Страх (сборник) Хруцкий Эдуард

У первого дома на лавочке сидела старушка, в сумерках трудно было определить ее возраст.

– Добрый вечер, мамаша, – как можно любезнее спросил Никитин, – где здесь Андреевы живут?

– А вот, сынок, по этой улице четвертый дом.

Небогато жил убитый разгонщик. Совсем небогато. И мамаша была у него добрая и простая, с тяжелыми узловатыми руками, приученными к крестьянскому труду.

– Вы, товарищи милицейские начальники, – сказала она, – о Славочке ничего плохого не думайте. Он на войну добровольцем пошел. Только на фронт-то попасть ему не довелось, их эшелон под Смоленском разбомбили. Год он по госпиталям провалялся. У него отсрочка до сентября.

– А сколько он уже дома не живет? – поинтересовался Данилов.

– Да почитай, с октября сорок второго.

– А что делает?

– Работает, товарищ начальник. Вот.

Женщина открыла жестяную коробку от монпансье и достала коричневую рабочую карточку.

– Вот, – вздохнула она, – так и живем. Славочкина рабочая да моя иждивенческая.

– А вы разве не работаете, мамаша? – спросил Никитин.

– Работаю, сынок, как же, работаю в совхозе, только вот карточку рабочую получить не могу.

– Скажите, – Данилову было искренне жаль эту простую трудовую женщину, которая своими руками зарабатывала на жизнь до старости, – где сейчас ваш сын?

– А в городе он, милый, живет у невесты. Он же техникум перед войной закончил.

– Какой?

– Да малограмотная я. Сейчас бумажку принесу.

Она вышла в другую комнату и, вернувшись, положила на стол свидетельство об окончании Тайнинского техникума бытового обслуживания.

Был Слава Андреев, оказывается, техником-фотографом. Данилов взял рабочую карточку, посмотрел на штамп. «Московский трест бытового обслуживания».

– Скажите, мамаша, – вкрадчиво, как бы между делом, поинтересовался Никитин, – а он вещей никаких не приносил?

– Да что ты, милок, – женщина замахала руками, – помилуй бог! Мы люди трудовые, честные, не какие-нибудь спекулянты.

– Ну а друзья его у вас бывали?

– Бывали, дружок его Игорь, значит, студент, и сослуживец его, Нефедыч.

– А вы не знаете, где этот Нефедыч живет или адрес его работы?

– Нет, милок, не знаю. Ты скажи, не томи меня, со Славой что случилось?

– Вам все расскажет ваш участковый.

В машине Данилов молчал, только на въезде в Москву сказал Никитину:

– Сейчас возьми людей и к Гаранину.

Данилова не было, он куда-то укатил, поэтому Сергей пошел к Серебровскому. Замначальника критически оглядел его и сказал:

– Костюмчик ничего, только вот галстук… – Серебровский открыл шкаф, достал красивый полосатый галстук. – Надевай. Натуральный шелк. Я его в сороковом из Риги привез. Вот теперь ты настоящий московский пижон. Да, вот еще проблема. С пустыми руками тебе идти неудобно. А на жалованье и на оперативные пять червонцев ничего ты, Белов, не купишь. Ладно. Главное – дело.

Серебровский открыл сейф, достал плитку шоколада «Золотой ярлык» и бутылку крымского портвейна.

– Вот теперь ты, Сережа, истинный кавалер. Оружие взял?

– Да, товарищ полковник, вальтер.

– Правильно, он небольшой и удобный.

В кабинете Белов нашел кусок белой бумаги, завернул шоколад и портвейн, нашел кусочек шпагата и завязал сверток. Конечно, здесь нужна ленточка, но ничего, по военному времени и так сойдет. На сейфе внезапно ожила черная тарелка репродуктора, и зажигательный женский голос поведал, что на полянке возле школы стали танки на привал. Белов так и вышел из здания МУРа, напевая привязчивую мелодию.

Он шел по Петровке медленно, не торопясь, чтобы не доставлять внешнего беспокойства ребятам из наружки, которые топали за ним.

Его задача заключалась в том, чтобы, когда он с объектом выйдет из дома, хлопнуть того по плечу, ну а дальше дело техники.

Весенний вечер медленно надвигался на город. И хотя было еще совсем светло, Сергей чувствовал его приближение. Потускнели блики в окнах домов, и все вокруг изменило свой цвет. Он стал более густым, синеватым.

На старой церквушке померкла облезлая маковка, гуще стали тени в проходных дворах. На смену девушкам, постовым милиционерам, вышли крепкие мужики с карабинами СВТ.

На углу Столешникова остановилась военная машина, из нее выпрыгивали офицеры с пистолетами и сержанты с карабинами. На рукавах гимнастерок повязки с надписью «Комендантский патруль». По трое они расходились по центральным улицам. Начиналась тяжелая ночная работа.

Но пока город, словно огромный корабль, плыл навстречу ночи. Напротив дома номер 8 стоял старенький «Опель-Р-4», которому давно уже приготовили место в Политехническом музее, но стараниями управленческого механика Володи Царькова он ходил лучше, чем любой ЗИС-101. Машина эта была закреплена за наружкой.

Ну вот и нужный дом. Белов еще раз оглядел переулок. Хорошее место. Подлинно московское. С каким удовольствием постоял бы Сергей рядом с комиссионкой, покурил бы, на народ посмотрел. Но надо было идти.

Дверь ему открыла хозяйка:

– Здравствуйте, Сережа.

– Здравствуйте. – Белов протянул сверток.

– А это что?

– Это вместо цветов.

– Пойдемте. – Головня, на ходу разворачивая сверток, повела Сергея в комнату.

За столом сидели красивый парень в военной форме с капитанскими погонами и яркая, хорошо одетая брюнетка.

– Знакомьтесь, – сказала хозяйка, – это мой друг Сергей. А это мои самые близкие люди: Глеб Катышев, он фронтовой кинооператор, и Нина, редактор со студии документальных фильмов.

Глеб пожал Сергею руку.

Наконец Головня развернула бумагу:

– Какая прелесть. Где вы это взяли, Сережа?

– Выпросил, Наташа, вымолил буквально в буфете нашего наркомата.

– А где вы работаете? – спросил Глеб.

– В наркомате госконтроля, я юрист.

Глеб посмотрел на две колодки на пиджаке Белова:

– Пришлось повоевать?

– Немного. В сорок первом.

– Но, видимо, неплохо, если «За отвагу» и «За боевые заслуги» получили, – усмехнулся Глеб.

«За боевые заслуги» Сергей получил в прошлом году после ликвидации банды «докторов». Но веселому капитану об этом знать было не обязательно.

– Меня контузило, а потом крупозное воспаление легких, вот и списали в тыл, – смущенно пояснил Белов.

По сей день, несмотря на то что служба его была не самой безопасной, Сергей мучительно переживал, что он не на фронте.

– Прошу к столу, прошу, – засмеялась хозяйка.

Они прошли в соседнюю комнату к накрытому столу. На нем ничего особенного не было. Обычный набор для военного времени. Но даже и пайковые консервы, и обязательный винегрет, и картошка вареная, и селедка были приготовлены и сервированы так, что вызывали воспоминания о довоенном благополучии. Украшением стола была большая кулебяка.

– Это фирменное блюдо Наташи, – сказал Сергею Глеб. – Вы должны, как новичок, съесть первый кусок.

Разлили водку, чокнулись. Сергей выпил и закусил кулебякой. Она действительно была вкусна необыкновенно.

– Как здорово вы готовите, Наташа, – Сергей говорил вполне искренне, – тесто прелесть, мясо такое нежное.

– За тесто спасибо. Это мое, а вот мясо извлечено из «второго фронта».

– Неужели американские консервы?

– Вы угадали, тушенка прислана союзниками.

– Друзья, а что мы так сидим, – вскочил Глеб, – где музыка? Я привез из Румынии новые пластинки Петра Лещенко.

Он подошел к радиоле из красного дерева, стоявшей в углу.

– Вот это да! – искренне удивился Сергей. – Как же вам удалось ее сохранить?

– Это великая тайна и находчивость Глеба, – засмеялась Головня. – Когда вышло постановление о сдаче радиоприемников, Глеб привел звукооператора с их студии, а тот вынул приемник, поставил какие-то новые лампы, и радиола стала жить самостоятельно. А приемник мы конечно же сдали.

Комнату наполнил ласковый тенор Лещенко.

спросил певец.

Чудное щемящее танго как-то странно подействовало на Сергея. На душе у него стало светло и печально. Ему было очень хорошо в этой квартире, обставленной красивой старой мебелью, среди этих приятных и милых людей. Они слушали пластинки, танцевали, выпивали в меру. В общем, вечеринка шла как положено, как в далекие времена.

Четверо сидящих за столом преисполнились взаимной симпатией. Так всегда бывает, когда собираются вместе хорошие люди, особенно в годы лихолетья.

Уже был съеден пирог. Уже начали иссякать веселые истории Глеба, уже водка и вино кончались, а Сергея Семеновича не было.

– А если он не придет сегодня? – спросила Наташа Нелова.

Они танцевали. Сергей чувствовал ее горячее, упругое тело, и кровь приливала к голове, хотелось сжать эту женщину, целовать ее сочные губы.

– Тогда я останусь у вас, пока он не придет. – Голос Сергея предательски сел.

– Я согласна. – Наташа еще сильнее прижалась к нему, и в ритме танца они ушли в другую комнату.

И здесь Сергей дал свободу рукам, и она не возражала, только молча подбадривала его.

И тут в дверь позвонили.

– Дождались, – зло сказала хозяйка, поправляя платье.

Белов замер на секунду, словно стирая в памяти воспоминания о ее теле, губах, запахе, и шагнул в столовую. Глеб весело подмигнул ему, налил рюмку водки.

– Так держать, Сережа, – засмеялся он. – Наташа любит мужчин смелых…

Он не успел досказать, что, собственно, любит хозяйка дома, как в дверях возник невысокий человек в светлом габардиновом костюме. Он был лыс, круглолиц, в меру полноват. Лицо его лучилось добротой и радостью.

– Здравствуйте, Ниночка и Глебушка. Рад, рад очень видеть вас. А с вами, молодой человек, думаю, познакомимся ближе. Как звать-то вас величать?

– Знакомьтесь, – Головня царственно повела рукой, – это Сережа, наш друг, он юрист, работает в госконтроле.

– Рад познакомиться, Сергей. Как по батюшке?

– Просто Сергей, – улыбнулся Белов.

– Значит, так и запишем, а я Сергей Семенович, так что мы с вами тезки. Я смотрю, вы пороху понюхали, награды боевые имеете, а меня по здоровью даже в ополчение не взяли, а сейчас фабрикой командую, фронтовой заказ выполняю. А вы, Сергей, в ведомстве вашем суровом что контролируете?

– Московский железнодорожный узел.

Сергей Семенович с интересом посмотрел на Белова:

– Тяжелое дело, ответственное. Ох, простите меня, совсем забыл. Наташенька, там в прихожей сверточек. Несите его сюда, это мой вклад в веселье общее.

Хозяином чувствовал себя гражданин Стукалин в этой квартире. Впрочем, такие, как он, прижившиеся в тылу, присосавшиеся к хлебным местам, везде вели себя как короли.

Сергей Семенович сидел за столом вальяжно. Роскошный песочный костюм, рубашка крученого шелка, галстук полосатый в тон, на правой руке перстень массивный с синим камнем, из-под рукава большие золотые часы выглядывают. Наташа принесла и начала расставлять на столе дорогие ресторанные закуски, бутылки ликера, шампанского, коньяка.

– Заехал в «Асторию», прикупил кое-что. – Сергей Семенович достал пачку «Северной Пальмиры», положил на стол.

Но веселье не разгорелось с новой силой. Чужой человек пришел к этим успевшим понравиться друг другу людям. Помешал он их скромному застолью, беседе доброй, танцам. Но Стукалин не чувствовал этого, он аппетитно ел ветчину, пил коньяк, шутил, правда по делу.

Постепенно обстановка за столом начала выравниваться. Глеб произнес веселый тост, Нина поделилась историей, как в Алма-Ате снимали фильм «Жди меня», Сергей под общий хохот поведал одну из историй, услышанную от Никитина. А время шло, и часы в гостиной пробили полночь.

– Пора, – Сергей Семенович встал, – мне из вашего дома приятного, Наталья Николаевна, просто уходить не хочется.

– А вы чаще приходите, – засмеялась Головня.

– Не премину приглашением воспользоваться. Не премину. Вы идете, Глеб?

– Нет, мы с Ниной остаемся.

– Ну что же, а вы, Сергей?

– Иду, Сергей Семенович, пора и на покой.

– У вас, конечно, ночной пропуск имеется?

– А как же.

– Впрочем, чего я спрашиваю.

В прихожей Головня спросила Сергея:

– Когда придешь?

– Как позовешь.

– Считай, что позвала.

– Значит, завтра.

– Вы о чем это шепчетесь? – ревниво спросил Стукалин.

– Да вот в кино собираемся сходить, – ответил Сергей.

– Лучше в театр, – солидно сказал Стукалин, – давайте во МХАТ. Там пьеса «Фронт» идет. Говорят, интересная.

– С удовольствием.

Сергей со Стукалиным вышли на улицу.

У подъезда стоял грузовой ГАЗ-АА, переделанный под автобус.

– Ну вот и моя карета, – усмехнулся Стукалин, – вам куда?

– Мне к Никитским.

– Давайте подвезу.

– Спасибо, – Сергей хлопнул удивленного Стукалина по плечу, – я пешочком. Вечер уж больно хорош.

– Не боитесь? В городе шалят.

– Да здесь переулком пять минут ходу.

Они пожали руки, и Стукалин взгромоздился в кабину рядом с шофером.

Они вышли из машины в Малом Николопесковском у дома номер 3. Вошли под арку.

Двор был небольшой, но весь в ранней зелени. Хороший был двор, московский. У подъезда сидели старушки, судачили о чем-то своем. Пацаны мчались на деревянных с подшипниками вместо колес самокатах.

Хорошо в такой двор с работы вернуться. Посидеть на скамеечке, обсудить с соседями последнюю сводку Совинформбюро, на салют полюбоваться.

– Слушай, Николай, – сказал Данилов, – я хотел завтра на оперативном тебе объявить, но решил нынче тебя обрадовать.

– Что, меня начальником МУРа сделали? – заржал Никитин.

– Лучше. При тебе мне звонили из ХОЗу. Тебе комнату дали.

– Не верю.

– И знаешь где?

– Где?

– В Столешниковом.

– Вот и дом у меня будет наконец свой, а то я от общежития озверел уже.

– Новоселье устроишь?

– А то!

Они поднялись на третий этаж. Позвонили в квартиру Гаранина. Никто не отвечал.

Тогда Никитин с силой саданул по дверям ногой. Удар гулко отозвался в подъезде. Соседняя дверь открылась, и на пороге появился человек в майке, синих командирских галифе с красным кантом и в тапочках. В руке он держал пистолет ТТ.

– А ну, – грозно начал он.

Данилов достал удостоверение.

– Уголовный розыск. Где Игорь Гаранин?

– Он в гараж пошел с двумя приятелями.

– Давно?

– С полчаса.

– Где гараж?

– Во двор выйдете, увидите проход между двумя домами, попадете на задний двор, там и гараж.

– Значит, въезжать туда можно с Крюкова переулка?

– Только оттуда и можно. А что он натворил? – Сосед спрятал пистолет в карман.

– На машине нашалил, – усмехнулся Никитин.

– Говорил я ему. – Сосед захлопнул дверь.

Они опять прошли двором, свернули в узкий проход между домами. Навстречу им попался серый пушистый кот. Он не убежал, а сел на дороге, внимательно разглядывая людей. Данилов и Никитин обошли его. Кот даже голову в их сторону не повернул.

– Боевой, видать, он здесь в законе, – сказал Никитин. – Как в квартиру въеду, сразу кота заведу.

Задний двор был глухой, заасфальтированный. На лавочках здесь не посидишь. Со всех сторон зажатый безглазыми стенами домов, он вызывал ассоциации с тюрьмой. У каменной стены рядом с выездом стояло два кирпичных строения. В одном была полуоткрыта створка двойной двери. Никитин распахнул ее. В лицо ударил запах бензина, масла машинного, кожи. В глубине стояла белая «эмка», рядом лежал человек в кожаной куртке и песочных брюках.

Он был мертв. Данилов сразу понял это по неестественно подвернутой руке, по темному пятну на полу.

Он подошел, наклонился. Гаранин был убит точно так же, как и Андреев, как вохровцы.

– Вызывай опергруппу. – Данилов наклонился и начал проверять карманы. В боковых карманах брюк были ключи от квартиры и машины, в заднем маленький браунинг «лилипут» калибра 4,25.

Данилов достал его. На перламутровой рукоятке была прикреплена серебряная табличка с надписью: «Б. Гаранину в день рождения. В. Сталин». Ну вот, приехали. Только этого не хватало. Сейчас сюда понаедут ребята с Лубянки. Как же, убили сына любимого музыканта принца.

В карманах куртки лежали студенческий билет, ключи, бумажник с продовольственными карточками и деньгами.

Группа приехала сравнительно быстро. Данилов оставил следователя Чернышова разбираться на месте, а сам с Никитиным поднялся к квартире Гаранина.

– Ну что, Коля, зови понятых.

– Неужели обыск делать будете?

– Буду. Ты найдешь понятых и уходи. Здесь дело такое, что вполне можно самим на этап загреметь.

– Нет, Иван Александрович, – Никитин зло тряхнул головой, – вместе пойдем, если надо.

– Ну что ж, Коля, тебе виднее.

И Данилов подумал о том, какой же все-таки хороший парень Колька Никитин, а главное, не трус. Нет, он не имел в виду храбрость при задержании, перестрелке, погоне. В их службе нужна была еще одна храбрость, которая защитит тебя или погубит, когда потянут на беседу в инстанцию.

В присутствии понятых, под протокол, Данилов открыл дверь квартиры. Хорошо жил музыкант Гаранин. Небогато, но весело. На стенах фотографии джазистов, дующих в трубы и саксофоны, мебель легкая, желтая, веселая. Такую в сороковых привозили из Риги. В одной из комнат рояль. Видимо, убитый был человеком аккуратным. В квартире царила чистота.

Комната Игоря Гаранина была небольшой, но очень уютной. Письменный стол, тахта, кресло, патефон и множество книг. Муровское удостоверение лежало в среднем ящике стола. Все точно. Фамилия Евдокимова и фото Гаранина. Изъятие было строго запротоколировано. Выполняя все эти формальности, Данилов знал одно: если покатят бочку, ничто не поможет. Конечно, надо было искать дальше, перерыть, к черту, всю эту квартиру, но взгляд останавливал его. Да, именно взгляд. Смотрел с фотографии на стене молодой надменный полковник авиации.

А на портрете надпись: «Боре на дружбу. В. Сталин».

Правда, Данилов сделал то, чего раньше никогда себе не позволил бы. Он, не занося в протокол, незаметно положил к себе в карман записную книжку и дневник убитого.

В отделе никого не было. Данилов и Никитин уехали в деревню Суково. Белов отправился к какой-то даме. А ему предстояло искать Грека. Муравьев добросовестно изучил оперативно-разыскные материалы на Леонида Викторовича Грекова, 1910 года рождения, кличка Грек, судимого в 1928 году за квартирный грабеж, в 1939-м – за разбойное нападение. Побег. В 1940-м осужден за бандитизм. В 1943-м направлен в штрафбат, из-под стражи бежал.

Читая оперативные документы и агентурные донесения, Игорь постепенно нарисовал себе портрет будущего клиента. Грек был человеком отважным, жестоким, физически крепким, виртуозно владеющим ножом. В уголовном мире Москвы пользовался непререкаемым авторитетом и имел разветвленные связи.

А о них в деле практически ничего не было. Две воровские малины в Зоологическом переулке и в Сокольниках МУР прикрыл еще в сорок первом, а о других в деле ничего не говорилось. Необходимо было выяснить, с кем на связи были агенты, разрабатывающие Грека, и заставить их побегать по Москве. Для собственного спокойствия без надежды на успех Игорь отправил Самохина к матери Грека, проживающей в Армянском переулке. Нужно было сориентировать участкового и оперов из местного отделения, пусть прикроют квартиру.

Игорь делал все это чисто автоматически, по привычке и, работая над материалами банды, поймал себя на мысли, что нет у него прежнего азарта. Желания во что бы то ни стало взять бандита. Работа, даже старшего опера, приелась ему, надоело бегать и ловить урок.

Правда, за четыре года в розыске он заработал два ордена и две медали, стал капитаном и старшим опером. Его кандидатуру серьезно рассматривали на должность замначальника отдела. И все это без поддержки могущественного тестя. Игорь сам добился многого. Правда, если бы не генерал Фролов, он бы получил медаль вместо ордена и никогда бы не имел партизанской награды. Ну а что делать? Чем он хуже веселых молодых лейтенантов, живущих на соседних дачах?

Он хоть рисковал жизнью во вражеском тылу, не прятался за чужими спинами от бандитских пуль, а они? Утром сытный завтрак, обмундирование из генеральского габардина, и папина машина везет в военный институт. А вечером на даче под радиолу быстротечные романы, легкая выпивка.

Правда, были и такие, как Женька Федотов, сын наркома, ровесник Игоря, он носил подполковничьи погоны, на груди густо висели медали и ордена. Где он служил, никто не знал. Он ездил в Иран, где стояли наши войска, и приволок оттуда несметное количество добра.

Сейчас улетел в Румынию, значит, жди, что к даче Федотова опять подтянутся грузовики с трофеями.

Игорь внутренне понимал, что живут эти люди, если по-настоящему разобраться, плохо. Нечестно и грязно. Но вместе с тем он отчетливо видел свою перспективу. Перед глазами всегда была служебная карьера Данилова. В восемнадцатом году тот пришел в уголовный розыск МЧК и чего добился за двадцать шесть лет? Начальник ОББ, подполковник, два ордена и две медали всего. А слава хорошего сыщика весьма эфемерна. Завалишь очередное дело, и перечеркнуты все прежние заслуги.

Игорь уважал Данилова и преклонялся перед ним. У него были те свойства характера, которых так не хватало Муравьеву. Игорь даже не знал сам, что нравственный перелом произошел в нем, когда муж сестры, вечный неудачник Карпунин, чудом получил дачу в поселке Новь в Раздорах.

Поселок этот был пожалован Сталиным ученым и старым большевикам. Последние в тогдашней иерархии тоже делились на несколько категорий.

В их поселке жили «средние» и «младшие» старые большевики. А рядом в роскошных дачах обитали наркомы и завотделами ЦК, генералы и маршалы.

Игорь дружил с их детьми, он тянулся к веселой, беспечной жизни. И постепенно, вместе с комплексом некой неполноценности, в нем просыпалось желание прорваться в этот мир, где все желания исполняются, словно в сказке.

Нет, он не искал себе невесту специально. Не женился по расчету. Он любил Инну, и она любила его. После свадьбы была эвакуация и его одиночество, потом, когда в начале года жизнь стабилизировалась, он снова попал в дачную компанию, на многое он теперь глядел иначе, чем два года назад. Неужели он хуже этих папенькиных сынков, получающих все, не прикладывая к этому никаких усилий? Нет, он лучше. Он сам добился многого, так что небольшая поддержка – просто торжество некой справедливости.

Муравьев оглядел пустую комнату, которую делил вместе с Беловым и Никитиным. Когда-то он не замечал ни обшарпанных столов, ни скрипучих стульев, ни треснувшего графина с водой, ни черной треснутой тарелки репродуктора. А шкафы с покосившимися дверцами, а три уродливых поцарапанных сейфа.

Как же раньше он не замечал этого убожества? Неужели вся его жизнь должна пройти в этом здании? Ну, пересядет он в маленькую комнату замначальника отдела. Крохотную, в которую даже диван поставить нельзя. Потом, если все хорошо сложится…

Зазвенел телефон.

– Муравьев.

– Ну что, Шерлок Холмс, всех поймал? – раздался в трубке веселый баритон тестя.

– Ловлю.

– Что невеселый?

– Да нет, я…

– Кончай дела, – тесть не дослушал, – наши жены мировой ужин приготовили, сосед зайдет. Так что спускайся, я сейчас заеду.

– Есть, – весело ответил Игорь.