Смерть расписывается кровью Леонов Николай

Пролог

Утро начиналось как нельзя лучше: драгоценная супруга куда-то отлучилась! Алексей Константинович, весело насвистывая мотивчик «Yellow submarine», зажарил себе яичницу, насыпал в закипевшую турку две чайные ложки «Сантоса». Растворимый кофе Андронов считал бурдой для профанов.

Неторопливо и со вкусом позавтракав, Алексей Константинович развалился в кресле, дымя сигаретой. С улицы доносилось пение птиц, солнечные зайчики прыгали со стенки на стенку, на коленях мурлыкал пригревшийся кот.

И тут, разрушая всю благостность обстановки, раздалось призывное курлыканье мобильника. Это был хитрый телефон: его номер знали очень немногие люди, по пальцам перечесть. Коллеги, партнеры по бизнесу. Век бы их не видеть… И не слышать.

– Смольный на проводе. Да, я… А вы надеялись, что вам Николь Кидман ответит? У нее номер другой.

Некоторое время он молча вслушивался в крайне эмоциональную речь своего абонента.

– Ну и что мы имеем с гуся? – грустно спросил Алексей Константинович и сам же ответил: – С гуся мы имеем шкварки. Ах, не знаете, откуда это выражение? Читайте классику, милейший. Вот только не надо расписывать мне радужные перспективы и великие блага в будущем. Оно когда еще наступит. Пока же, в настоящем, блага как-то не просматриваются. Одни неприятности. Да, от вас. В том числе. Деньги? Я не Армия спасения, это вы меня с кем-то перепутали. Докажите, что это гм-м… нечто, тогда можно будет говорить об авансе. Хорошо. Через час, в Переверзевском. Но, учтите, если вы вновь притащите пустышку… Я оч-чень серьезно обижусь, а меня обижать не стоит.

Но вот ведь что интересно: закончив разговор, Алексей Константинович разительно переменился! Грустно-меланхолическое выражение с его лица словно ветром сдуло, напротив, сделалось оно напряженным донельзя, а в глазах загорелся хищный блеск, как у кота, подстерегшего жирную мышь. Он потер руки.

Конечно, может быть и пустышка. Очень даже может! А если… НЕ пустышка?!

Слегка подрагивающими от возбуждения пальцами Алексей Константинович набрал междугородный номер. Ему ответили почти сразу. Короткий разговор шел на хорошем английском языке.

…Этот переулочек, хоть и расположенный в самом центре города, был пыльным, грязным и неопрятным, точно метла дворника никогда не касалась его тротуаров и обочин. Всюду валялись пустые пачки из-под сигарет, окурки, рваные пакеты, тряпки, ржавые консервные банки, осколки бутылочного стекла. Из вытоптанной травы газонов торчали чахлые деревца. Серые бетонные стены пятиэтажек с рядами немытых окон навевали тяжелую тоску. Над дворами стоял густой помоечный дух и запах кошачьей мочи. И ни старичков, греющихся на солнышке, ни бабушек с внучатами, ни молодых мам с колясками, ни влюбленных парочек… Понятно: кому ж в здравом уме здесь прогуливаться захочется? Редкие прохожие спешат по своим делам…

Так что никто не обратил внимания на трех человек, остановившихся на углу Переверзевского и Трудовой.

Алексей Константинович всегда испытывал слабость к высококачественной и даже щегольской одежде. Вот и сейчас на Андронове был отлично сшитый костюм – не Карден, конечно, не Гуччи, но рядом с ним остальные двое выглядели несколько мешковато и затрапезно. Красная с искоркой рубашечка на Алексее Константиновиче была от «Тиффани», галстук идеально завязан и подобран в тон. Отличные летние полуботинки австрийского производства. И, как завершающий штрих, слабый запах очень дорогого бельгийского одеколона.

Двое других выглядели на фоне Андронова затрапезно: на высоком, мощного сложения блондине мятый костюмчик отечественного производства, на другом – джинсы со старенькой ветровкой.

Блондин протянул Андронову листок бумаги, тихо произнес несколько слов. Андронов недоверчиво хмыкнул, достал из кармана очки, несколько минут пристально всматривался в листок.

Затем он нервным жестом поправил очки, вернул ксерокопию блондину.

– Да. Скорее всего, – голос его стал взволнованным. – Что там, никаких сомнений! Но я должен…

Что именно он должен, осталось неизвестным. По всей вероятности, два человека, стоявшие рядом с Андроновым, догадывались, как Алексей Константинович завершит свою фразу, и один из них, невысокий коротко стриженный крепыш лет тридцати, не собирался дожидаться завершения. Он покосился на блондина. Тот чуть заметно кивнул.

Неуловимым движением крепыш выхватил из-под полы ветровки тускло блеснувший на солнце клинок, выкидной подпружиненный нож, поставленный на стопор, узкий и очень острый, и коротко, без замаха ударил им точно в сердце Алексея Константиновича. Тот сдавленно ахнул и умер, даже не успев осознать, что его убили.

…Многие потом никак не могли взять в толк: почему никто не заметил того, что произошло, не вмешался, не позвонил в милицию? Ведь ясный же день, переулок, пусть не особенно оживленный, но все-таки не на глухой окраине, а почти в центре города. И не то, чтобы полное безлюдье: и прохожие по своим делам спешат, и местные жители за окошками сидят, и так далее, и тому подобное…

Между тем все объясняется предельно просто. Во-первых, само убийство произошло стремительно, никто просто не успел обратить на это внимания. А, во-вторых, обращать внимание было, вообще говоря, не на что.

Убийца выдернул лезвие своего выкидушника, подхватил обмякшее мертвое тело, не давая ему упасть. Все как по нотам… Если удар нанесен точно и смерть жертвы мгновенна, то кровоизлияние бывает внутренним. Крохотное пятно на красной рубашке почти незаметно.

Высокий блондин, правда, побледнев, как известка, тут же ловко подхватил убитого Алексея Константиновича под другую руку.

Классическая картина, разве нет? Выпивали втроем, один не рассчитал сил, перебрал лишнего. Двое других тащат бесчувственного собутыльника, скажем, к ближайшей скамеечке. Зауряднейшее зрелище.

Через пятнадцать секунд труп Андронова оказался в придорожных кустах, где на него обратили внимание и забили тревогу лишь спустя шесть часов. Ну, лежит в кустиках упившийся тип, с кем не бывает и чего тут такого? Кого на российских просторах подобной картиной удивишь? Сейчас еще только четвертое сентября, на улице тепло, ветры с окрестных гор еще не затопили город волнами холода… Проспится!

Вот так. Полминуты – и нет человека. Стоит ли удивляться, что никто из прохожих ничего не заметил?

Ровно тремя месяцами позже, воскресным декабрьским вечером в небольшом, но весьма приличном кафе рядом со станцией метро «Беляево» сидели за столиком двое молодых мужчин. Кафе имело несколько странное название, «Под сиамским котом», – видимо, его владелец был неравнодушен к данной породе, и служило излюбленным местом встреч студентов и аспирантов из расположенных поблизости общежитий.

За окошком заведения наблюдались все прелести ранней московской зимы: слякоть, мокрый порывистый ветер, несущий замерзающую на лету водяную взвесь и промозглый холод. Мерзкая погода, в такую хороший хозяин собаку из дому не выгонит.

А вот внутри было очень даже неплохо. Тепло, на чистых скатертях вазочки с поздними астрами, вкусно пахнет свежесваренным кофе, негромко играет музыка – стереосистема выдавала финальную тему «Cats» Уэббера, видимо, для единства кошачьего стиля. Уютно! Все располагало к тому, чтобы посидеть, немного выпить и вкусно закусить, отдохнуть, неторопливо пообщаться с приятелем.

Вот двое и общались, только одному из них, невысокому темноволосому мужчине лет двадцати пяти – тридцати с грустными карими глазами это, похоже, никакого удовольствия не доставляло. Равно как и уют кафе.

– Знаешь, Петруша, чего я хочу? – кареглазый печально посмотрел на мужчину, сидящего напротив. По виду тот был его ровесником и, судя по всему, пребывал в превосходном расположении духа.

– Чего же?

– Чтобы последним, что я увижу перед смертью, стала твоя физиономия. А последним, что услышу, – твой голос.

– Это что, ты мне льстишь? – рассмеялся Петр.

– Ничуть. Просто тогда я расстанусь с жизнью, сознавая, что не слишком много теряю. Как бы не наоборот.

– Вот спасибо! – ничуть не обидевшись, Петруша расхохотался еще громче.

– Ничего не стоит. Пять рублей, – бледно усмехнулся темноволосый. – Да пойми ты, Петя, наконец. У меня депрессия, мне жить не хочется, а ты заладил, как попугай, право слово…

– Да я тебя, Колька, с такой телкой познакомлю! Всю депрессию снимет в момент, – жизнерадостно надрывался Петр. – Знаешь, какая у нее задница? Ууу! Пальчики оближешь! Закачаешься!

Николай посмотрел на приятеля совсем уж мрачно.

– Не хочу я ничего облизывать – ни пальчики, ни задницу, – сухо ответил он. – Тем более не хочу качаться. Когда у меня такое желание возникнет, я лучше бутылку водки выпью. И не бычок я, чтобы телками интересоваться. Кстати, твоя, Петруша, сексуальная жизнь шокировала бы даже павиана. Как твоя Людка терпит – ума не приложу. И на доброе здоровье! Голодной куме все хлеб на уме. Но мне-то сейчас…

И тут Николая прорвало:

– Ведь четыре года работы вот этому милому зверьку под хвост! – злобно воскликнул он, указывая на здоровенную цветную фотографию сиамского красавца, висевшую на стене кафе. – Готовая же диссертация была, и с советом договорились, и автореферат соорудили, и… Я уж думал, в каком кабачке банкет заказывать. Хотел здесь. Здрасте вам! Вдруг тема стала неактуальна. Это за три месяца до защиты, каково?! А я уверен, что все очень просто объясняется. Шеф отвалил на историческую родину, причем с концами. У нового заведующего кафедрой свои аспиранты, свои любимчики. Женского пола, главным образом. Клушки. Дуры набитые, цветочки филфака, всеми старыми козлами грызенные. Меня просто обворуют! Вот увидишь, через годик тема вновь станет оч-чень актуальна! И под другим названием прокатит, как джип по грейдеру… Да что, будто сам не знаешь, как это бывает! И как ко мне на кафедре относятся, ты тоже знаешь, мы, чай, не первый год знакомы. А почему шеф уехал, а? Да не выдержал всей этой грызни, он ведь неплохой ученый, завистников – как на Жучке блох. А мне вот уезжать некуда, вес, знаешь ли, не тот. Да и кому в Израиле так уж интересен Михаил Юрьевич Лермонтов?

Петр кивнул, причем жизнерадостное выражение с его лица словно тряпкой стерли. Еще бы ему не знать! Сам он биолог, его школьный друг Коля Маркушев – филолог, но что в одной области, что в другой…

Хорошо известно: всякий талантливый человек, особенно если он добился успеха в своей работе, очень быстро обрастает кучей завистников и недоброжелателей. Точь-вточь как корабль – ракушками. Мало где это печальное правило столь богато проиллюстрировано, как в искусстве и науке. Действует зловещая закономерность: чем выше образовательный уровень и творческий потенциал некоего сообщества или корпорации, тем больше они напоминают банку с пауками.

Словом, до боли знакомые нравы научного сообщества: что-то новое может сказать один из сотни, большинство же только и способны жарко дышать друг другу в затылок и рвать лакомые куски из рук коллег. А если уж кто споткнется и зашатается, то непременно получит приятельский толчок в спину: «Подыхай, голубчик, поскорее! Нам больше достанется! Что-то ты шибко умный, мы этого страсть как не любим…»

– Тут недавно, с неделю назад, заходил ко мне твой однокурсник бывший, Аркадий, как его?.. Запамятовал фамилию, знакомство-то шапочное было.

– Арзамасцев? – брови Петра удивленно приподнялись. – Бог мой, надо же…

– Ага, он, – кивнул Николай. – Скользкий тип! Представь себе, живо интересовался моей диссертационной работой. Я еще посмеялся про себя: ну, хоть кому-то любопытно стало. Откуда бы ему узнать, чем я эти четыре года занимался?

– Вот это да-а… – медленно произнес Петр со странным выражением. – А две недели назад Аркаша заходил ко мне. Заползал, точнее. Полгода до того не виделись, он же из института ушел на вольные хлеба. До сих пор мы с Людмилкой этот визит забыть не можем!

– А что?

– Наблевал, скотина, в аквариум, – с мрачным видом пожаловался Петр.

– Куда?!

– В аквариум, – повторил Петр, и щека у него дернулась. – С рыбками.

– Бог мой! Он что, другой посудины найти не мог?

– Ни хрена он уже не мог. Даже мычать. Рыбок жалко.

– Сдохли?

– А то!.. Они к паленой водке непривычные. Другое интересно: когда Аркаша, век бы его не видать, проспался у нас на диване, он поутру принялся меня расспрашивать как раз о тебе. Да-да! Телефончик, адрес, чем ты занимаешься, как живешь… В частности, твоей диссертационной работой. Ну, ты, Коля, не засекреченный ядерный физик, так что информацию я дал. Хоть несказанно удивился: с какого перепуга Арзамасцев загорелся интересом к творчеству Лермонтова? Сколько я помню, раньше его литературные пристрастия выше Марининой с Корецким не поднимались.

– Творчество? – Маркушев задумчиво покачал головой. – Я бы не сказал. Тут не в творчестве дело. Я ведь, Петя, занимался главным образом историей последней дуэли Лермонтова. Да-да, с Мартыновым. Лермонтовские стихи этого времени меня, само собой, в первую очередь интересовали, но и сама дуэль тоже. Я на Северный Кавказ год назад специально ездил и архивные поиски проводил. Так вот, интерес Аркадия был весьма специфическим. Он меня все больше именно о дуэли расспрашивал. О причинах, об условиях, о деталях. Чуть ли не о марке пистолетов и их убойной силе. Но я ведь не оружейник! Кто где стоял, кто стрелял первым. И все прочее в том же духе. Очень он хотел узнать мое мнение: был ли у Михаила Юрьевича тогда, пятнадцатого июля, шанс остаться в живых.

– И что ты ответил? Мне, кстати, тоже любопытно.

– Ни малейшего шанса. Они стрелялись так, что все зависело лишь от одного: кто действительно хочет убить противника, – Николай Маркушев некоторое время печально молчал.

Затем совсем тихо добавил:

– А кто хочет быть убитым… Только кому сейчас это интересно?

Глава 1

Геннадий Вячеславович поднял затравленный взгляд на русоволосого мужчину, сидящего в кресле напротив. Мужчина был невысокого роста, очень плотного телосложения, напоминал внешностью борца или тяжелоатлета. Крепкий, чисто выбритый подбородок. Темно-карие, чуть навыкате глаза поблескивают из-под сросшихся на переносице густых бровей. Обычная, вообще говоря, внешность. Одет тоже вполне обычно, золотая цепь, на которую впору волкодава сажать, на шее не просматривается. Мужчина явно старался держаться солидно и с достоинством, соответствовать общепринятым представлениям о «приличном человеке». Вообще говоря, у него получалось. Встретишь такого на улице – не подумаешь, что бандит.

«А ведь бандит, – подумал Геннадий Вячеславович, – мне ли не знать? Я ошибся, я недооценил их. Юрия этого, в частности. Хоть не первый год с ним работаю. Или он со мной? Зачем я тогда вытащил его? Куковал бы Марадона сейчас на нарах! Нет, надо было вытаскивать. Если бы Юрий пошел ко дну, он и меня бы утопил заодно. И полировал бы я задницей соседние нары. Но сейчас я прокололся по полной программе. Я был уверен, что хотя бы неделя времени у меня есть. Если не две. А они заявились на следующий день после Нового года. Правильно, братва рождественских каникул не признает. Нужно было срочно сматываться с этой квартиры и залечь на дно. До той поры, покуда… Взять с собой все самое ценное и скрыться на время. А что теперь? Теперь нужно выкручиваться. Пытаться перевести стрелку на конкурирующую фирму. На Грузинский. А если впрямь конкуренты? Э-э, себе мозги пудрить – последнее дело! Чушь собачья. Нет у меня никаких сомнений!»

– Вы кого-нибудь подозреваете? – вопрос был задан обманчиво спокойным тоном, но в нем явственно звякнул металл.

Геннадий Вячеславович задумчиво помолчал с минуту, затем картинно развел руками:

– Нет. Никого. Сам теряюсь в догадках. Зачем мне врать вам, Юрий?!

Геннадий Вячеславович не врал. Он действительно никого не подозревал. Потому что абсолютно точно знал, чьих это рук дело.

– Мне поверить вам на слово? – Юрий, известный в определенных кругах под кличкой Марадона (чем-то внешне напоминал он прославленного аргентинца) изобразил вполне естественный скепсис. – Вы бы поверили, Геннадий Вячеславович? Сомневаюсь.

– Я готов заплатить, скажем так,неустойку, – торопливо произнес Геннадий Вячеславович. – В разумных пределах.

Марадона долгое время задумчиво молчал, а затем поднял на Геннадия Вячеславовича тяжелый взгляд прищуренных глаз. Ох, до чего нехороший был взгляд, хозяина квартиры аж холодком вдоль хребта продрало. Так обычно смотрят поверх направленного на тебя автоматного дула.

– В разумных… – медленно, врастяжку повторил Юрий. – Заплатите, это само собой. Только кто же будет определять разумность пределов, а? Получается, что вы же и будете. У вас было три месяца, и реальную стоимость вы, я уверен, узнали. Теперь я расскажу вам, Геннадий Вячеславович, что произошло затем. У вас закружилась голова! Вы почуяли запах больших денег. Очень больших, даже по вашим меркам. Вы решили нас кинуть. Рассуждали просто: что там, это же уголовщина необразованная, можно запудрить тупицам и неучам мозги. Риск, конечно, есть, но игра стоит свеч, слишком велик приз. Заплачу им неустойку, выжду, а потом через подставных лиц где-нибудь в Латинской Америке… Не узнают! Так, примерно, вы рассуждали, да? Молчите, Крокодил! Молчите, я сказал! Так вот, этот номер не пройдет! Есть такая хорошая поговорка: «Жадность фраера сгубила». Прямо про вас. Всегда я к вам с уважением относился, но такие финты наказуемы.

– Я… Но…

Одним легким, пружинистым движением Марадона вскочил на ноги и тут же оказался по другую сторону стола, рядом с сидящим Геннадием Вячеславовичем. Коротко размахнулся, отвесил звонкую оплеуху, сразу заткнувшую Геннадию Вячеславовичу рот.

– Говно. Это я про вас, милейший. Сказано же было: молчите.

Он повернулся к третьему человеку, находившемуся в кабинете хозяина квартиры, длинному нескладному мужику неопределенного возраста с выпирающими мослами и тусклыми рыбьими глазами с красноватым оттенком. За все время содержательной беседы тот не сказал ни слова, только мерно двигал челюстью, пережевывая жвачку.

– Придержи его, Кролик, чтобы не дергался. Аккуратно придержи. Пока – аккуратно, – коротко скомандовал Марадона.

Плечи Геннадия Вячеславовича оказались плотно прижаты к спинке кресла.

– Я вам не верю, – спокойно продолжил Юрий. – Но в одном вы не лжете: сейчас документа у вас нет. Иначе только бы мы вас и видели. Вы передали его кому-то, не очень представляю, с какими целями. Скорее всего, чтобы обмануть нас и одновременно продемонстрировать документ неким третьим лицам. Так вот, первое, что вы сделаете, это вернете документ нам! И неустойку будете платить не за то, что вы его якобы потеряли…

– Он украден! – рискнул вставить слово Геннадий Вячеславович и тут же получил еще одну оглушительную оплеуху.

– …а за то, что потратили столько драгоценного времени, да еще пытались нас обмануть. Срок – неделя. Кстати, свою часть работы вы все едино выполните. Кроме вас, это делать некому. Но теперь получите не половину, а десять процентов. Это и будет неустойка.

– Это невозможно! – отчаянно закричал Геннадий Вячеславович. – Да прекратите вы драться, Марадона, все не так! Его действительно украли!

– Кто?!

– Н-не знаю!

– Ах, так…

Тычок в солнечное сплетение на полминуты вышиб Геннадия Вячеславовича из реальности. Когда он очнулся, вынырнул из липкого тумана боли, то обнаружил, что руки его привязаны к подлокотникам кресла двумя полотенцами.

– Это лучше наручников, следов не оставляет, – лаконично пояснил Марадона, раскуривая сигарету. – И таскать с собой не надо, из вашей же ванной полотенчики. Следы оставляет кое-что другое. Сейчас, Геннадий Вячеславович, Крокодил вы наш драгоценный, я дам вам предметный урок на тему: жадничать, кидать партнеров и лгать – нехорошо. Сами напросились. Будет вам душевная беседа. Это когда за душу берут.

Он поднес тлеющий кончик сигареты к правой кисти привязанного к креслу человека. Прижал. Ненадолго – секунды на три.

Этого хватило.

– Ааа! Юрий! Не надо, я расскажу! Все, что знаю!

– Надо! Чтобы впредь неповадно было, – теперь алый огонек коснулся левой кисти. – Говорите и не войте так громко, стены у вас толстые, все равно никто не услышит. Да не так уж и больно, мне в Мордовии посолонее доставалось.

За пять минут Геннадий Вячеславович действительно поделился всеми своими подозрениями. Одна беда – ему не слишком верили.

– Адрес?

– Его нет по прежнему адресу! О-о! Прекратите!

– Врешь, зараза, как иуда Троцкий! Комсомолку на допросе из себя корчишь. Зря!

У меня сигареток еще половина пачки. И у Кролика найдутся. Телефон?!

– Он не отвечает! Уже вторую неделю! Сменил номер, наверное… Прекратите, мне же больно!

– Это еще не больно, больно будет сейчас. Баба у него есть?

– Не знаю! Он мне ни о чем таком…

– Детский сад. Игры в песочнице. О чем ни спросишь, ничего ты не знаешь. Прямо Незнайка на Луне, была такая детская книжица. Кролик, дай ему по морде. Вполсилы, идиот! Еще раз. Вот так, отлично. И еще. А я пока сигаретку раскурю. Все здоровье я с вами растеряю, Геннадий Вячеславович! Знаете, о чем Минздрав предупреждает? На каждой пачке меленькими буковками… А я вторую сигарету за десять минут! Адрес и телефон, быстро, сука драная!! Шкуру спущу! На куски порежу!

– Ооо! Я не зна…

И в эту секунду мир вокруг несчастного Геннадия Вячеславовича стремительно завертелся, выцвел, потерял звуки, а затем дернулся наискосок в пелену нежного молочного тумана.

И пропал. Навеки.

– Слышь, Марадона, – впервые за все это время открыл рот мосластый Кролик, – а он… Он того!

– Чего – того?!

– Дык… Не дышит. Похоже, кони бросил. Нет, сам посмотри: не дышит, падла!

Юрий стремительно нагнулся, приложил пальцы к яремной вене Геннадия Вячеславовича. И не ощутил пульсовой волны. Ударил по щекам безвольно мотнувшейся головы. Раз, другой, третий… Провел ладонью перед выпученными глазами привязанного к креслу человека. Нет, зрачки не реагировали.

Марадона длинно и витиевато выругался, сплюнул на ковер, по которому с ошарашенным видом топтался его подручный.

– Да с какой стати этот хрен окочурился?! – возмущенно заорал бандит, некоторый внешний лоск с которого соскочил мгновенно. – Мы же с ним деликатно! Я и в мыслях не держал, подумаешь, шкурку чуток подпалили… Правильно подпалили, он правду сказал, я ж по глазам видел!

– Дык… Хилый оказался. Вот ласты и склеил. Что делать-то будем, Марадона? На мне мокрухи еще не было… Сматываться надо! Когти рвать!

Это точно, хилый. Ну, откуда бандюгану Юрику было знать, что у Геннадия Вячеславовича ишемическая болезнь и очень низкий болевой порог? А в сочетании, да плюс сильное волнение… Получается спазм коронарных сосудов, и тогда без дефибриллятора человека с того света не вытянешь. Вот не нашлось у Марадоны в кармане дефибриллятора, он слова-то такого не знал.

И тут, резко и требовательно, как бы аккомпанируя паническому голосу Кролика, затрезвонил стоящий на журнальном столике телефон.

Так повелось, что с 25 декабря по 15 января в России никто толком не работает. По причине католического Рождества, плавно переходящего в Новый год, затем в Рождество православное, затем в старый Новый год, а там еще Крещение с водосвятием… Когда работать? То выпиваешь, то похмеляешься… Бороться с подобным положением вещей в наше, сравнительно либеральное, время никто не собирается.

Не так давно российским властям стала очевидна эта нехитрая истина, и они приняли соломоново решение: раз уж вся страна бездельничает, то нужно придать безделью официальный статус. Сказано – сделано, теперь народ дружно уходит на рождественские каникулы (или как там это блаженное времечко правильно называется?).

Однако по понятным причинам существуют организации и структуры, на которых такая праздничная лафа не распространяется. Медики, пожарные, аварийщики коммунального хозяйства, связисты, транспортники, эмчеэсовцы, милиционеры…

Поэтому утром девятого января полковник милиции Лев Иванович Гуров, старший оперуполномоченный по особо важным делам Главного управления уголовного розыска МВД РФ неторопливо шагал на любимую службу, благо жил Гуров близко, в двух автобусых остановках от здания ГУ, а погодка выдалась превосходная.

Случаются зимой в столице такие изумительные деньки, прямо по Пушкину: мороз и солнце, небо высокое, бледно-голубое, и ажурные невесомые снежинки тихо плывут вниз, возникая словно бы из прозрачного студеного воздуха. Москва становится редкостно красива, особенно в центре, скажем, на Никитском бульваре, по которому шел сейчас Лев Иванович. Даже бензиновый чад и гарь автомобильных выхлопов точно примораживаются, дышится легко и свободно.

Лев Иванович, когда не было необходимости спешить, вообще предпочитал ходить пешком: для здоровья полезно, думается на ходу лучше, да попросту приятно, наконец. Можно полюбоваться на родной город, из автомобильного окошка так Москву не увидишь.

Полковник Гуров был спокоен и даже несколько расслаблен, что случалось нечасто. Лев Иванович по праву считался сыщиком самого высокого уровня, одним из лучших оперативников не только в Москве, но во всей России. У специалистов такого класса дел обычно бывает выше крыши, причем каких дел! Шерлок Холмс вкупе с Эркюлем Пуаро от многих из них в обморок бы попадали, такова уж российская криминальная специфика начала нашего века. Но случаются изредка совсем недолгие периоды, как сейчас, когда старые дела закрыты, а новых пока нет, остается лишь служебная рутина. Вот в такие редкие моменты можно почувствовать себя не сыскарем-волкодавом, а почти обычным человеком. И даже спокойно встретить с женой Рождество, а на следующий день выбраться в зимний подмосковный лесок на лыжную прогулку.

Тихонько насвистывая что-то из репертуара «Deep Purple», Гуров прикидывал планы на сегодняшнее утро. В такт его насвистыванию под ногами весело поскрипывал выпавший ночью свежий снежок.

Сегодня Лев Гуров собирался заниматься делами как раз рутинными: разобраться с некоторыми архивными материалами, составить перечень экзаменационных вопросов по курсу «Тактика оперативной работы», который он вел в ВАМВД им. Дзержинского, и все прочее в подобном же спокойном духе. Ни засад, ни погонь, ни перестрелок. Кабинетная работа, без которой тоже нельзя. Кстати сказать, помянутую оперативную «рромантику» типа ошалелой беготни с пальбой и тотальным мордобоем полковник Гуров терпеть не мог, считая ее браком в грамотной сыскной работе. Хоть приходилось порой и побегать, и пострелять, не без этого…

Однако дойти до собственного кабинета, который полковник Гуров делил со своим заместителем и ближайшим другом, Станиславом Васильевичем Крячко, Льву Ивановичу не довелось. На площадке второго этажа он увидел спускающуюся навстречу Верочку, секретаршу своего шефа.

– Здравствуйте, Лев Иванович! – радостно улыбнулась она. – Я как раз от вас, внутряшка не отвечает, я подумала, что сломалась. А генерал…

– Срочно захотел меня увидеть, – кивнул Гуров. – Здравствуй, Веруня! С чего бы это Петр с утра обо мне соскучился, не знаешь?

Петром полковник Гуров называл своего непосредственного начальника, генерал-лейтенанта милиции Петра Николаевича Орлова, возглавлявшего ГУ угрозыска МВД.

Петр Орлов, Лев Гуров и Станислав Крячко давно работали вместе и съели не один пуд соли! Их отношения были несколько странными, нетипичными для жесткой иерархической структуры МВД. Генерала Орлова и двух его лучших сыщиков связывало прежде всего глубокое взаимное уважение и доверие. Они были не столько сослуживцами, сколько друзьями и единомышленниками, делающими общее, порой очень трудное дело. А то, что уровень власти, полномочий и ответственности у генерал-лейтенанта был повыше, так ведь весь вопрос в том, как этой властью распоряжаться!

Петр Николаевич Орлов распоряжался ею с умом и пользой. В МВД генерала Орлова безоговорочно уважали за четкость позиции, за то, что «да» у него означало «да», а «нет» – означало «нет», без всяких там полутонов и переходов. А еще за то, что Петр Николаевич ни разу не поступился совестью и служебным долгом, мало того – эти понятия были для Орлова нераздельно связаны.

Лев Гуров и Станислав Крячко походили в этом на своего начальника.

«Раз приглашает к себе в кабинет, – подумал Гуров, – значит, спокойная жизнь мне сегодня не светит. И Станиславу тоже. Но и ничего сверхэкстремального, иначе объявился бы у нас сам».

Когда работаешь со своим начальником долгие годы, начинаешь разбираться в тончайших нюансах и оттенках его поведения. Это как в отношениях перешедших рубеж золотой свадьбы супругов: слова зачастую не нужны, своего рода бытовая телепатия начинается.

Так издавна повелось: если Орлов вызывал полковников Гурова и Крячко к себе, то предстоящая задача оказывалась умеренно сложной, если приходил к ним в кабинет сам, то дело обещало быть отменно «головоломным», ну а если предпочитал встретиться вообще вне стен ГУ, то наклевывалась работенка типа «тушите свет, сливайте воду, рубите мебель на гробы!».

Простыми, обычными, рутинными делами сыскной тандем Гуров – Крячко давно уже не занимался. Друзьям на долю всегда доставалось нечто особенное, с изюминкой, эксклюзив, как стало модно нынче выражаться. Лев Гуров и Станислав Крячко на такую суровую судьбину не жаловались, напротив, гордились такой своей «особостью», как были горды, наверное, ветераны – легионеры Древнего Рима, когда слышали от Цезаря: «Дошел черед и до триариев!»

Гуров захлопнул за собой тяжелую дверь генеральского кабинета. Орлов поднялся из-за стола, шагнул навстречу:

– Здравствуй, Лева. Присаживайся.

– Здравствуй, Петр, – Гуров пожал протянутую генералом руку и уселся на стул, который привычно считал своим.

Из угла кабинета донеслась длинная переливчатая трель. Это подал голосок любимец генерала Орлова – Капитан Флинт, желтенький кенар, похожий на лимон с лапками. Громадная клетка с птичкой несколько нарушала строгий интерьер кабинета начальника ГУ угрозыска МВД России. Там же, рядом с клеткой, над компьютерным столиком висела крупно распечатанная на принтере цитата из указа – наставления императора Петра Первого для младших чинов: «Подчиненному перед начальством иметь вид бравый и придурковатый, дабы своею разумностью не смущать старшего». У Петра Николаевича Орлова было своеобразное чувство юмора…

– Что, Петр, без предисловий обойдемся или как? – спросил Орлова Гуров. – Какую очередную дырищу нам с Крячко предстоит затыкать своими… э-э… телами? Как-то не верится, что ты пригласил меня к себе поутру потому, что ужасно соскучился по моей физиономии. Что стряслось?

– Если, как бы сказать, вразбивку, то ничего, что требовало бы вмешательства нашего управления и конкретно вас со Станиславом, – задумчиво ответил Орлов. – А вот если вместе и в комплексе… Впрочем, суди сам. Но сначала ответь мне: ты как к Лермонтову относишься?

– Очень хорошо отношусь, – чуть изумленно отозвался Гуров, который, впрочем, привык за годы совместной службы к тому, что вопросы генерала могут быть весьма нестандартными. – С любовью и уважением. Прекрасный русский поэт. Да что там, поэт мирового уровня. Превосходный прозаик. Настоящий мужчина. С трагической судьбой.

Лев прикрыл глаза, вспоминая, а затем процитировал:

– «Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки…»

– «…состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии», – продолжил генерал Орлов, который тоже на память не жаловался. – Да, русский язык у Михаила Юрьевича был изумительный. И стихи волшебные.

– Совершенно с тобой согласен, – градус удивления в тоне Гурова существенно повысился, – но… Ты собрался переменить род деятельности? Нет, профессор филологии из тебя получится на загляденье, однако в качестве генерала милиции и моего начальника ты мне как-то больше нравишься.

– Почерк у него был очень характерный, – задумчиво сказал Орлов, не обращая внимания на прозвучавшую в тоне Гурова иронию. – Подойдем к монитору, я тебе кое-что покажу.

Орлов несколько раз щелкнул «мышкой», и на экране возникло изображение: неровно оборванный кусок какого-то документа, на котором можно было без труда разобрать летящие буквы, складывающиеся в несколько строк без начала и конца:

«…лая бабушка! Снова пишу вамиз этого дрянного южного городишки. Третьего дня я получил с оказией ваше письмо. Дорогая бабушка, ваш несчастный внук меньше всего на свете желал бы огор…»

– Это фотокопия, а оригинал сейчас внизу, у Лисицына, – сказал Орлов. – Есть у Дмитрия программа сличения почерков.

Гуров только неопределенно хмыкнул. К своему молодому приятелю из группы обработки электронной информации Дмитрию Лисицыну полковник Гуров относился с неизменной симпатией и уважением. Но в то же время с долей чуть боязливой настороженности: так мы всегда относимся к людям, умеющим делать нечто, недоступное нам даже на самом примитивном уровне.

А Лисицын умел! Дмитрия Лисицына, выпускника мехмата МГУ, отличала фантастическая эрудиция во всем, что касалось мира компьютеров, редкая настойчивость в достижении цели и блестящие способности программиста.

За те пять лет, которые Лисицын проработал в управлении, он успел дорасти уже до звания капитана. Генерал Орлов никогда не боялся продвигать грамотных и нужных людей. Петр Николаевич умел делать ставку на талантливую молодежь, и молодежь его, как правило, не подводила. Дмитрий несколько раз очень серьезно помогал Гурову и Крячко в расследовании самых запутанных дел. Хотя другими делами прославленная пара сыщиков и не занималась…

– Как же, знаю, имеется такая программа. Почерк человека строго индивидуален. Это как те же отпечатки пальцев. Или рисунок радужки глаза. Идеомоторика движений кисти руки у каждого своя, и подделать чужой почерк абсолютно достоверно никому еще не удавалось, – сказал Лев. – Но почему…

В этот момент резко затрезвонил телефон внутренней связи. Орлов снял трубку:

– Слушаю вас. А, Дмитрий! Быстро справился, молодец. Сколько? Понимаю, что фрагментик маленький, и все же? Семьдесят два процента? Как, по-твоему, это значащая величина? Вот и мне тоже так кажется. А если учесть, что бумага старинная…

Орлов, положив трубку, повернулся к Гурову:

– Вот так. С весьма высокой вероятностью можно утверждать, что у нас в руках оказался фрагмент письма Лермонтова бабушке, Елизавете Алексеевне Арсеньевой. Причем до сей поры неизвестного письма, потому что таких слов ни в одном из известных писем нет, это мы в ИРЛИ уже выяснили. Как ты думаешь, сколько может стоить автограф Лермонтова? Его неизвестное письмо?

– Точно не скажу, – помедлив, ответил Гуров, – но много. Очень много. На международных аукционах типа «Сотби» или «Меркьюри» порядка нескольких сотен тысяч долларов.

– Если не на порядок больше, – убежденно произнес Орлов. – Каждая вещь стоит столько, сколько за нее согласны заплатить. Недавно один лист черновика Байрона ушел на «Артс Магна» в Нью-Йорке за полтора миллиона баксов. Я понимаю, что литература – не профессиональный теннис или бокс, тут четкое ранжирование не проведешь, но, на мой взгляд, Лермонтов уж никак не уступает Байрону. Во всех отношениях.

– Это верно, – согласился Лев. – Наверняка найдутся поклонники, любители… Фанаты, как принято нынче выражаться. Такие, будучи богатыми людьми, и больше заплатить могут. У коллекционеров свои особенности психологии.

– Очень бы, кстати, не хотелось, чтобы письмо оказалось продано на Западе, – с досадой сказал Орлов. – Автограф Лермонтова – наше национальное достояние, и место ему в музее. Неизвестно еще, что там было, в письме! А вдруг оно позволит посмотреть на Лермонтова с неожиданной стороны? Не допускаешь такой возможности?

– Отчегоже, вполне допускаю. Конечно, хорошо бы письмо найти. При том, понятно, условии, что сохранилось нечто, кроме обрывка. Но почему этим должны заниматься мы, уголовный розыск? – Гуров недоуменно пожал плечами. – Как этот фрагментик вообще оказался в поле нашего зрения?

Дверь кабинета открылась, и на пороге возник заместитель Льва Гурова, полковник и старший оперуполномоченный по особо важным делам Станислав Васильевич Крячко.

– Петр, Лев, здравствуйте! Я не помешал вашей содержательной беседе? Это ничего, что я врываюсь без доклада? – слегка ерническим тоном поинтересовался «друг и соратник», как называл Станислава Васильевича Гуров. – Как еще Верочка пустила…

За спиной Крячко раздался тихий женский смех. А то Верочка не знала, кого можно пропускать в кабинет начальника управления без доклада! Будь на то необходимость, она задержала бы на пороге генеральского кабинета хоть министра со взводом ОМОНа в качестве поддержки. Секретарша генерала безгранично любила и уважала своего шефа. Кстати, это именно она в свое время подарила Петру Николаевичу Капитана Флинта.

Кенар поприветствовал появившегося Крячко молодецким посвистом, сделавшим бы честь самому Соловью-разбойнику.

– Балаболка ты, Стас, – беззлобно отозвался генерал Орлов. – Как только Гуров тебя в заместителях терпит? Я бы не смог. Проходи, садись и слушай. Можешь даже закурить, но только чтобы весь дым в форточку, Капитану Флинту никотин без надобности. Это отлично, что ты подошел. Ведь вы с Гуровым вроде попугаев-неразлучников, друг без друга не можете.

– Господин генерал, объясни толком: кто, что, как, когда, – сказал Станислав, выслушав короткое, но эмоциональное выступление Орлова о месте Михаила Юрьевича Лермонтова в мировой культуре. – Я тоже поклонник поэта, но… Почему разбираться с этим грешным письмом придется нам? Мы все же не филиал Пушкинского Дома Российской академии наук. Как фрагмент оказался в нашем управлении? Не разбегайся, прыгай!

– Вот и я о том же, – поддержал друга Гуров. – Что произошло?

– Убийство произошло, – будничным тоном ответил генерал Орлов. – Точнее, два убийства. Одно точно связано с письмом. Второе – скорее всего. А убийства – это вполне по нашей части, не так ли? Особенно такие, когда никто не может понять, каким хитрым способом человека отправили на тот свет. Да еще считайте, что на глазах у патрульного экипажа ППС.

Глава 2

– Вчера, восьмого января, в десять тридцать утра на углу Старомонетного переулка и Кадашевской набережной был убит молодой человек, – продолжил генерал Орлов. – Личность убитого установили сразу, так как в кармане его куртки оказался паспорт. Арзамасцев Аркадий Анатольевич, семьдесят восьмого года рождения. Прописан в Черемушках. Вот, взгляните на монитор. Так он выглядел годом раньше.

Орлов вновь щелкнул «мышкой». Теперь фрагмент загадочного документа сменился фотографией молодого мужчины с правильными, хоть мелковатыми чертами лица и довольно наглым взглядом широко расставленных карих глаз.

– А вот так – через минуту после смерти, это пэпээсники расстарались, иногда даже они вспоминают о служебных инструкциях.

Еще один щелчок, картинка на экране сменилась на новую.

– Ни-и черта себе! – присвистнул Крячко. – Я столько трупов в своей жизни повидал, но чтобы такое выражение лица… Страсти какие!

– Мдаа, – согласился Гуров. – Как же его убили, этого бедолагу, что он так мучился?! Отравили чем-то экзотическим?

Лицо на экране выражало страшную, лютую боль, невыносимое страдание. Вылезшие из орбит глаза, прокушенная в пароксизме муки нижняя губа… Такие физиономии только в фильмах ужасов снимать!

– А вот никто не знает, как убили, – зло сказал генерал Орлов, – хоть убивали, как я уже заметил, чуть ли не на глазах милицейского наряда! Но не отравили, это точно.

– Подробности можно? – деловито поинтересовался Лев.

– Сколько угодно. «Уазик» ППС подъезжал со стороны Большой Полянки. Еще издалека увидели двух человек. У самого выезда на набережную. Они стояли и, по словам старшего сержанта, сидевшего рядом с водителем, мирно разговаривали. Вдруг один из них стал падать, точнее, опускаться на землю. Да, Арзамасцев. А второй наклонился и что-то выхватил у того из руки. Водитель «УАЗа» газанул, но этот человек заметил приближающуюся машину и успел нырнуть в проходной двор, что ведет в Лаврушинский. А там – старая застройка, настоящий лабиринт. Словом, патрульные лопухнулись и упустили его. Упустили еще и потому, что кинулись к потерпевшему. И растерялись от увиденного: никаких признаков огнестрельного или ножевого, да хоть какого-нибудь ранения, синяка или ссадины и то нет, а человек киком кричит от невыносимой боли и умирает прямо за полминуты у пэпээсников на руках, ничего не успев сказать! Да вы на лицо его посмотрите: не до показаний Арзамасцеву было.

– Может, какой-нибудь хитрый удар? – хмуро спросил Гуров. – Из арсенала спецназа…

– Они тоже сперва так подумали. Но, когда довезли Арзамасцева до больницы, выяснилось: не было там никакого удара. Довезли уже труп.

– А что было? Что эскулапы говорят?

– Сейчас и до этого дойдет. Только сначала поймите, совершенно, вообще говоря, случайное появление патруля сорвало планы убийцы, он свое дело не доделал, спортачил малость. Был вынужден смываться поскорее. Не повезло негодяю, с ними такое тоже случается. И обрывок листка остался в зажатом кулаке Арзамасцева.

– Ну да, – согласился Гуров, – это он от острой боли кулак судорожно сжал! Получается, что большая часть документа осталась в руках убийцы. Но почему убийцы, Петр? Если никаких наружных повреждений, если яд, как ты говорил, исключен, то, может, Арзамасцева сердечный приступ хватанул?! Или почечная колика. Тоже адская боль бывает, вполне загнуться можно.

– Ага, как же, – саркастически ответил Орлов. – А тот, второй, предвидел, что аккурат сейчас Арзамасцева этот приступ хватанет. Дождался, понимаешь ли, удобного момента и стал листочек из руки выхватывать. Не пори чушь, Лева! Было там убийство, было! Впрочем, вы со Стасом еще с протоколом вскрытия и патологоанатомическим заключением не ознакомились. Извольте. Редкий, кстати, случай, когда вскрытие проводили буквально через двадцать минут после смерти, труп даже остыть не успел. Только ни фигушеньки им это не помогло. Читайте, господа сыщики, только не смотрите на меня потом, как две козы на вход в кинотеатр: я тоже ничего не понимаю. Не представляю, что за оружие могло такое натворить, а опыт у меня немалый. Очень меня это огорчает. Почему – объясню чуть позже.

Снова щелчок «мышкой», и на экране возникли ровные черные строчки.

Гуров и Крячко принялись внимательно читать, временами обмениваясь недоуменными междометиями. Их проняло, и всерьез.

– Чертовски странно… – медленно проговорил Гуров. – Такое впечатление, что его изнутри грызла стая голодных крыс.

– Скорее уж муравьев, – уточнил Станислав. – Или пара ножей от мясорубки внутри тела крутились. Печень – чистый фарш, желудок искромсан, да внутри брюшной полости ни одного целого органа не осталось! А кости целы все… Еще бы ему от боли не помереть! Ясно, что спасти Арзамасцева ни при каком раскладе не могли.

– Вот так, навскидку: что в состоянии нанести такие повреждения? – спросил Орлов.

Полковник Гуров пожал плечами, посмотрел на Крячко, словно ожидая от «друга и соратника» совета.

– Н-ну… Вообще говоря, пуля небольшого калибра со смещенным центром тяжести, как думаешь, Станислав? Если такая пуля попадает в человека, она в теле такие кренделя и загогулины выписывать начинает, что оторопь берет.

– Это точно, что кренделя, – подтвердил Крячко. – И не только в человеческом теле. Мы, помнится, как-то раз поэкспериментировали: накрыли здоровенный кочан капусты ведром и пальнули по ведру такой вот пулькой из обычного «макара» метров с пяти. Так вот, капусту буквально нашинковало, а выходное отверстие под семьдесят градусов к директрисе оказалось расположено.

– Не сходится, – покачал головой генерал Орлов. – В нашем случае что входное отверстие, что дырочка на куртке диаметром всего-то в три с половиной миллиметра. Потому и не заметили его патрульные, потому и крови ни капли не оказалось снаружи. Не бывает таких пулек!

– Это уж скорее игла какая-то, – задумчиво сказал Гуров. – Или вязальная спица. Длинное шило. Но тогда раневой канал должен быть прямой. Кстати, тут, судя по всему, был еще эффект разбрызгивания. Словно нечто очень тонкое и острое попало в тело, там разделилось на несколько осколков, а затем каждый из них принялся крутиться по невообразимым траекториям. С соответствующими последствиями. Нет, право, как представишь… Даже меня жуть берет. Страшная смерть.

– Тогда это «нечто» должно быть твердым, но хрупким, – Крячко все больше загорался новым делом, даже глаза у Станислава засверкали. – Скажем, перекаленное стекло. Или кварц. Но куда, к песьей матери, пресловутое «нечто» вместе со своими осколками подевалось?!

На некоторое время в кабинете воцарилась полная тишина, даже Капитан Флинт насвистывать перестал. Последний вопрос «друга и соратника» напрямую касался самого странного и загадочного вывода патологоанатомического заключения: действительно, куда? Ни единого выходного отверстия не обнаружено. Тогда, следуя элементарной логике, зловредное «нечто» должно остаться в теле Арзамасцева! Так вот, ничего подобного! Искореженные ткани трупа чисты, никаких признаков травмирующего агента в них не нашли. Тогда что же их искорежило? Что, неизвестное, толщиной всего-то с вязальную иглу, пробило или прокололо сперва куртку, затем рубашку, кожу, брюшину, проникло в тело и мучительно убило человека?

Крячко все же подошел к открытой форточке, достал из кармана пачку сигарет. Гуров после некоторого размышления присоединился к Станиславу. Тот ехидно усмехнулся, молча протянул пачку Льву. По какому-то странному капризу памяти полковник Гуров, куривший очень редко, только когда что-то выбивало его из обычно спокойного расположения духа, купить дежурную пачку все время забывал и одалживался сигареткой у безотказного «друга и соратника», что служило тому поводом для беззлобных подначек. Сейчас был тот самый редкий момент, когда закурить Гурову хотелось: Льва раздражало и выводило из себя все непонятное и отдающее тухленькой мистикой, а в истории с убийством Аркадия Арзамасцева этот поганый запашок явственно ощущался. Человека угробили самым зверским образом буквально в прямой видимости патруля милиции, но как?..

Петр Николаевич Орлов, которому врачи курить запретили давно и категорически, завистливо вздохнул, покосившись на сыщиков, окутанных «дымом, уносящим здоровье».