Жестокие слова Пенни Луиза

– Мы можем поговорить? – спросила Анни у отца, не обращая внимания на Бовуара.

Гамаш кивнул и передал полотенце Дэвиду. Они прошли по коридору в гостиную, где книги ровными рядами стояли на полках и не столь ровными стопками – под столами и рядом с диваном. На кофейном столике лежали газеты «Ле девуар» и «Нью-Йорк таймс», в камине неторопливо горел огонек мягким, жидким пламенем ранней осени. Время ревущего пламени морозной зимы еще не наступило.

Несколько минут они разговаривали о Даниеле, живущем в Париже с женой и дочерью. И еще одной дочерью, чье появление ожидалось до конца месяца. Они поговорили о муже Анни, Дэвиде, и о его хоккейной команде, которой предстоял новый зимний сезон.

Гамаш в основном слушал. Он не знал, хочет ли Анни сказать ему что-то конкретное или просто поболтать. В комнату притрусил Анри и положил голову на колени Анни. К восторгу пса, она потрепала его за уши, после чего он удалился к камину и улегся перед огнем.

В этот момент зазвонил телефон. Гамаш проигнорировал его.

– Это, кажется, тот, что в твоем кабинете, – сказала Анни.

Она видела этот телефон, стоящий на старом деревянном столе рядом с компьютером и ноутбуком в заполненной книгами комнате с тремя стульями, где пахло сандаловым деревом и розовой водой.

Когда-то они с Даниелем садились на вращающиеся стулья и крутили друг друга чуть ли не до тошноты. А их отец неподвижно сидел в это время в своем кресле и читал. А иногда просто смотрел.

– Я тоже так думаю.

Телефон зазвонил снова. Они хорошо знали этот звук. Он чем-то отличался от звона других телефонов. Его звук извещал о смерти.

У Анни был смущенный вид.

– Ничего, подождет, – спокойно произнес Гамаш. – Ты ведь хотела что-то мне сказать?

В комнату заглянул Жан Ги:

– Ответить? – Он улыбнулся Анни, но тут же перевел взгляд на старшего инспектора.

– Будь добр. Я подойду через минуту.

Гамаш повернулся к дочери, но тут в гостиную вошел Дэвид, и Анни снова надела маску, которую носила на людях. Эта маска не слишком отличалась от той, что она носила дома. Разве что выражение уязвимости было менее заметно. И у ее отца промелькнула мысль: зачем ей понадобилась эта маска в присутствии мужа?

– Произошло убийство, сэр, – прошептал инспектор Бовуар, остановившись в дверях.

– Oui, – сказал Гамаш, глядя на дочь.

– Иди, папа. – Она махнула рукой, не прогоняя его, а освобождая от необходимости выслушать ее.

– Придется идти. Ты не хочешь прогуляться?

– Там льет как из ведра, – со смешком сказал Дэвид.

Гамаш искренне любил своего зятя, но иногда тот мог бы проявлять больше чуткости. Анни тоже рассмеялась:

– Нет, папа, правда, в такую погоду даже Анри не стал бы гулять.

Анри вскочил и побежал за своим мячиком. Два произнесенных одно за другим знаковых слова «Анри» и «гулять» произвели ожидаемое действие: сработал непреодолимый собачий инстинкт.

– Ну что ж, – сказал Гамаш, когда немецкая овчарка прыжком вернулась в комнату. – Мне нужно на работу.

Он выразительно посмотрел на Анни и Дэвида, потом на собаку. Смысл его взгляда не ускользнул даже от Дэвида.

– О боже, – добродушно проговорил тот и, встав с мягкого дивана, отправился вместе с Анни на поиски поводка и ошейника Анри.

К тому времени как старший инспектор Гамаш и инспектор Бовуар прибыли в Три Сосны, местная полиция уже перекрыла доступ в бистро, и местные жители толклись рядом под зонтиками, глазея на старое кирпичное здание – место проведения стольких торжеств и вечеринок. Теперь оно стало местом преступления.

Когда Бовуар выехал на дорогу, ведущую под уклон в деревню, Гамаш попросил его остановиться.

– Что-то случилось? – спросил инспектор.

– Просто хочу посмотреть.

Сидя в теплой машине, двое мужчин под неторопливые взмахи дворников разглядывали деревню. Перед ними был деревенский луг с прудом и скамьей, клумбами роз и гортензий, поздноцветущих флоксов и алтея. А в конце луга, соединяя его и деревню, стояли три высокие сосны.

Гамаш обвел взглядом дома, приютившиеся в долине. Тут были траченные временем, обшитые вагонкой коттеджи с широкими крылечками и плетеными стульями. Тут были сложенные из плитняка домишки, построенные столетия назад первыми поселенцами, которые расчистили эту землю и извлекли из нее этот камень. Но большинство домов в долине были из розового кирпича, их построили лоялисты,[13] бежавшие сюда после Американской революции. Три Сосны располагались всего в нескольких километрах от границы с Вермонтом, и если теперь отношения со Штатами стали дружественными и близкими, то в давние времена их трудно было назвать таковыми. Люди, основавшие деревню, пребывали в отчаянии и искали убежище, прячась от войны, цели которой были так от них далеки.

Старший инспектор скользнул взглядом по рю Дю-Мулен и там, на склоне холма на краю деревни, увидел маленькую белую англиканскую церковь Святого Томаса.

Гамаш снова перевел взгляд на небольшую толпу, стоящую под зонтиками, – люди разговаривали, показывали пальцами, смотрели. Бистро Оливье находилось ровно в середине полукружья магазинов, каждый из которых соседствовал со следующим. Гастроном, принадлежащий месье Беливо, пекарня Сары, бистро Оливье и, наконец, магазин новой и старой книги Мирны.

– Поехали, – сказал Гамаш.

Бовуар ждал этого слова, и машина медленно тронулась с места. К сбившимся в кучку подозреваемым, к убийце.

Но один из первых уроков, усвоенных Бовуаром от старшего инспектора, когда он поступил в отдел по расследованию убийств Квебекской полиции, состоял в том, что для поимки убийцы не следует идти вперед: нужно двигаться назад, в прошлое. Именно там начиналось преступление, там родился убийца. Какое-то событие, возможно давно забытое всеми остальными, укоренилось в памяти убийцы и с тех пор не давало ему покоя.

То, что убивает, невидимо, предупреждал Бовуара старший инспектор. Поэтому-то оно так опасно. Это не пистолет, не нож и не кулак. Его наступления нельзя увидеть. Это эмоция. Отвратительная, тошнотворная. Она только и ждет минуты, когда можно будет нанести удар.

Машина медленно подъехала к бистро, к телу.

– Merci, – сказал Гамаш спустя минуту, когда местный полицейский открыл ему дверь бистро.

Молодой человек хотел было остановить чужака, но что-то ему помешало.

Бовуару нравилась неизменная реакция местных копов, которых неожиданно осеняло, что этот крупный человек пятидесяти с небольшим лет не просто любопытствующий обыватель. Молодым полицейским Гамаш напоминал их отцов. В нем была какая-то вежливость. Он всегда носил костюм или пиджак с галстуком и серые фланелевые брюки, как сегодня.

Бросались в глаза его усы, аккуратно подстриженные и с сединой. В его темных, чуть вьющихся около ушей волосах тоже начала появляться седина. В такие дождливые дни, как сегодня, старший инспектор надевал шляпу, которую снимал, входя в дом, и тогда молодые полицейские видели его лысеющий затылок. А если этого было недостаточно, они заглядывали в глаза Гамаша. Все это делали. Глаза были темно-карие, задумчивые, умные. И в них присутствовало еще какое-то качество, отличавшее знаменитого главу отдела по расследованию убийств Квебекской полиции от других старших офицеров.

Глаза у него были добрые.

Бовуар знал, что в этом состоит его сила и его слабость.

Гамаш улыбнулся удивленному полицейскому, оказавшемуся лицом к лицу с самым знаменитым копом Квебека. Он протянул руку, и молодой полицейский после нескольких мгновений растерянности пожал ее.

– Patron,[14] – произнес он.

– О, я так надеялся, что приедете именно вы! – Из другого конца зала, мимо полицейских, склонившихся над телом, к Гамашу спешил Габри. – Мы спрашивали, не пришлет ли полиция именно вас, но, очевидно, подозреваемые не могут выбирать сыщика по своему хотению. – Он обнял старшего инспектора и повернулся лицом к помещению, заполненному полицейскими. – Ну вот видите, я его знаю. – Он прошептал Гамашу: – Я думаю, нам лучше не целоваться.

– Мудрое решение.

У Габри был усталый, измученный, но собранный вид. Волосы растрепаны, впрочем, такое с ним случалось довольно часто. За его спиной стоял Оливье, тихий, почти незаметный. Он тоже был растрепан, хотя прежде за ним такого не замечалось. Вид у него был изможденный, под глазами синяки.

– Коронер сейчас будет, старший инспектор. – Агент Изабель Лакост подошла к нему поздороваться. Она была одета в простую юбку и легкий свитер, умудряясь при этом выглядеть стильной. Как и большинство квебекцев, она была миниатюрной и уверенной. – А вот и доктор Харрис.

Они посмотрели в окно и увидели, что толпа расступилась, пропуская женщину с медицинским саквояжем. В отличие от агента Лакост доктор Харрис умудрялась носить простую юбку и свитер так, что они выглядели немного безвкусно. Но доктор Харрис чувствовала себя в них удобно. А в такой промозглый день, как сегодня, «удобно» означало «очень привлекательно».

– Хорошо, – сказал старший инспектор, поворачиваясь к агенту Лакост. – Итак, что нам известно?

Лакост подвела Гамаша и инспектора Бовуара к телу. Они опустились на колени – это действие и ритуал они проделывали не одну сотню раз. Это был удивительно человеческий жест. Они не прикоснулись к телу, но склонились очень близко к нему, так близко, как бывали разве что с родней.

– Убитого ударили сзади по голове тупым предметом. Чем-то чистым, твердым и узким.

– Кочергой? – спросил Бовуар, кинув взгляд на камин, растопленный Оливье.

Гамаш тоже посмотрел в ту сторону. Утро стояло сырое, но вовсе не холодное. Растапливать камин не было нужды. Возможно, его растопили скорее для уюта, чем для тепла.

– Если это сделали кочергой, то она была чистой. Коронер, конечно, исследует этот вопрос досконально, но в ране нет очевидных следов грязи, сажи, дерева – ничего такого.

Слушая агента Лакост, Гамаш смотрел на дыру в голове убитого.

– Значит, орудие убийства не найдено? – спросил Бовуар.

– Пока нет. Мы, конечно, ищем.

– Кто он такой?

– Мы не знаем.

Гамаш оторвал взгляд от раны и посмотрел на Лакост, но ничего не сказал.

– Документов при нем никаких нет, – продолжала она. – Мы проверили все его карманы – безрезультатно. Даже носового платка нет. И никто, похоже, его не знает. Это белый мужчина лет семидесяти пяти. Худой, но не из-за плохого питания. Рост пять футов семь дюймов, может быть, пять и восемь.

Несколько лет назад, когда агент Лакост только поступила в отдел по расследованию убийств, ей казалось странным говорить о таких вещах – старший инспектор и сам прекрасно это видел. Но он учил их всех делать это, и она делала. И лишь несколько лет спустя, когда она уже сама шефствовала над новичками, ей стала очевидна ценность такого упражнения.

Благодаря ему они оба убеждались, что видят одно и то же. Полицейские подвержены ошибкам и субъективны в той же мере, что и все остальные. Они могли не заметить чего-то, неверно интерпретировать увиденное. А такое проговаривание снижало эту вероятность.

– В руках у него ничего нет. И под ногтями тоже, кажется, ничего. Никаких синяков. Никаких видимых следов борьбы.

Они поднялись с колен.

– Состояние помещения подтверждает это.

Они огляделись.

Все на своих местах, ничто не перевернуто. Всюду чистота и порядок.

Это помещение располагало к покою. Камины по обоим концам освещенного бистро делали атмосферу не такой мрачной. Свет отражался от полированных досок пола, потемневших под воздействием времени и фермерских подошв.

Перед каждым из каминов стояли диваны и удобные кресла с подвыцветшей обивкой. Вокруг темных деревянных столов были расставлены старые стулья. Перед двустворчатыми эркерными окнами три или четыре глубоких кресла ждали, когда в них сядут посетители с горячим кофе с молоком и круассанами, или с виски, или с бургундским вином. Гамаш подозревал, что люди, толкущиеся под дождем, не отказались бы от горячительного стаканчика. Он подумал, что Оливье и Габри наверняка не отказались бы.

Старший инспектор Гамаш и его команда много раз бывали в этом бистро, с удовольствием ели перед ревущим камином зимой или попивали холодные напитки на террасе летом. И почти всегда говорили об убийствах. Но прежде ни разу перед ними не было мертвого тела.

К ним подошла Шарон Харрис, сняла свой дождевик, улыбнулась агенту Лакост, торжественно обменялась рукопожатием со старшим инспектором.

– Доктор Харрис, – сказал он, слегка кивнув, – прошу прощения, что пришлось потревожить вас в этот долгий уик-энд.

Она сидела дома, переключала телевизионные каналы, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто бы не учил ее жить, и тут зазвонил телефон. Этот звонок был как дар божий. Но теперь, глядя на мертвое тело, она понимала, что к Богу это не имело никакого отношения.

– Я оставляю вас здесь, – сказал Гамаш.

Через окно он видел местных жителей – они все еще толпились там, ждали новостей. Высокий красивый седой человек наклонился, чтобы слышать, что говорит невысокая женщина с всклокоченными волосами. Питер и Клара Морроу – местные жители и художники. Рядом с ними стояла прямая как жердь Рут Зардо, глядя в окно немигающими глазами, а при ней – ее утка, довольно надменное, судя по виду, существо. Непромокаемая шапка на Рут сверкала от влаги. Клара что-то сказала ей, но Рут ее проигнорировала. Гамаш знал, что Рут Зардо – злобная старая ведьма, любящая выпить. К тому же она была его любимым поэтом. Клара заговорила снова, и на сей раз Рут прореагировала. Даже через стекло Гамаш знал, что она сказала: «Пошла ты в жопу».

Гамаш улыбнулся. Тело в бистро явно было чем-то необычным, но все остальное не менялось.

– Старший инспектор.

Его приветствовал знакомый низкий певучий голос. Он повернулся и увидел Мирну Ландерс, которая шла к нему через комнату, шаркая по полу ядовито-желтыми сапогами. В сапоги были заправлены розовые тренировочные штаны.

Она была цветной женщиной во всех смыслах этого слова.

– Мирна. – Гамаш улыбнулся и поцеловал ее в обе щеки, вызвав недоуменные взгляды со стороны местных полицейских, которые никак не ждали, что старший инспектор будет целоваться с подозреваемыми. – Почему вы здесь, когда все остальные – там? – Он махнул в сторону окна.

– Это я его нашла, – ответила она, помрачнев.

– Вот как? Мне жаль. Представляю, какой это был шок. – Он подвел ее к креслу у огня. – Насколько я понимаю, вы уже сделали соответствующее заявление?

Она кивнула:

– Да. Агенту Лакост. Хотя сказать особо мне было не о чем.

– Хотите кофе или чашечку доброго чая?

Мирна улыбнулась. Именно она довольно часто предлагала ему и то и другое. Предлагала всем налить из чайника, который булькал на ее дровяной плите. А теперь то же самое предлагали ей. И она почувствовала, насколько это ласкает душу.

– Чая, будьте добры.

Пока она согревалась у огня, старший инспектор Гамаш направился к Габри попросить чайник, потом вернулся. Он сел в кресло, откинулся на спинку.

– Так что случилось?

– Каждое утро я выхожу на долгую прогулку.

– Это что-то новенькое? Не знал раньше, что вы этим занимаетесь.

– Да, новенькое. С весны. После пятидесяти я решила поддерживать форму. – Она улыбнулась во весь рот. – Или, по крайней мере, другую форму. В смысле, скорее форму груши, чем яблока. – Она похлопала себя по животу. – Хотя подозреваю, что по природе я целый фруктовый сад.

– Что может быть лучше фруктового сада? – Гамаш улыбнулся и опустил глаза на собственный живот. – Про меня тоже нельзя сказать, что я похож на молодое деревце. И когда вы встаете?

– Ставлю будильник на шесть тридцать, еще через пятнадцать минут выхожу из дома. Сегодня утром я вышла и сразу увидела, что дверь у Оливье приоткрыта. Ну, я вошла, окликнула его. Обычно по воскресеньям Оливье открывается позже, поэтому я и удивилась.

– Но не забеспокоились.

– Нет. – Этот вопрос ее озадачил. – Я уже собиралась уходить, когда увидела его.

Мирна сидела спиной к залу, и Гамаш не стал искать взглядом тело. Напротив, он посмотрел прямо в глаза Мирне и молча кивнул, побуждая ее сказать больше.

Габри принес чай, и, хотя было ясно, что он не прочь остаться и послушать, он в отличие от зятя Гамаша, Дэвида, чутьем уловил идущие от этой пары сигналы и ретировался, поставив на стол две фарфоровые чашки, блюдца, молоко, сахар и вазочку с имбирным печеньем.

– Поначалу я решила, что это груда скатертей, оставленная официантами с прошлого вечера, – сказала Мирна, когда Габри отошел достаточно далеко и не мог их услышать. – Большинство из них такие молодые – никогда не знаешь, чего от них ожидать. Но потом присмотрелась и вижу: это тело.

– Тело?

Именно так люди говорят о мертвеце, а не о живом человеке.

– Я сразу же поняла, что он мертв. Знаете, навидалась мертвецов.

Гамаш знал.

– Он был точно в таком виде, как сейчас. – Мирна замолчала, глядя, как Гамаш разливает чай, показала, что хочет молоко и сахар, и приняла чашку вместе с печеньем. – Я подошла к нему близко, но не прикасалась. Не думала, что его убили. По крайней мере, поначалу не думала.

– А что вы подумали? – Гамаш держал чашку в своих больших руках. Чай был крепкий и ароматный.

– Что у него случился удар или инфаркт. Судя по выражению лица, что-то неожиданное. Лицо было удивленным, но не испуганным или искаженным от боли.

Гамаш подумал, что описание довольно точное. Смерть застала этого человека врасплох. Но так случается с большинством людей, даже если ты стар и немощен. Почти никто по-настоящему не предвидит свою смерть.

– Потом я увидела его голову.

Гамаш кивнул. Не заметить это было трудно. Не голову, а то, что с ней что-то не так.

– Вы его знаете?

– Никогда не видела. А мне кажется, такие лица запоминаются.

Гамаш не мог с этим не согласиться. Убитый был похож на бродягу. На таких вполне можно не обращать внимания, но забываются они с трудом. Арман Гамаш поставил хрупкую чашечку на хрупкое блюдце. Он не переставал искать ответ на тот вопрос, который возник у него в ту самую минуту, когда ему позвонили и сообщили об убийстве в бистро Трех Сосен.

Почему именно здесь?

Он кинул взгляд на Оливье, разговаривающего с инспектором Бовуаром и агентом Лакост. Оливье был спокоен и сдержан. Но он не мог не чувствовать, как все это выглядит.

– Что вы сделали после этого?

– Позвонила девять-один-один, потом – Оливье. Вышла на улицу и стала их ждать.

Она описала все, что происходило вплоть до прибытия полиции.

– Merci, – сказал Гамаш и поднялся.

Мирна взяла свой чай и присоединилась к Оливье и Габри в другом углу комнаты. Они стояли рядом перед камином.

Все в зале знали, кто здесь трое главных подозреваемых. То есть все, кроме самих подозреваемых.