Простые пьесы Платон Сергей

Сцена 4

На подиум выходит Лариса Мондрус.

Лариса Мондрус (поет).

К финалу песни за круглые столы усаживаются Маша и Маня, на них красивые сатиновые платья и сизые телогрейки. Под восторженные аплодисменты девочек музыканты уходят.

Заводское общежитие. Ночь. За стеной наперебой звучат патефон и гармонь.

Маша. Танцуют…

Маня. Пляшут, да… Пойдем к ним?

Маша. Ты иди, я тут побуду. Лихо мне…

Маня. Заболела же! Валенки не одела, вот и снемогла ты, хвороба! (Приносит валенки.) Сейчас-то хоть ноги погрей. Поотмечала Новый год, кулёмушка. «Некрасиво-некрасиво»… Двадцать градусов мороза на дворе, снега по колено, а мы до клуба прёмся в туфельках-чулочках…

Маша. Я же в ботиках ходила…

Маня. А хорошо мы добежали, да? Парни с тарного цеха хорошие! Провожать назад пошли. Только ноги у них у всех короткие. Тут они у всех короткие. Некрасивых много тут живет. Я у них «Казбеком» дзобнула два раза. А на горке я чуть не убилась! А у тебя рейтузы было видно!

Маша. Да?

Маня. Да никто и не заметил, все снежки бросали. Много тут у них снега.

Маша. Да, снега здесь много… Такой красивый… Как алмазы сверкает под луной… Все дома, все крыши в белых шапках… Черного ничего нет. Только белое небо высокое. И тихо-тихо. Всё блестит, как серебро…

Маня. А я не видела алмазов никогда.

Маша. И я не видела.

Маня. А говоришь.

Маша. Алмазы тихие, как серебро… и белые, как серебро… се-ре-бро…

Маня. У-у… Что-то совсем ты разнедужилась, и заговариваешься, подруга. Горишь ты, Маша! Красная вся! Ой! От простуды малярии не бывает?

Маша. Нет, не бывает. Она от комаров малярийных бывает летом, а сейчас зима, комаров нет. (Плачет.) И наших малышей ни одного уже нет. Все умерли тихонечко. Комарики маленьких деток покусали. Война. Все поумирали…

Маня. Чо ты нюнишься опять? Маленькие и без войны мёрли завсегда. Это они от малярии. Ты вот к ним ходила. Может, заразилась?

Маша. Нет, это от мокриц.

Маня. Каких мокриц?

Маша. А я дежурила по кухне, Савич щи готовила, я и поела миску.

Маня. Ну и что такого?

Маша. Савич слепая стала. Думала, что мелкий лук, а это мокрицы были, истопник насобирал в кастрюльку. Она взяла, да и сварила их. А я поела.

Маня. Фу…

Маша. Да… Фу… Они сейчас во мне шевелятся…

Маня. Фу ты, Машка! Что городишь? Как им шевелиться, когда они вареные?

Маша. Не знаю, Маня. Но они меня жрут.

Маня. Совсем плохая стала! Завираешься совсем. Сейчас я уксус принесу, компресс поделаем, чтоб жара не было. Сиди, молчи. (Убегает.)

Маша. Не надо, Маня…

Маня (возвращаясь). Надо-надо. Вот… (Накладывает компресс.)

Маша. Вот и будет тебе шаркунок…

Маня. Наконец-то… сподобилась…

Маша. Когда помру.

Маня. Так. (Пауза.) Значит, опять не сейчас?

Маша. Нет.

Маня. Вот ведь до чего упрямая корова! Дай!

Маша. Не дам.

Маня. Так вот ты всегда во всем! Гордая очень! Так и проупрямишься всю жизнь. Сережка-то, очкарик, какие хороводы вокруг тебя выплясывал сегодня. Употелся парень. Любит, видно. А ты ни разу с ним не поплясала. Не нравится?

Маша. Нет.

Маня. Совсем-совсем?

Маша. Ну, так…

Маня. А почему?

Маша. Не знаю.

Маня. А я знаю!

Маша. Почему?

Маня. Дашь шаркунок, скажу!

Маша. Ну, и не говори!

Маня. Ну, ладно, так скажу! Это потому, что он не убежал с парнями. Да? Все-все рванули, он один остался. Да? Ты его за это и не любишь. Правда?

Маша. Не знаю я.

Маня. Не любишь, я же вижу хорошо. А он симпотный. В комсомол вступил уже. Я его, наверное, люблю…

Маша. Если «наверное», то не любишь. Любят не наверно, а наверняка.

Маня. Я, может быть, наверняка? Откуда ты знаешь?

Маша. Не любишь.

Маня. Это почему это?

Маша. Потому что «может быть». Не настоящее это у тебя. Просто, потому что надо и хочется. А настоящего дождаться надо…

Маня. Гадина ты, Маша! Я с тобой, как с человеком, а ты со мной, как свинья!

Маша. Не обижайся ты, сама же начала…

Маня. Гнида!

Маша. Маруся, не ругайся…

Маня. Гнида и есть.

Маша. Маруся…

Маня. Я тогда тебе за это сейчас такое расскажу! Будешь знать! (Пауза.) Не дождешься ты своего настоящего! Умер давно твой настоящий! Всё!

Маша. Пашка?

Маня. Вошка! Конечно, Пашка, кто еще? Не жди ты его. Не доехали они до фронта, все сгорели. Савич рассказала. Разбомбили товарняк прямо на станции, а в нем снаряды были. Вот они и сгорели. Все!

Маша. И Паша?

Маня. И Паша! Все…

Маша опускает руки к полу, медленно сползает со стула, ложится на пол. Маня пробует что-то сказать, подойти к ней, но не решается и уходит. Пауза.

Сцена 5

Свет фокусируется на авансцене. Из чернильного мрака появляется Лариса Мондрус в сияющем белом платье, склоняется над Машей, гладит по волосам, присаживается рядом.

Маша. Паша сгорел!

Лариса. Я знаю.

Маша. Почему?

Лариса. Война.

Маша. А почему война?

Лариса. Такое время в мире.

Маша. А почему Паша?

Лариса. Гадина Гитлер так захотел.

Маша. Забоялся, что Пашка его убьет?

Лариса. Не в этом дело, Маша. Иногда мир очень запутывается и люди воюют.

Маша. Чтобы распутать мир?

Лариса. Да, чтоб исправить мир войной. Вычищают они его, уничтожают слишком расплодившихся гадин и снова живут в ясном мире.

Маша. Так Паша Гитлера и не убил… Жалко… Не успел он стать героем…

Лариса. Успел. Он совершил свой подвиг.

Маша. Как так? Когда?

Лариса. Он уже был героем, когда решился защитить тебя и родину… и свет…

Маша. Но его же нет уже на свете?

Лариса. Нет.

Маша. А кого мне ждать?

Лариса (поет).

Лариса и Маша уходят.

Сцена 6

Кухня в квартире Марии Александровны. На столе стоит раскрытый чемоданчик проигрывателя «Юность-301» и лежит несколько виниловых пластинок. За столом сидят обе старухи.

Мария Илларионовна (снимая пластинку). Вот тебе твоя Лариса, раз уж любишь так ее. Дарю! А свою любимую Аидку я себе оставлю. Мне Ведищева больше нравится, она проще. Твоя, по правде говоря, какая-то стонотная.

Мария Александровна. Не стонотная она…

Мария Илларионовна. Ну, нудная…

Мария Александровна. Маруся, перестань! Опять поссоримся.

Мария Илларионовна. Прожили век душа в душу, а под старость лет расплюёмся что ли? Нет. Так не бывает. Ты – моя подружайка навовсе! Что уж нам теперь делить? (Вкладывает пластинку в конверт.) На-ка! С днем рождения!

Мария Александровна. Спасибо, Маня! Спасибо, родненькая! Но пусть уж лучше остается у тебя. Буду приходить к тебе и слушать. У меня ведь и проигрыватель то работает, то нет. Сейчас таких проигрывателей уже не выпускают. А песни Мондрус я и так все помню. Не с кем говорить, – сижу-пою, обмен кислорода происходит. (Уходит за кулисы, приносит синий халат с цветочным орнаментом, одевает.) Смотри, что мне Илюшечка прислал на день рождения!

Мария Илларионовна. Фланелевый? Красиво. Будто лён цветёт! Лён-конопель…

Мария Александровна. И пенсию опять еще одну. Теперь он каждый месяц вторую пенсию слать будет. А я не трачу, коплю.

Мария Илларионовна. Телевизор бы новый купила.

Мария Александровна. Да не люблю я телевизор, страшно смотреть. Пакостников народилось много, только их и показывают. Деньги славят, жирную жизнь рекламируют. Темное, сволочное племя у них получилось. Противные, громкие, наглые. Все как тот младший Нуждин с первого этажа. Тревожно рядом с ними жить. Хоть дома их не видеть…

Мария Илларионовна. Что с этим сопляком-то у тебя?

Мария Александровна. Вчера чуть не прибила палкой. Стоит на лестнице, лыбится, окурком в стену тыкает.

Мария Илларионовна. Сволочь какая! Руки оборвать, собакам бросить!

Мария Александровна. Гадина, да… Домой пришла, весь вечер маялась давлением. Они и пьют, и пачкают в подъезде, и девок туда водят. Ночь-полночь – стоят, бубнят, а днем футбол пинают. Значит, не учатся и не работают. Наверное, воруют. Страшные они, эти молодые. Я же палку себе завела не потому, что ноги плохо ходят, а чтоб отбиться как-то было чем. Вот так, Маруся. Испереживалась вся.

Мария Илларионовна. Ты и взаправду не убей там никого. Я тебя знаю. Терпишь, терпишь, а потом как дашь! И понеслась душа в рай, ноги в комендатуру! Подожди, или обыгается он, или в тюрьму поедет. Тогда двор снова тихим станет. Это так всегда бывает: нахлебаешься плохого, вот и будет хорошо.

Мария Александровна. Твои слова, да богу в уши!

Мария Илларионовна. Какому богу? Ты же не веришь.

Мария Александровна. Не верю. Поздно уже верить начинать. Но что-то такое, кажется, есть. Я же крещенная. Когда нас привезли, на мне же крестик был.

Мария Илларионовна. Шаркунок на тебе был!

Мария Александровна. И крестик тоже.

Мария Илларионовна. Не помню крестика.

Мария Александровна. И я не помню. Это мне потом в детдоме рассказали, когда я ездила про день рожденья узнавать, и про наши отчества.

Мария Илларионовна. И что узнала?

Мария Александровна. Как, что? Ты что, забыла?

Мария Илларионовна. Забыла! Расскажи.

Мария Александровна. «Отчество и дата рождения записаны со слов воспитанника». Вот. Одинаковая запись у нас во всех карточках у всего отряда проставлена.

Мария Илларионовна. А фамилия?

Мария Александровна. Савич.

Мария Илларионовна. Да… Савич… На себя нас записала… Крепкая такая была баба, а как быстро умерла…

Мария Александровна. Не ела ничего, всё нас кормила. У хлеба, и без хлеба. (Пауза.) Помнишь, как много умерло в войну, как тяжко было всем в эвакуации, но ведь не страшно было жить? А сегодня – страшно… Не то что боязно, а просто оторопь берет! Жутко бывает даже в поликлинику сходить, или в собес, или к зубному…

Мария Илларионовна. А что такого-то? Всё. Наше время прошло. Мир страшно поменялся, Маша. Новое время идет. Про нашу войну почти никто не помнит. Никто из современных нас с тобой не видит. Ничегошеньки они о нас не знают. Им теперь что Сталинград, что Куликово поле, что Мамаево побоище. История в учебник.

Мария Александровна. Опять запутывается мир… Ой, не довели бы эти молодые до войны опять.

Мария Илларионовна. Не эти, так другие доведут. А мы с тобой наверняка уже помрем к тому времени. Оно и хорошо, новой войны не увидим. Изживает нас время. Ждали-ждали будущего… Прожили в нужде… Робили-робили и ждали… Дождались! (Пауза.) Илья что пишет?

Мария Александровна. Все нормально у него. Работает. Какой-то дорогой проект у него опять. Хорошо зарабатывает.

Мария Илларионовна. Не женился?

Мария Александровна. Нет. Не женится, не хочет…

Мария Илларионовна. Девчат не любит?

Мария Александровна. Наоборот.

Мария Илларионовна. Неужели, бабник?

Мария Александровна. Нет, что ты.

Мария Илларионовна. Точно, бабник!

Мария Александровна. Маня, перестань. У тебя же у самой вон сколько было парней, что-то замуж не пошла ни разу…

Мария Илларионовна. Потому что нормального ни разу не было…

Мария Александровна. Вот и у него нормальной не было ни разу…

Мария Илларионовна. Вот из-за таких как твой сыночек у меня семьи не вышло. Такие замуж не зовут.

Мария Александровна. Не надо, Маня. Разругаемся. Сама же виновата…

Мария Илларионовна. Не надо, так не надо. Пойду-ка, покурю я на лестницу…

Мария Александровна. Курила бы ты в ванной. Там и баночка твоя стоит. А то ворчим на молодежь, а сами…

Мария Илларионовна. Не-не-не. Мне в ванной душно. (Уходит.)

Мария Александровна достает из конверта пластинку, включает проигрыватель. На подиум выходит Аида Ведищева.

Аида Ведищева (поет).

Сцена 7

Та же кухня. Прибегает Мария Илларионовна с зажженной сигаретой.

Мария Александровна. Куда ты с папиросой?

Мария Илларионовна. Не ори. Там этот твой у ящиков упал!

Мария Александровна. Кто?

Мария Илларионовна. Ну… Этот… Сын Наташки Нуждиной… Никитка…

Мария Александровна. Как упал?

Мария Илларионовна. Лежит, не дышит. Нашатырь у тебя есть? Пьяный он, поди.

Мария Александровна стремительно уходит. Мария Илларионовна садится, гасит сигарету, выключает проигрыватель, собирает пластинки в аккуратную стопку.

Мария Александровна (кричит из-за кулис). Маруся, помоги!

Мария Илларионовна. Ты что, сюда его волочишь? Дура что ли?

Мария Александровна. Да помоги же! Уроню сейчас!

Мария Илларионовна выходит и почти сразу возвращается, помогая подруге нести расслабленное тело Никиты. Старухи суетливо сдвигают стулья, укладывают на них подростка, приносят подушку, нашатырь, тонометр, лекарства, одеяло.

Мария Илларионовна. Ну что? Живой?

Мария Александровна. Живой, но очень слабенький.

Мария Илларионовна. А ты у нас, оказывается, еще резвушка. Вон как сиганула вперед тапок! Как ты такого кабана по лестнице-то дотащила? Правильно, костыль тебе не нужен. Дашь поносить?

Мария Александровна. Что поносить?

Мария Илларионовна. Костыль!

Мария Александровна. Маруся, прекрати! Не время твоим шуткам. Нашатырь давай. (Подносит ватку с нашатырным спиртом к носу Никиты, тот приходит в себя, садится.)

Никита (удивленно). Бабки… Бабки… Хы-хы… Бабули, где бабло? Хы… Бабло… Бабосы… Бабки…

Мария Илларионовна. Бредит. (Снимает с Никиты куртку, кладет на пол.) В какой-то дряни вымазался весь, а ты его на диван хотела. Скажи ты мне на милость, мы за каким рожном его сюда приволокли? Вызвали бы скорую и делу – край!

Мария Александровна. Жалко же его.

Мария Илларионовна. Что-то он тебя не жалел, гадил вовсю.

Никита. Бабки…

Мария Илларионовна. Да, бабки! Где ты так набрался, бестолочь? (Внимательно рассматривает лицо Никиты, принюхивается.) Так он не пьяный!

Мария Александровна. А… как же?..

Мария Илларионовна. Так же! Он – вмазанный!

Мария Александровна. Как?

Мария Илларионовна. Ну, под наркотиком он. Понимаешь? Глаз нет, и водкой не пахнет. Ой! Зря мы его сюда притарабанили. Но мы не виноваты, мы не знали. Ну, ладно, скорой всё расскажем, а милицию они сами вызовут. Сначала в наркологию свезут, там откачают, а потом в колонию пристроят.

Никита. Не надо…

Мария Илларионовна. Надо-надо! В колонию поедешь, там тебя полечат. Мы хоть отдохнем от твоих пакостей. И будет нам хороший тихий двор. Это, Машка, к дню рождения тебе подарочек такой. Смотри, как быстро всё решилось. Будто кто-то нас с тобой услышал.

Никита. Бабки…

Мария Илларионовна. Помолчал бы ты, идиота кусок! Мы тебе не бабки! Мы, между прочим, ветеранки труда обе!

Никита. Бабки-ветеранки… Хы…

Мария Илларионовна. Оклёмывается вроде, хамить начал. Неси телефон.

Никита (плачет). Не надо… (Пауза.)