По следу Каина Белоусов Вячеслав

Часть первая

,в которой известный коллекционер Дмитрий Филаретович Семиножкин претендует на главное действующее лицо, однако вместо этого становится первой жертвой таинственных и трагических событий

Глава I

Нам только исполнилось по двадцать пять, и это было чдное время.

Ещё не извёлся бесшабашный дух Никиты Сергеевича Хрущёва и не успел заматереть в новом кресле Леонид Ильич, а про Юрия Владимировича в такой глухомани, как наша, не только не слыхали, но ещё и не догадывались. Наоборот, как сейчас помню, я даже особо не удивился, когда однажды в обеденный перерыв, мчась в пирожковую, был окликнут добродушным басом и застыл, задрав голову: надо мной в верхотуре на подвесных лесах два удальца зубилом и молотком крушили с фронтона хмурого здания огромный барельеф с изображением вождя народов. Задумавшись, я второпях заскочил в отгороженную ленточками зону и едва увернулся от сыпавшихся осколков. Уже без усов и глаза вождь утратил былую свирепость, испуганно таращился оставшимся оком, не зная, куда деться от стыда и позора.

Оттепель, про которую обмолвился модный писатель, отогрела некоторым души в столице и забылась, а на окраине, в наших местах, она ещё продолжала буйствовать, обратившись в настоящую весну. И остановить её или не смогли, или не догадались, а, может быть, и побаивались. Тайное становилось явным, разоблачения следовали за разоблачением, откровения будоражили, взрываясь искрами ожидаемых ещё более ярких перемен.

Именно в те времена особенно известен стал старший следователь Павел Федонин. Когда меня перевели в аппарат прокурора области, слава о нём гремела, как говорится, далеко за её пределами. Дела он подымал самые что ни на есть гиблые, запутанные, сложные; хитро и умело скрытые, попадая в его руки, они становились тем, чем были в действительности: грандиозно организованным, годами длившимся воровством народного добра, коварными хищениями миллионов и миллионов государственных средств. И, конечно, ужасно скандальными. Он арестовывал и передавал в суд не каких-то там упырей-мокрушников, а личностей с почтенными физиономиями при солидных портфелях, которые в городе были у всех на виду, рядом и вокруг того стола, куда простому люду с Криуш, Селений и Больших Исад ни носом, ни глазом.

Газетки тогда выпускались редко, без специального разрешения об этом не писалось, но кое-что каким-то образом просачивалось, а остальное узнавалось по утрам в очередях и разносилось на кухнях многосемеек. Молниеносно обрастая домыслом и фантазией, молва разлеталась по городу, обретая величины снежного кома, пущенного с горы в знатный снегопад. Известный парадокс – слухи, словно птицы, мчатся, опережая средства связи. А всё тайное, запретное усваивается взахлёб, и попробуй возрази Нюрванне на углу Советской у водочного или поспорь с самой Фирюзой в забегаловке на Татар-базаре!

И в аппарате авторитет Федонина был высок и непререкаем. Прокурор следственного отдела, такой же новичок, как и я, Сашок Толупанов переставал курить и прятал сигарету в рукав в его присутствии, грозная завканцелярией Светлана Дмитриевна у кабинета старшего следователя замирала и шествовала по коридору на цыпочках, поэтому представьте моё состояние, когда однажды я очутился с ним самим в приёмной, приглашённый по неведомому вопросу к прокурору области…

Глава II

Понимал ли я, хотя бы как сейчас, всё, что происходило вокруг тогда? Вряд ли. Что было за моими крутыми плечами?.. Школа с пионерской организацией, когда в лагере труда и отдыха каждое лето выходил я, слывший круглым отличником, в белых штанах и такой же рубахе на линейку с тяжелым вырывающимся из рук, раскачивающим меня знаменем, и под лихой барабанный бой и бравую песню:

  • Мы шли под грохот канонады.
  • Мы смерти смотрели в лицо.
  • Вперёд продвигались отряды
  • Спартаковцев смелых бойцов… —

проносил его мимо завистливых шеренг сверстников.

Далее следовал техникум с комсомольской дружиной и остроглазой Зосей Храпуновской, честно охотившейся за нами в поисках членских взносов и бесконечных отчётов: а что ты сделал на ниве общественного фронта для достижения славных побед над заклятым и загнивающим оплотом мирового империализма Соединёнными Штатами Америки? Прячась в общаге, вместо горна и барабана под гитару Пинча, Шурика Парафильева мы разучивали в заветной комнатке Зинки Сёминой лукавые песенки чудаковатого грузина Булата:

  • Любят девушки поэтов,
  • С них они не сводят глаз.
  • О, доверчивые души,
  • Берегитесь нас!..

А потом институт с бойкими регулярными и почти настоящими стройотрядами, где обязательно находился разудалый бородач, заманивающий к полуночному костру:

  • Ты что, мой друг, свистишь?
  • Мешает жить Париж?
  • <…>
  • Отсюда никуда не улетишь.
  • Бистро здесь нет пока,
  • Чай вместо коньяка.
  • И перестань, не надо про Париж…

Вот и весь багаж. Вы оцените – немало. Как сказать… Мы, конечно, умели блеснуть заумными выкрутасами из фолиантов Адама Смита или Бертрана Рассела, на учебных вечерах поражали педагогов знанием Фрейда и Ницше, трудов которых было не найти, а чтобы наши девчонки крепче прижимались на танцплощадках, пугали их мрачными предсказаниями Нострадамуса или, хуже того, монаха Мальтуса, вставляя ради особого шика какую-нибудь французскую фразочку или вызубренную ещё с первого курса цитатку на латинском типа «спира, спера». Нас действительно распирало от здоровья, оптимизма и знаний. Но мы владели тем, чем нас пичкали, видели, что выставлялось перед нашими жадными глазами, что не прятали. Впрочем…

Впрочем, не стану лукавить. Был другой интерес.

Бунин или Шолохов? Почему тот, а не этот?.. Как случилось, что знаменитого могильщика капитализма Карла Маркса хоронили пять человек и лишь родственники провожали гроб? Великий еврей проклял своих, отрёкся от отца и матери? Правда ли, что про зека Ивана Денисовича такой же зек написал книжку, которую боятся печатать?.. Да мало ли. Как говаривал мой любимый сказочник Гофман, тёмными зимними вечерами мы обсуждали в общежитии такие задушевные проблемы, о которых под одеялом и со свечкой думать страшновато. Это ведь в нашем юридическом институте была раскрыта уже настоящая тайная студенческая организация, о которой только через тридцать лет Толя Стрелянный неведомо каким чудом сумел упомянуть несколькими строчками в самиздате о безвинно осуждённых и загубленных. И тех без фамилий.

И захлопнулся теми строчками двадцатый век…

Одним словом, выскочил я из кабинета Игорушкина вслед за старшим следователем и затоптался за его спиной, переваривая полученное задание и не зная, что делать. Кумир мой и идол, похоже, был не в лучшем состоянии, по крайней мере обо мне он вовсе забыл. Очутившись в коридоре, Федонин, не дойдя до своего кабинета, повернул к открытому балкону, словно за глотком свежего воздуха, отдышался, покряхтел у перил и судорожно захлопал себя по карманам, а отыскав портсигар, выгреб его из штанин и жадно закурил, вскинув глаза в прозрачную небесную высь, ища там спасение. А ведь он бросил! И за редкой папироской потянуться заставить его могла лишь особая, крайняя нужда!

Проняло Павла Никифоровича. Что же я о себе стану толковать? Шеф поставил такую задачку, что как говорится!..

– В общем, – повернулся наконец Федонин, сумрачно прокашлялся, словно поперхнулся коварной костью, и слеза в глазах, – поди туда, не знамо куда, но принеси то, не знамо что. Так получается?

Я кроссвордов не любитель и только пожал плечами. К тому же работал-то всего ничего. Я в этой конторе только принюхивался, можно сказать, и притирался, ожидая из любого угла подвоха. А особенно от разлюбезного Павла Никифоровича. Ещё не забылась история с гордецом Яковом Готляром, которому вместо уголовного дела старый лис кирпич в портфель сунул. И сдул спесь с орла. Но это другая история…

– Ну что же, тогда, как учили люи поумнее нас?..

Я терялся в догадках, кого он имел в виду, но глазом не моргнул, слушал.

– Будем начинать сначала?

Это и звучало вопросом, и выглядело не гениально, но было уже кое-что.

– Задача у тебя, Палыч…

Я чуть было не поперхнулся и глаза вытаращил – начинают сбываться мои опасения.

– Не дёргайся, как карась на сковородке, – прищурился он на меня. – Я же за старшего в нашей, так сказать, только что созданной следственной группе?

– Какая группа? Вы, Павел Никифорович, несколько агравируете.

– Подразделение! – назидательно подвёл он большой палец к моему носу. – По раскрытию, так сказать… инцидента, может быть, исторического значения… Взял бы блокнотик, что ли. Ты и у шефа сидел, как у тёщи на блинах.

Я на него от души покосился – сам-то он не лучше там выглядел. Но смолчал, пусть, думаю, покуражится, раз начал. Поглядим, чем всё кончится.

– Значит, так… в архивах пороешься. Поднять, посмотреть надо будет, что сохранилось с тех героических времён. Уголовное дело, конечно, изучишь от корки до корки, расстрельное же дело, такие дела вечного хранения… Заглянешь, так сказать, свежим глазом в тот революционный период нашей великой страны. Покопайся в материалах этого… самого! Как его?

– Атарбекова, – буркнул я совсем невесело. – Только кто мне позволит?

– Что?

– Это ж тогдашняя Чека! Хлеще нашего КГБ.

– Хуже, боец, – помрачнел Федонин, мне показалось, он оглянулся по сторонам, ёжась весь, будто на него морозом лютым дохнуло с летнего небушка. – Я тех времён не застал, а ты и подавно. Это, брат, особый отдел такой был…

Он помолчал, воздуха набирая, и медленно договорил, значительно приостанавливаясь время от времени:

– Особый отдел… южной группы войск… армии Восточного фронта… нашего края. Наделённый, кстати, чрезвычайными полномочиями. К стенке за пустяк могли поставить любого. Одно слово того Атарбекова знаешь чего стоило? Встречные в подворотне прятались, когда он по улице шёл. Борода чёрная и маузер по коленке хлоп, хлоп. Председателем был того отдела. Ущучил?

Я слышал, что Павел Никифорович увлекался военными мемуарами. Сам-то он воевал мало из-за ранения ноги, а о Жукове и его маршалах все книжки собрал, равного ему в этой теме не находилось, но чтобы он и здесь силён!.. Я зря язык не высовывал, я поёживался по другой причине – вот она, знаменитая сущность федонинская! Совсем неуютно сделалось мне под иглами его пронзительных глаз. Куда уж там сумеречной фигуре беспощадного чекиста в кожаной тужурке с допотопным наганом. Тут ближе опасность. Умеет старший следователь прикидываться телёнком, а потом раскалывать матёрых хищников. Но меня-то он чего пытает? Переспрашивать взялся, будто и не слышал раньше ничего такого… Я зло скосился на его ботинки – лучше б новые завёл, стоптал все каблуки, косолапит толстяк. Старший следователь называется! И щётку они у него давно забыли. Им бы по-хорошему этого самого гуталина пару банок на каждый нос. Ишь, черевички! Фик-фок на каждый бок!

– Вот, вот, – набычился я. – Меня к этим архивам на пушечный выстрел не подпустят.

– Не понял, боец?

Свято чтя первую заповедь сыщика – избавься от дела, иначе оно доконает потом, – я продолжал гнуть своё:

– У них всё сверхсекретно. И за семью печатями.

– Письмо дам.

– Им ваше письмо!.. – я постарался с интонацией.

– А вот здесь ты не прав, Палыч.

«Чего это он сменил тактику? Сейчас снова мухлевать начнёт, старый лис», – я подозрительно изучал лицо старшего следователя. Федонин укоризненно покачал головой, поморщился, но вдруг закончил игру, не докурив, жёстко смял папироску:

– В бумагах прошлого действительно вряд ли отыщем то, чего до нас уже искали. Но толк есть. Нам нужны факты. Отправные моменты. Был ли вообще тот диковинный крест? Найти документальные упоминания об этой архиерейской реликвии. Напрестольный алмазный крест самого убиенного Митрофана!.. Это тебе не фитюлька какая! Он большую историческую значимость имеет. Почему его раньше нас с тобой не нашли?.. А денежный эквивалент?..

Он так и выговорил, повторив без запинки:

– Это же целое состояние!

– Церковные архивы придётся ворошить!.. А туда как попасть?

– Может, и придётся, – не то поморщился, не то ухмыльнулся старший следователь и подморгнул, урезонивая. – Впервой, что ли, Палыч?

– В моей практике не было.

– И я в этих делах без навыка, – хмыкнул он опять, но радости в его глазах я не заметил. – Не боги, так сказать… не им одним с теми горшками возиться… Должна быть о том архиерейском кресте бумага. Я, вон, со своими вороватыми жучками вожусь, перстни, запонки, другие бирюльки с них снимаю при аресте, такие длиннющие ведомости к протоколу обыска составляю!.. А то – бесценная реликвия! Ну, ставили к стенке заговорщиков, ну, было, видать, за что, но и бумага на ту ценность должна быть… Поэтому нам её следует очень тщательно поискать. Описание того креста необходимо знать. Как он выглядел? Что за алмазы? И были ли? А то ведь фантазии такие разыгрываются у людей! Я, вон…

– После стольких событий, нескольких войн? – тянул я нудным голосом, не унимаясь. – Город наш и горел, и бомбили его, а ворья сколько! Живых-то не осталось.

– Петрович дал мне вот списочек, – Федонин помахал перед моим носом запиской. – Это, брат, почти вещественное доказательство. Список составил живой человек. И живых, конечно, сюда включил своею собственной рукой.

Я открыл было рот.

– Но этого мало, – не останавливался Федонин. – К тому же ты прав, неизвестно, уцелел ли кто до нынешних дней.

– Вот именно, – удалось мне вставить, – сметает пыль с могильных плит…

Федонин как-то по-особенному на меня глянул, но я уже не останавливался:

– Вы знаете, как сам Атарбеков погиб?

Я специально приберёг этот вопросик своему напарнику, раз уж он такой умный, не помешает и его носом ткнуть. Федонин улыбнулся, доверчивое детское удивление изобразил:

– Как чекисты умирают? На боевом посту, конечно. Для них, брат, пуля заранее отлита. Им в постели, как нам, заказано. А у тебя другое мнение на этот счёт?

Я сконфузился, ничем его не пронять:

– Есть версия…

– Версия – это догадка. Следовательно, не знаешь. А чего спрашиваешь? Ладно… Хватит о покойниках. Вся надежда у нас на живых… родственники, дети, внуки…

– Это как на дно с нашим аквалангом, – опять не утерпел я.

Переехав в город, повезло мне записаться в клуб яхтсменов; хотя я, как говорится, в парусах ни ухом ни рылом, но на лодках могу, а на днях акваланг моряки подарили списанный, так что я испытал «счастье», когда краник подачи воздуха заедать начинает: ты на дне, над головой воды с пяток метров и… так отчётливо своё детство вспоминается! Вот и теперь. Тоской безысходной повеяло от слов Павла Никифоровича. Федонин глянул на меня и всё понял:

– Согласен, но такие истории в семьях передаются из поколения в поколение. Видел же крест тот Львов.

– Когда это было?! Ещё до войны, если верить Семиножкину.

– Стоп! Семиножкин – фигура в области археологии и этих самых… исторических раритетах. Наш Петрович другого и слушать бы не стал, а он нас запряг, лишь научное светило заикнулось о помощи. Ишь, почерк какой! – старший следователь упёрся в записку глазками. – Не разберёшь! Только учёные и сумасшедшие так могут. Нет, Семиножкин – авторитет!

– А где гарантия, что Львов тот самый крест видел? – не стерпел я.

Мне всё время казалось, что Федонин специально меня разыгрывает, уж больно несерьёзно выглядел. Или задачка, заданная прокурором области, казалась такой невероятной и от этого он никак не мог прийти в себя? И так и сяк я изучал мудрые извилины на его морщинистом лбу, но подводила меня интуиция: старый лис был непроницаем.

– Что мы знаем об этом Львове? Нет его давно. Если и дожил до войны, то погиб, скорее всего. Первыми забирали его возраст, – не сдавался я.

– Почему же? Вот он в списочке этом, – Федонин погладил листочек. – Правда, списочку неизвестно сколько лет… Уж больно бумага желта, боюсь и дохнуть на неё. Почерк-то Семиножкина я видел, мне Петрович его заявление давал читать, а тут рука не та. Но тоже… умный человек приложился… Тут ведь каждая крупица. Я когда услышал от Игорушкина эту фамилию, враз Андрея Ефремовича вспомнил…

Он зачесал затылок, пошевелил губами:

– Львов… Львов… Вот какой фамилией царской судьба наградила. Из какой же породы родители?..

А я гадал о другом: что это на ум старшему следователю явился наш древний артефакт Андрей Ефремович Бросс? Старший помощник по надзору за местами отбытия наказаний, мы его для краткости называли помощником по тюрьмам, – уникальная личность. Ему лет эдак?.. Не скажу, точно не знаю, а врать про такую историческую реликвию совесть не позволяет. Как древний экспонат, он своё давно оттрубил, но прокурор области таких редких держит вопреки уставам и правилам, бережёт, словно Фирс тот шкаф у Антона Палыча. Спросите – и он наверняка назовёт шулеров, которые обчистили карманы самого императора, когда Петруха прикатил к нам готовить поход в Персиду. Наш местный дока, краевед Александр Сергеевич, с ним тягаться опасается.

– Андрей как-то рассказывал про коменданта нашей тюрьмы, – оставил наконец в покое свой затылок Федонин.

– При чём здесь комендант? Это что за фрукт?

– В те революционные времена, молодой человек, командовал в нашей тюрьме комендант, а не начальник. Игорушкин как этот списочек озвучил, так мне рассказ Андрея Ефремовича и отпечатался. Львов и был тогда комендантом тюрьмы. Думается, что он отношение к тому сгинувшему кресту имеет самое что ни на есть прямое.

– Это почему же?

– Ну как же! Заговорщиков в тюрьме держали и расстреляли там же. Тогда, брат, далеко не возили. Должен он помнить те события. Ему по служебному положению обязано. Вот нам первый следочек.

– Если жив.

– В списке значится, – бодро пробасил Федонин. – Я Игорушкину заикаться сразу не стал, чтобы не будоражить раньше времени. Про реликвию ту Андрей-то мне ни слова не промолвил. Но ты знаешь Бросса, он, старая калоша, правила свято чтит, лишнего не выдаст.

– О чём же он вам исповедовался? – съязвил я, не удержавшись.

– Да так, разговорились что-то… – пожал плечами старший следователь. – Пил тот Львов как верблюд перед походом в пустыню. Только горбатый водой злоупотреблял, а Львов всем подряд. Старше Андрея, а лакал!.. Здоров был, бродяга.

– Неудивительно. Насмотрелся, натерпелся. Многие надзиратели так кончали.

– Да уж. Бросс рассказывал, у того Львова привычка по молодости была: нажрётся до чёртиков и отправляется в тюремный двор приговоры исполнять. Самолично казнил врагов народа твёрдой пролетарской рукой.

– Тогда что ж? Тогда с него и начинать надо!

– Вот! Это ж для нашего дела верный хвостик.

– Да… – поёжился я. – Досталось им времечко.

– Мы наглотались, а уж им! – Федонин тоже плечами передёрнул и толкнул меня локтем. – Найди его. Если его удастся разговорить…

– Мне представляется… – начал я.

– Привлекай кого хочешь. Задействуй Донскова, он шустрый малый.

– Кандидатуру Донскова надо с самим комиссаром УВД согласовывать.

– Да ладно, не мелочись. И вот этих Игорушкин просил вызвать, – старший следователь торопливо сунул мне листочек со списком, царапнув ногтем какую-то строчку. – В первую очередь.

– И ниточка потянется, – ехидно озвучил я его любимую присказку.

– А клубочек сам приведёт, – не смутившись, кивнул он. – Действуй, боец.

Мне так и не терпелось спросить, а чем он сам станет заниматься, но пока я соображал, как это сделать поделикатней, старый лис развёл руки в стороны:

– У меня Змейкин вот где сидит, – он пригнул голову, будто жирный завтрестом столовых и ресторанов, а по совместительству злостный расхититель миллионов, действительно оседлал его шею. – Тебе ли не знать, Палыч? А ведь никто ответственность с меня не снимал. И сроки продлять у Руденко боятся. А к субботе ты управишься.

Я обмер, совсем не находя слов.

– Ты их установи и на субботу утречком обяжи явкой в аппарат. У меня и потолкуем вместе, – заверил он и проскользнул мимо по балкону в коридор, переваливаясь на своих растоптанных.

Какая суббота! У меня с Очаровашкой и сыном в выходные дни цирк, пиво с Валеркой в прекрасной Аркадии!.. Но он уже открывал дверь своего кабинета.

– Павел Никифорович! – всё же крикнул я ему в спину.

– Исполнять, боец, – не обернулся он.

Глава III

Вам, конечно, не посчастливилось видеть нашу Аркадию? Примите, как говорится, мои глубокие… Моему поколению тоже, так сказать, досталось то, что осталось, но… Райский уголок для отдыха! И вообще… Дворец! Кижи, что называется, отдыхают. Я бывал и в других местах. У них тоже одним топором, без единого гвоздика. Но там грусть музейная. Глянешь – всё в прошлом. Живых-то, кроме туристов, не видать. Помню, подсунули нам двух ряженных под старинку, сидят с лучиной незажжённой у оконца в закопчённой избушке, будто сукно ткут. Изображают. И до того всё пришибленное, убогое: головы ниц, к земле пригнуты горем неведомым. Будто всё кануло, всё кончилось, будто там осталось всё в прошлом. И надежд никаких, без просвета. Тоска…

А у нас?! Аркадия светится вся, яичко золотое сказочное! Верхушки – маковки дворца сверкают, ввысь, как руки, словно и не деревянные, тянутся, к солнцу так и рвутся! И дети везде. Смех, беготня, веселье. У каруселей, на качелях, в хороводах. А женщины? Вы видели когда-нибудь красивей? Они как бабочки порхают! Мы с Валеркой глазами не успеваем водить. Он не забывает время от времени на ногу мне нажимать – наши-то рядом, и Очаровашка моя, и его серьёзная Таисия, они не только за детьми присматривают.

– Как? Сгоняем королевский гамбитик? – пристаёт он.

– А ты подготовился? – отвечаю. – Учёл прошлые ошибки? Пиво обещанное заказал?

– А то…

Сгорела она, наша Аркадия, несколько десятков лет назад. И Очаровашки моей нет на белом свете. А я вот на фотографии гляжу. В тот самый день снимки делал. «Зенит» прихватил с собой, знаменитую ценность следователя, хотя Павел Фёдорович Черноборов, наш криминалист, вручая его под ведомость, наказывал беречь пуще зеницы ока и по пустякам плёнку не транжирить. Если бы он видел, как использовалась его драгоценная техника в тот раз!

Вот она, прекрасная Аркадия! Очаровашка одни её маковки златоглавые нащёлкала среди листвы деревьев, а здесь, на фоне дворца, мы втроём, вся наша тогдашняя весёлая семья. Всполошил Очаровашке волосы нахальный ветер и с платьем зашалил, ещё в те времена умыкнуть её собирался… У наших ног до колен едва достаёт Родька, наше счастье. Ему трёх лет не было… А здесь мы с Валеркой за шахматной доской, позируем Таисии в павильоне, серьёзные!..

– Ты ходить-то будешь? – это уже вживую толкнул он меня коленом. – Силён жлоба давить.

– У нас такая профессия, мой друг, сначала головой работать. Не как некоторые.

– Значит, удалось от Федонина улизнуть?

– И не собирался. Само собой обернулось, – начал я рассказывать, двинув пешку вперёд; что королевский, что ферзевый гамбит он играл отменно, поэтому я уповал сегодня на сицилианскую защиту.

А события в истории, которая нам со старшим следователем сразу не понравилась, действительно развивалась не благостно. Во-первых, как я предполагал, в архив КГБ попасть не удалось. Мало того, согласовывая вопрос, я убил массу времени на телефонные переговоры с большим количеством важных чинов комитета, истрепал кучу нервов, о чём в конце концов известил Павла Никифоровича. Тот с зубной болью на лице сверкнул глазищами из-под лохматых бровей:

– Значит, не желают делиться тайнами?

– Говорят, что особая информация. Режим секретности повышенный. Не по нашим зубам, – я не стал будить зверя, не заикнулся, что на его письмо не пожелали даже прислать ответ.

– Ну, они у меня попляшут, – напыжился Федонин и закосолапил прямиком к Игорушкину.

Однако оказалось, что и звонка прокурора области было недостаточно, в конторе вежливо попросили официальный запрос за его подписью. Федонин был отослан Петровичем готовить новый текст, но когда наутро заявился, шеф отсутствовал, в приёмной сообщили, что он улетел в столицу на совещание и возвратится не раньше следующей недели.

Известие о второй осечке доставил мне оперативник из «уголовки» капитан Донсков, которого я занарядил просьбой со списком, выданным мне Федониным. Из восьми человек он смог пригласить на субботу лишь одного. Кто уехал, кто болел, кто вообще не проживал по указанному в записке адресу.

– Один Семиножкин получается? – оторвал голову от бумаг на столе старший следователь, когда в пятницу уже ближе к вечеру я доложил ему результаты поисков.

– На два часа приглашён повесткой, – кивнул я уныло.

– Почему среди дня? На утро нельзя было обязать? – поморщился Федонин, и я уловил такую же тоску в его глазах.

– Плохо себя чувствует. Вообще и он отказывался, в постели с температурой.

– Вот как…

– Это нас ничего не берёт.

– Сплюнь.

Я бы сплюнул не без удовольствия; как представлю испорченную субботу, так не по себе становилось, а ещё Очаровашка не знала, не ведала.

– Пиво там вкусное, – поджал губы старый лис. – Такого «жигулёвского» я нигде не пробовал.

– Везде сладко в выходные дни, – отвернулся я и в муках зашагал к двери.

– Не скажи. Если с воблёшкой весенней… – он вкусно облизнулся. – Ты вот что, Палыч, бери с собой Очаровашку и дуйте с киндером своим в Аркадию.

– Павел Никифорович! – развернулся я на сто восемьдесят градусов.

– Беги, беги. Справлюсь и один с тем болезным.

Так всё и обошлось бы в тот день, но не тут-то было. Затемно возвратились мы домой, сынишка спал у меня на руках, его в трамвае всегда укачивает. Очаровашка бросилась стелить ему кроватку, тут и затрясся наш телефон в сумасшедшем трезвоне. Она его попробовала впопыхах утихомирить подушкой, да куда там!

– Возьми, – моргнул я.

– Тебя, – схватила она трубку и побледнела.

– Кто? – я не ожидал ничего хорошего от ночных звонков.

– Федонин, – она поднесла трубку к моему уху.

– Загулял, парень? – услышал я хриплый голос с характерным покашливанием, это значило, что старший следователь опять внезапно закурил.

– Спасибо. Ублажили вы нас весёлым деньком.

– Который раз звоню.

– Что случилось, Павел Никифорович?

– Труп у нас.

– Что? Какой труп?

– Этого… Семиножкина-то я так и не дождался. Послал за ним дежурного из райотдела милиции, а тот рапортует – к холодному телу поспел. Уже увозить в морг собирались. Я запретил.

– Что же случилось?

– Вот и я гадаю.

– Странная история.

– Не говори. Скандалом пахнет.

– Да мы-то при чём? Он, кажется, болел.

– Вот что. Я машину за тобой послал. Съезди. Погляди для очистки совести. Протокольчик оформи чин-чином. Экспертизу назначь. Поставь вопросики. Чем чёрт не шутит. Да в понедельник на вскрытие в морг не забудь.

– Павел Никифорович!..

– Отвык я со своим пузатым ворьём из благородных. Не переношу покойников ко сну.

Глава IV

Во вторник нам с Федониным предстояло явиться пред ясные очи прокурора области. Утречком, задолго до рабочего часа, мы сидели в кабинете, сетовали на беспросветное будущее. Старший следователь рассеянно перебирал жидкую кучку собранных нами бумаг, я, устроившись на подоконнике у его знаменитого аквариума, тянул одну сигарету за другой, пуская дым в распахнутое окошко.

– Ты туда, туда дуй, – кивал во двор Федонин время от времени и барабанил пальцами по портсигару. – Не совращай меня. Да этот… аквариум не повреди.

Аквариум был известной слабостью старшего следователя и его давнишним душевным увлечением. Поначалу он был сооружён во всю стену за спиной хозяина и поражал фантастической красотой. Но повалил, как на выставку, наш любопытствующий народ, раза два-три зашёл и сам Петрович, не удержавшись, и от былых размеров чудесного реликта остались одни воспоминания. Впрочем, и на том, что осталось, замирал, радовался глаз, а старый лис не забывал повторять о военной хитрости этого обитателя его апартаментов: «Особенным образом он действует на моих постоянных клиентов. Они в свою среду попадают, в свою фауну, у них сразу ассоциации – аквариум, кресло, ваза, камин… другая обстановка, атмосфера. Поэтому в тюрьме я не любитель с ними откровенничать, там апартаменты не располагают. А здесь они расслабляются, начинают мне про свои увлечения щебетать, ну и про миллионы, конечно, наворованные. Адаптируются, так сказать…»

Первым принесло Яшку Готляра, и сразу от его новостей некуда стало деться. Оказывается, возвратившись из столицы темнее тучи, весь понедельник прокурор области гонял начальство, потом собрал внеочередное заседание коллегии, срочными телефонными звонками тут же вызывались городские и сельские прокуроры. Раскланиваясь в приёмной, они с придыханием шествовали «на ковёр», а оттуда выскакивали, как из парилки, с всклокоченными волосами, красные, глаза вразлёт и, ни слова не говоря, бросались за дверь, прыгали в машины и уносились пуще ракет, готовые если не взорваться, то уж точно немедленно умчаться в поднебесье и бомбить обозначенные цели. Захлёбываясь от чувств, Яшка, конечно, прибавлял от себя и балагурил, но мы с Павлом Никифоровичем мрачно переглядывались, встревоженные не на шутку. Нас обоих ждала та же участь. Докладывать Игорушкину было нечего.

Вчера я весь день проторчал в бюро экспертиз на вскрытии, Федонин – в КГБ. Над добычей нашей плакал тот самый кот, поэтому старший следователь ещё сильнее забарабанил по портсигару, убивая взором веселящегося Яшку, а я задымил сигаретой, как колёсный пароход из кинофильма «Волга-Волга» перед катастрофой.

– Ты смотри! – поморщился Федонин. – Мне в аквариум пепел не стряхни.

Должно быть, от Яшкиных страстей рыбки метались там, не зная куда деться.

– Что им будет-то? – не унимался Готляр и, подбежав к аквариуму, заводил своей сигареткой у стекла. – Яд нам, а им, если и достанутся, – минералы.

– Кстати, про яд, Павел Никифорович, – вернулся я к нашему разговору, прерванному прокурором отдела. – Отчего умер Семиножкин пока неизвестно. У него внезапно началось сильное сердцебиение, и в течение часа он скончался.

– Инфаркт? – поднял брови Федонин. – Это кто же его напугал?

– Врачи «скорой» успели приехать, пытались спасти, но… даже не повезли в реанимацию, – кивнул я. – А кто испугал?.. Жена рассказала, что посетителей особых не было. С приятелем тот засиделся накануне допоздна. Но тот обычно у них дневал и ночевал. А посторонних никого.

– И не жаловался?

– Наоборот. Всё бодрился, таблетки прятал тайком, хотя старикан древний. Бегал по утрам и купался регулярно.

– По системе Поля Брэгга, – опять влез Готляр. – Я вот тоже думаю бегать надо.

– Вот так, – покачал головой Федонин, – живёшь, живёшь и не думаешь, что завтра в резалке окажешься. А мы суетимся, ссоримся, всё что-то доказываем друг другу. Сейчас Петрович станет нервы мотать.

– Да наша медицина!.. – подскочил со стула Готляр в азарте возмущения. – К моей Сонечке в аптеку повадился недавно один…

– Югоров с выводами не спешит, – перебил я его.

– Сам вскрывал? – оживился Федонин.

– Константин Владимирович, – кивнул я. – Вам большой привет. Сказал, не следует торопиться с выводами, подождём результаты химических исследований… крови, подногтевого вещества, содержимого желудка… Вдова Семиножкина больно уж тревожилась.

– Значит, таблетки прятал? – покачал головой Федонин.

– Вообще-то он сильно верующим был, – поделился я своими соображениями. – Николай Петрович нам с вами рассказывал, что Семиножкин долгое время в музее работал, а мне кажется, это не главное занятие в его жизни. Приехал я осматривать их квартиру и ахнул. Чуть не алтарь из икон на одной из стен в его комнате и утвари церковной полно. Он или собирал всю жизнь, или в церкви служил.

– Хоббизм, – всполошился Готляр и глаза его засверкали. – Сейчас этих сумасшедших!

– Неслучайно он насчёт креста архиерейского беспокоился. Аж до Петровича ходы нашёл. Неспроста это, верно ты подметил. Полно, значит, этого добра в его хате?

– С избытком. Только выводов из этого никаких, – погрустнел я.

– Вот и у меня не густо, – вздохнул старший следователь. – Впустую я у чекистов время провёл. Так… всё вблизи, но как в грязи. Картину, конечно, вокруг этого архиерея неважную они мне нарисовали. Признан он был одним из организаторов крупнейшего белогвардейского заговора в девятнадцатом году. Газеты о нём писали… Мне их показали, статейки тех дней. Расстрелян одним из первых среди заговорщиков, а их всех-то было за полусотню.

– Официально ничего не дали?

– Запрос я лишь сегодня подпишу.

– Что это у вас за тайны? – сунулся было к старшему следователю Готляр. – Архиерей, кресты, труп?

Но ответить мы не успели, позвонили из приёмной: нас требовал Игорушкин.

Глава V

Звонок был тихим и осторожным. Несколько раз нервно прерывался. Соседка так не звонила. К тому же – она вспомнила – у той был ключ, дала сама на всякий случай. И Аркадий Викентьевич никогда так не звонил. Значит, посторонний. Узнал про случившееся и заглянул. Она тяжело поднялась, посидела на кровати, дожидаясь, пока не перестанет кружиться голова, привела себя в порядок, долго шла к двери, заглянув в дорогое овальное зеркало на стене. Всё стихло, пока она добралась. Спросила. Без ответа. Открыла, бранясь на саму себя. За дверью никого. Вот наказание! Причудилось. А что? Вторые сутки Серафима Илларионовна Семиножкина без сна и какой росинки во рту, с открытыми глазами, уставившись в потолок, пролежала в постели, словно в небытиё провалилась. Одна осталась. Лишил и её белого света своей смертью Дмитрий Филаретович… Подосадовав на себя и дверь, она развернулась обратно. Только легла, снова шум. Соседка.

– Одна, Серафима?

– Кому быть-то? – закрыла она тяжёлые веки, поморщилась.

– Вроде звонили? Нет?

– И тебе померещилось?

– Слышала я, будто дверь открывали, – приложила та мокрый платок на её горячий лоб. – Укутать ноги?

– Не надо. Вставала вот, – слукавила она, – проверяла, не настежь ли дверь.

– Да что ж я? Как можно настежь? Ещё в уме. Подымайся, Ларионовна. Чего вылёживать-то? На том свете належимся. Я сейчас чаёк сгондоблю. Горяченького попьёшь. И все думки из головы.

– Нет уж. Я теперь не встану. Отец Кирилл был. Я обо всём распорядилась. Службу проведут здесь. Вот только дождаться, когда привезут Дмитрия Филаретовича.

– Чего же тянут? – в который раз спросила соседка, самой под восемьдесят, хоть и легка на ноги, но с памятью не в ладах: десять раз одно и то же, устала ей отвечать вдова.

– Ты же здесь была? Понятой при осмотре? Не помнишь?

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Лагин решился в пятницу, вечером. Когда набирал номер, голова плыла. И руки тряслись – от нервов.– ...
«Ян напялил волглую мешковатую телогрейку, набросил поверху дождевик и сунул ноги в кирзачи. Ссутули...
«Поначалу у Андрюхи и в мыслях не было покупать этот намордник. Сроду он Семёну намордников не надев...
«В марте это случилось, в марте. Во вторник. Четверть века прошло, и сейчас снова март, и сквозь про...
«Стэнли Гриввз был похож на Санта Клауса. На эдакого ленивого щекастого толстячка с наливным брюшком...