Ватерлиния Громов Александр

Часть первая

Поплавок

Глава 1

Смерч рассыпался в полумиле по правому борту; только минуту назад ходил зигзагами, медленно приближался, рос в высоту, пил море бешено вращающимся рукавом – и вот, пресыщенный, рухнул сразу, опрокинув в океан килотонны воды. Большая волна подбросила капсулу. Уронила в провал. Еще волна, уже поменьше. И еще. Качнула. И снова штиль. Ни волны. Ни ветерка. Лишь мелкая рябь, бегущая неизвестно откуда. Лишь прорывы в тучах, а в прорывах – нестерпимо слепящие, бьющие наотмашь лучи солнца.

Лишь одиночество…

Филипп позволил подъемнику вознести себя на палубу, короткую и узкую, изъеденную укусами волн. Подъемник еще работал. В принципе, существовал еще трап, оканчивающийся аварийным люком, открывающимся вручную, – но люк после бомбежки заело намертво, хорошо еще, что не сорвало совсем.

Обшивка была цела и даже на глаз находилась в довольно сносном состоянии. Не пузырилась после случайного цунами, не крошилась, отваливаясь кусками, как бывало с капсулами, пересекшими на предельной скорости пятно желтого прилива. От желтого прилива нужно уходить только на предельной скорости и немедленно возвращаться на контрольный пост или прямо на Поплавок, послав кодированную шифровку о прекращении патрулирования. Инструкции точны. Через два-три дня поднявшийся из глубины пласт маслянистой жгучей жидкости растечется по поверхности океана и под лучами солнца утратит активность – но этого времени с избытком хватит, чтобы вчистую растворить крейсер высшей защиты, не то что капсулу.

Никто не знает, отчего возникает желтый прилив. Среди противоречивых гипотез преобладают биогенные. Родившись на пятисоткилометровой глубине вблизи границы Вихревого пояса, плотный кокон, состоящий из смеси органических кислот и вихревой оболочки, быстро поднимается к поверхности. Уплощаясь по мере подъема, он всплывает гигантской линзой от одной до сотни миль в поперечнике. Там, где он всплыл, ничего особенного не происходит, вид океана мало что скажет самому внимательному глазу. Зато рецепторы на обшивке – что капсулы, что крейсера, все едино – передадут на кожу глубинного пилота щадяще ослабленное ощущение жжения, и одновременно замигают, заквакают, взвоют индикаторы, сообщая, предупреждая, категорически требуя: уходи! Немедленно прочь отсюда! Или ныряй поглубже, если еще доверяешь прочности разъедаемого корпуса.

Взамен отказавших рецепторов остаются глаза. Бесспорно, есть смысл следить за обшивкой и в том случае, если плавсредство потеряло ход. Свою жизнь не спасешь, конечно, но хотя бы успеешь умереть безболезненно. Барахтаться в кислоте еще никому не нравилось.

Иногда желтый прилив можно предсказать, если регулярно брать пробы воды на соленость и радиоактивность. Филипп делал это, сам не понимая зачем. От желтого прилива ему не уйти и не поднырнуть под линзу – ослабевший корпус не выдержит теперь и пятисотметрового погружения.

Мертвая зыбь покачивала капсулу. Как вчера, как третьего дня. Поборов отвращение, Филипп осмотрелся по сторонам. Пусто. Лишь в свинцовых тучах далеко на юге закрутился было новый смерч, потянулся к воде гнутым хоботом и, не дотянувшись, рассеялся. В субэкваториальных широтах смерчи не редкость. Бывают и тайфуны. Часты неведомо откуда налетающие грозы с обилием шаровых молний. Гидросейсмы. Неожиданные водовороты, способные увлечь капсулу на десятимильную глубину. О желтых приливах нечего и говорить – самое обычное дело.

Филипп со вздохом спустился вниз, в рубку (она же навигаторская кабина, она же спальня, она же библиотека по праву единственного помещения капсулы, приспособленного для обитания человеческого существа). От нечего делать взял в руки книгу.

«Из миллиардов планет, существующих в Галактике, из миллионов известных землянам миров, из тысяч миров разведанных и, уж конечно, из сотен заселенных, вряд ли найдутся два мира, похожих друг на друга. Искорки в безбрежности, игра сотворивших их причуд, планеты несхожи, как снежинки в зимнем облаке – перебери их все, а не найдешь двух одинаковых, хоть потрать на это занятие одну свою жизнь, хоть миллион чужих, если тебе это по силам. Прекрасные, холодные, поражающие красотой – но увы! – такие разные. Неповторимые. Похожесть – но не тождество.

Встречаются уродцы. Как всегда, как везде. Иные заставляют улыбнуться, иные – недоуменно пожать плечами. Любая норма подразумевает возможность отклонения, а значит – уродство. Но и уродцы не схожи между собой.

В самой гуще Третьего спирального рукава, во внутренней его части, заполненной сжимающимся газом, миллионами бело-голубых звезд, тысячами холодных гигантов – еще не разогревшихся, погруженных в пылевые облака, возле заурядной белой звезды, согреваемая ее лучами, была найдена планета во всех отношениях уникальная и столь же неудобная. Имейся в радиусе триллиона километров хоть что-нибудь более подходящее, лишь немногие уникумы из тех, кому платят деньги за накопление бесполезных знаний, обратили бы внимание на космическую диковину. Беда заключалась в том, что для создания перевалочной и ремонтной базы поблизости от выходов сразу четырех стабильных субпространственных Каналов и, следовательно, от пересечения давно освоенных торговых путей не нашлось ничего более пригодного.

Планета, открывшаяся взорам исследователей, вдвое превышала Землю в диаметре и в полтора раза по массе. Вода, из которой она состояла от поверхности до центра, находясь в зональном вращении, несла растворенные соли и примитивную жизнь. Перенасыщенная влагой атмосфера позволяла дышать сквозь фильтр и даже некоторое время обходиться без фильтра. Именно наличие свободного кислорода и воды побудило проектировщиков отклонить космический вариант базы в пользу плавучего. Сами себе иногда напоминая клопов-водомерок, люди начали жизнь посреди океана.

Ни материка, ни островка, ни мели.

Только вода.

Громадная жидкая Капля.

Никто не придумывал планете имени. Оно нашлось само так же естественно, как естественно чихнуть в дождливый день.

Капля – и все. Круглая, неправдоподобно большая. Пугающая. Просто Капля…»

Ругнувшись, Филипп выдернул из книги вкладыш с надписью «Для юношества: Беллетризированная история освоения Капли» и, поискав среди исторических романов, сунул в книгу первое, что попалось под руку.

«…Несмотря на то что оружие противника было длиннее на целых два дюйма, молодой барон молнией проскользнул под описывающую грозные круги бензопилу де Ренси и нанес, казалось, неотразимый удар наискось снизу вверх. Изабелла, уверенная в своем избраннике, захлопала в ладоши. Трехсотсильный портшез, стоявший на радиоактивных развалинах, весь содрогался от охвативших молодую женщину бурных треволнений. Но маркиз не зря считался одним из лучших фехтовальщиков в гвардейских казармах. Злобно усмехнувшись, он дал отпор. Две изящные бензопилы, визжа и кромсая друг дружку, встретились крест-накрест между побледневшими от гнева лицами противников…»

Почему-то не читалось. Зевнув, Филипп съел вторую за сегодня галету, запил водой из опреснителя, бросив в дистиллят крупинку соли. Переключив книгу на «действие», оживил картинку и досмотрел сцену дуэли в движении и звуке. Выключил. Посмотрел на часы. До времени, которое он сам себе назначил, оставалось еще порядочно, но нетерпение оказалось сильнее.

Радио по-прежнему молчало. Это не удивило: невооруженным глазом было видно, что повреждения, полученные капсулой при бомбежке, слишком серьезны, чтобы имело смысл надеяться на естественное регенерирование. Связи с контрольным постом нет и не будет. Сработала система аварийного всплытия, и то удача. Девятый день спокойного, без происшествий, дрейфа – удача вдвойне.

Судя по всему, он очнулся на второй день. Аварийное отключение от рецепторов капсулы почему-то не сработало, и несколько часов он провел, исходя безмолвным криком, извиваясь червяком в борьбе со слепотой, слабостью и болью, пока наконец ему не удалось ощупью найти и выдернуть из гнезда тонкий кабель-пуповину, соединявший шлем с приборной панелью. Придя в себя, долго с остервенением пинал шлем, ругательски ругая умника, додумавшегося до цереброуправления с обратной связью. Цепь аварийного отключения удалось исправить, но Филипп больше не испытывал потребности сунуть голову в шлем. И без того было видно, что за несколько истекших дней капсуле не стало лучше.

На второй день, считая от бомбежки, он выпустил два ракетных маячка, выдержав между запусками шестичасовой перерыв. На третий день он повторил попытку. Затем запускал маячки по одному в день. Последний ушел в небо вчера в полдень. Маячок опускается на парашюте почти час и все это время сотрясает эфир воплями о помощи. Не запеленговать невозможно. Через два-три дня, максимум через четыре, если очень не повезет, можно ждать помощи: терпящего бедствие подберет сосед-патрульный или даже возьмет на борт вместе с капсулой подводный крейсер.

И – ничего…

Все впустую. Девятый день.

Навигационный комплект действовал, но поправки теперь приходилось вносить вручную, а точность определения координат не превышала полуградуса. Взяв пеленги на три стационарных спутника, Филипп рассчитал свое местоположение: три с довеском градуса южной широты, сто восемнадцать – восточной долготы. За последние три дня капсулу снесло на сто миль к северу и на четыреста к востоку. В это время года экваториальные антипассаты нередко пробуждают незаконные течения.

К северу – это плохо. Экватор – граница, рубеж. Пересеки его в дрейфе – и ты либо пленный, либо покойник. Вероятность остаться незамеченным крайне мала, а после серии маячков, можно сказать, нулевая. Строго говоря, беспомощная капсула в приграничье – уже добыча, северяне могли бы рискнуть отбуксировать ее в свои воды, да что-то не торопятся. Такая осторожность непонятна: не постеснялись же они взять патрульное судно в бомбовый «ящик»!

Без связи с контрольным постом, не говоря уже о Поплавке, оставалось только гадать о причинах. Война, атака северян на южные базы? Южан на северные? Тогда конечно: в большой заварухе обе стороны легко могли позабыть о беспомощной капсуле.

Война на море. Здесь и не может быть иной войны. Допустим… С другой стороны, уцелевшие приборы не фиксируют эхо от мегатонных ядерных взрывов – подводных и надводных, – и не летят над головой радиоактивные тучи. Обычный фон, не более.

Ограниченная война? Вряд ли. Крутой пограничный конфликт? Дело знакомое, но конфликт, растянувшийся на целых девять дней, это уже слишком. Это уже война – со всей неизбежностью. Со всеми вытекающими. Северяне всегда предпочитали нагадить исподтишка и юрким ужом улизнуть от законного возмездия. Не дураки же они, чтобы не понимать: порознь им с зоной Федерации не тягаться, кишка тонка. Но уж если допустить, что зона Лиги, зона Унии Двенадцати Миров и Независимая зона, забыв склоки, вошли в тесный союз, то жди неприятностей…

А кто когда-нибудь слышал о таком союзе? Никто и никогда. Гипотеза не хуже других, и только.

Все равно ничего не выяснишь, сидя в этой жестянке.

Филипп длинно выругался, так длинно, как только сумел. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы подсчитать: еще восемь-девять, самое большее десять суток дрейфа – и капсулу вынесет в чужие воды. Если прежде не утопит тайфуном или смерчем, не разъест желтым приливом. Если не изменится течение. О том, что будет дальше, не хотелось и думать.

Все эти дни ветер дул на северо-восток, помогая течению. Филипп измучился, выдумывая, из чего бы сделать мачту. Косой парус, по идее, позволил бы уйти в безопасные воды. Конечно, при условии, что его удалось бы изготовить. Пузатой посудине был необходим и киль, и действующий руль, взамен заклиненного, и тросы для оттяжек мачты. Ничего этого не было и в помине. Помучившись, Филипп перестал ломать голову над неразрешимой задачей.

Оставалось ждать. Изнывая от бессилья и одиночества, лелея еще не погасшую надежду. Просто ждать.

Наверху загрохотало. Короткий злой ливень простучал по обшивке и стих. Филипп вновь поднялся на палубу. Скоротечная гроза уходила к югу, швыряя в океан огненные столбы, и, догоняя полосу дождя, низко над водой тянула некрупная шаровая молния. В полукабельтове от капсулы она заметалась ошалелыми зигзагами, выбросила сноп-другой искр и погасла без взрыва. Из-за края тучи выскочило солнце, хлестнуло жгучими лучами, заставив океан вспыхнуть миллионом слепящих бликов. Закрыв глаза рукой, Филипп отшатнулся, едва устоял на скользкой палубе и, сдвинув дыхательный фильтр, сплюнул за борт. Никакой другой благодарности от человека этот океан не заслуживал.

Можно было спуститься вниз за темными очками, вернуться и, как подобает потерпевшему кораблекрушение, всматриваться в горизонт, пока глаза не разъест солью. Можно было пойти дочитывать роман. В любом случае – спуститься вниз и уже там посмотреть, что победит на этот раз: надежда или апатия?

Филипп шагнул на ребристую платформу подъемника – и замер. Сердце подпрыгнуло, в висках запульсировали жилки. Слезящиеся глаза разглядели приближающуюся точку.

Прошла минута, затем другая – Филипп стоял неподвижно, глядя, как точка превращается в пятнышко, а пятнышко – в полупогруженную капсулу, полным ходом идущую на север. Вспененный бурун карабкался на бульбообразную рубку. Капсула была такая же, как и у Филиппа, – «Удильщик-IV», базовая модель, специально модифицированная для Капли. Еще минута – и Филипп разглядел эмблему на рубке, а разглядев, непроизвольно сделал шаг назад, едва не опрокинувшись в море.

Капсула, что приближалась к нему, не принадлежала погранфлотилии зоны Федерации. Это был чужак.

* * *

…Ох, и покрутило меня в тот раз на тренажере – врагу не пожелаешь! То последней торпедой того и гляди мимо цели промажешь, то постановщик помех дурит, как не родной, то уходишь спиралью вниз, на максимальную глубину, а тебя засекли и бомбят… Оно и понятно: выпускной экзамен по технике глубинного пилотирования – тут спуску не жди. В общем, когда кончилось, вылез я из кабинки, язык на плече, за дверцу держусь и отпускать ее не хочется, в глазах нахальные чертики пляшут, а Морж тут как тут:

– Курсант Альвело Филипп-Мария-Хосе… – и весь павлиний хвост моих имен. Даже ни разу не сбился, что удивительно.

А я еще ничего не вижу, не соображаю и вообще не понимаю, где нахожусь, голова кружится, однако отдираю себя от дверцы, роняю руки по швам и гаркаю во всю дурь: «Я!» Аж кто-то в комиссии прыснул.

Тут-то до меня и доходит, где я: Восточный Центр подготовки ВМС Земной Федерации, Новый Ньюпорт, остров Сумбава, идет последний экзамен перед выпуском, а выпуск – завтра.

– Последний вопрос вам, курсант, – не дает передыху Морж. – Тип капсулы – «Кайман-VI», глубина пять с половиной тысяч, погружение продолжается. Над вами противник. Данные бортового компьютера – на этой карточке. Ваши действия? На размышление одна минута, время пошло.

Краем уха слышу, как кто-то вполголоса пытается возразить Моржу: мол, этот экзамен по технике пилотирования, а не по тактике, – а Морж только отмахивается.

«Кайман-VI» я знаю плохо – устаревшая рухлядь, на них уже не плавают, – но на карточке такие данные, что и ребенок разберется: амба и каюк. Отбиваться нечем, уйти не удастся. Остается помереть с музыкой.

– Итак?

– Форсированно всплываю, непрерывно передавая сигнал о сдаче – на сверхдлинных и акустикой, кодом и голосом. Изображаю, будто оглох и не слышу указаний. Одновременно начинаю понемногу разгонять реактор, чтобы момент взрыва совпал с…

Меня перебивают:

– А тепловое пятно? Вас уничтожат раньше, чем вы всплывете на эффективную глубину.

– Очень возможно, – отвечаю, – но не наверняка. При хороших актерских данных шансы, по-моему, есть, а если противник не прочь рискнуть, то ему же хуже. Температуру обшивки в районе реактора можно уменьшить, переключив вторичные контуры охлаждения с внешних на…

– Тогда вы просто изжаритесь раньше времени.

Тем и кончилось. Поспорили они немного, дали мне девятнадцать баллов из двадцати возможных, щелкнул я каблуками и вылетел в фойе вольной пташкой. А там уже Петр ошивается, тоже только что с тренажера, следы от присосок на черепе массирует.

– Ну как? – спрашиваю его.

– Шестнадцать, – отвечает. – Плохо мое дело.

Да уж. Шансы остаться на Земле у Петра и раньше-то были невелики, а теперь подавно. Мне что, я свободен – а мой дружок женат, и сынишка растет.

Как он ответил, мне не понравилось. Рано нос вешать.

– Ерунда, прорвемся, – утешаю. – Где наша не пропадала. Ну, выпихнут на периферию, и что с того? Освоишься, семью к себе выпишешь. Пошли отметим, а?

И пошли мы. Сначала в «Южный Крест» – там уже полгруппы наших собралось, празднуют последний день курсантской жизни, ревут «Бултых на дно» кто во что горазд, а оркестр им пытается подыгрывать. Ну и мы тоже выпили, поорали со всеми, потом отделились и пошли по тем кабакам, где еще не были. Ноябрь месяц, солнце прямо над тыквой, и мы, как командос какие-нибудь, от пальмы к пальме – перебежками, перебежками! В тени перед Адмиралтейством на бордюре пораженцы сидят – это те, которые за союз с Лигой на ее условиях, – ждут вечерней прохлады, чтобы начать митинг, и никто их не гоняет, смотреть тошно. Ну да нам сейчас не до них.

Кабаков в Новом Ньюпорте неисчислимо, я ни в каком другом порту такого еще не видел и за два года вряд ли обошел даже десятую их часть, а Петр и того меньше. Выпили мы с ним в «Огненном коралле», потом пошли добавлять в «Снежный барс», в «Девятый вал», в «Кракен», в «Пиратский клад», а потом и еще куда-то. В одном месте подрались и одолели, только я не уследил и Петру нос расквасили. Он сделался совсем унылый, все бормотал себе под нос про сынишку и про свою Анну, да не надоест ли ей ждать, пока он устроится, и далее в том же духе. На него иногда находит такое настроение и только похмельем лечится. Клин клином, так сказать.

Ну вот, сидим это мы в не-помню-каком-по-счету баре, на коленях у меня девчонка ерзает попкой туда-сюда, а от Петра уже никакого толку, спит мордой во фруктовом ассорти, и вид у него несчастнее некуда, даже девочки отстали. Моей-то хоть бы что, хотя видно, что не профессионалка, а так – не прочь разок перепихнуться с курсантиком. Ну и я не пас.

Тут вижу: к стойке подходит – кто бы вы думали? – Морж собственной персоной. Правда, не в вице-адмиральском мундире, а в штатском, но все остальное налицо: стрижен ежиком, багровая шея, усы вислые, проволокой, живот вперед. Морж в штатском – примерно как эскимос в плавках, такая же редкость. Меня он, по-моему, не заметил. И видно, как бармен кивает ему, будто доброму знакомому. Ага, думаю, вот куда ты ходишь, дружок! – а у самого сожаление: эх, знать бы раньше! Полезное дело.

Домой я уже под утро попал. Продрых до девяти, выпросил у квартирной хозяйки таблетку от головы – и опрометью в Центр. Едва не опоздал.

Куда проще было бы провести церемонию виртуально, не вынимая нас из постелей после вчерашних подвигов, но в Центре свои традиции. Стоим строем в две шеренги, ждем. У большинства морды помяты, у Петра нос распух и под глазом заклеено. Это он уже без меня где-то продолжил, а может, его благоверная руку приложила. Ну, мое дело – сторона.

Все начальство тут как тут. За ним на стене табло, а на нем вишневыми буквами горят вакансии: «ЗЕМЛЯ: 11; НОВАЯ ТЕРРА: 7; КАПЛЯ: 48; МАЛЫЙ ЭДЕМ: 3; ПРОКНА: 9…» – ну и так далее. Всего вакансий двести шесть, по числу курсантов в нашем выпуске. Первым, естественно, выбирает лучший выпускник, затем второй, третий, а на долю последних выбора уже не остается – бери, что осталось, служи и не тявкай. Говорят, это очень древняя система и, по-моему, правильная.

Музыка звучит та еще, мурашки по спине бегают. У начальства вид торжественный. Стихла музыка. Кашалот речь сказал.

– Фредерик Гильберт Крамер! – вызывают первого.

– Мустафа Кемаль Файтах! – второго.

Оба, естественно, выбрали Землю. Не дураки же.

И тут вызывают третьего. Не меня. Вот это номер! Чувствую – вспотел. Я-то всегда был третьим – выше не лез, но и ниже не опускался. Неужто вчерашние 19 вместо 20 мне так подгадили? Да не может быть!

Четвертый – и снова не я. Да что же это на свете делается, а? Не бывает таких чудес. Пятый! Шестой!..

Как до одиннадцати дошло, так я и нервничать, и потеть перестал. А вот злиться начал. Вызывают меня двенадцатым. Среди тех, кто вышел раньше, дураков не нашлось – вакансии в метрополии расхватаны до последней. Гляжу, что осталось. В общем, ничего хорошего, но есть варианты просто плохие, а есть хуже некуда.

Вышел я, как положено, каблуками щелкнул. Сделал оловянные глаза, протарахтел:

– Курсант Филипп-Мария-Хосе-Фернандо-Лусия-Мигу-

эль-Хуан-Рикардо-и-Аугусто-Диего-Мануэль Альвело!

Схулиганил слегка, хватило бы одной фамилии, но уж больно злость взяла. Сразу тихо стало. То есть и было тихо, но стало тише некуда. Кое-кто из шишек поморщился, а Кашалоту хоть бы хны. Вытер он ладонь специальной тряпочкой, пожал мне руку, снова вытер и говорит:

– Поздравляю вас, лейтенант. – Тут адъютант подскочил, сует в меня знаками различия. – Назовите выбранное вами место прохождения службы.

А я, признаться, был настолько уверен, что останусь на Земле, что о других мирах как-то не задумывался. Слышал только разговоры, да на занятиях изучали тот или иной театр. А так, чтобы поговорить хоть с одним из отслуживших там – ни-ни. Так и не удосужился.

– Капля, – говорю наобум. Ну, не совсем, то есть, наобум, а с соображением. Не на Новой же Терре плавать в ихних канавах, там подводников за людей не считают и карьеры не сделаешь. Капля – иное дело, только там глубиннику и жить. Если бы какая другая планета дала сорок восемь вакансий, любой бы насторожился, а для Капли – нормально. Войны там, кажется, сейчас нет.

Вижу: ни одна из шишек не выразила удивления, значит, угадал. Один только Морж, как мне показалось, шевельнул легонько бровью, словно зачесалось у него там, а Кашалот уже гундосит свое:

– Поздравляю с выбором, лейтенант. Дальнейшее зависит от вас. Будьте достойны, а за Землей служба не пропадет. Удачных всплытий!

– Рад служить, – отвечаю уставно – и марш в строй. А Кашалот уже вызывает следующего.

В общем, дали мне пинком под зад – катись с Земли, не нужен. Дождались мы конца церемонии, прокричали гимн, посрывали с себя курсантские петлицы, как традиция велит. Петр оказался тридцать девятым и тоже выбрал Каплю. Остальные – кто во что горазд, один умник-камикадзе даже Малый Эдем назвал, совсем гиблое место.

Последнюю сотню курсантов выпустили не лейтенантами, а мичманами – ну так кто ж неволил учиться на глубинника, если ленив или глуп? Поделом. В какую лямку влез, ту и тяни.

Получили мы свое – и кто куда, не то что вчера. Кто удачу праздновать, кто горе заливать. Петерсен, последний в списке лейтенантов, ржет по-жеребиному; Бруцци, первый в списке мичманов, рыдает в голос, точно на его глазах тонет Апеннинский полуостров. Еле увели его. В Центре тихо стало, салаги попрятались. Прикрепил я в уборной перед зеркалом новые петлицы со знаками различия и эмблемой военно-морских космических сил, прицепил к поясу кортик – ничего, смотрится. Узнал, когда ближайший рейс на Каплю – оказалось, послезавтра, – забежал домой переодеться. Хозяйка только-только собралась повысить мне квартплату, поскольку теперь я лейтенант, тут-то я ее и огорошил: отбываю, мол, а через пятнадцать лет вернусь – вот тогда и поговорим. Красная она сделалась, но ничего мне не сказала, да и что тут скажешь. Притом видит: злой я, лучше не связываться.

Еле дождался я вечера – и тотчас в тот бар, где Моржа вчера видел. Сижу, от девочек отшучиваюсь, жду. Так и есть: появился – и сразу к стойке, будто намагниченный. Ну, дал я ему принять пару стопок, чтобы разогрелся, а потом рядом подсел и выпивку на обоих заказал. Мне теперь можно, тем более вне службы.

Морж ничего, не отшил. Мужик он правильный, к курсантам зря не придирается, его у нас уважают. «Твое здоровье, – говорит, – лейтенант, оно тебе понадобится», – и выпил залпом, как у этих русских водится, палец понюхал, усами зашевелил. Потом спрашивает:

– Ты, сынок, сам-то откуда?

А я и сам не знаю, откуда я, какая у меня малая родина и какое мое настоящее имя. Заказал сразу бутылку кокосовки и объяснил ему, что пяти лет подобрали меня в Талькауано на развалинах после Большого Андского толчка, когда не то что дома – горы по макушку в землю проваливались и полгорода цунами смыло. По-испански я тогда ни слова не говорил, только на интерсанскрите, из чего следует, что турист, родных моих так и не нашли, ну а дальше – понятно – воспитательный дом, кадетская школа ВМФ, Икике, Исафьердур, Корсаков, а теперь вот Новый Ньюпорт.

– Корсаков? – оживляется Морж. Поговорили мы о Корсакове, тамошнее пиво я похвалил – чисто из вежливости. Рассказываю и знай ему подливаю кокосовку, а он себе в пасть опрокидывает, как заведенный.

– Ясно, – кивает. – Сирота, казенный кошт. У нас в Центре таких любят. То-то и гляжу, что на латиноса ты не похож, скорее уж среднеевропеец… Имен тебе в детдоме навешали?

Ну и пошел у нас треп. Вижу, доходит понемногу Морж до нужного градуса, и прямо брякаю: что, мол, за дела, отчего я обойден? Был третьим, стал двенадцатым, так почему, спрашивается, сразу не сотым?.. Хорошо, что вовремя остановился, а то чуть было не прорвало меня всерьез.

Морж посмотрел так, с прищуром.

– А «сынки»?

– Что, так много? – спрашиваю. И уже начинаю подозревать, что больше говорить не о чем. Адмиральские чада и прочие родственники – это святое. Привилегий в учебе им, конечно, не бывает, а вот в выборе вакансий… Коли «сынок» не полный дебил, свою «двадцатку» на выпускном экзамене он всегда получит, так что сиди и не чирикай, пока не упекли тебя куда-нибудь в Малый Эдем плавать в радиоактивных лужах.

– А что «сынки»? – супротивничаю уже из принципа. – Двоих знаю, нормальные, кстати, парни. Ну, может, еще пара-тройка наберется, кого не знаю, кто языком не трепал. Но не десяток же!

– Не все так просто, лейтенант, – отвечает Морж, и видно: знает что-то, а сказать не может. – Если тебе любопытно знать, я протестовал. Тебя это утешает?

– Вообще-то не очень, – говорю. – Но все равно спасибо.

– Пожалуйста. И вот тебе совет: не ищи справедливости, в лучшем случае найдешь целесообразность. «Сынки» полезны в одном: благодаря им на периферию иногда попадает кое-что стоящее. На ту же Каплю. Вот ты, к примеру. Федерация не внакладе. Удачных тебе всплытий, лейтенант.

Допили мы с ним кокосовую, взяли тминной. Девочки давно потеряли к нам интерес, всего одна и сунулась, а Морж только рыкнул из-под усов – сдуло ее. Тут я и говорю:

– Ладно, замнем. Выбрал Каплю – и выбрал. Но вам-то почему это не понравилось?

– Кто тебе сказал? – бурчит Морж.

– Да никто. Показалось мне.

Он только опрокинул очередную, крякнул и соленого трепанга спросил. А я – была не была! – уняться не хочу, хорошему человеку надоедаю. Чего там, послезавтра меня здесь нет, отрезанный ломоть, а с Капли могу поплевывать хоть на Моржа, хоть на Кашалота, хоть на самого главнокомандующего.

В самом деле, Капля не худший вариант. Приличная планета, кислород, натурализации – химию организма ломать – не нужно, а что жидкая, так не беда, на то мы и глубинники, кого же там ценить, как не нас?

Долго я эту мысль развивал. Мол, тут меня, кроме привычки, ничего не держит, и еще неизвестно, кто окажется в выигрыше, я или «сынки». Мол, в земных океанах и не нырнешь как следует – дно повсюду. Мол, слабаки и в речках тонут, пугать меня нечего, не пугливый. Мол, половина нынешних адмиралов выслужилась на Капле, не где-нибудь. А не сделаю карьеры – вернусь через пятнадцать лет на Землю, куплю плот с садками – креветок выращивать…

Морж сначала лицом закаменел, потом гляжу – усмехаться начал, а потом сморщился так, будто я ему вместо тминной лимонной кислоты в стопку набулькал. Помолчал чуток и говорит мне вполголоса:

– Ты там для начала просто выживи. Был слух, что со следующего года пойдут ускоренные выпуски, специально для Капли. Не знаю, как в других Центрах, а у нас точно. Погружение – всплытие, всплытие – погружение. Торпедная атака. Ракетный залп. Полуторагодичный курс – и иди плавай. Вернее, тони.

– И «сынков» тоже? – интересуюсь.

– Нет, зачем же. Наиболее способных соберут в отдельный поток и – базовый курс. Ты ведь знаешь, кто у нас наиболее способные. Остальных – вслед за тобой. Капля уже не в первый раз требует раз в десять больше того, чем мы можем дать. Вот, решено пойти навстречу.

– Война? – спрашиваю я тоже шепотом, чтобы народ зря не пугать. Что-то не приходилось мне слыхать о войне на Капле, хотя и мира там нет, конечно. – Земля решила взяться за Лигу?

– Почем мне знать, лейтенант. А тебе это не нравится?

– Нет, отчего же, – говорю. – Человечество должно быть единым, кто спорит.

Ничего он мне не сказал. Ни о Лиге, ни об Унии, ни о Разделении, хотя на Капле, сколько я знаю, это самая больная мозоль. А ведь мог бы сказать, у русских по этой части большой исторический опыт. Свою страну потеряли, другой не создали, и нигде их не любят.

– На всякий случай запомни: все может случиться. И еще: я тебе не говорил, ты меня не слышал, понятно?

Я киваю: понятно, мол, – а он трепанга жует, сок с усов слизывает и знай себе учит салагу-лейтенантика уму-разуму:

– Мне что – плевать. Старый Морж лежит на пляже, бока греет. Чего уставился? Морж и есть, думаешь, не знаю, как вы меня зовете? Выслуга идет, до пенсии год, чего еще желать? Я о себе думаю, и ты о себе подумай. Кстати, я забыл спросить: ты что, в самом деле собрался геройски погибнуть, как трепался вчера на экзамене?

– Смотря в какой ситуации, – отвечаю, – а то и придется. Лучше бы, конечно, не пришлось.

– Ну и дурак, – говорит он, а я ушам не верю. Морж весь красный, глаза не на месте, набычился – проняла его тминная. – Ответил, как учили, не спорю. По принципу нанесения противнику максимального удара… то есть урона… даже Кашалоту понравилось. Только вот что я тебе скажу, малыш: плюнь! Плюнь и ногой разотри. А если какой-нибудь хмырь начнет тебе втолковывать, будто идеи политиков стоят хотя бы одной человеческой жизни, – молча дай хмырю в морду. Не вздумай помереть ради чужих игр. Припрет по-настоящему – лучше сдайся в плен и сохрани себя, но никому не позволяй распоряжаться двумя вещами: твоими мыслями и твоей жизнью, ты меня понял?..

* * *

Вот этот-то разговор с Моржом я и припомнил, пока ко мне приближалась чужая капсула – сначала на полной скорости, затем сбавив ход до малого, так что даже видно было, как хищная водоросль метнулась к ней из глубины, попыталась присосаться и соскользнула под винты. Тут уже я разобрал, что это не совсем «Удильщик-IV», то есть не стандартный, а доработанный: обшивка другая, а над рубкой башенка для импульсного лучевика средней мощности. Само собой разумеется, чужие зоны никакой техники с Земли не получают с тех пор, как отделились, но ремонтные базы у них неплохи, до сих пор вон используют старье – наше, между прочим! – и даже совершенствуют.

Застопорился чужак носом к моему борту – рукой достать. А я стою столбом и не знаю, что делать. В шахтах у меня четыре тактические ракеты тридцатикилотонного эквивалента каждая, торпедные аппараты тоже не пусты, так что разгонять реактор в целях максимального урона противнику нет никакой необходимости. А только сунься я с палубы в рубку – вмиг сожжет. Личная пукалка, правда, при мне, но применить ее я всегда успею, тем более что чужака пукалкой не утопишь, против капсулы она пшик. Разве что застрелиться – но как раз это всегда успеется. Опять же: смущает Морж со своими советами…

Не очень-то он прав был, вот что я вам по секрету скажу. Нам, глубинникам, однажды показали трофейную запись допроса пленного – зрелище не для слабонервных. Флаг-офицер Людмила Прокопович прямо в просмотровом зале в обморок опрокинулась. Не думаю, чтобы и наша флотская контрразведка вела себя деликатнее с теми, кого захватили мы, все равно из какой они зоны. Поговаривают, правда, что сейчас в ходу гуманные методы, ментоскопирование или что-то в этом роде, – но с того не легче, итог все равно один: выпотрошат и ликвидируют. Из плена еще никто назад не возвращался.

Номер на борту капсулы: А-233, значит, чужак из зоны Лиги. Сумел проскользнуть незамеченным, поразбойничал в наших водах – и полным ходом к своим, пока не засекли, а узрел над собой беспомощного противника – рискнул всплыть, не побоялся ловушки. Не трус. Так я и думал, что он лигист. В эти воды капсулу из зоны Унии разве что случайно занесет, а Независимые здесь не появлялись, наверное, со дня Разделения – их зона на противоположной стороне Капли.

Смотрю, поворачивается ко мне бортом. Притянуло друг к другу оба корыта, проскрежетал борт о борт, запищали придавленные морские репьи – автоматическая швартовка. Где репьи не так густо наросли, там видно, что цвет капсулы сине-зеленый, как у северян принято. Никто не понимает, для чего они красят свои посудины в защитный цвет: для самоуспокоения, что ли?

И вижу довольно отчетливо: этого мне уже не узнать никогда.

Тут на хребтине чужой капсулы с ржавым визгом сдвигается люк и подъемник выносит на палубу чужака. Человек как человек, напрасно нам врали, будто в зоне Лиги люди подвергают себя глубокой натурализации и у них ласты да жабры отрастают. Ничего подобного. На вид парень моих лет, только чуть повыше и в ихней смешной форме. Ну да мне сейчас не до смеха.

Хорошо, что я к кобуре не потянулся – вовремя разглядел, что ствол лучевика на башенке глядит точно на меня. Сделал полшага в сторону – отслеживает. Двум пилотам в «Удильщике» делать нечего, значит, автоматика.

– Привет, – говорит чужак. – Загораем?

Акцент у него легкий, но заметный. Со времени Разделения прошло всего-то три десятка лет, а язык уже меняется, дробится на диалекты. Этак лет через сто совсем друг друга перестанем понимать.

Утонуть мне в луже, думаю. Какое мне дело, что тут будет через сто лет?

Кивнул я в ответ. Тут совсем чудные дела пошли: перепрыгнул чужак ко мне на палубу, на меня ноль внимания, осмотрелся, ногтем обшивку поколупал. Буркнул только сквозь дыхательный фильтр: «Здесь стой», – и шасть в подъемник.

Ну, стою. Дрожь, признаться, во всем теле, и по спине пот бежит. Лучевик с башенки мне в лоб направлен: мол, хочешь еще пожить – не дергайся. Знакома мне эта автоматика, надежней ее ничего нет. И даль моей карьеры, как говорится, видна совершенно отчетливо: усыпленным или обездвиженным путешествовать к лигистам – до границы зоны Федерации часов семь хода в кавитационном режиме; между прочим, по пути не раз утопить могут, – а дальше уж как повезет, при хорошем поведении в плену есть шанс умереть без особых мучений. Может, думаю, лучше сразу цапнуть кобуру и получить луч в голову?

И надо бы – а не могу. Шансов нет, а человек еще на что-то надеется, так уж он по-глупому устроен. Инстинкт самосохранения для зверья хорош, а человеку он сплошь и рядом во вред, на то мы и цари природы.

Само собой разумеется, это я уже после додумал, а под стволом лучевика мысль одна: прямо сейчас тебя отправят к праотцам или чуть погодя? Не знаю, сколько времени я так простоял, пока чужак в моей капсуле хозяйничал, как у себя дома. Потом гляжу – вылез он, пылинку с рукава стряхнул и говорит: «Ну, бывай», – а сам перепрыгнул на свою палубу, сделал мне ручкой и сгинул, только люк за ним лязгнул. Отошла его сине-зеленая посудина на кабельтов и погрузилась, как ее и не было. Только водовороты закружились.

Ну и дела, думаю себе. Понимаю прекрасно, что ничего еще не кончилось, а все-таки легче на душе стало. Кинулся вниз – там порядок. И с реактором порядок, и с торпедами, и со связью все то же самое – нет связи, «мозг» на три четверти сдох, в чем чужаку и надо было убедиться, как я понимаю. Посторонних предметов в рубке не наблюдается. Прогнал тест – все по-прежнему. Скрипнул зубами, надел шлем – сразу ослеп и оглох, то есть и тут без изменений.

С час, не меньше, я вычислял, что же он тут без меня делал, искал подвох. Не нашел. Неужто отпустил меня? Не взял пленного, не соблазнился записать на личный счет уничтоженную капсулу? Странный нынче пошел вероятный противник, загадочный. Понимаю, конечно, что в его воле отойти подальше от греха и оттуда долбануть меня торпедой, но что-то говорит мне, чтобы я зря не трепыхался. Не будет торпеды. Уж если на то пошло, ничто не мешало ему тихо-аккуратно пустить меня к Вихревому поясу лучевиком, а вот – не пустил.

Еще через час выбился я из сил, ничего не нашел, ни до чего не додумался и тут обнаружил пропажу. Что бы вы думали пропало? Исторический роман из книги! Книга пуста, вкладыша с романом нет. Так я и не дочитал, как де Ренси полечил маркиза от спеси своей верной бензопилой и что в это время поделывали его закадычные друзья Жан де Бюст и Пьер Гудрон. Признаться, нисколько не пожалел об этом, зато над чужаком посмеялся вволю. Видно, совсем бедолагу скука заела. Ну, пусть себе читает, я не против.

А время знай себе идет, вот уже солнце зенит прошло – самые противные часы. Жарко, сил нет, небо очистилось, на море взглянуть больно. Внутри капсулы полегче, но тоже не курорт. Купаться – кто как, а я пас. Хищные водоросли еще не самая главная гадость, а вот облепит тебя стая криля – «мама» сказать не успеешь, второй слог обглоданный скелет договорит, если сумеет. Жуткие твари. Словно мстят человеку за то, что сами съедобны и мы их ловим.

Плеснул я себе в лицо из опреснителя – чуток полегчало. Мое счастье, что на экваторе сутки короткие, всего-навсего восемнадцать часов, перетерпеть можно. Вот в средних широтах, где Поплавок, там часов до двадцати пяти доходит и даже больше. Правда, в умеренных широтах и солнце умеренное, а чаще сплошная облачность в пять слоев.

Из-за этого зонального вращения, между прочим, трудности с навигацией и неясность с временем суток. На Поплавке то и дело спускают команду: перевести на час вперед или там назад – Поплавок тоже не стоит на месте, якорь на Капле зацепить, понятно, не за что. Правда, поговаривают, что есть-таки у планеты маленькое твердое ядро из сильно слежавшихся метеоритов и затонувших подлодок, но кто может знать, что лежит глубже Вихревого пояса? Лет пять назад одна экспедиция из метрополии опустила на пятьсот километров один шибко умный аппарат – только его и видели. Чем тратить зазря технику, лучше бы им поговорить со знающими людьми и сразу понять: дохлый номер.

Лично я думаю, что никакого ядра у Капли нет, а то, что тонет, растворяется там, где рождаются желтые приливы. И почти все глубинники того же мнения.

Сижу я, жду. День к вечеру склонился. Еще две галеты я съел, всю сегодняшнюю норму, и на нервной почве не утерпел – слопал половину нормы завтрашней. И уже поругивать начал чужака с А-233, за которого, по идее, век бога молить обязан! Мол, сделал он вид, будто никакой встречи не было, ушел к своим – а я тут подыхай?

Плеснул я себе в лицо еще пригоршню, чтобы прогнать скверные мысли, губу укусил до крови. Я бы на его месте отпустил чужака? Держи карман. Еще гордился бы поощрением. Чего там, вполне мог бы досрочно получить капитан-лейтенанта, служить на настоящей субмарине, а не на этой долбаной блохе. Денежная премия тоже вещь полезная. А он – отпустил! Капсула А-233, вовек не забыть. Да я, если повезет нам встретиться, все для него сделаю – плевать, что он вероятный противник! Умру, а сделаю. Клянусь.

Подумал я об этом, и сразу как-то легче стало на душе. Словно какой-то обет дал перед богом и людьми – самому смешно, а факт. А через час, уже на закате, меня наконец подобрали.

Глава 2

Давным-давно, как взрослые учат детей, которые когда-нибудь займут их место и тоже станут учить, во Вселенной был лишь один закон, космос был велик и обилен, и человек попирал стопой своей никак не менее ста пятидесяти миров. И был мир в мирах, и мир царил в сердцах человеческих.

Один из миров – Капля – даже не был миром в полном понимании этого слова – он был пересадочной станцией. Но и тут человек жил, трудился, любил, был или не был счастлив, мечтал или не мечтал вернуться на родную планету, старился и в конце концов умирал, оставив после себя дело рук своих и – иногда – детей. И дети, родившиеся на Капле, уже считали жидкую планету своим домом.

Много, очень много лет прошло с тех пор, как на планету был опущен первый самоходный плот-причал. Остатки его не сохранились. Первопроходцы не задумывались о том, что своими руками делают историю. Уже два поколения спустя любой обрывок судового журнала, любой изъеденный желтым приливом болт с тех первых исторических посудин считались общим достоянием колонии и подлежали музейному хранению.

Любопытный транзитный пассажир, коротающий время от рейса до рейса, непременно осмотрит музей – разумеется, в случае, если не найдет поблизости ничего более интересного. Целый зал музея посвящен созданию на Капле плавучего грузопассажирского терминала, первого из четырех, и, надо отметить, терминал того стоит. Кстати, музей находится как раз в нем, в секторе Альфа, на двадцатой палубе, если считать сверху, и на четыреста седьмой, считая от ватерлинии.

Изрезанный уступами полуторакилометровый усеченный конус, насаженный на опрокинутую вниз полусферу километрового радиуса – вот что это такое. Стандартная ватерлиния терминала проходит точно по линии сопряжения двух фигур, отчего подводная полусферическая часть всегда скрыта под толщей вод и видна только на музейной модели. Издали терминал напоминает громаднейших размеров бакен.

Его обитатели дали ему более ласковое имя: Поплавок.

Он мог двигаться, избегая встречи с желтым приливом, бороться с течениями, штормами и водоворотами, даже нырять. Принимая и отправляя грузовые ракеты, он становился похож на действующий вулкан в океане, и факелы огня выедали бреши в облаках над вершиной конуса. Его системы управления, защиты и регенерации считались совершенными, живучесть – феноменальной. Для своего времени он был, пожалуй, чудом света – неважно каким по счету.

Прежние плоты, плавучие доки, транспортные баржи не были уничтожены и даже приумножились – Поплавку требовалась техническая поддержка, а людям – пища, работа и развлечения. Человек не собирался уходить с Капли, он завоевывал ее всерьез.

Не безумно дорогие и капризные в управлении всепространственные крейсера – обыкновенные туннельные посудины, иногда просто самоходные баржи вываливались из жерла стабильного Канала «Земля – Капля» в миллипарсеке от планеты. Вскоре корабль зависал над Каплей, обмениваясь с Поплавком челноками с транзитными пассажирами, сбрасывая в океан плавучие «утюги» с невозвратными грузами, предназначенными для Капли, и торопясь уступить место следующему судну. И так было и длилось много лет.

Наконец случилось то, что должно было случиться: Поплавок перестал справляться с возросшим грузопотоком. И тогда, чтобы разгрузить его, были построены три систер-Поплавка вдвое меньших размеров.

Наверное, лучше было этого не делать.

Что есть благодарность человеческая? Нет ее и никогда не будет, а благодарности потомков тем более. Многие колонии землян были основаны на чрезвычайно удачных, с человеческой точки зрения, планетах – иные из них оказались более удобными и богатыми, чем сама Земля. И не успели колонии как следует встать на ноги, а пионеры-первопоселенцы дождаться второго поколения своих потомков, как поползли шепоты об отделении от метрополии и провозглашении независимости.

Управление по делам колоний при правительстве Земной Федерации реагировало так, как и должно было реагировать: игнорируя шепоты, принимало меры, как только дело доходило до криков, лозунгов, бунтов и гражданского неповиновения. Курс колониальной политики стал модным в привилегированных университетах; специалисты ценились. Административные меры, принимаемые к строптивцам-колонистам, чаще всего сводились к укреплению администрации колоний, экономическому кнуту (реже – прянику), угрозе военно-полицейской акцией по наведению порядка, демонстративной и не всегда экономически выгодной поддержке лояльных режимов и разобщению оппозиции – иногда, если верить слухам, вплоть до устранения наиболее опасных ее лидеров. Но лучше, конечно, слухам не верить.

Привычный, хорошо зарекомендовавший себя, исторически проверенный набор.

Отлаженная система безупречно работала три столетия. Человек шагал с планеты на планету, мир и процветание царили в освоенной части Вселенной. Субпространственные Каналы, как стабильные, так и виртуальные, не успевали пропускать грузопотоки. Казалось, метрополия построила прочнейшую плотину, мешавшую мелким волнам сепаратизма превратиться в наводнение.

Но никакие плотины не вечны. И не всякая плотина устоит перед цунами.

Желающего узнать, как и почему Управление по делам колоний прохлопало образование Лиги Свободных Миров – организации вначале тайной, а затем и вполне явной, следует отослать к террикону литературы, написанной на эту тему, от рассекреченных документов, снабженных комментариями историков, до авантюрных романов. Для метрополии это было громом среди ясного неба.

Почти тридцать лет длились локальные войны. Обладая колоссальным преимуществом в средствах и живой силе, Земля не была готова вести войну на полное уничтожение противника, а без этого условия победа оказалась невозможной. Метрополии с ее немногими сохранившими верность колониями и доминионами пришлось уступить.

Сплотившись за годы войны, первоначальная Лига все же оставалась довольно рыхлым образованием. Десятки причин – экономических, космографических, политических и иных – привели к тому, что от первоначального оппозиционного содружества стали откалываться целые группы планет. Одно время казалось, что Лига сама собой распадется на ряд мелких союзов.

Этого не произошло. Часть планет, достаточно ничтожных для того, чтобы не имело смысла их присоединять, осталась независимой, часть попросилась обратно в Лигу, иные предпочли вернуться под юрисдикцию Земли. Из временных коалиций уцелел лишь один союз, более слабый, чем Лига, – Уния Двенадцати Миров.

Со временем процесс тяготения земных колоний к Лиге замедлился, но не иссяк. Вспыхивали бунты и восстания, нудно тянулись кампании гражданского неповиновения, подчас удавались военные перевороты. Вялотекущие гражданские войны рубили планеты демаркационными линиями. Случалось, что одна и та же, притом далеко не самая благодатная планета оказывалась поделенной между Землей, Лигой и Унией.

Именно так произошло на Капле.

И Лиге, и Унии требовалась своя база на скрещении торговых путей. Строительство сразу трех плавучих терминалов – трех «меньших братьев» Поплавка колоссально облегчило задачу. Зачем строить, если можно отнять?

Андроид-экскурсовод понижал голос, рассказывая о печальных днях Разделения и последовавших годах войны за восстановление единства, потребовавшей больших жертв и не принесшей успеха.

Правительство Земной Федерации запоздало как с оценкой ситуации, так и с карательной акцией – сепаратисты же, не только подстрекаемые Лигой и Унией, но и активно снабжаемые всем необходимым, захватив меньшие терминалы и часть флота, оказали упорнейшее сопротивление. Не вступая в крупные сражения на море и в воздухе, били исподтишка. О несчастной попытке штурма одного из малых Поплавков в зоне Федерации старались не вспоминать.

За землянами осталось Южное полушарие. Северное было поделено на три равные зоны – на три, а не на две, поскольку к середине войны обозначилась еще одна сила – нечто вроде пиратской вольницы, вступавшей в союз то с землянами против Лиги и Унии, то с Лигой и Унией против землян. В конце концов на глазах обессилевших противников образовалась Независимая зона со своим Поплавком, военным флотом, плавучей инфраструктурой и закрепленной мирным договором акваторией – зона, не поддерживаемая извне, но, против всех ожиданий, оказавшаяся жизнеспособной.

И потянулись годы.

Теперь через Поплавок зоны Федерации проходила едва четверть довоенного объема грузов. Изыскивая новые торговые пути, Земля одновременно обновляла космофлот. Едва выскочив из Канала, корабль уходил в новый субпространственный прыжок, минуя Каплю; лишь старые и особо громоздкие посудины с малой дальностью хода продолжали пользоваться старой перевалочной базой, да еще приходили суда, предназначенные собственно для Капли, груженные продовольствием, оборудованием, специалистами и военной техникой, необходимой для поддержания акваполитического равновесия. Жизнь не замерла – но она и не развивалась.

По-прежнему летит по орбите Капля, делая оборот за два земных года, жгуче светит белая звезда, по-прежнему белеют полярные шапки плавучих льдов, а в тропиках бушуют тайфуны, по-прежнему непостижимы причины внезапных водоворотов, странных гроз и желтых приливов. Приезжие специалисты отрабатывают срок контракта, иные обзаводятся семьями и остаются навсегда. Немало людей помнит и Разделение, и войну, немало нынешних стариков держало пальцы на кнопках пуска торпед. Наверно, многие из них умрут, не дождавшись справедливого наказания предателей-северян и объединения Капли. Это горько – умереть, не дождавшись справедливости.

Но возмездие придет. Рано ли, поздно ли – оно придет неизбежно и неотвратимо, и гнев господень направит карающую руку Земли против отступников.

Раскаявшихся можно простить. Упорствующие во зле пожнут лишь зло. Иначе не может быть. Иначе не бывает. Иначе не будет.

Неотвратимо. Непреклонно. Не ведая страха.

И не станет зон и границ.

Так говорили детям взрослые, которые сами когда-то были детьми, которым взрослые говорили почти те же слова, которые не вызывали сомнений.

И дети слушали.

* * *

Субмарин такого класса в зоне Федерации насчитывалось всего три: «Черный Ворон», «Черный Баклан» и «Черный Стерх». Многоцелевые, весьма быстроходные, вместительные, прекрасно вооруженные, эти суда, равно пригодные для войны и мира, часто использовались командованием как поддержка в неплановых ситуациях, и, понятно, ни одно из них не входило в четвертый патрульный отряд, равно как и в другие отряды погранфлотилии.

«Черный Баклан», имея на борту подобранную капсулу, шел в походном положении курсом зюйд-зюйд-вест и, судя по вибрации корпуса, развивал не менее пятидесяти узлов. Филипп успел вымыться, хорошо поесть и выспаться. Радость от внезапного спасения, вначале искренняя и полновесная, успела куда-то улетучиться. Теперь он сидел на койке в тесной каюте, принадлежащей, по-видимому, одному из младших офицеров, и тщетно пытался разобраться, что все это значит.

«Черный Баклан» в опасных приграничных водах – явление само по себе редкое, неестественное, чтобы не сказать невероятное. С потерей боевой капсулы можно смириться – потеря такой субмарины чревата нарушением баланса сил между зонами. Стало быть, происходит нечто неординарное… А вот что? Вопрос. Война не война – а какое-то странное шевеление, подозрительная заварушка местного масштаба. Только лишь для подбора потерявшей ход капсулы «Баклана» не пошлют. Погоня за чужаком? Тоже нет. Ладно, высшая стратегия нас не касается, тут чем меньше знаешь, тем крепче спишь, Адмиралиссимусу виднее. Но очень уж занятная получилась встреча!

Филипп похмыкал. Да уж, занятнее некуда. О том, что субмарина специально искала капсулу, нетрудно догадаться, – искала и нашла, капсула не иголка, хороший корабельный локатор возьмет ее со ста миль, несмотря на антирадарное покрытие. Но почему они так опешили, увидев человека? Попытались скрыть растерянность, но ведь было же видно. И почему ни капитан, ни кто-либо из офицеров субмарины не удостоил спасенного беседы? Отнеслись, будто к чумному…

Весьма странно.

Кстати, еще один вопрос: какого рожна за дверью каюты поставлен часовой?

Проверим…

Филипп решительно пересек каюту. За узкой дверью оказался даже не матрос – капрал корабельной полиции.

– Стой. Назад.

Филипп поднял бровь. Пожалуй, чуточку картинно.

– Забываетесь, капрал. Освободите дорогу.

– Назад. Не велено.

– Ага, – сказал Филипп. – Понимаю. – Он ничего не понимал и очень старался не злиться. – А кем не велено?

– Сказано тебе: не велено – и все. И разговаривать тоже не велено.

Филипп хмыкнул.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«…Отчасти это была моя вина. Все мои планы, которые я прежде разрабатывал, были безукоризненны, одна...
Уже в тринадцать лет объект нашего рассмотрения, он же Артемис Фаул, демонстрировал поистине выдающи...
Артемис Фаул… Кто он такой? Заглянуть ему внутрь, чтобы ответить на этот вопрос, пытались многие, и ...
В обычном маленьком городке живет обычный человек, медленно, но верно погружающийся в пучину черной ...
В библиотеке маленького айовского городка причудливо изгибаются пространство и время, из самых темны...
Главного героя романа Ивара и его боевых друзей викингов ждут битвы и подвиги, столкновения с чудови...