Техника «косого взгляда». Критика гетеронормативного порядка Сборник статей

Диктатура гетеросексуальности

Гетеросексуальность столь же репрессивна, сколь и незаметна в силу своего нормативного статуса, производимого на всех уровнях общества законодательством, воспитанием, обучением, культурными ритуалами, политикой и массмедиа. Зигмунд Фрейд, например, уже в начале XX века исходил из бисексуальности каждого индивида. В одной из самых значительных своих статей – «Неудовлетворенность культурой» [23] – он подверг критике существующее общество как репрессивный аппарат: культура лишает каждого/каждую полноты жизни, фиксируя их желание на противоположном поле. Гетеросексуальность, как подметил Фрейд, не является интимным делом отдельных индивидов. Культура формирует и регламентирует наши желания.

Одну из конститутивных ролей в данном процессе играет и культурное смыслопроизводство. Не существует нейтральных, не использующих гендерных кодировок репрезентаций и концепций. Последние никогда не бывают безобидными, создавая иерархичность, механизмы исключения, подавляющие индивидов по признаку классовой, гендерной или национальной принадлежности. Они лежат в основе ментальности социальных групп, воспроизводящих те или иные властные отношения. В своей рефлексии культура может смещать существующие гендерные координаты, однако современное смыслопроизводство как на Западе, так и в России опирается на гетеросексуальность в качестве «нормы»,[1] в основе которой, в свою очередь, лежит бинарная матрица мужчина/женщина. Альтернативные формы сексуальности используются, как правило, для патологизации тех или иных культурных процессов. Например, невозможно представить героя-гея в репрезентациях Второй мировой войны в России. Актуальная гендерная политика исключила из коллективной памяти также и героинь, связав с гетеронормативным мужчиной понятия стойкости, мужества, физической силы и защищенности как представления о сексуальном непроникновении в его тело. Такое представление о солдате включает в себя активное наступление-пенетрацию и распространено практически во всех странах Западной Европы и США. Поэтому в зонах военных действий и на захваченных территориях в основном практикуются изнасилования солдатами женщин противника, на символическом уровне выступающие знаками покорения и унижения неприятеля [22, 31]. Или возьмем современную рекламу приправ, соусов или чистящих средств, использующую патриархальные представления о гендерном разделении труда и пространства. Женщина – как правило, ухоженная, красивая, молодая мать двух детей – представлена хранительницей идиллического семейного очага, приправленного кубиком Maggi. В ее обязанности входит рожать детей, готовить еду, следить за порядком и прислуживать своим домашним. На ее здоровую репродукцию, служащую pars pro toto здоровья нации и гарантирующую ее воспроизводство, указывает молодое красивое тело.[2]

Такие образы мужчин и женщин не являются ни универсальными, ни «естественными». Например, чувствительность и эмоциональность женщин, их подчинение мужчине и автономность мужского субъекта описал и зафиксировал в гендерном дискурсе как соответствующие «природе» уже Жан-Жак Руссо [43], чьи произведения сыграли впоследствии большую роль в распространении бинарной матрицы. Представление о мужчине как о воине и герое закрепилось в XIX веке, в период образования национальных государств, обусловившем потребность в активной действующей армии и всеобщей воинской повинности и четко разделившем население по гендерному принципу [43, 46: особ. S. 13–48, 59]. Данные примеры демонстрируют к тому же, что сексуальность и гендерная идентичность конститутивно связаны с различными социальными сферами.

Не является гетеросексуальность и результатом свободного выбора индивидов. Тело каждой/каждого контролируется обществом и институтами власти, о чем свидетельствуют не только общественная «мораль», охраняющая сексуальную «нравственность», но и переписи населения, сложившаяся система здравоохранения, санэпиднадзор, регулярные проверки мальчиков в военкоматах, законы о мужеложстве,[3] положения о браке, о возрасте вступления в половую жизнь и многие другие нормы и правила, регулирующие сексуальность индивида на всех этапах его жизни. Механизмы такого регулирования, согласно Мишелю Фуко [7], скрыты и инкорпорированы в наши собственные тела, так что каждый индивид является хорошо отлаженным саморегулирующимся субъектом, который к тому же следит за поддержанием и воспроизводством социальных норм, например, при воспитании собственных детей или участвуя в исключении отдельных маргинальных групп. Родители утверждают гендерную матрицу, регламентируя поведения мальчиков и девочек в соответствии с актуальными представлениями о феминности и маскулинности. Нетерпимость к сексуальным меньшинствам и бытовая гомофобия также служат регулятивными механизмами гетеронормативности, производимыми самими гетеросубъектами «добровольно», что служит одним из примеров инкорпорации и воспроизводства властных отношений. Ядро дебатов о «вреде» гомосексуализма составляют темы семьи и продолжения рода, «утраты» маскулинности и мнимого вырождения нации – страхи, выражаемые, например, в дискурсе о СПИДе, патологизирующем именно мужскую гомосексуальность.

Гомофобия служит признаком господства по крайней мере двух дискурсов, до сих пор не потерявших своего влияния и регулирующих «нормальность» социума. С одной стороны, гетеронормативность коренится в биологизации гендера, начало которой можно примерно связать с эпохой Просвещения, развитием наук и возникновением буржуазного (гражданского) общества с его разделением труда и гендерно размеченным культурным пространством в его основе [32]. Биологизация [33] при этом не является «правдой» о поле, а дискурсом, который легитимировал и легитимирует до сих пор распределение власти, доступ к ресурсам, участие в политике и культурных процессах, при помощи гендерной матрицы предъявляемой как нечто «естественное». Так, например, в начале XX века немецкие женщины не могли учиться в университетах, поскольку статистически средняя масса женского мозга не достигает мужской,[4] а неразвитые мышцы объявлялись признаком слабой воли. Одним из радикальных примеров данного дискурса служит расовая политика нацистской Германии.

Описанная биологизация, с другой стороны, легла в основу новых властных отношений между индивидом и социальными институтами в результате развития государственного аппарата и исчезновения власти суверена. Теперь тело каждого/каждой, согласно Фуко, стало центром властных отношений, а образование национальных государств привело к новым формам социальной политики, таким как регулирование демографии, всеобщая воинская повинность, защита материнства и многое другое, названное Фуко биополитикой [6]. Гендер, таким образом, является прежде всего институциональной конструкцией, регламентирующей политику неравенства и угнетения отдельных социальных групп на основе их гендерной идентичности в условиях господствующего социального порядка – диктатуры гетеросексуальности [ср.: 40].

Квир – критика политики пола

Итак, квир анализирует политику пола, являясь при этом символом демонтажа господствующих дискурсов и обобщающим термином для ненормативных идентичностей. Квир – это прежде всего отказ от либералистских и сепаратистских представлений об идентичности, предполагающих освобождение индивидов. Сама квир-идентичность, в терминах Дэвида Гальперина [29], – это идентичность без сути, основы и центра. Ив Кософски Сэджвик в одном из интервью отмечает, что квир-самоопределение предполагает сочетание и драматизацию различий между собственными и чужими представлениями о себе [30]. Квир обозначает многозначность, денатурализацию и деконструкцию концепций субъективности. Под квир понимают и гетерогенность (вплоть до сочетания противоречащих) перспектив и методов. С квир связаны амбиции политического протеста и социального изменения.

Квир (queer)[5] – английское слово, которое было заимствовано из немецкого (quer) в начале XVI века, означающее «поперек», «вопреки нормам», «вздорный», «сомнительный» или «нечистый». В начале XX века в англоязычных странах оно стало использоваться как пейоратив для обозначения лесбиянок и геев. Организация «Квир-Нация» (Queer Nation), основанная в 1990 году в США политически активными геями и лесбиянками, впервые использовала данное понятие для позитивного самообозначения [40: S. 17]. Лесбийско-феминистская исследовательница Тереза де Лауретис – одна из основательниц квир-теории, издала в 1991 году номер журнала Diference под названием Queer Theory: Lesbian and Gay Sexuality («Квир-теория: лесбийская и гей-сексуальность») и положила тем самым начало академическому квир-дискурсу. Queer Studies (квир-исследования) являются чрезвычайно продуктивной научной дисциплиной: только за период с 1990 по 1996 год на английском языке в этой области было издано около 600 монографий и статей [49].

Итак, с квир связаны по меньшей мере три понятия, о которых и пойдет речь далее: политическое движение, научная дисциплина и деконструктивистская фигура аргументации. Квир – это прежде всего разнородное политическое движение, объединяющее геев, лесбиянок, би-, транс– и интерсексуалов, трансвеститов и многих других носителей альтернативных форм сексуальности и представителей субкультур (ЛГБТ), которые пытаются с помощью данного понятия уйти от эссенциалистских определений идентичности. На сегодняшний день квир – достаточно хорошо развитая научная дисциплина, анализирующая гендерные идентичности в их историческом развитии, культурной значимости и в связи с этнической, классовой, возрастной, политической, экономической и т. д. принадлежностями. Данное сочетание гендера с другими видами социальных различий, нередко порождающее парадоксальные концепции идентичности, известно под термином «интерсекциональность» [68, 64].

Квир, как академическая дисциплина, не просто породил целый ряд значимых теорий, но также вовлечен в политическое движение. Научный дискурс в США более политизирован, чем, скажем, в России или Германии. Многие исследовательницы и исследователи преследуют непосредственные политические цели и участвуют в дебатах массовой культуры, которая сама по себе тоже выступает предметом их научного интереса. Здесь квир пересекается с культурологией (Cultural Studies). Кроме того, в США данными теориями занимаются, как правило, ученые квир-идентичностей: лесбиянки, геи, трансвеститы и многие другие – те, кто непосредственно заинтересован в изменении социального положения маргинальных групп, к которым принадлежат. Джудит Батлер, ведущий гендерный теоретик США и один из самых значительных философов современности, является лесбиянкой. Ли Эдельман – гей. Знаменитый американский квир-исследователь Джудит Хальберстам – лесбиянка-буч, называет себя Джеком, представляя именно женскую маскулинность, которую он научно и обосновал. Рейвин Коннелл, в прошлом Роберт, известный австралийский социолог, хирургически сменил пол и стал женщиной. Будучи мужчиной, он занимался концептуализацией мужских конструкций, сейчас она исследует транссексуальную феминность [16].

И последняя категория квир – это деконструктивистская фигура нестабильности, текучести и вариативности, «косого», децентрирующего взгляда на структуры общества и его властные отношения. Данная фигура аргументации, или стратегия, может выступать как инструментом анализа, так и эстетическим и/или политическим механизмом деконструктивистского смыслопроизводства, которое направлено на вскрытие и дестабилизацию иерархий, основанных и легитимируемых господствующей гендерной и сексуальной политикой. Согласно Андреасу Крассу, квир занимается дешифрованием сексуальной семиотики культурного текста [40: S. 22]. Квир-анализ развивается в квир-теориях и связан непосредственно с политическими квир-акциями, которые отчасти и реализуют теоретические квир-концепции на практике.

Таким образом, цели политического квир-движения, теорий и эстетики квир тесно переплетены и могут быть обобщены следующим образом: квир-движение по преимуществу отстаивает конкретные политические права ЛГБТ в обществе. Квир-теория нацелена на денатурализацию концепций маскулинности и феминности, разрыв связи между понятиями идентичности и сексуальных практик, дестабилизацию бинарностей гетеро– и гомо– и признание сексуального плюрализма, включающего наряду с мужской и женской гомосексуальностью также би-, транс– и интерсексуальность, садомазохизм и многое другое. Квир-искусство работает над экспликацией гендерных кодировок в культурном смыслопроизводстве с целью обнажения механизмов исключения групп меньшинств и поиска способов их самовыражения, избегая языка и средств репрезентаций господствующих дискурсов. В целом речь идет о критике политики идентичностей.

Квир как политическое движение

Одним из важных теоретических источников квир-исследований является творчество Мишеля Фуко (гей, умер в 1984 году от СПИДа), который проанализировал развитие новых властных отношений начиная с XVIII века. Его исторический анализ показал, что не только гендерная политика в другие эпохи и в других странах различалась и различается до сих пор, но и сама «гомосексуальность» является продуктом-изобретением XIX века [6]. Слово было впервые использовано в 1869 году австро-венгерским писателем Карлом Мария Кертбени в листовке за права содомистов, в которой гомосексуальность описывалась как врожденный феномен [52]. С этого момента термин прочно вошел в медицинский обиход, заменив понятие содомии, которое, в частности, в Англии и Германии не являлось конститутивным для идентичности. Содомия обозначала в Англии все сексуальные практики, отклоняющиеся от гетеросексуального акта с проникновением во влагалище, то есть включала в себя и гетеросексуальные, и однополые оральные и анальные сношения. В Германии этим понятием обозначали дополнительно и коитус между человеком и животным.

Содомия характеризовалась прежде всего как морально-теологическое понятие. Оно восходит к Библии, книге Бытия (Быт. 19), описывающей уничтожение Богом Содома за однополые связи жителей этого города и одновременное спасение семьи Лота, жившего «праведно» и спасшего Божьих ангелов от сексуального акта с мужчинами, предложив насильникам взамен своих целомудренных дочерей. Эта притча как нельзя лучше иллюстрирует властные отношения патриархата: мужской закон (Бог), власть отца, гетеросексуальность, моногамия, гомофобия и использование женщины в качестве объекта вожделения и обмена.

Уже в Средневековье содомию начинают законодательно преследовать в Западной Европе, то есть она становится и юридическим понятием. В России же содомия не криминализовалась. Важно подчеркнуть, что как преступление или грех содомия не порождала идентичности ни в России, ни в Западной Европе. Понятие «гомосексуальность» стало использоваться в XIX веке прежде всего для описания индивидуальных психических или физических признаков индивида в качестве «отклонения» и «болезни»/«патологии». Кроме того, гомосексуалистов стали описывать исключительно через их сексуальность. Индивид, по выражению Фуко, стал гомосексуалистом навсегда, гомосексуализм стал новым видом человеческого рода. Гомосексуалист получил характер, морфологию, анатомию и психологию, отличные от гетеросексуалов [6].

Такое представление о гомосексуальности как об особом физическом или психическом складе индивида использовалось на протяжении XX века как противниками, так и защитниками гомосексуализма. Так, нацисты уничтожали геев, объявляя их «отклонением» от «естества». С 1935 по 1945 год в Третьем рейхе было осуждено около 50 тысяч мужчин, из которых примерно 15 тысяч были уничтожены в концлагерях [40: S. 13]. Защитники гомосексуализма, в частности Магнус Хиршфельд в Германии и Генри Хейвлок Эллис в Англии, использовали это представление с целью декриминализации «врожденной гомосексуальности».

Ранние гомофильские движения боролись за признание гомосексуальности «естественным» феноменом.[6] Один из ранних документов гомофильского движения в США, датируемый 1924 годом и опубликованный Чикагским обществом по правам человека, апеллирует к психической и физической патологизации гомосексуальности в целях расширения прав людей с нетрадиционной ориентацией. В 1950-е годы было активным гомофильское общество марксистского толка «Мэтачин» (Mattachine Society). Лесбийское движение вышло из женско-лесбийского общества «Дотерс оф Билитис» (Daughters of Bilitis), позже вошедшего в состав общества «Мэтачин», во главе которого стояли мужчины, не учитывавшие как женскую, так и лесбийскую проблематику. Впрочем, основная деятельность данного общества сводилась к информированию о гомосексуальности в журналах, газетах и листовках. Нередко сами его участники приглашали экспертов, квалифицировавших гомосексуальность как болезнь. Вероятно, именно этим можно объяснить их весьма скромную популярность: в 1960 году членами общества «Мэтачин» были всего 230 человек, «Дотерс оф Билитис» – 110 [39]. Параллельно существовали субкультуры, из которых и выросло движение за эмансипацию геев и лесбиянок. Из пролетарских лесбийских баров берет свое начало, в частности, понятие буча, обозначающее мужеподобную лесбиянку. В субкультурах возникли понятия «дрэг-квин» и позже «дрэг-кинг», обозначающие женских и мужских травести, пародирующих переодеванием противоположный пол; там же проводились балы и перформансы трансвеститов.

Конец 1960-х стал переломным моментом в движении за эмансипацию геев и лесбиянок, войдя в историю под названием «гей-освобождение». 27 июня 1969 года при проведении очередного обыска в гей-баре «Стоунволл Инн» (Stonewall Inn), расположенном на Кристофер-стрит, полицейским было оказано сопротивление, продлившееся несколько недель. Дату обыска, Кристофер-стрит Дэй, до сих пор празднуют в США и Европе парадами геев и лесбиянок. Эти парады служат политическим действием, демонстрирующим гордость вместо стыда, символом противопоставления себя репрессирующей власти и политической позиции в борьбе за права сексуальных меньшинств. Разумеется, сама дата является символической: сопротивление в баре «Стоунволл Инн» не привело сразу к массовому освободительному движению. Конец 1960-х в США ознаменовался общим подъемом политических и гражданских протестов, которые и подвигли геев и лесбиянок на борьбу за свои права. Зародившись в США, требования эмансипации и освободительное движение быстро распространились в Англии, Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Германии, Нидерландах, Франции и в странах Латинской Америки [8]. Как реакция на протест в баре «Стоунволл Инн» в июне 1969 года была основана политическая группа «Фронт освобождения геев» (Gay Liberation Front, GLF), которая до сих пор ведет борьбу за эмансипацию сексуальных меньшинств.

Борьба за права и политизация движения геев и лесбиянок привели в 1970–1980-е годы к отчуждению от гомофильских обществ. Например, слово «гомосексуальность» вышло из употребления внутри сообщества в силу своей дискурсивной истории: как медицинский термин, эссенциализировавший и патологизировавший однополую сексуальность. Критиковался он и за унификацию идентичности, не учитывавшую различий как между лесбиянками и геями, так и на индивидуальном уровне. Мужские гомосексуалисты стали называть себя геями. Данное определение использовалось прежде исключительно как пейоратив. Идентичности геев и лесбиянок основывались с тех пор на политических представлениях. Андреас Красс со ссылкой на Фуко говорит о том, что если гомосексуалист был представителем отдельного человеческого вида, то гей и лесбиянка являются политическими идентичностями [40: S. 16]. Сам акт позитивного переозначивания отсылает непосредственно к квир-теориям, которые среди прочего занимаются подрывом властных отношений через адаптацию властного языка/дискурса и его перекодировку. Впрочем, эссенциалистские концепции гомосексуализма продолжают существовать до сих пор. Отказ от понимания гомосексуализма как сущности произошел (по крайней мере в академическом дискурсе) в начале 1990-х годов.

Новое политическое движение геев и лесбиянок пересмотрело и свои отношения с властью. Теперь целью движения объявлялось не признание гомосексуальности, а разрушение или по крайней мере радикальное изменение институтов власти, производящих знание о гомосексуализме и содействующих маргинализации сексуальных меньшинств. По мере роста числа акций протестов и гей-прайдов были дискредитированы эксперты по лечению гомосексуальности. Также была введена практика открытого признания своей принадлежности к сексуальным меньшинствам – каминг-аут – с целью добиться интеграции геев и лесбиянок в общество как полноценных сограждан. Были основаны и новые общества поддержки геев, например группы геев-мужчин (a gay male group, 1998). Такие группы помогали и помогают не только интеграции геев в общество, но и изменению законодательной базы и формированию позитивного отношения к однополым мужским отношениям. Особо острой критике в данных группах подвергаются патриархат и сексизм, что привело к появлению движения феминизированных мужчин, выступавших против диктата «естественности» и иерархичности гендера вообще и мужчин в частности.

Лесбиянки поддерживали эмансипацию геев и принимали участие в описанных процессах. И, несмотря на то что многие из них также были активными участницами феминистского движения, во избежание полной социальной маргинализации им все же пришлось объединиться в отдельные общества. Это было вызвано, во-первых, существующей разницей в социализации женщин и мужчин: так, эмансипация геев часто не учитывала социальные проблемы лесбиянок. Во-вторых, законодательно установленные права и запреты для гомосексуалистов касались лишь мужчин, в то время как лесбиянок закон оставил без внимания. Это «невнимание» власти к лесбийской проблематике спасло представительниц сообщества, с одной стороны, от сегрегационных мер, но, с другой стороны, маргинализировало их в борьбе за права сексуальных меньшинств, снизило культурное значение эмансипации лесбиянок и в целом затруднило их политическую активность.[7] В-третьих, многие феминистки дистанцировались от лесбиянок, поскольку феминистское движение оперировало такими эссенциалистскими формулами, как «природа женщины», «мать» и «особый сексуальный опыт женщин». Лесбиянки, отказавшиеся от так называемого женского «естества», поставили под сомнение субстанциальный подход феминизма. Так, в 1970 году на Втором конгрессе консервативной феминистской организации «Национальная организация для женщин» (National Organization for Women) группа лесбиянок Lavender Menace провела акцию протеста против своего исключения из феминистского движения. Впоследствии эта группа была переименована в «Радикальных лесбиянок» (Radicalesbians), став одной из самых влиятельных лесбийских организаций.

Лесбийские феминистки указали на исключение лесбийства из гей-движения на основе противопоставления мужчин и женщин вплоть до солидаризации гомо– и гетеромужчин против лесбиянок [25] и на их исключение из феминистского движения, сделавшего политическую идентичность лесбиянок невозможной [53]. Так, Моника Виттиг [67] называет лесбиянку «не женщиной», указывая тем самым на полное ее исключение из всех гендерных дискурсов. Хотя многие из теоретиков лесбийства по-прежнему противопоставляют себя движению квир, именно их теории привели к пониманию конструктивности гетеронормативности и ее принудительного характера, к сексуальности как эффекту институционального воздействия и к дифференцированному подходу при анализе альтернативных идентичностей.

Впрочем, свободы, которых добились лесбиянки и геи в США и Западной Европе, самими квир-теоретиками оцениваются неоднозначно. Общей критике подвергается деполитизация и коммерциализация гомосексуальной сцены, с одной стороны, и участие лесбиянок и геев в других формах дискриминации – с другой. Во-первых, указывают на связь между развитием разнообразных сексуальных и гендерных форм и неолиберализмом. Особенно явно легитимация геев в культуре используется в интересах капиталистического рынка. Индивидуализм и инаковость, которые якобы характеризуют гомосексуализм, эксплуатируются, например, в фильмах и рекламе, ориентированных на новые группы потребителей. Ослабление одних механизмов угнетения привело не к освобождению, но к развитию новых стратегий подчинения и возникновению новых гегемоний, функционирующих теперь по законом капиталистической экономики. Во-вторых, ставится под сомнение утверждение, будто признание однополых союзов и браков может рассматриваться как прогресс. Привело ли социальное признание гомосексуальности к равенству (в той мере, в какой это возможно) или речь теперь идет о модифицированных и не проблематизируемых более механизмах структурного насилия, поскольку квир-иден тичности теперь считаются «нормой»? В-третьих, в отличие от квир-теорий борьба против угнетения не всегда означает солидарность с другими маргинальными группами. Так, праздник Кристофер-стрит Дэй в Берлине в 2000 году прошел под знаком полемики о гомосексуальном национализме. Джудит Батлер, отказавшаяся от немецкой награды за гражданское мужество (Zivilcourage Preis) по случаю очередного празднования этого дня в 2010 году, заявила, что один из важнейших квир-ритуалов стал местом демонстрации белых геев из среднего класса, которые используют расистские, антиисламистские и неонационалистские лозунги. Из чего следует, в-четвертых, появление нового вида дискриминации, который противопоставляет квир-идентичность этнической. В книге «Рамки войны» [14] Джудит Батлер описывает, как достигнутые в тяжелой борьбе гражданские свободы лесбиянок и геев применяются демократическим и свободным западным миром в качестве символа противостояния так называемому исламскому варварству. Еще вчера преследовавшие гомосексуализм институты власти апроприировали эмансипацию ЛГБТ в качестве собственного достижения и в некоторых странах институционализировали его для расистских практик. Так, в Голландии при подаче заявления на получение гражданства исповедующим ислам или граждан(к)ам арабского мира необходимо выразить положительное отношение к целующимся мужчинам на представленной им фотографии. Как видно, движение за эмансипацию ЛГБТ стоит перед новыми вызовами, так что борьба продолжается.

Квир как научная дисциплина

Как научная дисциплина, квир не образует единого исследовательского направления, но является прежде всего обобщающим термином, которым описывают все гендерные исследования, то есть является набором гетерогенных теорий и концепций. Эти последние проблематизируют гендерную идентичность в ее историческом развитии, анализируют политическое значение сексуальных меньшинств и интерсекциональность гендера, его связь с капитализмом и глобализацией, рассматривают соотношение гетеронормативности с другими формами идентичности и влияние гендерных кодировок на смыслопроизводство во всех сферах культуры: литературе, искусстве, кино, театре, а также в культурных и политических ритуалах.[8]

Квир, таким образом, шире в своем определении, чем гендерные исследования. Впрочем, четкого разделения между ними нет. Различия можно провести лишь с точки зрения исторического развития двух дисциплин и предмета их исследований. Гендерные исследования предшествовали квиру, подготовив ему теоретическую почву. Развитие гендерных исследований как академической дисциплины восходит, с одной стороны, к деконструктивистскому французскому феминизму – criture fminine, женскому письму.[9] Его представительницы использовали теории Зигмунда Фрейда, Жака Лакана и Жака Деррида с целью выработать женские формы артикуляции вне патриархальных традиций. С другой стороны, основой гендерных исследований послужили феминистские исследования женских образов в литературе, искусстве, кино и культуре [12; 42; 47; 60; 69]. Заслугой представительниц этого направления является раскрытие механизмов гендерного кодирования репрезентаций, хотя в центре их работ лежал анализ феминности и женского искусства.

Переняв некоторые теоретические позиции феминизма, гендерные исследования сфокусировались на гетеронормативности и конструировании феминности в ее связи с маскулинностью, то есть не анализировали женские конструкции обособленно, а исходили из конститутивной взаимосвязи между ними и мужскими концепциями: невозможно понимать и описывать феминность без анализа маскулинности и наоборот. Такой дисциплинарный генезис предопределил и тот акцент, который на первом этапе гендерных исследований пришелся на изучение феминности. Какое-то время сохранялась диспропорция в теоретизации мужских и женских конструкций, однако вскоре исследования мужских образов сформировали отдельное направление «мужских исследований» (Men Studies), восполнившее этот дефицит. Одной из важнейших ранних работ по маскулинности, вышедшей еще до возникновения самого исследовательского направления, считаются «Мужские фантазии» [62][10] немецкого культуролога Клауса Тевеляйта. Впрочем, эта работа посвящена также женским образам в книгах и мемуарах ветеранов Первой мировой войны. Способы описания и конструирования феминности авторами – бывшими солдатами – помогли Тевеляйту создать модель, объясняющую фашизм как производство мужского тела-панциря посредством уничтожения Другого, кодированного образами феминности. Эта сохраняющая свою актуальность и основанная на психоанализе модель все же понимает под маскулинностью универсальные и унифицированные категории (как если бы все мужчины были равны и существовал единый механизм формирования их психики). В этом номере представлен отрывок одной из основополагающих концептуализаций маскулинности, которая принадлежит перу австралийского социолога Рейвин Коннелл, указавшей на плюрализм маскулинных концепций, их социальную многослойность и дифференцированный, неравномерный характер их доступа к власти. Эта вошедшая в квир-канон работа относится также к числу критических исследований маскулинности и гендерных исследований.

Квир продолжает теоретическую традицию гендерных исследований: оба направления используют психоанализ Зигмунда Фрейда и Жака Лакана, деконструкцию Жака Деррида и дискурсивный анализ Мишеля Фуко. Последовательницей Фуко является Джудит Батлер, развившая его идеи и применившая их к анализу культурного генезиса гендерной идентичности. Батлер также является теоретиком деконструктивизма и понимает субъект прежде всего буквально, как подлежащее в предложении, дешифрируя дискурсивные стратегии его языкового генезиса посредством «тщательного прочтения» (close reading) дискурсивных пересечений. Джудит Джек Хальберстам в своей работе также активно ссылается на Фуко; впрочем, он применяет дискурсивный анализ для описания культурных квир-феноменов в различных медиа, в то время как Батлер описывает дискурсивные структуры возникновения и регламентации субъекта в лоне западной философии. Ли Эдельман применяет психоанализ Лакана к описанию политических феноменов, также понимаемых им как процесс означивания, который он и деконструирует.

С постструктурализмом гендерные и квир-исследования объединяет критика языковых структур, которые после работ Фуко понимаются как формы власти, регулирующие отношения субъектов. Их представители подвергают критике понятие истории как целенаправленного прогрессивного развития, каузальной и непрерывной цепи событий, а также любые рассуждения в терминах возникновения, источника и подлинного. Они также близки к постструктурализму в своем отказе от универсального и автономного субъекта, который мог быть лишь исключительно мужским, гетеросексуальным, европейским, белым выходцем из среднего класса. Проблематизировав дихотомию «мужчина и женщина», гендерные исследования поставили под сомнение «объективность» и бинарную оппозицию истины/ лжи и нормы/безумия, которую подвергали критике постструктуралистские теории. Таким образом, гендерные и квир-исследования видят свою задачу в критичесой рефлексии научных и культурных эпистемологий как таковых [ср.: 56: S. 187–200]. Так, Рейвин Коннелл критикует существующие концепции, показывая, что «правда» и «истина» зависимы от моделей, применяемых для их утверждения. В своей аргументации она отходит от философского подхода Батлер, развивая собственную аналитическую модель для рассмотрения социальных структур. И наконец, анализируя идентичности и формы культурного смыслопроизводства, постструктурализм, равно как гендерные исследования и квир-концепции, расширили понятия текста. Практически во всех этих направлениях практикуется семиотический анализ артикуляционных и репрезентационных форм.

Так же как и гендерные исследования, квир-концепции учитывают интерсекциональность гендера, то есть его связь с этническими, классовыми и другими социальными и политическими категориями. Белая европейская женщина, к примеру, обладает иным социальным статусом, нежели белая лесбиянка, афроамериканская женщина или чернокожая лесбиянка. На сегодняшний день существуют Black Studies, Whiteness Studies и Queer of Color, также имеющие основой гендерные исследования.

Наряду с временной дистанцией оба направления различаются и аналитической перспективой: в то время как гендерные исследования в основном занимались гетеронормативностью, квир обратился к анализу альтернативных идентичностей. Тем самым он, с одной стороны, расширил предмет гендерных исследований, интегрировав в него работы на гей– и лесбийскую тематику; с другой стороны, он децентрировал сам аналитический фокус, который теперь направлен из периферии на центр, от субкультур на официальную культуру и из сферы криминального на закон, то есть представлял собой взгляд угнетенных и подчиненных на власть и гегемонию. Такой аналитический подход позволил по-новому взглянуть и на «норму», которая, как правило, остается невидимой/немаркированной. Квир-теории можно разделить здесь на три основных направления: историчность сексуальности, перформативность гендера и семиотику сексуальности, на основе которой и был развит квир как деконструктивистская аналитическая фигура.

Квир-основы