Батарея держит редут Лощилов Игорь

«Сколь я ни избегал войны, я не дозволю никогда, чтобы достоинство России терпеть могло от наглостей соседей безумных и неблагодарных. Приказываю немедленно выступить.

Вы христианский вождь русский, докажите персиянам, что мы ужасны на поле битвы, но что мирный житель может найти верный покров и всегдашнее покровительство среди стана вашего.

Был бы Николай Павлович прежний человек, может быть, явился к вам, у кого в команде первый раз извлек из ножен шпагу; теперь остается мне ждать и радоваться известиям о ваших подвигах, и награждать тех, которые привыкли под начальством вашим пожинать лавры».

Но пока это были, хоть и благожелательные, но только слова. Понадобится много времени, чтобы тяжелые колеса армейского механизма завертелись с нужной силой, пришли в действие нижестоящие приказы и выступили к южным российским рубежам грозные силы. Сейчас же перед лицом многочисленного хищного врага стояли войска и заставы мирного времени, стояли несокрушимо, не помышляя об отступлении, тем более о сдаче.

Среди них находился и 42-й полк, командир которого, не допуская «подлой мысли о сдаче», спокойно и деловито готовил крепость к обороне. 1 августа он направил группу заготовителей, чтобы собрать урожай с прилегающих к крепости полей, но персы не дремали и постарались отрезать фуражиров от крепости. Тем пришлось прорываться к Эриванским воротам, которые оказались заложенными. Только выдержка и самообладание майора Челяева помогли избежать многих жертв. Наконец стало известно, что в скором времени к крепости прибудет сам Аббас-Мирза, и Шах-заде намерен преподнести ему подарок в виде покоренной Шуши. Наши доброжелатели упредили: штурм намечен на 3 августа со стороны Елизаветпольских ворот. Ночью часовые услышали шум от взбиравшейся пехоты и дали знать дежурному офицеру. Тот объявил тревогу, Реут приказал не открывать огня до приближения противника. По его сигналу майор Челяев дал команду засветить огни устроенной подсветки – все вокруг ярко осветилось, и встреченные сильным огнем персы были вынуждены убраться восвояси. Канонада продолжилась, впрочем, она по-прежнему не причиняла защитникам крепости особого вреда.

Болдин был плотно занят обязанностями новой службы, и ничто постороннее его не отвлекало. Изредка видел Антонину, молодые люди сталкивались на каких-то перекрестках – крепостное пространство было весьма ограничено, – и, дружески улыбнувшись, каждый следовал по своим делам. У Павла их было много, но среди прочих не давала покоя мысль о имевшемся у персов том самом новом оружии. Своим беспокойством он заразил и майора Челяева, тот даже сделал несколько попыток узнать, что скрывает сарай, возведенный у подножия скал, но они оказались безуспешными, так как все подступы к сараю строго охранялись.

– Что ж, если к нему нельзя подобраться по земле, попробуем с воздуха, – сделал неожиданное предложение Болдин.

– Это как?

– Древние греки метали из крепостей зажигательные смеси в стан противника, думаю, мы не дурнее тех, кто жили тысячелетия назад.

Челяев недоверчиво покачал головой.

– Смола, нечто вроде греческого огня, у нас найдется, а вот чтобы метнуть ее, это сомнительно: до персов чуть ли не с полверсты будет…

– Как-нибудь исхитримся, я вот что придумал…

Он отвел майора в сторону и стал что-то ему объяснять, сопровождая рассказ рисунками на земле. Майор, казалось, не очень вникал в объяснения и все порывался уйти, но Болдин был настойчив, и Челяев, похоже, сдался: махнул рукой и предоставил право молодому помощнику поступать по-своему.

Вскоре на северо-восточной стороне крепости застучали плотницкие топоры, там начало возводиться какое-то сооружение. Крепостные валы скрывали от противника ведущиеся работы, а своим было и до того недосуг. Были и другие чудеса: из батальонов отобрали пару десятков рослых длинноруких солдат и куда-то увели для обучения. В крепости, готовящейся для отражения вражеского приступа, дел много у всех, никто друг к другу не присматривается и друг за другом не следит – обучают, значит, надо.

Между тем во вражеском стане стало заметно оживление, это все равно как в деловитую муравьиную кучу плеснуть тепленькой водички, муравьи сразу засуетятся и начнут бегать более обычного. Причина скоро выяснилась: завтра, накануне прибытия Аббас-Мирзы, Шах-заде решил предпринять новый штурм, чтобы положить ключи непокорной крепости к ногам повелителя. Персидский военачальник не стал даже дожидаться прибытия англичан, чтобы те запустили свои адские машины, нрав принца суров и непредсказуем, задержка армии перед жалкой крепостью уже вызвала его гнев, только взятие крепости сможет остудить его.

Крепость, предупрежденная доброжелателями, приготовилась к новому штурму, то же и Болдин со своей командой.

Сначала все происходило как и прежде: персы с криками лезли в гору, наши стрелки, укрывшиеся за стенами и скалами, их расстреливали, так что к самой крепости те не смогли даже приблизиться. Однако враги, подгоняемые своими начальниками, упрямо продолжали напирать. В это время произошло нечто необычное: вступила в действие «артиллерия» Болдина. Две спешно сооруженные катапульты начали метать в наступающих бочонки со смолой. К ним были приделаны тлеющие фитили, так что смесь, вылившаяся из разбитых бочонков, воспламенялась, и скоро пламя стало сплошной стеной. Испуганный враг, опасаясь быть отрезанным огнем, бросился назад, на исходные позиции. Этого только и ждала команда Болдина. Спустившись к самому огню, солдаты стали метать огненные бомбы далее вниз, где находился сарай с неведомым оружием. Не все они, понятно, достигали цели, но для быстро ползущего по земле огненного чудовища это и не было важно, оно поглощало все, стоящее на пути, и скоро подступило к сараю, вспыхнувшему ярким костром. Дело было сделано, и Болдин велел давать сигнал к отходу. Позже из персидского стана им сообщили, что неведомые и страшные ракеты, которыми персы намеревались испепелить крепость, сгорели и более не представляют угрозы.

Несмотря на военные успехи, условия жизни шушинского гарнизона становились тяжелее с каждым днем. Пища была скудна, угнетала необыкновенная скученность, но более всего – кажущаяся безысходность и неопределенность положения. Ходили слухи об успехах персов и отходе наших войск по всем направлениям, чуть ли не за самый Кавказский хребет. Из всех россиян будто бы только их гарнизон продолжает сопротивляться без всякой надежды на выручку. Тревога усугублялась тем, что от Ермолова не поступало никаких вестей, уже потом станет известно, что посылаемые им депеши перехватывались врагом. Полковник Реут страдал от такой неопределенности, но вида не подавал. После успешного отражения очередной атаки он написал генералу Ермолову такое письмо.

«Ваше высокопревосходительство! Сегодня уже 12-й день как я атакован. Шах-заде настоятельно требует сдачи крепости, ссылаясь на ваш дубликат ко мне о выступлении из Карабага, предлагал мне идти с полком и тяжестями, куда я хочу, только без пушек. Я делаю проволочку в надежде получить от вашего высокопревосходительства какое-нибудь уведомление, как мне поступить, и прошу о сем наиспешнейше. Провианта у меня не так-то много, как-нибудь можно продовольствоваться дней 20 с небольшим. Ежели буду знать, что до того времени получу какую-нибудь помощь, то одна надежда уже может нас воодушевить. Но вот беда, мы совершенно не знаем ни о чем, а персы уверяют, что, кроме нас, до Тифлиса нигде нет русских ни души и что в Тифлисе также скоро не будет…

Народ против нас весьма ожесточен своими муллами, требует штурма. Все готово, и лестницы поделаны, стены моей крепости весьма меня в сем случае беспокоят. Впрочем, на сие есть воля Божия. Умилостивитесь, ваше высокопревосходительство, над нами, и ежели есть возможность, то помогите и будьте нашим избавителем; а ежели сего невозможно, то пришлите наипоспешно распоряжение и совет свой, что нам делать. Пока можно, я буду держаться в надежде на вашу помощь.

Если ваше высокопревосходительство поспешите, то отдохнут сердца наши, ибо теперь одно незнание и неизвестность весьма нас убивают. Я убежден, что если только покажется войско наше возле Елизаветполя, то уже здесь наша участь будет облегчена, бедные армяне также оживут… Я при теперешнем числе войск утешаю себя тем, что удерживаю неприятеля уже так долго, иначе мог бы он пойти вперед и вредить нам более.

Предписание ваше о выступлении из Карабага слишком поздно до меня дошло; я его получил, будучи уже атакован и потерявши три роты. Если бы не боялся я за провинции Карабаг, то Шах-заде вовсе для меня не был бы страшен, теперь защитите нас, ваше высокопревосходительство, и будьте нашим избавителем. С нетерпением буду ждать ответа».

Окончив послание, призвал Реут урядника Корнеича и поручил ему избрать доверенных казаков для его доставки в Тифлис.

– Только учти, старина, – заключил он, – в сем письме наша надежда, так своим и скажи, пусть готовятся душу положить за други своя. Многих, однако, не посылай, здесь люди дороги.

Корнеич усмехнулся:

– Наша служба многолюдья не требует: сам в корню, две ляжки в пристяжке – и пошел.

– Ну-ну, – согласился полковник, хотя сразу и не понял, что за отряд будет доставлять его послание.

Между тем персы продолжали блокаду крепости. После неудачного приступа и уничтожения ракет они лишь некоторое время пребывали в растерянности, которая усугублялась приездом Аббас-Мирзы. Принц бушевал во всю силу своего нрава, казнил виновных и невинных, мастера заплечных дел трудились днем и ночью, так что над персидским лагерем повис тяжелый и липкий страх. Дела нашлись всем, особенно хану Алаяру, ведавшему персидской разведкой. Вокруг его стана сновали какие-то темные личности, слышались вопли истязуемых, прибывали на взмыленных лошадях гонцы.

А в крепости продолжалась своя жизнь: солдаты зорко следили за врагом, в свободное от караульной службы время поновляли крепостные стены, заделывали повреждения, помогали изготовлять порох и боеприпасы. Отчаянные охотники делали вылазки и нападали на персидские сторожевые посты – словом, все шло своим чередом. Но такой порядок не мог продолжаться долго, ожидали решительных событий.

Поздним вечером в окошко комнаты, которую занимал Болдин, раздался осторожный стук. Он выглянул тотчас же – жили все время настороже, спали не раздеваясь. В темноте поручик разглядел Антонину, она приложила палец к губам, призывая к молчанию. В появлении девушки не было ничего предосудительного, офицеры шутили: у нас теперь жизнь бесполая, вернее, пол у всех один – осадный.

– Павел Петрович, – обратилась она к нему, – нужна ваша помощь.

Оказалось, что ее прислуга, старая армянка, случайно услышала, что несколько местных татар, оставшихся в крепости, вошли в тайный сговор с персами и задумали открыть перед ними крепостные ворота.

Болдин задумался. Речь идет, по-видимому, об Эриванских воротах, тех самых, в которые уткнулись наши фуражиры, выходившие для сбора урожая 1 августа. Эти ворота тогда спешно разблокировали, да так толком и не заложили, чтобы иметь запасный вход на крайний случай. Но когда их могут открыть? Враг хитер, вести оттуда приходят разные, не станешь же после каждого шепотка играть тревогу.

– А кто из наших татар в сем деле замешан?

Антонина пожала плечами.

– Точно сказать не могу, хотя догадать несложно, их в крепости осталось мало. Наверняка замешан Азям – парень молодой, бедовый, отца его изгнали, а он остался за домом следить. Ну, и его приятели, должно быть, тоже…

Болдин подумал и сказал:

– Тревогу поднимать не станем, попробуем сами разобраться, но дополнительный пост у ворот на всякий случай выставлю. Пока же пройду к воротам сам.

– И я с вами, – вызвалась девушка.

Ночь стояла тихая, воздух был прозрачен, с неба свешивались большие яркие звезды. Здесь, на вершине мироздания, можно по-настоящему ощутить бесконечность мира и жалкую сущность повседневного бытия. Павел хотел было выразить свои ощущения, но вдруг почувствовал, что любые слова покажутся мелкими и ничтожными, потому молчал. Девушка тоже не решалась нарушить тишину ночи. Так двигались они совершенно бесшумно и наконец приблизились к Эриванским воротам. На первый взгляд тут было все спокойно, недалеко прохаживались часовые.

– Мне вообще-то не везет на поиски, – прервал Болдин затянувшееся молчание, – еще с учебы в кадетском корпусе повелось: ежели какая игра, ну там в сыщики, прятки или разбойники, моя сторона обязательно проигрывает. Меня под конец уже никуда брать не стали, так и называли: плюк. Это значит полный неудачник, за что бы ни взялся, плюк, он и есть плюк.

Антонина посмотрела в его сторону и усмехнулась:

– Вы уж не наговаривайте на себя, Павел Петрович. Думаете, не вижу, как вы везде поглядывайте да все разглядываете? То и дело на вас натыкаюсь…

– Это не я, а должность моя, от вас тоже, гляжу, не скрыться.

– Это не я, а должность моя… – засмеялась Антонина, – я у батюшки навроде старшего адъютанта. Едва проснется, спрашивает: нынче кто в караул идет, кто на какие работы наряжен, кто куда выступает, вот я ему про весь разнаряд и рассказываю. Иногда случается напоминать, где обещал быть и с кем переговорить, вы же мужчины бываете такими бестолковыми, удивляюсь, как вам важные дела доверяют.

Павел решительно вступился за сильную половину человечества:

– Воображаю, что было бы при вашем женском руководстве.

– Не скажите, – живо отозвалась девушка, – еще совсем недавно всем государством руководили и справлялись не хуже вашего. Батюшка вспоминает, что тогда, при Екатерине Алексеевне, порядок был получше теперешнего. Может быть, новый государь дело выправит. – Она помолчала и спросила: – Вам доводилось его видеть?

– Как же, – приосанился Павел, – говорил, как сейчас с вами.

– Ну и как он?

– Строг, порядок любит, справедливость…

Слова прозвучали не очень убедительно, как-то казенно, и Павел решил уточнить:

– Мне по прежней столичной службе приходилось частенько в гарнизонные караулы ходить: в Петропавловскую крепость, на гауптвахту, гарнизонные склады, ну и прочее. Однажды заступили в караул при гарнизонной гауптвахте. Туда как раз пересыльных пригнали, и надо ж такому случиться, что в нее Николай Павлович пожаловал, он тогда еще в великих князьях пребывал. Ну, все как обычно: велел построить арестантов и стал спрашивать, кто за что сидит. Каждый, понятно, вину свою умаляет: один говорит по подозрению в поджоге, другой по подозрению в грабеже, третий по подозрению в убийстве – все вроде как зазря. Лишь один старик повинился: за дело, говорит, батюшка великий князь, во хмелю по пьяному делу убил приятеля – хватил его в висок, силы своей не соразмерив. А и славный был человек, хотя подлец, конечно, немалый. Но дело не в этом, а в том, что осиротил я его семью и греха этого не отмолить мне вовеки. Николай Павлович задал ему еще несколько вопросов и, узнав, что тот имеет на родине жену и детей, сказал так: «Здесь, как вижу, все невинные, преступник же один – вот он, и чтоб не портил он более сих честных людей, взять его из острога и отправить на родину к своему семейству». Вот какому делу я был доподлинный свидетель, – заключил Павел.

Антонина вздохнула.

– Это хорошо, когда государь милосердие проявляет. Служба воинская тяжелая, нужно, чтобы людей жалели. Раньше-то не в пример нынешнему нравы были жестокие. На этом самом месте гауптвахта крепостная стояла, которая никогда не пустовала, потом ее отсюда убрали, сделали лавку, в ней какой-то перс торговал галантереей, потом и ее убрали, а строение недавно вовсе сломали. У меня с той поры только и остался шелковый платочек, – указала она на красную полоску, выглядывающую из-за пояска, – а теперь, как видите, совсем ничего.

В это время с противоположной стороны крепости послышался какой-то шум.

– Это у Елизаветпольских ворот, – сказал Павел, – пойду узнавать, в чем дело, узнаю и тут же вернусь, а вы пока притаитесь…

В ответ на указание помощника коменданта Антонина пренебрежительно двинула плечом, но тот исчез в темноте и этого не заметил.

У северо-восточных ворот крепости собралась небольшая толпа, говорили громко и непонятно, при неровном свете факелов удалось разглядеть, что это были местные армяне. Посреди толпы стоял молодой татарин, который втянул голову в плечи и затравленно озирался. Павлу с трудом удалось узнать, что это он со своим пособником намеревался открыть ворота, оглоушил стражника и был пойман на месте преступления. Суд собрался быстрый и скорый.

– Где пособник? – спросил Павел. Ему указали куда-то наверх, он поднял голову и увидел на крепостном валу несколько человек, это были, по-видимому, исполнители приговора. – А что вы хотите сделать с этим?

Толпа возбужденно закричала, ее настрой не оставлял сомнений в самых решительных намерениях.

– Так не годится, друзья, – заговорил Болдин, – мы не какая-нибудь воровская шайка, где все вершится самосудом. Нужно расспросить его, узнать, кем послан и с кем связан, может быть, тут у них еще пособники остались, а как выясним, тогда и осудим, от вины своей он не уйдет.

Но толпа грозно кричала и не имела никакого желания прислушиваться к словам помощника коменданта.

– Отойди, ваше благородие, – сказал ему армянский староста Григор, – нам и без разборов ясно, кто он да с кем связан, вот к ним его без лишних слов сейчас и отправим…

Он сказал что-то своим помощникам, и те стали толкать татарина на вершину вала. Болдин, пожалуй, впервые воочию почувствовал силу и несокрушимость толпы, охваченной единым порывом. Словно по мановению волшебной палочки, преступник был взметен наверх и по согласному воплю сброшен вниз на острые скалы. Его отчаянный крик несколько мгновений гулял по пропасти, дробясь на каменных утесах.

Павлу какое-то время было не по себе. Вот она, человеческая жизнь – такая тонкая ниточка. Лишь несколько мгновений назад перед ним стояли живые, залитые страхом глаза, и уже нет ничего, только вечная ночь. И тут мелькнула мысль: а ведь они с Антониной ждали перебежчиков с другой, противоположной стороны. Трудно было даже предположить, что те воспользуются строго охраняемыми Елизаветпольскими воротами. Какое-то тревожное чувство охватило Павла, и он поспешил назад к оставленной девушке.

У Эриванских ворот было тихо и спокойно. Он несколько раз окликнул Антонину, но ответа не услышал. Стремительно взобрался на стену и спросил у часового, тот уверил, что ничего особенного в последнее время не произошло. Боже мой! Куда же она могла подеваться? Павел бросился к майору Челяеву, тот не спал, Павлу вообще еще ни разу не удавалось застать его спящим. Он сообщил ему о пропаже девушки, майор встревожился тоже. Полковника решили пока не беспокоить, хотя у прислужницы-армянки вызнали, что девушка домой еще не возвращалась. Челяев поднял в ружье комендантский взвод и приказал удвоить караулы, а сам вместе с Болдиным отправился к Эриванским воротам.

Посмотрели все в который раз, чуть ли не каждый камешек перевернули и под конец только одно нашли: красный платочек, которым Антонина перед Павлом похвалялась, он в расщелине приткнулся, только уголок выглядывал. «Ну не под землю же она провалилась», – сказал себе Болдин, а майор услышал и отозвался: «Может, и под землю, будем искать, пока не найдем». Приказал он тогда Болдину перебраться через стену и притаиться напротив черного скального камня. Будете, сказал, сидеть тишком, покуда филин три раза не прокричит. Как услышите, подойдете к камню, прочтете в течение трех минут «Отче наш» и справа найдете старый сук. Нажмете на него, крепко нажмете, покуда шкворень из цапфы не выйдет и сук начнет свободно двигаться. Тогда потяните за край камня, он повернется, как дверь, и начнете принимать гостей. Возьмите браслеты для привета. Все поняли?

– А почему три минуты на молитву? – поинтересовался Болдин.

– Для внятности и вникания. Всякое дело с молитвы надобно начинать, – назидательно пояснил Челяев и заключил: – Дело сугубо тайное, никто знать о нем не должен, потому на помощников не надейтесь, за все будете отвечать сами.

Перебрался Болдин через стену, нашел укромное место и притаился, как было сказано, а Челяев позвал армянского старосту Григора, о чем-то пошептался с ним и приступил к своим действиям. У местных армян была в крепости своя мастерская, изготовляли порох и разные горючие вещества, оттуда принесли небольшой шар, навроде пушечного ядра. Взял его Григор и, отославши всех восвояси, остался вдвоем с майором. Над чем они там мудрили, никто не ведал, потому как все остальные рыскали по крепости в поисках исчезнувшей девушки. А Павел, как и было велено, сидел в своем укроме тише воды и ниже травы. Так прошло немало времени, к нему даже сон уже начал подступать, как тут раздался условленный сигнал. Встряхнулся Павел и стал действовать, как велел Челяев. Немного не заладилось с открытием, сук никак не хотел поддаваться. Начал он сызнова читать молитву, более внятно, и чудеса – дрогнул-таки сук и поддался, а там и вовсе пошел легко. Отодвинулся камень, а за ним из черного отверстия таким отчаянным смрадом потянуло, что у Павла запершило в горле и выбило из глаз слезы. Он набросил платок на лицо и решил терпеть, сколько будет можно, не обнаруживая себя. Терпение скоро было вознаграждено: из лаза с трудом выполз человек, и Павел рванулся к нему. Впрочем, спешка была излишней, поскольку выползший сразу же обездвижел и никакого сопротивления оказать не смог. Однако на всякий случай Павел во избежание неожиданностей защелкнул на нем наручники. Прошло еще несколько минут, и со стороны лаза послышался новый шум. Теперь в нем показалась голова, обмотанная тряпьем. Освободившийся от него человек стал судорожно глотать воздух, и, когда повернулся к свету, Павел узнал в нем майора Челяева.

– Помогите же, – прохрипел он и указал на темный лаз.

Павел, затаив дыхание, нырнул туда и почти сразу обнаружил девушку, та была без сознания. Он вытащил ее на поверхность и стал приводить в чувство, это удалось не сразу, прошло довольно времени, прежде чем она очнулась и зашлась в глубоком кашле.

Челяев вместе с Болдиным водворил камень на место и с особой тщательностью обследовал его положение, проверяя правильность установки, а затем подал сигнал, по которому им с вершины стены сбросили веревочную лестницу. Скоро без особых препятствий все четверо снова оказались в крепости. Майор приказал о происшедшем не распространяться, причем это касалось в основном Павла, поскольку Антонина все еще была не в себе, а перс вообще потерял язык от страха.

Павел догадался, что на месте старого караульного помещения существовал тайный подземный ход, о котором мало кто знал. Мало не мало, а персы вызнали – выходит, кто-то им об том нашептал. Майор по этому поводу долго не распространялся, пояснил просто: крепость долгое время была без надлежащего надзора, поэтому многие ее тайны перестали быть таковыми. Он приказал старый тайный ход заделать и прокопать новый, потому супостат заблудился и вместе с пленницей едва не задохнулся. А когда камень с внешней стороны крепости отвалили и дым стал вытягиваться, они выползли прямо в наши руки. Ничего, дыма, конечно, наглотались, но это не смертельно, через день совсем оклемаются.

Так вполне благополучно закончилось дело с похищением командирской дочки. Предполагалось, что, если оно удастся, полковник Реут проявит сговорчивость и согласится на все условия персидской стороны. Реут, конечно, был доволен таким исходом дела, хотя высказал обиду, что его держали в неведении. Но это так, между прочим, а сам на следующий день пригласил основных участников акции к себе на обед. Разносолов там особых не было, зато вина, сколько хочешь, и, разумеется, отцовской благодарности через край. В конце обеда растроганный отец наклонился к Павлу и признался:

– Я сначала был против вас несколько предубежден – этакая, думаю, столичная штучка, залетела за быстрой славой и легкими чинами, а теперь вижу, что ошибся, прошу прощения. Хочу еще одно дать вам поручение, деликатнейшее, чтобы только между нами, понимаете?

Павел не ожидал такого доверия и еле заметно кивнул.

– Вот и ладно, приходите ко мне вечером, тогда и поговорим.

Павел с трудом дождался окончания обеда, но, как вести себя с майором, не знал: с одной стороны, он его начальник, в такой как у них, службе секретов вроде бы не должно быть, а с другой стороны, полковник предупредил, что дело деликатное, так и сказал: между нами. Решил тогда это дело таким и оставить: между ними. К вечеру, как было сказано, явился он к Реуту и получил его задание: нужно-де встретить человека, которого послал генерал Ермолов со своим приказом, и препроводить его к нему, но чтобы о том никто не ведал. Павел от оказанного доверия был сам не свой, однако чувства свои сдержал и заверил, что задание выполнит с честью. Реут сказал, где следует встретить посланца, сообщил пароль, и Павел отправился выполнять задание.

Он обосновался на привычном месте у Эриванских ворот. Ночь была темной, и Павел боялся, что разминется с лазутчиком, так как тот, не знакомый с крепостью, может не попасть на условленное место. Но опасения оказались напрасными: где-то около полуночи он увидел, как мимо мелькнула тень, и подал условленный знак. Через мгновение они уже обменялись дружескими рукопожатиями. С вала, как было условлено, им была спущена лестница, и прибывшего, по виду обычного армянина, он препроводил к командиру полка.

Наутро был собран военный совет. Реут, облаченный в парадную форму, зачитал послание, полученное от генерала Ермолова:

«Я в Грузии. У нас есть войска и еще придут новые. Отвечаете головой, если осмелитесь сдать крепость. Защищайтесь до последнего. Употребите в пищу весь скот, лошадей, но чтоб не было подлой мысли о сдаче крепости».

– Друзья мои! – продолжил Реут. – До сей поры мы пребывали в неопределенности, так как не имели связи с командованием, но, верные святому воинскому долгу, не помышляли о том, чтобы оставить крепость и сдаться врагу. Никакие соблазны не заставили нас помыслить о том, чтобы отойти без приказа от российских рубежей. Давайте и впредь исполнять свой долг, хранить верность царю и отечеству!

Карабах, как считают наши начальники, это ключ всех провинций и его нужно удерживать, ибо тогда никто не посмеет ничего сделать. Пока видим, что делаем персам препятствие, будем держаться до последних сил.

Более ничего такого высокого полковник говорить не стал. Рассказал, как жила и оборонялась крепость последние дни, кого похвалил, кому сделал замечание, а комендантскую службу отметил особо, и хотя никакие фамилии не упомянул, без того всем было ясно.

Офицеры расходились в явно приподнятом настроении, некоторое время и Болдин чувствовал гордость по причине своей причастности к происшедшим событиям. Это даже майор Челяев заметил: «Что-то вы заважничали, поручик, в последнее время. Болдин как можно равнодушнее пожал плечами, как бы давая понять, что не понимает майора».

– А этого армянина, кто письмо от генерала Ермолова привез, больше не встречали? – Смущенный Павел молчал. – Конечно, нет, он ведь из Шуши-кент, спустился оттуда, да туда же затем и вернулся.

Заметив недоумение Павла, он усмехнулся:

– Эх, поручик! Секреты, конечно, хранить надо, но и думать следует. Откуда полковник Реут мог знать, что именно в этот день и час из самого Тифлиса прибудет послание генерала Ермолова? Разве сорока на хвосте принесла или… или?..

– Он сам его и отправил…

– Разумение, хотя и поздно, но пришло.

– Но для чего?

– А разве сами не видели, как обрадовались офицеры? Военный человек без надежды жить не может, вот вы с полковником всем нам надежду и подарили. Но это сказано только вам для понимания важности нашей службы, а остальные, понятно, догадываться ни о чем не должны. Ясно?

Болдину, конечно же, было ясно, но гордости после такого разоблачения за свою новую службу у него не убавилось.

На следующий день в крепость явился представитель Аббас-Мирзы с приглашением на переговоры. Офицеры хотели было бросить жребий кому идти, но Реут напомнил: у нас-де есть штатный переговорщик – и велел идти капитану фон Клюгенау.

– А и верно, очень им понравилось, как тот гусиным шагом выступает, – посмеялись офицеры.

Капитан отправился, как и положено официальному представителю, с флагом и барабанщиком. Встречен он был тоже официально: почетным караулом шахской гвардии. Это у них так было заведено, чтобы все публичные мероприятия с участием принца обставлялись с помпой. Клюгенау ввели в шатер, где он приветствовал Аббас-Мирзу. Тот выглядел весьма надменным, лишь слегка наклонил голову в ответ и заговорил сквозь зубы:

– Я уже потерял всякое терпение и не могу быть более снисходительным к вам и к жителям города. Мое войско требует нового штурма, но я не хочу кровопролития. Я ждал, полагая, что вы образумитесь. Теперь не в моей воле сдерживать стремление моих храбрых войск. Я и так потерял много времени через свою снисходительность.

Это были пустые слова, в них выражалась досада и уязвленное самолюбие, слова, которые не требовали какого-либо ответа, и Клюгенау молчал. Принц встал со своего изящного подобия трона и подошел к нему, возвышая голос:

– Неужели вы думаете, что я пришел сюда из-за одной Шуши? У меня еще много дел впереди, и уверяю вас, что соглашусь на заключение мира только на берегах Москвы.

Тут Клюгенау не смог сдержать легкой улыбки, и Аббас-Мирза продолжил:

– Клянусь честью, вы не получите помощи. Вы, верно, не знаете, что ваш государь ведет междоусобную войну со своим старшим братом, и, следовательно, ему не до Кавказа. Я предлагаю вам почетные условия сдачи: гарнизон выйдет из крепости с оружием и имуществом. Только оставит пушки.

Клюгенау решился на ехидное замечание:

– А пушки-то зачем? На пути к Москве у вас будут сотни других, лучших.

– Нам нужны эти, – не понял иронии принц. Помолчал и добавил: – Что же касается Ермолова, то его уже давно нет в Тифлисе. Итак, принимаете ли вы мои условия сдачи или намерены упорствовать, подобно твердолобым баранам?

В свите принца раздались угодливые смешки, но разом смолкли, когда тот сурово оглянулся. Клюгенау никак не среагировал на прозвучавшую грубость и невозмутимо заговорил:

– Я не имею полномочий вести переговоры о сдаче крепости, но ежели вашему высочеству угодно обладать Шушой, обратитесь в Тифлис к генералу Ермолову, который предпишет нам оставить крепость, если только удержание Карабаха не входит в его соображение.

– Мне незачем посылать в Тифлис, – крикнул Аббас, – я уже сказал, что Ермолова там нет.

– У нас другие сведения. Но где бы ни был наш командующий, крепость без его приказа мы сдать не можем.

Принц пробормотал ругательство и сделал знак, по которому капитана вывели из шатра. И только он достиг ворот крепости, как разом заговорили все неприятельские пушки.

В крепости сыграли тревогу.

Принц погнал своих людей в новую атаку, но это не был стремительный бросок на противника. Люди шли, повинуясь безотчетному страху перед яростью принца. Они считали себя приговоренными к смерти: впереди ожидал огонь непокорных гяуров, а сзади, не знающий пощады и жалости Аббас-Мирза. Реут выдвинул для их встречи гренадер – так стали называть длинноруких солдат, с помощью которых недавно были сожжены ракеты персов. Гренадеры в русской армии – отдельный род войск, у них своя форма и особая шляпа, без полей, это чтобы не мешала метать гранаты (гренады). Официально в пехотных полках гренадер иметь не полагалось, они были сведены в специальные гренадерские соединения, но чего не сделаешь по необходимости? Армяне в своей мастерской наделали бомб-самоделок, с их помощью и решили на этот раз отогнать супостата. А тех, кто станет их метать, по-иному и назвать нельзя.

Начали гренадеры свое шумное дело, и земля словно в ад превратилась: грохот, взрывы, огонь… Урон врагу, правда, небольшой, самоделки, они и есть самоделки, но страх, конечно, нагнали немалый. Стали сарбазы на землю валиться, уши затыкают, кричат что есть мочи, гром усугубляя, – словом, сущая преисподняя. И продолжалось так, покуда гранаты не кончились, но персы об этом так и не узнали, поскольку в их ушах еще долгое время стоял ужасный шум и головы звенели, как медные тарелки.

Аббас-Мирза приказал остановить атаку и предложил продолжить переговоры. Был послан тот же Клюгенау.

– Ну что, одумался ваш полковник?

– Мы оставим Шушу, когда получим приказ Ермолова.

– Хорошо, пошлите в Тифлис своего офицера, а до получения приказа пусть будет перемирие. Даю вам девять дней.

Договорились также, что на это время под присмотром персов можно будет пользоваться соседними мельницами для помола крепостного зерна. Наблюдение за условиями перемирия в Шуше должны будут осуществлять два знатных персидских представителя, а заложником их безопасности станет комендант крепости, которого надлежит отправить в персидский лагерь. На следующий день в Тифлис с новым письмом полковника Реута в сопровождении одного из казаков отправился капитан Клюки фон Клюгенау, больно уж ему понравились посольские обязанности.

Условия жизни гарнизона заметно улучшились, хотя Реут не позволял расслабляться, да и персы не дремали. Наши доброжелатели сообщили, что те начали копать подземные ходы, намереваясь с их помощью проникнуть в крепость. К известию отнеслись, в общем-то, беспечно, поскольку из-за скального грунта копать врагу придется долго. Действительно, на одном участке работы были скоро прекращены, но на другом продолжались с удвоенной интенсивностью. Болдин обратился к Реуту с предложением сделать вылазку и завалить подземный ход, но тот не разрешил. Во-первых, сказал, у нас перемирие и не нужно давать врагу повод для упреков, а во-вторых, пусть копают…

Увидев недоумение на лице помощника коменданта, пояснил:

– Об этом подземном ходе мы уже знаем, пусть копают под нашим наблюдением, им еще долго трудиться. А завалим его, они в другом, неизвестном месте начнут, на суету, как говорится, угомона нет…

В ожидании время тянулось медленно, но вот прошли и отведенные для перемирия девять дней. Клюгенау не возвратился, ответ Ермолова, адресованный полковнику Реуту, был доставлен сопровождающим казаком. Он гласил:

«Защита Шуши одна может сделать вам честь и поправить ошибки. Извольте держаться и не принимать никаких предложений, ибо подлецы вас обманывают. Зачем прислали Клюки, который вам нужен? Он лучший ваш помощник. Защищайтесь. Соберите весь хлеб от беков – пусть с голоду умрут изменники. Великодушно обращайтесь с армянами, ибо они хорошо служат…»

Реут к такому ответу был, в общем-то, готов, знал о расположении наших войск и видел, что Шуша находится в глубоком тылу противника. Чтобы ее деблокировать, понадобилась бы целая дивизия, вряд ли сейчас генерал Ермолов располагает такими силами. Но надежда все-таки не покидала его, и он старался внушить ее подчиненным.

– Ничего, ваше высокоблагородие, – отвечали ему солдаты на призывы набраться терпения, – мы подождем. Уж ежели будет совсем невмоготу, мы по жребию есть друг друга станем, но не сдадимся этим грязным кизильбашам.

Что ж, если шутят, значит, силы еще есть и дух крепок, однако допустить до самого края никак нельзя, в этом и заключается сейчас главная задача полкового командира – так рассуждал Реут. Единственное, что поначалу его обеспокоило, так это тон письма Ермолова, но скоро и эта обида прошла, потому что понимал, как трудно сейчас генералу. Сам же он вины за собой не чувствовал и решил, что доказать это сможет только своими действиями.

Вместе с письмом генерала Ермолова была доставлена и записка от капитана Клюгенау. Тот сообщал, что генерал встретил его холодно, с упреками якобы на неправильные действия полка, но после данных объяснений несколько успокоился и приказал ему состоять в отряде, который формирует генерал Мадатов для противодействия полчищам Аббас-Мирзы, но куда именно направится отряд, пока еще неясно.

По прошествии отведенных девяти дней персидская сторона напомнила о прежней договоренности по поводу сдачи крепости. Реут сослался на отсутствие сведений из Тбилиси, персы решили подождать еще два дня. Когда прошли и они, Реут выслал из крепости персидских заложников и потребовал вернуть майора Челяева. Болдин, сопровождавший заложников, нашел майора в добром здравии, условия его содержания были вполне приличными, а относительная свобода, которой тот пользовался, позволила собрать интересные сведения. Он, в частности, сообщил, что лезгины из нагорного Дагестана прислали послов просить помощи против русских и в знак своей верности привезли локоны жен и рукава их платьев. Аббас-Мирза внял таким трогательным изъявлениям покорности и отправил царевича Александра с деньгами на поддержку бунтовщиков. А вслед за ним в северный Дагестан и Чечню с английским золотом отправился злейший враг России хан Сурхай, чтобы взбунтовать тамошних разбойников. Были иные свидетельства вероломства персов, они и здесь проявились в полной мере.

Аббас-Мирза, взбешенный непокорностью Шуши, отказался возвратить майора Челяева. А насчет своих заложников, которые пришли из крепости, сказал, что этих болванов можно отправить назад, тогда они принесут пользу хотя бы тем, что русским потребуется их кормить. В таком виде Болдину передали слова принца. К самому же его не допустили и под угрозой смерти велели немедленно убираться вон. «И что тут можно сделать против коварных азиатов?» – думал Болдин, возвращаясь из персидского лагеря. Полковник Реут тоже, конечно, возмутился, но и ему более ничего не оставалось. Иное дело Антонина, Челяев был ее крестным отцом, почитай что родным, и она с безоглядной решимостью молодости оставить его в беде не захотела. Поделилась с Болдиным своим намерением освободить коку Петю, тот, разумеется, стал ее отговаривать, да ведь на девичью прихоть угомона нет. Не поможете, сказала, одна пойду, а коли отцу скажете, вовсе знать перестану. Делать нечего, обещал свою помощь.

И вот в одну темную дождливую ночь Болдин, взяв группу солдат, вышел из крепости и направился в стан персов. Стража, укрывшаяся от непогоды, была беспечна, посты миновали благополучно. План был такой: учинить переполох и, воспользовавшись последующей суматохой, вызволить Челяева из плена. Армяне по заказу Болдина изготовили в своей мастерской несколько десятков ручных бомб, ими вооружили метальщиков, которые должны были взорвать их в разных частях стана. Проникнуть же к землянке, где содержался майор, и освободить его предстояло самому Болдину. В последний момент к нему присоединилась и Антонина, которую никак было не удержать в крепости.

Сначала все шло благополучно, солдаты разошлись по местам, Болдин запалил свою бомбу, которая оглушительно взорвалась, а вслед за этим послышались и другие взрывы. Персидский стан пришел в движение, людей охватила паника, они натыкались друг на друга в темноте, метались, подгоняемые взрывами, и не знали, в какую сторону бежать, ибо взрывы слышались отовсюду.

За те несколько дней, которые пришлось провести в плену, Болдин хорошо изучил персидский стан и к месту содержания майора добрался быстро. Охраны, как и следовало ожидать, возле нее не было, проникнуть вовнутрь не составило труда – новый взрыв, утонувший в общем грохоте, не привлек пристального внимания. Увы, место предполагаемого заточения узника оказалось пустым.

Болдин растерялся, искать Челяева в неприятельском лагере, охваченном паникой, не имело смысла, Антонина это понимала тоже, оставалось одно: подать условленный сигнал на возвращение в крепость, что благополучно и совершилось. Вылазка, слава богу, обошлась без потерь. Но поручика ожидали неприятности с другой стороны. Заметив суматоху, поднявшуюся в неприятельском лагере, в крепости объявили тревогу. Обстановка для полкового командира оказалась в высшей степени неясной, он послал за помощником коменданта, но того не могли найти, что добавило беспокойства. Когда же обнаружилось исчезновение дочери, Реут почти потерял голову. Это неприятное для полковника состояние продолжалось до тех пор, пока не возвратились участники вылазки. Обычно спокойный Реут на этот раз вышел из себя и обрушился на Болдина за проявленное самоуправство. Приказал отправляться ему под домашний арест, дочку тоже не пощадил: закрыл в комнате и никаких объяснений слушать не пожелал.

Однако первая гроза продолжалась недолго. А причиной тому послужил майор Челяев, из-за которого все началось. Через некоторое время он появился в крепости сам, к удивлению и радости ее обитателей. Как раз накануне устроенной вылазки его перевели в зиндан – обычную тюрьму для преступников, лишив таким образом статуса заложника. Оттуда ему удалось бежать, воспользовавшись поднявшейся суматохой, а добраться до крепости и проникнуть в нее с помощью тайного хода оказалось уж совсем нетрудно.

Сведения, которые сообщил Челяев, и то, что было уже известно, давали основание определить общую стратегию действий противника. Реут посчитал нужным поделиться своими соображениями с князем Мадатовым, с кем у него сложились дружеские отношения. Генерала Ермолова он решил на этот раз не тревожить. Вызвал к себе Болдина и как ни в чем не бывало заговорил:

– Поедете к генералу Мадатову, его в последний раз видели у Красного моста через речку Храм, вот здесь. – Полковник показал на карте. – Где он сейчас, не знаю, сориентируетесь сами. Передадите ему мое письмо, оно о том, что затевают персы. Я помощи у генерала не прошу, у него свои задачи, но если будет интересоваться, расскажете все как есть, у нас секретов нет. Воевать будем, пока хватит сил, но их, к сожалению, немного. И еще одно… – Полковник помолчал, как бы подыскивая слова: – С вами поедет моя дочь, я прошу генерала позаботиться о ней. И вас прошу о том же, это все, что у меня есть, не подведите старика…

Тут голос Реута дрогнул, и он отошел в дальний конец комнаты, пытаясь скрыть волнение. Потом подал Болдину письмо.

– Вот, ознакомьтесь. Секретов тут никаких нет, но не хотелось бы, чтобы его читали посторонние лица.

Болдин взял бумагу, она содержала всего несколько строк:

«Любезный князь! Вот уж месяц как я воюю с супостатами, вторгшимися в наш край. Все вокруг ими разорено, твое имение сожжено, только и удалось, что спасти сотню жителей да кое-какой скот. Держимся из последних сил, едим лошадок да зерно из сусеков выметаем. Еще пару недель выдюжим, а там как Бог всемилостивый положит.

Принц тревожить нас в последнее время перестал, хотя сил у него во многажды больше. Могу предположить почему. Ведомо стало, что он отправил царевича Александра поднимать лезгин. У Раздана копит силы Эриванский сардар, а в Шемахе к Каспию идет Гуссейн-Кули. Ежели враги сговорятся и ударят разом, то нам придется туго. Главная опасность, думаю, идет сейчас от царевича Александра: взбунтуются лезгины, за ними весь Дагестан, а там и Чечня – супротив этих волков всему стаду может быть большой урон. Царевич, слышно, идет на Нуху, так ты бы исхитрился и остановил бы его, пока он не разогнался и разбойниками не усилился.

Посылаю сие письмо с поручиком Болдиным, а с ним и дочку свою Антонину, сохрани ее, как сможешь, а я со своими людьми стал насмерть».

Болдин вернул письмо.

– Господин полковник… Иосиф Антонович… – голос его прервался, – будьте спокойны и за письмо, и за Антонину Иосифовну, сделаю все возможное и невозможное, чтобы доставить их по назначению. И сам не замедлю явиться к вам со свежими силами…

Реут взмахнул рукой.

– Это как князь распорядится, будете находиться в его распоряжении. Удачи тебе, сынок…