Содом и умора Кропоткин Константин

Название препарата: Sodom&Humorrha

Описание: Сироп со сладковато-горьким привкусом.

Действие: Препарат широкого спектра. Аналогичен группе фармакологически-индиферрентных препаратов (эликсиры из корня мандрагоры, порошки из шкуры саламандры и рога носорога и т. д.).

Показания к применению: В профилактических и лечебных целях, как тонизирующее и стимулирующее средство. Рекомендуется при умственном перенапряжении, усталости, тревожных состояниях, раздражительности. В период выздоровления после депрессий показан, как добавка к духовной пище. Может использоваться, как отвлекающее, обезболивающее средство.

Результаты: Способствует выделению эндорфинов, нейтрализует избыток желчи, примиряет с действительностью.

Возможные побочные эффекты: При передозировке возможна сонливость, покраснение слизистой оболочки глаз. При нанесении на свежие душевные раны не исключено повышенное слезоотделение.

Противопоказания: При болезнях, сопровождающихся затруднением переваривающих функций. При повышенной чувствительности к препарату в целом или отдельным его составляющим. При маниакально-депрессивном психозе, вызванном врожденной или приобретенной гомофобией.

Дозировка: Индивидуальна.

Взаимодействия с другими лекарствами: Не изучены.

Предупреждение: Не рекомендуется малым детям. Подросткам употреблять только под наблюдением взрослых. Не принимать все вышеописанное всерьез, также как и все, что еще будет описано.

***

– …Будет тебе, миленький,

дом новый с водой горячей,

мебель дорогая, полосатая,

постель мягкая с простынкой красной,

друг тебе будет нерусский,

по телевизору тебя покажут,

все тебе будет, все вижу, все знаю,

позолоти ручку…

Цыганкау продовольственного магазина

Конец разговора

– …Моя сага никому не нужна, – говорю я, – У меня СПИДа нет.

– При чем тут СПИД? – вспыхивает Кирыч, словно его иммунная система может расстроиться уже от одного упоминания о гадкой болезни.

– Ужас какой! – соглашается с ним Марк.

– Многотомные саги пишутся для того, чтобы их прочитали, – говорю я, – Жизнеописания извращенцев, каковыми мы с вами являемся, нужны только сексопатологам.

Кирыч дергается, как от электрического тока. Марк морщит лицо в печеное яблочко.

– Обыкновенные, законоплослушные извращенцы…, – с садистским удовольствием повторяю я, – …сами по себе неинтересны широким читательским кругам. Другое дело, если я умираю от вируса приобретенного иммунодефицита и рассказываю о своей нескладной жизни. Как завещание, понимаете? Любите друг друга по мере сил и возможностей и помните: те, кого уже нет с вами, сами виноваты, потому что плевать хотели на безопасный секс! – завываю я, подражая бывшему начальнику.

– Так нельзя говорить, – благонравный Кирыч возмущен, – Это цинично!

– В крайнем случае, – задумчиво продолжаю я, – Можно привлечь внимание общественности своим редкостным писательским даром. Скажи, я похож на живого классика?

– Нет, скорее на мертвого, – говорит Кирыч, – В профиль – вылитый Гоголь.

– Спасибо, – обиженно говорю я.

Мне не нравится быть носатым классиком.

– Ты… совсем-совсем точно знаешь, что его нет? – Марк с надеждой смотрит на меня.

– Чего нет? Синдрома приобретенного иммунодефицита? – уточняю я, – Абсолютно. Могу справку из вендиспансера показать.

– А зачем ты ходил в вендиспансер? – Кирыч подозрительно смотрит на меня.

Я предпринимаю отвлекающий маневр.

– Вот именно! – говорю я, – Вот возьму и напишу сагу об извращенцах!

– Мамочки родные! – радуется Марк.

– Зачем ты ходил в вендиспансер? – повторяет Кирыч.

Так просто его с толку не собьешь.

– Не скажу! – кричу я.

Уж мог бы знать, что у писателей тонкая душевная организация.

Тем более у начинающих.

Часть первая: Умора

Кошкин дом

– Поди-же сюда, лапушка, рыбанька ты моя! – доносилось из зарослей

Вариантов, как провести остаток вечера, было всего два. Либо скакать по кустам вслед за Марком, либо таскать тяжести вместе с Кирычем. Первое было глупо, от второго у меня и так гудели руки, поэтому я выбрал третье – уселся на скамейку и начал клацать зубами, как мертвец из фильма ужасов.

Природа напрочь позабыла про свои обязанности: дул не по сентябрю ледяной ветер.

«Ух! Не делайте этого! – казалось, завывал он, – Ох, не уживетесь вы вместе!».

«Поздно, милый», – леденея, думал я,.

Деньги заплачены, и у нашего трио имелась лишь одна-единственная перспектива – вести совместное хозяйство и отравлять друг другу жизнь.

– Поди-же сюда, птичка моя! – нежно ворковал Марк где-то неподалеку.

– Ты ей будто руку и сердце предлагаешь! – раздраженно крикнул я, – Покажи, в конце-концов, характер. Скажи так, чтобы животина брякнулась в обморок.

Марк не ответил. Дело, которым он был занят, требовало от него крайней сосредоточенности.

Марк ловил кошку.

Кошку нужно было пустить через порог прежде, чем мы сами начнем обживать новый дом.

– Иначе счастья не будет, – заявил Марк и помянул какую-то из своих бабушек, которая прожила 98 лет вместо положенных 120 потому только, что забыла про кису, – Киса, – сказал Марк, – Это наше спасение!

Своей кошки не было, и Марк придумал воспользоваться услугами какой-нибудь посторонней. Я хотел было сказать, что не хочу такого же облезлого счастья, как уличные мурки, но не успел – Марк скрылся в кустах, завидев залог грядущей благодати. Доминирующий цвет у кошки был кофейный, а на морде и лапах красовались черные подпалины. «Сиамка», – облегченно вздохнул я.

Против породистого счастья я ничего не имел.

– Это кто там шумит! – из окна на втором этаже выглянула бабка с волосами, как у Мальвины.

– Здрасте! – крикнул я синим кудряшкам как можно дружелюбнее, – Мы – ваши новые соседи. Из первой квартиры.

– Вечер добрый! – поддержал меня Кирыч и с кряхтеньем поднял коробку с книгами.

– Устроили тут содом, – сварливо сказала бабка и, убедившись, что вещи тащат в дом, а не наоборот, захлопнула окно.

Стекла зазвенели, словно осуждая.

– Устами бабули глаголет истина, – сказал я, – Так и назовем наш жилищный кооператив – «Содом и гоморра».

***

О том, что съезжаться надо, стало ясно месяца два тому назад.

– Сейчас увидишь! – шепотом сказал Марк перед дверью в свою берлогу, которую вот уже неделю делил с неким Германом, – Красавчик! Ни одной пломбы! Представляешь, какие у мальчика гены?!

– Тебе с ним детей не рожать, – прокомментировал я.

Романы с молниеносным заселением на чужую жилплощадь мне категорически не нравились.

Герман, не удосужившийся даже встать с дивана при нашем появлении, и впрямь оказался почти точной копией Аполлона, статую которого Марку подарили на 25-летие: римский профиль плюс полтора метра претензий на красоту.

Правда, имелось два отличия.

Во-первых, Герман был одет. А во-вторых, у него были руки, тогда как гипсовый Аполлон за годы кочевья по сьемным квартирам уже успел их утратить.

– Царевна Будур, – представился я, пытаясь расположить к себе марусиного кавалера.

Не получилось. Герман окинул меня взглядом и, без выражения кивнув, опять уставился в телевизор. «Невысоко оценил», – понял я, а, приглядевшись к нему повнимательнее, вздрогнул.

Его цену я знал абсолютно точно. Один наш знакомый заплатил за час аполлоновой любви сто двадцать долларов. Плюс премия.

– Хорошенький, правда? – Марк увел меня на кухню и приготовился слушать комплименты.

– Бельведерский, – едко сказал я.

– Да, Герочка такой, – мечтательно вздохнул Марк.

– Я видел его в «Макаке», – осторожно начал я.

– Надо же, как тесен мир, – Марк притворился, что удивлен.

– Тогда его звали Даниилом.

– С кем не бывает, – беспечно сказал Марк.

– С ним был Андрюша-модельерша. Помнишь его? – я выразительно посмотрел на Марка.

– Кого? Эту расфуфыренную жирную клушу? У которой золотых колец, больше чем пальцев? – презрительно переспросил Марк, – Нет, не помню.

Однажды в клубе Андрей приревновал Марка к дежурному «спутнику жизни» (кстати, совершенно безосновательно) и располосовал конкуренту лицо. Марк в долгу не остался. Раны драчуны зализывали уже на улице, дружно браня расторопных охранников. Правда, друзьями они после этого не стали: для дружбы у Марка и Андрея были слишком схожие вкусы.

– Так вот, – продолжил я, – Золота у «клуши» теперь нет. Укатились вместе с аполлоном. Бедный Андрюша потом целый месяц ходил в темных очках.

– Зачем? – вытаращился Марк.

– Твой Герман ему глаз подбил, дурень! – разозлился я, – Он – криминальный элемент! По нему тюрьма плачет!

– Но я не ношу золота, у меня на него аллергия, – растерянно сказал Марк.

– Прячетесь что-ли? – в дверном проеме появился марусин аполлон.

Он улыбался во все незапломбированные зубы, но от его улыбки мне сделалось нехорошо. Холодно. Потому наверное, что рот улыбался, а глаза – нет.

– Герочка, – жалобно сказал Марк, – Рыжик говорит, что ты преступник. Это правда?

– Чего? – римский нос изогнулся птичьим клювом, а глаза сузились до щелочек.

– Вот Рыжик говорит, что ты золотые кольца воруешь, а я не верю, – звенящим голосом пояснил Марк.

Вместо ответа Герман-Даниил схватил меня за рубаху и начал трясти, будто я – усыпанное зрелыми яблоками дерево, а он – голодный путник.

– Да, я тебя сейчас…, – задышал он мне в лицо.

Пахло, надо сказать, приятно – зубной пастой, а еще каким-то одеколоном. Его запах был знакомым, но вспомнить название я не успел: красавцу-недомерку быстро надоело играть в голодающего путника и, сцепив руки на моей шее, он перешел к роли Геракла – удушителя гидры.

Гидра попалась квелая. Немного поизвивавшись, я расслабился и, закатив глаза к потолку, экспромтом сочинил что-то вроде молитвы.

«Господи, прости мне мои прегрешения!» – сказал себе я, готовясь к скорой встрече с ангелами и заоблачному ПМЖ. В голове запиликали скрипочки, а в глазах начало темнеть…

Потом загудел колокол. Конечно, никакого колокола не было, но звук, который издала сковородка, припечатавшись к голове Германа-Даниила, получился очень похожим на колокольный – густой, тягучий.

– Ты сделал мне больно! – сказал Марк, занося сковородку для нового удара.

Со смотрин я вернулся в драной рубахе и синяками на шее, но вполне довольный, исходом дела. Герман, он же Даниил, он же Аполлон Бельведерский и Властелин чужих колец, отведав марусиного гнева, покинул поля боя в куда более плачевном виде.

– Нет, этого так оставлять нельзя, – сказал Кирыч.

– Синяки припудрить можно, и ничего не будет видно! – сказал я.

– Съезжаться надо. Иначе какой-нибудь тип Марка точно убьет.

– Его убьешь! – сказал я, вспомнив, как ловко наш друг обращается со сковородками.

***

– Кыс-кыс-кыс, – Марк не унимался.

– Не гоморра, а умора, – раздраженно сказал Кирыч, – Один за кошками бегает, другой ворон считает. Так мы до завтра не управимся.

Кирыч ворчал больше для проформы – на улице осталось только два предмета, подлежащих транспортировке. Во-первых, тюк с кастрюлями. Во-вторых, гипсовый Аполлон. Его рукастая копия наверняка обирала сейчас несчастных мужчин, желающих вечной любви за 120 долларов, а он стоял возле подъезда, как часовой рядом с Мавзолеем. Ветер дул изо всех сил, но Аполлон лишь слегка покачивался на неровностях асфальта, сохраняя горделивую осанку и лицо – глупое и чванное.

– Ты уже битый час пялишься на это чучело, – сказал Кирыч, примериваясь к кастрюлям.

– В хороших руках и чучело может стать человеком, – парировал я, понимая, что это всего лишь фигура речи.

Статуя, кое-как сляпанная безвестным ремесленником, вряд ли украсила бы собой даже парк культуры и отдыха, не говоря уже о квартире, которую я задумал превратить в изящную бонбоньерку. Для этой цели был куплен гобелен из конского волоса с вытканным на нем знаком «инь-янь» и две кожаные рамы цвета меди. Чванно-глупый Аполлон с ними никак не гармонировал.

– В крайнем случае, статую можно как вешалку пользовать, – предложил Кирыч, как всегда безошибочно угадывая ход моих мыслей, – Пальто вешать все равно некуда.

– Мы сделаем вот что! – я просиял, – Выкрасим парня в синий цвет, а на голову ему напялим бейсболку. В таком виде у него есть хоть какие-то шансы сойти за произведение искусства. «Поп-арт» – это, кажется, так называется.

– Попа-чего? – переспросил Кирыч.

– Ничего! – заворчал из кустов Марк. У него просыпается рысий слух, когда слушать ему не положено, – Ничего подобного! Красить мальчика никто не будет. Он больших денег стоит.

– Тогда другой мальчик будет ночевать на улице, – ласково сказал я.

– Кто это? – Марк высунул из зарослей всклокоченную голову.

– Да, есть тут один. «Кошколюб». Его друзья уже все вещи перетаскали, чуть не надорвались, а он все в кустах сидит. Счастье изловить никак не может! А как его поймает, так будет своего истукана караулить, чтобы злые люди не уперли. У его друзей сил на истукана нет, а сам он эдакую красотищу ни за что не унесет – кишка тонка.

Дальше я хотел сообщить про удивительную гармонию, с которой телесная слабость может соединяться с немочью душевной, но не успел. Марк выскочил из кустов, как пробка из бутылки, и, обхватив Апполона за туловище, попытался его поднять. Со стороны это напоминало борьбу муравья с соломинкой. Силы были неравны – статуя выскользнула из его объятий и, пошатавшись, грохнулась в кусты. Треск веток сменился истошными воплями, и на нас скакнула молния. Да, обыкновенная молния. Кофейного цвета с черными подпалинами. Сиамка, решив, что ее убивают, кричала благим матом. Если бы за истязание животных людям давали тюремные сроки, то уже за эти вопли нам присудили бы пожизненное заключение.

Пометавшись у нас под ногами и не найдя убежища, кошка рванула в подъезд – именно туда, куда Марк собирался тащить ее силой.

– Мальчик мой! – причитал Марк над кусками Аполлона.

– Был мальчик и весь вышел, – сказал Кирыч, поглядев на гипсовую труху.

– В таком виде Аполлон мне нравится больше, – сказал я.

Жаль, муркиной сознательности не хватило, чтобы исполнить все пункты марусиного плана. Распахнутую дверь нашей квартиры кошка проигнорировала – сиганула куда-то выше и теперь мяукала в темноте над нашими головами.

Марк застыл, не решаясь переступить порог нашего нового жилища.

– Ну, чего ты? – спросил я, собираясь закрыть дверь и отдохнуть, наконец, после тягот сегодняшнего дня.

Марк нервно повел плечами и, будто решившись на что-то очень важное, махнул рукой.

– Ах, все это прерассудки, – сказал он и сделал шаг.

– Добро пожаловать в ад! – сказал Кирыч.

– Жилищный кооператив «Содом и умора», – сказал я.

Чашка

Бабка изо всех сил тряхнула голубыми кудрями, вставная челюсть выпала и, лягушкой заскакав по полу, проквакала:

– Рыжик…

Я вздрогнул и проснулся.

– …я чашку разбил. Старую, с петушком, – сказал Марк, устроившись на краю кровати, – Думаю, сварю-ка я кофейку. Потянулся за банкой, а чашка – бац – и упала. Я думал, у меня инфаркт будет. Послушай, как сердце стучит?

Лицо Марка, как всегда, излучало безмятежную уверенность, что все сделанное им – промысел Божий.

Марк никогда ни за что не отвечал. Всегда находились люди, которые его утешат, накормят и защитят в случае нужды. Вначале его пасла мама, потом опекали подруги, а когда он вдруг понял, что неравнодушен к мужчинам, этот крест пришлось нести нам – мне и Кирычу.

Туман в моей голове мигом рассеялся. Ад, опрометчиво обещанный Кирычем, явился без промедления.

Чашку, которую расколотил Марк, Кирыч получил в незапамятные времена в подарок от матери. Сейчас в такие наливают капуччино, а тогда – лет двадцать назад – из них пили чай. «Страшная, как моя жизнь», – сказал про нее однажды Марк. Выглядела она и впрямь, не особенно привлекательно. Ручка надтреснута, красный петух на боку вылинял до неразборчивого пятна…

Кирыч был о ней другого мнения. За все то время, которое я его знаю, он ни разу не изменил своей привычке – пить по утрам кофе из «маминой чашки». Если однажды ночью наш дом начнут бомбить гомофобы, то первым делом Кирыч кинется спасать ее. Так и выскочит на улицу – голый с чашкой наперевес.

– Ей цена – копейка, – сказал Марк, глядя, как я заметаю на совок останки чашки, – Я другую куплю. Вон, в «Доме» сумасшедшие скидки. Мне Танюшка говорила. Она купила симпатичные полотенчики. Белые в синий горошек. Не помнишь? В них еще Филя пепел стряхивал, а Танюшка ему сказала, что он урод. Я смеялся, потому что сильно пьяный был. Зачем я тогда так нажевался? Говорила мне мамочка: «Маруся, пей только лимонад»…

Марк сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе. На кофе у него время нашлось, а чтобы осколки собрать – ах, нет, я могу костюмчик замарать.

– Белых тапочек там не продают? – спросил я.

– Где? – не понял Марк.

– В доме твоем, где ты чашку Кирычу покупать собрался.

– «Дом» обувью не торгует. Но если тебе чего надо, то можно зайти к Федюне. Он новый магазин открыл с итальянским хламом. Рядом с «Домом». Только белое тебе не пойдет. Ты же всегда в черном ходишь. Девочки засмеют. Черный костюм и белые ботинки. Смешно, ей-богу. Как клоун.

– Во-первых, не ботинки, а тапочки, – сказал я, – Во-вторых, не мне, а тебе. В третьих, этой идиотской чашке, которую ты умудрился раскололотить, сто лет в обед. Она Кирычу от матери досталась. Единственная память о Серафиме Львовне, царство ей небесное… Слушай, купи себе в «Доме» тапочки.

– Я же сказал, «Дом» только предметами для дома торгует: хрусталем, там, фарфором. А за обувью надо к Федюне. Если сильно попросить, то он еще скидку даст. Федичка добрый…

– Дура крашеная! – зашипел я, – В гроб можешь взять все, что хочешь. Хоть хрустальные вазочки.

– Почему же крашеная, это мой натуральный цвет, – выдал Марк дежурную остроту и, поняв, что я не шучу, сделал обиженное лицо.

Боясь не сдержаться и шваркнуть Марка по румяной физиономии, я пошел в душ. Зеркало в ванной отразило неприятного субьекта. Халат засален, волосы дыбом, морда злая и красная – в цвет волосам.

Я включил душ.

– Рыжик, а Рыжик! – сквозь шум воды послышался голос Марка, – Я сегодня вечером поздно буду. Мы с Федюней в солярий пойдем, а потом, наверное, в «Рыбу». Он меня с хорошим человеком обещал познакомить. Сережей зовут. Рыжик, ты меня слышишь?

– Привет Сереже, – сказал я.

Вот опять Марк создал проблему и поспешил удалиться.

У Марка есть уникальный талант вляпываться в неприятные истории всегда и везде: на улице, на работе, в трамвае, метро, в дискотеке, в магазине, а потом воздевать руки к небу рыдать, за что ему такое горе.

В прошлом году в славном городе Сочи мы чуть не простились с жизнью. Марк зазывно поскалился двум горячим кавказцам, сидевших за столиком напротив. Пока Кирыч дрался с одним, а я зайцем улепетывал от другого, Марк прятался в туалете ресторана. «Какие же звери», – соболезновал он после побоища, с любопытством разглядывая разбитый нос Кирыча.

Ни горячий душ, ни крепкий кофе, ни сигарета выхода не подсказали: в мусорном ведре покоилась фаянсовая труха, а в ряду чашек над раковиной зияла пустота. Я подумал о том, что гончарному ремеслу учиться поздно, а приличных помоек, где нашлась вторая такая чашка-уродина, в окрестностях нет. Проблема не решалась, – оставалось сделать вид, что ее нет.

***

Пепельница была полна окурков, рядом с клавиатурой стояла кружка остывшего кофе. «Рядовой конец рабочего дня, – подумал я, оглядев безобразие вокруг, – А именно…, – я посмотрел в угол монитора, – Семнадцать двадцать одна».

Я с наслаждением потянулся и вздрогнул. Да, так и есть. Скоро половина шестого.

Вот-вот придет Кирыч.

Чашка!

Жизнь Кирыча – это череда ритуалов. Будильник звонит в 6.15, в 7.25 спускается в метро, в 8.00 уже просматривает котировки акций, в 12.33 начинает есть обед в столовой. Его возвращение ровно в двадцать шесть минут шестого – такое же незыблемое правило, как рюмка коньяку за полчаса до Нового года, или посещение могилы матери два раза в год – в день ее рождения и на родительский день.

– Чаю выпьем? – предложил Кирыч, и в этот день, как назло пришедший вовремя.

Он пересек комнату и засунул рубаху в коробку с грязным бельем.

Я потер глаза. Шесть часов за компьютером дали о себе знать – глаза слезились, будто я нанюхался лука. Что ж, тем лучше.

– Знаешь, тут кошка соседская забежала, – начал я беспечным голосом, – Я ей «брысь», а она шмыгнула в кухню. Соседи, наверное, ее плохо кормят. Или бешеная. Хорошо хоть не укусила. Могла ведь.

Кирыч непонимающе уставился на меня. Кажется, я переоценил свои актерские способности. Молоть чепуху в пулеметном ритме по марусиному рецепту, я еще не научился.

– Она заскочила на кухню, а на подоконнике твоя чашка стояла…, – я не знал, куда девать глаза, – В общем, разбилась она, – я сдался, – Не кошка, конечно. Кошки ведь не бьются. Всегда на четыре лапы встают.

Глаза у Кирыча потемнели, из светло-голубых превратившись в темно-синие, почти черные. С резвостью, неожиданной для его комплекции, Кирыч скакнул на кухню.

Пару секунд было тихо.

– Ненавижу! – сипло сказал он.

Хлопнула дверь и опять воцарилась тишина.

***

– Киря, открой! – сказал Марк.

Ответа не последовало.

Кирыч заперся в туалете четыре часа назад и на вопросы не отвечал. Монолог на тему «старым чашкам – собачья смерть, даешь – утилизацию отходов» высосал у меня все силы. Я сидел на табуретке в коридоре и тупо смотрел на закрытую дверь..

Марк поглядел в замочную скважину и, видимо, не обнаружив признаков жизни, опять приставил губы к дырке.

– Открой, я писать хочу!

Пиво, выпитое в «Рыбе», давало о себе знать, а мое предложение использовать для этих нужд раковину на кухне Марк с возмущением отверг, потому что «негигиенично».

– Киря, мы не виноваты. Чашка все равно старая была, – прогудел Марк в скважину, как в трубу.

Дверь неожиданно распахнулась, ударив Марка по лбу так, что он с воем завалился в угол.

– Мне все равно! – зарычал Кирыч, перегородив собой дверной проем – Мне все равно, какая она! Ты не понимаешь, что теперь ничего нет. Мать умерла, сестра отказалась. У меня даже фотографии ее нет…

«Чьей фотографии? Матери? Сестры? Или чашки?» – растерянно подумал я.

– …Кто я теперь?… – орал Кирыч.

– Раньше был дурак с чашкой, а теперь просто дурак, – сказал Марк из своего угла, щупая красное пятно на лбу, которое собиралось стань шишкой.

– …Я человек без прошлого. Нуль. То есть ничего. Я никто и звать меня никак. Мне почти сорок. Я старый никому не нужный педераст. Детей нет и не будет. Для чего я живу? Для кого я живу? Осталось подцепить СПИД и умереть под забором. От меня даже сестра отказалась! – повторил Кирыч.

Раньше я не замечал у Кирыча способности смешивать яичницу и божий дар. Какое отношение имеет злосчастная кружка к его сестрице? И где мое место в его светлом будущем?

– Внимание! – сказал я, вставая, – То, что я с тобой, сиротой, живу вместе, не считается? Я – так себе, декорация? Говорящая мебель?

– Комод с сиреной, – хихикнул Марк и на всякий случай прикрыл голову руками.

– Значит ты у нас от СПИДа намерен окочурится?! А где ты его возьмешь? Не собралась ли сирота на панель? Сестра послала к чертовой бабушке! Очень большое горе! И спасибо ей! Пора бы забыть эту историю! Ей уже двадцать лет.

– Пятнадцать, – поправил Кирыч.

– Какая разница! – клокотал я вулканом, – Скажи, кто Кларе помог, когда ее благоверного чуть в тюрьму не посадили? Денег на взятку дал брат-извращенец. Ведь, не отказалась. Если она вся такая высоко моральная, то почему не отдала их бездомным детям. Взяла ведь и даже спасибо не сказала.

– Клара письмо написала.

– Ага! А проехать пару остановок на метро и сделать это лично карле было некогда.

– Может мне бюллетень взять? – сказал Марк.

– Возьми себе гроб, – от всей оплеванной души посоветовал я.

День не удался. Мир рушился на глазах. Кирыч терзается одиночеством и собрался умирать от СПИДа. Марку наплевать на все, что не касается его самого. Мы чужие.

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Главная ценность этой книги заключается в том, что вы научитесь колдовать, но при этом вам не придет...
Эта книга из ряда «легкого чтива», здесь нет ужасов и криминала. Бывший разведчик Открытый приглашае...
Любовь Маргариты Валуа, королевы Наваррской, и Бонифаса де ла Моль была обречена. Она – жена короля ...
Работа посвящена вопросам развития и совершенствования научных юридических представлений о феномене ...
В какую эпоху живем? Иерархия или сеть? Почту за честь принять предателя? Что можно иметь без денег?...
1918 год, Москва во власти большевиков. Молодой учёный-востоковед Одиссей Луков чудом избегает расст...