Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай

Пролог.

Запись в тетради студента Геттингенского университета Теодора Гашке

«Меня почему-то больше всего привлекает первая половина пятнадцатого столетия. Ещё бы! Наступление с севера Тевтонского ордена остановлено при Грюнвальде, а вместо этого начала расти угроза с юга, где вот-вот должно было начаться турецкое нашествие и византийский император, опасаясь за Константинополь, искал поддержки у европейских монархов.

А те были заняты своими делами: цесарь стремился лишить власти курфюрстов[1], в то время как король польский мечтал одолеть шляхетское своеволие и одновременно делал всё, чтобы любой ценой присоединить Литву, где княжил могучий Витовт, вынужденный постоянно оглядываться на Дикое Поле, откуда то и дело налетали татары.

Что же касалось религиозных дел, то и там всё никак не складывалось… Чехию раздирали войны еретиков-гуситов, Польша и оба Ордена стремились не только крестить язычников, но и продвинуть католицизм как можно дальше на восток, где православные русские схизматики отчаянно сопротивлялись власти папы римского, да к тому же на этом фоне ещё и магометанская угроза…»

Глава первая. Загадочный рубин

Мастер Антонио Цзаппи, огранщик драгоценных камней, был в полном восторге. Сегодня у него работа спорилась как никогда. Он трудился с утра и не чувствовал усталости, наоборот, чем ближе было к завершению, тем больший подъём охватывал мастера. Огромный индийский рубин, купленный за гроши у портового проходимца, изначально был почти овальной формы, потому Антонио рискнул: нанес на него аж двадцать четыре грани и сейчас окончательно полировал их.

День кончался. Солнце на западе вот-вот должно было коснуться поверхности моря, и последние его лучи, проникая через распахнутое настежь окно, заставляли изумительный камень играть ярко-красными вспышками. Антонио наконец закончил работу, отложил инструмент и, полюбовавшись камнем, мечтательно посмотрел в окно. Там, в море, далеко на горизонте, таяли паруса и Цзаппи вдруг показалось, что теперь всё будет по другому…

Когда довольный Антонио заворачивал готовый рубин в кусочек бархата, солнце почти село и дневная жара понемногу стала спадать. Мастер прошёл в кухню и, наконец, вспомнив, что с утра ничего не ел, с удовольствием поужинал. Покончив с привычной тарелкой спагетти и завершив трапезу бутылкой кьянти, Антонио, как всегда, прилёг отдохнуть, но тут с ним стало происходить нечто необычное.

Во-первых, куда-то подевался вроде бы уже сморивший его сон, а во-вторых, недавнее радостное возбуждение непонятно почему сменилось тревогой. Напрасно Антонио крутился на постели. Спать так и так не хотелось, а вот неясное беспокойство натолкнуло на размышления. Антонио не один год работал с драгоценными камнями и хорошо знал, как они могут повлиять на человека. Похоже, сегодняшний рубин, если ещё принять во внимание обстоятельства его приобретения, должен был подействовать наверняка…

В конце концов, Антонио оставил напрасные надежды на отдых и, прекратив зря крутиться на кровати, поднялся. Словно подчиняясь неясному зову, он прошёл в мастерскую, вздул свечку и долго приглядывался к свечению огранённого им камня, стараясь проникнуть в его тайну. Потом, поняв, что ему самому этой загадки не отгадать, Антонио снова завернул рубин в бархатку и одевшись решительно вышел из дома.

Как и всегда с приходом сумеречной прохлады, на улицах возникло оживление, которое обычно продолжалось почти до полуночи. Вокруг было много прохожих, звучал смех, разговоры, а в одном месте Антонио даже услыхал приятное пение в сопровождении лютни, доносившееся из глубины двора. Однако торопившийся мастер ни на что не обращал внимания и, пройдя улицу почти из конца в конец, постучал в дверь неприметного строения.

Мэтр Терезини был известный маг, чародей и звездочёт и поэтому, когда встревоженный Антонио возник на пороге его жилища, больше похожего на убежище колдуна, хозяин, который возился у своего стола, только вопросительно глянул на позднего гостя.

– Высокочтимый мэтр, – Антонио вежливо поклонился. – Я по делу.

– Я вижу, – кивнул маг и спросил: – Ну что там у тебя?

– Вот, – и Антонио, развернув бархатку, выложил на стол огранённый рубин.

– Так… – Маг взял камень, поднёс его к пламени свечки и, крутя во все стороны, начал бормотать что-то непонятное.

Антонио Цзаппи заходил сюда достаточно часто и уже давно привык к чудачествам мэтра, который, похоже, просто говорил сам с собой. А потому мастер позволил себе отвлечься и в очередной раз принялся рассматривать всё вокруг. Однако в комнате ничего нового никогда не появлялось. Как и раньше, на полках стояли реторты, чем-то наполненные склянки, бутыли с загадочными жидкостями, наверху шкафа покрывалось пылью высохшее чучело небольшого крокодила, а позади самого чародея с потолка свешивалась полусфера, изображавшая звёздное небо, с помощью которой мэтр вразумлял начинающих мореходов.

Неожиданно маг повернулся, снял с полки бутыль, плеснул в стеклянную чашу немного зеленоватой жидкости и положил в неё камень. К превеликому удивлению Антонио, рубин сначала постепенно потерял свой цвет, потом понемногу приобрёл дивный оттенок, после чего вокруг него возникло необычное свечение, какое никогда раньше огранщику, постоянно имевшему дело с камнями, видеть не приходилось.

Маг долго молчал, потом достал рубин из посудины, вытер его чистой тряпочкой, положил на стол и только после этого обратился к мастеру.

– Хочу тебя обрадовать, Антонио… – мэтр произносил слова медленно, со значением, делая длинные паузы. – На этот раз ты приобрёл нечто чрезвычайное… Только предупреждаю, сделав именно такую огранку, ты, вероятно сам того не зная, освободил скрытую силу камня… Теперь он сначала будет помогать своему владельцу, однако потом, по прошествии некоторого времени, представит для него большую опасность…

Мэтр замолчал. Антонио же от неожиданности сначала даже не мог раскрыть рот, а потом, внезапно вспомнив, как хорошо ему сегодня работалось, дрожащим голосом спросил:

– Так что, его теперь нельзя даже продать?

– Почему нет? – Маг пожал плечами. – Конечно можно. Если камень у владельца будет недолго, никакой опасности нет.

– Простите меня, высокочтимый… – перебил мэтра Антонио. – Но опасность всё равно остаётся?

– А это уже зависит от владельца, – жёстко ответил маг и пояснил: – Если этот человек при власти, причём – большой власти, никакой порчи не будет. Но есть одно условие. Тот, кто купит камень, уже должен иметь достаточно большую власть. И чем сильнее власть владельца, тем дольше камень будет ему безопасен и полезен, но если пройдёт отведённое время, то…

Маг, не договорив, важно поднял палец и многозначительно посмотрел на ошарашенного Антонио, который, едва сумев осмыслить услышанное, закрутился на месте.

– Я всё понял, уважаемый, и, значит, если у меня на власть нет и намёка, я должен избавиться от камня как можно скорее. Так?

– Возможно, какое-то время есть… – Маг задумчиво наклонил голову и добавил: – Однако благоразумнее поспешить. И, пожалуй, могу ещё добавить… По моему мнению, лучше чтоб этого камня вообще не было в нашем городе. Пусть себе путешествует среди сильных, оставив простолюдинов в покое… А потому дам тебе совет, Антонио…

– Я весь внимание, высокочтимый…

Антонио и сам не заметил, как поклонился магу, а тот, восприняв это как должное, закончил:

– У меня как раз сегодня был капитан Бенито Гарибольди. Днями он отплывает. На твоём месте я бы уже завтра утром предложил бы ему камень, и пусть сам капитан продаст рубин где-нибудь в Константинополе…

– Спасибо, уважаемый, я так и сделаю…

Антонио вздохнул с облегчением, в знак благодарности положил на стол мэтра золотую монету и старательно завернул сверкающий рубин в бархатку…

* * *

Патрон Бенито Гарибольди – хозяин и капитан большого грузового нефа[2] «Сан Себастиан», стоя на верху кормовой надстройки, с удовольствием осматривал паруса. Вообще-то и комит – старший офицер, и пилот – штурман, тоже были рядом, однако паруса – это главное дело патрона, и потому Бенито пока что не позволял себе спуститься в каюту, хотя ему очень хотелось этого.

Наконец патрон не выдержал. Он напоследок окинул взглядом большой парус, потом передний – тунигету, а за ним задний – менцану. Поскольку ветер понемногу слабел, капитан отдал распоряжение поднять ещё и верхний парус – топсель, посмотрел, хорошо ли натянут парусиновый тент, прикрывавший полупалубу, чтобы создать тень для особо важных пассажиров, и только после этого спустился вниз.

В последнее время у Гарибольди было чудесное настроение. Всё время дул только попутный ветер, благодаря которому пузатый неф, поставив все паруса, неожиданно ходко шёл открытым морем. Выходило, что на этот раз «Сан Себастиан» пройдёт путь к архипелагу почти на треть скорее, чем обычно, а это означало только прибыль!

В своей каюте Бенито уселся за узенький стол, поставил перед собой шкатулку палисандрового дерева и достал из неё завёрнутый в бархатку огранённый рубин. Эту драгоценность капитан купил почти перед самым отплытием, когда к нему на корабль заявился мастер-огранщик и предложил из-за сложившихся у него обстоятельств приобрести камень.

Тогда, едва увидев чудесный рубин, Бенито сразу решил, что купит его по любой цене, и тем не менее начал торговаться. Мастер, запросивший по первости огромные деньги, мало-помалу стал уступать, и в конце концов они пришли к соглашению. И что странно, оба были довольны сделкой, поскольку Антонио (а это был именно он) получил гораздо больше, чем ожидал, а Бенито заплатил намного меньше того, что было заявлено сначала.

Что ж до дальнейшего, то, откровенно говоря, Гарибольди ещё колебался. Ему очень хотелось оставить драгоценный камень себе, поскольку, как известно, такая вещь никогда не потеряет в цене. В то же время Бенито отлично понимал, что в Леванте или даже в самом Константинополе найдётся немало богачей, которые выложат ему за рубин деньжат намного больше, чем заплатил он сам.

Внезапно дверь каюты распахнулась и, не входя, матрос выкрикнул с порога:

– Наблюдатель из «вороньего гнезда» видит чёрные паруса!

Рука Бенито, державшая рубин, на какой-то момент замерла. Но, сообразив, что матрос, ещё торчавший в дверях, всё видит, капитан торопливо сунул рубин в шкатулку и, забыв повернуть ключ, помчался наверх.

Да, Пьетро Мариано, по судовой роли галиот[3] (именно он примчался с сообщением), видел драгоценность. Нельзя сказать, что она очень уж поразила матроса, просто рубин напомнил ему об его собственном безденежьи. К тому же Пьетро слишком долго «был на мели» и за этот рейс надеялся кое-что заработать…

Всё это, пока матрос бежал вслед за капитаном, промелькнуло в его мозгу, но как только Пьетро очутился наверху, подобные мысли сразу вылетели у него из головы. Реальная опасность была так близко, что ни о каких деньгах речь уже не шла. Чёрные паруса неотвратимо приближались, и Мариано, которому уже доводилось встречаться с пиратами, в момент понял, что на этот раз дела плохи.

Раньше нападавшие просто брали с капитана выкуп, но сейчас их тихоходный неф стремительно догоняла сарацинская саэта[4].

А что это значит – Пьетро знал слишком хорошо: ему (если посчастливится уцелеть при абордаже) светило до конца жизни быть прикованным к «банке» турецкой галеры…

Впрочем, на нефе это понимали все. Пассажиры во главе с капитаном торопливо одевали доспехи. Те, у кого был аркебуз[5] или лук, вставали к бойницам, проделанным в фальшборте[6], а остальные матросы вооружались кто тесаком, а кто и просто веслом или вымбовкой[7].

А тем временем хищная саэта приблизилась на расстояние выстрела, и над её бортом враз вспыхнуло несколько дымов, сопровождавшихся грохотом. Получалось, что у пиратов есть бомбарды[8], и уже одно это лишало неф каких-либо шансов на победу. Однако, несмотря на явный перевес пиратов, жестокая борьба началась и с обеих сторон в противников полетели стрелы и арбалетные пули.

Держа в руках весло, Пьетро ожидал начала абордажа и вдруг ощутил нечто странное. Будто кто-то подталкивал бедняка-галиота воспользоваться случаем и завладеть сверкающим камнем… Подчиняясь неожиданно возникшей непреодолимой тяге, Пьетро сбежал в капитанскую каюту, открыл незапертую шкатулку и, удивляясь самому себе, ухватил завёрнутую в бархатный лоскут драгоценность.

И мгновенно мысли матроса приобрели совсем иное направление. Прячась от товарищей, он спустился в твиндек[9] и там, засунув похищенный рубин под большой палец правой ноги, соорудил сверху фальшивую повязку. Да, только так можно было надеяться сохранить камень, потому что ни один пират не станет разматывать грязную тряпку на ноге какого-то нищего матроса.

Теперь, когда появилась хоть какая-то надежда, Пьетро почувствовал себя совсем иначе и, подхватив весло, поспешно выбрался назад на палубу. То, что он здесь увидел, испугало его. Огнестрельный бой с саэты сделал своё дело. На помосте рядом с бойницами лежали убитые или корчились раненые. Матросы, прячась от пуль, сгрудились на полупалубе, а капитан неподвижно висел на поручнях трапа и по его панцирю миланской работы текла кровь…

Сама же саэта, на время прекратив обстрел, медленно наваливалась бортом на неуклюжий неф, и там, возле абордажных мостков, уже толклась орава размахивающих оружием и дико орущих сарацин. От такой картины Пьетро стало тоскливо. Он поднял голову, увидел на приличном расстоянии остров, мимо которого как раз проходил неф, и шальная мысль промелькнула в мозгу попавшего в переплёт матроса.

Отлично понимая, что никакого выбора просто нет, Пьетро попятился, бросил весло, и в тот момент, когда борта кораблей с треском столкнулись, а сарацины с жутким воем полезли на неф, Мариано, откинув колебания, прыгнул за борт. Когда он, отфыркиваясь и хватая ртом воздух, поднял над водой голову, то увидел, как окутанные пороховым дымом неф и саэта, так и не спустив парусов, быстро удаляются, предоставив бедолагу самому себе.

Много позже, когда на горизонте уже не было заметно ни одного паруса, вконец обессилевший Пьетро выбрался на песчаный пляж и долго лежал, ещё не веря в собственное спасение. Потом, превозмогая себя, он поднялся, пошёл берегом и, внезапно ощутив, что что-то не так, посмотрел на ногу. Камня под пальцем не было. Осталась длинная мокрая тряпка, которая волочилась по песку и держалась на ноге только потому, что была привязана к ступне…

* * *

Маленький Спиро старательно всматривался в мокрую полоску камней, только что с шорохом выброшенную на берег очередной волной. У мальчика была цель. Однажды, гуляя, он забрёл в руины какого-то давнего строения и там, на чудом уцелевшем полу нашёл изображение дельфина, выложенное из маленьких цветных камешков. Спиро каждый день видел в море много живых дельфинов и твёрдо решил, что сделает похожий рисунок сам. Надо было только собрать побольше ярких цветных камешков и можно приступать к работе.

Сегодня отчего-то ничего интересного не попадалось, но вдруг вроде как красный лучик, вырвавшись из общей россыпи, заставил мальчишку остановиться. Спиро мгновенно нагнулся, и в его руках оказался удивительный камень. Большой, прозрачный, и не как все округло выглаженный волнами, а наоборот – чуть плосковатый с поверхностью, будто сложенной из одинаковых маленьких пластинок.

Зажав камень в кулачок, мальчик радостно помчался домой и едва успел спрятать свою находку, как мать усадила его за стол и поставила перед ним целую сковороду жареной рыбы. Однако едва Спиро взялся уписывать за обе щеки, как двери открылись и в дом вошёл отец, который ещё до зари ушёл по каким-то своим делам.

– Ну что там? – женщина, не прекращая возню у стола, обеспокоенно посмотрела на мужа.

Говоря так, она имела в виду другую сторону острова, где были не только разбросанные по берегу рыбачьи хижины, а и целое поселение с добрым десятком домов. Отец Спиро, старый рыбак Христо Костанди, молча скинул дорожную накидку, как-то суетливо присел к столу и было придвинул сковородку с рыбой к себе, но, видимо, новости оказались такими важными, что он, так и не начав есть, заговорил:

– Это ж когда бывает такое… – Спиро удивлённо покачал головой. – Сам Хасан-бей, важнейший человек в вилайете[10], прибыл на наш остров…

– И что ж теперь будет? – встревожилась женщина.

– Что, что… – Христо обвёл взглядом своё убогое жилище. – Кто даст хороший бакшиш, тот и станет тут властвовать. Вот что будет…

Отец умолк, некоторое время сосредоточенно ел, а потом, видимо отгоняя таким способом собственные заботы, обратился к Спиро:

– Ну, сынок, как успехи? Скоро выложишь своего дельфина? Наверное, уже набрал много камешков?

– Ой, папа, что я нашёл сегодня!.. – Спиро сорвался с места, кинулся в свой уголок, где у него были сложены цветные камешки, ухватил тот самый ярко-красный и положил его перед родителями на стол. – Вот, смотрите какой…

Родители переглянулись, и Христо осторожно взял камень в руки и, щупая грани пальцем, спросил:

– Где ты его нашёл, сынок?

– А там, где и все! Море выкинуло… – беззаботно рассмеялся Спиро.

– Ах ты ж мой маленький! – Отец приласкал сына и заметил: – Камешек, правда, красивый, только красных дельфинов не бывает… А ты что хочешь с ним делать?

– А он его подарит мне, – женщина взяла у мужа камень и ласково посмотрела на Спиро. – Ты ж любишь свою маму, сынок, не так ли?

Широко раскрытыми глазами сын посмотрел на неё. Спиро никак не мог подумать, что простой камешек, пусть даже такой яркий, может заинтересовать самого дорогого ему человека, и он сразу согласился:

– Конечно, мама!

– Ах ты мой дорогой, – мать нежно прижала ребёнка к себе и красноречиво посмотрела на мужа: – Христо, мне кажется, эта счастливая находка поможет нам всем…

Рыбачье селение жалось к берегу рядом с пристанью, где сейчас стояла со спущенными парусами большая турецкая фелюга[11]. К тому же чуть дальше, на холме, сейчас, словно попирая убогие домишки селения, красовался роскошный шатёр самого Гасан-бея, возле которого так и сновали слуги, а вокруг стояла вооружённая до зубов охрана.

Именно сюда не пришёл, а прибежал Христо Костанди, держа в запотевшей ладони найденную сыном драгоценность. Однако чем ближе Христо приближался к шатру, тем больше его охватывал страх. И правда, с какого такого перепугу уважаемый Гасан-бей будет разговаривать с простым рыбаком? Но и показывать камень другим, не попав на глаза Гасан-бею, было бы просто глупостью.

Так, подходя всё ближе к шатру, Христо понемногу терял уверенность, и, когда его остановил на удивление богато одетый охранник, Христо решил, что все его надежды напрасны. Однако тот оказался в хорошем настроении и весело спросил:

– Ну а ты куда прёшься?

– К ясновельможному Гасан-бею, – Христо судорожно проглотил слюну и добавил: – Высокочтимый…

– Несёшь бакшиш? – Охранник заржал и вдруг ухватил Христо за ворот: – Ну пошли, «высокочтимый»… Я, Али, сам отведу тебя. Пусть высокочтимый Гасан-бей увидит, что за важный господин к нему пожаловал, а потом…

Под насмешливое улюлюканье дворни Али приволок наглеца к самому шатру, и втолкнув Христо в середину, объявил:

– Высокочтимый бей! Этот оборванец первым принёс бакшиш!

Турок в золототканом халате лежал на ковре и курил кальян. Увидев Христо, он криво усмехнулся, но, предвидя потеху, вынул мундштук изо рта, мастерски пустил вверх кольцо дыма и благосклонно кивнул.

– Ну давай, посмотрим…

– Ясновельможный бей, я здешний рыбак Костанди и прошу прощения за свою дерзость, но море иногда делает нам подарки. – Христо сделал шаг вперёд и с низким поклоном протянул к турку руку, где на ладони своими гранями ярко сверкал рубин. – Вот и сегодня, когда высокочтимый гость прибыл к нам, оно выкинуло на берег этот камень, и потому я считаю, владеть им может только сам ясновельможный Гасан-бей…

Турок поспешно ухватил рубин, зажал в кулак, потом распрямил пальцы, снова полюбовался на необычный блеск граней и заметно взволнованным голосом объявил:

– Али, отныне этот человек, – Гасан-бей показал на Христо мундштуком кальяна, – главный на этом острове и мой друг! Ты понял, Али?

– Так, эфенди… – оторопевший от такого поворота дел Али приложил ладонь к груди и поклонился.

– Тогда иди объяви это всем… – и бей красноречивым жестом подвинул ближе к Христо блюдо с лакомствами…

* * *

Вскоре после возвращения с острова в жизни Гасан-бея началась чёрная полоса. Поначалу бывший управитель вилайета не догадывался, почему он вдруг попал в немилость, однако со временем начал кое-что понимать. Так, он пришёл к выводу, что всё пошло наперекосяк после того, как между ним и агою янычар ни с того ни с сего началась ссора.

В тот день у Гасан-бея было чудесное настроение, так как ему наконец-то сделали заколку к алмазному перу, украшавшему тюрбан, вставив туда новоприобретенный рубин. И надо ж было ему, принимая агу и прочих местных властителей, вспомнить поражение при Ангоре. Тогда сам султан Баязет пытался бежать, но был пойман и попал в плен.

Каким образом уважаемый, но, как оказалось, мстительный ага был причастен к этому делу, Гасан-бей так и не уяснил. Однако достаточно прозрачный намёк был сделан, и тут уж ничего не поделаешь. Вот и пришлось солидному Гасан-бею собирать караван и путешествовать, чтобы уладить дело, не куда-нибудь, а прямиком в крепость Едирне, где временно размещалась ставка самого султана.

Надо заметить, что время для страны, только-только поднимающейся на ноги, было непростым. Совсем недавно могущественный Тимур-ленг, Железный хромец, вырвавшись из азиатских просторов, принудил султана остановить движение на юг, чтобы достойно встретить нового врага. Однако вышло не так, как надеялись, и задержка получилась достаточно долгой.

Но времена менялись, опять же бакшиш – не последнее дело, и на круг вышло так, что после опалы Гасан-бей получил новое, достаточно престижное поручение. Ему было приказано наблюдать за придунайскими вассалами. И потом, когда янычары, припомнив победу под Никополем, должны будут двинуться походом на венгерскую пушту[12], перед Гасан-беем откроются большие возможности.

Именно поэтому караван важного бея, состоявший из вереницы вьючных лошадей в сопровождении двадцати спаги[13] и тридцати янычар, двигался не спеша. И ещё потому, что с собою вёз высокочтимый бей роскошный шатёр, а в середине каравана колыхался на конских спинах удобный паланкин, где за шёлковыми занавесками скрывалась несравненная в своей привлекательности одалиска Фатима.

Путешествие не было утомительным, и всё равно, задолго до вечера, едва караван вышел на поляну, возле которой журчал ручеек, Гасан-бей приказал становиться на бивуак. Янычары обрадовались и себе на ужин приготовили целый казан пилава[14], а когда наконец стемнело, ещё долго шумели возле костра.

Сам же Гасан-бей удалился в свой шатёр и, нежась на ковре, курил походную трубку с длинным и тонким мундштуком. Четыре масляных светильника создавали вокруг переплетение теней, в трубке Гасан-бея потрескивал, сгорая, шарик гашиша, и под звуки зурны тонкий стан Фатимы обольстительно изгибался в такт музыке.

Под действием гашиша Гасан-бей всё глубже погружался в нирвану и, предчувствуя горячие ласки одалиски Фатимы, постепенно возбуждался. Но вдруг снаружи долетел нестройный гомон, непонятные вскрики, а потом и лязг клинков в сопровождении отчаянной ругани. Походило на то, что янычары, не поделив что-то со спаги, затеяли драку. Такое уже случалось, и зурна продолжала играть, а несравненная Фатима изогнулась в ещё более соблазнительной позе.

Однако это была не обычная потасовка, так как внезапно завеса шатра откинулась и внутрь ворвался неизвестный воин в панцире и железном шлеме. В руке он держал длинную саблю, а глаза его горели боевым задором. Мелодия мгновенно прервалась, и мальчик-музыкант, который до этого сидел у светильника, кинув зурну, с перепугу ткнулся лицом в ковёр.

Фатима, сначала не поняв, в чём дело, ещё какое-то время двигалась в том же ритме, а потом от испуга тоже замерла посреди шатра в своих полупрозрачных шальварах, и только медно-блестящие чашечки, прикрывавшие её груди, продолжали вздрагивать.

При виде такой соблазнительной картины молодой воин встал как вкопанный, неотрывно глядя на очаровательную одалиску. И тут Гасан-бей опомнился. Пытаясь стряхнуть действие гашиша, он ухватился за ятаган, но воин опередил его. Он молниеносно взмахнул саблей и ударил прямо по тюрбану, угодив в заколку с алмазным пером. От этого удара рубин вылетел из заколки и откатился на ковёр, а Гасан-бей, выпустив ятаган, схватился за залитое кровью лицо и повалился навзничь.

В ужасе от увиденного Фатима, неотрывно глядя широко раскрытыми глазами на грозного молодца, стала пятиться, а потом и вообще спряталась за светильник в напрасной надежде, что медный столбик может её защитить. Однако воин не торопился. Наоборот, он опустил саблю, снял шлем и, откинув на плечи белокурые волосы, неожиданно улыбнулся девушке.

И тут в шатёр ворвались ещё какие-то воины и, едва углядев Фатиму, кинулись к ней. Девушка отшатнулась в дальний угол, но это вряд бы помогло ей, если бы светловолосый молодец не преградил путь товарищам и, откровенно грозя им саблей, не гаркнул:

– Отойти!.. Моя добыча!!!

Сначала ворвавшиеся, явно не ожидавшие такого отпора, замерли, потом кое-кто попробовал было напасть на молодца, но у того был такой грозный вид, что они отступили, столпившись у входа. И тогда вперёд вышел осанистый седоусый воин. Уже не грозя оружием, он обратился к воину.

– Ты не прав, Франтишек, это наша общая добыча.

– Нет, только моя! – запальчиво возразил тот.

– Нет, общая, – продолжал настаивать седоусый.

– Я не согласен! – решительно отказался Франтишек.

– Тогда… – седоусый недобро посмотрел на воина. – Тебе придётся это доказать перед всеми.

– И докажу! – пообещал воин, опуская саблю.

Остальные, всё ещё толпясь у входа, недовольно забубнили, но, подчиняясь приказу своего главаря, покинули шатёр. А Франтишек, снова надев шлем, неожиданно весело подмигнул Фатиме и вышел вслед за товарищами…

* * *

Бывший таборит Франтишек Гайда лежал на своём возу и, глядя вверх, наблюдал, как высоко в небе шли чередой белые облачка. Неказистый воз всё время качало, колёса прыгали по выбоинам плохо наезженного просёлка, и от непрерывных толчков рана на левой руке Франтишека, которая только-только начала подживать, ныла всё сильнее.

Франтишек обессиленно прикрыл глаза. Потом попытался примоститься удобнее и, как только боль чуть отступила, перед его внутренним взором в который раз возникли события позавчерашней ночи. Тогда багровые отблески пламени огромного костра, разожжённого посреди поляны, высвечивали перепуганные лица пленных и радостно ухмыляющиеся рты товарищей Гайды. По лесу разносилось не слаженное пение, а скорее общий рёв торжествующих победителей.

И каждый раз, когда Франтишек прикрывал веки, на фоне этого дикого гармидера возникало лицо сивоусого главаря, который остервенело нападал, а бывший таборит Гайда отчаянно отбивался. И ещё счастье, что раньше Франтишек побывал в настоящих сечах и потому приобретённые навыки дали ему возможность уцелеть в поединке с таким опытным бойцом…

Сама стычка возникла из-за нежелания Франтишека отдать на общую потеху захваченную им Фатиму. И то же самое упрямство привело к тому, что Гайда был лишён полагавшейся ему части добычи, получил весьма неприятное ранение в левую руку, но зато отвоевал право покинуть табор на собственном возу да ещё и в сопровождении приглянувшейся одалиски.

Надо отметить, что Франтишек был отпрыском вконец обедневшей, но всё-таки шляхетной семьи и потому имел право считать себя рыцарем. Из-за этого таборитские стремления к ликвидации собственности на землю и отказ от королевской власти Франтишек воспринял отрицательно. Ещё хорошо, что Жижка прогнал этих одержимых, однако такое развитие событий заставило Гайду основательно задуматься.

Вообще-то сам Гайда был убеждён, что без короля никакого порядка быть не может, а потому взгляды тех самых таборитов, изгнанных Жижкой, напугали Франтишека. Конечно, можно было податься к чашникам, но сделать это Гайда не торопился. В меру того как он всё больше и больше влезал в боевые дела, где-то в глубине души у него возникало совсем другое настроение.

Понемногу Франтишек сообразил, что воевать всю жизнь не стоит, и больше того, он начал понимать: такая драка просто не для него. В конце концов, Гайда пришёл к мысли, что неплохо было бы осесть в каком-нибудь тихом местечке. Впрочем, поблизости такого не оказалось, и к тому же – мечтай не мечтай, – а на всё это нужны немалые деньги.

В итоге, после долгих колебаний и сомнений, Гайда покинул войско и с несколькими товарищами пристал к сивоусому, оказавшемуся главарём одной из многочисленных разбойничьих шаек, которые сновали по приграничью в поисках наживы. Впрочем, больших денег не нашлось и тут, а последние события подтолкнули Гайду принять иное решение.

Во-первых, он сразу сообразил, что нападение на, как оказалось, не совсем простого турка вылезет им боком и надо как можно быстрее удирать подальше. А во-вторых, неожиданная встреча с одалиской и вызванная ею стычка с сивоусым выбила Франтишека из колеи, и теперь, едва не потеряв голову в прямом понимании и, похоже, утратив в переносном, он безрезультатно сушил мозги, решая, как быть дальше.

И надо же, именно в этот момент заднее колесо влетело в очередную промоину, воз перекосило, и Франтишек, не удержавшись, перевалился на левый бок. Рана на руке мгновенно напомнила о себе резкой болью, отчего Гайда, не сдержавшись, застонал и выругался сквозь зубы.

Услыхав это, Фатима, которая в мужском платье правила за возницу, сразу остановила коней и обратилась к раненому:

– Что, боля?..

Вообще-то общаться им приходилось больше при помощи жестов, но в случае крайней необходимости они разговаривали на забавной мешанине сразу нескольких языков. Вот и сейчас Франтишек сначала кивнул, а уже потом добавил:

– Само собой…

Фатима перелезла с сиденья на середину воза и наклонилась к раненому. От резкого движения шапка, явно великоватая для девушки, свалилась с её головы, и роскошные волосы, перед этим наскоро собранные в узел, рассыпались по плечам. Спешно приводя их в порядок, Фатима подняла обе руки вверх, и Франтишек, который неотрывно следил за каждым её движением, залюбовался девушкой.

Тем временем она справилась с волосами и как можно плотнее натянула шапку. После чего вытащила из-под соломы, битком набитой в воз, свой узелок и достала оттуда какую-то склянку. Потом осторожно сняла с руки Франтишека повязку, заскорузлую от крови, и, тщательно обтерев рану, принялась натирать её бальзамом из склянки.

Внимательно следя за движениями Фатимы, Франтишек вдруг поймал себя на мысли, что, кроме этой девушки, сейчас позаботиться о нём некому. Почему-то припомнив и всё случившееся раньше, Гайда обрадовался, что теперь Фатима рядом, и неожиданно для себя самого спросил:

– А ты меня не бросишь?

– Фатима?.. Кинешь?.. – словно уточняя, что она хочет сказать, девушка сначала показала на себя, а потом положила ладонь на грудь Гайды.

– Так ты… Не бросишь? – Франтишек прикрыл руку девушки своею.

– Нет… Нет, кинешь, – отрицательно покачала головой Фатима и пояснила: – Твоя воевать. Нет покупать. Ты драться за меня…

– Так. И дальше буду драться, – подтвердил Франтишек и вздохнул. – Вот только не знаю, как мы с тобою дальше жить будем… У нас же нет ничего, ведь мы с тобой бедняки…

– Мы? – удивлённо переспросила девушка, и Франтишек почувствовал, как её рука, лежавшая у него на груди, заметно вздрогнула.

– Так, мы вместе… – повторил Гайда и добавил: – Ты ж сама сказала, что не уйдёшь от меня.

– Нет, нет, уходить, – заволновалась девушка и неожиданно твёрдо заявила: – Мы не есть бедни. Совсем нет.

– Как это? – искренне удивился Гайда.

Вместо ответа девушка освободила руку, сунула её куда-то под одежду и неожиданно протянула к Франтишеку ладонь, на которой играл яркими отблесками пурпурный камень.

– Вот… Ты рубить шабля… Он падать… Я брать…

Гайда мгновенно вспомнил алмазное перо с этим камнем, что украшали головной убор знатного турка, и осторожно взял драгоценность. И то ли под действием бальзама, то ли от нового, отчего-то возникшего необыкновенно приятного ощущения, но за то время, какое Франтишек молча смотрел на щедрый подарок, рана, до сих пор неотступно мучившая его, наконец-то перестала ныть…

* * *

В прошлом ушлый меняла, а теперь солидный негоциант Соломон Барух был в чудесном настроении. Дела его шли как никогда хорошо, а две последние сделки принесли такую прибыль, что сейчас уже можно было думать о расширении дела. К тому же суконная мануфактура давала постоянный доход, и хитрый еврей уже намеревался завести собственное представительство не где-нибудь, а прямо в Венеции.

Всё шло к тому, что Барух всё больше и больше приближался к осуществлению своей мечты, которую вынашивал ещё тогда, когда самолично торчал на улице с кошелем, туго набитым обменной монетой. Мечта была на удивление незатейлива – Барух очень хотел заиметь когда-нибудь ювелирную мастерскую, причём совсем не для того, чтобы самому трудиться там, так как собственноручно он не умел делать ничего.

Конечно же он хотел стать хозяином, чтобы по собственному усмотрению распоряжаться изделиями, у которых, благодаря мастерству ювелира, ценность возрастает в несколько раз. Пока же кроме мануфактуры Барух имел солидный дом в центре города с конторой на первом этаже, где предпочитал сидеть сам, не в силах преодолеть давнего опасения, что кто-нибудь, чуть что не так, обведёт его вокруг пальца.

Двери конторы хлопнули, и Соломон, который как раз просматривал счета, поднял голову. К его удивлению в помещение уверенным шагом вошёл человек в простой, почти селянской одежде.

– Чего тебе? – подозрительно глянув на вошедшего, небрежно кинул Барух и только потом заметил на боку вошедшего рукоять.

Что это за оружие, или короткий меч, или ловко спрятанный грозный фальшион[15], понять было трудно, так как ножны на две трети укрывались в складках штанов. У Соломона мелькнула мысль, что к нему ворвался грабитель, и он, с перепугу сорвавшись с места, неловко шлёпнулся на пол, зацепив ногой бронзовый канделябр.

Мгновенно вскочив, Барух метнулся к выходу, но это ему не удалось, так как неизвестный загородил дверь и, откровенно издеваясь, приказал:

– Садись и не дёргайся.

Соломон, не сводя глаз с устрашающей рукояти, покорно попятился и, натолкнувшись на придвинутый к стене стул, наощупь сел. Неизвестный подождал, пока приказ будет выполнен, и всё так же издевательски спросил:

– Это мне правду сказали, что ты самый богатый меняла в городе?

Казалось, предположение Баруха начало осуществляться. От страха у Соломона отнялся язык, и он бестолково забормотал:

– Я, да… Я, нет…

– Так, вижу деньги у тебя и вправду есть…

Незнакомец вдруг приветливо улыбнулся и, видимо давая Баруху время опомниться, не взялся за рукоять, а сунул руку под одежду. Пока он там что-то выискивал, Соломон помалу пришёл в себя и, сообразив, что пока никто ни убивать ни грабить его не собирается, дрожащим голосом спросил:

– Простите, мне кажется, вы что-то хотели?..

– Так. Хотел.

Незнакомец подошёл ближе и неожиданно выложил на стол пурпурный камень, который сразу заиграл искристыми отблесками. Какое-то время Соломон зачарованно следил за игрой света на гранях, потом осторожно протянул руку и, поднеся камень почти к самому носу, принялся его внимательно рассматривать. Больше того, Барух достал из стоявшего на столе ящичка линзу и начал скрупулёзно изучать через увеличительное стекло каждую грань.

Окончательно убедившись, что держит в руке немалую ценность, Соломон подозрительно покосился на необычного посетителя и в конце концов отважился спросить:

– А вы… ваша честь, кто?

– Я?.. – Человек гордо усмехнулся. – Я шляхтич Франтишек Гайда. А тот камень, моя военная добыча.

Услыхав чешское имя и намёк на боевые стычки, Барух снова перепугался, однако на этот раз жадность победила, и он, как бы между прочим, поинтересовался:

– А что пан шляхтич хочет?

– Думаю, любой меняла хотел бы заиметь такой камешек, – усмехнулся Гайда и демонстративно взялся за рукоять.

Вот теперь всё встало на свои места и, ощутив некую уверенность, Соломон Барух скептически поджал губы.

– Ну что сказать пану… Вообще-то я мог бы его приобрести… Только вот цена… Кстати, а сколько пан за него хочет?

– Много хочу, – решительно заявил Гайда.

– Ну много, так много… – с самым безразличным видом согласился Соломон и начал доставать из стоявшего рядом со стулом сундучка большие серебряные талеры.

Искоса наблюдая за поведением шляхтича, Соломон выложил на стол десятка три монет, но потом, заметив насмешливую ухмылку шляхтича, добавил ещё пяток и нарочито вздохнул.

– Э, нет, – фыркнул шляхтич, и в его голосе прозвучала насмешка. – Я человек слабый. Мне цену украшения в талерах не поднять. Они, сам видишь, серебряные, тяжёлые…

– Но это хорошая цена! – честно округлил глаза Соломон.

– Ну ты… Меняла паршивый! – неожиданно грозно рявкнул на Баруха Гайда. – Ты из меня дурака не делай. Камень этот украшал тюрбан самого турецкого паши, которого я зарубил в честном поединке! И это, можешь мне поверить, было главным украшением его наряда. А он был дорогущий! Так что, плати золотом.

– Как золотом? – растерялся Барух, который никак не ожидал такого от простоватого на вид шляхтича, но всё равно попробовал настоять на своём. – Я говорю правду, моя цена хорошая…

– Хорошая, значит? – Гайда резким движением забрал со стола камень и чётко, со значением, заявил: – Или ты, паршивый меняла, даёшь мне настоящую цену в цехинах[16], или, чёрт бы тебя побрал, я сам еду в Нюрнберг!

Сразу сообразив, что шляхтич вовсе не шутит, Соломон, который уже давно прикинул настоящую цену камня, теперь испугался, что может упустить такой случай, снова полез в сундук, поспешно вытянул оттуда тугой кожаный мешочек и послушно стал доставать из него золотые монеты…

* * *

Бывший вертопрах отчаюга-студиозус Иоганн Эгер солидности ради сменил собственное имя на Гебер. Теперь он стал настоящим алхимиком и жил на Златой улочке в Праге, сняв там под лабораторию и жильё каменный полуподвал, причём большую часть этого тесного помещения занимал кирпичный очаг, над которым висел широкий вытяжной раструб.

Под стеной громоздился шкаф с полками, заставленными всякими склянками, ретортами, горшочками и бутылями. Немного в стороне приткнулся дубовый стол с бумагами и светильником, а рядом на стенку Гебер повесил нарисованный на доске знак мышьяка в виде закрученной спиралью змеи. На оставшемся пространстве теснились рукомойник и убогая лежанка с придвинутым к ней грубоватым стулом.

Зато рядом с очагом стояли небольшой мех, массивная ступка, из которой торчал тяжёлый пест, подставка с весами, чашки которых чуть колебались от гулявшего по подвалу сквозняка. Центр маленького рабочего столика занимала глиняная миска с каким-то тщательно растёртым веществом, а сам алхимик неотрывно следил за внушительных размеров ретортой, гревшейся на огне, где уже что-то, переливаясь разными цветами, булькало и парило.

Одет Гебер был подстать своей берлоге. Алхимик кутался в халат, на отворотах которого красовались тайные знаки, его голову прикрывал остроконечный колпак с нарисованными звёздами и полумесяцем, а бледное лицо украшали усы и бородка – несколько коротковатые, поскольку Гебер то и дело наклонялся к огню и иначе подпалил бы волосы.

Время от времени Гебер кидал в реторту с кипящим варевом ту или иную добавку и, подождав, пока она с бульканьем растворится, заглядывал в большую развёрнутую тетрадь, лежавшую рядом с миской, и, словно соревнуясь с гудением пламени, начинал читать вслух:

– «Если Марс в своём блестящем одеянии кинется в объятия Венеры, которая растаяла от горючих слёз, он неминуемо покраснеет…» – А прочитав, бормотал ещё от себя: – Следовательно, блестящее железо, погружённое в раствор медной соли, добытой растворением металла в кислоте, неминуемо покроется слоем красной меди…

Несколько раз повторив рецепт, алхимик склонился над ретортой, внимательно присматриваясь к цвету содержимого, но неожиданный стук в дверь заставил его вздрогнуть. Гебер повернулся и, не понимая, кого это принесло в такой поздний час, пожал плечами. Однако стук повторился, и тогда Гебер. подойдя к двери, спросил через щель:

– Кто?..

За дверью завозились и приглушенный голос ответил:

– Это я… Соломон Барух…

Кто это, алхимик знал. Богатей Барух был известен как хозяин суконной мануфактуры, как ловкий делец и само собой, как ростовщик. Что касательно столь позднего визита, то причиной его, вероятно, было недавнее приобретение ростовщиком ювелирной мастерской. Придя к такому заключению, Гебер поднял крючок и открыл дверь. Перед ним стоял невзрачный человек в заношенном лапсердаке и с кипой на голове. Вид у посетителя был такой, что, если не знать наверняка, кто он, можно было подумать, что это бедняк-неудачник.

Убедившись, что ростовщик один, Гебер отступил на шаг и сделал красноречивый жест:

– Заходите…

Барух как-то боком переступил порог, зашёл в темноватое жилище Гебера и, остановившись посередине, не скрывая удивления, начал осматриваться. Конечно, всё кругом было загадочно и вдобавок пламя очага, где разогревалась реторта с чем-то непонятно-цветастым, бросало кругом неверные отблески.

Несколько попривыкнув, ростовщик ещё раз всё осмотрел и только тогда негромко сказал:

– Я много слышал про вас и уверен, что вы кое-что можете…

Такое уважительное обращение конечно же не осталось без внимания, и Гебер благодарно поклонился.

– Я тоже слышал о вас…

– Надеюсь… – кивнул Барух и, покосившись на реторту, которая вдруг стала наполняться зеленоватым паром, усмехнулся. – Наверное, должен получиться философский камень или эликсир долголетия, не так ли?

– Все мы ищем… – алхимик вздохнул. – Однако я пока безрезультатно…

– Тогда что?.. – в глазах Баруха мелькнул хищный огонёк. – Золото?.. Или, может быть, серебро?

– Может, и так, – грустно согласился Гебер и сокрушённо добавил: – Вот только, увы, ни золота, ни серебра у меня нет…

– А вот я, скажу откровенно, имею и золото и серебро, – похвалился Барух.

– Тогда на что я вам? – пожал плечами Гебер, и его длинный колпак, образовывавший на стене остроконечную тень, чуть приподнялся вверх и опустился снова.

– А вот для чего… – Барух засунул руку куда-то под лапсердак и, вытянув оттуда нечто блестящее, протянул Геберу. – Вот, посмотрите…

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Не было ни одного врага, которого он бы не победил, не было ни одного города, которого бы он не взя...
…Шагают слоны Ганнибала. В их тяжелой поступи – непреклонность воли полководца, еще в детстве давшег...
Автор этой книги – один из тех трех процентов фронтовиков, кто, приняв боевое крещение летом 1941 го...
1799 год. Французские войска под предводительством генерала Бонапарта совершают победоносный Египетс...
Эта книга представляет собой исправленное и значительно расширенное издание предыдущей книги, выпуще...
14 сентября 1902 года новейший бронепалубный крейсер II класса «Новик» вышел из Кронштадта в поход н...