надо же: Алина! Одета она была по-другому: серая юбка до колен, белая блузка в изморози узоров, легкие туфли на тонкой подошве – ни дать-ни взять, скромная учительница из обычной школы. Но эта неброская одежда непостижимым образом подчёркивала достоинства её фигуры.

– Здравствуй, – ответил он. – Не ожидал…

Он хотел сказать, что не ожидал, что ей так идет обычная юбка: строгий фасон, оказывается, может быть эротичным, но вдруг подумал, что это дурной тон – говорить такие откровенные комплименты девушке, с которой почти и не знаком. И неоконченная фраза повисла в воздухе.

– Вообще не ожидал меня увидеть? – засмеялась она. – В одном городе живём. Кажется: он такой большой, а на самом деле – маленький.

В её глазах серебрился смех. И он почему-то подумал, что она догадалась насчёт того, какое впечатление она произвела своей юбкой, и, чтобы не смущать его, специально перевела разговор на другую тему.

– Если бы ожидал, то захватил бы с собой твой колокольчик, – он всё-таки смутился. – И вообще…

– Что вообще?

«Ну, уж, нет! – подумал он. – Не скажу, ни за что не скажу, что очень рад тебя видеть, и что ты – такая потрясная, у меня даже сердце забилось быстрее, вот чёрт, да что же это такое? Не скажу я тебе об этом, Алина, вот что значит моё „вообще“, а может, оно ничего не значит? Но всё равно не скажу…»

– Ещё минуту назад у меня настроение было хуже некуда – вот что! – честно признался он.

– По тебе не скажешь, – она прямо посмотрела ему в глаза. – Что-то случилось?

– Да так, – он неопределенно махнул рукой. – Заморочки всякие. Не будем об этом.

– А я вчера успела-таки выполнить заказ, – похвалилась Алина. – Сегодня мне его даже оплатили. Я как раз собралась транжирить деньги.

– Хорошо, когда есть что тратить.

– И хорошо, когда этим можно заняться с кем-нибудь, – она легко улыбнулась. – Хочешь составить мне компанию?

– Что ты! – он хмыкнул. – Я так не привык! Чтобы на деньги дамы…

– Типа: гусары денег не берут? – Алина иронично изогнула брови. – Я тебе, между прочим, должна. Забыл, что ли?

– Твой колокольчик теперь об этом мне напоминает, – он посмотрел на цепочку на её запястье. – Тебе без него не скучно?

– Мне никогда не бывает скучно, – ответила она и зачем-то уточнила: Не то, что некоторым. Даже удивляюсь: как это может быть скучно, если жизнь такая удивительная, странная, неожиданная, прекрасная и ужасная – в ней всё время что-то происходит, и когда же скучать?