Москва – Врата Демонов Прозоров Александр

Пролог

Появления огнедышащего дракона в жаркой полуденной Москве почти никто не заметил. Разве только маленькая Иришка, которую торопливо тянула за руку по дорожке сосредоточенная молодая мать, вскинула руку, указывая в густой пыльный кустарник, и громко спросила:

– Мама, а динозаврик живой?

– Нет, деточка, им дяди изнутри управляют, – буркнула женщина, не поворачивая головы, и увела ребенка в тень, под древесные кроны Лефортовского парка.

После слов малышки еще несколько прохожих подняли взгляды к широкой, чуть приплюснутой голове размером с письменный стол, коричневой, с белым чешуйчатым подбородком и двумя желтыми змеиными глазами, украшенными черными вертикальным зрачками. Голову разрезала поперек начинающаяся чуть ли не от самой шеи пасть. Шея тоже была не маленькой: она имела не меньше пяти метров длины, была пятнистой от бурой, сизой и зеленой чешуи, растущей аляпистыми пятнами. Такую же бессмысленную окраску имело и тело, мало уступающее габаритами крупному городскому троллейбусу, и крылья, покамест плотно прижатые к бокам, и лапы – каждая толщиной с измученного пивом мужика, – и довольно длинный хвост, завершающийся желтоватым костяным острием…

В общем, дракон был еще крепким красавцем – хотя размеры его и бледные зрачки наглядно доказывали, что пожил зверь уже немало, набрался житейского опыта и был скорее мудрым, нежели храбрым и горячим.

Двое прохожих вытянули телефоны, дабы сделать на память фотографию, другие, полюбовавшись, опустили головы и устремились дальше по своим делам, сосредоточенно глядя себе под ноги и хмурясь в лад важным мыслям.

Впрочем, дракон и сам вел себя с предельной аккуратностью. Выбравшись из дрожащего возле Головинского пруда марева, он надолго затаился в кустарнике, вытоптав от силы половину посадок вдоль низких хозяйственных построек, и лишь водил головой из стороны в сторону, всасывая воздух треугольными желтыми ноздрями, глядя на гуляющих людей, на низкие дома за близким кирпичным забором и высотки вдалеке, на другом берегу Яузы. В эти минуты он и вправду напоминал скорее надувной батут, нежели смертоносного хищника. Разве только сделанный более аккуратно, нежели обычная виниловая поделка – без грубых швов и ярких расцветок, с рельефными мышцами, прочными кожистыми крыльями и ровными глянцевыми чешуйками, плотно прилегающими одна к другой.

Насидевшись на одном месте и убедившись в своей безопасности, дракон приподнялся на ноги, медленно выбрался из зарослей на пешеходную дорожку, вынудив резко затормозить двух велосипедистов и отступить в сторону прогуливающихся пенсионеров.

– Охренеть! – Отставив ногу, один из велосипедистов сдвинул вперед заплечную сумку, достал из нее «айпод», направил камерой на зверя: – Вадька, ты глянь, какой крутой манекен кто-то забабахал! Прям как живой! Сегодня в жижу скину – не поверит никто. Скажут, на компе нарисовал.

– Бесшумно работает, – кивнул его напарник. – Пневматика, наверное. Электрике такую тушу без платформы не потянуть.

Остальные отдыхающие, оказавшиеся на пути дракона, гадать не стали – просто расступились перед неуклюжим сооружением, неспешно переставляющим когтистые лапы. Хотя посматривали на уникальное творение неведомых конструкторов со вполне понятным интересом.

Таким образом зверь вполне мирно и спокойно добрел до ворот, шагнул за них, оказавшись на залитой горячим асфальтом Красноказарменной улице. Здесь, на краю тротуара, он опять остановился и надолго замер, провожая взглядом носящиеся туда-сюда автомобили.

– Аккумуляторы, кажись, сдохли, – сделали вывод велосипедисты, снимавшие на планшет короткое путешествие дракона, и поднялись в седла.

Стали расходиться и другие собравшиеся было зеваки. Впрочем, немногочисленные. Рабочий день, жара, полдень. Откуда взяться бездельникам?

Дракону, похоже, стало интересно, что это за бегающие по дороге разноцветные штуковины, и он, хорошенько вытянув шею, посмотрел вдоль улицы.

И тут произошла мелкая, даже крохотная, досадная случайность, навеки изменившая будущее сразу двух миров, поломавшая тысячи судеб и переиначившая сотни жизней: зверь чуть приподнял голову и коснулся мордой висящих над крайней полосой троллейбусных проводов.

Оглушительный треск, желтое сияние дуги, россыпь искр – дракон исторг низкий утробный вой, весь выгнулся, шарахнулся из стороны в сторону, распахнув пасть и растопырив крылья, а тяжелый хвост его заметался над тротуаром, снося людей, словно легкие пластиковые кегли. С визгом тормозов во внезапно выскочившую на дорогу тушу врезались сразу две машины, одна из которых порвала зверю мохнатую перепонку крыла – и дракон снова взревел от боли, затопал дальше вдоль улицы, крутя головой и грозно выставляя клыки… И вышел на трамвайные рельсы.

Прикосновение спины к контактному проводу вызвало новый всплеск молний, скрутивших тело огромного зверя судорогами. С отчаянным, почти человеческим криком дракон попытался вырваться из нежданной ловушки – поднялся на задние лапы, раскинул крылья, перекрыв всю улицу от дома до дома, взмахнул ими, подпрыгнул… Но растяжки проводов оказались для зверя слишком тесными, и первым же движением он вырвал из креплений несколько тросов, застрял в других, перемыкая провода троллейбусные и трамвайные, кутаясь в целое облако искр и молний, распарывая о них кожу крыльев, обжигая тело и теряя чешую. Новый рывок привел лишь к тому, что могучий зверь покатился вниз, к Яузе, на Головинскую набережную, где в него на всей скорости врезался вылетевший из-под моста туристический автобус, а идущая в соседнем ряду легковушка с лихостью прокатилась по краю кровоточащего крыла.

Этого дракон вынести уже не смог: он резко пригнул голову, распахнул пасть и ударил по злобным и холодным глянцево-слюдяным чудовищам длинной густой струей темно-малинового пламени. Легковушка из-под удара выскользнуть успела, но несущиеся следом за ней машины и автобус – нет. На кузовах моментально обуглилась краска, полопались, обращаясь в мелкую крошку, стекла. Перепуганные люди с криками ринулись из машин наружу, выпрыгивая из автобуса прямо из окон, – но дракон этого уже не видел. Он отчаянно карабкался вверх по склону, стряхивая с себя путаницу искрящихся проводов и тросов, вздрагивая судорогами из-за разрядов, шипя и плюясь огнем во все, что двигалось и шевелилось.

К счастью, рвался зверь не на улицу, а в парк, куда и вломился, спалив по пути лишь несколько автомобилей, светофор и ни в чем не повинный кассовый павильон. Стремительно промчавшись между деревьями, теперь уже безжалостно сметая людей на своем пути, дракон добежал до кустов у Головинского пруда, влетел в них и бесследно растворился в дрожащем воздушном мареве, похожем на подвешенную на невидимых тросах тонкую и чистую полиэтиленовую пленку, слегка колышимую ветром.

Три автобуса с ОМОНом примчались на место происшествия уже через полчаса. Два остановились на набережной, один – напротив главного входа в Лефортовский парк, втиснувшись носом между двух «скорых». Бойцы стали быстро выгружаться, ныряя под красно-белую пластиковую ленту, огораживающую место происшествия. От вида сгоревших легковушек и обугленного автобуса, колеса которого еще продолжали дымиться, лица бойцов сразу становились серьезнее.

– Что здесь происходит, лейтенант? – Омоновец с капитанскими погонами остановился возле полицейского, сидящего на капоте бело-синего патрульного «Форда».

– Восемь человек с ожогами разной степени, – спокойно ответил тот, – шестеро с переломами. Свидетели утверждают, что какой-то механизм со встроенным огнеметом выполз из ворот, снес контактную сеть, спустился вниз к Яузе, там спалил несколько авто, потом вернулся обратно в парк, поломав две заборные секции, и скрылся между Головинским прудом и дворовыми хозпостройками по Красноказарменной улице.

– Прямо как по протоколу шпаришь, – усмехнулся омоновец.

– Так я и составлял, – пожал плечами полицейский.

– А кроме протокола чего-нибудь есть?

– Ну… люди в шоковом состоянии всякое наговорить способны, – вздохнул полицейский. – Скажем так, одна свидетельница опознала хулигана как Змей-Горыныча из мультика.

– Чего-о?!

– Двенадцать лет свидетельнице, – хмыкнул полицейский. – Но кричала громче всех, и с немалым восторгом. Имеется мысль, что кто-то построил крупное самоходное чучело для съемок или праздника, но переборщил с механизмом огня. Давление там слишком большое или горючий состав неудачный – не знаю. Теперь этот изобретатель или уже удрал, пока не поймали, или перепугался больше всех остальных и может сдуру еще чего учудить. В общем, мы туда, к пруду, на всякий случай не совались. Попасть в рубашке под керогаз как-то неохота. Периметр оцепили, гражданских вывели. Ждем.

– Это правильно, – согласился омоновец. – Подставляться по дури последнее дело… Огнестрела точно не было?

– Нигде никаких следов пулевых отверстий, свидетели стрельбы не слышали, стрелков не наблюдали.

– Уже хорошо… – задумчиво кивнул омоновец. – Тогда, пожалуй, и мы резиноплюями обойдемся.

– Может, сперва пожарных попытаться внутрь загнать? – предложил полицейский. – Они клянутся, брандспойт на сто метров бьет. Если что, водой сразу зальют.

– Обойдемся. Штурмовая экипировка не горит, – потер подбородок капитан. – Там же не огнеметный танк, в конце концов!

– Зачем подставляться? – напомнил полицейский. – Вдруг в парке не дурачок с юмором, а кретин серьезный, да еще не один?

– Коли серьезный, то отступим и будем действовать по обстоятельствам, – отрезал омоновец. – Сперва вежливо проверим, а там разберемся. Может, там стволы. Зачем пожарных под пули подставлять? – Офицер подумал и уточнил: – Однако дорогу вы им все-таки обеспечьте. Если изобретатели хреновы дурить начнут, то им, может быть, придется потом заехать и очаги возгорания залить. Но без команды пусть не суются, понятно?

– Само собой, – зевнул полицейский и поднялся с капота. – Тогда пойду толпу из-под колес разгонять.

Омоновцы снарядились быстро и привычно: тяжелые высокие берцы, в которые заправлены свободные черные штаны, пластиковые наколенники, наплечники и налокотники, пухлые перчатки с мягкими накладками, плотно притянутые к телу толстые бронежилеты, мрачные балаклавы из негорючего «номекса», темные глянцевые шлемы. Подтянулись к воротам парка: полста бойцов со щитами и резиновыми палками, десятеро – с помповыми ружьями, снаряженными патронами с пластиковыми пулями.

– Стекла на шлемах сразу опускаем! – громко скомандовал капитан. – Противник может применить зажигательные средства, так что открытых участков тела не оставляем! Осмотрелся сам – осмотри товарища… Если начнут кидать бутылки или использовать огнеметы, разрешаю применять травматическое оружие без предупреждения. Все поняли? Тогда выдвигаемся. Первое отделение, вперед!

Бойцы, прикрываясь легкими алюминиевыми щитами, ступили в ворота, быстро прошли по дорожке, повернули направо и выстроились в две шеренги, наступая между деревьями редкой цепью. Продвинулись вдоль пруда и хозпостроек до жаркого дрожащего марева, вошли в него, огибая выступающее вперед одинокое здание, больше всего похожее на заколоченный туалет, и…

– О, блин… – изумленно выдохнул капитан, увидев перед собой ровные ряды огромной, многотысячной армии, выстроенной от края и до края на раздольном открытом поле, заканчивающемся лишь где-то далеко сочно-зеленой полоской лесных крон. Густой коричневый частокол вскинутых к небу копий с блестящими наконечниками, овальные щиты, украшенные оскаленными мордами львов и тигров, звездами и просто разноцветными кольцами, панцири и мохнатые шкуры на плечах, разрисованные белой, красной, синей краской лица, шлемы в виде черепов, звериных голов и птиц с опущенными крыльями. И все это – уходящие к горизонту ряды, многие и многие сотни. Тут и там среди людских отрядов сидели, сложив крылья, чешуйчатые динозавры, возвышались великаны ростом под десять метров, которые опирались на дубины, сделанные из цельных стволов дерева.

– Декорации? – неуверенно произнес кто-то из омоновцев.

«Декорации» внезапно взревели, испуская грозный боевой клич, опустили копья и ринулись в атаку.

Капитан сглотнул, все еще надеясь на то, что происходящее обернется каким-то спецэффектом или розыгрышем, но… но такие шутки – это уже проблема шутников, а не его.

– Огонь!!! Смыкаемся! – крикнул он, готовясь встретить нападение многократно превосходящей толпы.

Идущие по краям омоновской шеренги стрелки вскинули «помпушки», оглушительно грохнули первые выстрелы, ничуть нападающих не вразумившие. Пули бессильно ударяли в щиты и отлетали, кувыркаясь, обратно в стрелков.

– По ногам стреляйте! – приказал капитан, отходя за строй своих бойцов. Без щита и палки стоять впереди было просто глупо.

Стволы ружей опустились, несколько быстрых залпов сбили с ног добрый десяток людей из фантастичной массовки. Но бессчетная толпа этого даже не заметила и с грозным воем врезалась в шеренгу, всерьез пытаясь разбить шлемы и продырявить бронежилеты каменными наконечниками. Что до щитов, то тонкий дюраль оружие атакующих пронзало, словно бумагу, застревая в пробоинах, – и их пришлось бросить.

К счастью, нанизанные на пики щиты сделали копья бесполезными. Массовке пришлось их оставить, хватаясь за дубинки и деревянные мечи. Омоновцы, пользуясь заминкой, выхватили баллончики с перцовым газом и электрошокеры.

Дикари, влетая в облака газа, теряли ориентацию, кружились, закрывали глаза, продолжая, однако, бить полицейских своим оружием. По счастью, неприцельно, наугад. А некоторые, излишне сблизившись, получали удары шокером и в судорогах падали на землю.

Возможно, будь силы хоть как-то сравнимы, ОМОНу атаку удалось бы остановить. Однако на замену чихающим, кашляющим, падающим воинам тут же появлялись все новые и новые, мечущие вперед копья, прячущиеся от пуль, газа и шокеров за щитами, бьющие дубинами и непрерывно напирающие…

Тонкие шеренги полиции не столько разгромили, сколько просто вынесли, выдавили обратно к дорожкам Лефортовского парка – и к воротам. ОМОНу пришлось бежать. Причем очень многие, под прикрытием товарищей, отпугивающих странного врага газом и дубинками, уходили с разбитыми шлемами, местами прорубленными почти до головы, а другие – придерживая сломанные руки или подволакивая окровавленные ноги.

Бронежилеты копьям и дубинкам оказались не по зубам, но вот рукава и штанины полицейских почти не защищали. На подступах к воротам строй уже рассыпался, и толпа раскрашенных агрессивных нападающих вот-вот должна была смять, растоптать последних бойцов… Но тут внезапно взвыл на высоких оборотах двигатель одного из пожарных «ЗИЛов», и из лафетного ствола, смонтированного на его крыше, с шипением ударила струя воды, сбивая атакующих с ног, опрокидывая их вместе со щитами, которыми воины попытались прикрываться.

Неожиданная помощь позволила омоновцам отступить за ворота. Крашеные дикари попятились, но не успели бойцы облегченно перевести дух, как из-под пыльных крон полудохлых парковых деревьев взметнулась туча стрел, крутой дугой мелькнувших над решеткой и просыпавшихся на «ЗИЛ», на полицейских и на собравшихся за красно-белой полосатой лентой зевак. Послышались крики раненых, ругань оцарапанных, толпа ринулась врассыпную. Машине тоже досталось крепко: каменные наконечники с легкостью пробивали тонкое железо капота, крыши, бортов – и там застревали, отчего через минуту уже казалось, будто пожарный автомобиль вздыбил от ужаса шерсть.

Однако бойцы в кабине атаки не испугались и, когда противник снова сунулся к воротам, опять ударили плотной и тяжелой, как железный лом, струей воды по щитам, лицам и ногам дикарей. В ответ в капот, крышу и подножку двери прилетели три копья – однако враг опять отступил, прячась за столбы ограды.

Омоновцы отошли к автобусам, капитан в полный голос орал в рацию, требуя подкрепления, поддержку «техникой» и докладывая о сорока «трехсотых», примерно то же самое говорил в свой микрофон спрятавшийся в истыканный стрелами «Форд» лейтенант. Медики из трех дежурных «Скорых» торопливо тянули в свои машины раненых зевак. Прохожие, которые могли ходить, улепетывали, поскольку стрелы продолжали и продолжали сыпаться. Если бы их целью был не «ЗИЛ», а толпа, то пострадавших наверняка оказалось бы в десятки раз больше.

Вскоре в калитке показался раскрашенный в полоску воин, с рысьей шкурой на плечах и кошачьей мордой на голове. С натужным выкриком он метнул копье точно в основание пожарного лафета. Дикари радостно взвыли, снова ринулись вперед – и опять попятились, получив в лица жесткую холодную струю.

Вдруг «ЗИЛ» накрыло тенью, и сверху на машину обрушился, словно опрокинутый из огромного ведра, поток густого малинового пламени. Краска по всему корпусу моментально вспучилась лохмотьями и полезла, металл под ней потемнел, стрелы вспыхнули сотнями маленьких факелов, а когда лопнуло стекло – водитель не выдержал, воткнул заднюю передачу и вдавил педаль газа, спасаясь от нестерпимого жара. Тяжелый автомобиль рванулся назад, сминая и расталкивая собравшиеся позади «Скорые», вырвался на проезжую часть, с ходу врезался задним бампером в припаркованные на противоположной стороне легковушки и остановился огромным огненным факелом – пламя горящих стрел сливалось воедино.

Несмотря на ужасный внешний вид, «ЗИЛ» оставался на ходу, двигатель работал ровно и уверенно, и даже в кабине, лишившейся стекол, было хоть и жарко, но вполне терпимо. И двое пожарных в немом оцепенении наблюдали, как из ворот парка волна за волной выхлестывают бесчисленной нескончаемой толпой торжествующие дикари – в шкурах и панцирях, в украшенных перьями шапках и шлемах из черепов, с копьями, щитами, каменными топорами и палицами, с луками, из которых они постоянно и яростно стреляли во все стороны, норовя истыкать ими едущие по набережным машины. Дикари растекались по улице, сворачивали во дворы, спускались к набережной Яузы и перебегали через мост, заполняя Москву сюрреалистическим безумием.

А над всем этим бредом, широко раскинув крылья, кружили чешуйчатые драконы, время от времени пикирующие вниз и испускающие струи пламени, метясь в самые крупные грузовики и автобусы. Один из этих фантастических ящеров, круто спикировав, стремительно опустился на крышу сверкающей синими стеклянными стенами высотки «Следственного комитета России» – прямо рядом с гордым триколором, – распахнулся, выпятив грудь и вытянув вперед голову, и гордо протяжно заклекотал, торжественно провозглашая городу свою сокрушительную победу!

Эпоха безверия

Большой Совет Спасенных собрался в пропахшем липовой сладостью Волосовом овраге, у священных камней, лежащих неподалеку от величавой Москвы-реки. В обычном святилище все посланцы поместиться просто не могли. Ведь если в Малом Совете от народов рек, альвов, волотов, гмуров, людей и драконов выступало по два избранника – по мудрецу и воину, то на Большой Совет съезжались избранники уже не от народов, а от уделов – их же в Спасенных Землях набирался не один десяток. Здесь, в облагороженном урочище, склоны которого заплетали, складываясь в ступени, древесные корни, а крышу заменяли густые ветви могучих многовековых дубов, места хватало на всех.

По издревле заведенному обычаю, внизу, возле нижнего Птичьего камня, расселись мудрые альвы, хранители знания. Худощавые и седовласые – других лесные отшельники в мир никогда не выпускали, воспитывая своих отпрысков столетиями, – одетые в замшевые плащи и длинные рубахи из простого белого полотна, сами бледнолицые и белоглазые, чародеи были тихи и спокойны, читая над камнем некие неведомые никому заклинания.

Чуть выше них по склонам расселись немногочисленные малорослые гмуры, обитатели пещер и ущелий. Горы окаймляли Спасенные Земли лишь далеко по краям, пещер в них было и того меньше, а потому многочисленностью гмуры похвастаться не могли. Равно как расположившиеся чуть не вперемешку с ними посланцы речного народа, по большей части состоящего из женщин. Так уж сложилось, что речное племя, такое же таинственное и чародейское, как альвы, но не столь мудрое и не склонное к союзам, связывало себя кровными узами с обычными смертными. Рожденных девочек навьи, русалки, болотницы всегда оставляли себе, мальчиков же почти всегда подбрасывали отцам. Жители вод сторонились забот сухопутных народов, и потому многие их роды своих представителей не высылали в Советы вовсе.

Дальше расселись могучие волоты, кожа которых грубостью и цветом напоминала известняк, круглые глаза состояли, казалось, из одного только зрачка, носы были приплюснуты, уши свисали бесформенными тряпками, а зубы выглядели грубыми гранитными валунами, зачем-то напиханными в рот. Длинные волосы великанов опускались им до пояса и были благородно заплетены в косы. По этим косам легко определялось число детей у каждого: одна коса – один ребенок. По правую руку заплетались косы в честь мальчиков, по левую – в честь девочек. Иным из посланцев повезло иметь только мальчиков или только девочек, и потому вид они имели крайне забавный.

Одевались волоты в рубахи из груботканой дерюги и штаны из сыромятных шкур. Говорят, когда-то давно они постоянно носили одежду, плетенную из ивовых прутьев и обшитую кожей, и, только сдружившись с людьми, перешли на ткань, оставив прежние грубые прочные одеяния разве что для битв. Обычное полотно оказалось для них слишком тонким, непрочным, а потому великаны предпочитали дерюгу из неказистого, но прочного лыка. Впрочем, при росте впятеро больше человеческого, в дерюге, они смотрелись ничуть не хуже, чем люди в тонких льняных сорочках. Конечно, в праздники волоты одевались куда красочнее. Рубахи – это так, одеяние повседневное.

И, наконец, на самом верху, по разным сторонам оврага, разместились люди и драконы. Обычай размещать их подальше друг от друга тоже был стар, как мир спасенных, ибо среди прочих народов именно люди и драконы отличались безмерной воинственностью. Там, где альвы предпочитали скрыться в лесах, а гмуры – в пещерах, там, где даже волоты предпочитали отступить, люди и драконы неизменно кидались в битву, предпочитая славную смерть позору поражения. Когда-то, очень давно, люди и драконы были главными врагами, сражались не на жизнь, а на смерть – не просто сходясь в сражениях, а стремясь добраться до селений противника и истребить ненавистные роды под корень… Но прошли века, нравы изменились, и ныне в судебных битвах драконы нередко дрались на стороне людей против своих же сородичей, сдружившихся с другими человеческими родами. Нравы изменились – но обычай помещать на Советах людей и драконов порознь остался. Ибо в минувшие века они могли сцепиться насмерть даже на общей пирушке.

Посланцы от людского народа чаще всего были воинами. Вот и в этот раз почти сто избранников явились в кожаных и полотняных панцирях, в высоких сапогах из толстой кожи, свободных замшевых штанах, с ожерельями из зубов побежденных в схватках хищников на шеях, в волчьих и рысьих накидках, а иные – и в боевых шлемах из гнутой заговоренной кости или в шапках с нефритовыми пластинами.

Народ драконов тоже почти всегда присылал воинов. Но летающие ящеры не носили ни одежды, ни доспехов. Толстая чешуя, покрывающая их тела, и без того была отличной защитой в схватках.

Внизу худосочные старцы, сомкнув руки, вскинули их к небу, восхваляя живительные лучи солнца, и разошлись, расселись на деревянные ступени, оставив возле камня только мудрого старого Величара, одетого в коричневый замшевый плащ. Капюшон был откинут, белоснежные волосы чародея рассыпаны по плечам и спине, а столь же длинная борода опускалась по груди до наборного пояса из обсидиановых, янтарных и яшмовых пластин. Величар опирался на черный от времени деревянный посох, сам же своей худобой мало превосходил эту старую палку.

Однако худоба его не была равносильна слабости, ибо мощь старика заключалась в его разуме, и сила известных чародею заклинаний способна была разметать целые стаи драконов, опрокинуть сотни людей, затушить целые поля пожаров…

Велико знание и могущество альвов. И если бы страх боли и смерти не гнал их прочь от кровавых сражений, когтистых зверей и мелких случайных схваток, их племя легко покорило бы все миры Вселенной. Поэтому мало кто боялся чародеев – но все и всегда неизменно внимали их мудрости.

– Слушайте меня, жители Спасенных Земель, и не говорите, что не слышали! – приподнял свой посох Величар, слова же его речи потекли не из его уст, а из склонов оврага, из стволов деревьев, опустились на собравшихся избранников прямо с небес. – Настал тяжелый час в судьбе нашего мира, когда праздность и безверие источили души смертных, лишили их истовости и самоотверженности. Прошло три тысячи лет, ровно тридцать веков с того дня, как наши предки замкнули Врата Демонов. И все тридцать веков, круг за кругом, кровь невинных, сознательно приносящих себя в жертву общему благополучию, удерживала в целостности запоры из священного камня, отделяющего нас от мира смерти и ужаса. Каждые двенадцать лет один из смертных восходил на алтарь и приносил себя во спасение мироздания, отдавал свою жизнь во имя наших жизней. И да благословят небеса их жертву, и да сохранит наша память их имена…

Величар почтительно склонил голову и недолго помолчал, вместе с Большим Советом чтя память погибших. Затем продолжил:

– Мне трудно говорить об этом, братья мои, но пришел час, когда на всех Спасенных Землях не нашлось никого, кто оказался готов к сему подвигу духа и самоотречения. Через двенадцать дней заканчивается очередной круг времен, а нам некого принести в жертву Вратам Демонов, нам нечем напитать замок, нам никак не дать ему силу, чтобы удержать запор между мирами еще на двенадцать лет. Слушайте меня, жители Спасенных Земель, и не говорите, что не слышали! Через двенадцать дней Врата Демонов откроются, впуская страшное черное зло в Спасенные Земли!

По рядам людей пробежал легкий смешок. Несмотря на удаление, Величар услышал насмешку, развернулся, легкими большими прыжками поднялся на край оврага и остановился перед воинами:

– Ведомо мне, ныне мало кто верит в историю Врат! – грозно произнес он. – Ведомо мне, средь народов ваших многие чтут историю предков наших за пустую сказку, в которую веруют лишь наивные простаки да выжившие из ума старики, вроде меня…

– Никто средь людей не считает тебя глупым стариком, мудрый Величар! – поспешил уверить альва плечистый рыжеволосый Дивислав из далеких борейских земель, что подтверждалось шкурой белого медведя на его плечах. – И мы не считаем историю рождения Врат пустой сказкой… Однако согласись, мудрейший, за тридцать веков мир изменился до неузнаваемости! Ныне наши заговоренные доспехи и щиты не пробить никаким мыслимым оружием, а стрелы сами рыщут цели и разят без промаха. Обученные вами волхвы, приданные нашим сотням, умеют видеть мир глазами зверей и птиц, исцелять раненых и больных, ощущать тревоги и надежды, различать добро и зло, гасить огонь заклятиями и растить пищу даже в безводной пустыне. Мы научились воевать совместно с драконами и великанами, не враждуя с ними, нас поддерживают народы горные и речные… Скажи, разве смогут какие-то демоны, пусть даже злобные, колдовские и бесчисленные, устоять пред такой силой? Смогут ли сразить современных воинов, смогут ли не дрогнуть перед ударами их копий и палиц, пред огнем драконов? Мы не смеемся над преданиями предков, мудрый Величар. Мы готовы отомстить за прародителей! Пусть открываются Врата Демонов. Пусть силы зла еще раз попытаются войти в наш мир. И мы сами загоним порождения страха и смерти в то небытие, из которого они явились, чтобы поработить наш мир!

Борейский вождь оглянулся на народ людей, и прочие воины поддержали его торжествующими выкриками и вскинутыми мечами.

– Тридцать веков назад наши предки тоже были полны отваги, храбрый Дивислав, – покачал седой головой альв. – Они забыли былые ссоры, они встали плечом к плечу, чтобы встретить неведомого злобного врага… Но сохранить наши народы удалось не в битве, а лишь благодаря мудрости и могучим чарам, напитанным кровью невинных. Мы замкнули миры, мы закрыли демонам путь в Спасенные Земли и только тем сохранили хоть кого-то из былых многолюдных родов. Страшно подумать, что сотворили демоны с теми, кто остался в их власти! Смерть, рабство, муки, вырождение… Может статься, порождения зла смогли придумать что-либо и похуже… Демоны сильны, и победа над ними не может быть легкой, пусть даже мудрость и тридцать веков покоя помогли нашим народам достичь небывалых высот в ратном деле и целительском искусстве. Будет кровь, воин человеческого народа, будут муки, будут павшие, будут слезы матерей и сестер, будут раненые и увечные. Помнишь ли ты, Дивислав, что первыми умирать будете вы, люди и драконы?

– Будут раненые, мудрый Величар, будут павшие, – согласился вождь борейских земель. – Но будут и спасенные, освобожденные от рабства. Будут победители, будет слава, будут честь и величие! Только битва способна отделить труса от храбреца, а воина от хвастуна. Только битва способна покрыть славой достойного и вскрыть гнилость пустобреха. Только битва способна открыть дорогу молодым и храбрым и отправить на покой уставших и немощных. Только битва способна уничтожить зло и открыть обманутым свет истины. Так пусть начнется битва!!!

Сдернув с пояса меч из мореного дуба, Дивислав вскинул его над головой, и его призыв поддержали радостными криками остальные вожди. На противоположной стороне урочища, раскинув крылья, хрипло заклекотали драконы – крылатое и огнедышащее воинственное племя полностью поддержало своих извечных врагов и союзников. Точно так же, как люди, молодые сильные вожди властителей небес искали себе славы и возвышения, уважения среди сородичей, восхищения самок. А самый быстрый путь наверх лежал через сражения, через кровавое испытание, пропускающее через себя только самых сильных, храбрых и достойных. Всего одна схватка могла возвысить дракона в глазах его племени намного сильнее, нежели многие годы терпеливого кропотливого служения. И если появился шанс сразиться с самыми настоящими демонами, исчадиями зла, порождениями смерти, а не просто подраться в судебном поединке – разве можно упустить такую редкостную возможность?

– Не понимаю вас, смертные, – покачал головой Величар. – Вы готовы умирать сотнями, дабы остановить наступление демонов в смертельной драке, но среди вас нет никого, желающего пожертвовать собой, дабы сохранить врата запертыми и не допустить кровавой вакханалии!

– Не понимаешь, альв, – согласился воин. – Смерть в битве, в отчаянной схватке, на пределе сил, со стремлением к победе невозможно сравнить со смертью у алтаря, подобно примирившейся с судьбой, безвольной овце. Это вовсе не одно и то же. Мы воины, а не овцы!

Великий чародей промолчал. Для альвов гибель всегда была гибелью, а боль – болью, как бы и зачем она ни причинялась. Несмотря на многие века, проведенные бок о бок с людьми и драконами, народ мудрецов так и не смог понять, почему быстро и почти безболезненно умереть под обсидиановым мечом жреца – плохо, а умирать долго и мучительно от ран на поле брани – достойно и почетно? Лесных чародеев утешало только то, что среди людей всегда находились несчастные влюбленные, потерявшие детей матери и безнадежные больные, предпочитавшие отдать свою жизнь на алтаре во имя благополучия Спасенных Земель, а не просто утопиться или повеситься.

Однако, увы, даже этот источник крови невинных оказался не бездонным. За тридцать веков благополучия люди стали слишком счастливы, чтобы умирать добровольно. А заклинания Врат Демонов требовали именно добровольной жертвы.

– Среди вас нет никого, кто согласен взойти на алтарь, дабы избавить Спасенные Земли от нашествия демонов? – больше для ритуала, нежели с надеждой на ответ спросил чародей у избранников народа людей.

– Нет, мудрый Величар, – покачал головой бореец. – Да будет битва!

– Я обращаюсь к вам, народ драконов, – развернулся Величар. – Неужели среди вас нет никого, кто согласен взойти на алтарь, дабы избавить Спасенные Земли от нашествия демонов?

– Да будет битва!!! – раскинув крылья, торжествующе проклекотал могучий Огнезар. Дракон немолодой и пребывающий в Малом Совете в звании мудрого – однако, похоже, заразившийся от собравшихся сородичей воинственным азартом.

Мудрый альв кивнул, опустил посох и легко спорхнул вниз до середины склона:

– Я обращаюсь к вам, народ волотов, – остановился среди великанов Величар. – Неужели среди вас нет никого, кто согласен взойти на алтарь, дабы избавить Спасенные Земли от нашествия демонов?

– Мы исполним свой долг, мудрейший, и придем на битву, – поднявшись, склонил голову могучий Валдит.

Мудрый чародей вздохнул… Хотя другого ответа, конечно, не ожидал. Миролюбивые великаны сторонились ссор и сражений, очень редко являлись на судебные битвы, не искали смерти и никогда не приносили себя в жертву.

Альв спустился ниже, обратился ко гмурам, но и среди пещерных жителей отклика не нашел, равно как среди речного народа, никогда особо не стремившегося хоть как-то отличиться в общих глазах.

Вернувшись к священному камню, Величар отставил посох, послушно замерший в вертикальном положении, и склонил голову, словно предаваясь размышлениям. Хотя слова, которые ему надлежало произнести, были предрешены, и никакого иного выхода, кроме как произнести их, у главного чародея Спасенных Земель не оставалось.

– Через двенадцать дней на полях жертвоприношения откроются Врата Демонов, – подняв голову, наконец выдохнул мудрый Величар. – Я возвещаю час великой битвы и призываю всех воинов Спасенных Земель явиться к алтарю, дабы сразиться с демонами и защитить наш мир от гибели. Да будет так!

Он хлопнул в ладони, и с кроны дубов сорвалась густая птичья стая, разлетаясь во все края ойкумены, дабы донести всем и каждому весть о принятом Большим Советом решении.

Темная туча птиц распалась на облака, облака – на отдельных вестников. И один из стремительных стрижей, часто взмахивая крыльями, помчался на север, чтобы уже к вечеру спикировать в густые чащобы, окружающие россыпь сверкающих голубизной Рипейских озер.

Край неба начал медленно розоветь. Вслед за этим то тут, то там внезапно вспыхнули белизной редкие кучевые облака. Уже от них в стороны разбежался свет, насыщая розовые небеса голубизной, пока, наконец, над остроконечными елями не появился ослепительный край солнца. В этот миг Атрамир закрыл глаза и медленно вдохнул в себя рассвет, его чистоту и живородную силу, его яркость и теплоту, напитывая всем этим совершенством свое тело, наполняя чистотой и силой ноги и руки, выпивая свет, словно озерную влагу, собирая его внутри себя, пропитывая им душу и разум, уподобляя себя самому солнцу, дарующему жизнь Спасенным Землям.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вдох… И еще, до самой глубины легких, до последнего их уголка…

Когда голова начала слегка кружиться, Атрамир расслабился и опустил руки. Солнце уже поднялось над дальними кронами, проложив по глади озера сверкающую дорожку к самым его ногам, над этой дорожкой деловито носились стрекозы и жуки, чуть выше сновали в воздухе птицы, охотясь за ранней мошкарой.

– Здравствуй, мир света, – негромко прошептал молодой волхв. – Здравствуй, мир радости, дружбы и добра!

Мудрые альвы, живущие у Длинного озера, учили, что с миром, в котором ты живешь, нужно здороваться каждое утро – но никогда не прощаться, и тогда он всегда будет пребывать с тобой в ладу. Природа отзывчива, она добра к тем, кто ищет добро, и зла к тем, кто ожидает зла. Сохраняй в душе благость – и она будет окружать тебя каждый час и каждый шаг. Пребывай всегда в праздничном состоянии – и на пути твоем всегда будет встречаться только радость.

– Хорошо… – прошептал Атрамир, подставил лицо солнцу, раскрылся душой. Однако ничего особенного не ощутил. Птицы были голодны, крот под землей, в паре шагов справа, нашел жирного дождевого червяка и сейчас торопливо его уплетал. Рыба кормилась в водорослях, с десяток оленей паслось за кустарником поодаль, змея кралась к полевой мыши, мышь забивала брюхо спелой земляникой.

Все вокруг заботились только о жратве – и молодой волхв поневоле тоже ощутил голод.

Он рывком поднялся, распугав кузнечиков и мотыльков, сладко потянулся, разминая кости, и тут же проверил – на месте ли меч.

Меч, тяжелый и добротный, из коричневого мореного дуба, длиною в локоть, с лезвием из черного глянцевого обсидиана, был первым творением Атрамира в ученичестве лесных альвов, его гордостью и доказательством чародейского дара. А вот перевязь оказалась неудачной и часто соскальзывала с плеча. Да так ловко, что парень этого и не замечал и пару раз уходил с места отдыха, оставив оружие лежать в траве. Даже странно, что за много лет ее не потерял, неизменно находя там, где и думал. Впрочем, альвы считали это просто одним из его талантов и признаком чародейского дара.

В этот раз клинок оказался на боку, рукоятью на уровне ремня, справа от поясной сумки, и Атрамир с облегчением вздохнул, вскинул руку, причесав пальцами рыжие кудри, одернул короткую замшевую куртку, расшитую белыми костяными шариками, украшенную беличьими хвостиками и замшевыми кисточками, поклонился озеру, прощаясь с его прохладными водами, и поспешил по прибрежной тропинке домой. Путь недолгий – через низинку вокруг родника, по наволоку и до взгорка на южном берегу озера. Туда, где на самой вершине пологого холмика сплелись ветвями несколько лип. Местами это преплетение было плотным до полной непрозрачности, местами между ветвями можно было просунуть руку, а кое-где – и вовсе провалиться. Возникало ощущение, будто огромный аист сперва сплел здесь свое гнездо – а потом озлился на что-то и наполовину разворотил, бросив и улетев на новое место в дальние края.

Увы, но произошло подобное от того, что юный волхв, по горячности и неопытности, затеял возведение для себя уж очень обширного обиталища – десять шагов в длину и столько же в ширину, да еще в три жилья по высоте.

Три потолка из сплетенных ветвей у чародея получились легко и быстро, благо кроны деревьев были густыми, плотными. Нарастить стены, заплести их цветочными стеблями, уплотнить мхом он тоже смог, но уже не так прытко… На том все и застопорилось. Дом большой, а Атрамир один – когда всем заниматься? Тем паче что из всех комнат использовал парень всего две: нижнюю с очагом, в которой зимой готовил, грелся и занимался хозяйственными делами, и самую верхнюю, больше похожую на выстеленное шкурами гнездо, в которой юный волхв спал. Нравилось Атрамиру спать на высоте – ближе к небу, к звездам. Вроде как и воздух там казался чище, и пространство шире. Да и просто – хорошо!

Кроме этих двух комнат все прочие уже не первый год так недоделанными и оставались.

Так же странно, не по задуманному, вышло и с огородом. Задумывалась обширная возделанная луговина, засеянная репой и капустой, морковью и гречей, горчицей и салатом, луком, чесноком, прочими ароматными травами – красота, самим альвам на зависть. Но поначалу терпения хватило только на четверть луговины – на репу, капусту и приправы. Атрамир честно намеревался расширить посевы, однако в первый же год его посевы повадились разорять зайцы. Бороться с грызунами волхв взялся не чародейством, а силками и… И как-то так вышло, что силки стали его основными кормильцами, а огород теперь играл скорее роль приманки для дичи, не став источником заполнения небогатых закромов.

Вот и сейчас, учуяв со стороны зарослей акации горячее биение сердец пополам со страхом и болью, юный волхв повернул к кустарнику, вынул из петель сразу двух зверьков, снова насторожил ловушки. Отойдя к муравейнику, быстро освежевал добычу, кинул шкурки на чистку.

Муравьи-кожевенники были еще одной гордостью Атрамира. Он не получил их в подарок от альвов и не выменял у других волхвов, а вывел сам, пусть не без помощи худосочной Седавы с ее вечно дрожащими пальцами и скрипящим, словно от простуды, голосом. Заговоренные насекомые подъедали остатки мяса и жир, но никогда не портили кожу и мех – прямо хоть сразу на одежду раскраивай.

От муравейника парень свернул к дому, достал из висящего под потолком туеска мешочки с солью, горчицей и гвоздичными бутонами, на глазок обсыпал ими поверху освежеванные тушки, затем завернул их в листы ревеня, спустился к воде, зачерпнул рукой влажную глину на берегу, обмазал поверху слоем в палец толщиной, отнес обратно к себе и оставил обсыхать. Или, вернее, глину – обсыхать, а тушку – пропитываться специями. Вечером добычу можно будет запечь в углях. Будет вкусно.

Как положено волхву, свой дом Атрамир вырастил наособицу, в нескольких часах пути от деревни. Ведь чародею надлежало обитать на лоне природы-матушки, возле альвов и среди лесного зверья. Прочим же людям, коли нужда в советах али лечении возникала, следовало приходить к мудрецу в лес, кланяться, о помощи просить…

Вот только в свои двадцать два года славу молодой чародей обрести еще не успел, ходить с поклонами к нему никто не хаживал, подарков не приносил – и жил крепкий молодой парень, ладный телом и лицом, один как сыч. И кабы не уроки, за которыми Атрамир каждый второй день отправлялся к Длинному озеру, так и вовсе хоть волком вой от тоски и скуки! Хорошо хоть, что волхвов, выбранных из народа людей, альвы учили всю жизнь, до старости. Поэтому полное одиночестве чародею все-таки не грозило. Всяко найдется, с кем хоть раз в несколько дней словом перемолвиться.

Волхв замер, прислушиваясь к неожиданно случившимся переменам в мире вокруг. Все вроде бы оставалось прежним – и шелест листвы, и запах сосновой смолы от груды валежника. Но… но ощущение чужого острого голода опередило любые шорохи и тени. Это чувство, подобно огненному пятну, зародилось по обратную сторону холма, пробралось по широкой дуге, притаилось под берегом, потемнело от напряжения.

Кто-то подкрадывался к его дому!

Атрамир, усмехнувшись, отступил, спрятался за толстым стволом ветвистой липы, снял с перевязи острый тяжелый клинок.

– Ага-га! Сдавайся! – И напряжение ожидания вылилось в стремительный рывок.

Послышался всхлип, гул разрываемого воздуха, треск раздавленного хвороста. Волхв пригнулся, скользнул из-за дерева вниз и вправо, стремительно метнулся под раскрытое крыло и что есть силы ударил коварного гостя в бок.

Разумеется – плашмя.

– Привет, Кучур!

– Так нечестно! – возмутился дракон. – Ты меня заметил!

– А как тебя не заметить, друже? – рассмеялся Атрамир. – Ты отражение свое давно видел? Так иди, в озеро посмотрись. Больше дуба векового вымахал, а все еще надеешься втихаря к кому-то подкрасться!

На самом деле Кучуру, конечно же, до векового дуба еще расти и расти. Ныне молодой воин огнедышащего народа росту имел от силы в два человеческих – не считая шеи и хвоста, конечно же, – размахом крыльев не покрывал даже маленького атрамировского огорода, а весу имел от силы в десять быков. Однако у него все еще было впереди. Тело Кучура покрывала ярко-рыжая, как волосы молодого волхва, чешуя – кроме небольшого белого пятна на груди и черных полос на хвосте. А рыжие драконы, известное дело, самые крупные.

Общий цвет волос человека и чешуи дракона долго был предметом насмешек, когда они оба появились у альвов возле Длинного озера. Прочие ученики утверждали, что у новичков был общий отец. И поначалу подростков это сильно задевало. Через пару лет, когда Кучур и Атрамир научились давать отпор – насмешки прекратились. Но дружба осталась. И прозвище рыжие братья перестало казаться им обидным.

– Очень кушать хочется, друже, – не стал вдаваться в долгие разговоры дракон. – Полетели?

– Полетели, – согласился юный волхв, возвращая меч на перевязь, с разбегу запрыгнул на опущенную шею друга, запустил ладони под вздыбленную чешую, прочно хватаясь за края толстых костяных пластин. Кучур, поднявшись на задние лапы, крутанулся и прыгнул в сторону озера, тут же распахнул крылья, скользя над самой поверхностью. Первыми взмахами дракон даже коснулся их кончиками волн, подняв тучи мелких брызг, но вскоре набрал высоту, промчался над вершинами елей и стал неторопливо забираться к самым облакам в голубую высоту.

Атрамир прищурился, подставляя лицо прохладному встречному ветру, развевающему его кудри, пробирающемуся под ворот, раздувающему куртку и штаны, холодящему ноги. В полете было холодно всегда – даже в самые знойные дни, – а от ветра не спасали никакие одежды. Однако молодой волхв все равно любил летать. Любил летать в жару, внезапно оказываясь в мире прохлады; любил летать в дождь, когда могучий Кучур, пробившись через слякоть, поднимался над тучами в открытый солнечный простор, любил летать зимой, возносясь над искрящимся снежным миром. Любил смотреть с высоты на леса и озера, что внезапно уменьшались и казались игрушечными, ненастоящими, нарисованными умелым мастером на огромной бересте. Любил перемещаться с невероятной стремительностью из края в край мира, опускаясь после нескольких часов полета в неведомых, никем не тронутых землях.

Вот и сейчас поднявшийся к кучевым облакам дракон раскинул крылья и стремительно скользил, оставляя позади поприще за поприщем, сразу многие дни пути – если пытаться одолеть это расстояние пешком даже на лодках. Реки, реки, огромное озеро, за ним – бескрайние леса, разбавленные матово поблескивающими влажной ряской болотами. Кучур начал снижаться, выбирая наволок пошире, повернул вдоль одной из рек, спикировал на заливной луг, менее сочный, нежели ближайшие. Громко захлопал крыльями, снижая скорость, и плавно опустился на землю, крепко вцепившись в нее когтями.

Атрамир спрыгнул, пригнулся, провел по траве ладонью:

– Недавно пощипана, не отросла. Кто-то пасся, добыча есть. – Молодой волхв выпрямился: – Ну что, как всегда?

– Как всегда, – согласился дракон, неспешно добрел до зарослей на краю наволока и опустился на брюхо, полурастопырив крылья, спрятал хвост в кусты и положил шею под самые корни деревьев. В таком виде, если не приглядываться, уже с полусотни шагов затаившийся зверь сливался с грунтом и казался оплывшей грудой красной глины. А с полутора сотен – так даже если приглядываться.

Атрамир, привычно поправив меч, нырнул в чащобу, пробираясь между многоохватными соснами и черными елями. Терпеливо и упрямо он раздвигал ароматный можжевельник, прыгал с одного мшистого поваленного ствола на другой, иные – трухлявые – разбивал ударами кулака. Двигаться через дикий нехоженый лес было трудно даже ему, а уж дракону тем более не протиснуться. И звериных троп, как назло, на глаза нигде не попадалось. Хотя обитатели тут имелись – волхв хорошо ощущал импульсы тревоги, доносящиеся то с одной, то с другой стороны. Нежданного гостя слышали и опасались. Атрамир даже мог угадать некоторые из сознаний. Кабаньи – приземленные, ищущие по запаху грибы и коренья. Беспечные лосиные – эти гиганты где-то ощипывали листву с орешника. Олени же вынюхивали свежую травку, их желания тоже угадывались с легкостью. Но был здесь и кто-то еще, сосредоточенный и ищущий.

– А, не важно. – Волхв остановился, повернулся лицом к реке и опустил голову, вытягивая из глубин памяти свой самый жуткий и незабываемый детский кошмар. Как однажды ночью, еще совсем маленьким, он захотел подняться с постели, сделал в темноте несколько шагов и вдруг ухнулся в темную бездну – невидимую, бездонную, бесконечную, смертоносную. Именно тогда он в полной мере ощутил ужас полной безнадежности, бессилия, отчаяния. Дыхание небытия…

Вытянув это воспоминание в свой разум, Атрамир покрутил его перед собой, наполняя нынешней живой энергией, силой, мощью, реальностью, насытил кошмар до размеров целого мира и, расставив руки, резко выплеснул этот ужас из себя наружу огромной черной волной.

Тут и там затрещали ветви. Ощутив внезапный беспричинный ужас, лесное зверье кинулось бежать, улепетывая от чего-то страшного и непонятного на луг, к реке – к свету, открытому пространству, к миру и безопасности. Заросли наполнились паникой, и даже те животные, что не попали под чары волхва, кинулись наутек, следуя общему примеру. Прочь, прочь, прочь…

Когда Атрамир выбрался из чащобы на луг, на траве лежали два задушенных оленя, волк и крупный кабан. Еще кого-то Кучур уже успел проглотить, не дожидаясь своего товарища.

– Хочешь ожерелье славы? – предложил дракон и указал мордой на серого хищника: – Смотри, какой большой! Из его клыков отличный знак чести может получиться. В народе людей такими гордятся!

– Ожерелье чести можно делать тогда, когда сильного хищника победил сам, в честной схватке, один на один, – покачал головой Атрамир. – А этого задавил ты.

– Так мы никому не скажем!

Молодой волхв только рассмеялся в ответ.

Драконы, что бы там ни утверждали альвы, постигали мудрость мира еще хуже, чем народ людей. Кучур не понимал, что подобную ложь скрыть невозможно. И когда обман раскроется, свалившийся на его друга позор окажется куда страшнее простой охотничьей бестолковости.

– Ну, хоть череп себе на шлем забери!

– Я целитель, а не воин. Мне положено носить человеческий череп, а не звериный.

– Где же ты возьмешь такую большую черепушку, чтобы на твою налезла?!

– Уже сделал. Выточил из пяти лосиных и склеил.

– Ну, как хочешь, – устал спорить Кучур, схватил волчью тушу поперек, подбросил и заглотил в несколько толчков головы. Потряс башкой, прогоняя еду по шее.

Атрамир тем временем, достав из подсумка нож из цельного кремниевого лезвия, вклеенного в рукоять оленьего рога, распорол шею одной из оленьих туш, вырезал несколько ломтей толщиной в мизинец, окликнул товарища:

– Подсоби! – и подбросил один из кусков в воздух. Кучур стремительно повернул голову, кашлянул короткой вспышкой пламени, и человек поймал уже румяный, местами с черными пятнами кусок: – Ой, горячо!

– А чего же ты ожидал?! – довольно прорычал дракон, потянулся к кабану, перехватил поудобнее, заглотал целиком.

Волхв, поджав ноги, сел под его крылом, стал подкрепляться, откусывая от почти пропеченного ломтя кусочек за кусочком. А закончив, подкинул следующий:

– Кучур, подсоби!

Зверь, раз за разом опаляя мясо своим пламенем, терпеливо дождался, пока его товарищ наестся, после чего скусил оленю рога, проглотил тушу и довольно потянулся, прижавшись грудью к траве и притоптывая задними ногами:

– Хорошо-о-о-о! Я уже дня три не ел. Проголодался.

– Чего же раньше не прилетал?

– Родители все не отпускали. У малых колики. И глина на помосте вся облупилась…

– Замажем твой помост, не грусти.

– Сейчас никак, малые бестолковые. Могут опалить.

– Да уж, вашей малышне на глаза лучше не попадаться, – согласился Атрамир. – Хотя оно понятно. Дети, они у всех одинаковы…

Само собой, это было неправдой. Человеческие дети и потомство народа огнедышащего – существа зело разные. Младенцы в колыбельках огнем по сторонам не плюются, к потолку взлететь неспособны и дома в пепел от боли в животике не выжигают.

Именно из-за буйного нрава отпрысков драконы в полузабытые стародавние времена выплавляли свои гнезда в ледяных склонах Рипейских гор и, по сказаниям, отстроили там целые дворцы. Под ледяными сводами самое страшное, что могло случиться с гнездом, – так это подстилка выгорит, и все.

Именно тогда, десятки веков назад, драконы повадились воровать и порабощать людей. Косить траву, рубить ветви для гнезд, носить все это в глубину пещер человеческими руками было куда как легче, нежели мучиться самим огромной клыкастой пастью. Люди ходили на драконов в походы, отбивая своих сородичей и разоряя гнездовья опасных соседей. Драконы – разоряли близкие поселки, чтобы добираться до Рипейских гор спасителям было слишком далеко и долго. Люди – застилали крыши дерном и глиной, закапывали дома в землю, мастерили луки и копьеметалки, придумывали негорючие одежды. Драконы – сбивались в ратные отряды, отвлекали, хитрили, выслеживая и отлавливая добычу, вступали в битвы…

Потом пришли демоны – и война с общим врагом, желающим уничтожить оба народа под корень, вынудила бывших противников объединиться. Люди стали помогать крылатым союзникам добровольно, ссоры забылись.

Но со временем начали таять, уничтожая древние гнездовья, сами Рипейские горы… В леса из них драконы, понятно, переселиться не могли – выгорели бы все чащобы до единой. Обычных горных пещер на севере Спасенных Земель почти не имелось – равно как самих гор. Тогда люди придумали перекрывать бревнами расселины между скалами, прикрывая гнезда от дождя и снега, а внизу сбивать огороженные помосты, замазывая их от огня толстым слоем песка и глины…

Ирония судьбы – огнедышащий народ, когда-то пытавшийся людей поработить, ныне почти полностью зависел от доброты двуногого племени. И понятно, почему зачастую драконы предпочитали вступаться за своих соседей-людей и сражаться против своих сородичей из других земель, если между народом человеческим и драконами вдруг возникали споры и разногласия.

– Домой? – сладко зевнул Кучур.

– Домой, – согласился молодой волхв, забираясь ему на шею.

Дракон разбежался, тяжело оторвался от земли, не без труда достиг высоты древесных крон, сделал широкий полукруг и… спикировал обратно на луг. С шелестом рассекая воздух, Кучур на всей скорости ловко подхватил задними лапами последнюю, нетронутую оленью тушу, промчался до излучины, перевел дух, а затем, взмах за взмахом, стал подбираться к белым кучерявым облачкам.

Обратный путь в обитаемые земли показался волхву более быстрым, нежели на восток. Вестимо – ветер был попутным. Вскоре после полудня Кучур лег на крыло, описал широкий круг над человеческим селением из нескольких просторных зеленых домов, окруженных огородами. Деревню надвое разделял узкий ручей, весело журчащий по каменистому руслу, рядом раскинулась утоптанная до каменной твердости поляна, на которой девушки в цветочных венках водили хоровод. Парни стояли поодаль, сбившись в кучку, и смотрели на танец с живым интересом.

Атрамир попытался вспомнить, ради какого дня затеян праздник, но в голову ничего не пришло. Впрочем, у приозерских селян каждый второй день считался каким-то праздником, а каждый первый заканчивался весельем вовсе без повода. Первый урожай, последний урожай, капустники и выбелка холста, первая нить и лучшая пряжа – все и всегда превращалось в баловство и шутки-прибаутки, гуляния и пляски. То селяне на прялках с горок катаются, то по столбам за сапогами лазят; то нагишом купаются, то хороводы водят, то снежные дома разбивают, то любовной охотой в чаще занимаются…

Увидев дракона, девицы с визгом кинулись врассыпную, парни побежали следом – «защищать». Одна игра стремительно перешла в другую, хотя и с прежним итогом – рано или поздно все разобьются на парочки и окажутся наедине. На площади остались только совсем малые дети, которым крылатые звери еще оставались в диковинку, да взрослые воины, уже остепенившиеся и юношескую беготню забросившие.

Кучур ловко опустился на самом краю площади, разжал задние лапы, роняя тушу возле ручья, и сложил крылья, оседая рядом.

– Приветствую вас, люди озерного рода, от имени крылатого народа! – поздоровался с воинами дракон. – Рипейский род делится с вами своей добычей и желает вам благости и процветания!

– Передай нашу благодарность Рипейскому роду, ловкий Кучур! – подошел ближе седовласый воин, лицо и плечи которого были изрезаны мелкими шрамами. – Он всегда может быть уверен в нашей дружбе! А тебе, Атрамир, не след забывать, что ты не старый волхв, доживающий дни на пеньке у своей норы, а целитель воинской рати! Между тем ты уже больше года на тренировках наших не показывался!

– Я приду, дядюшка Избор, – поспешил повиниться перед стариком паренек и тут же послал в сознание своего друга чувство тревожной торопливости. – Завтра мне к альвам отправиться надлежит. А послезавтра обязательно приду!

– Смотри у меня! – погрозил ему пальцем воин, но задерживать не стал.

Дракон взмыл в воздух, чтобы почти сразу спикировать возле полуразвалин на берегу озера.

– Не сердись, друже, – опустив шею к траве, извинился Кучур. – Предчувствие у меня нехорошее. Полечу я домой, посмотрю, все ли в порядке?

– Лети, – не стал его останавливать молодой волхв. – Завтра увидимся.

И опять остался один, на берегу пустынного озера, на взгорке возле то ли развалившегося, то ли недорощенного дома.

Совсем неподалеку, за протокой и лесом, в половине поприща, люди смеялись, отдыхали возле общего очага, любили, играли, занимались насущными хлопотами – наверное, уже успев начисто забыть имя паренька, когда-то избранного альвами в ученики. А «одаренный небесами счастливым великим даром» молодой чародей постигал тут единение с природой – с забитой всевозможными мыслями головой, с единственным одеянием и одним доспехом, с извечными хлопотами о еде, дровах и постели.

Раньше, в далеком детстве, жизнь мудрого, уважаемого и всемогущего волхва, лишь изредка являющего себя простым смертным, казалась ему совершенно иной…

Атрамир сходил к муравейнику, забрал там вычищенные шкурки, хорошенько вытряс. Зачерпнув в выдолбленную из чурбака колоду воды, он произнес над ней заговор на смерть, для надежности капнув потом немного настоя из цветов зонтичного омежника, размешал, кинул шкурки и прижал их камнем.

Вымачивание в мертвой воде было более надежным способом выделки, нежели дубление. «Мертвый» мех не гнил и не покрывался плесенью, даже оставшись влажным, его не ела моль, он всегда выглядел нарядным. Такой способ был не только надежным, но и и самым простым.

Молодому волхву неожиданно вспомнился первый урок, преподанный ему блеклолицым, но черноволосым Дубумилом – тощим и длинным, как ясеневая слега, но столь же крепким и постоянно носящим рубаху с ярко-алым воротом.

– Колдовство и превращение мы видим каждый день, смертные дети мои, – поведал мудрый альв. – Оставленное в воде мягкое дерево становится крепким, словно камень; нагретая кожа вдруг превращается в панцирь, вареная кость размягчается, а крепкий бульон, остыв, сам превращается в кость. Весь мир вокруг состоит из постоянных превращений. Я расскажу вам, как направить эти превращения в нужную сторону, используя естественные изменения, собственную волю и некоторые простенькие добавки. И тогда прошедшая через ваши руки ткань будет прочнее гранита, кость окажется гибкой, как лоза, а лоза крепкой, словно кость. И все, что для этого вам понадобится, – это немножко терпения…

Прошло десять лет терпения – а Атрамир все еще не стал даже уважаемым учеником. А гордое звание чародея все отодвигалось и отодвигалось куда-то в будущее.

Волхв вздохнул, набрал под навесом хвороста, отправился к очагу, высек огонь, дал дровам немного разгореться, кинул в огонь подсохшие глиняные комки, уселся в плетенное из лозы сиденье и откинулся на спинку. Прошептал заклинание, отводящее дым в сторону, в дверной проем. Расстегнул пояс, снял меч, стянул с себя куртку. От яркого пламени шел ощутимый жар, прыгающие языки пламени завораживали. Так бы смотрел и смотрел…

Но вскоре из очага потянуло ароматом печеного мяса – комки потрескались, из щелей заструился пар. Атрамир торопливо погасил огонь заговором общего сна и, пока яство не пересохло, выкатил его из очага. Выждал еще немного, чтобы остыло, потом взял комок поменьше и вышел с ним из дома, усевшись на берегу озера. Разбил глину о колено, развернул листья ревеня и стал есть, любуясь красотой природы, вдыхая запахи цветущих растений и прохладу воды, внимая шелесту камышей и веток – и закусывая все это пряным мягким мясом.

Вокруг тут же собралась стайка мышей, во главе которой возвышался гибкий горностай – напоминающий худобой и черными глазками одного из альвов; слетелись удоды, сороки и кулики, копошась чуть ли не под ногами юноши. Знали, что и на их долю от угощения обязательно толика перепадет.

Так Атрамир и поужинал. Кусочек себе в рот, кусочек горностаю в зубы, кусочек пернатым в клюв, косточки с хрящами – мышам на развлечение. Покончив с едой, волхв напился едкого шипучего кваса, настоянного на репе с медом, и взялся за шлем. Сделанный из аккуратно подрезанных и гнутых вокруг его головы костей, заговоренный для прочности на трех водах – ключевой, живой и мертвой, на трех светилах – на полнолуние, на полдень и на ледяном сумраке, и на парной крови, шлем имел форму человеческого черепа – указывая, что носящий его воин не хищник, ищущий чужой смерти, а целитель, готовый оказать помощь. И хотя в поединках, понятно, крепко доставалось всем – лекарей противники все же стремились уберечь от гибели. Тем более что, по обычаю, после сечи они должны были лечить врагов так же старательно, как своих сородичей.

Однако шанс получить удар дубиной или мечом по макушке имелся – и потому волхв старательно проклеивал свою защиту изнутри войлоком, слой за слоем, стремясь добиться со всех сторон равной толщины, иначе сидеть будет криво, натирать или сползать.

За работой быстро истаял остаток дня, и ближе к сумеркам в камышах под плакучей ивой послышался тяжелый плеск.

– Нет у меня никаких гребней, – недовольно отозвался Атрамир, не отрываясь от дела. – Плыви отсель, речное племя.

– Эка ты какой грозный! – Плеск прекратился. – Я ведь ничего и не спрашивала, добрый молодец.