Богиня песков Смирнова Екатерина

1

Сегодня я расскажу вам все, как было – старуха обвела взглядом подвал.

– Как было, так было! – подхватили все семеро внуков. – Бабушка, бабушка, расскажи, что ты сегодня видела во сне!

– Я видела во сне то, что несколько лет назад случилось в столице – сказала бабушка, и все притихли. – Давайте я вам покажу. Только будет страшновато.

Начиналось время вечерних сказок.

Это всегда было так интересно, что никто и не думал капризничать или просить чего-нибудь еще. Даже в самые голодные времена всех спасали бабушкины живые картины. Посмотришь – и отдыхаешь. И есть, бывает, не хочется… И прятаться было легче, и жизнь в подвале потом походила на увлекательную игру.

А чего бабушка только не видела когда-то! Все можно было показать внукам. Когда начинались живые картины, перед внуками пробегали пустынные птицы, сверкали крыши высоких домов, вставали неизвестные города… А теперь им покажут самую настоящую столицу!

Все немедленно уселись, дружно выдохнули и закрыли глаза – глядеть, как из ничего, одевая стены волшебным ковром, возникает живая картина; и бабушка начала плести новую историю.

Семья зачарованно смотрела, как некий старый ученый, бородатый, синеглазый, ходит, прихрамывая, и читает наизусть волшебные слова в подвале своей башни. Сверху была чаша со шпилем, а стены чаши были покрыты рисунками, изображавшими богов и героев, черным и синим, синим по черному и белым по синему, тонкими линиями.

– Ему нужны ученики – сказала бабушка. – Вот он и взял себе учеников. Помладше, поумнее…

Время шло, и ученый стал воспитывать троих из четверых детей, живших при нем, и троих из них он учил обращению с молниями. А четвертому передал силу, которая эти молнии воскрешала.

– А это как, бабушка? Что это такое?

– Я вам потом объясню. Вам бы с нашим камнем поговорить, когда подрастете.

Все в этой башне было загадочным и таинственным – и медные сосуды, и катушки медной проволоки, и стальные сферы с пустотой внутри, и тот-камни!

– И еще там был такой таинственный запах – добавляла бабушка вслух. – И у нас могла бы быть такая башня, если бы мы ее достроили!.. Вы смотрите, смотрите, я уже старая, забыла, чем дело кончается.

Смотрите, смотрите – подталкивали друг друга дети. – Молнии!

Особенно им понравилась металлическая рука, которая терла длинный-предлинный черный каменный стержень. От этого происходили искры, и им казалось, что волосы на головах учеников вставали дыбом.

В башне много было всяких чудес, и дети пожалели, что у них нет такой школы, как у воспитанников загадочного старика. Но школы есть только в больших городах, что поделать… И время сейчас неспокойное.

А Его священное величество, правитель и великий человек, узнав об опытах старика с молниями и железными сферами, отдал приказ:

– … Он не ведает, что творит. Спасите его от самого себя.

Увидев в живой картине самого императора, дети зажали рты ладонями – вдруг услышит, хотя, конечно же, живая картина не могла ничего услышать. Они уже видели его, и видение было ужасно – один человек командует, а многие исполняют. Многие верные исполняли его веления точно и в срок, как будто было у императора шестьдесят рук.

Отряд из четырех-пяти человек – кто на птицах, кто пешком, чтобы старик не ускользнул – высадился под чашей башни, и солдаты подошли к подножию, не стучась в ворота.

Дальше сказка пошла вразнос, и кое-кто прикусил губу, а кто и отбежал в дальний угол, чтобы бабушка не увидела, как он плачет.

Старик с детьми встречал их на пороге и был убит выстрелом в сердце. Маленькие молнии из коротких ружей в руках стражи не дремали.

– Вы должны нас убить – сказал младший из детей. – Но вы нас не убьете. Нас нельзя убить надолго.

Их повели в подвал из черного камня, где стоял алтарь старика, и видно было, что там дети начали бегать и прятаться, но один, тот, кого учили отдельно, спокойно стоял и ждал смерти. Он тоже был убит. Как и прочие. Кто был в башне, тот и погиб.

Император вздохнул спокойно, хотя не раз беседовал со стариком и когда-то играл с ним в игры-на-жизнь.

Этому подданному, как и любому другому, разрешалось только содержать в порядке изобретенную им установку, но не учить этому кого попало, особенно детей говорил он – ведь они могли оказаться способными. Одно дело – работа, наука, а другое дело, видите ли – старое ремесло.

Сейчас нельзя совершенствоваться в старом ремесле. Им и заниматься-то не стоит. Старое ремесло – незаконное ремесло.

Все смотрели, затаив дыхание, как император хмурился и отдавал еще какие-то приказания, но тут бабушка перестала держать нить, и живые картины исчезли.

Внуки и дочь какое-то время еще посидели, отдыхая.

Потом младший глубоко вздохнул и заплакал. Мать бросилась утешать его, но бабушка сказала:

– Пусть поплачет. Пусть. Это был мой брат.

Тут уже все бросились утешать бабушку, но проку от этого было немного.

2

Город жил.

Город был столицей, и жители его были похожи на людей и зверей, изображенных на гобелене: переплетение нитей создавало их лица, цвета, росчерки взглядов. Собраны из тысячи пересечений, пели свет, тень и блики на монетах, из разноцветных нитей выплетались стены домов, окна, занавеси, длинные драпировки, полы одежды, а дальше можно было вообразить руки, глаза, губы, слова, дела…

Они так и жили – ведь хитрые люди когда-то расставили ткацкий стан, натянули основу, заложили размер, а сами стояли у станка да покрикивали на ткача – тките не так хорошо! Это не стыкуется с тем, что делал предыдущий мастер!

Мастера сменялись часто: их казнили одного за другим.

Но основа жила, она была скручена из огненных ниток, и раз за разом основа прожигала дерево и сталь, плавила тонкое серебро и золото, раскачивала станок так, что тот был готов опрокинуться:

Как тяжело пришлось бедным мастерам! Они ткали, не поднимая головы, надеясь только на то, что стоит окончить работу – и будет свобода.

Однажды в сокрытой стране, где ткачи работали над небывалым, случился мятеж, и погибли все принуждающие.

Работа была сделана, и мастер, не кланяясь, вставал из-за станка: но тут же понимал, что невидимых рук, заставляющих его трудиться, уже нет, а работа все еще нехороша. Не может быть хорошо сделанное из-под палки.

И он вздыхал – и снова брался за дело, жалея бедный гобелен, распуская, срезая и навивая нити заново, и тогда к нему слетались души всех мастеров, загубленных за этой работой. Вот это лицо – нехорошо… А вот то – грубо сделано… А это – чересчур тонко и радостно светится, как песня кииби, нет ли ему какого окружения, чтобы не было человеку так одиноко?

Почти невозможно переделывать отдельные части гобелена, не срезая целого: но в сокрытой стране могут и не такое.

А город разрастался, и вот уже появилась на свет целая страна, со своими племенами, народами, лесами и пустынями, ветром и морем. Стран стало несколько – зеленая и желтая, серая и красная… А там, где огненные нити основы отрывались от стана и прожигали дыру – пробивалось колдовство. И колдовство это было неистовым и восторженным, как души породивших его настоящих людей.

Многие не верили, что мастера могут удержать гобелен, и давали им новые имена и прозвания, и каждому – новое тело. Ведь так тяжело в сокрытой стране быть мастером, всю жизнь делающим одно и то же. В сокрытой стране есть мастера, владеющие многими ремеслами: но мастера гобеленов – одержимые. Они ткут и ткут, добавляя все новые цвета и слоги, части речи и потоки, бархатные шнуры и песчаные струи – и никто уже не скажет, что картина хуже настоящего города.

Они верят: если картина оживет, появится тот, у кого есть ключи от сокрытой страны.

Сначала линии схематичны – говорит тот, кто все видит. Потом они дополняются деталями, характерами, жизнью и смертью.

И однажды понимаешь: картина оживает, и все, что действует, обретает размер, тепло, вкус, запах и цвет.

И город – жил. И Посланник – искал, двигался, как будто танцуя, не зная, кто движется ему навстречу. Поэт воскресал, не умея умирать. Богиня рождалась на свет в грязи, пыли, огне и ярости, превозмогая слабость человеческой плоти. Император уничтожал свои корни, придумывая новый порядок. Кравчий – скучал.

…

Да, вот так вот и бывает в самом центре гобелена. Кравчий скучал.

У него сегодня был тяжелый день – ноги болели больше обычного, и все вокруг казалось погруженным в серый, вязкий дым. Кажется, лекарь не зря пугал потерей зрения. Шумный прием утомил его сверх меры. И к чему называться кравчим, если ты лично наливаешь вина императору только в большой праздник, а в остальное время поставщик? Закупка, продажа, пропажа… А-а-а.

Он сидел, окруженный слугами, на помосте для важных особ, и скучал невыносимо.

Ничего. Сейчас переименовывают горы, улицы, фабрики – и человека вот переименовали. Обозначался одним знаком, а теперь вместо названия должности – старинное гордое слово. А господин советник по особо важным делам теперь должен ставить перед своим именем некий росчерк, означающий «покорный слуга». Хотя это кто еще чей слуга, а… а-а-а.

Кравчий зевнул.

У дальней стены он заметил высокого, необычно бледного, сутулого человека, говорящего с… о все небесные силы, это как раз господин советник по военным вопросам! Кравчий постарался прислушаться. Впрочем, ничего услышать ему не удалось. После язвительных слов, сказанных странным гостем, советник отшатнулся, и выражение его лица стало каменным. Не начнет ли он теперь клеваться, как одноногая птица? – подумал кравчий. Но тут кто-то заслонил многообещающую сцену, и пришлось посылать служанку расспросить, что да как.

– Он спрашивает, почему казнили того ученого на прошлой неделе, господин – начала рассказывать девица, подойдя поближе и не заботясь о том, кто, как и что мог бы услышать. – Того, кто вздумал выйти из башни в неурочный час. Господин советник сказал ему, что вопрос неуместен, и, пусть он даже и прибыл издалека, ему не стоит публично рассуждать о…

Старик поднял руку, прислушиваясь к болтовне служанки: им несли поднос с закусками, а за слугой с подносом двигалась веселая компания придворных, занятых необязательной болтовней.

– Хорошо, хорошо, моя радость… А кто это был? Кто такой любопытный, в наше-то время?

– Не знаю… – пролепетала она.

– Ну так иди и узнай! Мне очень интересно, кто этот бестактный высокородный. Почему он так смел?

– Он не из высокородных… Нет, простите, не совсем так… мне говорили, он принят его священным величеством, он довольно богат, но не нашей крови – вмешался в разговор сосед справа, отвечавший до недавнего времени всего-навсего за речную торговлю, а теперь выряженный адмиралом речного флота. – Говорят, он с другой стороны неба.

– Как, это он? – оживился кравчий. – Не верю я в эту ерунду.

– Да, он. – и сосед подмигнул, посмотрев направо.

Кравчий незаметно огляделся по сторонам и громко сказал:

– Интересно, долго ли живут на другой стороне неба…

Сосед с удовольствием поддержал разговор о продолжительности жизни небывалых людей, стараясь подогреть непрошеное внимание. Стоящие поодаль тут же начали приближаться – кто на шаг, кто на два. Очень быстро возник довольно внушительный круг любителей поострить, обсуждая бледность кожи, смешную шапочку и необычные черты незнакомца. Как только не в меру внимательный молодой человек, стоящий поодаль, был взят в плен какой-то милой девушкой, желавшей поцелуя, сосед понизил голос и немедленно спросил:

– Вы собираетесь пригласить его к себе на прием? Это было бы интересно.

– Да, да – поддержали его со всех сторон, заслоняя спинами от целующихся.

– Нет, что вы… Я слишком стар и не слишком любопытен. Это было бы неуместно. Он только что вылез из своей берлоги и неплохо поработал на благо нашей империи. Но я попробую…

– О, непременно, непременно!

Сосед улыбнулся старательно отрепетированной улыбкой.

– Кстати, вы уже читали новое уложение о праздниках? – и разговор благополучно принял удобное для всех направление.

Таскат, посланник звездного государства, который месяц занимался не своим делом. Если правду говорить, то говорить ее как есть, а если правда – просто глупые слова, то так их и скажи: искал на этой земле следы колдовства.

Вернее – теперь он не мог найти.

До прошлого года он и не задумывался, чем обернется его неуместный интерес к истории большой страны, обозначенной на картах как империя Аре и подчиняющей себе, как было сказано в ее горделивых законах, все обитаемые пространства.

Он вовсе не был бестактен. Наоборот, некоторые вещи легко сходили ему с рук. А до того, как он справился с заданием, посланник считал, что ему необычайно везет.

Он прилетел сюда, чтобы разрешить спор о добыче нейдара – идеального для целей корпорации металла-сверхпроводника, более ценного для его родины, чем золото, и очень нужного индустрии космических кораблей. Впрочем, сказать «прилетел» было бы бестактно. В Аар-Дех считалось бестактным интересоваться происхождением нужных людей. Предыдущие посланники вызывали священный ужас самим фактом своего появления, но теперь им удивлялись так недолго, как будто свалившиеся с неба космические корабли – обычное дело.

Чем нужнее был человек, тем меньше его рассматривали.

До него дела шли плохо. Местные жители оказались умнее, чем на это рассчитывало его начальство. Агенты корпорации, купившие в империи никому не нужный кусок земли, повели себя невежливо. На руднике очень быстро начали добывать металл, и грузовые корабли, которым не требовалось пилотов, сновали между планетами с грузом туда-сюда, как нитка с иголкой. Они сшивали пространство до тех пор, пока не появилась некоторая натянутость в отношениях между Содружеством и Аре – примерно как на куске ткани, который маленькая девочка, балуясь с шитьем, прошивает несколько десятков раз. Один полет – один стежок – одна претензия.

Металл, на который положила глаз корпорация, действительно стоил мало, тек в жилах планеты, как кровь, добывался трудно – но встречался в этих землях в чудовищном изобилии. При всем при этом он был жизненно необходим местной армии для производства новейшего оружия – единственного огнестрельного оружия на планете. Сталь им, как понял Таскат, почему-то ну никак не подходила. Купить рудничный комплекс местные феодалы были не в состоянии. Но запустить его чужими руками, получая за это процент от добычи – конечно, дозволили.

В это время Таскату полагался отпуск. Ему нужно было забыть последствия тягостной работы в земле Идали, где так некстати сменилось правительство. Среди всех обитаемых земель Идали выделялась большой силой тяжести, нестабильностью власти и вспыльчивым характером местных уроженцев. Нервы посланника были изрядно потрепаны, а голова и уши нуждались в отдыхе. Скучать он начал с самого начала курса реабилитации. Поэтому, когда девять месяцев спустя дверь больничной норы мягко сдвинулась в сторону и возник глава департамента торговли, Таскат нимало не удивился. Последний месяц он лежал, свернувшись клубком, и смотрел выпуски новостей, выбирая самые громкие и серьезные скандалы.

Ему вручили третий в его коллекции парадный плащ. Стараясь не рвать в нетерпении обивку стен, он сел и внимательно посмотрел на собеседника. Собеседник нервно повел коротким хвостом.

– Чем обязан столь высокой честью?

Только секретарь, поставивший на стол корзинку со сладостями, уберег начальство от неожиданных хвостодвижений.

– Я вас внимательно слушаю – сказал Таскат и потянулся.

– …Я благодарен вам по гроб жизни. Вы великолепны. Вам удалось сохранить концессию – говорил ему глава, неслышно вышагивая перед ним по деревянному полу туда-сюда, туда-сюда. – Удалось произвести на этих людей такое впечатление, что нашим дипломатам стало много легче работать. Кого ни спроси, что они думают о нас – мы теперь не бездушные добытчики и торгаши, нет! Идалийцы превозносят тех, кого считают героями. «Это люди с родины Таската, Таскат готов был отдать за них жизнь!» Правда, никто теперь не знает, всерьез ли принимать их посольство – сегодня у них один правитель, завтра три или четыре, и страны тоже каждый раз разные…

Герой брезгливо сморщил нос.

Глава отдела ритуально царапнул пол

– Вы чуть не погибли. Почему вы рисковали жизнью и не улетели оттуда вовремя? Зачем вообще все эти перестрелки, погони, прятки по углам, героическая сдача в плен? Если вы намеревались вскарабкаться по трехметровой стене, не давая себя расстрелять, то рисковали обломать когти на ногах! Вас могли и взаправду расстрелять! Пуля может догнать кого угодно, ей все равно, идалиец это с короткими пальцами или эн-тай, которому захотелось побегать по заборам!

– Я люблю свою работу – Таскат передернул лопатками. Его все еще стесняла домашняя одежда, и хотелось вскинуть руки при любом шорохе, выдвигая ногти. – Кроме того, мы отлично поиграли. Я теперь могу прыгать на те самые три метра вверх. Правда, при обычной силе тяжести. Голова не пострадала.

– Сомневаюсь я, что это так… – вздохнул начальник и склонился ближе. – Хотя… Думаю, вы скучаете. Игра у меня с собой. Вы имеете полное право от нее отказаться. Нам нужен человек, который впишется в общество людей, не придающих смерти никакого значения. Ни один ваш коллега не нашел к ним подхода.

– Они не любят умирать? – не поверил Таскат. – Тогда я, наверное, вам не подойду. Я теперь отношусь к смерти нежно и уважительно. Меня собирались накрыть флагом родины и расстрелять со всем возможным почетом. А вы не хотите попробовать, каково полежать под флагом? Если там это делают без флага, я буду против.

Начальник сердито посмотрел на подчиненного, для которого не было ничего святого, подмахнул бумагу и поднес ее к носу Таската. Тот подвигал носом, опознавая код. Бумага была голубоватой. Код читался легко.

Так и есть – подумал Таскат. Задание нужно строить, как здание – с фундамента. Это, похоже, строили задом наперед, с крыши, без опор и не соблюдая технику безопасности. Лететь было очень далеко… Связь примитивная… Общество… общество – почти феодальное… Антропологи работали мало и плохо… Изучено только одно полушарие и не изучен океан?!. Что это вообще такое?

– Это сырье – вздохнул начальник, и уши его, сложившись, приняли почти горизонтальное положение. Начальнику было стыдно. – Я бы вообще не отпускал вас, если вы в таком истерическом состоянии. Но никто больше ехать не хочет.

Наверное, стоит отказаться, подумал он. Но… если… перед этим… девять месяцев… торчать в больнице!..

Таскат втянул воздух и посмотрел на листок несколько по-другому.

Беру. Сейчас я возьму что угодно.

Начальник поперхнулся.

– Я играл здесь только в кости! – заявил Таскат. – Если не начать работать немедленно, я сдохну. Судя по тому, как вы меня обхаживаете, это задание для специалиста вроде меня у вас единственное?

Шерсть на загривке начальника встала дыбом.

– Давайте материалы.

За два месяца ему удалось, проводив предшественника, разобраться в нагромождении склок, дрязг, взаимного неуважения и откровенного вранья. Вранья было больше всего. Склады находились на имперской территории, и во время расследования дел несколько голов полетели с плеч за воровство. Местная общепланетная империя не собиралась вступать в Содружество, но и ей было бы невыгодно потерять те деньги, которые посланник со всем возможным почтением предложил вписать в контракт после того, как принес официальные извинения. Дело за делом, вопрос за вопросом – и скоро корабли с грузом поплыли в пустоте опять, хотя и медленнее, чем прежде…

Один стежок – один миллиард, если считать намеренно грубо.

Дело, порученное ему правительством, было сделано, но Таскат знал, что для него эта победа – сокрушительный провал. Сейчас ему не хотелось возвращаться на свою землю, в Хэле, в теплый мир, к обеспеченной жизни и знакомым лицам… Ему хотелось победы. А победы не было.

Во-первых, он имел дело не с надежным общепланетным правительством, а с одной большой отсталой страной, чтоб ее… В империи, давно утерявшей власть над своим одним-единственным, огромным континентом, дела шли из рук вон плохо, и то, с каким спокойствием империя согласилась на торговый договор с иноземцами, лишний раз доказывало, что трон качается на грани пустоты. Посланник оказался привязан за обе руки.

И, во-вторых, в этой земле был секрет, который не давал Таскату покоя – похоже, здесь жила магия, настоящая магия.

Хотя бы второе полушарие этой планеты, постоянно скрытое, казалось бы, облаками! Но какие облака будут держаться постоянно? И как можно искажать до такой степени показания сканеров?..

Хотя бы то, что медициной занимались исключительно знахари, но результаты этого лечения были совсем непохожи на варварские!

Хотя бы жуткие гибриды – шестиногие млекопитающие, птицы или звери об одной ноге, которые чувствовали себя прекрасно, да еще много чего!

Хотя бы огромные умолчания в книгах и словарях…

Доказательства существования небывалых вещей очень мешали ему сохранять присутствие духа. Игра, настоящая игра, витала в воздухе.

Тогда, два года назад, Таскат пошел на риск.

Он отослал сообщение, в котором говорилось, что разработанная им дипломатическая программа требует его присутствия еще несколько лет, и просил установить межзвездное сообщение для торговли, но не отсылать его самого, пока этого не потребуют срочные дела.

Также он сообщил, что пытается раскрыть великую тайну, и подробно описал, в чем она состоит, заменяя везде «волшебство» на «особые способности».

К своему удивлению, он мгновенно получил «добро» на исследования, подкрепленные восторженным письмом из родного главного университета Хэле, пакет документов, к которому прилагались подробные истории таких поисков на других планетах, список литературы под названием «жречество, магия, шарлатанство и волшебство» и новый код.

Главу «Жречество» стоило прочесть первой.

Список был длинным, напичканным историческими подробностями, а приложенная к нему записка от начальства заканчивалась пожеланием найти хоть одного настоящего мага, желательно – достаточно разумного, чтобы приехать в институт лично. Еще там были некоторые инструкции по обращению с присланными приборами, которые, судя по тону письма, еще не испытывались на практике.

Замечательно, подумал он, дойдя до второй страницы инструкции, выключил передатчик и пожелал себе найти хоть кого-то, кто не будет показывать ему допотопные лейденские банки, стараясь выдать это за священный алтарь.

Уже прошло слишком много времени.

Он был очень сердит на себя за проявленную инициативу.

3

Так тяжело жить в городах, где не гаснет свет!

Кому-то жить здесь легко: эти люди танцуют, танцуют до упаду, и все у них превращается в танец. Они чувствуют ритм, движутся в такт, прыгают через опасные трещины, склоняются и поворачиваются в нужную сторону, ловя в воздухе золотой дехин, а когда пробьет их час, становятся самыми счастливыми людьми на земле.

Говорят, что они все превращают в такт: мир крутится под их ногами, и они толкают его.

Плата за это – постоянное движение. Берегись, берегись, упадешь! По тебе пройдется чей-то каблук, и ты будешь извиваться на полу, пока вокруг пляшут.

А некоторые вот делают и делают свое дело. Эти люди похожи на зубчатые колеса, проворачивающиеся под собственной тяжестью. И пока их не толкнет еще раз маховик судьбы, вертеться им и вертеться, оставаясь на месте… Никто не снимает их с оси.

Получается поэма. А я не поэт! Я сказочник! Я рассказываю сказки всем; придворным – на приемах, начальству – в отчетах, институту – в детальных описаниях здешнего быта. Но те сказки, которые я рассказываю на самом деле, я кому попало не показываю. Особенно те, которые я рассказываю сам себе.

Сейчас и друзьям нельзя написать о том, что происходит. А сказки отсылать можно.

Вот уеду отсюда, и будут вам сказки…

Таскат замедлил шаг, прислушиваясь к ночной жизни города. Камни на мостовой пели, отдавая накопленный за день свет. Свет и шум.

Наверное, здесь не слышат камней – подумал он, ловя вибрацию. Здесь часто и людей не слышат.

Горестные эти размышления прервал выкрик торговца-разносчика – его отпихнул с дороги солдат, шедший впереди.

Таскат вовремя напомнил себе, что проявлять милосердие нельзя. Высокородные позволяют охране отталкивать кого угодно, а избитые стражей люди часто валяются в канавах. Бить он запретил, но стоит не дать слугам очистить дорогу – и ты уже вызываешь подозрения: высокородный ли идет своим путем? Может быть, самозванец? А не окружить ли, вопя о подачках, такого медленного вельможу, когда он опять пойдет этой дорогой? А то и не пройдешь в такой толчее.

Все равно было мерзко. Но очарование города помогало пережить и это. Что ж, будем любоваться издали… Почему, черт побери, никто, никогда, нигде не воспевает то, что спасает от мерзости – ночь в городе, одиночество в толпе?

На улицах торговали, несмотря на поздний час. Пахло сладким и почему-то пылью, хотя не так давно прошел дождь. Из переулка вылетела стайка зубастых птиц; они с криком промчались над головой и растаяли в сумерках. Поблескивали стены домов. На его земле в такую ночь на улицах танцевали бы. Но сейчас ритм задавала стража – в ногу, в ногу – и ему пришлось приноровиться, чтобы попасть домой.

Люди высокого рода и общественного положения не могут купить на улице ничего, не могут зайти в лавку, принадлежащую низким людям, не могут обзавестись лишней одеждой, но у них есть город. А у него вот нет этого города, хотя он может протянуть руку и потрогать его.

Поэты и художники изводили десять тысяч красок каждый месяц на то, чтобы описать всю суматоху цветов и оттенков, бегущих по лезвию серого сумрака, быстро прекращающейся жизни в городах, где не гаснет свет – в городах, которых никогда не будет, потому что никто из людей, живущих на окраинах империи, не в силах их вообразить.

Я живу в городе, которого не существует, мрачно думал он. Средоточие благ, средоточие власти. Узел, который никто не разрубит. Мера всего.

За два с половиной года, не считая пребывания на руднике, аар успели пробрать посланника до печенок.

Таскат шел, не отводя глаз от ореолов тусклого света. Охрана избавляла его от необходимости разглядывать толпу. Он так и не привык беречься от возможных карманников. Но кто же отпустит посланника звездного государства с той стороны неба, аристократа по рождению, бродить по городу без охраны? Спасибо еще, что оставили возможность иногда ходить пешком в сопровождении восьмерых вооруженных солдат. Это больше похоже на конвой.

Позвольте, мог бы сказать он. Я вовсе не аристократ по рождению. Но министерство внешних контактов весьма и весьма предусмотрительно. Это входит в программу контакта. Простолюдину не доверили бы заключать столь важные сделки со столь важными, можно сказать – великими людьми. Поэтому ко мне тут должны обращаться «высокородный» и иногда носить в паланкине.

А под ноги стоит смотреть, потому что темновато: уличное освещение на самых богатых улицах – масляное. Газовое – высший шик в некоторых экстравагантных домах. Электричество есть во дворце и у жрецов.

Запрет на искусственное электричество (естественное бежало сейчас дрожью по позвоночнику, поднимало шерсть на загривке, и приходилось успокаивать себя, сжимая кулаки) здесь был подобен священному запрету на колесо у инков – еще древние земляне знали толк в таких запретах, о чем великолепно писал нынешний начальник поисковой службы. Но все-таки в императорском дворце, пред лицом…

Он почувствовал, что заражается намеренной почтительностью, проникающей здесь во все щели, и разозлился. Плевать. В императорском дворце можно было не расширять зрение, листая страницы старой книги или читая какой-нибудь указ. Это имело значение. А остальное? Зачем мне все остальное?

Поживешь здесь несколько лет – сказал ему добрый Варта, его предшественник на этом посту – будешь падать перед троном на колени. У предшественника были грустные темные глаза, волосы стояли торчком, как иглы дикобраза, и он наверняка с облегчением вздохнул, как только корабль оторвался от планеты.

Сбившись с шага, посланник споткнулся и обиженно вспомнил, как передают дела люди, которым все равно.

– Здесь казнят – предупредил предшественник.

– Знаю, знаю – проворчал Таскат. – Поэтому меня сюда и послали. Я уже не раз был там, где могут казнить. Везет мне. Хурр!

Он оглядел обстановку башни. Огромная кровать состояла из десятка квадратных пуфов, набитых чем-то, похожим на ощупь на скомканные тряпки. Не комната, а одна большая спальня, а войти может кто угодно. Полог свешивался одним концом вниз. А если кто-нибудь войдет и застанет посланника одевающимся?.. Или увидит хвост?.. Это же культурный шок.

– Спи в этом балахоне – Варта махнул рукой в сторону комода. – Так все делают.

Стены были изысканно занавешены драпировками, из-под которых виднелся голый камень. Окно занимало половину стены и не закрывалось ничем – это был просто проем в стене.

Дыра, подумал Таскат. То есть – в стене дыра. И люди, наверное, падают… тут метров пять.

– Здесь так живут все высокородные – хмыкнул предшественник. – Привыкай!

– Привыкну – пообещал Таскат. – Ты любишь местное вино? О боги.

На низком столе стояла откупоренная бутылка и недопитый бокал.

Варта улыбнулся.

– Я тут тоже кое к чему привык… А почему ты говоришь «о боги»? В ваших землях никогда не слышали ни о каких богах.

– Привык. На прошлой работе от этого было не отвязаться. Спасибо, больше я не буду.

– Привык? Тебе пригодится. Только вслух не поминай. Тут с этим плохо.

Предшественник как-то погрустнел. Совсем замучался, бедняга – решил Таскат, вспоминая его отчеты. Он был по большей части программист. Кроме тысячи мелких дел, которые входили в обязанности специалиста по торговле, нужно было в буквальном смысле слова иногда «работать на рудниках» – программировать машины, чинить неполадки. Огромный рудничный комплекс развернулся автоматически, но махине размером с город были нужны ремонтники и тот, кто их запускает. А еще ведь и торговое представительство… Приходилось, наверное, с кем-то пить. Тут тоже пьют.

Это плохо помогает при скандалах.

– Что – придется?

– Придется. Многое придется делать не так, как тебе хочется. – И еще подмигивает, как будто хотел бы что-то прямо сказать, но не может. Вот не может, и все.

Со значением.

Он перешел на язык знаков. «Слушают? – Нет. А отчего не можешь говорить? – Страшно. – Чего боишься?»

Варта возмущенно выдохнул и уставился на него бешеными глазами.

«Я напишу!» – выбил он пальцами по столешнице и отвернулся, чтобы взять свой мешок. «А до того не спрашивай!»

«Гордый» – хотел сказать ему Таскат, но вместо этого подошел и обнял товарища.

Таскат подумал, что дело не в работе. Не могло его так согнуть за три года. Перекошенное от страха лицо быстро не выправляется, но вообще послать Варту, полностью мирного человека – это просчет. Бывает работа потяжелее, например, его предыдущая. А отчеты были полны мелких недомолвок… и больших недомолвок. Ладно. Что бы тут ни творилось, наше дело – машины и люди, оставшиеся здесь. Люди и машины. А всякие государственные неприятности нас обычно не касаются.

– А что у них с вооружением? – спросил он, чтобы хоть о чем-то поговорить с этим несчастным, неспособным составить отчет. – Я видел в твоих описаниях настоящие ружья. Должен же я знать, для чего это все.

– Не для ружей, поверь. С ружьями вообще вышла интересная история. Наши ребята, прилетев сюда первый раз, решили не пугать отсталое население и вооружило свою охрану винтовками. А через месяц они повторили за нами. По какому принципу, я до сих пор не понимаю. Но это все – уже не для ружей.

И замолчал, опустив голову. А потом сел в кресло и закрыл глаза.

Больше из этого бедняги ничего не вытянешь – понял Таскат и заткнулся. Ладно, спишемся с начальством потом.

Он проводил предшественника до края охраняемой зоны, помахал ему рукой и вернулся в эту холодную башню. В единственной комнате наверху еще оставались чужие вещи – Варта улетал в такой спешке, словно ему на хвост насыпали соли, и ничего не взял с собой, кроме памятных мелочей и окарины. Запретили ему, что ли?

Не мог же он серьезно ввязаться в какие-то еще политические распри – раздумывал Таскат, сидя на кровати. – Чего он так испугался? Из-за него все, что ли? Кроме того, ввязываться куда-либо еще нам просто запрещено.

Насколько он понимал, самым большим злом здесь считалась война. Если бы дело происходило дома, то он только пожал бы плечами. Война иногда – неизбежное зло. Для того, чтобы мир не воевал постоянно, существуют дипломаты, разведчики, игроки, наконец, торговые агенты и представители крупных корпораций, наделенные дипломатическим иммунитетом – такие, как сам Таскат… Не заводить же здесь полноценное посольство! Если бы предшественника вытурили отсюда, со скандалом или без, при других порядках – было бы все ясно. Но последняя война здесь случилась как раз в эпоху становления Империи. А Империя – одна. Три народа, одна большая империя.

Аар вообще не воюют – говорил ему наставник… Три части огромной страны, Аре, Исх и Айд, живут мирно. Воюют в Айде полудикие племена между собой, и то не воюют, а так… стычки у них. Усобицы. Какая-то неясная, незатухающая война происходит на южной границе Империи, где, судя по карте – сплошные джунгли и болота. В Империи есть армия и традиционная воинская повинность, разбойничьи шайки, воры и грабители, но нет террористов, воинствующих религиозных орденов и оппозиции, готовой бунтовать. А война? Какая война? Даже восстаний и то нет. С тех пор, как скончался первый император – ни одного восстания.

Таскат не понял, почему так. Просто принял к сведению и заучил наизусть. Нет – значит, нет. Исторически сложилось.

Близился вечер. Очень хотелось хоть чем-то закрыть окно, но он подумал, что не стоит.

В здешних правилах поведения, установленных специально для высокородных, было заложено гордое презрение к плохой погоде.

Он вздохнул, встал, откинул в сторону какую-то ценную тряпку и начал усердно устраиваться в новом гнезде…

Обычно несложно было перебирать воспоминания. Из воспоминаний можно сложить головоломку, сказку, песню, сборник загадок. А если уж что-то объявлять злом, то праздники и приемы. Какой же это, с позволения сказать, праздник, когда у всех такие бесстрастные рожи?

Можно было только думать, шагая по улице, полутемной и мокрой, когда охрана прибавляла шагу, не давая остановиться. Он начал шипеть сквозь зубы какой-то мотив, услышанный во время танцев.

– Быстрее, господин… Прошу вас идти быстрее! – о боги, эти служащие скоро начнут его подталкивать. Безобразие какое.

Может быть, Варту тоже одолевала скука. Скука и тоска, пока не начались крики, что мы слишком много берем. Автоматика работает исправно – зачем руднику люди? Каждый занимается своим делом.

Он превращался в какую-то машину, пережевывающую одну и ту же информацию в десятитысячный раз. Ведь говорить с людьми приходится каждый день. А говорят они все меньше, и теперь – одно и то же… Полгода в тщательно охраняемой среде – башня, дворец, сад. Год он прожил среди придворных, спотыкаясь о словесные барьеры. Чувствуешь себя ребенком, которому никто ничего не объясняет. Отлучаться никуда нельзя. Полгода с редкими перерывами – среди машин. Рабочие молчаливы, слугам говорить с тобой не велено. Возвращение.

И даже неизвестно, что там, за морем.

Жизнь шла своим чередом, и чужое время проходило мимо него – здесь, в Аар-Дех, и в остальных городах, где не меркнет свет, где не меркнет свет…

Да.

Свет. Не меркнет, чтоб его.

Да.

Во дворцах.

4

Пятеро въехали в селение при родниках рано утром. У них был запыленный вид, но все говорило о том, кто они и кому они служат – и одежда, и птицы, у которых было одинаково синее оперение, и то, что они были одинаково вооружены – ружья, трубки и длинные ножи.

Старший разговаривал с людьми, не слезая с птицы, брезгливо глядя на тех, кто его встречал. Еще бы ему не кривиться – старейшина заперся в своем доме, а на переговоры послал жену и мать, которые, правда, умели считать. Ему было чего бояться.

Поблизости держалась сахри, девица из этих, безымянных – она необходима была при расчетах, не потому, что умела считать, а потому, что так было положено. Два десятка лет назад сахри была бы очень полезна при торговле или споре. Но кто теперь верит, что сахри может видеть правду? А по правилам положено, вот она и стоит. Без нее сделка незаконна.