Холод южных морей Шестёра Юрий
– Да ты что?! – изумился Макар. – Откуда-то знаешь? – недоверчиво спросил он, пораженный столь необычным известием.
– От верблюда! – торжествующе, с оттенком превосходства ответил Матвей. А затем пояснил: – Когда разбирал его вещи, то и обнаружил гвардейский мундир тонкого сукна, видать, только что пошитый. Самого лейб-гвардии Преображенского полка поручик! Личной охраны государя! Во как…
– Ну и ну! – продолжал удивляться Макар.
– А офицерская шпага, знаешь какая?! Эфес золоченый, а на нем самоцвет. Сапфир, по-моему. По всему видать, не последнего достатка человек…
– А мой капитан с нищими и не водится! – заступился за своего барина Макар. Затем, пересилив стеснение, все-таки спросил: – А сапфир-то этот, он какой из себя?
– Синий такой самоцвет, но прозрачный и переливается на свету блестками разными. Красота!.. Я тебе как-нибудь, когда ниши господа будут в отсутствии, покажу его офицерскую шпагу. А я-то ведь в свое время на эти драгоценные каменья у графа Шереметева насмотрелся… Только не обижайся на меня, Макар. Я говорю все, как есть на самом деле, не привирая.
А Андрей Петрович относится ко мне, слава Богу, хорошо. Как-то попросил у него какую-нибудь книгу почитать на досуге. Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом – я даже оробел – и всунул мне в руки какую-то книжицу. Я шасть из каюты от греха подальше и уже у себя в каморке рассмотрел, что это пособие по изготовлению чучел зверей и птиц разных. А я еще в имении графа Шереметева принимал участие в подготовке разного реквизита для его театра и имел некоторое представление по этому делу. Ну и зачитался, раз сам барин вроде бы как приказал.
А однажды увидел на палубе шлюпа чайку бездыханную. Наверное, со всего маху зацепила снасти корабельные и разбилась насмерть, несчастная. Поднял ее, удалил все внутренности с костями, как положено, заодно и головку почистил. Подсушил шкурку, изготовил каркас из проволоки, взятой у баталера (ох и жадина, скажу я тебе, – пока не сослался на приказ Андрея Петровича, все мялся: дать или не дать…). Набил чучело пенькой, зашил аккуратненько, расправил перышки, клювик чуть-чуть приоткрыл для живости. Прикрепил к подставочке, изготовленной плотником по моей просьбе и покрытой лаком… Получилось вроде бы как и ничего, и с бьющимся сердцем пошел показывать свою работу Андрею Петровичу.
А тот как увидел чучело, так чуть ли не расплакался от радости. И так его покрутит и эдак. «Да у тебя, – говорит, – Матвей, золотые руки! – и поставил чучело на книжный шкаф. – А сможешь ли чучело морского зверя сделать, к примеру, тюленя?» – спрашивает. Я так и опешил. Не знаю, мол, но могу попробовать. Только для этого потребуется много толстой проволоки для каркаса и пеньки. «Проволоку, причем специальную, закупим в Копенгагене, а с пенькой, сам понимаешь, проблем не будет». И с тех пор, Макар, я почувствовал, что Андрей Петрович стал ко мне как-то по-другому относиться, ну, не просто как к прислуге. А мне страшно – вдруг, что сделаю не так, не оправдаю его доверия, – и тревожно посмотрел на Макара.
– Оправдаешь, Матвей, обязательно оправдаешь, – успокоил тот товарища. – У тебя, видать, талант по этой части, – вздохнул Макар, видимо, сожалея, что у него, как ни крути, такого таланта не просматривается…
Тут раздался звонок колокольчика, и Матвей метнулся к дверям адмиральской каюты.
Узнав, что полномочный министр и чрезвычайный посланник нашего двора в Дании, барон Николаи, возвратился из загородного дома, Беллинсгаузен с Лазаревым собрались поехать к нему.
– Ну что, Андрюша, готовься встречать своих помощников-натуралистов, – бодро сказал Фаддей Фаддеевич перед отъездом. – Посмотрим, что это за гуси такие иноземные… Мы пришли в Копенгаген первыми, поэтому выбирать ученого в нашу экспедицию будешь по своему усмотрению.
– Дай-то бог, Фаддей! Удачи! – напутствовал его Андрей Петрович.
Из поездки Фаддей Фаддеевич вернулся мрачнее тучи.
У Андрея Петровича, с нетерпением ожидавшего его возвращения, засосало под ложечкой…
– Вот сволочи! Трусы! – негодовал капитан, стараясь не встречаться с его взглядом, широким шагом меряя адмиральскую каюту.
И только несколько успокоившись, уже спокойнее пояснил:
– Наш посол получил от натуралистов Мертенса и Кунца, приглашенных для участия в наших экспедициях, письма, коими те отказываются от сопутствия с нами, ибо им, видите ли, было дано очень мало времени для заготовления всего нужного к сему путешествию и чтобы потом поспеть в Копенгаген к нашему приходу. Вот так-то, Андрюша! Без ножа зарезали…
– Кто его знает, может быть и так, – задумчиво произнес тот, – а вполне возможно, что им и «порекомендовали» отказаться от участия в экспедициях, чтобы если и не сорвать их, то хотя бы значительно ослабить.
– Может быть и так… Вполне может быть. Тогда тем более преступно! – опять начал «заводиться» Фаддей Фаддеевич. – Засели в Академии наук эти иноземцы-академики с толстыми задами и, знай, гнут свою линию. Им, видишь ли, в экспедициях обязательно надобны немецкие натуралисты, коим дороги лишь их амбиции, а интересы нашего Отечества им как-то и ни к чему. Ведь были же кандидатуры двух студентов по естественной истории, знающих, толковых молодых людей, готовых идти с экспедициями хоть на край света. Так нет же, предпочтение отдали каким-то немецким натуралистам, которые, видите ли, по их мнению, являются более знающими, а на самом деле оказавшимися просто трусами, испугавшимися опасностей плавания в полярных льдах.
Ну ладно, Петр Первый заманивал в Россию иноземных ученых, потому как просто-напросто не было своих. И это было оправдано. Но за сто лет появилась уже своя, российская поросль, а пробиться ей в свою же, российскую, Академию наук практически невозможно. Спасибо Михаилу Васильевичу Ломоносову, благодаря которому наконец-то среди академиков стали появляться русские имена. Но ведь Ломоносов-то самородок, талант от Бога…
– Не будь протекции всесильного графа Шувалова только и видели бы мы Михаила Васильевича в академии со всеми его талантами, – перебил разгоряченного Фаддея Фаддеевича Андрей Петрович.
– Кстати, ты, случайно, не состоишь с ним в каком-либо родстве? – как бы невзначай спросил тот.
– Нет, у нас разные родовые корни. Просто однофамилец.
– Жаль. Очень жаль. Ведь трудно же своим лобиком пробивать себе дорогу в жизни. Хотя пробивали же, Андрюша! Взять хотя бы Федора Матвеевича Апраксина[3], петровского генерал-адмирала, или, допустим, Александра Даниловича Меншикова[4], или, наконец, светлейшего князя Григория Александровича Потемкина[5]…
– Светлейший князь, как известно, пробивал себе дорогу не только одними талантами, – улыбнулся Андрей Петрович.
Фаддей Фаддеевич хохотнул.
– Одно другому не помеха. Дай бог, нам с тобой, Андрюша, обладать такими же способностями…
– Не плачься, Фаддей, ты и так многого достиг. А найдешь Южный материк – войдешь в историю.
– В историю я, может быть, с Божьей помощью и войду, а вот тебе, Андрюша, похоже, уж точно придется исполнять обязанности натуралиста. Правда, я сразу же попросил барона Николаи постараться отыскать в Копенгагене охотника занять эту должность. И он обещал исполнить мою просьбу, – попытался успокоить его Фаддей Фаддеевич.
– Ну что же, Фаддей, нам остается только ждать, – заметил Андрей Петрович, – ведь утопающий хватается и за соломинку…
Однако уже перед самым выходом экспедиции из Копенгагена посол объявил, что хотя и нашел одного молодого натуралиста, который согласился на сделанное ему предложение, но родственники не решились его отпустить и увезли на время за город. Последняя надежда рухнула… И перед друзьями во всей своей безысходности встал извечный русский вопрос: «Что делать?»
Фаддей Фаддеевич в глубокой задумчивости мерил шагами адмиральскую каюту, ища выход из создавшегося, казалось бы, на ровном месте глупейшего положения.
– Эх, был бы с нами Григорий Иванович… – почти с тоской мечтательно промолвил Андрей Петрович. – Какие бы тогда могли быть вопросы? У меня в экспедиции в Новую Зеландию был швейцарский натуралист Георг Вильгельм. Ты, Фаддей, видел у меня дома его рисунок с вождем туземцев, – тот согласно кивнул головой. – Неплохой был ученый, но я бы при всем желании не смог бы поставить его рядом с Григорием Ивановичем.
При этих словах Фаддей Фаддеевич оживился.
– Наш друг господин Лангсдорф сейчас генеральный консул в Рио-де-Жанейро, – Андрей Петрович удивленно вскинул брови. – Да, да, Андрюша, это так. Дай Бог, мы с ним еще встретимся. Но ты с ним, как я хорошо помню, участвовал и в восхождении на Тенерифский пик, и в обследовании Нукагивы. Поэтому я предполагаю, что ты успел за это время многое почерпнуть из его энциклопедических знаний. Кроме того, ты приобрел неоценимый опыт, обследуя со своей экспедицией залив Аляска, за что, кстати, в купе с результатами вышеперечисленных мною путешествий, тебя и избрали почетным членом Петербургской академии наук. Да и Южный остров Новой Зеландии успел посетить явно не из любопытства. А твои выводы по возможности обнаружения Южного материка с использованием разработанных тобой признаков, окончательно убедили меня в том, что ты, Андрюша, вполне готов для выполнения обязанностей натуралиста нашей экспедиции. Я могу оформить это и приказом как совместительство.
– Молодец, Фаддей, завидую тебе! Вначале ты сосватал меня быть твоим помощником по ученой части, на что я был вполне согласен, а теперь пытаешься мной заткнуть дырку в штатном расписании экспедиции, образовавшуюся благодаря в том числе и тебе как ее начальнику.
– Ты не справедлив, Андрюша, прекрасно зная, что у меня просто не было времени заниматься этими вопросами!
– Не лукавь, Фаддей! Ты был настолько рад тому, что тебя назначили начальником экспедиции, что боялся настаивать на своем мнении при решении тех или иных вопросов, чтобы не испортить отношения с начальством. Однако ты нашел время, чтобы доказать необходимость введения должности своего заместителя по ученой части и сохранить ее именно для меня, так как ты был в этом лично заинтересован. Но ты не настаивал на том, чтобы взять в экспедицию хотя бы одного натуралиста из числа русских студентов по естественной истории. Ведь так?
Фаддей Фаддеевич тяжело вздохнул.
– Ты прав, Андрюша, но частично. Мне на самом деле не пришло в голову взять в экспедицию хотя бы одного из русских студентов. А это, наверное, можно было сделать. Просто не хватило твоей головы. Потому-то я и бился за твое участие в экспедиции. Тем не менее дело сделано, и нам, я подчеркиваю именно нам, и никому другому придется его расхлебывать.
– Вот здесь ты прав, Фаддей. Я, конечно, попытаюсь выполнять обязанности натуралиста и постараюсь сделать это как можно лучше, но о каком-либо совместительстве не может быть и речи. Будем считать, что выполнение обязанностей натуралиста входит в круг моих обязанностей по моей основной должности. Договорились?
Фаддей Фаддеевич молча подошел к Андрею Петровичу и благодарно обнял его.
– Меня вот только волнует недостаток у нас литературы по этим вопросам, – озадаченно пожаловался новоиспеченный натуралист. – Слава Богу, что Академия наук снабдила нас полным собранием Британской энциклопедии, и кое-какой литературой по естественной истории, но этого, к сожалению, будет явно недостаточно. А покупать книги наобум, авось что и пригодится, не гоже, да к тому же и расточительно.
– Не волнуйся, Андрюша, – успокоил его Фаддей Фаддеевич. – Ты, наверное, забыл, что в Рио-де-Жанейро мы встретимся с Григорием Ивановичем и он, несомненно, разрешит все эти волнующие нас вопросы.
– Спасибо, Фаддей, – благодарно улыбнулся Андрей Петрович, – я действительно из-за расстройства упустил это из вида. Стало быть, будем жить!..
Глава 2. Атлантика
Покинув Копенгаген и проходя остров Вен, внимание стоящих на мостике «Востока» привлекло множество народа, собравшегося возле небольшого дома, с виду похожего на церковь.
– Обратите внимание, Фаддей Фаддеевич, что идущий из Копенгагена к острову пароход, а также и многочисленные шлюпки полны людей. К чему бы это? – удивился Иван Иванович.
Капитан вопросительно посмотрел на Андрея Петровича, но тот молча пожал плечами. Их недоумение рассеял лоцман, бывший на борту шлюпа, рассказав любопытствующим, что на этом месте находилась первая обсерватория астронома Тихо-Браге. И чтобы оно осталось известным и в будущих веках, признательные датчане построили здесь вот этот самый дом, около которого ежегодно 19 июля бывает гуляние. Таким образом, память об этом знаменитом астрономе, который умер в 1601 году, сохраняют не только упражняющиеся в науках, но и все население датского королевства.
– Вот, господа, – обратился Фаддей Фаддеевич к находящимся на мостике, – доказательство того, насколько датчане уважают просвещение. Это, кстати, относится и ко всем просвещенным европейским государствам.
– Да, есть с кого брать пример… – задумчиво произнес Андрей Петрович.
21 июля, выйдя в Немецкое море, Беллинсгаузен назначил Лазареву рандеву в Портсмуте и приказал прибавить на «Востоке» сколько возможно парусов, и тот стал быстро удаляться от «Мирного». Попутный ветер, и прекраснейшая погода благоприятствовали этому.
При входе на Портсмутский рейд офицеры по обыкновению еще издалека в подзорные трубы рассматривали линейные корабли и фрегаты английской эскадры, стоявшие на якорях.
– Хоть наши корабли, пожалуй, и не хуже, но все-таки уступают британцам по красоте, – вздыхали они.
– Всему свое время. Дай Бог, научимся красиво строить и мы.
– А ведь, между прочим, открывать южные земли идем-то мы, а не англичане…
И лица офицеров просветлели.
– Не дай бог, отыщем Южный материк, так англичан прямо-таки кондрашка хватит! – задорно рассмеялся мичман Дмитрий Демидов, самый молодой офицер шлюпа.
В полночь шлюп «Мирный» положил якорь близ «Востока».
За несколько дней до этого в Портсмут на своей яхте прибыл принц-регент (впоследствии король Георг IV). Его яхта была богато вызолочена, окружаемая военными судами и множеством зрителей на прекрасных ботиках, шлюпках и яликах.
– Да… Такую живописную картину можно увидеть только в Англии! – восхищенно произнес Фаддей Фаддеевич, обводя взглядом своих офицеров.
– Потому как Британия – «владычица морей», – подтвердил слова капитана Иван Иванович.
При каждом разе, когда яхта с принцем-регентом проходила мимо шлюпов, ставили матросов по реям, которые кричали семь раз «ура!» и салютовали двадцатью одним пушечным выстрелом.
Фаддей Фаддеевич сообщил Андрею Петровичу, что собирается с некоторыми офицерами ехать в Лондон, чтобы приобрести секстаны и другие навигационные инструменты, а также необходимые книги и карты, которых в Портсмуте в достаточном количестве не оказалось. И пригласил его принять участие в этой поездке, на что тот с удовольствием согласился.
Хотя в Лондоне было много дел, связанных с немалыми затруднениями, однако участники поездки имели и досужие часы, чтобы осмотреть достопримечательности столицы, как-то: церковь Св. Павла, готическое здание Вестминстерского аббатства со всеми находящимися в нем редкостями, Тауэр, или древнейшую Лондонскую крепость, вокзал и театры.
Фаддей Фаддеевич на всякий случай просил графа Ливена (русского посла в Лондоне) приискать натуралиста, который бы согласился отправиться с экспедицией, но дело кончилось тем, что, приобретя все нужное для шлюпов, пришлось отправиться в дальнейшее плавание без оного.
В случае разлуки от бурь или туманов, Беллинсгаузен назначил Лазареву место соединения шлюпов на рейде Санта-Крус на острове Тенерифе, где надлежало запастись вином как для нижних чинов, чтобы разбавлять им питьевую воду, которая при длительном хранении приобретала болотный привкус, так и для офицеров.
В 5 часов пополудни 26 августа все гребные суда были подняты, и по сигналу приехал лоцман. Снявшись с якоря, шлюпы вступили под паруса.
Выйдя из Английского канала (пролива Ла-Манш), Фаддей Фаддеевич приказал штаб-лекарю Берху осмотреть матросов, дабы узнать, нет ли у них каких наружных болезней. Берх весьма обрадовал капитана, удостоверяя, что на шлюпе «Восток» нет ни одного человека чем-либо зараженного. Это можно было считать великою редкостью, ибо в Англии больше, нежели где-нибудь, развратных прелестниц, особенно в главных портах. Так, например, капитан Крузенштерн, во время своего путешествия вокруг света, заходил не в Портсмут, а в Фальмут, для того чтобы избегнуть этой заразы, потому как в Фальмут заходят только пакетботы, отправляемые в разные места, и поэтому в городе меньше распутных женщин.
Лазарев же уведомил Беллинсгаузена, что трое из лучших его матросов заражены, однако медик-хирург Галкин обнадежил в скором времени их вылечить. Это было очень важно, ибо сам по себе способ лечения ускоряет зарождение цинги.
– Вот проблема, Андрюша! Да черт бы с ней, с этой заразой! Но она, понимаешь ли, способствует развитию цинготной болезни, а мне в Адмиралтейств-коллегии прямо-таки все уши прожужжали: цинга, цинга, цинга… Да это и понятно – идем-то во льды…
– Да что ты так убиваешься, Фаддей! Закупи в Рио-де-Жанейро побольше свежих фруктов, и все дела.
– Ученый ты, конечно, человек, Андрюша, да, видать, не совсем, – укоризненно посмотрел на него Фаддей Фаддеевич. – Сколько же они могут храниться, эти самые фрукты? Пока обследуем остров Южная Георгия да землю Сандвичеву и подойдем ко льдам антарктическим, они как раз и кончатся. Вот нам бы побольше той черемши, которую вы с Григорием Ивановичем собирали где-то под Петропавловском на Камчатке, тогда было бы совсем другое дело.
– Черемши в Бразилии, конечно, нет, – улыбнулся Андрей Петрович, – а вот лимонов – хоть завались! И хранятся долго, и против цинги средство, не хуже черемши. Англичане уже с полсотни лет употребляют их в дальних плаваниях, а мы только и знаем, что бубним: цинга, цинга…
– Это на самом деле так? – недоверчиво спросил тот.
– Конечно, так. Григорий Иванович тебе скажет то же самое.
– Ну, спасибо тебе на добром слове! – повеселел Фаддей Фаддеевич.
– Только, ради бога, не говори, что бы ты без меня делал, – рассмеялся Андрей Петрович.
– Ну и язва же ты, однако, Андрюша!..
По опыту первого кругосветного плавания Андрей Петрович уже знал, что самые подходящие условия для литературной деятельности будут складываться в период после выхода шлюпов в Атлантический океан и до прибытия в Рио-де-Жанейро. А так как творческие дела с обоснованием признаков обнаружения земель в Антарктике были в общих чертах уже завершены, то он наконец-то смог приступить к обработке материалов, накопившихся за долгие шестнадцать лет.
Решив начать с подготовки описания своих путешествий, он в то же время делал наброски первых глав своего приключенческого литературного произведения. Однако, работая по десять – двенадцать часов в сутки, Андрей Петрович к своему ужасу вдруг обнаружил, что оба его произведения почти как две капли воды похожи друг на друга. Потрясение было так велико, что он на некоторое время решил вообще забросить свои творческие дела, пытаясь понять причину происшедшего.
Проводя теперь большую часть времени на мостике шлюпа или на его палубе, даже похудел и осунулся, переживая. Одним словом, наступил так знакомый всем литераторам творческий кризис. Это заметил наблюдательный Фаддей Фаддеевич и, видимо, интуитивно понявший состояние друга, как-то вечером подошел к нему и, взяв под ручку, провел в его каюту.
– Что-то неважно выглядишь, Андрюша, что с тобой? – тот неопределенно пожал плечами. – Все ясно. Диагноз – творческая хандра! – безапелляционно заявил Фаддей Фаддеевич. – Будем лечиться! – и позвонил в колокольчик.
– Накрыть стол! Но скромно, по малой программе! – уточнил капитан.
– Есть накрыть стол! – глаза Матвея радостно засветились.
– Опять радуешься, шельма? – вполне добродушно спросил капитан.
– Так точно, ваше высокоблагородие! Радуюсь за их высокоблагородие Андрея Петровича!
– А что так?
– У них который день грусть на лице. Хотел уже обратиться за помощью к вам, ваше высокоблагородие.
– Почему же не обратился?
Вестовой молча переступил с ноги на ногу.
– Побоялся… – ухмыльнулся Фаддей Фаддеевич. – Вот что, Матвей. Это для тебя я капитан, первый после Бога человек на шлюпе, а для Андрея Петровича – друг, первый друг на этом свете. А посему обращайся ко мне по его поводу без всякой боязни в любое время дня и ночи. Понял?!
– Так точно, понял, ваше высокоблагородие! – просиял Матвей.
Он, как, впрочем, и все на шлюпе, прекрасно знал, что только старший офицер, не считая, само собой, Андрея Петровича, пользовался такой привилегией, а тут на тебе…
– Ступай! Да пошевеливайтесь там с Макаром! Распустил я вас, окаянных! – ворчливо напутствовал его капитан.
Пока вестовые споро накрывали стол, друзья сидели молча, думая каждый о своем. Когда же Матвей вопросительно глянул на Андрея Петровича, тот повернулся к Фаддею Фаддеевичу:
– Мадера?
И тот кивнул головой в знак согласия.
Отпив из фужеров, закусили фруктами, которые соблазнительно поблескивали капельками влаги, как будто орошенные утренней росой. «Матвей расстарался», – отметил Андрей Петрович.
– Так что у тебя за проблемы, Андрюша? – полюбопытствовал Фаддей Фаддеевич.
И Андрей Петрович поделился с ним волновавшими его вопросами.
– Эх, мне бы твои заботы, литератор… – вздохнул капитан. – Как говорится, за двумя зайцами погонишься… – и задумался. – А что тебе ближе, Андрюша, «Описание…» или «Приключения…»?
– Наверное, «Приключения…», – подумав, ответил тот.
– И это почему же?
– Дело в том, Фаддей, что «Описание…» требует строжайшего соблюдения последовательности и учета всех фактов, в то время как «Приключения…» не отрицают возможности свободного изложения этих же фактов и их интерпретации, плюс авторский вымысел и полет фантазии, плюс возможность выражения своей точки зрения на те или иные проблемы, разумеется, в пределах общего замысла произведения. Конечно, это труднее, но зато плодотворнее. Наверное, где-то так…
– Ну вот, все, оказывается, уже и решено. А ты, знай, заладил: творческий кризис, творческий кризис… Никакого кризиса, дорогой мой друг! Пошли к чертовой матери «Описание…» и сосредоточься на «Приключениях…» И тогда я буду уверен, что к концу нашего кругосветного плавания ты будешь иметь на руках готовую к изданию рукопись приключенческого произведения. А «Описание…» можешь оставить до лучших времен, если только у тебя появится желание вообще его писать, в чем я очень и очень сомневаюсь. Вот так-то, свет Андрюша! Дай я тебя благословлю на творческий подвиг… – и Фаддей Фаддеевич осенил Андрея Петровича крестным знамением.
Литератор чуть ли не прослезился. Во всяком случае, когда он разливал по фужерам золотистую мадеру, рука его слегка подрагивала.
На морских просторах взорам мореплавателей постоянно представляются только вода, небо и горизонт, а потому всякая, хоть и маловажная, вещь привлекает их внимание.
Чтобы смыть лишнюю соль с солонины и чтобы она стала лучше для употребления в пищу, Беллинсгаузен приказал предназначенное команде ее количество на день класть в специально сплетенную из веревок сетку, которую подвешивать на бушприте так, чтобы солонина при колебании и ходе шлюпа беспрестанно обмывалась бы новой водой. Этим способом соленое мясо вымачивается весьма скоро и многим лучше, чем обыкновенным мочением в кадке, при котором в середине мяса все еще остается немало соли, способствующей возникновению цинготной болезни. Крузенштерн, например, во время плавания вокруг света, употреблял это же средство.
И вот все свободные от вахты матросы сбежались на бак, чтобы полюбоваться хищными повадками акулы длиною около девяти футов, которая непременно хотела полакомиться частью солонины, подвешенной в веревочной сетке под бушпритом для вымачивания.
– Ишь, стерва, что вытворяет! – изумлялись одни.
– Ату его, ату! – весело науськивали другие.
– Накось, выкуси! – торжествовали третьи, видя бесплодные попытки акулы, и со смехом показывали ей кукиш.
– Ну и настырна же, братцы! Так и вьется, так и выпрыгивает, так и щелкает своими зубьями…
Однако неоднократные попытки морской хищницы отхватить своими острыми, как бритва, зубами лакомый и такой, казалось бы, близкий кусок солонины оказывались, увы, бесплодными.
– А ну-ка, расступись, братцы, сейчас мы ее враз успокоим! – с азартным блеском в глазах расталкивал матросов квартирмейстер боцманской команды, держа в высоко поднятой руке острогу, привязанную к тонкому линю.
– Врежь ей, Петрович, по число по первое, чтобы знала впредь, вражина, как обижать российских мореходов! – одобрительно загудели матросы, тоже загораясь азартом столь необычной охоты.
Квартирмейстер уперся ногой в бушприт, широко размахнулся и с силой метнул острогу в акулу, которая как раз в очередной попытке выпрыгнула из воды. Раздался хряск, и вода обагрилась кровью.
– Ура! – торжествующе пронеслось над баком. – Ай да молодец, Петрович! Угодил острогой прямо в спину…
Акула дернулась раз, дернулась два, а затем, собрав, видимо, все силы, рванула в сторону от шлюпа, и острога с кусками мяса на ее зубьях ушла под воду, сопровождаемая общим вдохом разочарования.
– Не жилец она, конечно, – заключил плотно сбитый унтер-офицер, почесывая затылок, – но мы-то ведь остались без ушицы… Опять придется, братцы, трескать щи с солониной.
13 сентября при захождении солнца открылся пик на острове Тенерифе, самом большом из Канарских островов, находившегося в это время в девяноста четырех милях (около 174 километров) от шлюпов, и через сутки «Восток» и «Мирный» положили якоря на том самом месте, где за шестнадцать лет перед этим Крузенштерн стоял на якорях со своими шлюпами.
Андрей Петрович с душевным трепетом всматривался в очертания Тенерифского пика, затмившего своей громадой чуть ли не полнеба. «Ну здравствуй, красавец! Не надеялся уж больше и увидеть тебя так близко, – шевелил он губами. – А на вершину твою мы с Григорием Ивановичем так и не попали, но нашли нечто большее, на что и не рассчитывали. Спасибо тебе за свою тайну, которую ты сохранил для нас…»
Вскоре к шлюпу «Восток» под испанским флагом подошла шлюпка с капитаном порта королевского флота лейтенантом дон Меза, который задал обыкновенные вопросы: откуда, куда, нет ли больных и прочее. Затем лейтенант объявил, что в Кадисе (порт на юго-западе Испании) свирепствует заразная болезнь и, предостерегая нас, сказал, что лавирующие близ Санта-Крус две бригантины пришли оттуда, но правительством в порт не были допущены.
Помня о переживаниях Крузенштерна по поводу обмена салютами, Беллинсгаузен, чтобы не попасть впросак, послал мичмана Демидова к губернатору, генерал-лейтенанту шевалье де Лабуриа, уведомить о причине прибытия шлюпов и переговорить об обмене салютами. Демидов, возвратясь с берега, доложил, что губернатор очень вежливо его принял и уверил, что крепость будет отвечать выстрелом за выстрел, почему «Восток» салютовал из семи пушек, а крепость, на которой был поднят флаг, отвечала равным числом.
Утром следующего дня капитаны ездили на берег с визитом к губернатору. Вернувшись из поездки, Фаддей Фаддеевич делился впечатлениями с Андреем Петровичем.
– Принял он нас с отличной приветливостью, изъявил готовность вспомоществовать во всем и сказал, что имеет на то повеление от своего правительства. Затем присовокупил, что ему очень хорошо известно неподражаемое гостеприимство россиян, и он крайне рад, что на старости лет своих еще имеет случай быть им полезен.
Мы удивились, увидев в числе многих орденов, его украшающих, российский военный орден Св. Георгия четвертой степени. Почтенный старец предупредил наше любопытство, сообщив, что находился в российской службе в царствование императрицы Екатерины Второй, был в сражении против шведов под началом принца Нассау и участвовал в победах фельдмаршала Румянцева, о котором многое рассказывал. Восхищался воспоминанием, что крест за храбрость и заслуги получил из рук самой государыни.
При прогулках по городу Фаддей Фаддеевич носил в кармане искусственный магнит, которым касался земли в разных местах на улицах, и всегда обнаруживал множество железных частиц, пристававших к нему. Поделившись с Андреем Петровичем этим удивившим его наблюдением, приказал по его совету привезти на шлюп песку, выбрасываемого морем на берег, из разных его мест. Проведя вместе опыты, убедились, что он также наполнен такими же частицами.
На основании этого друзья пришли к выводу, что, вероятно, и весь вулканический остров содержит подобные железные частицы, и, следовательно, всякое испытание, связанное с использованием магнитной стрелки на его берегах, не принесет никакой пользы. Таким образом, давным-давно открытый остров Тенериф преподнес русским путешественникам еще одну загадку.
Достойное удивления драконово дерево, растущее неподалеку от поместья Бетанкура, завоевателя острова, обратило внимание наших путешественников. Оно на десяти футах высоты от земли имеет тридцать шесть футов в окружности!
В то же время, как отметил Фаддей Фаддеевич, в Крыму, на даче генерал-майора Говорова, называемой Албат, находится дуб в полной высоте, и не менее этого дерева достоин удивления: на пяти футах от земли он имеет в окружности те же тридцать шесть футов. Дуб этот в особенности знаменит тем, что под его сенью завтракали Екатерина II и император Австро-Венгрии Иосиф во время их путешествия по Крыму по приглашению светлейшего князя Потемкина-Таврического.
С утра 24 сентября, через пять дней после отплытия из гавани Санта-Крус, в первый раз показались рыбы бониты (макрели), которые старались как бы предупредить ход шлюпа, плывя перед его форштевнем. Матросы пытались поразить их острогой, однако одна макрель ко всеобщему сожалению, сорвалась с остроги, лишив команду хорошей ухи. Вместе с раненой и прочие бониты отплыли от шлюпа.
Вскоре после пересечения Северного тропика в первый раз увидели летучих рыб. Фаддей Фаддеевич, многозначительно переглянувшись с Андреем Петровичем, дал указание старшему офицеру организовать их сбор на верхней палубе шлюпа, когда те станут падать на нее довольно часто, и передавать на камбуз для приготовления из них жареного блюда для кают-компании. При этом Андрей Петрович был немало удивлен тем, что Иван Иванович воспринял вроде бы странный приказ капитана как само собой разумеющийся, не задавая каких-либо вопросов. «Не зря, стало быть, Фаддей перетянул его за собой с Черного моря, – даже позавидовал он другу. – Как, впрочем, и меня тоже…» – беззлобно заключил он.
Бониты же во множестве следовали за шлюпом, и удальцы из матросов неоднократно пытались ловить их удами, но так и не поймали ни одной рыбины. Неуемный же охотничий азарт бонитов достоин удивления – они, преследуя летучих рыб, прямо-таки выскакивали за ними из воды, когда те, ища спасения, вылетали из нее. Но здесь их поджидали фаэтоны и другие морские птицы, хватая на лету.
В полдень 30 сентября поймали на уду прожору (акулу), а вместе с ней подняли на шлюп и рыбу прилипалу, которые всегда держатся около акул, пользуясь остатками их добычи. Кроме того, ища возле них своего спасения от других хищных рыб, они прилипают к ним особыми присосками (откуда, собственно, и название этих рыб), ибо все морские обитатели боятся приближаться к акулам, которые, однако, при всей своей ненасытной прожорливости прилипал почему-то не трогают.
Зная, что прожору можно употреблять в пищу, капитан советовал матросам не гнушаться употреблением ее мяса. По просьбе Андрея Петровича художник Михайлов нарисовал обе добычи, а штаб-лекарь Берх снял с них кожу и приготовил для сохранения. Изготовлять же чучела из них на шлюпе Андрей Петрович не стал по двум причинам. Во-первых, чучело акулы было бы очень больших размеров, занимая много драгоценного места, и, во-вторых, если бы кожа рыб по каким-либо причинам при изготовлении чучел была бы повреждена, то добыть их снова было бы практически невозможно. Во всяком случае, он точно знал, что капитан ни в коем случае не стал бы тратить время на их поимку, нарушая утвержденный график движения экспедиции.
В тот же день видели склизковатое морское животное, называемое португальским фрегатом, или морской крапивой, но скорый ход шлюпа не позволил точнее рассмотреть это животное, разукрашенное всеми цветами радуги.
Через несколько дней ночью увидели свечение моря. Это величественное явление поражает зрителя: он видит на небе бесчисленное множество звезд и море, освещенное зыблющимися искрами, которые по мере приближения шлюпов становятся ярче, а в струе за кормою образуют огненную реку. Тот, кто этого никогда не видел, изумляется и находится в полном восторге.
Для выяснения происхождения этих искр с кормы шлюпа опустили флагдучный мешок и вытащили во множестве как больших, так и малых светящихся животных, из которых по особенному блистанию обратила на себя внимание пиросома, длиною до семи дюймов (около восемнадцати сантиметров), имеющая форму полого стекловидного цилиндра с закругленным основанием и наростами разной величины вдоль всего тела. Когда она находится в воде в спокойном состоянии, то иногда лишается света, но спустя некоторое время с наростов начинает светиться и наконец вся принимает огненный вид, после чего снова постепенно тускнеет, но при малейшем сотрясении воды блистание ее мгновенно возобновляется. Однако все эти изменения происходят только до тех пор, пока животное не мертво, а потом блистание исчезает. Для опыта дали кошке большую половину этого животного, и она охотно ее съела без каких-либо для себя последствий.
Друзья были очарованы этим зрелищем не менее других и хотя проходили этими же водами шестнадцать лет тому назад, но ничего подобного не видели. Конечно, и тогда видели свечение отдельных морских животных, но такого свечения водной поверхности до самого горизонта не было.
– Жаль, что этого явления мы не наблюдали во время нашего первого плавания, – с сожалением сказал Андрей Петрович. – Ведь в сетку для ловли подобного рода морских животных, которая теперь всегда висит у нас за кормой, пиросомы попадаются только в ночное время, днем же увидеть их в воде можно очень и очень редко. Очевидно, они по каким-то, пока нам не известным, причинам избегают солнечного света и с восходом солнца опускаются на глубину. Григорий Иванович непременно бы обратил на это внимание и разгадал бы эту загадку их поведения.
– Уж это точно, – вздохнув, согласился Фаддей Фаддеевич.
И Андрей Петрович за неимением на шлюпе натуралиста смог ограничиться лишь констатацией этого любопытного факта, сделав пометку в своем неизменном блокноте.
Андрей Петрович, конечно, хорошо знал, что из множества наук, связанных с морем, Фаддей Фаддеевич отдавал предпочтение картографии и гидрологии. Ведь еще Крузенштерн выделял его среди прочих офицеров, когда они проводили картографические съемки восточных берегов японского острова Кюсю и Сахалина. Он-то как раз и оформлял в окончательном виде генеральные карты этих побережий.
Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что хотя ветер и был попутный, но тих, капитан решил спустить ялик с астрономом Симоновым и штурманом Парядиным для измерения температуры воды на глубине.
Андрей Петрович, увидев плававший поблизости португальский фрегат, предостерег их, показывая на слизистое морское животное:
– Господа, не трогайте руками, ради Бога, морскую крапиву, это довольно опасно.
– Успокойтесь, Андрей Петрович, это нам как-то ни к чему, – улыбнулся Иван Михайлович, астроном.
Однако же, когда измерения уже были закончены, астроном не смог удержаться и из любопытства – а как еще мог поступить ученый иначе, видя в воде совсем рядом животное, переливающееся всеми цветами радуги, – все-таки коснулся его рукой и почувствовал воспаление многим сильнее, нежели от ожога береговой крапивы. На его руке образовались белые пятна с сильнейшим обжигающим зудом.
– Правильно говорят, что горбатого только могила исправит, – в сердцах махнул рукой Фаддей Фаддеевич, а Андрей Петрович лишь таинственно улыбнулся.
И штаб-лекарь Берх не корил астронома, делая ему какие-то припарки и смазывая руку одному ему известными чудодейственными, по его уверению, мазями.
В двух милях от шлюпа под ветром мореплаватели увидели водяной столб (смерч) и ясно могли различить пенящуюся вокруг его основания, похожего на перевернутую воронку, воду.
Глаза Фаддея Фаддеевича загорелись.
– Давайте, Андрей Петрович, расстреляем его из пушки? Ведь известно же, что подобные водяные насосы разбиваются ядрами и что даже одного сотрясения воздуха от действия пушечных выстрелов достаточно, чтобы разрушить его.
И хотя его самого распирало любопытство увидеть столь необычное зрелище, он, однако, с сомнением покачал головой.
– По-моему, это довольно опасная затея, Фаддей Фаддеевич. Смерч, вращаясь против часовой стрелки, засасывает в себя воду и все, что в ней находится, поднимая их высоко вверх и перенося на значительные расстояния. Ведь не зря же жители прибрежных районов бывают очень озадачены тем, когда с неба ни с того ни с сего начинают падать рыбы. А чтобы расстрелять его, нужно подойти к нему на пушечный выстрел, то есть довольно близко. Высота же смерча, как видите, не менее трех тысяч футов (около одного километра!), и когда он, разрушаясь, рухнет вниз, то всякое может случиться. И хотя это очень опасное для мореплавания явление, но сейчас смерч находится от шлюпов на довольно значительном расстоянии и никакой опасности для нас, таким образом, не представляет.
– Вынужден согласиться с вашими доводами, Андрей Петрович, – вздохнул капитан, а вместе с ним с сожалением вздохнул и вахтенный офицер, любознательный лейтенант Торсон. – А жаль – могло бы получиться чудное зрелище. Ну да ладно, будем следовать народной мудрости: «Не тронь дерьмо, оно и вонять не будет».
И Беллинсгаузен ограничился только тем, что предупредил о смерче Лазарева, который поблагодарил его за это и ответил, что и сам видит его.
С наступлением штилей продолжили опыты по гидрологии. Еще в Петербурге флота генерал-штаб-доктор Лейтон поручил лейтенанту Лазареву провести любопытный опыт. Опустили на глубину 200 саженей (около 400 метров) закупоренную бутылку, но на глубине пробка выскочила. Тогда Михаил Петрович лично закупорил пустую бутылку, на пробке вырезал крест с наружной стороны, перевязал горлышко сложенной вчетверо холстиной и опустил ее на ту же глубину. Когда же бутылку вытащили, она была наполнена водой, холстина сверху прорвана, а пробка оказалась на месте, но повернутая другой стороной, да так крепко, что ее с большим трудом удалось вытянуть лишь пробочником. Все же принимавшие участие в опыте были этим очень удивлены.
Однако, проведя ряд подобных испытаний на разных глубинах, пришли к следующему выводу. Теплый воздух, находящийся в бутылке, при погружении на глубину, где температура воды гораздо ниже, охлаждаясь, сжимается, и пробка под действием мощного давления толщи воды проталкивается внутрь бутылки, которая наполняется водой. По мере же поднятия ее на поверхность находящаяся в ней вода постепенно нагревается и, расширяясь, вдавливает пробку в горлышко. А так как нижний ее конец тоньше верхнего, то она, повернувшись, выталкивается из бутылки в ее горлышко как раз более тонким нижним концом, плотно закупоривая бутылку.
– Вот и весь секрет этого фокуса, господа… – удовлетворенно улыбаясь, заключил Михаил Петрович.
«Умен и пытлив, – по достоинству оценил Андрей Петрович способности лейтенанта и тоже улыбнулся, – а каким же еще должен быть командир шлюпа и заместитель начальника столь ответственной экспедиции?.. Однако подобный эффект возможен, по всей вероятности, только при довольно значительной разности температур воды на ее поверхности и на глубине», – пришел он к выводу, делая пометки в своем блокноте.
Когда 2 ноября стали на якоря на рейде гавани Рио-де-Жанейро, все члены экспедиции Беллинсгаузена были обрадованы, увидев шлюпы «Открытие» и «Благонамеренный», которые двумя днями позже них покинули Портсмут, а прибыли в Рио-де-Жанейро одним днем ранее. Дело в том, что капитан-лейтенант Васильев до прибытия сюда никуда не заходил, в то время как «Восток» и «Мирный» пробыли пять дней в гавани Санта-Крус на Канарских островах.
Утром следующего дня на «Восток» прибыл генеральный консул в Рио-де-Жанейро коллежский советник[6] Лангсдорф. И офицеры, столпившиеся на шканцах, были немало удивлены, когда тот сразу же оказался в объятиях начальника экспедиции и его заместителя по ученой части.
– Григорий Иванович, сколько лет, сколько зим! – радовался встрече Фаддей Фаддеевич.
– А вы, Андрей Петрович, так бороду и не отрастили, хотя, как помню, перед поездкой в Русскую Америку вроде бы и собирались? – приветствовал того Григорий Иванович, глаза которого прямо-таки источали радость от встречи. – Снова вместе, как когда-то на борту «Надежды»!
– С той лишь разницей, что вы уже не ученый-натуралист, а генеральный консул, я не вахтенный офицер, а начальник кругосветной Антарктической экспедиции, а Андрей Петрович не член торговой миссии, а почетный член Петербургской академии наук и мой заместитель, – уточнил Фаддей Фаддеевич, широко улыбаясь.
– С чем всех нас, господа, и поздравляю! – в тон ему подхватил Григорий Иванович.
И друзья продолжили разговор уже в каюте.
– Шикарно устроились, господа! – с некоторой долей зависти воскликнул Григорий Иванович, мельком оглядев каюту. – Это вам не наши каморки на «Надежде»!
– Это адмиральская каюта, которую занимает уважаемый Андрей Петрович, – пояснил Фаддей Фаддеевич. – И она стала традиционным местом наших дружеских встреч, как когда-то кают-компания на «Надежде».
Григорий Иванович сразу же обратил внимание на чучело чайки, стоявшее на книжном шкафу (натуралист – он и есть натуралист!), в то время как вестовые вносили кресло из капитанской каюты, с интересом поглядывая на генерального консула.
– И чем же так знаменита эта птица?
– Как птица ничем особенным, чайка как чайка. Но ее чучело изготовил мой вестовой Матвей, – и Андрей Петрович показал глазами на вытянувшегося в струнку матроса.
Григорий Иванович с интересом глянул на него и, взяв в руки чучело, стал внимательно разглядывать.
– Сработано очень даже неплохо, – заключил он, – а чем же ты набивал его, умелец?
– Паклей, ваше превосходительство! – ответил зардевшийся от похвалы Матвей.
– Слава Богу, что не высокопревосходительство! – улыбнулся вместе с друзьями генеральный консул. – Пока же достаточно и высокоблагородия.
– Есть, ваше высокоблагородие! – стушевался вестовой.
– Они вам больше не нужны, Фаддей Фаддеевич?
– Ступайте! – приказал вестовым капитан.
– Ну что же, – сказал повеселевший Григорий Иванович, когда вестовые покинули каюту, – теперь у вас, господа, как мне кажется, не будет особых проблем с изготовлением чучел животных?
– Вы правы, – подтвердил Андрей Петрович.
– Но ведь вам потребуются различные приспособления для их изготовления, – с долей беспокойства уточнил генеральный консул.
– Все необходимое мы приобрели в мастерской Британского зоологического музея в Лондоне, – доложил Андрей Петрович.
– Поздравляю, Фаддей Фаддеевич! У вас замечательный заместитель по ученой части!
– Если бы вы только знали, Григорий Иванович, сколько я испортил крови, добиваясь его назначения в экспедицию!
– Представляю, очень даже хорошо представляю, – понимающе улыбнулся тот и стал обозревать библиотеку Андрея Петровича. – А ведь кое-что прибавилось в вашем собрании, Андрей Петрович, с тех пор, – отметил Григорий Иванович.
– Конечно. Кое-что приобрел за годы службы в Российско-Американской компании в Новоархангельске, делая заказы предприимчивым купцам, а ряд изданий прикупил уже в Петербурге перед самым отходом экспедиции. Да уже по нужде нахватал кое-чего в Копенгагене, Портсмуте и Лондоне.
– По какой такой нужде? – встревожился генеральный консул, получивший строжайшее предписание министра иностранных дел Нессельроде[7] оказывать экспедиции Беллинсгаузена всяческую помощь и поддержку в рамках своей компетенции.
Андрей Петрович посмотрел на Фаддея Фаддеевича, и тот поведал печальную историю о немецких ученых-натуралистах, приглашенных для участия в экспедициях, но в последний момент ответивших отказом.
– Вот мерзавцы! – не выбирая выражений по поводу руководителей Академии наук, гневно воскликнул всегда выдержанный и корректный Григорий Иванович. – Умудрились, готовя такую дорогостоящую экспедицию, оставить ее без научного обеспечения! Это уже не просто халатность, а преступный подрыв национальных интересов России! – продолжал возмущаться он. – И оставить это дело без последствий для виновных я, как государственное лицо, заинтересованное в успешных результатах столь перспективной экспедиции, которые могут в корне изменить представление о нашем Отечестве как о великой морской державе, не имею права!
– Я уже через нашего посла в Дании барона Николаи передал по этому вопросу свое мнение, полностью совпадающее с вашим, уважаемый Григорий Иванович, в Адмиралтейств-коллегию и надеюсь, что оно будет доведено до сведения государя, – доложил Фаддей Фаддеевич. – Однако мы не остались, как вы изволили выразиться, без научного сопровождения экспедиции. Андрей Петрович сумел за короткий срок определить и научно обосновать признаки возможного нахождения земли значительных размеров в высоких южных широтах. Так что теперь мы имеем возможность отыскивать эту землю с открытыми глазами, а не вслепую.
Григорий Иванович живо повернулся к Андрею Петровичу, и тот изложил в общих чертах результаты своих теоретических изысканий.
– Интересно, очень интересно! А главное – очень полезно и ко времени! – было видно, что в Григории Ивановиче государственный деятель уступил место ученому. – А у вас, Андрей Петрович, случаем, нет хотя бы черновых записей по этому вопросу? – с надеждой спросил он.
– Почему же, Григорий Иванович, есть, и не только черновые, – и Андрей Петрович, открыв левый верхний ящик письменного стола ключиком с брелком, что, конечно, не ускользнуло от взгляда Фаддея Фаддеевича, улыбнувшегося при этом, протянул ему исписанные листы.
Григорий Иванович быстро пробежал их глазами и заключил:
Читать бесплатно другие книги:
