Россия и мусульманский мир № 11 / 2012 Сченснович Валентина

МИР НА ПОРОГЕ НОВЫХ ВРЕМЕН

Михаил Хазин, публицист

Сегодня мир стоит перед принципиальным, радикальным сломом. По силе и размаху он неизмеримо превосходит сломы 1917 и 1991 гг., поскольку в тех случаях были известны и даже, в некотором смысле, привычны идеи, в рамках которых шли изменения. Ныне нет ни языка описания, ни альтернативных идей.

Последний раз в истории такая ситуация сложилась в Европе в XVI–XVII вв., когда после более чем тысячи лет христианства начался жесточайший слом в идеологии и экономике феодализма. Это было крайне тяжелое время, и не дай Бог, чтобы оно повторилось. Чтобы этого избежать, необходимо еще до того, как перемены разрушат все защитные цивилизационные механизмы, предложить новые идеи, не менее цивилизационные по масштабу. Но они пока не найдены.

В чем же суть начавшихся на наших глазах перемен?

Главная проблема современности – в том, что исчерпан механизм, который обеспечивал экономическое развитие человечества в течение нескольких сотен лет.

Современная модель развития, которую сейчас именуют «научно-техническим прогрессом», оформилась в XVII–XVIII вв. в Западной Европе после «ценностной революции» XVI–XVII вв., отменившей господствовавший более тысячи лет запрет на ростовщичество. Разумеется, как и всякий библейский запрет, он не соблюдался полностью, но в системе экономических взаимоотношений в целом ссудный процент не использовался. Там, где он применялся почти легально – в торговых республиках типа Венеции или Генуи, – он играл, скорее, роль страхового взноса. Собственно производственные процессы строились на цеховых принципах, при которых и объем, и технологии, и номенклатура производства были жестко ограничены.

Не буду сейчас обсуждать причины появления капитализма (т.е. капитала как источника прибыли за счет ссудного процента), но обращу внимание читателя на одно принципиальное обстоятельство: с его возникновением появилась серьезная проблема – куда девать полученный продукт? Не секрет, что позднеантичная мануфактура обеспечивала довольно высокую производительность труда – уж точно выше, чем средневековое цеховое производство. Однако, вопреки тезисам Маркса, она уступила свое место менее производительному феодализму. Почему? А дело в том, что у мануфактур того времени не было рынков сбыта, рабовладельческое общество просто не создавало достаточный объем потребителей. Пока Римское государство поддерживало городской плебс (давало ему «хлеб и зрелища») за счет внеэкономических источников доходов – военной добычи и серебряных рудников в Испании, – мануфактуры работали достаточно успешно. Затем они неизбежно должны были умереть.

Аналогичная проблема неминуемо ждала и зарождающиеся центры капитализма. Да, там имелись источники денег, на которые можно было создать мануфактуры. Но избыточный объем производства и новые, инновационные продукты требовали новых потребителей. Где их найти? Единственным местом сбыта мог стать внешний рынок.

Разумеется, экспортируемая продукция должна была превосходить местную – и стоить дешевле, и быть более качественной или просто новой (условно говоря, плуг вместо сохи), а потому ее поступление неминуемо разрушало местное производство, что, в свою очередь, пополняло армию безработных на местах и создавало почву для развития капитализма. Стоит вспомнить историю огораживания в Англии, когда «овцы съели людей», поскольку получаемые мануфактурным способом ткани были дешевле тканей ручной работы, или жуткий голод в Индии, когда, как писали очевидцы, по обочинам дорог лежали кости умерших от голода сотен тысяч, если не миллионов, ткачей и членов их семей, не выдержавших конкуренции с завозимыми из Англии фабричными тканями…

Впрочем, это, в некотором смысле, лирическое отступление. Главное – опережающее финансирование инноваций. Вкладывать средства в производство привычных продуктов и услуг, а также в разработку новых имеет смысл только в том случае, если постоянно расширяются рынки. С одной стороны, они должны обеспе-чивать сбыт неуклонно дешевеющих традиционных изделий, а с другой – обеспечить «технологической метрополии» получение дополнительных доходов, окупающих производство инновационных продуктов.

Соответственно, уже в XVIII в. началось развитие так называемых «технологических зон» (термин Олега Вадимовича Григорьева, разработавшего соответствующую теорию в начале 2000-х годов), которые стали такими «технологическими метрополиями» и постепенно расширяли свои рынки сбыта и политическое влияние. Иногда «технологические метрополии» и просто метрополии совпадали. Британия категорически запрещала развитие производства в своих колониях, они должны были оставаться чисто сырьевыми придатками. Даже финансовая система была приспособлена под то, чтобы в колониях не могли возникнуть самостоятельные источники капитала. На территории Великобритании ходили бумажные деньги (фунты стерлингов), запрещенные к вывозу, а в колониях – отчеканенные «на местах» золотые монеты, гинеи, которые все, кто хотел приехать или вернуться на родину, должны были везти с собой.

Великобритания и стала первой технологической зоной. Второй могла бы быть Франция, но она оказалась жертвой Великой французской революции и Наполеоновских войн, а потому своей зоны не сформировала и, более того, стала частью зоны британской. Второй технологической зоной сделалась Германия, которая включила в свой состав (именно как технологические зоны, а не государства) Австро-Венгрию, часть Италии, Северной и Восточной Европы, а также Россию. Окончательно эта зона оформилась после победы во франко-прусской войне, к концу 60-х годов XIX в.

Третью зону создали США, после освобождения от британской колониальной зависимости получившие возможность развивать свою промышленность, темпы роста которой особенно ускорились во время Гражданской войны 1861–1865 гг. Четвертой зоной в начале XX в. стала Япония. Однако уже к концу XIX в. у первых трех зон начались проблемы: их расширение в Атлантическом бассейне стало резко замедляться, так как исчерпались свободные рынки. Что это означало с точки зрения капитала? А то, что вложения в инновации и новое производство становились все менее и менее рентабельными. Начался кризис падения эффективности капитала. Заметить и понять его было достаточно сложно, поскольку процесс шел неравномерно и в отдельных отраслях, и в разных регионах, но сама мысль о том, что для нормального развития капитализму нужны расширяющиеся рынки сбыта, мелькала уже у Адама Смита. В начале минувшего века она стала источником спора между Лениным и Розой Люксембург, причем последняя активно критиковала тезис Ленина о том, что «капитализм сам себе создает рынки сбыта». Люксембург, как мы сегодня понимаем, была права, но из-за этого спора сама тема на многие десятилетия стала в СССР «табу», что во многом и привело страну к гибели.

Итогом вышеупомянутого кризиса стало резкое усиление циклических кризисов, бывших до того обычным, но не критичным явлением. Теперь они стали намного продолжительнее. Депрессию после кризиса 1907 г. даже лет 20 назад называли в США «Великой». Главное же, стало понятно, что единственный способ продолжить развитие – это перераспределить рынки сбыта в свою пользу. Первая мировая война была битвой за рынки с единственным прямым результатом: одна из технологических зон, имевшая до того не только собственное производство, но и собственную валютную систему, эту систему потеряла. Имелось и косвенное, но немаловажное следствие: приход к власти в бывшей Российской империи партии, которой удалось сделать то, что не удалось национальной буржуазии царского времени, – построить собственную технологическую зону. Пятую и последнюю.

К началу XX в. объем рынка, который было необходимо контролировать по-настоящему независимому государству, составлял около 50 млн. потребителей… Хочу пояснить, что в данном контексте подразумевается под словом «независимость» и его не совсем точным синонимом «самодостаточность». Независимое государство – это такое, у экономики которого имеется независимое от внешних факторов ядро.

Во-первых, в нем имеются все (или почти все, за исключением непринципиальных) отрасли экономики.

Во-вторых, во всех этих отраслях государство находится на передовых мировых позициях или может выйти на них достаточно быстро.

И, в-третьих, страна способна достаточно долго развиваться даже при полном отсутствии внешней торговли. Изоляция на какой-то срок не должна стать для нее катастрофой. Реально независимое государство не может не иметь независимой экономики. Обратное же, вообще говоря, может быть и неверно.

Итак, к началу прошлого столетия в Европе осталось только пять-шесть реально независимых государств, имеющих самодостаточную экономику: Российская империя, Германская империя, Австро-Венгрия, Франция, Великобритания и, возможно, Испания. Все остальные страны неизбежно были вынуждены присоединиться в качестве сателлитов или «младших» партнеров к объединениям, возглавляемым одной из перечисленных стран. Первая мировая война не разрешила базовые экономические противоречия. Для передела рынков необходима была война вторая, из которой вышли невредимыми только две технологические зоны из пяти. Германская и японская попросту исчезли, а Британия еще до конца войны от претензий на собственную зону отказалась, разрешив США напрямую торговать с колониями Соединенного Королевства, минуя Лондон. Как и следовало ожидать, первое время Соединенные Штаты отлично развивались, осваивали новые рынки, делали бомбы и рвались в космос… А вот дальше начались те же самые проблемы со сбытом.

К середине XX в. объем рынков, который было необходимо контролировать стране для обеспечения самодостаточной и развивающейся экономики, составлял около 500 млн. человек. В этот момент по-настоящему независимыми и лидерами крупных межстрановых объединений могли быть лишь два государства, не более. Так и произошло – остались только СССР и США. Китай и Индию можно было не принимать во внимание – они не являлись потребительскими рынками в современном понимании этого слова, их экономики во многом носили натуральный характер. Однако мировая экономика продолжала развиваться, и к концу третьей четверти XX в. объемы рынков, необходимые для нормального развития самодостаточной экономики, достигли величины порядка 1 млрд. человек… И стало понятно, что в мире может остаться только одно независимое государство.

Вопреки распространенному мнению, шансы стать победителем склонялись на сторону Советского Союза. Кризиса было не миновать обеим сверхдержавам. Но поскольку объем рынков у советской зоны был существенно меньше, чем у американской, у нас кризис начался раньше, а именно – в самом начале 60-х годов. Однако диспропорции благодаря плановой советской экономике компенсировались, так что кризис развивался медленно. К концу 70-х мы только вышли на нулевые темпы развития экономики. А вот в США все началось хотя и позже, но быстро и жестко. 1971 г. – дефолт, отказ от обмена долларов на золото, затем поражение в войне во Вьетнаме. 1973–1974 гг. – нефтяной кризис, резкий рост цен на нефть и, соответственно, издержек, затем – стагфляция (инфляция, сопровождаемая застоем или падением производства, высоким уровнем безработицы). Это был натуральный кризис падения эффективности капитала, реинкарнация кризиса конца XIX – начала XX в. Маркс мог бы улыбнуться: капитализму грозило поражение в полном соответствии с его теорией, но не потому, что социализм рос быстрее, а потому, что он падал медленнее.

Сознавали ли члены Политбюро ЦК КПСС после катастрофического «нефтяного» кризиса 1973 г., что Советский Союз выиграл «холодную войну» и что перед ними встал вопрос – нужно ли добивать противника и форсировать разрушение «западной» экономики и США? Я достаточно много сил потратил на то, чтобы разобраться, был ли этот вопрос сформулирован в явном виде и какой на него был дан ответ. Мое расследование (которое состояло в беседах с бывшими высокопоставленными функционерами ЦК КПСС и КГБ СССР) показало следующее.

Во-первых, вопрос был поставлен.

Во-вторых, ответ был сведен к двум значительно более простым, а главное, технологическим проблемам.

Одна из них касалась возможностей СССР контролировать территории, входившие на тот период в зону влияния США. После распада «суверена» там неминуемо должны были начаться неконтролируемые, во многом разрушительные и опасные для всего мира процессы. Вторая касалась готовности СССР оказаться один на один с Китаем, который к тому времени уже начал технологическую революцию.

Ответы на оба эти вопроса оказались отрицательными – руководители страны пришли к выводу, что СССР не имеет возможности контролировать почти половину мира, скатывающуюся к тоталитаризму, разгулу терроризма и анархии, и одновременно ограничивать растущие возможности Китая. СССР начал процесс, который позже получил название «разрядка».

По сути дела это была длинная цепь уступок противнику. Советский Союз вступил в переговоры с Соединенными Штатами по стратегическим вооружениям, которые понизили остроту бюджетных проблем Америки. Запад находился в остром нефтяном кризисе, а СССР начал поставлять туда нефть и газ. Идеологи капитализма не знали, как бороться с советским идеологическим и политическим давлением (достаточно почитать тексты, которые писали в то время Киссинджер и Бжезинский), а СССР пошел на переговоры по гуманитарным вопросам, которые завершились подписанием в 1975 г. знаменитого акта в Хельсинки, включившего в себя так называемую «гуманитарную корзину» – она и легла потом в основу тотальной критики СССР / России в части нарушений «прав человека». Иными словами, руководство СССР решило сохранить status quo – не расширяться за счет разрушения конкурента, а попытаться закрепиться в более или менее фиксированных границах проектных территорий. Это было принципиальнейшей ошибкой – как если бы ребенок не просто отказался расти, но и принял бы меры для реального осуществления этой идеи (например, вместо школы продолжал бы ходить много лет в детский сад).

Тем временем руководство США нашло выход из положения. Было необходимо запустить новую «технологическую волну», что невозможно сделать на спаде и без войны. А поскольку расширить рынки нельзя, необходимо это расширение имитировать. Денежные власти США начали стимулирование конечного спроса, что и составляло суть политики «рейганомики».

Цель была достигнута: новая «технологическая волна» запущена, СССР распался – и как технологическая зона, и как отдельная страна. Теоретически в этот момент следовало остановиться. Нужно было активами (в том числе рынками), полученными на распаде противника, «закрыть» долги, образовавшиеся за десятилетие «рейганомики». Однако к власти в то время уже пришла администрация Клинтона – ставленники Уолл-стрит, для которых эмиссия и создание новых долгов были главными источниками доходов. Вместо того чтобы «закрыть краник», они использовали полученные активы как залоги под новые долги. Как следствие, пришел «золотой век» Клинтона, который сменился перманентными кризисами 2000-х годов. И сегодня можно смело сказать, что современный кризис – это реинкарнация кризиса 70-х годов. Очередной кризис падения эффективности капитала. Только раньше падение происходило в рамках конкуренции нескольких технологических зон, а сегодня – в рамках одной. Сути дела это не меняет.

Есть и еще одна тонкость. Предыдущие два кризиса происходили в ситуации более или менее естественного накопления долгов. Исключением стало начало 30-х годов. Тогда ужас «Великой» депрессии был во многом вызван падением частного спроса после 20-х годов, когда он несколько стимулировался кредитным механизмом. Сейчас заканчивается период массового стимулирования спроса за счет механизма «рейганомики», поэтому всех ждет не медленное загнивание (как это было в 80-е годы в СССР), а предшествующее весьма и весьма глубокое падение.

Но это еще полбеды. Главное же – отказывает механизм научно-технического прогресса, который несколько веков определял развитие человечества. Он исчерпан. Целиком и полностью. У него нет больше ресурса. Поэтому Россию ждут серьезные проблемы, связанные со списанием неподъемных долгов и, соответственно, разрушением всей мировой финансовой системы. Это значит, что искать новую модель развития нам придется не в тиши кабинетов, имея впереди как минимум несколько десятилетий, а в крайне жестких социально-политических условиях. Можно сколько угодно объяснять, что проблемы Египта нам не грозят, но давайте рассуждать здраво: наше отличие только в одном: что большая часть населения Египта тратит на еду 80 % своих доходов, а мы – только 40. Но при том росте цен, который сегодня наблюдается, долго ли нам ждать?

Именно в тот период отказа от победы в «холодной войне» фактически начался отказ от базовых принципов «Красного» проекта. Несколько позже, уже во второй половине 1980-х годов, Горбачёв объявил, что СССР больше не будет нести миру свои ценности, поскольку переходит к ценностям «общечеловеческим». Отказавшись от советской системы глобализации, Горбачёв неминуемо ввел нас в систему глобализации «Западного» проекта, поскольку другой попросту не было.

О концепции глобальных проектов я уже рассказывал читателям «Дружбы народов» в 6-м номере журнала за 2009 г. Сейчас лишь напомню основные положения. Основой любого глобального проекта является надмирная идея, выходящая далеко за пределы видимого и ощущаемого пространства. Мало того, изначально подобная надмирная идея должна быть заявлена как Истина для всех, на все времена и без альтернатив. Однако одного этого недостаточно. Для того чтобы массы людей, вдохновившись идеей, занялись ее воплощением во всемирном масштабе, необходимо эту идею перевести в политическое измерение, в котором, собственно, и реализуются любые идеи. Для успешного развертывания глобальный проект должен утвердиться в опорной стране. Она должна быть крупной, мощной в экономическом и военном отношении. Только сильная страна, являясь признанным лидером проекта, может удержать прочие государства от беспрерывных конфликтов между собой и обеспечить присоединение к проекту все новых и новых участников. С этого момента глобальный проект становится иерархическим, управляемым из единого центра и откровенно экспансионистским. За историю человечества таких надмирных идей возникло не так уж много. В нашей стране более или менее известна история всего-навсего трех проектов: христианства (которое уже давно распалось на несколько проектов), ислама и коммунизма.

Остановимся более подробно на ситуации последних 500 лет в Европе. В XVI в., после катастрофического «золотого» кризиса, случившегося в результате резкого падения цены на золото, игравшего тогда (да и почти всю писаную историю) роль единой меры стоимости (ЕМС), и последующего разрушения системы натурального феодального хозяйства, в Европе начал развиваться новый, «капиталистический» проект. Его идейной базой стала Реформация. В доктринальном плане этот проект отошел от библейской системы ценностей и отказался от одного из догматов – запрета на ростовщичество, поскольку экономической базой капиталистического глобального проекта стал ссудный процент. Запрет, разумеется, не мог быть отменен в догматике. В тезисах Мартина Лютера, например, он присутствует в полном объеме, но был снят в мифе о так называемой «протестантской этике». В системе ценностей принципиально изменилась базовая цель. Если в «христианском» проекте, во всех его вариациях, основой является справедливость, то в капиталистическом – корысть, нажива.

Именно с капиталистическим проектом, с наличием ссудного процента, связан еще один феномен человечества – так называемое технологическое общество. Его не смогло создать ни одно государство или цивилизация, которое не одобряет ссудный процент. Единственное исключение – Советский Союз.

Капиталистического проекта «в явном виде» сегодня не существует. В XIX в. произошли серьезные изменения в его экономической основе, существенно преобразовавшие базовые ценности. Связано это с тем, что догматическая структура данного проекта была неустойчива и настоятельно требовала изменений. Либо дальнейшего отказа от библейских ценностей (новые капиталистические государства еще во многом были христианскими), либо же возврата к запрету на ростовщичество. Примечательно, что реализовались обе идеи.

Обе родились в конце XVIII в. Первой из них, положенной в основу «западного» проекта, стал обходной путь осуществления многовековой мечты алхимиков о синтезе золота в реторте. Понятно, почему стремились создать именно золото – на тот момент оно было для всего человечества единой мерой стоимости. Затем пришло простое решение: если невозможно синтезировать золото, то следует изменить меру стоимости – установить такую, которую можно создать в реторте. А потом контролировать этот сосуд, не допуская к нему никого постороннего. Именно из этой идеи (о второй я расскажу ниже) вырос механизм финансового капитализма, а затем и новый глобальный проект.

Не вдаваясь в детали, можно сказать, что сегодня единая мера стоимости – это американский доллар. А единственная «реторта», где он рождается, – Федеральная резервная система США, частная контора, владельцами которой являются крупнейшие инвестиционные банки Уолл-стрит. Вся мировая финансовая система с ее институтами, такими как МВФ, Мировой банк и многие другие, своей главной задачей видят именно сохранение монополии ФРС на денежную эмиссию. Разумеется, этот проект, который активно развивался в XIX–XX вв., процветал исключительно благодаря ссудному проценту. Основными его стадиями стали: создание первого частного госбанка (с монопольным правом денежной эмиссии) в Англии в середине XIX в.; создание ФРС США в начале XX в.; Бреттон-Вудские соглашения 1944 г.; отмена привязки доллара к золоту в 1973 г.; распад «красного» проекта в 1991 г. А изменение названия с «капиталистического» на «западный» связано с тем, что укоренившееся в наших СМИ выражение «Запад» обычно упоминается именно для описания проектных организаций «западного» глобального проекта – таких стран, как США или Великобритания, и некоторых чисто проектных образований, вроде МВФ, НАТО и т.д.

Базовая система ценностей в «западном» проекте по сравнению с «капиталистическим» изменилась довольно серьезно. Именно «западному» проекту мы обязаны созданием новой «Нагорной проповеди» – «Протестантской этики», которая de facto отменила оставшиеся библейские ценности. Да и в экономике произошли серьезные изменения, поскольку основные богатства стали создаваться не в материальной сфере, не в производстве или за счет природной ренты, а путем безудержной мультипликации чисто финансовых активов. Такая модель привела к тому, что доля финансовых ценностей, которые в XIX в. составляли менее половины всех активов человечества, на сегодня составляют более 99 %. Только объем финансовых фьючерсов, например на нефть, превышает объем физической нефти (в ценовом выражении) в сотни и тысячи раз.

Такой способ создания активов «на печатном станке» в условиях уже существующей технологической цивилизации вызвал к жизни феномен «сверхпотребления». Развитие системы потребительского кредита на базе эмиссии доллара позволило резко увеличить уровень жизни немалой части населения в границах «западного» проекта. Вместе с тем это одновременно уменьшило желание бороться за реализацию проектных ценностей, поскольку борьба неминуемо снижает жизненный уровень. До распада мировой системы социализма рядовых последователей «западного» проекта сплачивала внешняя угроза. После ее исчезновения они полностью расслабились. В результате одно из основных направлений межпроектной борьбы, демографическое, оказалось для «западного» проекта потерянным навсегда.

Кроме того, изменение основного способа производства не могло не только серьезно изменить психологию проектной элиты, но и резко сузило ее управленческую часть: на сегодня основные проектные решения в «западном» проекте принимает фактически узкая группа лиц, состоящая от силы из нескольких десятков человек.

А теперь вернемся к судьбе второй идеи – запрету на ростовщичество. В XVIII в., практически одновременно с появлением идеи финансового капитализма, в работах социалистов-утопистов появились идеи, которые стали основой для развития «красного» проекта. С точки зрения библейской догматики, он был попыткой вернуть запрет на ростовщичество (в форме обобществления средств производства). Однако его идеология имеет важную особенность – серьезный уклон в социальную сферу, мощное развитие социальных технологий. Слабое место «красного» проекта – полное отсутствие мистической составляющей, которое вначале было не слишком заметно из-за контраста с проектами капиталистическим и «западным». Однако когда противники начали перенимать у «красного» проекта социальные технологии, этот недостаток стал играть все большую роль. Не исключено, что именно стремлением восполнить пробел объясняются попытки Сталина «реанимировать» православие в 40-е годы, но его смерть остановила эти начинания.

«Красный» проект, который в СССР развивался, если так можно выразиться, в достаточно резкой «коммунистической» форме, проиграл, но не исчез окончательно, а перешел в латентную форму. Резкое падение уровня жизни в странах «Западного» проекта после неизбежного и скорого глобального экономического кризиса неминуемо вызовет мощный ренессанс социалистических идей.

Кроме того, скорее всего в силу проблем с долларом в качестве единой меры стоимости, человечество (по крайней мере, на время) объективно будет вынуждено всерьез рассмотреть возможность возвращения в житейскую практику библейского догмата о запрете на ростовщичество. Подобный вариант подкрепляется еще одним обстоятельством. Дело в том, что в VII в. за пределами Европы возник еще один проект на библейской системе ценностей – исламский. Он активно развивался почти 1000 лет, но переход к имперской стадии в рамках Османской империи практически привел к его замораживанию. И только в XX в. попытки «западного» и «красного» проектов разыграть в своих интересах «исламскую карту» привели к возрождению исламского глобального проекта в новой редакции. Немаловажным фактором его оживления стала также демографическая динамика, в результате которой стремительно выросло население мусульманских стран.

Основная черта исламского проекта – очень сильная идеологическая составляющая. Связано это с тем, что включенные непосредственно в догматику Корана нормы и правила общежития делают его активными проповедниками практически любого носителя проекта. Это существенно отличает его от всех остальных глобальных проектов, которым такая активность бывает присуща только на самых ранних стадиях развития.

Однако следует вспомнить о феномене «технологической цивилизации». Основной проблемой исламского проекта, который явно рвется к контролю над Европой и ищет базовую страну для перехода к иерархической стадии, – это полная невозможность отстроить на собственной базе современную технологическую структуру. Использовать опыт капиталистического и «западного» проектов он не может – ссудный процент в исламе запрещен категорически. По этой причине не исключено, что проникновение ислама в Европу начнет принимать социалистический оттенок, что неминуемо будет коррелировать с подъемом аналогичных настроений в условиях острого экономического кризиса.

И в заключение несколько слов о Китае, который сегодня стоит на распутье. Пока еще не понятно, какой путь развития он выберет: поднимет ли упавшее знамя «красного» проекта, т.е. пойдет по интернациональному проектному пути, либо же останется в рамках чисто национальной империи, которую в принципе не будут волновать мировые процессы, напрямую не затрагивающие национальные интересы этнических китайцев и их вассалитет. Многое говорит за то, что коммунизм в его классической форме не является целью Поднебесной. Китай в полной мере адаптирует капиталистический инструментарий, в то время как коммунистическая атрибутика сохраняется только затем, чтобы смягчить преобразования. Пока создается впечатление, что Китай не заинтересован в создании собственного глобального проекта ни на «красной», ни на какой-либо другой (например, буддистско-кон-фуцианской) основе, чем существенно ограничивает собственные возможности по контролю над миром.

В начале 1990-х годов США вели себя в полном соответствии с базовыми проектными принципами. Они активно пропагандировали свои ценности как «единственно верные и универсальные в мире» и заявляли, что «огнём и мечом» вменят их всему человечеству. Не будем сейчас говорить о том, как такая позиция сочетается с библейскими принципами (хотя одна из интерпретаций притчи о «Вавилонском столпотворении» утверждает, что «башня» американской экономики должна рухнуть также и по той причине, что и Вавилонская). Однако факт остается фактом – попытка построить глобальную «Вавилонскую башню» по американским чертежам, навязать миру господство ценностей «западного» проекта, в общем, не очень удалась. И какова же оказалась реакция американских властей?

На мой взгляд, они начали движение назад. Если вспомнить политику президента Буша, то можно отчетливо увидеть попытки изменить экономическую модель. Грубо говоря, он (явно или неявно) рассматривал вопрос о возврате к капиталистическому проекту, о выходе из экономического кризиса за счет возврата к исходно христианским ценностям (в противовес либерализму и политкорректности), об изоляционизме и сбросе с американского бюджета тяжести поддержки мировой финансовой системы. Иными словами, речь шла о выходе США из «западного» проекта.

Курс продолжил и преемник Буша. В своем выступлении на открытии 64-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 2009 г. президент США Барак Обама сказал примерно следующее: по его мнению, в том году больше, чем когда-либо прежде, не просто в современной, а в человеческой истории вообще, «интересы государств и народов являются общими». «Настало время для того, чтобы мир двинулся в новом направлении, – подчеркнул глава Белого дома. – Мы должны начать новую эру сотрудничества, основанную на взаимных интересах и взаимном уважении, и наша работа должна начаться прямо сейчас». (Удивительным образом этот пассаж почти дословно воспроизводит тезис Михаила Горбачёва о новой доктрине «баланса интересов», которая-де должна была прийти на смену «балансу сил».) Обама признал, что «многие в мире стали смотреть на Америку со скептицизмом и недоверием» и что политика прежней администрации США, привыкшей действовать в одностороннем порядке, порождала в мире «рефлексивный антиамериканизм».

Какой же должна быть, по Обаме, грядущая «эра мирового милосердия»? «Демократия не может быть привнесена в какую-либо страну извне. Каждая страна будет следовать по пути, который коренится в культуре ее народа, и в прошлом Америка слишком часто была избирательна в своей пропаганде демократии». Иными словам, США фактически отказываются от своей позиции лидера «Западного» проекта и более не намерены силой вменять всему миру его принципы (что не помешало Соединенным Штатам пару лет участвовать в военной агрессии против Ливии или, наверное, точнее будет сказать – инициировать эту агрессию).

Выводы просты. Во-первых, если США отказываются от своей роли лидера «западного» проекта (независимо от того, есть у них ресурсы продолжать эту политику или уже нет), то последнему пришел конец. А значит, рано или поздно (с учетом начавшегося мирового экономического кризиса – скорее, рано) начнется распад и технологической зоны США, т.е. всей системы мирового разделения труда, построенной на американском спросе, выраженном в долларе. Можно долго рассуждать, каковы будут последствия, но самое простое – это вспомнить Россию 1990-х годов, в которой жесточайшая технологическая деградация была следствием не только откровенно антигосударственной политики «либерал-реформаторов», но и сугубо объективного фактора – разрушения собственной системы разделения труда с утратой большей части рынков сбыта. И такая же перспектива ждет завтра США и весь мир.

Во-вторых, отказ США от жесткого насаждения своей ценностной базы оставляет весь мир в глубоком идеологическом вакууме. На протяжении уже пары десятилетий народу говорилось о том, что социалистические идеи – это заведомый вред (что сопровождалось колоссальным иллюстративным материалом, специально для этого изготавливаемым). Про то, что сделали с религиозными идеями сторонники «прав человека» и «политкорректности», и говорить нечего. И если в СССР / России еще можно было отказываться от базовых идей, кивая на то, что альтернатива («западная») есть, то сегодня ситуация совсем другая: альтернативы как раз нет. Что само по себе крайне опасно и чревато серьезными проблемами. В первую очередь распадом мира на многочисленные и весьма враждебно относящиеся друг к другу кластеры.

В-третьих, не нужно забывать, что США – это довольно сложно устроенное общество, в которое входят носители самых разных идеологий. Да, сегодня они все находятся под жестким контролем, что, в общем, естественно, поскольку высокий уровень жизни обеспечивается именно за счет доминирования идеологии «западного» глобального проекта. Но, как мы знаем на примере СССР, сказавши «а» (т.е. отказавшись от доминирования в мире своей идеологии), придется говорить и «б» (отказаться от этого же и во внутренней жизни). А это значит, что в среднесрочной перспективе США предстоит ввергнуться в пучину жесточайших идеологических споров и баталий, которые вряд ли будут способствовать быстрому выходу из экономического кризиса.

Собственно, баталии уже идут. И в США, и в Евросоюзе, и в России продолжаются митинги, с которыми власти борются теми или иными способами. При этом они вполне отдают себе отчет в том, в каком направлении разворачивается ситуация: в США, как пишут в Интернете, полицейских и армию тренируют на макетах американских городов (почти в натуральную величину), в России всерьез обсуждают варианты повышения налогов, в том числе на недвижимость и на роскошь. Все это говорит о том, что общий негатив ближайшего будущего власть понимает. Но вот как она это понимает? Обращаю внимание на митинги. Несмотря на активные попытки (у нас – так точно) придать им антивластную направленность, на самом деле они обращены не против власти, а апеллируют к ней. Общество, точнее, его наиболее деятельная часть (а выступает, в основном, «средний» класс), пытается объяснить власти, что нужно что-то менять в политике. А та реагирует достаточно своеобразно – придумывает разные способы, как бы сохранить существующую систему любой ценой.

Дело в том, что на памяти человечества не было еще ситуации, когда бы элита получала такой колоссальный (и по объему, и по относительной доле) кусок общественного пирога, при этом практически не неся никакой ответственности за свою деятельность. И дело даже не в том, что никто не хочет отказываться от такого счастья – это понятно. Проблема еще и в том, что какая бы ни была новая общественно-политическая система, она неминуемо будет предусматривать куда бльшую личную ответственность.

А вот это уже просто страшно! Работать эти люди не умеют – просто потому, что их статус и их доходы никак не зависели от качества их деятельности как администраторов и политиков, причем многие десятилетия. В отличие, скажем, от 60–70-х годов прошлого века, не говоря уже о более ранних временах. Разумеется, под работой я имею в виду осуществление некоторых общественных функций, которые почти автоматически предполагаются у представителей элиты, даже не обязательно государственной. Сама мысль о такой ответственности была начисто вычищена в рамках «либеральной революции», начиная с конца 60-х годов. Последствия мы сегодня и ощущаем.

Эти люди, наши (и российская, и мировая) элиты, не могут себе позволить ни взять ответственность на себя, хотя бы потому, что не понимают, что это такое, ни позвать во власть людей, которые это понимают. Опасаются, что на их фоне будут выглядеть как-то не очень убедительно. А то, что негатив будет множиться и множиться, элиты понимают. Отказываясь от конструктивного диалога с обществом, они неминуемо готовят меры борьбы с диалогом деструктивным. До которого, рано или поздно, дело дойдет по мере ухудшения экономического состояния.

У нас в этом смысле еще не самый плохой вариант. В России, в общем, нет «среднего класса» как инструмента стабилизации социально-политической жизни. Ну, вернемся мы в 90-е годы с узким классом олигархии и нищим, как и в то время, прочим населением. Власть такого поворота не боится, она уже «проходила» подобную ситуацию. Без бунта. Правда, тогда почти у всех имелись бесплатные квартиры, полученные от советской власти, а сегодня с жильем уже появились проблемы. Завтра, если поднимут налоги на недвижимость, их станет еще больше.

Разумеется, налог можно ввести так, чтобы у бедных проблем не было, но кто поверит, что наши власти не сделают все максимально глупо? Уж сколько раз наступали на одни и те же грабли, наступят и еще раз, тем более что депутаты никакой ответственности не несут. Богатые смогут пролоббировать для себя лазейки, а бедные (т.е. люди без значимых текущих доходов), но владеющие полученными еще в СССР квартирами, станут платить «по полной», чтобы обеспечить элите бюджет, достаточный для поддержания привычного уровня «откатов» и «распилов».

На Западе тоже все «не слава Богу». Там сохранить «средний» класс не получится по той простой причине, что последние десятилетия он, в основном, существовал за счет роста долговой нагрузки. Напомним – рост долга домохозяйств перед кризисом (т.е. до осени 2008 г.) составлял около 10 %, или 1,5 трлн. долл. в год.

Сегодня Обама резко увеличил дефицит бюджета с той же целью – стимулировать частный спрос. Однако долго это продолжаться не может, а значит, неизбежно должен установиться уровень спроса, соответствующий реальным доходам домохозяйств. А доходы эти, в общем, известны. Если реально оценить сегодняшние инфляцию и покупательную способность доллара, то получится, что средние зарплаты такие же, как в конце 50-х, а доходы домохозяйств – такие же, как в первой половине 60-х годов (разница образовалась из-за увеличения среднего количества работающих в одной семье).

Но по современным меркам, жизнь в стиле начала 60-х – это отнюдь не уровень жизни «среднего» класса! Опять же, эти расчеты справедливы только для нынешних доходов, а по мере сокращения спроса начнут падать и они. Так что ситуация будет только ухудшатся. И вот тут нужно вспомнить, что одно из определений «среднего» класса – люди с типовым потребительским поведением (обеспеченным соответствующими доходами, разумеется). Но потребляют они не только товары или услуги, но и поведение власти. Нынешней власти, которая формируется современной элитой. Если культура потребления у большей части населения изменится, власть станет крайне непопулярной.

Вот и получается, что у элит практически всех стран возникли серьезные проблемы. Они еще пытаются объяснить, каждая – своему обществу, что все вернется «на круги своя», но никто этому не верит. Ни сама элита, ни общество, которое выходит на митинги. А вариантов развития ситуации всего три. Точнее, два, но с переходным периодом, который может затянуться.

Первый вариант – элита выдвигает из своих рядов лидера, который меняет ситуацию, «правила игры», социально-полити-ческую модель, сохранив при этом часть элиты. Не всю, конечно.

Второй – общество «сносит» элиты, и к власти приходит антиэлита (как это было в России в октябре 1917 г.).

И есть промежуточный вариант, при котором элита тщательно ликвидирует в своих рядах потенциальных «наполеонов» и при этом активно усмиряет общество. Подобная ситуация неустойчива, мы это хорошо знаем из нашей истории в период с февраля по октябрь 1917 г. (вспомним Корниловский мятеж!), но, по всей видимости, именно с ней предстоит столкнуться, например, США.

Удержать ситуацию по прежним «правилам игры» невозможно, необходимо жестко централизовать управление экономикой и государством. А резкое изменение правил требует серьезных поводов. И намеренно создавая их, элиты не станут гнушаться и уже не гнушаются ничем. В общем, целенаправленная работа по созданию «подушки безопасности» для элит идет уже давно. Главный вектор, определяющий направление развития современного либерального общества, – это упор на «средний» класс. Представителям этого класса постоянно внушают убеждение, что разные традиционные ценности гроша ломаного не стоят, коль они компенсируются ростом доходов. Зачем это делается, понятно. Это один из способов сохранения власти. Элита, таким образом, объясняет народу, что самая главная и, в общем, единственная ценность на свете– это деньги. А деньги дает она, любимая. Стало быть, за нее, элиту, и надо держаться изо всех сил…

Именно отсюда идет разрушение семьи (которая, если сильна, всегда «забивает» государство, что хорошо было видно на примере СССР) через ювенальные технологии и постоянную пропаганду гомосексуализма, разрушение религии и церкви, уничтожение образования, национальной культуры (именно культуры, а не ее имитации для поддержания туризма) и развитие так называемого мультикультурализма. Разумеется, людям это все не нравится, однако постоянный рост уровня жизни и усиление контроля спецслужб за счет развития информационных технологий до последнего времени позволяли держать ситуацию под контролем. И вот здесь, совершенно некстати, случилось страшное – начало «острой» стадии кризиса вызвало падение уровня жизни «среднего» класса. Разумеется, процесс только начался, но уже и то, что произошло, показало современной «западной» элите – ее положение под угрозой. Все наработанные технологии управления обществом стали давать сбои. Одно дело – контролировать небольшой процент недовольных, другое – массовые выступления. И здесь, естественно, элиты сплотились. Объединило их понимание того, что допускать неконтролируемое развитие событий нельзя. Недолго и власть потерять. А значит, нужно любой ценой заставить пока еще существующий «средний» класс сплотиться вокруг элиты. Точнее, вокруг государства, которое эта элита пока контролирует. Необходимо, чтобы народ испугался чего-то большего, чем потеря денег. А поскольку страх перед грозящей бедностью весьма силен, то обычным страхом его не перешибешь. Необходим ужас.

По этой причине я был уверен: в скором времени следует ждать чего-то, что повергнет людей в ужас. И такое событие действительно произошло. Я говорю о бойне в Норвегии, устроенной Брейвиком. Массовое убийство настолько всех ошеломило, что большинство не заметило немалого количества странностей и натяжек, сопровождающих официальную версию событий. Тем не менее террористический акт идеально отвечает целям элиты. Пресса всячески подчеркивает традиционалистские убеждения массового убийцы. Ужас должен был исходить непременно от традиционного общества – «средний» класс нужно толкать в объятия либерального государства и либеральных элит, а не в сторону традиционных ценностей. Поэтому СМИ, контролируемые элитой, молчат о групповых изнасилованиях школьниц в Норвегии выходцами из южных стран, хотя они случаются все чаще. Поэтому СМИ не говорят о росте наркомании и падении рождаемости – перед ними поставлены другие задачи. А вот массовое убийство, совершенное человеком, который якобы (правды мы все равно уже сегодня не узнаем) поддерживает традиционные ценности, – это именно то, что нужно элите и власти.

Трудно сказать, будут ли в будущем предприняты аналогичные акции, но в любом случае достигнуть цели современной «западной» элите не удастся – падение экономики окажется слишком сильным. Впрочем, элита в это пока не верит. Но вот что она сумеет сделать – это устроить массовый межнациональный конфликт, который резко усилит традиционные ценности в обществе. К сожалению, это произойдет через очень сильное обострение ситуации, сравнимое с нашей Гражданской войной. И основной вопрос, который сегодня стоит задать: сможет ли общество в европейских странах понять, кто был реальным заказчиком кровопролития на острове Утойя? Или уже никогда не поймет? В конце концов, образование и культура уничтожаются не просто так, а с глубоким смыслом.

Как пойдет ситуация дальше? Новых пророков пока не видно, так что выбирать приходится из существующих проектов. Поскольку предстоящий экономический кризис резко опустит уровень жизни во всех западных странах (который сейчас существенно завышен за счет феномена сверхпотребления, связанного с эмиссией доллара), то концепции «наживы» во многом сменятся на «справедливость». И это означает ренессанс «красного» проекта и еще большее усиление исламского проекта. Что произойдет в США, автор предсказывать не берется, а в Европе вопрос будет только один: сможет ли социалистическая идея ассимилировать исламское население или Европа вольется в исламский мир? Отметим, что до сих пор ассимилировать ислам удавалось только в рамках развития социалистических идей, в связи с чем я считаю, что именно в Европе «красный» проект ожидает мощная экспансия.

Ренессанса чисто христианских проектов («византийского» в форме православия и «католического») в ближайшем будущем ждать не приходится. Дело в том, что такой мощный кризис, как распад мировой системы разделения труда, распад единого долларового пространства, будет требовать от всех участников активных, если не агрессивных, действий. Политика же «христианских» проектов существенно определяется их догматикой, которая в качестве одного из главных достоинств называет смирение. Иными словами, возрождение этих проектов возможно, но не в среднесрочной, а тем более не в краткосрочной перспективе. Это потребует весьма длительного времени.

Есть и еще одна причина, по которой именно «красный» проект должен приобрести в ближайшем будущем особое значение. Я уже говорил о том, что ссудный процент, разрешенный в XVI в., создал новый феномен в истории человечества – «технологическое общество». Ускоренный технический прогресс последних столетий, который, в частности, резко уменьшил смертность и позволил существенно нарастить численность человечества, вызван именно этим явлением. Не исключено, что обязательным условием для этого феномена является одновременное наличие ссудного процента и библейской системы ценностей. Даже Япония и Китай, в общем, развивают свои технологии только за счет западных стран – инвесторов и потребителей произведенной ими продукции. Про ислам и говорить нечего – все попытки создания технологической цивилизации на внутренней базе исламских народов оказались неудачными.

В то же время отказаться от технологических достижений человечество на сегодня не готово. И тем более важно то, что было одно исключение из этого довольно жесткого правила. О нем я уже говорил выше, но стоит повторить. Технологическая цивилизация была построена в СССР – стране, в которой ссудный процент был запрещен не менее, если не более жестко, чем в исламских странах. Этот уникальный опыт «красного» проекта не может не быть востребован, поскольку, скорее всего, предстоящий кризис единой меры стоимости вызовет по крайней мере временный отказ от использования ссудного процента. Связано это с тем, что разрушение единого эмиссионного долларового пространства будет, вернее всего, происходить постепенно. На первом этапе, с большой вероятностью, мир разделится на несколько эмиссионных валютных зон: доллара США (выпускать который, видимо, рано или поздно станет не частная контора, а федеральное казначейство), евро и юаня.

Не исключено, что возникнут еще две зоны: так называемого «золотого динара» и российского рубля. Собственно говоря, последнее абсолютно обязательно для сохранения России как единого государства. Правда, при нынешнем руководстве нашей экономикой это достаточно маловероятно. Если учесть, что рынки должны быть глобальными, такая система окажется заведомо менее рентабельной и, скорее всего, продолжит свой распад. В результате отдельные государства, чтобы защитить свои суверенитеты, начнут все жестче и жестче ограничивать права отдельных частных субъектов на присвоение прибыли. Это в конце концов почти неминуемо приведет к законодательному или даже идеологическому запрету на частное использование ссудного процента.

Возвращаясь к основной теме, можно отметить, что в Европе ближайших десятилетий мощная экспансия «исламского» проекта встретит серьезное сопротивление:

– со стороны умирающего «западного» проекта. Схватка будет безжалостной и бескомпромиссной;

– со стороны национальных государств, объединенных в рамках Евросоюза. Здесь давление «исламского» глобального проекта окажется слабее, поскольку национальные проекты, по определению, не в силах долго противостоять проекту глобальному;

– третьим субъектом сопротивления станет возрождающийся «красный» проект, и здесь отношения будут очень сложными. С одной стороны, «красный» проект может ассимилировать исламское население Европы (как это было сделано в СССР), и в этом смысле он представляет для «исламского» проекта главную опасность. С другой – некоторые его черты необходимо максимально поддерживать, поскольку именно они должны будут обеспечить сохранение технологической цивилизации в Европе.

В результате этих процессов, скорее всего, в Европе возникнет новый глобальный проект, некий симбиоз ислама и социализма, который можно условно назвать «исламским социализмом».

Ситуация в России будет отличаться от европейской только одним: куда более развитыми принципами и механизмами «красного» проекта. И это несет огромную угрозу «западному» проекту, поскольку описанные выше варианты развития событий в Европе могут существенно быстрее реализоваться в России и тем самым серьезно ускорить окончательный распад «западного» глобального проекта. Неслучайно «западный» проект бросил значительные силы на срочное разрушение в России реликтов «красного» проекта: его наемные менеджеры начали агрессивно проталкивать немедленное вступление России в ВТО, разрушать государственную систему пенсионного обеспечения, здравоохранения, образования. Смысл этих действий понятен. Россия на протяжении тысячелетия была исключительно проектной страной и попросту не может существовать без великой идеи. Разрушение «красного» проекта впервые в истории оставило ее в идейном вакууме: никаких проектных ценностей для России пока не видно. Вменить нашим народам ценности «западного» проекта, прямо скажем, не удалось. Однако у России все еще остался некоторый оборонно-технический и образовательный потенциал, и «западные» проектанты не желают допустить, чтобы какой-либо другой глобальный проект захватил эту территорию. Следовательно, надо превратить ее в пустыню, населенную агрессивными и неконструктивными племенами. До тех пор пока «западный» проект был «единым и неделимым», с Россией можно было бороться на технологическом уровне. Но теперь, когда он зашатался, требуются более жесткие и решительные меры. Что мы и наблюдаем на практике.

Теоретически после распада «западного» проекта возможен и другой путь развития. Это отказ и от оставшихся библейских догматов. Однако в этом случае придется формулировать новую догматику проектного масштаба. Как бы то ни было, неизбежный распад «западного» проекта приведет к сложному процессу борьбы уже существующих глобальных проектов в попытках усилить свое влияние или просто возродиться. Главными из них, по всей видимости, на первом этапе станут два: исламский и «красный». Первый – в силу своей очевидной на сегодня мощи, второй – как гарант сохранения «технологической цивилизации». И если Россия хочет играть в ближайшие десятилетия хоть какую-нибудь роль в мире, а то и просто сохраниться как государство, нам жизненно необходимо с предельной активностью реанимировать оставшиеся от времен социализма механизмы и технологии и попытаться создать новую российскую проектную идеологию.

Таким образом, современная ситуация предоставляет нам совершенно уникальные возможности. Почему именно нам? Дело в том, что западное общество жестко тоталитарно. Любые попытки заниматься чем-то, не одобренным официальной идеологией, неуклонно преследуются. Наказания, правда, помягче, чем те, что применялись в СССР. Людям всего лишь закрывают возможности карьерного роста. Даже если школьник начинает в своих рассуждениях и высказываниях противоречить основополагающим догмам, то можно смело сказать – хорошего образования он уже не сможет получить никогда. Вместе с тем существуют разного рода институты и механизмы, предназначенные контролировать положение так, чтобы не завести его в тупик, – при критическом развитии ситуации снимаются запреты на вольную мысль. Этот механизм действовал неоднократно на протяжении нескольких веков.

В последний раз он был пущен в ход совсем недавно, когда Фрэнсис Фукуяма, известный тем, что 20 лет тому назад написал книжку «Конец истории», опубликовал в первом номере журнала «Foreign Affairs» за 2012 г. статью под названием «Будущее истории». Коротко перескажу своими словами этот знаменательный текст. «Мы уткнулись в идейный тупик, – пишет Фукуяма. – Современный капитализм умирает у нас на глазах, и по этой причине нам нужна новая идеология. Сочинить ее на старом фундаменте мы не можем потому, что нас сдерживает слишком много запретов. Однако давайте отдадим себе отчет в том, что эти запреты появились в результате противоборства с СССР и вообще с “красным” проектом. Этого проекта теперь нет, и потому мы можем снять все запреты и дать свободу творчеству, народу. Пусть, дескать, народ сочинит нам новую капиталистическую идеологию». Он даже рисует забавную картинку: «Представьте на мгновение неизвестного сочинителя, который, ютясь где-нибудь на чердаке, пытается сформулировать идеологию будущего, способную обеспечить реалистичный путь к миру со здоровым обществом среднего класса и прочной демократией». Однако Фукуяма тут же предупреждает: есть четыре пункта, от которых ни в коем случае нельзя отказаться. Это частная собственность, свобода, демократия и «средний» класс. Понятно, почему в этот перечень затесался «средний» класс, который вообще-то не имеет никакого отношения к философским понятиям. Именно он, «средний» класс, собственно, и требует наличия частной собственности, свободы и демократии. Бедным эти блага ни к чему – им от них ни жарко, ни холодно. А богатым свобода и демократия не нужны, потому что свою собственность они могут защитить самостоятельно. Таким образом, «средний» класс становится очень важным связующим звеном.

Итак, Запад открыто заявил, что объявляет конкурс на новую идеологию. И здесь мы сталкиваемся с совершенно любопытной вещью. Мировоззрение, философия, тщательно проработанная и многократно переписанная история Запада создавались в последние 100 лет в ходе борьбы с коммунистической идеологией, одним из ключевых элементов которой является тезис о конце капитализма. Соответственно, в западной модели, в либеральной философии и прочих построениях капитализм принципиально бесконечен. По этой причине новая философия, которую предлагает разрабатывать Фукуяма, если и будет разработана, станет всего лишь обновлением капитализма.

Возможно ли такое обновление?

Давайте разберемся, откуда в коммунистической идеологии взялся тезис о конце капитализма? Мы привыкли считать, что его придумал Карл Маркс и что он естественно вытекает из марксовой теории смены формаций. Но тогда возникает другой вопрос: почему Маркс решил заниматься теорией смены формаций? А дело вот в чем. Маркс как ученый – не как идеолог и пропагандист, а именно как ученый – политэконом. Политэкономия как наука появилась в конце XVIII в., и разработал ее Адам Смит, потом подхватил Давид Рикардо, и Маркс, в некотором смысле, был продолжателем их традиции. Так вот тезис о конце капитализма появился у Адама Смита, и не исключено, что Маркс и занялся-то концепцией смены формаций, потому что понимал, что капитализм конечен. Ему было интересно разобраться, каким будет посткапиталистическое общество.

Согласно Адаму Смиту, уровень разделения труда в конкретном обществе определяется масштабами этого общества, т.е. рынком. Чем больше рынок, тем глубже может быть разделение труда. (Объясню этот тезис, что называется, «на пальцах». Предположим, есть некая деревня, в которой 100 дворов. Так вот, хоть умри, но строить паровозы там невозможно. Не тот масштаб.) Со времен Смита этот тезис получил массу подтверждений и из него вытекает довольно простое следствие – с какого-то момента, с какого-то уровня разделения труда дальнейшее разделение может происходить только путем расширения рынка.

И вот в наши дни мир зашел в ситуацию, которую Адам Смит и даже Маркс описывали как абстрактную, чисто гипотетическую. Сегодня она стала вполне конкретной. Расширение рынков более невозможно. Следовательно, невозможно и дальнейшее углубление разделения труда в рамках существующей модели экономики. Конечно, можно попытаться сделать это в какой-то отдельной отрасли, но никак не во всей экономике в целом. Не получится. Отсюда следует вывод – современный капитализм закончился. Нынешний кризис – это кризис конца капитализма. У него больше нет ресурса развития. Развиваться далее в тисках капиталистической идеологии мир не может.

С точки зрения человечества, это не самая большая беда. Только в Европе и только за последние 2 тыс. лет сменились по крайней мере две базовые модели экономического развития, о чем я уже говорил выше. Ничто не мешает произойти еще одной смене.

Поэтому мне представляется, что сегодня ключевым моментом является поиск нового механизма развития и нового языка, на котором это развитие можно описать. Тот, кто это сделает, станет цивилизационным чемпионом на ближайшие лет 200–300. Из всего сказанного выше ясно, что сделать это можно только за пределами западного мира. И я не могу отыскать на карте страну, кроме России, где могла бы родиться новая идея.

«Дружба народов», М., 2012 г., № 7, с. 149–165.

ВАЖНЫЕ СОБЫТИЯ ПОСЛЕДНЕГО 20-ЛЕТИЯ

В ОЦЕНКАХ РОССИЯН

Минувшее 20-летие, особенно его первая половина, было богато на исторические события, многие из которых носили и продолжают носить «знаковый» характер. Они воспринимаются не только эмоционально, но и в какой-то степени отражают систему ценностей граждан, современников данных событий. В первую очередь это относится к периоду конца перестройки – начала «ельцинских реформ». Некоторые из событий носили эпохальный характер и еще долгое время будут будоражить умы людей, а некоторые начинают уже забываться. Рассмотрим их оценку россиянами более подробно1.

Победа Б. Ельцина над ГКЧП в августе 1991 г. Она являет собой достаточно неоднозначное событие нашей новейшей истории, сыгравшее огромную роль в дальнейшем развитии страны, сделавшее необратимыми как распад СССР, так и смену общественного строя в России. Обстоятельства тех трех дней до сих пор вызывают дискуссии, а в массовом сознании окружены мифами, имеющими лишь косвенное отношение к исторической правде. Несмотря на отрицательные оценки дальнейшей деятельности Б. Ельцина, отношение к ликвидации им ГКЧП можно охарактеризовать «как скорее позитивное» (41 против 35 %) во многом потому, что оппоненты Б. Ельцина вызывают еще меньше симпатий, как люди, пытавшиеся «повернуть время вспять». Иначе говоря, события августа 1991 г. воспринимаются сегодня скорее как выбор между большим и меньшим злом. К тому же современники этих событий вспоминают не только Б. Ельцина, но и атмосферу политического подъема, энтузиазма тех дней. Хотя нельзя не видеть и того, что они оцениваются сегодня уже не так однозначно, как десять лет назад. Наиболее позитивно победу Б. Ельцина над ГКЧП воспринимают сторонники либералов (56 %), наименее – сторонники коммунистов (24 %).

Запрет КПСС. Хотя этот запрет произошел непосредственно после завершения «путча ГКЧП» и был вызван обстоятельствами августа 1991 г., отношение в обществе к этому событию значительно отличается от восприятия самой победы Б. Ельцина над ГКЧП. 32 % опрошенных продолжают считать подобное событие позитивным, в то время как 39 % – нет. Десять лет назад доля сторонников была заметно больше. Наиболее позитивно запрет воспринимается в группе респондентов, придерживающихся, по их собственным словам, либеральных взглядов (58 % одобряют), а наиболее негативно, как и следовало ожидать, – среди сторонников коммунистов (80 % относятся отрицательно). Что же касается остальных групп общества, их отношение к данному событию носит противоречивый характер. Это связано, по всей видимости, с тем, что запрет и ликвидация КПСС, а также последующая ликвидация системы Советов, привели на какой-то период к параличу многих государственных структур.

Распад СССР в декабре 1991 г. Само событие носит во многом мифологический характер, так как распад СССР фактически произошел на рубеже августа и сентября 1991 г., а в декабре был лишь политически оформлен. Негативное отношение к этому событию является практически консенсусным (осуждают 73 %, одобряют 14 %), не сильно зависящим от взглядов и социальной принадлежности опрашиваемых, поскольку в восприятии большинства из них распад СССР означал уничтожение не столько социального строя, сколько великого и могущественного государства.

Резкая либерализация цен и переход к рыночной экономике в 1991–1992 гг. Отношение к либерализации цен, проведенной одномоментно в январе 1992 г., сложилось в обществе сугубо отрицательное (19 % «за», «против» 66 %). Даже в группе либералов поддержка носит достаточно условный характер – 43 на 42 %. За последнее десятилетие отношение общества к этой акции стало еще более негативным (уровень поддержки упал с 38 до 19 %). Это связано, прежде всего, с тем, что рост цен сопровождает жизнь россиян на протяжении всего последнего 20-летия. Но если в начале 2000-х появилась надежда, что высокую инфляцию в самое ближайшее время властям удастся обуздать, то в последние два года все вернулось на круги своя, и рост цен вновь прочно входит в тройку проблем, в наибольшей степени беспокоящих россиян.

Проведение приватизации (передача в частную собственность) государственной собственности в 1992–1993 гг. Так же как и либерализация цен, подобная акция входит в «пакет» наиболее непопулярных мер, предпринятых реформаторами в 90-е годы. Соотношение тех, кто отзывается положительно, и тех, кто – отрицательно, составляет 27 против 60 %. В то же время в отличие от либерализации цен динамика изменения мнений носит более позитивный характер – десять лет назад лишь 7 % опрошенных относились к приватизации государственной собственности позитивно. Видимо, имеет место «эффект привыкания». Тем не менее эта мера пользуется основной поддержкой лишь в либеральном сегменте общественного мнения (48 против 38 %).

Разгон Верховного Совета России в 1993 г. Отношение к этому событию в обществе сформировалось скорее негативное, чем позитивное (23 % одобряют, 37 % – нет), при «рекордной» – более 40 % – доле тех, кто относится безразлично или плохо помнит. За минувшие десять лет отношение к разгону Верховного Совета РФ серьезных изменений не претерпело. Лишь среди либералов наблюдается перевес в сторону положительных оценок: 37 % против 30. Наиболее негативное отношение среди сторонников коммунистов: 10 % против 69.

Принятие в декабре 1993 г. новой Конституции России. Несмотря на то что многие политические силы высказывают свои претензии действующей Конституции России, наспех принятой вскоре после событий октября 1993 г., сам акт ее принятия воспринимается скорее со знаком «плюс» – 44 % против 17. Примерно так же общество отзывалось об этом акте и в 2001 г. Наиболее позитивно к принятию Конституции относятся либералы (62 % против 10), очевидно, полагая, что именно ныне действующая Конституция закрепляет основные завоевания демократических перемен в России. Здесь также большой процент тех, кто не смог или не захотел выразить свое отношение (39 %).

Первая чеченская война (1994–1996). Исключительно непопулярное событие, к которому позитивно относятся 4 % опрошенных россиян, а негативно – 90 %. Следует отметить то обстоятельство, что хотя эта война никогда не была популярной в обществе, еще десять лет назад 33 % опрошенных (против 58 %) ее поддерживали. В крайне негативной оценке Первой чеченской войны едины все опрошенные, независимо от своих взглядов и убеждений.

Избрание на второй срок Б. Ельцина в 1996 г. президентом России сегодня воспринимается обществом в целом негативно (24 % «за», «против» 59 %). Действительно, второй срок Б. Ель-цина, который достался ему ценой беспримерных усилий и пропагандистских ухищрений, оказался во всех отношениях неудачным, завершившись экономическим дефолтом. Время менялось, вместе с ним менялся запрос общества к власти, и бывший «лидер революции», передоверивший большую часть власти собственной «челяди», этому запросу уже не соответствовал. Выше всего доля сторонников второго срока Б. Ельцина в группе респондентов с либеральными взглядами, но и там они не преобладают (39 % против 45).

Финансовый кризис (дефолт) в августе 199 г. Событие, которое во многом подвело черту под эпохой 90-х. Хотя многие экономисты уверены в долгосрочных позитивных последствиях дефолта, избавившего экономику от «пузыря», лишь 2 % опрошенных против 91 % склонны оценивать это событие положительно. В такой оценке едины все группы опрошенных. Именно дефолт привел к власти сначала правительство Е. Примакова, а потом и правительство В. Путина, которые были восприняты обществом как конструктивная альтернатива реформам 90-х.

Вторая чеченская война (1999–2001). Считается, что именно она принесла популярность В. Путину и способствовала его приходу на пост Президента РФ. Действительно, согласно данным исследования 2001 г., 56 % опрошенных одобряли эту войну. Но по прошествии десяти лет отношение к ней радикально изменилось и ничем не отличается от отношения к Первой чеченской войне (4 % «за», «против» 91 %). По всей видимости, конкретные обстоятельства похода банды Ш. Басаева в Дагестан и последующая жесткая реакция федеральных властей просто выветрились из массового сознания. Пересмотр же в сторону ужесточения первоначаль-ных оценок как Первой, так и Второй чеченских войн, связан скорее всего с сегодняшним состоянием Северо-Кавказского региона в целом, и особенно Чечни, в которой, хоть и удалось консолидировать власть вокруг Р. Кадырова, угроза терроризма по-прежнему велика. Соответственно, жертвы, понесенные федеральными силами в этих войнах, во многом оказались, по мнению большинства опрошенных, напрасными. Лишь в группе сторонников «особого русского пути» набралось 10 % относящихся к этой войне позитивно.

Уход Б. Ельцина в отставку до истечения срока его президентских полномочий в декабре 1999 г. 77 % опрошенных россиян против 11 % одобряют это решение Б. Ельцина (в 2001 г. одобряли еще активнее – 86 %). Б. Ельцин покидал свой пост в условиях резко негативного настроя общества по отношению к его деятельности, он явно «пересидел» у власти, оказавшись в новой политической эпохе, которой требовались новые лидеры и новая политика. В одобрении данного поступка первого Президента РФ едины все опрошенные группы (табл. 1).

Таким образом, большинство событий 90-х оставило о себе в сознании большинства россиян недобрую память. Символично, что лишь приход Б. Ельцина к власти в 1991 г. и его уход десять лет спустя воспринимаются современным поколением россиян со знаком «плюс». В то же время негативное отношение к «эпохе»

Таблица 1

Отношение россиян к наиболее важным событиям 90-х годов. 2001 и 2011 гг., %

Б. Ельцина постепенно ослабевает, трансформируясь в сожаление по поводу упущенных в 90-е годы возможностей. То есть россияне по-прежнему полагают, что реформы были необходимы, но могли проводиться с меньшими издержками для страны и ее граждан. Имеется в виду, прежде всего, «шоковый» переход к рыночной экономике. Россияне помнят и дефолт 1998 г., две чеченские войны и их влияние на развитие ситуации на Северном Кавказе.

На этом фоне «эпоха» В. Путина воспринимается населением страны как более успешная, чем предшествующая. И это несмотря на то, что многие начинания В. Путина так и не были доведены до конца, а то, что пришло на смену 90-м годам, частично сохранило преемственность с предшествующим периодом, частично стало его противоположностью. «Равноудалив» наиболее одиозных олигархов, В. Путин сохранил крупный олигархический по своей природе бизнес, встроив в него систему мощных госкорпораций, руководители которых стали своего рода «новыми олигархами». Начав наводить порядок на Северном Кавказе и в других неспокойных регионах, В. Путин фактически создал «асимметричную федерацию», в которой исполнение некоторыми республиками федеральных законов в полном объеме де-факто перестало быть обязательным. «Наведение порядка» в системе государственного управления обернулось невиданной вольницей для бюрократических кланов и групп. Государство то «монетизировало» льготы населения, то раздавало преференции, часто обременительные для бюджета, особенно в условиях кризиса. Многие другие реформы в области экономики и социальной сферы (ЖКХ, пенсионная, образовательная) или зависали, или давали явно не те результаты, которые ожидались.

Отсюда весьма неоднозначные оценки итогов деятельности В. Путина на посту президента России по ключевым, стратегическим направлениям развития страны. Пожалуй, лишь в сфере укрепления международных позиций России имеются очевидные положительные сдвиги по сравнению с 90-ми годами (77 % оценивают как успех, в том числе 23 % – как большой успех). Общественное мнение также признает, что В. Путину удалось «навести порядок в стране» (63 против 31 %), хотя это наведение сопровождалось рядом серьезных издержек, связанных с ростом коррупции, произволом бюрократии, особенно на местах.

По всем остальным направлениям достижения, хотя и оцениваемые со знаком «плюс», гораздо скромнее. Это в первую очередь относится к подъему экономики и росту благосостояния граждан, а также развитию демократии и политических свобод граждан, урегулированию ситуации на Северном Кавказе (табл. 2).

Таблица 2

Успешность решения В. Путиным основных проблем страны в период его президентства в оценках россиян, %

Та же самая картина неопределенности, неоднозначности просматривается в оценках, которые давали респонденты ключевым событиям или конкретным действиям властей в 2000-е годы. Безусловную поддержку получило лишь избрание В. Путина президентом России. 82 % опрошенных оценили это событие со знаком «плюс».

Контртеррористические операции в Москве и на Северном Кавказе. Общество признает их скорее успешными, чем не успешными – 47 % против 36. Действительно, «пик» террористической деятельности пришелся на 2002–2004 гг., с печально известными «Норд-остом» и Бесланом, однако полностью нейтрализовать террористическое подполье так и не удалось, несмотря на построение «административной вертикали» и выделяемые на антитеррористическую деятельность значительные средства. Так что успех, если он и есть, носит частичный характер. В этой сдержанно-позитив-ной оценке едины все группы общества.

Монетизация льгот в 2005 г. (замена натуральных льгот денежными выплатами). Эта акция, проведенная в январе 2005 г., стала серьезным испытанием для «режима Путина». Инициированная правительством, она вызвала массовые акции протеста, вынудившие власти значительно скорректировать процесс монетизации. Тем не менее и сегодня проведенная монетизация льгот не встречает массовой поддержки, налицо умеренно негативное отношение: 34 % опрошенных «за», а 42 % – скорее против. Лишь в составе либералов доля ее сторонников несколько превышает долю противников (38 % против 36).

Любопытно, что из коллективной памяти, судя по опросам, уходят многие политические события не только 80–90-х годов, привлекавшие в свое время огромное общественное внимание (борьба вокруг отмены 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС, разгон Съезда народных депутатов России с последующим расстрелом здания парламента в 1993 г. и др.), но и события, казалось бы, совсем недавнего прошлого. Например, ликвидация ЮКОСа с последующим арестом М. Ходорковского, закрытие «старого» канала НТВ. Около 40 % опрошенных и в том, и в другом случае заявили, что не помнят об этом, либо относятся индифферентно. Это связано, по всей видимости, с тем, что события, о которых шла речь выше, с течением времени начинают восприниматься значительной частью общества как эпизоды внутриэлитной борьбы за власть и влияние.

С 2008 г. «эпоха» В. Путина, формально закончившись, в реальности была продолжена уже в формате «тандема». Как показал опрос, подобная новая конструкция власти была воспринята россиянами в целом благожелательно.

Это видно из того, как реагировали россияне на избрание президентом России Д. Медведева в 2008 г. Несмотря на всевозможные претензии к властям, россияне в массе своей остаются лояльными верховной власти, неважно – В. Путину, Д. Медведеву или им обоим одновременно. Пока эта тенденция сохраняется. 69 % опрошенных против 19 % полагают, что избрание Д. Медведева сыграло положительную роль в жизни страны. Наиболее высок уровень позитивного отношения к избранию Д. Медведева у либерально ориентированной части общества (73 %), наименее высок – среди сторонников особого русского пути (59 %).

Война с Грузией в 2008 г. Отношение россиян к событиям августа 2008 г., как показало исследование, сегодня носит неоднозначный характер. Лишь четверть опрошенных оценивает войну с Грузией со знаком «плюс», в то время как 68 % – со знаком «минус», что выглядит несколько неожиданным на фоне высокого уровня поддержки обществом действий российских властей на Кавказе. Это касается и признания независимости Абхазии и Южной Осетии. Именно по итогам «пятидневной войны» рейтинг верховной власти РФ достиг наивысших значений. Однако всплеск патриотических настроений носил краткосрочный характер, сменившись привычным для последних десятилетий настроем на максимально возможное дистанцирование России от острых международных конфликтов и концентрацию внимания ее властей на внутриполитических и экономических проблемах.

Меры по преодолению экономического кризиса 2008–2009 гг. Хотя экономические последствия кризиса оказались для большей части россиян не столь тяжелыми, как это предполагалось вначале, действия властей оцениваются как далеко не идеальные, хотя и не провальные. 40 % опрошенных россиян оценивают их скорее позитивно, а 46 % – скорее негативно. К подобной оценке привела резко выросшая безработица, всплеск инфляции, приоритетное «спасение» состояний банкиров-олигархов и т.п. Лишь в среде либералов 60 % опрошенных одобряют антикризисные действия властей.

Определение Президентом РФ курса на модернизацию российского общества. Объявленный президентом Д. Медведевым в 2009 г. курс на модернизацию российского общества находит достаточно высокую поддержку населения России (60 % против 18), особенно среди наиболее молодой и активной его части. В то же время многие из тех, кто готов поддержать этот курс, пока не видят в нем реального политического содержания, опасаются, что все опять ограничится благими пожеланиями. Наиболее высок уровень поддержки курса на модернизацию среди либералов (72 %), наименее высок среди коммунистов (51 %).

В целом со знаком «плюс» оцениваются большинством россиян действия властей по преодолению техногенных и экологических катастроф, а также получение Россией права на проведение зимней Олимпиады 2014 г. в Сочи и чемпионата мира по футболу в 2018 г. Безусловно, наши сограждане понимают, что реализация столь масштабных проектов будет сопровождаться (и уже сопровождается) коррупцией при освоении огромных средств, экологическими проблемами и т.п., однако соображения престижа страны, возможности создать во многих регионах России современную инфраструктуру, причем не только спортивную (дороги, аэропорты, связь и т.п.), превалируют (табл. 3).

Итак, результаты исследования свидетельствуют, что «эпохи» Б. Ельцина и В. Путина в истории нашей страны оцениваются россиянами по-разному. Глубокие различия в оценках двух эпох отчетливо проявляются и в отношении к лидерам страны. Если личности и деятельность лидеров революционного периода, М. Горбачёва и Б. Ельцина, воспринимаются в целом негативно, то деятельность их преемников – В. Путина и Д. Медведева, напротив, в целом позитивно (табл. 4.).

Таблица 3

Отношение россиян к наиболее важным событиям периода 2000-х годов, %

Это объясняется в первую очередь направленностью современного массового запроса на ценности порядка, сильного государства, стабильности. Общество переживает период передышки после быстрых перемен, общественной смуты, нестабильности и еще из этого состояния не вышло. Данный запрос сформировался в середине 90-х, и уже тогда недавний вождь перемен Б. Ельцин, кумир миллионов россиян, стал превращаться в общественном мнении в виновника всех бед, постигших страну, а с М. Горбачё-вым аналогичная эволюция произошла еще раньше. И сегодня, спустя значительное время после ухода из власти и того, и другого, отношение к ним, лично и политически конфликтующим во времена нахождения в гуще политики, совершенно совпадает. И того, и другого позитивно / скорее позитивно оценивают по 26–28 %, негативно / скорее негативно – по 54–58 % опрошенных.

Таблица 4

Оценка россиянами деятельности М. Горбачёва, Б. Ельцина, В. Путина, Д. Медведева на посту Президента СССР и РФ, %

Для молодежи, выросшей после отхода М. Горбачёва и Б. Ельцина от большой политики, – это уже исторические фигуры, частично забытые и не вызывающие особых эмоций. В отличие от старшего поколения, которое до сих пор их помнит и большинство которого (свыше 65 %) оценивает их деятельность негативно.

Что же касается В. Путина и Д. Медведева, то они воспринимаются большей частью общества как «политические близнецы», как носители иной парадигмы развития. 81 % опрошенных позитивно оценивает деятельность В. Путина (в том числе 31 % – безусловно положительно), 12 % – отрицательно; деятельность Д. Медведева положительно оценивают 70 % опрошенных, отрицательно – 24 %. Последний является как бы «политическим младшим братом» своего партнера по тандему, и, соответственно, его рейтинг немного ниже. Можно уверенно сказать, что, несмотря на постоянные разговоры о расколе элит, в которых либеральная часть делает ставку на Д. Медведева, а консервативная – на В. Путина, массовое сознание подобным противопоставлением еще не прониклось. Во всех без исключения идейных группах общества, включая либералов, рейтинг В. Путина несколько выше, хотя разрыв в отношении к лидерам на протяжении последних трех лет неуклонно сокращался. То же касается и возрастных различий в «профилях поддержки» В. Путина и Д. Медведева, которые выявлены чрезвычайно слабо, а распространенная точка зрения об «особых» симпатиях к Д. Медведеву молодежи, а к В. Путину пожилых россиян – ничем не подтверждается. Напротив, основная часть тех, кто относится к нашей верховной власти резко отрицательно, в основном сосредоточена как раз в старших возрастных группах (табл. 5).

Таблица 5

Оценка деятельности В. Путина и Д. Медведева на посту Президента России среди представителей различных возрастных групп населения, %

Устойчивость высокого уровня поддержки обществом В. Путина является феноменом, объяснить который пытались многие аналитики. В отличие от своих предшественников, он не только не растерял высокий уровень доверия, но и даже сумел его приумножить. Так, в 2001 г., через год после избрания, его деятельность на посту президента страны положительно оценивали 69 % опрошенных, к настоящему же времени эта поддержка выросла до 81 %, а доля тех, кто относится к нему безусловно позитивно, увеличилась с 14 до 31 % (табл. 6).

Это связано, прежде всего, с тем, что В. Путину удалось остановить «бегство» государства из большинства сфер жизни общества, хотя оно сопровождалось рядом серьезных издержек, связанных с выстраиванием «президентской вертикали».

Таблица 6

Оценка деятельности В. Путина на посту Президента России в 2001 и 2011 гг., %

Таблица 7

Оценка степени преемственности курса Д. Медведеваполитике В. Путина среди всех опрошенных и респондентов разных имущественно-материальных групп, выигравших / проигравших от реформ, %

Другое достижение, возможно, не столько самого В. Путина и его команды, сколько благоприятной экономической конъюнктуры – это выход России в начале 2000-х годов на траекторию устойчивого экономического развития, пусть медленный, но ощутимый рост, даже несмотря на кризис 2008–2009 гг., доходов населения и улучшение качества жизни, если не всех, то значительных слоев населения.

Кроме того, его феномен состоял в том, что ему на протяжении длительного времени удавалось соединять образ «покровителя, защитника», близкий традиционалистскому большинству населения, и образ «менеджера», нанятого обществом для решения насущных проблем, импонирующий активистскому, либерально-ориентированному меньшинству.

Что же касается Д. Медведева, то большинство россиян (54 %) полагают, что его политика являет собой продолжение политики В. Путина. Лишь 6 % считают, что Д. Медведев реализует новый курс, отличный от политики В. Путина, а еще 29 % видят лишь некоторые новые нюансы, которые тем не менее не меняют общей направленности преобразований, осуществляемых в стране (табл. 7).

«Мир перемен», М., 2011 г., № 4, с. 70–83.

ИСЛАМСКИЙ УЗЕЛ В КОНТЕКСТЕ

НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИИ

Рашид Эмиров, политолог

Как показывает исторический опыт, религия несет мощный идейный потенциал, способный стимулировать социальные, экономические, политические, этнонациональные, социокультурные и иные противоречия и конфликты. При определенных условиях религия может довольно легко принимать радикальные и экстремистские формы. Значимость этого факта для Северного Кавказа определяется тем, что одним из важнейших факторов, определяющих контуры региона в качестве внутреннего геополитического пространства Российской Федерации, является конфессиональное разнообразие.

Здесь в течение многих веков бок о бок сосуществуют различные ответвления христианства – православие, католицизм, протестантизм и монофизитство – ислам суннитского и шиитского направлений, иудаизм, буддизм. В регионе в процессе религиозного возрождения, начавшегося в период перестройки, «построены сотни православных храмов, мечетей, армяно-григорианских церквей, хурулов, синагог, костелов, зарегистрированы тысячи религиозных первичных организаций (приходов и общин), возрождены многие религиозные традиции, православные и исламские праздники, крестные ходы, открыты сотни воскресных школ, православных гимназий, примечетских школ, десятки исламских вузов, несколько православных семинарий. Кроме того, появились периодические издания религиозной направленности, определенная часть населения стала регулярно соблюдать религиозные обряды, священнослужители активно участвуют в общественной жизни, оказывая значительное влияние на политические процессы».

В контексте рассматриваемой темы важное значение на Северном Кавказе имеет ислам. Эта тема вдоль и поперек освещена не только в отечественном и зарубежном исламоведении, но и в политологических, исторических, социологических, философских и иных работах, посвященных различным проблемам современного мира – от социально-экономического развития до экстремизма и терроризма. Здесь рассматриваются лишь те аспекты данного вопроса, которые проливают свет на особенности Северного Кавказа как внутреннего геополитического пространства России.

Место и роль ислама в определении характера и контуров северокавказского геополитического пространства. На протяжении эпох Средневековья и Нового времени ислам выступал в качестве важного фактора духовного развития народов региона. Он играл и продолжает играть ключевую роль в формировании социокультурного и цивилизационного облика народов Кавказа. Ислам, как и любая другая религия, приобретает особую актуальность в переломные периоды исторического развития тех или иных стран и народов. К тому же, как показывает исторический опыт, в такие периоды религия может довольно легко принимать радикальные и экстремистские формы. С данной точки зрения немаловажное значение имеет тот факт, что Северный Кавказ является частью так называемого мусульманского Севера, который в свою очередь составляет часть более обширного мусульманского мира.

По имеющимся данным, в настоящее время в Российской Федерации от 12 до 15 млн. человек, или примерно 10–15 % населения, – граждане мусульманского вероисповедания. Значительная их часть приходится на Северный Кавказ. Подавляющее большинство населения Азербайджана является мусульманским. Ислам исповедуют около 30 % населения Абхазии, часть осетин, большинство населения Аджарии, а также около 500 тыс. азербайджанцев Грузии. Все это свидетельствует в пользу тезиса о том, что вероисповедные границы Северного Кавказа простираются на Юге далеко за пределы Российской Федерации в Закавказье и дальше на Ближний и Средний Восток.

Возрождение ислама, его активизация в идеологическом, политическом, общественном аспектах носят глобальный характер, охватывая многие страны мира. Естественно, центральное место в этом плане занимают страны Большого Ближнего Востока, что прямо или косвенно отражается на положении дел на Кавказе. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что после распада СССР многие представители народов новых постсоветских мусульманских государств, да и мусульманских республик самой России стали проявлять растущую чувствительность к веяниям, исходящим из исламского мира.

Имела место тенденция к расширению влияния стран Ближнего и Среднего Востока на ситуацию в мусульманских республиках Северного Кавказа и Азербайджане, а также на отношения Российской Федерации с Кавказом и остальным исламским миром. Следовательно, здесь в единый узел переплетаются внутренние и внешние угрозы национальной безопасности. Поэтому можно согласиться с теми исследователями, которые рассматривают ислам как один из важнейших факторов, определяющих геополитическое положение в южном направлении обеспечения национальной безопасности России.

Для внешнеполитической стратегии России эта тенденция приобретала все большую актуальность на фоне дальнейшего осложнения социальной, экономической, политической и, соответственно, геополитической ситуаций в регионе. Естественно, камнем преткновения в этом направлении стали две чеченские войны. «Исламская составляющая» внешнеполитического курса ряда мусульманских стран в отношении России стала вызывать определенную обеспокоенность у некоторых исследователей, политических кругов и властных структур Российской Федерации. Естественно, процессы, происходившие как в российском исламе, так и в мусульманской общине Азербайджана и Закавказья, в целом находились в поле зрения не только внешнеполитических ведомств мусульманских государств, но и представителей религиозных кругов, видных религиозных деятелей и теологов мусульманского Востока, которые были заинтересованы в распространении своего влияния на российскую исламскую общину.

Иначе говоря, российский ислам не избежал общемировых тенденций. Вторая половина прошлого века – это устойчивый рост политизации ислама, появление и оформление идеологии исламского фундаментализма. Впервые рост радикальных идей в недрах ислама советского периода начал прослеживаться в период войны в Афганистане. Крах коммунизма и распад СССР породили всплеск исламского радикализма практически на всем постсоветском пространстве мусульманского Севера. Как и в остальном исламском мире, радикализм на Северном Кавказе утвердился в форме различных вариантов политизированного фундаментализма. Причем его приверженцы нашли широкую финансовую и интеллектуальную поддержку со стороны многочисленных зарубежных исламских организаций, за которыми просматривались геополитические интересы государств исламского мира и западных держав. В условиях политической нестабильности в некоторых районах Северного Кавказа последователи радикального ислама сами превратились в фактор нестабильности, агрессии в отношении других народов. Как справедливо отмечал А. Мала-шенко, «в условиях нарастания общей конфликтогенности, напряженности в отношениях между Москвой и Северным Кавказом радикализация исламской идеологии, политизация ислама, целенаправленная апелляция к нему местных радикалов, безусловно, делают его дестабилизирующим фактором. На исламе паразитирует этнический сепаратизм. И последнее: северокавказский ислам может стать пусть и ограниченным, но тем не менее рычагом давления на Россию со стороны зарубежных сообществ – как мусульманского, так и западного».

Можно выделить несколько направлений или каналов внешнего влияния мусульманских стран Ближнего и Среднего Востока на социально-политическую и духовную ситуацию на Кавказе в целом и Северном Кавказе в особенности. Это, прежде всего, расширение связей служителей ислама регионов по линии духовного, просветительского, культурного обмена. На протяжении всего постсоветского периода наблюдался постоянный рост числа контактов в указанных областях. Здесь большого внимания заслуживают подготовка священнослужителей из числа российских граждан в учебных заведениях мусульманских стран, участие преподавателей из этих стран в учебном процессе в Азербайджане и на Северном Кавказе. В 1990-е годы исламские учебные заведения, основанные при непосредственном участии или при материальной помощи представителей мусульманских стран дальнего зарубежья, включая ведущие исламские университеты Аль-Азхар (Египет), Каравиин (Марокко), Аз-Зейтуна (Тунис), играли важную роль в подготовке служителей веры из числа граждан России и Азербайджана. Многие российские священнослужители, получившие исламское образование в странах мусульманского Востока, заняли влиятельные позиции в религиозных структурах региона.

Важную роль в этом направлении играют международные мусульманские организации, действующие как на правительственном, так и на неправительственном уровнях. При их содействии на Северном Кавказе, равно как и в мусульманских национальных республиках других регионов Российской Федерации и постсоветских государствах, было создано множество благотворительных, просветительских, культурных и иных организаций.

Официально заявленной их целью является распространение среди населения региона идей и принципов ислама. Немаловажную роль в этом аправлении играли действовавшие в первое десятилетие постсоветского периода на Кавказе филиалы международных исламских гуманитарных организаций. Всемирная исламская благотворительная организация со штаб-квартирой в Кувейте занимается оказанием материальной и моральной помощи мусульманам и их организациям, издательской деятельностью, финансированием строительства мечетей, организацией международных исламских форумов и т.д.; Московское отделение благотворительной организации «Международный гуманитарный призыв» оказывает гуманитарную помощь людям, страдающим от нищеты, болезней, стихийных бедствий, социальных конфликтов и т.п.

В 90-х годах минувшего века на Кавказе были созданы мусульманские благотворительные, просветительские, культурные, политические организации. За эти же годы активизировалась деятельность таких исламских организаций, как Международная исламская организация «Спасение» (МИОС), «Беневоленс Интернешнл Фаундейшн» (БИФ), «Джамаат Ихья Ат-Турас Аль-Ислами», «Лашкар Тайба», «Аль-Хайрия», «Аль-Харамейн», «Катар», «Икраа», «Ибрагим бен Ибрагим» и других, финансируемых и направляемых Саудовской Аравией, Пакистаном, Кувейтом. Для них была характерна практически открытая пропаганда панисламистских идей объединения всех мусульман региона для вытеснения России с Северного Кавказа, создания в регионе исламского государства, установления тесных связей Азербайджана и Северного Кавказа с такими мусульманскими странами, как Саудовская Аравия, Турция, Иран, Иордания, Пакистан и др.

Все же масштабы и характер влияния внешних факторов на радикализацию ислама в мусульманских регионах России в ряде случаев представляются преувеличенными, поскольку определяющее значение в этом отношении играют внутренние факторы социально-экономического, политического, духовного и идеологического характера. В этом плане вера является не главным, а одним из этих факторов. Тем не менее нельзя не признать очевидность того факта, что в условиях новой геополитической ситуации в мире в целом и Кавказско-Ближневосточном регионе в особенности серьезную угрозу национальной безопасности России на южных рубежах несет политизированный, или политический, ислам, который многими отечественными и зарубежными исследователями и аналитиками рассматривается как чуть ли не главный конфликтогенный фактор на Северном Кавказе. Здесь особую опасность представляет практика слияния этнизма и религиозного фундаментализма.

Ислам – вторая по численности последователей мировая религия. По разным расчетам, численность исповедующих ислам в настоящее время составляет от 1,2 до 1,5 млрд. человек. Ислам, как отмечал Г. Мирский, «можно назвать самой сильной и жизнеспособной религией современности… Ни в одной другой религии нет такого количества верующих, страстно и самозабвенно преданных своей вере. Ислам ощущается ими как основа жизни и мерило всех вещей. Он привлекает все больше сторонников, многочисленные случаи перехода в ислам контрастируют с практически ничтожным числом перехода из него в другие конфессии… Простота и непротиворечивость устоев этой религии, ее способность дать верующим целостную и понятную картину мира, общества и устройства Вселенной – все это делает ислам притягательным для новых приверженцев».

Правильное понимание места и роли ислама как на глобальном, так и на национальном уровнях невозможно без отказа от получивших в последние несколько десятилетий негативных его трактовок и оценок как на Западе, так и в определенных кругах российского общества. Центральное место среди них занимают рассуждения о надвигающейся глобальной исламской революции и «исламской угрозе» всему остальному «цивилизованному миру». Если для мусульман толерантность, духовность, нравственность, гуманизм ислама являются само собой разумеющейся истиной, не требующей доказательств, то для противников он характеризуется такими эпитетами, как «ограниченность», «фанатизм», «радикализм», «экстремизм», «терроризм» и др.

В данном случае, как отмечал К.С. Гаджиев, прослеживается склонность «воспринимать ислам не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве идеологического оформления притязаний тех или иных группировок на власть и влияние в соответствующей стране и даже в мире. Здесь у определенной части западной, да и отечественной политической и интеллектуальной элиты наблюдается тенденция отождествлять по сути дела одно из множества направлений фундаментализма в исламе с самим исламом в целом, с идеологией войны, политическим фундаментализмом и терроризмом. Вырабатываются стереотипы в оценке ислама, которые у простого обывателя вызывают страх и недоверие к исламскому миру как миру, одержимому ненавистью ко всему западному, особенно американскому, наполненному террористами и фанатиками. По сути дела, имеет место довольно распространенный феномен исламофобии. Это свидетельствует об отсутствии адекватного понимания как на Западе, так и у нас в стране той роли, которую призвана сыграть исламская традиция в процессе идейной и ценностной модернизации мусульманского мира.

Особенно широкие масштабы исламофобия приняла после событий 11 сентября 2001 г. К сожалению, Россия не осталась в стороне от этой кампании. В некоторых российских политических кругах, определенной части научного сообщества и особенно среди публицистов и представителей средств массовой информации принадлежность северокавказских народов к мусульманскому вероисповеданию используется для обоснования идей об обособленности Северного Кавказа от России, его принадлежности к иному цивилизационному ареалу. Существует убеждение в том, что на Юге России радикальный ислам превратился в ведущую идеологическую форму антироссийского сепаратизма и терроризма. Рассматривая ислам как угрозу национальной безопасности России, о нем в целом складывается негативное впечатление. При этом забывается тот факт, что ислам представляет собой отнюдь не чужеродный элемент российской духовной культуры, а мусульманское население в подавляющем своем большинстве в течение всей истории России проявляло к ней лояльность и преданность, более того, не мыслит себя вне Российской Федерации. Обоснованность этого тезиса подтвердилась в ходе пятидневной войны августа 2008 г., в которой мусульманское население Северного Кавказа в подавляющем большинстве поддержало и одобрило военную акцию России против агрессора и признание ею независимости Абхазии и Южной Осетии. Необходимо признать, что в России помимо официальной российской полиэтничности существует еще и поликонфессиональность, которая также сопряжена с весьма серьезными проблемами, от решения которых зависят жизнеспособность и перспективы российской государственности.

Разумеется, в данной главе отнюдь не ставится цель обелить и во всем оправдать ислам. В Коране, впрочем как и в Библии, по желанию читателя можно найти защиту как войны, так и мира, как милосердия, так и жестокости. В этой связи уместно напомнить, что ислам является авраамической религией, в тех или иных аспектах связанной с иудео-христианской традицией. На самом деле опасность коренится не в исламе и не в Коране, а в их превратных трактовках теми или иными радикальными течениями, преследующими свои специфические интересы. Важно учесть, что в основе множества этнонациональных, территориальных и политических противоречий, пертурбаций и конфликтов, потрясающих за последние полтора-два десятилетия общественно-политическую жизнь Кавказско-Ближневосточного региона, лежат не те или иные религии, а прежде всего, как уже отмечалось, внутренние факторы социально-экономического, политического, духовного, идеологического и иного характера.

Поэтому при оценке реального места и роли ислама на Кавказе и в России в целом необходимо отказаться от ряда бытующих у нас крайне идеологизированных точек зрения на эту проблему.

Во-первых, ислам нельзя рассматривать как исключительно негативный фактор в жизни кавказских народов, якобы способствующий дестабилизации и стимулированию радикалистских, сепаратистских настроений и движений в регионе. Хотя следует признать, что некоторые фундаменталистские идеи действительно используются отдельными радикальными и экстремистскими группировками в своих сугубо политических целях. Многочисленные акции проявления религиозной нетерпимости, оправдания терроризма лозунгами джихада требуют анализа природы современного радикализма, его причин и характера связи с религией вообще и с исламом в частности.

Во-вторых, не совсем корректно характеризовать ислам как исключительно культурно-конфессиональный, духовный феномен, не связанный с политикой и ориентированный исключительно на мир, благосостояние и стабильность в обществе. В исламе, в отличие от христианства, нет жесткого деления на духовное и светское начала, ему присуща большая социальная и политическая ориентированность.