Чучельник Менка Мила

Барон показал тростью на небольшую колбу с непрозрачным содержимым:

– Вот он, рецепт абсолютного зрения!

Барон с быстротой молнии стукнул тростью, и колба разлетелась вдребезги.

– Не буду лукавить, я был рожден с печатью дьявола, и судьба моя была предрешена. Предки сплошь были безбожниками, и их грехи, вкупе с моими собственными, не оставляли мне шанса быть счастливым. Но я познал любовь! Я любил, хотя все это оказалось всего лишь злой насмешкой…

– А вазы с органами внизу – ваша галерея?

– Ах, это… – барон поднял на меня тяжелый, усталый взгляд. – Мне было приятно сознавать, что сердце Вилмы стучит, ее органы не мертвы – они спят. А ее глаза навсегда сохранят счастливый блеск, который я видел в них в момент рождения нашей малютки…

– Я разбил колбу…

– Это уже не имеет никакого значения, друг мой. Я ухожу и забираю все с собой. Я простил Вилму, а душа нашей дочери давно покинула ее тело. У меня есть к вам просьба: помогите мне похоронить их там, где дОлжно. В моей просьбе нет ничего недостойного – напротив, вы сделаете доброе дело.

Мне нечего было возразить, и я согласился. Мы спустились вниз и снова оказались в галерее. Подойдя к одной из ниш, барон толкнул потайную дверь. Это был склеп С*, столь волновавший моего спутника Йогана. Каменные гробницы стояли у стен, образовывая жуткий полукруг, – их было не менее двадцати. Свет из окошка скудно освещал каменные изваяния крылатых существ, мало напоминавших ангелов. Все было в паутине и пыли. В центре склепа, ощерившись, стояли три пустых гробницы. На плитах, прислоненных к ним, я прочел имена Вилмы, Амалии и Альфреда. Вдвоем с бароном мы отодвинули крышки и отправились за его женой и дочерью.

Баронесса, тело которой было по всем правилам чучельного дела набито соломой, была легка, и барон сам донес ее. Он опустошил все ниши и все амфоры сложил туда же, в гроб.

– Деньги за эту работу не принесли Генриху Шнайдеру счастья! – глухо сказал он. – Хотя, признаться, это лучшая его работа! Совершеннее этой работы – только моя собственная!

Я понял, что он имеет в виду Амалию.

Мы задвинули гробницу Вилмы тяжелой плитой и пошли за дочерью барона, или, вернее, за ее живыми останками.

Барон зашел за стальную дверь один – я остался ждать снаружи. Наконец, он вышел, неся завернутое в простыню тело. Сквозь ткань проступали пятна крови, но лицо барона было непроницаемо.

Мы разместили Амалию внутри гробницы, и барон в последний раз захотел увидеть ее лицо. Он убрал простыню и закрыл прекрасные зеленые глаза, изумленно смотревшие на нас. Бережно укрыв тело, он достал карточку с фотографией мертвой малышки и положил сверху, после чего мы задвинули и эту плиту.

Третья гробница щерилась, ожидая своего вечного постояльца, но барон не спешил.

– Уходите, друг мой! Я же должен уничтожить свои записи и лабораторию. Возьмите бумаги и уходите! Передавайте привет и наилучшие мои пожелания Анхен. Она достойна счастья!

– Анхен родила от вас ребенка!

– Что за чушь… – сморщил нос барон. – И вы туда же? Анхен напоминала мне дочь, я бы никогда не позволил себе… Нельзя верить всему, что вам говорят.

– Она сама мне сказала.

– Интересно, что именно?

– Примерно так: «Отец моего ребенка – барон С*».

Барон сжал кулак так, что суставы побелели, потом резко расслабил пальцы.

– Отец ее ребенка, несомненно, Фридрих Шульц. Впрочем, мне до него нет никакого дела.

– Вы убили его?

– И пальцем не тронул. Хотя он пытался досадить мне. Сказал, что знает, что я совратил Анхен, и согласен молчать, только если я дам ему денег. Но я-то знаю, что не трогал девушку. Одного не пойму: как она согласилась участвовать в этом мерзком спектакле… Однако заболтались мы с вами… Идите, не то я поддамся соблазну уложить вместо себя вас. – И он кивнул на плиту со своим именем.

Мы в последний раз поднялись в кабинет, чтобы я мог забрать бумаги барона. Звонко стукнулись бокалы, пустая бутылка откатилась в угол комнаты. Сундук с деньгами и ценными бумагами, главной из которых было завещание, заверенное нотариусом, весил, должно быть, не меньше пуда. На прощание барон подарил мне непочатую бутылку вина.

Коротко простившись с ним, я, не оглядываясь, ушел.

…Брут встретил меня настороженно, точно я успел пропитаться враждебными флюидами. Пес не бросился ко мне, а напротив, едва я подошел к нему, шарахнулся и прижался к ногам монаха.