Русский сын короля Кальмана Гривина Вера
– К сожалению, нельзя! Алиенора уже несколько раз спрашивала о мессире Конраде.
– Суета сует, – буркнул Борис.
Поднявшись, он зажег факел, оделся и последовал за Лупо. Во дворе происходила шумная попойка. Все ратники были уже хорошо навеселе, а Векша и оруженосец де Виня Жиро, сидя на земле, горланили песни каждый на своем языке. Голос русского воина звучал громче, и в темноту горной ночи неслось:
- Ой, да, моя лада!
- Лада, моя лада!
- Заря-заряница,
- Ты пади на землю!
- Уроди, землица,
- Жито да крупицу!
- Ой, да, моя лада!
- Лада, моя лада!
– А где Ги? – спросил Борис.
– Он уже там, – ответил Лупо.
По узким улочкам и проходам они добрались до большого дома, в котором прежде жил турецкий правитель крепости, а теперь остановились король и королева.
В открытой галерее гуляли рыцари и дамы, забывшие, казалось, о тяготах прошедшего дня. Царила непринужденная обстановка, слышался смех. Красавицы из окружения королевы старательно флиртовали со своими поклонниками.
Борис заметил юную Агнессу де Тюренн. Разрумянившаяся она опиралась на колонну и улыбалась. Девушка была в голубом платье и отделанном светлым мехом плаще, а ее волосы обвивали алые ленты. Возле Агнессы крутились красавчик де Шатильон, широкоплечий гигант де Вилен и еще трое молодых рыцарей, а неподалеку от них стоял де Винь и бросал на даму своего сердца ревнивые взгляды.
Борис почувствовал, что и ему неприятно наблюдать за тем, как рыцари ухаживают за Агнессой.
– Сколько вздыхателей у рыжей девицы! – проворчал он.
– Да, у малютки де Тюренн много поклонников, – согласился Лупо. – Трудно понять, кому нравится она сама, а кто без ума от ее приданого.
– Ах, да! – вспомнил Борис. – Девица – наследница больших владений.
– Очень больших! – протянул шут. – Кому повезет взять замуж Агнессу, тот станет одним из самых могущественных сеньоров не только в Тулузе, но и во всем нашем королевстве.
– А ты никак хочешь меня к ней посватать? – усмехнулся Борис.
– Неплохая идея, если, конечно, мессир Конрад еще не женат.
– Нет, не женат.
– Ну, вот! – обрадовался шут. – Агнесса намерена по возвращению из Святой земли основать обитель и стать в ней аббатисой. Надо бы отвлечь девушку от таких мыслей.
– Чем же тебе не нравятся столь благочестивые помыслы? – удивился Борис. – По мне, так Бог в помощь девице.
– Какая из нее аббатиса? – с горячностью возразил ему шут. – Разве место столь жизнерадостной девушке в святой обители? Да, ей Сам Господь велит выйти замуж и рожать детей.
– А причем здесь я? – проворчал Борис, морщась.
Вдруг он заметил перстень на правой руке де Шатильона.
«Уж не моя ли там пропажа?»
Приглядевшись повнимательнее, Борис убедился, что перстень, действительно, был тот самый, пропавший из его шатра накануне переправы через Босфор.
«Черт! Как же мне воротить его? Сказать во всеуслышание: мол, у меня украли перстень? Кто мне поверит? Для них я – чужак, а Рено – свой, хоть и обормот. Да, и неохота мне шум подымать».
В галерее появилась королева в сопровождении графини Маврилы де Росси, миниатюрной брюнетки с томным взглядом блестящих черных глаз, и графини Матильды Тоннерской, высокой блондинки с всегда капризным выражением на лице. Королева и обе дамы были разряжены так, будто находились не в забытой Богом горной крепости, а в королевском дворце.
– А вот и рыцарь Конрад оказал нам честь, почтив своим присутствием! – насмешливо воскликнула Алиенора.
Борис лишь молча склонил голову.
– Сейчас мы будем слушать сладкоголосого трубадура Бернарта, – сообщила королева, лучезарно улыбаясь.
– Ах, он поет, словно райская птичка! – восторженно воскликнула графиня де Росси.
Лупо язвительно прокомментировал ее слова:
– В изысканной куртуазной поэзии сравнение с соловьем – вульгарность. Там повсюду порхают только райские птицы.
Королева направилась из галереи, за ней последовали обе графини, а за ними потянулись и остальные. Борис и Лупо замыкали общее шествие.
В зале находились рыцари, дамы, музыканты и даже трое священнослужителей – епископы Лангрский, Аррсский и Лизьеский, – но почему-то отсутствовал король. Не было и тамплиеров. Все внимание присутствующих принадлежало тщедушному, болезненного вида юноше, у которого тонкие ноги походили на цыплячьи лапки, а одежда висела на теле, словно на палке.
«Вот пугало огородное!» – хмыкнул про себя Борис.
По знаку королевы музыканты заиграли, а «пугало» запело высоким приятным голосом:
- Сколько можно страдать?
- Есть мученью придел,
- От любви погибать —
- Мой печальный удел.
- Сердце Донны прекрасной,
- Ах, нельзя покорить,
- О мечтаньях напрасных
- Рыцарь должен забыть.
- И от этих страданий
- Мне не мил белый свет,
- Но не трогает Донну
- Мой любовный обет.
- Если б светлая Донна
- Подарила мне взгляд,
- Ради счастья такого
- Я погибнуть бы рад.
Когда певец, испустив протяжный вздох, замолчал, дамы застыли с восторженным видом, а рыцари принялись наперебой хвалить трубадура. Лишь Жильбер и еще несколько старых воинов молчали и снисходительно усмехались.
Бориса тоже не испытывал восхищения. Нельзя сказать, чтобы ему вообще не нравилась музыка, но у него вызывал раздражение жалкий вид трубадура (русские былинные певцы, даже будучи увечными, выглядели гораздо достойнее, чем эта ходячая хвороба), и он считал, что рыцарям более пристало внимать песням о военных подвигах, а не воплям о неразделенной любви.
После выступления трубадура в зале появился король. Людовик выглядел недовольным, и нетрудно было догадаться, что Алиенора устроила этот бал вопреки желанию мужа.
– Сейчас я немного развеселю Людовика, – шепнул Лупо Борису и громко загнусавил на манер Бернарта:
- Приди прекрасная подруга!
- Ты мне как сердце дорога.
- И на главу беспечного супруга
- Мы вместе водрузим рога.
- Мы станем так любить друг друга,
- Что задрожит весь замок мой.
- Приди, прекрасная подруга!
- Приди, и сердце мне открой!
Послышались смешки рыцарей, а Жильбер громко расхохотался. Король тоже улыбнулся.
А Алиенора была недовольна.
– Это грубый язык простонародья, недостойный, чтобы его слушали дамы, – сердито сказала она.
– Но, дорогая! Нельзя же требовать куртуазности от шута, – возразил король жене.
Лупо с ним согласился:
– От шута можно услышать только правду, а она, увы, не отличается изяществом.
Повернувшись, Борис заметил рыцаря Бруно. Этот беглец из покоренного турками Эдесского графства был среди крестоносцев короля Людовика еще большим, чем Борис, чужаком. Имея злобный нрав Бруно не ладил с рыцарями, а его грубые манеры, раздражали дам. На презрение окружающих он отвечал угрюмой неприязнью и ни с кем, кроме своих ратников, не общался.
Рыцарь из Эдессы жадно следил за Агнессой де Тюренн, и это вызвало у Бориса досаду.
«Еще один ее вздыхатель».
Зазвучала музыка, и начался медленный танец. Пары плавно двигались по залу, а между ними прыгал Лупо, смешно дрыгая ногами.
Людовик поднялся.
– Я вас оставлю.
Он ушел, вслед за ним удалились и епископы. Не успел простыть их след, как началось такое разнузданное веселье, что Борису пришло на ум сравнение с русскими языческими игрищами. Гремела музыка. Грохотал пол под ногами пляшущих рыцарей и дам. То там, то здесь пары сплетались в жарких объятиях. А королева, сидя в кресле, наблюдала с хищной улыбкой за тем, что творилось вокруг нее.
«Пора мне убираться отсель», – решил Борис.
Он выскользнул в открытую галерею и только там понял, что вряд ли сумеет самостоятельно найти дорогу к месту своего ночлега.
«Черт! Лупошка еще прежде меня ушел. Где же его теперь сыскать?»
Внезапно Борис ощутил на своем бедре чью-то руку. Дернувшись, он повернул голову и увидел королеву. По телу Бориса пробежала дрожь.
Алиенора коснулась губами кольца на безымянном пальце своей левой руки и вкрадчиво промолвила:
– Не проводит ли меня благородный рыцарь? Я желаю полюбоваться звездами.
«Больно надобны тебе звезды», – мелькнуло в отуманенном мозгу Бориса.
Королева вышла из галереи и направилась к хозяйственным постройкам. Двигаясь за ней, как привязанный, Борис споткнулся и нечаянно выругался по-русски.
Королева спросила со смехом:
– Что это за красивый язык, на котором брань звучит, как чудесная музыка?
Вместо ответа Борис грубо схватил ее и притянул к себе.
– Замечательно! – зашипела Алиенора, прильнув к нему всем своим телом. – Даже самым благородным и изысканным дамам порой нравиться грубость.
Борис сильно сжал ее в объятиях, а она в ответ сладко и протяжно застонала…
Едва Борис успел, тяжело дыша, выпрямиться, Алиенора куда-то пропала. Казалось, что она испарилась на месте, и не было слышно даже звуков ее удаляющихся шагов.
«Все-таки королева с бесом знается», – заключил Борис.
Выйдя из-за хозяйственных построек, он увидел во дворе ратника с факелом и обратился к нему:
– Помоги мне найти дорогу.
– Я провожу мессира рыцаря, – сказал из темного закоулка знакомый голос.
Взяв у ратника факел, Борис осветил закоулок и нашел там Лупо, тискающего пухлую служанку.
– Ты вроде занят, – усмехнулся рыцарь.
– Разве? – искренно удивился шут.
Он отпустил смущенную служанку, взял факел и зашагал со двора. Борис последовал за ним.
На улице, Лупо заметил:
– Я вижу, что и мессиру не понравилось веселье.
– Ни к месту оно, и не ко времени, – проворчал Борис.
– И я того же мнения, – согласился с ним Лупо. – Нам бы отсыпаться, а не развлекаться. Но Алиенора будет устраивать балы даже в преисподней, куда она попадет после своей смерти.
– Обязательно попадет, и черти примут ее там, как свою, – отозвался Борис.
– Да, уж – хмыкнул шут. – Ведь не даром с появлением в королевском замке Алиеноры, слуги стали держать при себе траву святого Иоанна36. Если верить молве, покойная герцогиня Аквитанская родила обеих своих дочек от демона, являвшегося к ней по ночам в образе мужа. А еще ходят слухи, что кольцо, которое королева носит на левой руке, магическое.
Как только Лупо заговорил о кольце Алиеноры, Борис сразу же вспомнил о своем перстне.
«Не попросить ли Лупошку помочь мне воротить дар князя Мстислава? Правда, придется открыться скомороху, но он и так, кажись, о чем-то догадывается».
– Ты случаем не знаешь, откуда у шалопая Рено взялся золотой перстень?
Лупо хмыкнул:
– Де Шатильон уверяет, что он снял этот перстень с убитого сарацина и в доказательство показывает «сарацинскую» надпись…
– Надпись на перстне русская, – прервал Борис шута.
Тот нисколько не удивился осведомленности своего собеседника по поводу надписи на перстне де Шатильона.
– Ну, что же, красавчику Рено лгать – привычное дело.
– Это мой перстень, – признался Борис. – Мне его подарил мой дядя, киевский князь Мстислав, упокой его Господи.
Лупо опять не удивился.
– Значит, де Шатильон украл его.
Борис рассказал, как пропал перстень.
– Это очень похоже на де Шатильона, – сказал Лупо. – Наверняка он пьяный залез по ошибке в чужой шатер и нашел там перстень, а когда протрезвел, не смог вспомнить, откуда у него взялась эта вещица. Рено, наверное, думает, что отобрал перстень у кого-то из греков, иначе не стал бы им хвастаться.
– Как бы мне вернуть свою вещь, не поднимая шума?
– Я над этим подумаю, – пообещал Лупо.
– Перстень дорог мне, как память о дяде, – добавил Борис. – Князь Мстислав заменил мне отца – венгерского короля Кальмана.
Лупо кивнул.
– Я заметил черты семейного сходства у мессира Конрада и короля Гёзы.
– А вот король и королева так и не вспомнили, на кого я похож.
– В этом нет ничего странного, – ухмыльнулся шут. – Мессир Конрад – видный мужчина, а король Гёза – хилый юнец. Удивительно, как удалось этому заморышу сделать сына? Впрочем, в постели с такой красоткой, как венгерская королева, появятся силы даже у обездвиженного калеки.
– С венгерской королевой я тоже в родстве, – сообщил Борис. – Она младшая дочь того самого князя Мстислава, чей перстень украл у меня Рено.
– Значит, я не обманулся в своих предположениях, и в жилах мессира Конрада течет самая что ни на есть благородная кровь.
– Еще шестнадцать лет тому назад венгерским королем должен был стать по праву я, а не Бела Слепец.
Борис рассказал все, что знал от матери, Матвея Угрина и прочих людей, о своем отце, короле Кальмане, а потом поведал о том, почему он, будучи законным сыном короля, стал скитальцем. Лупо слушал с большим вниманием.
– Не могу понять, за что отец возненавидел матушку? – сказал Борис в заключение.
– Он ведь, прошу прощения, был калекой? – спросил шут после недолгого молчания.
– Да.
– Увечные мужчины часто бывают женоненавистниками.
Борис тут же вспомнил, что о ненависти его отца к женщинам говорил и покойный Угрин. А галицкий князь как-то поведал историю, случившуюся еще при его отце, князе Володаре Ростиславовиче. Кальман тогда осадил Перемышль, и к нему на переговоры вышла мать Володаря. Будучи дочерью венгерского короля Эндре I, старая княгиня надеялась, что Кальман примет ее по-родственному. Однако король не только отказался выслушать старуху, а унизил ее, пнув ногой со словами:
– Недостойно храброму королю иметь дела с женщинами!
Тяжело вздохнув, Борис опять заговорил:
– Отец и первую свою жену мучил. Моя единокровная сестра, галицкая княгиня, говорила, что ее мать боялась мужа, как огня. И по словам Угрина, королева Филиция умерла рано, не выдержав постоянного страха.
– Представляю, каково жилось матери мессира Конрада, – посочувствовал Лупо.
Борис печально покачал головой.
– Матушка ни одного плохого слова не сказала о моем отце. Она твердила, что он был хорошим королем и много для своего государства сделал, жалела его, все ему простила, а меня умоляла не держать на отца зла. Матушка даже желала, чтобы я назвал своего сына Кальманом, если, конечно, у меня родится сын.
– Святая женщина! – восхитился шут.
– Да, она была святой. Я перед тем, как отправиться в дальний путь, слышал от нее одно признание. Когда мне было года два, матушка полюбила одного достойного человека. Замуж за него она не могла выйти, но мало кто осудил бы ее за тайную с ним связь. Князь Мстислав, даже уговаривал сестру вознаградить себя за страдания, а она ему ответила, что должна ради сына блюсти себя и хранить чистоту.
– Дьявол побери этих королей! – в сердцах воскликнул Лупо. – Одни распутниц делают королевами, другие честных жен обвиняют в распутстве!
Борис озабоченно огляделся.
– Мы случаем не заблудились, Лупошка? Все идем, и никак прийти не можем.
– Уже пришли, – отозвался шут, указывая на калитку в стене.
Он простился с рыцарем и зашагал в обратную сторону, думая о том, как было бы здорово, если бы ему удалось поступить на службу к сыну короля Кальмана. Как бы не была тяжела судьба благородного изгнанника, Лупо более всего на свете хотел находиться рядом с ним.
«Что б мне сдохнуть, как собаке, если я не стану слугой рыцаря Конрада», – от души пожелал себе шут.
Глава 9
Рыцарь Бруно
Весь вечер рыцарь из Эдессы стоял, прислонившись к стене, и наблюдал за тем, что творилось в зале. Присутствующие демонстративно не замечали его. Он был чужим среди спесивой французской знати, и сейчас это особенно чувствовал.
«Ничтожные гордецы! – бесился Бруно. – Знали бы они, кем были мои предки!»
Его дед, Бруно Первый, родился в Швабии37 от мимолетной связи юного германского короля и будущего императора Священной Римской империи Генриха IV38 с дочерью одного из знатных, но небогатых дворян. Поскольку ребенок не был нужен ни царственному отцу, ни родственникам матери, его отдали в монастырь. Взращенный монахами Бруно нрав имел отнюдь не смиренный, что неудивительно, если вспомнить, кто был его отцом. У незаконнорожденного отпрыска Генриха IV происходили постоянные стычки с монастырской братией, и однажды он в ярости убил настоятеля монастыря, после чего ударился в бега. Первое время монастырский беглец добывал себе пропитание разбоем, а затем он пристал к многотысячному войску, следовавшему под предводительством графа Готфрида Булонского39 в Первый крестовый поход. Так швабский немец Брно стал франком Брун.
Вначале он был простым ратником, но вскоре ему удалось, войти в ближайшее окружение брта графа Готфрида, Балдуина40. Узнав о происхождении Бруно, Балдуин Булонский самолично посвятил его в рыцари. Они вместе сражались под Дорелеей (там, где первые крестоносцы одержали блестящую победу, а их последователи через полвека потерпели сокрушительное поражение), вместе двинулись дальше и вместе обосновались в Эдессе, где Балдуин стал графом, а Бруно Первый – владетельным сеньором. Сюзерен помог своему верному вассалу сочетаться браком с дочерью знатного армянина, родившей мужу единственного сына, Бруно Второго.
Жизнь рыцаря христианского Востока – это война, почти не имевшая передышек. В таких условиях редко кто из мужчин доживал до старости. Погиб в одном из боев и Бруно Первый, успев до своей гибели женить сына на девушке из семьи Пахлавуни41 и дождаться внука – Бруно Третьего. Бруно Второй тоже недолго просуществовал на белом свете – он ушел в мир иной, когда его сыну исполнилось семнадцать лет. Несмотря на столь юный возраст, Бруно Третий стал достойным продолжателем дела отца и деда: со своим отрядом он совершал вылазки к соседям-магометанам, защищал свой замок от их нападений и принимал участие в войнах.
Когда турки захватили Эдесское графство, Бруно последовал за своим сюзереном, эдесским графом Жосленом де Куртене, в крепость Турбессель. Попытки вернуть Эдессу не увенчались успехом – она была, казалось, безвозвратно потеряны. Надежда на изменение ситуации к лучшему забрезжила только тогда, когда на христианском Востоке узнали о готовящемся в Европе крестовом походе. Два короля собрались двинуться с огромными силами на помощь защитникам Гроба Господня, и главной их задачей было отвоевание у турок Эдесского графства.
Бруно ждал с нетерпением европейских крестоносцев, при этом он вовсе не собирался спешить им навстречу, однако его жизненные обстоятельства сложились так, что ему все же пришлось отправиться в Константинополь и встать под знамена ЛюдовикаVII. Увы, за несколько месяцев, проведенных среди французов рыцарь из Эдессы испытал лишь разочарования. И дело даже не в отношении спесивых заморских рыцарей к Бруно, а в том, что его все чаще посещали мысли о тщетности похода, в котором он участвовал. До возвращения Эдесского графства христианам еще, ох, как далеко, а силы прибывших крестоносцев уже значительно уменьшились. Если германцы были разгромлены в первом же серьезном бою, то вряд ли французы смогут устоять в битве с войском, возглавляемым Нуреддином42, чья воинская доблесть вызывала уважение даже у врагов турецкого полководца.
Размышления Бруно были прерваны неприятными пронзительными звуками. Как оказалось, это один подвыпивший рыцарь попытался всем доказать, что он умеет играть на флейте. Хвастуна тут же высмеяла королева, прочие тоже не пожалели шуток. А потом Алиенора опять захотела послушать музыку.
От шума у Бруно начала болеть голова, и он решил, что ему пора уходить. Зачем он вообще явился на этот бал? Ах, да, чтобы лишний раз увидеть Агнессу де Тюренн. Но девушка давно скрылась из зала, а Бруно почему-то все еще остается здесь.
Мысли об Агнессе вызвали у рыцаря из Эдессы волнение в душе и дрожь в теле. Эта девушка совсем лишила его покоя.
Никогда раньше Бруно не испытывал к женщинам сильных чувств. Он не любил даже свою мать по той причине, что она скончалась, когда ему не было и года. Тенью мелькнула в замке вторая жена отца и тоже умерла. Больше Бруно Второй не женился, а привозил из набегов молодых сарацинок и, насытившись знойными красавицами, отдавал их ратникам. Это происходило на глазах у сына, которому отец говорил:
– Бог создал женщину для продолжения рода и удовлетворения похоти мужчины.
В тринадцать лет младший Бруно впервые принял участие в предприятии отца. Их отряд напал на небольшую турецкую деревушку, где были вырезаны все мужчины вне зависимости от их возраста, после чего победители принялись насиловать не только женщин, а даже маленьких девочек. Младший Бруно упоенно принимал во всем участие – ему понравилось, как убивать, так и творить насилие. Это повторялось потом много раз, и отец был очень доволен сыном.
После гибели Бруно Второго Бруно Третий продолжал вести прежний образ жизни, при котором все его общение с женщинами сводилось к насилию над ними во время набегов и случайным связям. Но настала пора, когда молодой рыцарь задумался о женитьбе, а точнее о продолжении своего рода. К будущему браку он отнесся очень ответственно: его женой должна была стать девушка с хорошим приданым, знатного рода, чистая, как святая Агата43 и достаточно здоровая, чтобы у нее не возникло проблем с деторождением. В конце концов, Бруно собрался посвататься к дочери такого же, как он сам, эдесского рыцаря, но в его планы вмешался турецкий эмир Зенги.
После бегства с родины рыцарь пользовался услугами девиц легкого поведения, коих хватало и в Турбесселе, и в Антиохии, и в Иерусалиме. Он мог бы завести и постоянную любовницу, но не находил в этом нужды. О женитьбе Бруно не думал: не до того ему было. А потом случилась встреча с Агнессой де Тюренн, перевернувшая всю его жизнь. Рыцарь из Эдессы сам не понимал, что с ним происходит. Да, девушка красива, но он видел женщин и с более совершенной красотой. Почему же только в ее присутствии у Бруно мутился разум?
Агнесса была одной из самых знатных и богатых невест Французского королевства – не чета нищему рыцарю с нечистой родословной. Бруно это понимал, но не мог себя заставить забыть о ней. Каждый раз, когда при нем заговаривали об этой девушке, он невольно прислушивался. Она была круглой сиротой и находилась под опекой брата своей покойной матери, де Блая, желавшего поскорее избавиться от опекунства над племянницей, выдав ее замуж. Однако Агнесса отвергала всех предложенных дядюшкой женихов, а когда родственник попытался принудить ее к браку, она выразила желание стать Христовой невестой, однако при этом не спешила уходить в монастырь. В конце концов, де Блаю удалось взять с племянницы слово, что сразу же по возвращению из крестового похода она либо станет монахиней, либо выберет себе достойного мужа. Недостатка в желающих сочетаться браком с наследницей владений де Тюреннов не было, поэтому девушка имела свободу выбора. Что касается Бруно, то он, конечно же, предпочел бы, чтобы Агнесса принадлежала, если уж не ему, то Богу.
С малых лет эдесский рыцарь с более всего боялся стать посмешищем. Среди тех, кого он считал достойными осмеяния, были и безнадежно влюбленные, вздыхающие по предмету своей страсти мужчины. И вот теперь Бруно сам стал тем, кого привык презирать. Он ругал себя, однако, вопреки собственной воле, использовал каждую возможность, позволяющую ему оказаться рядом с Агнессой. По этой же причине рыцарь явился и на устроенный королевой бал, на который его, кстати, не позвали. Пока юная де Тюренн находилась в зале, Бруно не спускал с нее глаз, мучаясь от желания убить всех поклонников девушки. Он заметил, что Агнесса вела себя странно: то напоказ веселилась, то вдруг погрустнела и, немного погодя, удалилась. Впрочем, ее уход был вполне объясним: как раз бал стал превращаться в разнузданную, неприличную для юной девицы оргию.
Бруно и сам не мог понять, что задерживало его еще около часа на этом в общем-то не приятном ему мероприятии. Но, наконец, и он покинул бал. Оказавшись во дворе, рыцарь не стал зажигать факел, поскольку обладал кошачьим зрением, благодаря которому видел хорошо даже самой темной ночью. Едва он сделал пару шагов, как внезапно до его ушей донесся женский вскрик. Бруно машинально схватился за меч, но уже в следующее мгновение понял, что тревога была ложной.
– Ах, мессир, это было волшебно! – прощебетала из темноты женщина.
«Это графиня Тоннерская с кем-то развлекается», – отметил Бруно.
Послышался и мужской голос:
– Я безумно счастлив угодить властительнице моей души!
«Ну, и ну! – узнал говорившего рыцарь из Эдессы. – А ведь графине угождает никто иной, как де Блай – опекун Агнессы де Тюренн».
Диалог любовников между тем продолжался.
– Мессир де Блай, угождает не только мне – капризно заворчала графиня. – Не он ли вчера ухаживал за противной де Бельвиль?
– Мадам де Бельвиль третьего дня овдовела… – начал де Блай.
Графиня с усмешкой перебила его:
– Ах, оказывается, это сочувствие бедной вдове! Любопытно, далеко ли оно зашло?
– Я забочусь о репутации моей настоящей дамы сердца, – оправдывался ее кавалер. – Пусть все думают, что я влюблен в мадам де Бельвиль.
– Похвально, похвально, мессир! – откликнулась графиня. – Только почему-то не очень верится.
– Моя прекрасная дама хочет, чтобы я еще раз доказал ей свою любовь?
– Ой, нет! Боюсь, что муж меня уже ищет!
– Пусть это не беспокоит мою донну: граф слишком увлечен мадам де Лаваль, чтобы вспомнить о жене.
– Не так уж он ею и увлечен! – возразила графиня и, вздохнув, добавила: – Я пойду к нему.
– Желание моей дамы сердца для меня – закон.
Началась возня, и Бруно поспешил уйти, стараясь двигаться как можно тише. Он немедленно выкинул бы из головы то, чему стал свидетелем, если бы в происшествии не был замешен опекун Агнессы де Тюренн.
«Значит, де Блай завел шашни с графиней, – думал Бруно. – Что бы было, если бы граф Тоннерский узнал об этом? Вряд ли он смиренно понес бы свои рога. А ведь вертопрах де Блай не больно смел: в бою он, как я заметил, больше пятится, чем наступает. Наверняка его легко запугать. А что, если потребовать у него в жены Агнессу за молчание…»
Он тут же осадил себя. Если де Блаю не удалось заставить племянницу пойти к алтарю ни с одним из родовитых и состоятельных женихов, то почему это должно получиться с ним – нищим рыцарем. К тому же такой странный выбор мужа для Агнессы не может остаться без внимания короля и уж тем более графа Тулузского – сюзерена де Тюреннов и крестного отца девушки. Да и чем Бруно может навредить де Блаю? Рассказать графу Тоннерскому о свидании графини с любовником? А где доказательства, что это не выдумка? Не хватало еще прослыть сплетником. Нет, все-таки девушка из рода де Тюреннов – недостижимая мечта для рыцаря, не имеющего ничего, кроме небольшой толики крови германских королей и императоров.
Бруно протяжно вздохнул.
Глава 10
Бой над пропастью
Утром крестоносцы покинули крепость. Путь в этот день был особенно труден: воинство вначале двигалось по ущелью, затем поднималось на гору, и, наконец, добралось до очень опасного, места, где узкая дорога тянулась между отвесной скалой и глубокой пропастью.
Король отправил вперед авангард во главе графом Мориенским, а остальным, дозволил, по настоянию Алиеноры, отдохнуть. Было очень опасно устраивать привал в таком месте, где напавший враг вполне мог сбросить крестоносцев в пропасть. Однако настойчивость королевы, как всегда, оказалась сильнее здравого смысла.
Векша поставил шатер Бориса рядом с шатром де Виня, а поодаль от них расположились рыцари ордена Храма. Сойдя с коней, тамплиеры хором прочли молитву, после чего занялись делами: кто-то готовил обед, кто-то осматривал конную сбрую, кто-то проверял оружие. Магистр де Бар обсуждал с сенешалем де Трамбле насущные проблемы.
Заметив, с каким жадным любопытством смотрит на храмовников де Винь, Борис поинтересовался:
– Уж не хочешь ли ты вступить в орден?
– Может, и вступлю, – смущенно ответил юноша.
– Подумай. Тамплиеры живут монахами: им нельзя ни любить женщин, ни жениться.
– Для меня это не важно, – недовольно буркнул де Винь, уверенный в том, что он никогда не женится, а будет до самой смерти любить чистой любовью даму своего сердца, Агнессу де Тюренн.
– Нынче не имеет, а завтра будет иметь, – настаивал на своем Борис. – Человек непостоянен в своих желаниях.
Де Винь собрался было возразить, но замер на месте, потому что перед ним и Борисом появилась вдруг Агнесса де Тюренн.
– Добрый день, мессиры рыцари, – произнесла она.
Густые волосы девушки были спрятаны под металлическим капюшоном и шлемом, а на ее стройной фигурке блестела новая кольчуга. В таком облачении Агнесса походила на пригожего отрока.
– Никак не могу найти дядюшку, – сказала она и почему-то покраснела. – Вы случайно его не видели?
– Мессир де Блай помогает несчастной мадам де Бельвиль, – сообщил ей де Винь.
– Вот как? – протянула Агнесса и в ее глазах блеснули озорные огоньки. – Ах, мой добрый, благочестивый дядюшка! Он заботиться о бедной вдове, благослови его за это, Господь!
Агнесса откровенно посмеивалась над своим легкомысленным родственником, но де Винь, уверенный в том, что его дама сердца чиста, как ангел, и наивна, как ребенок, принял ее высказывание за чистую монету.
– Да, дорогая кузина, мессир де Блай очень добр.
Агнесса не обратила внимания на эти слова.
– Я, пожалуй, пойду, – сказала она.
Девушке очень хотелось, чтобы рыцарь Конрад попытался ее задержать или, хотя бы, сказал на прощание что-нибудь приятное. Но Борис молчал, зато де Винь поспешил предложить даме сердца свои услуги:
– Если кузина не возражает, я провожу ее.
– Я сама дойду, – отозвалась Агнесса, с трудом скрывая досаду.
А Борис, наблюдая за тем, как де Винь старается ей угодить, злился не меньше, чем она.
«Ги недавно обещал мне не жениться, а теперь, кажись, готов забыть о своем обещании».
Агнесса увидела идущего мимо рыцаря Бруно, и неожиданно для всех, включая саму себя, обратилась к нему с вопросом:
– А правда ли, что мессир Бруно знает несколько языков?
Де Винь замер с открытым ртом, а Борис невольно пожал плечами. Накануне они оба, наблюдая, как рыцарь из Эдессы пожирал взглядом Агнессу, отметили, что ей это не доставляло удовольствие. Теперь же она по собственной воле заговорила с Бруно. Он сам так удивился, что на несколько мгновений онемел.
– Правда или нет? – нетерпеливо переспросила девушка.
– Это правда, достойная девица, – глухо ответил Бруно. – Я говорю на армянском, греческом и двух сарацинских языках.
– Неужели! Вот это да! – притворно восхитилась Агнесса.
Краем глаза она наблюдала за рыцарем Конрадом и видела, что он хмурится. Девушка мстительно подумала:
«Лучше любезничать с грубияном Бруно, чем искать внимания этого чванливого гордеца, для которого девица из благородного семейства – пустое место».
– И часто мессиру Бруно приходилось беседовать с сарацинами? – поинтересовалась она.
– Гораздо реже, чем сражаться, – ответил Бруно, окинув Агнессу пронзительным страстным взглядом.
Читать бесплатно другие книги:
