Слоны Ганнибала Немировский Александр

– Беглый? – спросил Ганнибал, указывая на крест. Он имел в виду карфагенский обычай распинать на крестах непокорных и беглых рабов. Юный нумидиец не понял вопроса.

Когда они приблизились к кресту, оказалось, что распят не человек, а огромный лев с мохнатой гривой, которую Ганнибал принял за накинутый на голову мешок. Отважные нумидийские пастухи убили царя зверей и привязали его к кресту, чтобы отвратить от стад других хищников. Так же поступали под Карфагеном землепашцы, привязывавшие к шестам ворон. Масинисса же не понял Ганнибала, видимо, потому, что у его соплеменников не было рабов или они обращались с ними иначе, чем в Карфагене.

Чем ближе знакомился Ганнибал с жизнью нумидийских кочевников, тем больше понимал, какое трудное поручение дал ему отец. Сделать Масиниссу другом, когда ему так мила дикая воля этих бескрайних степей! Город оглушит его своей суетой, напугает алчностью и бессмысленной жестокостью. Здесь он чувствует себя щедрым хозяином, поставившим яства на стол. А в Карфагене Масинисса будет бедным гостем, допущенным к трапезе из милости. И ничто не заменит ему этого простора, этих парящих над холмами беркутов, этого запаха горьких трав.

На третий день вдали заблестела гладь озера. Его берега густо поросли высоким камышом, напоминавшим молодой лесок. Приближение всадников вызвало переполох гнездившихся в камышах уток, и целая туча птиц повисла над озером.

– А где же Рихад со своими слонами? Где «Маленькая Индия», о которой рассказывал отец? – Ганнибал растерянно оглядывался по сторонам.

– Там, за холмами, – сказал юный нумидиец. – Видишь верхушки столбов?

Ганнибал взглянул туда, куда показывал Масинисса, но не увидел никаких столбов. «Недаром нумидийцев называют степными орлами», – подумал он, удивившись зоркости своего спутника.

«Маленькая Индия»

Это был целый город, выросший в степи, словно по знаку чародея. Загоны, бесконечные ряды мапалий и большое кладбище для тех, кого убили слоны. Из каждых пятерых смельчаков, отправлявшихся на ловлю четвероногих гигантов, возвращалось живыми всего двое. Но желающих испытать свою судьбу не убавлялось. И все это благодаря иберийскому серебру. Гамилькар, готовившийся к большой войне, не жалел ни серебра, ни человеческих жизней.

Рихад, встретивший Ганнибала и Масиниссу, не был похож на царя «Маленькой Индии». В своем неизменном выцветшем на солнце плаще, с чалмой на голове он остался тем же погонщиком слонов, каким его знал Ганнибал в детстве. Познакомившись с индийцем поближе, он понял справедливость слов отца: «Этот человек стоит целой армии!». Вот и ошибся Красавчик, уверявший, что никому не удастся оседлать дикого и бестолкового «ливийца». По словам Рихада, ливийские слоны превосходят индийских свирепостью и силой и не уступают им в сообразительности. Незачем везти слонов из Индии, когда они под боком.

Индиец взялся сам показать гостям свои владения. Первый загон, к которому он подвел Ганнибала и Масиниссу, напоминал те, в которых пастухи запирают на ночь овец. Только вместо жердей и подпорок здесь были врытые в землю гладкие столбы. За ними на ровной, вытоптанной площадке ходили или лежали слоны: самцы и самки, слонята ростом с добрую лошадь.

– Это уже обученные?

– Дикари, – коротко ответил индиец. – Еще несколько дней назад они бродили там, за озером.

В центре другого, квадратного загона торчало какое-то странное сооружение. Два высоких столба, вбитых наискось в землю, образовывали треугольник. Между столбами стоял слон. С вершины треугольника свисала веревка, за которую держался человек. Вот он спустился на спину слона. Животное угрожающе помотало хоботом и, наклонившись, сбросило человека. Тот проворно взобрался вверх по веревке. Но вот он снова на спине у слона. И снова слон делает то же движение. Снова человек поднимается вверх.

С любопытством следил Ганнибал за этим состязанием в терпении и упрямстве. Сдалось животное. Ему, видимо, надоело заниматься таким пустым делом. Слон тихо качал головой, словно хотел сказать: «Это, конечно, глупо, но, если вам это по душе, я уступлю».

– После этого ты отправляешь слона в войско? – спросил Ганнибал.

Индиец улыбнулся:

– Это новобранец. Из него я сделаю воина. Нужно научить его исходной стойке и поворотам, бою в открытом поле с пехотой и конницей, сражению с вражескими слонами, нападению на неприятельский лагерь. Все это предписывает в «Артхашастре» советник великого Чандрагупты – Каутилья.

– Не тот ли это Чандрагупта, с которым воевал Селевк Никатор? – спросил Ганнибал, вспоминая свои занятия с Силеном.

– Да, тот самый, который разбил Селевка, а потом стал его тестем и дал в приданое за дочерью пятьсот боевых слонов.

Тут же рядом, у треугольника, стояла слониха со слоненком. Видимо, она должна была сменить слона.

– А этих вы тоже учите? – спросил Масинисса, показывая на слоненка.

– Да нет! У нас их ловят для забавы, – индиец пренебрежительно махнул рукой. – Только с двадцати лет слон пригоден для дела, а лучшим считается сорокалетний. Впрочем, из малышей тоже получаются отличные бойцы, если не пожалеть времени для их обучения. Вожак моего стада Сур был пойман малышом и подарен сирийскому царю Антиоху. Но сирийцы не умеют приручать слонов, и царь поручил Сура мне. С тех пор мы с Суром друзья. Сейчас ему лет двадцать.

– А сколько же лет тому, что в треугольнике? – спросил Ганнибал.

– Тридцать. Он в расцвете сил. Видишь, какие у него блестящие бока и ровная поясница. Спина по форме похожа на сосуд, в каком на моей родине хранят воду. Этот дикарь будет хорошим воином.

– А бывают слоны, которые не смиряются?

– Да. С ними мы поступаем иначе.

Взяв Ганнибала за руку, индиец повел его к другой стороне загона. В самом его углу он увидел слона, привязанного толстыми канатами к столбам, глубоко врытым в землю. Слон прилагал все усилия, чтобы освободиться. Чем больше напрягался слон, тем глубже врезались канаты в его тело. Пленник жалобно ревел, словно призывая на помощь стадо. Но другие слоны равнодушно лежали на земле, не обращая никакого внимания на этот призыв.

Увлеченный непривычным зрелищем, Ганнибал совсем забыл о Масиниссе. Тем неожиданнее для него был порыв юного нумидийца. Юноша бросился к столбам и ударом меча обрубил один из канатов.

– Ненавижу! – шептал Масинисса, глядя в упор на Ганнибала. – Всех ненавижу, всех! Слоны лучше вас. Они выросли свободными. Они никому не причиняют зла. Они мирно пасутся в наших степях. У вас, карфагенян, много серебра, но мало совести. Вам недостаточно наемников – вы хотите превратить этих кротких животных в убийц.

В тот же день Ганнибал и Масинисса покинули «царство» Рихада. Ганнибал не хотел подвергать риску едва завязавшуюся дружбу с юным нумидийцем. В гневе Масинисса высказал то, что наверняка говорят между собой его соплеменники. «Для них мы всегда останемся чужаками», – думал Ганнибал.

Софониба

Карфаген ошеломил Масиниссу. Да и не только обитателя степи мог поразить великий город. Каждого, кто впервые в него попадал, изумляло великолепие храмов, гордо поднявших к небу свои кровли, множество высоких домов, многолюдность улиц и площадей. Вероятно, на одном лишь торжище у гавани больше людей, чем в целом племени. И эти люди не стояли на одном месте, а словно исполняли какой-то диковинный танец. Их голоса сливались с мычанием, ржанием, блеянием, ревом.

Масинисса долго не мог привыкнуть к сутолоке и кипучему ритму огромного города. Юный нумидиец чувствовал себя здесь как в ловушке. Он наталкивался на прохожих, или прохожие наталкивались на него. Однажды, когда он остановился посреди улицы, чтобы сосчитать, сколько у дома этажей, на него наехали ослы торговца глиняной посудой. Сосуды грохнулись на мостовую и разбились вдребезги! Тут же собралась толпа зевак. Разъяренный торговец схватил оторопевшего Масиниссу и начал трясти его, как смоковницу. Подоспевший Ганнибал спас своего друга, оплатив убытки.

Ганнибал показал Масиниссе свой родной город. Они посетили городскую крепость Бирсу. Впрочем, юного варвара больше поразила не толщина ее стен, не каменная лестница, ведущая к храму Эшмуна, а легенда о царице Дидоне, создавшей эту древнейшую часть города.

– Хитра же она была – эта ваша Дидона! – удивлялся Масинисса. – Купила столько земли, сколько можно покрыть шкурой быка, а потом разрезала шкуру на узкие полоски и захватила весь холм.

Масиниссу нельзя было оторвать от кораблей. Они казались ему огромными крылатыми чудовищами из сказок и песен его племени, которые пришли сюда, чтобы заполнить свое ненасытное чрево громоздившимися на берегу товарами – черным деревом, слоновыми бивнями и туго набитыми кожаными мешками. Еще больше нумидиец удивился, узнав, что в мешках – сушеный тростник.

– Да ведь это сильфий! – воскликнул он, втянув ноздрями воздух. – У нас им лечат овец.

– А в Афинах и в Риме, да и во всем мире, – сказал Ганнибал, – им пользуются от всех болезней.

Масинисса удивленно щелкнул языком:

– Люди пускаются в далекие плавания, подвергают свою жизнь опасностям ради слоновых бивней и сильфия! Они теснятся в городах, когда есть столько степей и лесов.

Прошло не более недели, и Масинисса, как казалось Ганнибалу, немного освоился с суетой города. Он ходил по тротуарам, не натыкаясь на прохожих. Слыша вопли избиваемых рабов, уже не бросался в дом, чтобы за них заступиться, не выпускал на базаре из клеток певчих птиц, не заплатив за них денег.

Ганнибал стал отпускать Масиниссу одного.

Из прогулок по городу Масинисса стал возвращаться поздно. У него было удовлетворенное лицо и сияющий взгляд.

– Тебе нравится наш город? – спрашивал Ганнибал, радуясь хорошему настроению своего подопечного.

– Мне никогда не было так хорошо, как сейчас, – отвечал нумидиец.

Однажды, это было после полудня, Масинисса вернулся без своей войлочной шляпы, в разорванной тунике.

– Что с тобой? – удивленно воскликнул Ганнибал. – Где ты был? Тебя искусали собаки?

Юноша яростно сверкнул глазами.

– Да, собаки, карфагенские псы! О, я им еще покажу! Я им заткну глотки.

– Успокойся, расскажи по порядку, кто и почему тебя оскорбил.

Нумидиец взглянул в глаза Ганнибалу, и тот прочел в них такую грусть, что первым его порывом было обнять юношу, попавшего в какую-то беду.

Масинисса говорил торопливо, сбивчиво, вскакивал и снова бросался на ковер, хватаясь руками то за голову, то за грудь.

– Я шел по улице к гавани, чтобы снова взглянуть на корабли, пришедшие из той страны, где восходит солнце. У храма Танит меня обогнали рабы с крытыми носилками на плечах. Из носилок легко, как опускаются на землю птицы, вышла девушка. Я не знал, кто она, но сердце мое рванулось к ней. Ты слышишь, как оно бьется, мое сердце? Я смотрю на тебя, а в глазах у меня она. Будто меня околдовала богиня Танит. Я стоял, прислонившись к колонне, и мне казалось, что до этого я не жил на свете. Она вышла из храма и исчезла за пологом носилок, словно мне она приснилась. Весь следующий день я провел у храма, и нищие, просившие милостыню, уже показывали на меня пальцами, как на старого знакомого, а голуби Владычицы привыкли ко мне и ходили у моих ног. И я дождался ее. В тот день она меня увидела. Какие у нее светлые и сияющие глаза! Когда она вышла из храма, я подошел к ней. Она отослала рабов, и я проводил ее. Если бы ты знал, как мне хотелось, чтобы дом ее был на другом конце города… нет, в другом городе, в другой стране! Тогда мы шли бы рядом долго-долго, пока на небе не вспыхнут звезды, и снова день, и снова звезды, звезды, звезды. Но путь до ворот ее дома показался мне кратким, как тень в полдень, а время до следующей встречи с Софонибой – вечностью.

– Ее зовут Софониба? – удивился Ганнибал. – Мне кажется, я слышал о девушке с таким именем.

– Я пришел к ней на следующий день. Рабы закрыли передо мной калитку. Но я перемахнул через забор. Могла ли меня удержать каменная стена, когда вместо рук у меня словно выросли крылья!

Масинисса замолчал.

– Продолжай, – торопил его Ганнибал. – Что было дальше?

– Я говорил с отцом Софонибы, просил его, чтобы он отдал дочь мне в жены, а он приказал своим рабам выбросить меня за ворота.

Ганнибал стиснул зубы, словно от боли. Он чувствовал свою вину за это нелепое происшествие. Разве можно было разрешать нумидийцу одному бродить по городу? Хорошее же у него останется воспоминание о Карфагене, где его выбросили за ворота, как последнего нищего!

– Если ты мне друг, – жарко шептал Масинисса, – выполни мою просьбу. Ночью я выведу коня. Ты подождешь у ее дома, а я вынесу Софонибу на руках. Мы ускачем, и никто нас не догонит.

– Но отец Софонибы пожалуется твоему отцу, и Гайя выдаст ее.

Масинисса тряхнул головой. Прядь волос на макушке чуть не задела лицо Ганнибала.

– Мы поселимся в степи. Я построю мапалию, буду собирать мед, охотиться на диких коз и уток. У нас будет вдоволь молока и дичи. Я покрою пол и стены львиными шкурами, чтобы внутрь не задувал холодный ветер.

– Постой, Масинисса. А ты спросил Софонибу, согласна ли она бежать с тобой?

– В нашей стране не спрашивают девушку, хочет ли она быть женой. У нас девушку увозят, а отцу дают выкуп.

– Но Софониба не из твоего племени. В Карфагене другие обычаи. И понравится ли Софонибе твоя мапалия? Захочет ли она ходить в звериной шкуре, пить козье молоко, есть полусырое мясо? Она выросла в доме с прямыми каменными стенами, привыкла спать на ковре, умащаться розовым маслом, есть жаркое из собачек. Привыкнет ли она к одиночеству, к ночному рычанию львов и завыванию шакалов?

Масинисса готов был заплакать. Теперь он понял, что ему не на что надеяться.

Ганнибалу внезапно пришло на ум: «А что если эта Софониба сумеет привязать нумидийца к городу, приручить его, как Рихад приручает слонов?»

– Не отчаивайся! – сказал он. – Ты поступил опрометчиво, но я сам отправлюсь к отцу Софонибы и объясню ему, что ты не хотел его обидеть, что ты не знал наших обычаев. И, если он умный человек, он не откажется от родства с царем массасилов.

– Но я ведь не царь! – воскликнул Масинисса.

– Но ты можешь им стать. У нас есть обычай. Его называют помолвкой.

– Помолвкой? – переспросил Масинисса.

– Да, помолвкой. Жених и невеста в храме обмениваются подарками, а мужем и женой они становятся через несколько лет. Я попытаюсь уговорить отца Софонибы согласиться на помолвку, с тем, чтобы свадьба состоялась тогда, когда ты наденешь корону.

Масинисса оторопел.

– Теперь я понимаю, почему на меня рассердился старик. Я ему говорил о свадьбе, а когда он ответил, что я еще слишком молод и не достоин руки его дочери, вытащил кинжал и предложил сразиться верхом на конях. Тогда-то он и приказал слугам выкинуть меня из своего дома.

– Ты предложил будущему тестю поединок? – спросил Ганнибал, давясь от хохота. – Я думаю, ты его напугал до смерти. Предоставь это дело мне. Тебе лишь надо узнать, как зовут отца Софонибы, где его дом.

– Да вот он, – сказал нумидиец, протянув руку в направлении к Магаре. – Видишь эти башни из белого камня среди цветущих деревьев, правее озера?

Ганнибал едва не вскрикнул. Нумидиец показывал на дворец Ганнона, по словам отца, бывшего причиной величайших бедствий для республики. Ибо в то время, когда Гамилькар воевал против римлян на островах, Ганнон управлял ливийскими владениями Карфагена. Неслыханными насилиями и грабежами он добыл себе богатства и вложил их в строительство дома, превосходящего своей роскошью дворцы восточных владык. Не удивительно, что разоренные ливийцы примкнули к восставшим наемникам.

– Ты был у Ганнона, – угрюмо промолвил Ганнибал. – Кто бы мог подумать, что Танит тебя направит к этому человеку!

– Ты знаком с Ганноном? – воскликнул Масинисса.

Ослепленный любовью, он не заметил тревоги на лице собеседника.

– О, нет, – сказал Ганнибал. – В нашем городе нет ни одного человека, который не слышал бы о Ганноне, хотя не каждый удостоился чести знать его лично. Вместе с моим отцом он воевал против восставших наемников и ливийцев. Много раз Ганнон был суффетом. Он самый влиятельный и богатый человек в нашей республике.

– Ваши отцы сражались вместе! – обрадовался Масинисса, обратив внимание только на эту часть рассказа Ганнибала. – Ганнон послушает тебя. Иди к нему и скажи, что я царский сын и хочу помолвки.

Ганнибал смутился, услышав эти слова, произнесенные с жаром и детской непосредственностью. Он мог бы объяснить сыну степей, что совместная борьба Гамилькара и Ганнона против повстанцев не только не сделала их друзьями, но вырыла между ними пропасть более глубокую, чем та, куда бросали приговоренных к смерти. Каждый из полководцев приписывал победы в этой войне себе, а поражения – другому. Но, если Масинисса поймет, что он, Ганнибал, не в состоянии ему помочь, не совершит ли нумидиец какой-нибудь непоправимый ребяческий поступок?

– Скажи ему, – продолжал Масинисса, – что я не знал ваших обычаев, что я не хотел его обидеть.

– Я боюсь помешать тебе, Масинисса, – глухо молвил Ганнибал. – Ганнон может и меня выкинуть из своего дома. Да и Софониба тебе не пара. Разве нет красивых девушек в твоем племени?

Нумидиец несколько мгновений молча смотрел на Ганнибала. Он не мог понять, что произошло с его новым другом. Только что он сам предлагал пойти к отцу Софонибы, а теперь отказывает ему в помощи. Значит, все, что говорят соплеменники о картхадашцах, не ложь, не клевета. Оставить в беде гостя, обмануть для них проще, чем зевнуть. И Ганнибал не исключение!

Масинисса резко повернулся и выбежал во дворик, где томился и скучал по степному приволью его конь.

«Что я наделал! – в отчаянии думал Ганнибал. – Масинисса упрям и своеволен. Он добьется своего. Он станет зятем Ганнона. Как будет разгневан отец. Хорошо же я выполнил его поручение!»

Во дворце Ганнона

Мраморные колонны были обвиты плющом и диким виноградом. Запах цветущих яблонь и миндаля наполнял воздух. Услышав быстрые шаги, Софониба подняла голову. По дорожке, усыпанной розовыми и белыми лепестками, шел отец. Края его плаща развевались, по нетерпеливому выражению лица было видно, что у отца какая-то новость.

– Ты знаешь, доченька, кто этот дерзкий мальчишка? – молвил Ганнон, отдышавшись. – Ну да, тот самый, которого рабы выкинули за ворота.

Софониба отложила шитье. На плотной зеленоватой материи был вышит леопард в зарослях тростника.

– Это сын Гайи, царька массасилов, – продолжал Ганнон. – Знай я об этом раньше, я выпроводил бы его из дому с меньшим шумом. Разве на лбу у него написано, что он царский сын? И какая наглость – размахивать перед моим носом кинжалом!

Девушка наклонила голову. Румянец покрыл матовую белизну ее лица. Тень длинных ресниц легла на щеки. Увидев смущение дочери, Ганнон расхохотался. Затряслись дряблые складки лица, закинулась вверх и запрыгала остроконечная бородка.

– Представляю тебя царицей массасилов, – проговорил Ганнон, сдерживая смех. – Тебя окружают придворные дамы с украшениями из разрисованных страусовых яиц. А столица-то – двадцать мапалий! А дамы-то, дамы – босиком!

Софониба еще ниже наклонила голову.

– Можешь не беспокоиться, дружок, – ласково сказал Ганнон. – Тебе не придется покидать дом, в котором ты выросла. Покажи твое шитье, девочка. Что это у тебя? Леопард? Ноги у него слишком длинны, и у тростников не такие верхушки.

– Да, отец. Но я никогда не видела живого леопарда и настоящих тростников. Я не знаю, какие у них стебли, какие верхушки. Я не была в степи Масиниссы. Как хорошо он о ней говорит!

– Ты не видела живого леопарда? – перебил Ганнон. – Я сейчас же прикажу, чтобы поймали леопарда и доставили сюда в крепкой клетке.

– Не надо мне леопарда в клетке! – вскрикнула девушка и бросила шитье на пол. – Я буду вышивать лебедей, белых лебедей. Помнишь, когда я заболела, ты привез клетку со львом, чтобы он отпугивал злых духов. Ночью я проснулась от страшного крика. Ты, разгневавшись, приказал бросить в клетку чернокожую Гелу. А чем она провинилась, я до сих пор не знаю… Не надо мне леопарда в клетке! Не надо!

Ганнон заметно смутился. Ему казалось, что дочь давно уже забыла об этой дерзкой рабыне, посмевшей ему перечить. Господин волен сделать с невольницей, что ему угодно. Так поступают все. Но его враги распространили слухи, будто он, Ганнон, содержит целый зверинец и кормит львов рабами из скупости. «Люди всегда преувеличивают, особенно когда они завидуют богатству и славе», – подумал себе в утешение Ганнон.

– Не волнуйся, дружок, – сказал он дочери. – Если ты не хочешь леопарда в клетке, я тебе покажу зверя на воле и настоящие тростники. Мы отправимся в Нумидию. Только во владениях Гайи не будет моей ноги. Мы поедем в Цирту, к Сифаксу, царьку массилов. Гайя – друг Гамилькара. А ты знаешь, как я отношусь к этому человеку.

– Еще бы! Не было дня, чтобы я не слышала от тебя этого имени! Но я даже не знаю, сколько этому Гамилькару лет и прекратится ли когда-нибудь разделяющая вас вражда?

– Гамилькар не молод, – ответил Ганнон не сразу. – Не молод. Но если он умрет раньше меня, моя ненависть перенесется на его сыновей. Ганнибал, Гасдрубал, Магон. Он их вскармливает, как львят, натравливая на Рим. К тому же Гамилькар обучает Ганнибала языку эллинов.

– И что в этом дурного? – удивилась Софониба.

– А то, – произнес Ганнон торжествующе, – что законом республики запрещено под страхом изгнания изучать язык эллинов. Пусть это старый закон, принятый в те годы, когда эллины были нашими врагами, но его никто не отменял, и я буду настаивать, чтобы Гамилькару запретили возвращение в Карфаген.

– Отец, – робко сказала Софониба, – все говорят, что Гамилькар – спаситель отечества и великий воитель. Он разбил вместе с тобою восставших варваров, а теперь покорил иберов.

– «Все»! – Ганнон саркастически улыбнулся. – Эти «все» не видят дальше своей вытянутой руки. Советники любят получать дорогие дары. Гамилькар не скупится на них, благо в Иберии много серебра. А черни нравятся пышные церемонии с вереницей слонов и проводами войска, с даровым угощением и блеском огней. Но поверь мне, за все это придется расплачиваться дорогой ценой. Как быстро люди забывают о своих прошлых ошибках! Римская война нас ничему не научила. А Гамилькар толкает республику к новому, еще более страшному бедствию.

Софониба взяла шитье. Проворно сновала игла с золотой нитью, шелестела материя под тонкими пальцами. Что Софонибе до вражды, разделяющей отца и Гамилькара! Какое ей дело до Ганнибала, обучаемого языку эллинов? Сердце Софонибы заблудилось в сказочной стране, где травы по колено, где голубеют озера, созданные богами, а не руками рабов, где по зеркальной глади плывут не лебеди с подрезанными крыльями, а невиданные птицы, яркие, как заря, где трубят, подняв к небу хоботы, мирные, не обученные человеком слоны. В той далекой стране, нарисованной чувством Масиниссы, светлым чувством первой любви, заблудилось сердце Софонибы.

Смерть Гамилькара

Гамилькар трудно умирал. Иберийский дротик угодил ему в грудь и пробил легкое. И хотя лекарям удалось вытащить железо, он что-то искал под раной, метался и вскакивал с ложа. Возле умирающего день и ночь толпились жрецы – карфагенские, кельтские, нумидийские и этрусские. Холодеющими пальцами Гамилькар ощупывал протянутую ему морскую губку, которая, по поверьям эллинов, смягчала боль, глотал лекарства, горькие, как степная полынь, и сладкие, как финиковый мед, повторял слова заклятий и молитв на двенадцати языках. Шатер полководца содрогался от грохота металлических щитов, гудения труб, завывания флейт: друиды, специально приглашенные из кельтских земель, изгоняли злых духов. Жрецы Эшмуна принесли в жертву своему жестокому богу семь юношей, семь жизней за одну. Этрусские гаруспики гадали по печени и предсказывали выздоровление.

Все было напрасно. Смерть стояла у полога шатра, невидимая и неотвратимая, как ночь. И, когда Гамилькар это понял, он прогнал жрецов. С умирающим остался отозванный с корабля Красавчик. Ему одному Гамилькар мог доверить войско.

– Я знаю, ты человек моря, – сказал полководец, нащупывая холодную руку Гасдрубала. – Но победить можно только на суше. Военные корабли не пройдут по Тибру. Стены не взять на абордаж.

– Ты прав, отец, – проговорил Гасдрубал, отвечая на рукопожатие. – Флот нам не поможет. Войско возглавят твои сыновья.

– Сыновья еще молоды. Ганнибалу семнадцать, а Гасдрубалу и Магону обоим двадцать пять. Им нужна сильная рука. Армию возглавишь ты, и ты останешься им за отца, – шептал Гамилькар. – Пусть они будут в гуще боя, не выделяй их среди воинов, не изнеживай. Когда Ганнибал приведет слонов, пусть они пасутся в горах. Там сочная трава.

Гамилькар начал бредить. Он выкрикивал какие-то имена, о чем-то просил, что-то приказывал. Придя в сознание, он с усилием поднял голову. Сыновья стояли на коленях, бледные, испуганные.

Умирающий искал глазами Ганнибала.

– Его вызвали письмом, – прошептал Красавчик. – Он уже в пути.

– Слоны… – с трудом произнес полководец, – слоны должны растоптать Рим, вы слышите, львята?

Гамилькар уронил голову на войлочную подстилку.

Город облачился в траур. Люди ходили в черных одеждах, с волосами, посыпанными пеплом. Смерть Гамилькара казалась многим гибелью планов возрождения республики. Все были уверены, что созданная с таким трудом и огромными затратами иберийская армия немедленно распадется, наемники разбегутся. Кому они будут подчиняться? Не Гасдрубалу же, не имеющему ни военного опыта, ни славы Гамилькара! Или этому желторотому юнцу Ганнибалу?!

Известие о смерти отца потрясло Ганнибала. Юноша был подавлен горем. Отец говорил, что они расстанутся надолго, а они расстались навсегда. Трудно поверить, что больше нет единственного близкого ему человека, воина, полного сил и веры в великое будущее Карфагена. Кому теперь расскажет Ганнибал о постигшей его неудаче с Масиниссой? С кем поделится тревогами и сомнениями?

Только теперь Ганнибал по-настоящему осознал, кем был его отец для республики. Двойное чувство – гордости и боли охватило Ганнибала. Со слезами на глазах он выслушивал слова сочувствия от незнакомых ему людей. Одни сражались под началом отца в Сицилии, других он спас от взбунтовавшихся ливийцев и наемников. Все эти люди говорили о Гамилькаре так, словно он был их родителем. И Ганнибал чувствовал себя членом огромной семьи, объединенной искренней любовью к умершему отцу.

С тем большей горечью воспринял он весть о том, что произошло в Большом Совете. Ганнон и его друзья явились на заседание в белом, словно смерть великого полководца была для них праздником. Стоя, советники выслушали речь суффета Бомилькара о заслугах полководца. А когда суффет закончил свою речь, слово взял Ганнон.

– Довольно говорить о прошлом! – начал он резко. – Подумаем о предстоящем. Гамилькар оставил нам в наследство иберийскую армию во главе со своим зятем Гасдрубалом. Он завещал нам войну. Одни боги знают, чего она нам будет стоить. Распустить армию – в этом спасение республики. А юношу Ганнибала, которого требует к себе в Иберию Гасдрубал, надо оставить здесь. Пусть он находится вдали от войска, подчиняясь законам и властям республики.

Ганнибал, предупрежденный друзьями, поспешил в гавань Утики. Там можно было быстрее найти корабль. В гавани его ждал Масинисса. Его конь был весь в мыле. Видимо, Масинисса очень торопился. В руках у нумидийца белел свиток папируса, скрепленный царской печатью.

– Отец велел передать это тебе, – сказал юноша, протягивая Ганнибалу свиток. – Он уже знает о смерти Гамилькара и скорбит вместе с тобою.

– А как Софониба? – спросил Ганнибал, засовывая свиток за край плаща.

– Почему ты мне не сказал обо всем сразу? – с укором проговорил нумидиец. – Отец и слышать не хочет об этой помолвке. Он говорит, что не позволит мне породниться с врагом твоего отца.

– Я не мог тебе это тогда объяснить, ты был слишком взволнован. Теперь ты знаешь все. Софониба не виновата, что ее отец – Ганнон, но Гайя прав, когда отказывается выполнить твою просьбу.

– Нет, не прав! Не прав! Не прав! – выкрикнул Масинисса. – Какое мне дело до того, что ваши отцы были врагами?! Твой отец, да будут к нему милостивы подземные боги, ушел в страну, откуда нет возврата. Тени мертвых не должны стоять на пути у живых.

– Но Ганнон не тень, – со вздохом отозвался Ганнибал. – Вчера Ганнон выступал в Большом Совете. Он требовал задержать меня здесь. Он мой враг.

– Ну и пусть, – сказал Масинисса, стараясь не глядеть в глаза Ганнибалу. – Пусть Ганнон твой враг. Я увезу Софонибу с собой. Наш след затеряется в травах, и нас не настигнет ваша вражда. Этому никто не сможет помешать, даже мой отец.

Масинисса подбежал к своему коню и легко вскочил на него. Ганнибал долго смотрел ему вслед. «Вот и пришел конец нашей дружбе, – подумал он. – Случайная встреча с неведомой девушкой у храма Танит разрушила все мои планы. Как же должно быть могущественно это чувство, если оно заставляет расходиться друзей, делает врагами отца и сына! А я? Встречу ли я когда-нибудь свою Софонибу? Или мною будет владеть не Танит, а боги войны, которым посвятил меня отец?»

На корабле Ганнибал сломал печать и развернул свиток. Гайя просил Ганнибала, чтобы он взял Масиниссу с собой в Иберию. Юноша своеволен и вбил себе в голову мысль о помолвке с дочерью Ганнона. «В схватках с врагами, – писал Гайя, – врагами твоего отца и моими врагами, он поймет, в чем истинное назначение и счастье мужа».

Корабль выходил из бухты. Скачущий всадник казался едва заметной точкой. «Гайя плохо знает своего сына, – подумал Ганнибал. – Масинисса не нуждается в наставлениях и не выносит наставников. У него свои представления о счастье мужчины. Он погибнет или добьется своего».

Суровая школа

Красавчик в точности выполнил волю Гамилькара. Ганнибал служил в войске рядовым воином. Наравне со всеми он переносил жару и холод. Повинуясь начальникам, он шел в разведку, раньше всех вступал в битву, последним уходил. Махарбал давно уже считал его первым наездником в армии, а балеарские пращники – лучшим стрелком. Он не отличался одеждой от других воинов, спал на земле, закутавшись в плащ. Он умел говорить не только на языке эллинов, но свободно изъяснялся на нумидийском, лигурийском, кельтском и иберийском языках.

И, может быть, именно это больше всего снискало Ганнибалу уважение воинов разноплеменной армии. Притворясь спящим, он не раз слышал, как спорили о нем наемники. Эллины уверяли, что мать у него родом из Сиракуз, что она научила его языку своих предков. Нумидийцы яростно доказывали, что Ганнибал рожден их соотечественницей, происходящей из того же племени, что и Нар-Гавас. Прославленные пращники-балеарцы считали, что детство Ганнибал провел на их острове, и даже точно указывали селение, где он жил и выучился благородному искусству метания камней.

И все сходились на том, что Ганнибал не карфагенянин. В нем не было скаредности, он не любил брать подарков и делился всем, что имел, с друзьями и просто с теми, кто оказывался рядом. Когда во время разведки был ранен воин-ливиец, Ганнибал разорвал свою одежду и перевязал ему раны, а потом, полуголый, скакал под дождем с непокрытой головой, бронзовогрудый, прекрасный, как юный бог. И на том же коне за его спиной сидел спасенный ливиец. Он был прост и доступен. Он умел повиноваться и подчинять своей воле других.

Махарбала и других старых воинов поражало внешнее сходство Ганнибала с отцом. Тот же упрямый подбородок, то же повелительное выражение глаз. Казалось, ожил сам Гамилькар, который в дни молодости вел воинов с высот Эрикса на римские легионы.

В пору больших дождей войско, утомленное и поредевшее в стычках с иберами, возвращалось в Новый Карфаген. Этот город в южной части Иберии, построенный на узком, далеко выступающем в море мысе, был делом рук Красавчика, его гордостью. Город рос прямо на глазах. Несметные толпы рабов, добываемых в войнах с иберами или привозимых из Карфагена, Утики, Гадира, возводили прекрасные дворцы и храмы, мостили улицы, сооружали массивную стену, перегородившую перешеек и сделавшую новый город неприступной крепостью. Желая затмить Карфаген, славившийся садами и озерами Магары, Гасдрубал приказал выкопать большие яблони, груши, смоковницы и доставить их в город. Подвластные иберийские племена, обычно платившие дань серебром и людьми, в течение года тоже возили сюда кусты и деревья. И, хотя многим казалось это требование диким, оно было выполнено. Иберы знали, к чему ведет неповиновение.

И Новый Карфаген за один лишь год покрылся садами, украсился озерами с белыми лебедями, плавающими по их зеркальной глади. Это было сказочное превращение каменистого полуострова в город и сад.

Ганнибал жил во дворце Красавчика. Ганнон лопнул бы от зависти, если б увидел всю эту роскошь. Крыша была из серебряных пластинок, сложенных наподобие черепицы. Говорили, что на нее ушло сто талантов серебра. Стены и лестницы были из эбенового дерева, привезенного мореходами из страны чернокожих.

Но не менее, чем сказочная роскошь дворца, его посетителей поражала непонятная привязанность Ганнибала к Красавчику. По тонким расчетам Ганнона, они должны были перегрызть друг другу глотки. Зять унаследовал власть Гамилькара над войском, все богатства этой страны, а родному сыну не досталось ничего.

Уже много лет он служит в войске простым воином, и только зимой его пускают во дворец. Но и во дворце он занимает крохотную каморку, достойную какого-нибудь раба, а не сына Гамилькара. Силен уверял, будто «покои Ганнибала» настолько малы, что в них не уместилось даже ложе и занятия приходится вести, сидя на голом полу, а все убранство этой комнаты – оружие на стенах. В это было трудно поверить, и еще труднее – понять.

В отношении Ганнибала к Красавчику не было ни зависти, ни недоброжелательства. Гасдрубал лишь выполнял предсмертную волю отца. А дело отца, как это видно каждому, находилось в сильных и надежных руках. Да будь жив Гамилькар, он вряд ли бы достиг большего! Завоевано все восточное побережье страны до Ибера, кроме города Сагунта; многочисленные племена в глубине полуострова платят дань; в нескольких стадиях от города открыты богатые серебряные рудники. Карфагенские богачи, нажившиеся на торговле серебром и рабами, прославляют Красавчика до небес и поддерживают его в Большом Совете. Неудивительно, что даже римляне, минуя Большой Совет и суффетов, заключили с Гасдрубалом соглашение, признав все его завоевания до Ибера, и лишь потребовали не трогать Сагунт.

Пир Гасдрубала

Никогда еще огромный дворец Гасдрубала не вмещал такой шумной и пестрой толпы. Рядом с карфагенскими советниками в длинных, до пят, одеяниях, с золотыми кольцами на пальцах и в ушах можно было увидеть иберийского наемника в полотняном панцире с фалькатой у пояса или кинжалом на кожаной перевязи. По устланной пышным мидийским ковром мраморной лестнице чинно поднимались дочери и жены иберийских царьков. Металлические зеркала отражали высокие головные уборы со вставленными в них серебряными квадратиками, нашейные бронзовые цепочки с амулетами, вымазаннные киноварью щеки. Тут же были жены и наложницы карфагенских военачальников, с золотыми браслетами на запястьях и лодыжках, с сапфирами и изумрудами в тщательно уложенных волосах. Аромат дорогих аравийских благовоний смешивался со зловонием дельфиньего жира, считавшегося у иберов целебным.

А пестрота в убранстве стола! Рядом с доставленными специально из Карфагена золотыми кубками на точеных ножках (из них, по преданию, пила сама Дидона) стояли глиняные иберийские чаши, украшенные фигурками людей и животных или просто оранжевыми, желтыми и белыми линиями. К жаркому из собачек, без которого в Карфагене не обходился ни один пир, подавали грубые ячменные лепешки – пищу иберийских пастухов.

Это было смешение карфагенского и варварского миров, плод политической мудрости Гасдрубала. Ганнибалу, читавшему в детстве записки Птолемея Лага, вспомнился пир, устроенный в Вавилоне македонским царем. Александр, видимо, хорошо понимал, что завоеватели только тогда смогут удержать власть над населением огромной державы, если не будут презирать его обычаи и нравы. Великий македонец решил в один день устроить свадьбу десяти тысяч своих воинов с персидскими женщинами, да и сам тоже женился на Роксане.

Читал Красавчик воспоминания Птолемея или нет, но он поступал так же, как Александр. Сегодня он женится на Региле, дочери иберийского царька Арцагеза. Невесте, сидевшей рядом с женихом, было не более восемнадцати. Ганнибал скользнул взглядом по лицу, бледному как мел, по белому одеянию, скрепленному на груди двумя массивными серебряными фибулами.

Невольно вспомнился Масинисса и его любовь к Софонибе. С каким чувством говорил нумидиец о девушке, с которой был знаком лишь несколько часов! А Красавчик готовился к этому браку более года. Много раз он делился с Ганнибалом своими планами, раскрывал ему все выгоды этого брака. Но ни разу он не обмолвился, какие у невесты глаза, нос, какой у нее голос и какие она носит одежды.

Теперь Ганнибал мог видеть, что у невесты голубые глаза, но они покраснели, и по киновари, покрывающей щеки, слезы проложили белые извилистые дорожки. Какие она может испытывать чувства к Красавчику, когда не только Ганнибалу, но и почти всем сидящим за этим столом известно, что Арцагез заплатил своей дочерью дань Гасдрубалу и отказал знатному юноше Вламуну, любившему Регилу с детских лет.

Пир был в полном разгаре. Рекой лились карфагенские, сицилийские и массалийские вина. Захмелевшие военачальники пунийцев, забавно коверкая варварские слова, клялись в любви к сотрапезникам – бывшим врагам и лезли к ним через стол целоваться.

Но вот загудели иберийские глиняные трубы, застучали костяные хлопушки. На середину зала выбежали три иберийских воина. Их лица закрыты масками. В руках – сверкающие кинжалы.

– Пляска с оружием! Пляска с оружием! – радостно закричали гости.

Многие вскочили с мест и яростно хлопали ладонями в такт бешеной пляске. Отдавая должное обычаям своей новой иберийской родни, встал с места и Гасдрубал. Хлопать ему мешала чаша, которую нельзя было поставить на стол, не пролив вина.

Внезапно один из плясунов кинулся к Гасдрубалу и вонзил в его грудь кинжал по самую рукоять.

Крики ужаса заглушили хлопки и звучание варварской музыки. Красавчик лежал на полу в луже вина и крови. Убийца стоял рядом, скрестив руки на груди. Маска спала. На мужественном загорелом лице не было ни страха, ни смятения. Глаза сияли радостным блеском. Невеста, протянув руки, как слепая, шла к убийце. Все расступились.

– Вламун, – говорила Регила одними губами. – Зачем?

Никто не пошелохнулся. Никто не кинулся к убийце, чтобы связать ему руки, схватить его, обрушить на него град ударов, стереть наглую улыбку с его безусого лица.

Ганнибал чувствовал, что все взоры устремлены на него. Удар кинжала поставил кровавую точку на владычестве Гасдрубала, да будут к нему милостивы подземные боги!

Несколько человек бросились к Ганнибалу и подняли его на плечи. Толпа потекла по коридорам дворца и, захлестывая ступени, вылилась на площадь, черневшую тысячами голов.

– Ганнибал! – раздался громовой крик.

В эти мгновения юноша ощутил в себе силу, которой не обладали ни отец, ни Красавчик, – власть над войском, Иберией и – страшно подумать! – над судьбами державы. Нет! Он не на плечах воинов! Невидимые крылья несут его над землей туда, куда все эти годы влекла потаенная мысль. Теперь достаточно одного слова – и эти тысячи голов и глаз обратятся к Италии. Засверкают мечи, под трубный рев и топот слонов двинется войско, сметая все на своем пути.

Осада Сагунта

Сагунт наслаждался мирной, безмятежной жизнью. В окружавших этот полугреческий, полуиберийский город садах зрели розовые яблоки и пурпурные гранаты. Владельцы садов готовили корзины к сбору очередного урожая.

В предместье от зари до заката бесшумно вращались гончарные круги. Под руками трудолюбивых ремесленников из бесформенной глины рождались кувшины и чаши – знаменитая, не тонущая в воде сагунтийская посуда. Обожженная в подземных гончарных печах, она приобретала темно-оранжевый оттенок, ценимый повсюду, где в кувшинах знают толк.

Рыбаки несли в тростниковых корзинах дары моря – рыб с выпученными глазами и огромных омаров, шевелящих усами и клешнями. Сагунтийские омары! За ними посылали корабли гурманы Массалии и Рима.

Богатые сагунтийские купцы в тавернах на главной площади города подсчитывали выручку. Мальчишки играли в бабки.

Медленно опускалось солнце. Провожая его взглядом, сагунтийцы молили богов о сохранении мира. Они знали, что за два года полчища Ганнибала покорили пол-Иберии. Десятки племен подчинились этому карфагенянину. Но свобода их города обеспечена договором Рима с Гасдрубалом.

В час пения петухов карфагеняне незаметно подкрались к городу. Лишь немногим жителям окрестных селений удалось укрыться за городской стеной. С нее можно было видеть, как рассыпавшиеся по равнине карфагенские наемники тащат утварь, угоняют скот, сбивают копьями еще не созревшие плоды. Слышался женский плач, отчаянные вопли людей, уводимых в рабство.

– Видишь, – сказал Ганнибал сопровождавшему его Силену, – эти люди сбились в кучу, как овцы. Воспользовавшись суматохой, я ворвусь в город.

– Как бы тебе не оказаться в положении волка перед запертой овчарней! – отозвался эллин.

Слова эти оказались пророческими, и Ганнибал, анализируя впоследствии причины своей неудачи, их часто вспоминал. Молодой стратег начал атаку без должной подготовки. Он был уверен, что для победы достаточно перевеса сил. В городе не более десяти тысяч человек, боеспособных – лишь тысячи две, а у него тридцатитысячная армия, закаленная в боях.

Сагунтийцы, возглавляемые седобородыми старцами, проявили чудо организованности. Жители оставили свои мирные дела. Кузнецы, ковавшие ранее серпы и косы, готовили катапульты и баллисты. Каменщики укрепляли городскую стену, заменяя выщербленные и расшатавшиеся камни новыми. Нашлась работа и детям. Забыв об играх, они подавали сражающимся стрелы и дротики, подносили хворост к кострам, на которых стояли котлы с водою, подтаскивали к метательным орудиям свинцовые шары и камни.

Штурм был отбит с большими потерями для Ганнибала. Началась планомерная осада. Сколько она отнимет времени? Не воспользуются ли этой задержкой иберы, чтобы вернуть себе свободу? Не лучше ли усилить гарнизоны в крепостях, построенных в глубине Иберии? А как отнесутся к нападению на Сагунт в Карфагене?

Ганнибал был мрачен. Ненависть клокотала в груди при виде этого города, словно стены Сагунта стояли на его пути в Рим. С южной стороны угол городской стены был обращен к обширной равнине. Именно здесь Ганнибал приказал строить гелеполу – многоэтажную осадную башню. Ее стена, обращенная к противнику, имела на каждом этаже бойницы. Через них можно с помощью небольших катапульт метать камни и стрелы. Чтобы подкатить гелеполу к стенам Сагунта, нужно было срыть неровности и бугорки, засыпать ямы, плотно утрамбовать землю. Эти работы, по расчетам Ганнибала, должны были отнять не более двух недель. Но осажденные не дремали. По ночам отважные сагунтийские юноши совершали нападения на карфагенские посты, днем катапульты забрасывали карфагенян камнями и стрелами, не позволяя подвести насыпь к стене.

Чувствуя себя в безопасности, так как карфагеняне еще не установили свои катапульты, сагунтийцы выкрикивали сверху ругательства. Насадив на стрелы записки, они посылали их осаждающим. Ганнибал прочел одну из них:

«Карфагенские ослы, вы выбрали себе добычу не по пасти и подавитесь ею».

Особенно неистовствовал сагунтиец в синем плаще. Приложив ко рту согнутый в трубку металлический лист, усиливавший голос, он осыпал Ганнибала самой отборной бранью.

В конце концов Ганнибалу это надоело.

– Позовите Тирна, – приказал он.

Тирн, командир балеарских наемников, не замедлил явиться. Плечи его и грудь покрывала овчина, у пояса на широком кожаном ремне висел холщовый мешочек с камнями. От Тирна исходил резкий, неприятный запах. На Островах Дождей, как называли иберы Балеарские острова, не росли благовонные деревья, а у нищих островитян не было ни золота, ни серебра для покупки даже касторового масла, которым натирались бедняки. Балеарцы смазывали свое тело соком какого-то тростника, смешанным со свиным салом.

– Видишь того ругателя в синем? – обратился полководец к Тирну. – Убери его!

Тирн неторопливо снял с плеч овчину и бросил ее на землю у ног. На шее у балеарца было три черных шнура различной длины. Перебирая их пальцами, Тирн взглядом измерял расстояние до стены. Видимо, его устраивал средний шнур, так как он вытянул его. Вынув из мешочка камень величиною с плод фигового дерева, Тирн вложил его в петлю шнура и занес назад руку.

Камень просвистел в воздухе и угодил прямо в синий плащ. Ругателя словно сдуло со стены. Вопль восторга, вырвавшийся из сотен глоток карфагенских наемников, и крики ужаса осажденных слились в сплошной рев. Когда он утих, Ганнибал обратился к Тирну, успевшему поднять и накинуть на плечи овчину:

– Давно я хотел узнать, какие боги научили тебя этому искусству?

– Бог Голод, – отозвался балеарец. – Когда я был еще мальчиком, отец клал на землю лепешку и не давал ее, пока я не попадал в нее из пращи.

– А жив ли твой старик?

– Да, – отвечал Тирн. – Мой отец еще охотится на горных коз.

– Тогда передай ему вот это… – Ганнибал протянул балеарцу слиток серебра. – Скажи, что серебро посылает ему бог войны за то, что он воспитал меткого стрелка.

Ганнибал долго не мог забыть слов балеарца. «Бог Голод» – лучше не скажешь, – думал он. – Это он согнал в мое войско всех этих варваров – кельтов, балеарцев, сардов, лигуров. Какое им дело до Карфагена? Наемники будут мне верны до тех пор, пока они будут сыты, пока в мешочках будет позвякивать серебро. Серебра ждут их стареющие отцы, юные невесты, молодые жены. Звон серебра громче боевых труб зовет их на приступ вражеских стен, он заставляет переносить боль и усталость».

Посольство Валерия Флакка

Римляне с тревогой наблюдали за событиями в Иберии. Однако они не могли и думать о вмешательстве в иберийские дела. Их морские силы были заняты войной с пиратами на Адриатическом море. Даже тогда, когда Ганнибал открыто напал на дружественный римлянам Сагунт, римляне медлили. Наконец, они решились отправить посольство под стены Сагунта.

Посольство возглавлял сенатор Валерий Флакк. Ему было поручено напомнить Ганнибалу о договоре, который заключил с Римом его предшественник, и пригрозить войной, если он не оставит в покое Сагунт.

Две недели понадобилось Валерию Флакку для того, чтобы добраться от римской гавани Остии к иберийскому порту Тарракону. Еще неделя ушла на путь от Тарракона до Сагунта. Сагунт находился не на самом берегу, а в трех стадиях от моря. Поэтому осажденным не было известно о прибытии посланцев Рима. Без согласия карфагенян римляне не могли попасть в город и укрепить сагунтийцев в их намерении сражаться до конца.

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Публичные выступления – процесс творческий, но автор книги с легкостью развеивает известный миф о «п...
В этой книге – не просто мудрость, а мудрость благодатная, мудрость духовная, проникнутая любовью к ...
В этот сборник вошло несколько разноплановых произведений – фантастический рассказ, воспоминания, ор...
Стихи Дмитрия Казарина располагают к размышлению, настраивают на внутреннее созерцание. В них – и на...
Превосходный сборник шуток, острот, афоризмов, остроумных высказываний выдающихся деятелей прошлого:...
Читателю предстоит познакомиться с прекрасным, увлекательным историческим романом, принадлежащего пе...