Сонъ какъ м?ра пониманiя Рубцов Денис

Цвтки мака

«Дождь, возможенъ градъ, но всё же ночь будетъ жаркой», – черезъ шипніе разсказывалъ о погод, подрагивая изображеніемъ, старый телевизоръ. Длать было совершенно нечего, поэтому оставалось лишь смотрть въ окно на мокрый проспектъ въ неоновыхъ рекламахъ да на изрдка проносящіеся машины.

Всё это мсто было похоже на то, гд я когда-то жилъ. Но когда ршено было помнять весь этотъ песчаный бытъ, что хрустлъ на зубахъ, на боле спокойный и влажный, то перехалъ сюда. Сюда, гд дожди и роса бываютъ гораздо чаще, чмъ сосдскія склоки.

Четыре дня назадъ купилъ въ магазин свжую тунцовую пасту, одинъ разъ сдлалъ бутербродъ, да такъ и забылъ о ея существованіи на верхней полк холодильника.

– Давай създимъ въ лсъ? – предложилъ я ей.

– Въ тотъ, гд погостъ? – спокойно отвтила она.

– Тамъ срыя плиты.

– Тамъ нтъ людей.

Сегодня вагонъ метро былъ полупустъ, и жарило солнце. хать было часа два. Мы уснули.

– И, правда, здсь всё очень тихо.

– И не поютъ птицы!

– Наврное, у нихъ трауръ.

– Почему?

– Въ новостяхъ передали, что какой-то самолётъ совершилъ аварійную посадку изъ-за попавшей птицы въ сопло двигателя. Наврное, по ней печалятся.

– Кто знаетъ, быть можетъ и такъ, – отвтила она, и мы пошли дальше между плитъ засыпанныхъ иголками.

– Иголки – это пепелъ лса.

Вчера срзалъ нсколько вточекъ папоротника, того, что растётъ неподалёку.

– Мы есть всегда.

– Откуда ты это знаешь? – спросила меня она, держа за руку.

– Знаю.

– Я тебя люблю, – и пристально посмотрла на меня.

Завтра нажму кнопку вызова, и за считанныя секунды лифтъ отвезётъ съ верхняго этажа въ міръ людей и тунцовыхъ пастъ. Заверну за уголъ дома напротивъ, дойду до поля – тамъ, какъ кровью облитый пергаментъ, есть красные цвты. На втру ихъ лепестки дрожатъ.

– Здравствуй, – скажу я ей и протяну ихъ.

Она будетъ въ бломъ сарафан и съ шёлкомъ волосъ.

Къ ея груди прижатъ папоротникъ и цвтки мака.

Арбузъ

Много безвкуснаго снга и въ сумрак Рождества вьюжитъ розсыпью снжинокъ. Ледяныя корочки добавили лоска дорогамъ, а иней вскружилъ оконныя стёкла. Рзкій втеръ долженъ выдувать фигуры, поддувать подъ кромки шубъ и уноситься прочь. Уноситься ввысь, набирая тамъ холода. Здсь и кружева зимнихъ стей, и многолюдныя крапинки, укутанныя въ тепло мховъ.

Ближній свтъ ей идти отъ клуба. Какъ и вс, въ слояхъ жара, съ пугливой, словно въ подарокъ, походкой. Въ ея рукахъ бумажный свёртокъ. Коричневый цвтъ картона къ ночи приглушенъ зябкой желтизной фонарей и пескомъ звзднаго неба.

Уже дома скинетъ верхъ, разуетъ ноги и отъ усталости присядетъ въ кресло. У нея большой всъ. Брюшко и отвисшія груди. Огромныя груди, какъ грозди тёмнаго, немного подгнившаго винограда. Должно быть, вскинетъ къ своей голов руки, сниметъ заколку съ волосъ. Слегка наклонится вперёдъ и тяжело поднимется. Дойдётъ до кухни, гд достанетъ изъ сумки рабочій винилъ, съ трудомъ выдернетъ пикантную колбасу и вытряхнетъ разсыпавшійся черносливъ для салата.

Сегодня у нея будетъ гость; и она его ждётъ.

На сладкое развернётъ бумагу и на стол покачнётся арбузъ. Зимній арбузъ.

Изъ полнаго сндью холодильника что-то переложится на столъ и начнётъ мелко дробиться и шинковаться, перелистываться поварскими книгами, а вмст съ тмъ обливаться майонезомъ и потомъ. Взмокнутъ джемовой пропиткой слои торта, и струйками намокнетъ бюстгальтеръ.

Выставивъ свой трудъ на столикъ около дивана, она пойдётъ принимать душъ.

Грузно перешагнётъ бортикъ ванной, включитъ холодную, затмъ горячую воду и съ доступной тщательностью начнётъ ласкать себя фруктовымъ мыломъ.

Парой движеній подъ лвой грудью, соскользнувъ, проведётъ рукой подъ правой. То, до чего возможно достать, намылитъ снова. Слегка раздвинетъ ноги и сдлаетъ чисто. Близко подойдётъ къ душу и грустно вымоетъ голову. Смоетъ всю пну, почиститъ зубы и пока ещё не открыта дверь, не выпущено тепло, она протрётъ себя, какъ хрустальный бокалъ, огромнымъ полотенцемъ.

Въ жизни есть обнажённыя двушки – она же изъ ванной выйдетъ голой.

Поставитъ въ проигрыватель принесённый винилъ. Подъ иглой издастъ шумъ и заиграетъ настроеніе.

Начнётъ сушить ещё влажные волосы и, конечно, постарается сдлать въ мру симпатичную прическу. Посл наднетъ едва красный костюмъ съ синевой прострочки. Накраситъ губы чуть замтной морковью, и будетъ ждать. Будетъ ждать до самаго утра, но гость не придётъ.

Подъ утро откуда-то съ неба посыплетъ мелкій снгъ. Она достанетъ широкій ножъ, щедро отржетъ кусокъ зимняго арбуза. Будетъ плотно кусать зубами самую мякоть, а чёрные усики надъ губами намокнутъ отъ арбузной влаги. Закончивъ, промокнётъ салфеткой красноватый сокъ и перержетъ себ вены.

Втеръ

На прохладномъ огражденіи пріостановился садовый слизень.

Сейчасъ его сжималъ втеръ.

Руки прогибали спину, смазывая масло по ещё сухимъ мстамъ. Пальцы жали и растирали упруго, щипая. Съ восходящимъ потокомъ скользили и цловали губы. Приходилось ждать пока впитывался блескъ.

– Почти. Всё очень скоро.

Она распрямляла спину. Перевернувшись, приподнималась, подтягивая къ груди ворохъ одеждъ. Врывался августовскій втеръ, выглядывала осень.

Внизу, совсмъ далеко, были люди. Наврное, стоило, сжавъ плечи, прыгнуть въ самую гущу. Молча летть, но за мигъ до касанія стирать слезу, что сбгала отъ втра.

Гавана

Ты хочешь это знать, но зачмъ. Вдь пока ты не знаешь, ты можешь быть счастливымъ.

Лёгкій втеръ. Лёгкій втеръ и мн сорокъ одинъ годъ. И почему-то снова не кратно. Ничему не кратно.

Гд-то за океаномъ играетъ музыка; должно быть это саксофонъ.

– Обязательно саксофонъ.

И летитъ сюда по втру подъ ритмъ прибоя.

– Какъ ты думаешь, сколько намъ осталось жить?

– Ш-ш-ш…, ш-ш-ш…, – скажешь ты волнамъ, но он не утихнутъ.

Музыка не должна переставать. Нескончаемо – рояль и скрипка. Именно какъ тонкая струнка во мгл.

На твою колнку сядетъ муха, пробжится своими волосатыми лапками и взлетитъ. Прохладный втеръ. Прохладный втеръ и жёсткія перекладины шезлонга. И почему-то снова не кратно. Ничему не кратно.

Вечерняя прохлада и дымъ сигары.

– Никто не видитъ, о чёмъ думаешь ты.

Маракасы; и длится музыка. Встанешь, поёжившись, оставивъ за собой влажный слдъ и по песку до кромки солёной воды. Наплывы волнъ. Наплывы волнъ и разбегающiеся блики луны. Не кратно снова. Не кратно ничему.

Шагъ въ прохладную воду. За нимъ ещё и снова. Снова голень и снова бёдра. Съёжившись, ступаешь по мягкому дну, и музыка тамбуриновъ; и саксофонъ. Пронзительный саксофонъ. Грудь и шея въ вод. Выдохъ.

Намокшіе волосы ещё можетъ задть втеръ. Какой-то мигъ, какой-то шагъ. Вдохъ и музыка.

Гд быть

Съ дымомъ окутаны волосы.

Чёрствые, сизые,

словно осиныя полосы.

Возгласы рядомъ; адовы.

Движенія немощны.

Вотъ же они – черти алые.

– Колотится сердце.

– Но вдь бьётся.

– Кто же можетъ знать.

– Надо стряхнуть пыль.

– Но какъ?

– Пожалуй, стянуть и паутину.

– Чмъ?

Волны ровнаго пляжа и духъ яблочнаго цвта. Здсь комфортно; не боле.

Дохать до самаго края земли. Дыша мелко отъ пыли дорогъ. Прищуривая глаза отъ солнца съ невражьей стороны.

Если врно сдлать надрзъ, то вполн можно разглядть золото сердца. Но такіе случаи чрезвычайно рдки.

Довольно толстыхъ и увсистыхъ, объёмныхъ задницъ, что мнятъ себя прелестными русалками. Прочь, вонъ, въ болото, въ тину.

– Великолпіе.

– Величіе.

– Куда ужъ намъ.

Для тебя – радъ

Совсмъ невдалек маякъ. Это не то радіо, что слышно по утрамъ въ загородныхъ садахъ,скоре это башня. Высокая башня съ рубиновымъ огнёмъ при самомъ поднебесь. Съ яркимъ свтомъ отъ ослпительнаго для взора фонаря. За которымъ непроглядная тьма.

– Въ чёмъ ихъ отличіе?

– Въ страх.

– А разв онъ есть?

– Какъ же не быть. Долженъ.

– Не нужно.

– Какъ знаешь.

Подъ окномъ снующія подъ шаркающими сапогами собаки. Одомашненныя и вовсе не молодыя такія собаки. Ещё же слышно голосъ. Ея красивый голосъ отъ того радіо, что изъ загороднаго сада. Ея красивый голосъ сіяетъ рубиновой кровью и заститъ что-то.

– Что-то, чего не видно.

– Не разобрать.

– Постой.

– Что это ты?

– Для тебя – радъ.

Запахъ осьминога

Просторныя комнаты со свисающими портьерами всё ещё въ пустот и только смняющая одна за другой музыка. Музыка и слова звучащія изъ радіопріёмника гд-то въ холл, а я сижу на тонкой стопк прошлогоднихъ газетъ и мъ сушёнаго осьминога.

Балконныя двери распахнуты настежь и позднія капли осенняго ливня, пролетая комнату, растекаются въ лужу. Брызги и тёмныя пятна вымокшихъ портьеръ. Спшить некуда, да и вовремя утеряно. Скоро наступитъ зима, а пока ещё немного осени съ раскрытыми окнами и вихрями снга. Мелкаго ночного снга, что пришёлъ на замну вечернему ливню. Онъ заметаетъ ночные слды. Болотнаго цвта майка и красное полотенце. Немного замёрзли ноги, а свжій воздухъ дурманитъ. Отъ тушки осьминога осталась одна щупальца и тотъ же запахъ.

Съ балконной террасы наблюдалъ за людьми въ каф напротивъ. Старомодной женщин принесли заказанный фруктовый салатъ. Знала бы она, что изъ отбросовъ поваръ только вырзаетъ гниль.

– Порой смерть выдаютъ за жизнь.

– Шёпотъ съ молчаніемъ.

– Наедин.

– Я многое поняла.

– …?

– Ты разв не чувствуешь отвта?

– Сукой себя не назовёшь.

– Зря.

– Что хотла сказать?

– Искала среди нихъ и только сейчасъ поняла, что искала тебя.

– Почему?

– Я многое поняла въ теб, какъ въ человк.

– Что длать теперь?

– Не знаю. Теперь уже поздно.

– Кто теб мшаетъ начать всё заново?

– Никто.

– Тогда продолжи.

– Хорошо.

Немногимъ позже выйти на крышу. Сомннія, но громко крикнуть:

– Если сейчасъ стою на земл, то какъ же прыгнуть назадъ, въ небо?

Клятва волн

Сама по себ клятва представляетъ широкій интересъ, но для малаго круга публики. Лицемріе же, какъ панацея для слабыхъ нервомъ, – первое, что возникаетъ при ошибк въ удержаніи клятвы. Не сдержалъ – обманулъ. Обманулъ въ первую очередь себя. Силъ сдержать же и подавно не такъ ужъ и много. Сдержалъ слово – окрпъ. Только вотъ случается, что и начать не съ чего, а ужъ продолжить и подавно.

– Не передъ кмъ.

– Передъ собой.

– Давно умнымъ сталъ? Передъ собой и подавно.

– Вкъ живи – векъ учись.

– Кто о чёмъ.

По одну изъ сторонъ коридора идётъ стна. По другую же – совсмъ; считай, что и вовсе неинтересно.

– Клянись.

– Выкуси.

– Сейчасъ же поклянись.

– Не вводи въ недоразумні.

– Кому говорятъ, клянись.

– Утомилъ.

Въ куцыхъ рамкахъ по всему гобелену открытки; вдаль. Длинная коридорная безвкусица, срамъ.

– Напросишься.

– Напрошусь.

– Клятвопреступникъ.

– Самъ такой.

Песчинка попадётъ подъ вко и испортитъ видъ на открытое мор. Песчинка попадётъ въ пазухи носа, попадётъ на губы и глубоко въ ротъ, забьётся въ пупокъ. И считай зря весь этотъ сонъ на берегу.

Сидишь, безстыдно разсматриваешь потёртую открытку и длаешь видъ, что вспоминаешь тотъ ознобъ и т срыя тучи – вертепъ на глянц, песокъ въ трусахъ.

– Усплъ-таки открытку прикарманить.

– Пожалуй, пусть лучше имъ стыдно станетъ за то плебейство, что подъ стекломъ развели. Дерьмо выхолощенное.

– Кипитъ?

– Клокочетъ.

Двочка въ платьиц, волны въ человческій ростъ и угрюмое пепелище. Платьице пусть будетъ розовымъ врод какъ чуть, почти какъ слегка. Пепелище отъ костра разочаровано крупнымъ дождёмъ, а т волны, что въ полный ростъ, такъ и вовсе никому не интересны. Ляжетъ на глянецъ.

Далеко ли теб плыть волна; куда же ты двочка, милая двочка, куда же ты пошла. Тамъ въ ростъ, тамъ въ брызги, тамъ внахлёстъ, тамъ горизонта нтъ.

– Всё помню, не бузи.

– Молчу.

– Теб всё ещё нужна эта глянцевая клятва?

– Кому какъ не теб видне.

Волна усилится, на многія силы воспрянетъ надъ немощнымъ пескомъ. Воспрянетъ и обрушится. Словомъ, проснётся. Безъ разбора выбьетъ во тьму пепелище. А двочка въ платьиц просто загляднье. Нехорошо съ волной какъ-то получается, но просыпаться сквозь слёзы надо.

– Пожалуй, посмотрю.

– Не напугай.

– Страшное позади. Платьице высохнетъ, никуда не днется. Сейчасъ если что и нужно, такъ только вмст воздухомъ дышать; влажнымъ. И радоваться морю.

Кукушкины слёзки

– Двушка, вамъ, наврное, лучше будетъ подождать въ пріёмной.

– Она вышла. Да, можете забирать. Настоятельно рекомендую быть съ ней построже.

За стной раздался громкій вопль.

Трамвай вздрагивалъ и пускалъ струи воздуха. Взлеталъ. Я долго думалъ о ней, о томъ, что произошло за эти годы.

Прислонившись лбомъ къ оконному стеклу, просто смотрлъ вдаль. Многодтная бездтная мать – кукушка. Она какъ могла, любила своихъ дтей. Старшаго, какъ ей хотлось думать, изъ-за болзни она отдала въ интернатъ вмст съ одной изъ сестёръ. Второго своего ребёнка оставила на пустыр. Объ этомъ она разсказала, находясь въ алкогольномъ полубреду. Двухъ младшенькихъ дочекъ порой съ усердіемъ била проводомъ отъ чайника. Странная была семья. Безъ мужа и безъ будущаго.

Подъ окнами, за гаражами, четверо взламывали чей-то погребъ. Вскрывъ замокъ и швырнувъ его въ кусты ещё молоденькихъ тополей, они по очереди начали спускаться въ прохладную тьму. Вспоминалъ, какъ она плакала ночами, уткнувшись мн въ колнки.

– Кукушкины слёзки – это цвтъ твоей души, – тогда говорила мн она.

Пересченіе

Въ роли блокурой двушки та, которая играетъ что-то утончённо-лёгкое; а листья кружатъ по втру, и она совсмъ не думаетъ. Но есть торшеръ, и есть ея сны.

Для глазницъ тхъ – небо закрыто. Казалось бы, нтъ и волны, нтъ неба и глазъ. Но что-то есть. И пусть бы стояла тёплая пора въ тёплой стран. Также пріемлемо, если бы въ кадръ попали т самыя пустыя глазницы. Была бы вода – дальнее море съ приподнятыми чуть выше колнъ одеждами. Была бы вода.

– Волна и вовсе выше звздъ.

– И только втеръ надъ.

Пьютъ ли кофе

Своевременное замчаніе, сдланное сегодняшнимъ днёмъ близкимъ человкомъ, заставило ссть въ кресло и напечатать этотъ отрывокъ изъ дневника, который попалъ въ руки задолго до смны дома.

***

Той осенью посчастливилось увидть этотъ диванъ раньше другихъ; возл чёрнаго хода. Вернувшись по витой лстниц въ квартиру, пришлось разбудить сосдку. Ранняя осень и прерванный потокъ ея сновъ. Пришлось нагнуться, чтобы дотронуться до ея плеча и разбудить.

Пятичасовая луна чуть только принимались ко сну. Оконная занавска давно какъ выгорла на солнц, но со своей задачей ещё справлялась.

– Вставай, радость, теб диванъ приглядлъ.

– Который часъ?

– Вставай.

Пятый мсяцъ, какъ сняли эту квартиру. Она спала на толстомъ матрац, который былъ застеленъ двумя простынями. Я же не спалъ.

Безшумно раздавливая своими тапочками тишину, она длала видъ, что справляется, и всё же, что есть силъ, помогала мн тащить диванъ на пятый этажъ.

Старенькій диванъ съ пыльными подлокотниками и подушками былъ поставленъ вплотную къ торцовой стн.

– Теперь-то всё?

– Иди ужъ.

– Ты чего такъ рано?

– Прогуляться.

– А-, – съ сокрытымъ разбираться ей было лнь, отчего она по-новой звнула и, развернувшись, ушла къ себ въ комнату.

Тихо закрывъ дверь ключомъ и спустившись во внутренній дворикъ, посмотрлъ на своё окно съ задёрнутой занавской и вышелъ на широкую улицу.

Каменныя мостовые и вздыхающіе скверы, рдкіе голуби и углы домовъ съ облетвшей краской. Ране утро съ тёмнымъ небомъ, густой воздухъ и гд-то далеко слышимый запахъ рки. Встрчались прохожіе. Рдкіе, отчего ихъ лица почти сразу покрывались срымъ туманомъ и таяли въ перекрёстахъ.

***

Знакомый, когда-то работавшій окружнымъ совтникомъ, считалъ своей обязанностью какъ можно чаще напоминать о томъ, что человку всегда нуженъ тылъ. Ребёнкомъ, слушая его слова, улыбался и кивалъ головой. Тылъ, – говорилъ онъ, – это всегда увренность, увренность и начало всхъ началъ. Только изъ-за вспомнившагося совта диванъ ршено было поставить именно къ торцовой стн и никакъ иначе.

Ещё же на стн вислъ старенькій гобеленъ съ полупрожжёнымъ изображеніемъ революціи. По комнат раскинутыми были нсколько книгъ, а стоявшій горшокъ съ фикусомъ дополнялъ безпорядокъ.

– Какъ вчерашняя прогулка? – спросила у меня она.

– Почти обычно.

Она нарзала тонкими ломтиками пересплыя яблоки, смшала съ тёртымъ сыромъ, что оставался съ позавчерашняго дня, и лишь затмъ залила грибнымъ соусомъ.

– Давай поужинаемъ? – предложила мн она.

– Только если совсмъ немного.

***

По дивану изъ разорвавшагося бумажнаго пакета раскатились апельсины.

– Опять трахалась съ рыночникомъ?

– Замолчи, не твоего ума дло.

Хоть она и была шлюхой, называвшей себя проституткой, но денегъ съ каждымъ днёмъ ей становилось явно мало.

– Что ты глаза на меня вылупилъ?