Низина Лахири Джумпа

Глава 5

В начале 1968 года оппозиционные настроения росли, правительство Объединенного фронта проявило полную несостоятельность, поэтому в Западной Бенгалии было введено прямое президентское правление.

Система образования тоже претерпевала кризис. Устарелые принципы педагогики полностью расходились с реалиями индийской жизни. Преподаватели учили молодежь игнорировать нужды простых людей. И эту мысль стали распространять повсюду радикально настроенные студенты.

Вторя Парижу, вторя Беркли, студенты в колледжах Калькутты бойкотировали экзамены, рвали дипломы. На собраниях и заседаниях перебивали ораторов, обвиняли администрации колледжей в коррупции. Баррикадировали деканов в их кабинетах, отказывались принести им еду и воду до тех пор, пока те не выполнят предъявленные требования.

Несмотря на неспокойную атмосферу, оба брата продолжили учебу. Удаян – в Калькуттском университете, Субхаш – все там же, в Джадавпуре. Они намеревались получить образование, устроиться на хорошую работу, чтобы со временем иметь возможность поддержать родителей.

Расписание Удаяна стало совсем беспорядочным. Однажды вечером, когда он не вернулся к ужину, мать отставила для него еду в сторонку, накрыв тарелкой. Когда утром она спросила, почему он так ничего и не съел, он сказал, что поужинал вчера дома у друга.

Когда Удаяна не бывало за ужином, в семье больше не обсуждали наксалбарийское повстанческое движение и то, как оно распространялось по Западной Бенгалии и по всей Индии. Не обсуждали больше партизанское движение в Бихаре и в Андра-Прадеше. Субхаш понял: Удаян теперь проводит свободное время с другими – с теми, с кем мог свободно обсуждать острые проблемы.

Без Удаяна домашний ужин проходил в тишине, безо всяких споров, как и предпочитал их отец. Субхашу, конечно, не хватало общества брата, но иногда было очень даже приятно посидеть в тишине и одиночестве за письменным столом.

Когда Удаян находился дома, то неизменно включал приемник и слушал короткие волны. Официальные новости его не удовлетворяли, и он нашел тайные каналы вещания из Дарджилинга и Силигури. Он слушал радио Пекина. Однажды, перед рассветом, он передал искаженный эфирными помехами голос Мао, обращенный к народу Китая, на частоте Толлиганга.

По приглашению Удаяна из чистого любопытства Субхаш однажды пошел с ним на встречу студентов-единомышленников. В маленькую прокуренную комнату битком набились студенты. На зеленой стене висел обернутый в полиэтилен портрет Ленина, но настроения в комнате были антимосковские-пропекинские.

Субхаш ожидал шумных дебатов, но студенческое собрание проходило как обыкновенный учебный семинар. Студент-медик по имени Синха выступал в роли преподавателя. Остальные записывали все в тетрадки. По очереди им предлагалось встать и высказаться, продемонстрировать свои знания по истории Китая и постулатов Мао.

Они обменивались свежими номерами газет «Дешабрати» и «Либерейшн», где освещались последние события повстанческого движения в Шрикакуламе. Там около сотни горных деревень тоже захлестнула марксистская волна.

Взбунтовавшиеся крестьяне строили укрепления, к которым не могла подступиться полиция. Землевладельцы спасались бегством. Приходили сообщения о целых семьях, сожженных заживо во сне, о насаженных на колья головах, о призывах к мщению, написанных кровью.

Синха говорил неторопливо, вдумчиво, сцепив пальцы в замок на столе.

– Прошел год с начала событий в Наксалбари, а Коммунистическая марксистская партия продолжает предавать нас. Они опорочили красное знамя. Опорочили светлое имя Маркса.

Марксистская компартия, политика Советского Союза, реакционное правительство Индии – все они на одной стороне. Все они – лакеи Соединенных Штатов. Они представляют для нас четыре горных хребта, которые мы должны как-то преодолеть.

У марксистской компартии одна цель – сохранить влияние. А наша цель: создание справедливого общества. Создание новой партии стало насущно необходимой задачей. Если истории суждено сделать шаг вперед, то сначала нужно покончить с пустой болтовней и политикой заигрывания.

Собравшиеся слушали затаив дыхание. Субхаш видел, с какой увлеченностью Удаян внимал словам Синхи.

Субхаш сидел рядом с Удаяном, но чувствовал себя на этом собрании каким-то невидимкой. Он не был уверен, что привнесенная идеология сможет разрешить проблемы Индии. Хотя искра вспыхнула уже год назад, он не считал, что за этой искрой обязательно должна последовать революция.

Он не знал, чего ему не хватало, чтобы поверить в это, – смелости или воображения. Из-за недостающих качеств он не мог разделить политические убеждения и веру брата.

Субхаш помнил, как они с Удаяном обменивались смешными глупыми посланиями, когда отправляли друг другу при помощи зуммера. Но он сейчас не знал, как ответить на сигналы, посылаемые Синхой. Эти же сигналы Удаян принимал с готовностью.

Под кроватью у стены в их комнате теперь появились банка с красной краской и кисточка. Раньше их там не было. А под матрасом Субхаш нашел список призывов, переписанных рукой Удаяна. «Председатель Китая – наш председатель!», «Долой выборы!», «Наш путь – это путь Наксалбари!».

Стены города были исписаны подобными лозунгами. И стены корпусов студенческого городка, и высоченные стены киностудии, и низенькие стены вдоль улиц их квартала.

Однажды ночью Субхаш услышал, как Удаян вернулся домой и сразу же направился в ванную. До него донесся звук льющейся воды из душа. Субхаш сидел за письменным столом и видел, как Удаян, войдя, первым делом затолкал банку с краской под кровать.

Субхаш закрыл тетрадь и надел на ручку колпачок.

– Что ты сейчас делал?

– Отмывался.

Удаян прошел через всю комнату и сел в кресло у окна. На нем белела пижама. Кожа его и волосы на груди были еще влажными. Он взял в рот сигарету, открыл спичечный коробок, чиркнул несколько раз, прежде чем спичка загорелась.

– Ты писал лозунги? – спросил Субхаш.

– Правящий класс повсюду распространяет свою пропаганду. Почему им можно оказывать влияние на людей, а другим нельзя?

– А если тебя схватит полиция?

– Не схватит.

Удаян включил радиоприемник.

– Если мы не воспрепятствуем проблеме, мы ее только увеличим. Вот так-то, Субхаш. – И, помолчав, он прибавил: – Если хочешь, пошли завтра со мной.

Субхаш снова стоял на стреме, снова ловил каждый звук.

По деревянному мосту они перешли через Русло Толли. В детстве родители не разрешали им ходить сюда, считали, что это уже слишком далеко от дома.

Субхаш светил фонариком на стену. Уже наступила почти полночь, и они сказали родителям, что идут на поздний сеанс в кино.

Затаив дыхание, Субхаш прислушивался к каждому звуку. Лягушки в пруду квакали монотонно и настойчиво.

Окунув кисть в банку с краской, Удаян написал на стене по-английски: «Да здравствует Наксалбари!»

Он выводил буквы быстро, но руки его почему-то дрожали. Субхаш замечал эту дрожь в руках брата уже последние несколько недель – когда тот крутил настройку приемника или переворачивал газетные страницы.

Субхашу вспомнилось, как они лезли через стену «Толли-клаб». Но сейчас Субхаш почему-то не боялся, что их поймают. Может, и глупо было так думать, но что-то ему подсказывало: такая вещь случается только один раз. И он оказался прав: никто не заметил их, никто не наказал их за этот поступок. Спустя несколько минут они уже шли обратно по мосту и курили сигареты, чтобы успокоиться.

Сейчас больше нервничал Удаян, он был очень горд выполненным делом.

А Субхаш злился на самого себя – за обязанность доказывать себе, что он способен на такие вещи.

Он ненавидел свой вечный страх, свою вечную боязнь всего – что он перестанет существовать или что они с Удаяном перестанут быть братьями, если Субхаш пойдет Удаяну наперекор.

Закончив учебу в колледже, братья, как и многие их сверстники, оказались невостребованными. Они начали подрабатывать репетиторством, чтобы приносить хоть какие-то деньги в дом. Удаян нашел себе место учителя в школе недалеко от Толлиганга. Эта незатейливая работа ему, похоже, нравилась, карьера его не интересовала.

А Субхаш решил подать заявку на дальнейшее обучение в Соединенных Штатах. Иммиграционные законы к тому времени изменились, и прием студентов из Индии в Америке существенно упростился. В колледже он изучал химию и окружающую среду, а также влияние нефтяных и азотистых загрязнений на океаны, реки и озера.

Перед тем как сообщить о своих намерениях родителям, он решил посоветоваться с Удаяном, надеялся на понимание брата. Он даже предложил Удаяну тоже поехать за границу, где гораздо легче было найти работу, где сама жизнь для них обоих могла бы сложиться лучше.

Он перечислил несколько прославленных университетов, взрастивших множество одаренных ученых. Среди них он упомянул Массачусетский технологический институт в Принстоне, где работал Эйнштейн.

Но этот список не впечатлил Удаяна.

– Как ты можешь уехать сейчас, отвернуться от происходящего здесь? И надо же! Из всех мест ты выбрал Америку!

– Но там короткая программа обучения – всего несколько лет.

Удаян покачал головой:

– Если ты уедешь, то уже не вернешься.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я знаю тебя. Ты всегда думаешь только о себе.

Субхаш растерянно смотрел на брата – полулежа на кровати, с сигаретой во рту, тот листал газеты.

– А то, что ты делаешь, не эгоистично?

Не отрываясь от газеты, Удаян перевернул страницу и ответил:

– Не думаю, что хотеть изменить мир к лучшему – это эгоистичное желание. Нет.

– Но это же не детские игры. А если в дом нагрянет полиция? Если тебя арестуют? Что подумают мама и папа?

– Жизнь – это нечто большее, чем то, что думают мама с папой.

– Да что с тобой, Удаян? Как ты можешь так говорить? Ведь родители тебя вырастили. Они и сейчас еще кормят и одевают тебя. Ты обязан им всем. Без них ты был бы никто.

Удаян вскочил с кровати и вышел из комнаты, но очень скоро вернулся. Он угрюмо смотрел в пол – ему удалось погасить быстро возгорающийся гнев.

– Ты – моя вторая половина, Субхаш. Это без тебя я – никто. Не уезжай!

Впервые в жизни он произнес вслух такую вещь. Произнес с любовью и нежностью.

Но Субхаш воспринял это как приказ – как один из многих приказов Удаяна, перед которыми он всю жизнь пасовал. Как очередной призыв снова следовать за Удаяном.

Но уехал вскоре сам Удаян. Уехал из города, но куда и зачем, не объяснил. Школа, в которой работал, была тогда закрыта. Утром в день своего отъезда он сообщил Субхашу и родителям, что эта поездка была запланирована.

Он уезжал как будто на один день, всего лишь с одной матерчатой сумкой через плечо и с деньгами только на обратный билет.

– Ты с друзьями едешь? Это у вас что-то вроде туристической поездки? – поинтересовался отец.

– Да. Хочется развеяться.

– А почему так внезапно?

– Ну а почему бы и нет? Что в этом такого?

Он поклонился в ноги родителям, попросил их не беспокоиться и обещал вернуться.

За время отсутствия от Удаяна не приходило никаких вестей – ни письма, ни звонка, никакой другой возможности узнать, жив он или нет. Субхаш и родители не затрагивали эту тему, но никто из них не верил, что Удаян где-то разглядывает достопримечательности. Они не поверили с самого начала, но и никто из них не попытался остановить его.

Он вернулся только через месяц, сильно похудевший, с бородой и усами. Пальцы у него дрожали теперь еще сильнее – чашка иной раз стучала о блюдце у него в руках. Эта дрожь была заметна, когда он застегивал пуговицы на рубашке или держал шариковую ручку. По утрам на его постели виднелись вмятины от тела, а простыни были мокры от пота. Однажды утром он проснулся с бешеным сердцебиением и испариной на лбу, ему позвали врача и сделали анализ крови.

Родные думали, что он подцепил за городом какую-то болезнь – малярию или менингит, но врач обнаружил у него просто увеличение щитовидной железы – недуг, вполне поддающийся медикаментозному лечению. Врач объяснил: лекарство может подействовать не сразу и принимать его нужно постоянно. И еще он сказал, что это заболевание может сопровождаться у больного повышенной раздражительностью и резкими переменами в настроении.

Удаян поправился и жил теперь все время дома, никуда не отлучался, но душа его словно осталась где-то там. То, что он узнал, или увидел, или сделал во время той поездки, он хранил про себя и не рассказывал об этом никому.

Он больше не отговаривал Субхаша от поездки в Америку. Слушая по вечерам радио или листая газеты, он не выказывал никаких эмоций. Что-то завладело его мыслями и душой – это уже не имело отношения к Субхашу, к родителям и к их дому.

В 1969 году в день рождения Ленина, 22 апреля, в Калькутте была образована третья коммунистическая партия. Ее члены называли себя «наксалитами» в честь событий в Наксалбари. Чару Маджумдар был провозглашен ее генеральным секретарем, Кану Санъял выбран председателем.

В день Первого мая массовая процессия заполонила улицы. Десять тысяч человек двигались к центру города. Они собрались на площади, возле увенчанной куполом белой колонны Шахида Минара.

Только что освободившийся из тюрьмы Кану Санъял взошел на трибуну и обратился с речью к возбужденной толпе:

– С величайшей гордостью и безграничной радостью я хочу объявить вам, собравшимся на этой площади, что с сегодняшнего дня у нас есть новая, истинно коммунистическая партия! Коммунистическая марксистско-ленинская партия Индии – КМЛПИ.

Санъял не выразил благодарности политикам, добившихся его освобождения из тюрьмы. Его освобождение явилось требованием времени, Наксалбари всколыхнул всю Индию, сказал он.

В стране и за ее пределами назрела революционная ситуация. Волна революционных настроений захлестнула весь мир. Великий кормчий Мао Цзэдун стоит у руля.

И в стране, и за ее пределами реакционные силы стали ослабевать и уступать нашему напору. Внешне они кажутся сильными, но на самом деле это всего лишь колоссы на глиняных ногах да просто бумажные тигры.

Главной задачей новой партии должна стать организация крестьянства. Крестьяне должны подняться на бой, и их тактикой должна быть партизанская война, а их врагом – государство.

– Мы создали новую форму коммунизма, – заявил Санъял. – Штабы нашей борьбы будут находиться в деревнях. К 2000 году, то есть всего через тридцать один год, люди всего мира освободятся от любых форм эксплуатации и станут праздновать победу марксизма-ленинизма и идей Мао.

Чару Маджумдар не присутствовал на митинге, но Санъял поклялся в верности ему, сравнил его в мудрости с Мао и предостерег народ против тех, кто бросал вызов учению Маджумдара.

– Мы создадим новое солнце и новую луну, которые засияют над нашей великой родиной! – закончил он.

Эти его слова прозвенели на многие мили.

Газеты опубликовали потом фотографии прошедшего митинга, снятые с отдаленного расстояния. На них были запечатлены массы людей, пришедших послушать речь Санъяла и увидеть красный салют. Пламенные призывы проникли в их души. На снимках была запечатлена Калькутта тех дней.

Это был портрет города, чьей частью Субхаш больше уже не считал себя. Города, стоявшего на пороге чего-то неизвестного. Города, который он собирался покинуть.

Субхаш знал: Удаян был на том митинге. Субхаш не пошел туда с ним, а Удаян и не приглашал. В этом смысле они уже отдалились друг от друга.

Глава 6

Спустя несколько месяцев Субхаш тоже поехал в деревню. Да, этим словом принято называть подобные места у американцев. Этим старомодным словом, обозначавшим первоначально поселение или просто тихое, спокойное место. Однако же такая деревня всегда содержала в себе признаки цивилизации: церковь, здание суда, ресторанчик, тюрьму.

Университет начинался как сельскохозяйственная школа, и колледж по-прежнему окружали фруктовые сады, оранжереи, кукурузные поля. И луга, где учеными культивировались травы. Эти плантации старательно орошались, удобрялись и скашивались. И эти лужайки были гораздо красивее, чем виденные Субхашем когда-то на территории «Толли-клаб».

Но теперь он был не в Толлиганге. Оторвался, как отрывался когда-то по утрам от снов, чья яркая реалистичность и логика утрачивала всякий смысл при свете наступившего дня.

Разница была такой огромной, что эти два места никак не могли уместиться у него в голове одновременно. В этой новой для него огромной стране, казалось, не было пространства, где можно было бы приютить старую жизнь. Их ничто не связывало, кроме самого Субхаша. Жизнь здесь текла просто и была лишена всяческих препон. Люди здесь не носились толпами, как угорелые.

И все же физическое устройство Род-Айленда – штата столь крохотного в масштабах Америки, что на некоторых картах он обозначался лишь циферкой и стрелочкой, – приблизительно соответствовало положению Калькутты в Индии. На севере горы, на востоке океан, а на юге и на западе – громадные просторы.

Обе местности были расположены почти на уровне моря, и пресная вода в устьях рек здесь перемешивалась с соленой. Как и Толлиганг, в свое время затопленный морем, весь Род-Айленд, как узнал теперь Субхаш, когда-то был покрыт пластами льда. Наползание и сползание этих ледников, их таяние вызвали сдвиг земной коры на нынешней территории Новой Англии и оставили после себя след в виде наносных пород. Здесь образовались болота, залив, дюны и морены. То есть они сформировали структуру современного побережья.

Субхаш подыскал себе комнату в белом деревянном домике возле шоссе, с черными ставнями на окнах. Ставни были декоративными, они не открывались и не закрывались. А у них дома, в Калькутте, ставни защищали дом от жары и сырости, от дождя, ветра и яркого солнца.

Его комната располагалась на втором этаже, а кухню и ванную он делил с аспирантом по имени Ричард Грифалькони. По ночам Субхаш слышал тиканье будильника на тумбочке и стрекот цикад за окном. По утрам его будили птицы – эти маленькие, совсем не похожие на индийских птиц пичужки все равно не давали спать своим чириканьем.

Ричард изучал социологию, писал статьи для университетской газеты. Когда он не работал над своей диссертацией, то неизменно писал что-нибудь на злободневные темы. Например, о недавнем увольнении профессора зоологии, высказавшегося против использования напалма. Или о том, что было бы куда более целесообразным построить плавательный бассейн вместо очередных корпусов общежития.

Ричард происходил из квакерской семьи в Висконсине. Он носил длинные волосы, завязанные хвостиком, и не брил бороды. Он постоянно сидел за кухонным столом с неизменной сигаретой во рту и, деловито сдвинув на нос очки в металлической оправе, строчил статьи.

Он сказал Субхашу, что ему недавно исполнилось тридцать лет и что он собирается, ради грядущего поколения, стать преподавателем. Когда он был студентом, то ездил на юг и протестовал там против расовой сегрегации в общественном транспорте. Даже сидел две недели в тюрьме в штате Миссисипи.

Как-то Ричард позвал Субхаша в студенческий паб, где они пили пиво и смотрели в теленовостях репортажи из Вьетнама. Ричард выступал против войны, хотя не был коммунистом. Он признался Субхашу, что считает Махатму Ганди своим кумиром. Если бы Удаян был здесь, то наверняка презрительно усмехнулся бы и сказал, что Ганди принял сторону врагов народа. Что во имя идеи освобождения он разоружил и обезоружил Индию.

Однажды в университетском дворе Субхаш увидел Ричарда, выступающего перед группой студентов и преподавателей. С черной повязкой на рукаве тот стоял на крыше фургона, брошенного посреди лужайки.

Вещая перед собравшимися людьми в мегафон, Ричард говорил, что Вьетнам – это ошибка и что американское правительство не имело права вмешиваться.

Некоторые люди поддерживали его выкриками, но большинство просто слушало и хлопало, словно в театре. Собравшиеся лежали на травке под лучами ласкового солнышка и слушали речь Ричарда, протестующего против войны, которая велась за многие тысячи миль отсюда.

Субхаш оказался там единственным иностранцем из Азии. Это собрание ничем не походило на демонстрации, возмущавшие теперь покой в Калькутте. Там дезорганизованные толпы представителей соперничающих коммунистических партий беспорядочно носились по улицам, громко вопили, не знали жалости, их демонстрации почти всегда оборачивались насилием.

Субхаш послушал речь Ричарда всего несколько минут, а потом ушел. Он представил, как сейчас посмеялся бы над ним Удаян – за его вечное желание оградить себя от проблем.

Субхаш тоже не поддерживал войны во Вьетнаме, но, как и его отец, понимал: нужно сохранять благоразумие. Ведь его могли арестовать в Америке за несогласие с политикой правительства. С политикой государства, которое дало ему визу и возможность тут учиться. Государства, где он был гостем.

Здесь он каждый день вспоминал, как они с Удаяном забирались по вечерам на территорию «Толли-клаб». Но сюда, на территорию этой страны, его впустили официально, хотя он все равно чувствовал себя словно бы на пороге. Он понимал: эта дверь может захлопнуться перед ним так же быстро, как и открылась, его в любой момент могут выслать туда, откуда он явился. А его место займет кто-нибудь другой.

В университете, кроме него, училось еще несколько индийцев – большинство из них со степенью бакалавра. Но, как выяснил Субхаш, из Калькутты был только он один. Здесь он познакомился с одним преподавателем экономики по имени Нарасимхан. Тот был из Мадраса, был женат на американке и имел двух смуглых светлоглазых сыновей, совершенно не похожих ни на одного из родителей.

Нарасимхан обладал пышными бакенбарды и носил джинсы клеш. Его супруга, миловидная женщина с изящной шеей, с короткой рыжей стрижкой и с длинными сережками-висюльками в ушах, была симпатичной. Впервые Субхаш увидел все его семейство в университетском дворе. В тот субботний день только они присутствовали на этом квадрате зеленой травы с деревьями по краям в окружении учебных корпусов.

Мальчики играли на лужайке в мяч с отцом. Как, помнится, играли в свое время Субхаш с Удаяном на поле за низиной, хотя их отец никогда не составлял им компанию. Жена Нарасимхана лежала на расстеленном пледе на травке, курила и что-то зарисовывала в тетрадке.

Нарасимхан женился именно на этой женщине, а не на любой из девушек Мадраса, как хотели бы его родители. Субхашу было, конечно, интересно, как семья Нарасимхана отреагировала на этот выбор. Ему было интересно, бывала ли эта женщина когда-нибудь в Индии. И если бывала, то понравилось ли ей там или нет. Со стороны, конечно, трудно было получить ответы на подобные невысказанные вопросы.

Мяч покатился прямо на Субхаша, и он ударом ноги отправил его к игрокам, собираясь продолжить путь.

– Вы, должно быть, новенький студент с отделения морской химии? – спросил Нарасимхан, подойдя к нему и пожав руку. – Субхаш Митра?

– Да.

– Из Калькутты?

Субхаш кивнул.

– А мне надлежит немного опекать вас. Сам-то я, кстати, родился в Калькутте и даже немножко понимаю, когда говорят по-бенгальски.

Субхаш спросил его, где он живет в Род-Айленде и далеко ли его дом от студенческого городка.

Нарасимхан покачал головой. Их дом оказался в Провиденсе, а его жена Кейт, оказывается, училась в Род-Айленде в школе дизайна.

– А вы? Где в Калькутте живет ваша семья?

– В Толлиганге.

– А-а… это где гольф-клуб.

– Да.

– А здесь где живете? В международной общаге?

– Нет, я нашел себе жилье с кухней. Просто хотел сам себе готовить.

– Ну а вы уже как-то обжились, друзьями обзавелись?

– Да, немного обзавелся.

– И к холоду привыкли?

– Более или менее.

– Кейт, запиши ему номер нашего телефона, ладно?

Она вырвала страничку из своей тетрадки, записала на ней номер и вручила Субхашу.

– Если вам что-то понадобится, просто позвоните, – сказал Нарасимхан, похлопал его по плечу и вернулся к своим сыновьям.

– Спасибо.

– Как-нибудь на днях я позову вас на плов! – издали крикнул Нарасимхан.

Но дальнейшего приглашения так и не последовало.

Студенческий городок океанографического отделения располагался на берегу Наррагансет-Бэй. Каждый день Субхаш садился на автобус и ехал по дороге со столбиками с почтовыми ящиками, за густым лесом по обочинам почти не просматривались дома, только деревянная башня местного маяка видна была отовсюду.

Автобус пересекал извилистую дельту, перевозил пассажиров в «захолустье», где людям дышалось совсем по-другому, где даже свет падал по-другому.

Корпуса лаборатории походили на самолетные ангары, на какие-то авианосцы из проржавевшего металла. Субхаш изучал газы, растворявшиеся в морской воде, изотопы, найденные в остаточных породах, йод в водорослях, углерод в планктоне, медь в организмах крабов.

Рядом со студенческим городком тянулся обрывистый морской берег с узеньким пляжем серо-желтого камня, куда Субхаш любил приходить и съедать свой обед. Там можно было любоваться заливом и двумя мостами. Джеймстаун-Бридж располагался поближе, Ньюпорт-Бридж – подальше. В облачные дни туманную мглу прорезывал одинокий гудок, словно ветры дули в морскую раковину, суеверно отгоняя зло. Совсем как Калькутте.

Вокруг было разбросано много островов, куда добирались только на лодках. В домах на островах не было ни электричества, ни водопровода. В таких условиях, кстати, некоторые весьма состоятельные американцы любили проводить лето. Был даже такой островок, где умещался только маяк. И все эти крохотные участки суши имели названия – Остров Терпения и Благоразумия, Остров Лисы и Козы, Остров Кролика и Розы, Остров Надежды и Отчаяния.

На холме высилась деревянная церковь с крышей из белой дранки в виде сот. Краска на стенах ее давно выцвела, а сами доски впитали в себя соль морских ветров Род-Айленда.

Однажды, проезжая днем мимо церкви, он с удивлением увидел множество припаркованных возле нее машин. Он вообще впервые видел двери этой церкви открытыми. Во дворе толпились люди – дети и взрослые.

Он успел заметить на ступеньках церкви только что обвенчавшуюся пару средних лет. Седоватый мужчина с гвоздикой в петлице и женщина в голубом костюме. Они улыбались гостям, а те осыпали их пригоршнями рисовых зерен. По возрасту они смотрелись скорее как родители традиционных молодоженов.

Возможно, это был не первый их брак. Не исключено, что они пережили развод или овдовели, а теперь вот нашли себе новую свою половинку и решили обвенчаться.

Церковь эта напомнила Субхашу мечеть на развилке в Толлиганге – место религиозного поклонения людей другой веры, всегда служившее ему чем-то вроде ориентира.