Публичная речь и ее просодический строй Блох Марк

Одна из причин долголетия и «живучести» риторики заключается в том, что на протяжении всей ее многовековой истории она строила свою научную парадигму на основе включения языковых явлений в широкий социально-культурный контекст. Задолго до появления психологии и социологии риторика постулировала необходимость знаний о социальных условиях, в которых происходит коммуникация, и о сложнейшей природе человеческого сознания. Риторическая теория и практика публичной речи предлагают пути оптимизации взаимодействия оратора и аудитории с опорой на определенные представления о человеческой психологии и общественных отношениях. Предполагается, что анализ экстралингвистических факторов позволяет оратору строить свою речь таким образом, который был бы наиболее приемлемым для данной аудитории в данной ситуации.

В риторике социо-культурный контекст дискурса рассматривается в рамках категории «этос». В древнегреческой философии этос (обычай, нрав, характер) понимали как совокупность стабильных черт индивидуального характера, определяющих особенности жизнедеятельности человека. Эта идея легла в основу этики как науки о нормах человеческого поведения. В античной риторике этос связывали с проявлениями личности оратора в стиле речи. Античный ритор Лисий прославился как мастер «этопеи», изображения характера человека через особенности его речи.

Эта концепция этоса получила дальнейшее развитие в классических риторических системах. Аристотель связывал этос с моральными качествами оратора, на основании которых формируется доверие слушателей к нему и к его речи. Квинтилиан рассматривал этос в непосредственной связи с пафосом, постулируя необходимость для оратора ощущать и разделять эмоциональный настрой аудитории, поскольку красноречие оратора основано на совместном переживании эмоций. Цицерон уделял особое внимание уместности речи как по отношению к личности говорящего, так и по отношению к особенностям аудитории. Христианские доктрины подчеркивали религиозный аспект этоса, его божественную сущность (Св. Августин).

Различные подходы к пониманию этоса в наиболее обобщенном виде представлены в следующем определении – «характер, отраженный в языке» («character as it emerges in language») [Sloane, 2001: 263]. В современной риторике «характер» трактуется расширительно и включает не только индивидуальные особенности оратора, но и социо-культурные нормы, определяющие характер его риторической деятельности и воплощенные в языке риторического произведения. Важно подчеркнуть два аспекта этоса: во-первых, этос выступает как нормативно-регулятивный фактор, во-вторых, он формируется в рамках определенного общественно-исторического уклада.

Современное понимание содержания этоса отражает глубинные системные изменения в риторической теории, произошедшие в ХХ веке и явившиеся результатом целого ряда социально-политических сдвигов и развития гуманитарного знания. Центральной темой риторических исследований становятся вопросы, связанные не с производством речи, а с ее восприятием и интерпретацией, а смысловое ядро риторики составляют такие понятия, как «общение», «сотрудничество», «диалог», «взаимопонимание». Перемещение фокуса с создателя текста на его получателя, или потребителя («consumer of discourse» в терминологии американских авторов), естественным образом отразилось и на интерпретации этоса, который стали связывать в первую очередь со слушателем, аудиторией.

Присутствие «другого», не автора – краеугольный камень современной философии дискурса. В одном из своих эссе на темы этики Умберто Эко утверждает, что «этический подход начинается, когда на сцену приходит другой. Признание роли других, необходимость уважать те же их потребности, которые мы считаем неукоснительными для себя, – результат тысячелетнего развития» [Эко, 2002: 14]. Признание приоритета получателя сообщения породило в ряде риторических систем особое понимание этоса. Так, представители Льежской группы «Мю» определяют этос как «аффективное состояние получателя, которое возникает у него в результате воздействия на него какого-либо сообщения, и специфические особенности которого варьируют в зависимости от нескольких параметров. Среди этих параметров важное место должно быть отведено самому получателю сообщения» [Дюбуа, 1986: 264]. С аудиторией связывается этос и в риторической теории Ю. В. Рождественского: «этосом принято называть те условия, которые получатель речи предлагает ее создателю» [Рождественский, 1999: 69].

Признание роли «другого» отнюдь не предполагает умаление значения создателя текста, оратора. Речь идет скорее о сложном взаимодействии оратора и аудитории, индивидуума и социума, личности и культуры, которое рассматривается многими современными авторами как важное условие порождения этоса.

Очевидно, что современное понимание этоса отражает некоторые общие тенденции в развитии философской мысли и гуманитарного знания в ХХ веке. Целый ряд выдающихся мыслителей выдвинули идею о том, что человеческое общение, диалог как естественная потребность человека является единственным способом преодоления цивилизационных и культурных кризисов современного общества. Так, М. Бубер считал, что ни индивидуализм, ни коллективизм не способны противостоять кризису, вызванному овеществлением социальных связей и отчуждением людей. Его «диалогический персонализм» основывался на признании диалогической природы бытия и на философии межличностных отношений. Выход из кризиса он видел в диалоге человека с человеком, человека с богом и окружающим миром. «Это возможно там, где отношения между человеческими личностями локализованы не во внутренней жизни индивидов (как это обычно бывает) и не в объемлющем и определяющем их мире всеобщего, но, по сути дела, между ними. «Между» не вспомогательная конструкция, но истинное место и носитель общественного события» [Бубер, 1995: 192–193]. Значение человеческого общения как способа сопротивления ценностям массового общества отмечалось и в работах немецкого философа Г. Маркузе. Он связывал возможности изменения общества «одномерных людей» с развитием искусства и межличностных отношений, помогающих сохранить человеческий масштаб вещей и человеческие ценности в массовом технократическом обществе. О. Розеншток-Хюсси также подчеркивает особую роль межличностного общения как основы человеческого бытия, уделяя особое внимание его речевому воплощению. «Речь – это вид межличностной коммуникации. Каждый представитель рода человеческого гордится своей способностью передавать сообщения. Те, кто действительно заинтересован в общении, верят, что совместное овладение истиной, понимание и соглашение может быть между ними достигнуто, и нужно постараться его установить» [Розеншток-Хюсси, 1994: 49]. К числу наиболее известных концепций, постулирующих основополагающий характер диалога, относится учение М. М. Бахтина, оказавшее огромное влияние на современную философию и науку о языке.

Наличие этической и психологической взаимозависимости между автором и читателем, говорящим и слушающим является признанным фактом в современной философии (экзистенциализм, персонализм, О. Розеншток-Хюсси, М. Бубер, А. Пятигорский, М. Фуко), риторике и литературоведении (М. Бахтин, Ю. Лотман, К. Берк), дискурс-анализе (М. Пеше, Ж. Отье-Ревю), герменевтике (Х.-Г. Гадамер, А. А. Брудный). «Другой, взгляд другого определяет и формирует нас. Мы (как не в состоянии существовать без питания и сна) не способны осознать, кто мы такие, без взгляда и ответа других» [Эко, 2002: 15]. Характерно, что исследователи не ограничиваются признанием лишь внешних, коммуникативных проявлений этого взаимодействия, но стремятся выявить глубинные механизмы, лежащие в его основе. «В процессе общения человек приучается смотреть на себя глазами другого человека. Ведь если я выражаю свои мысли, я заинтересован в том, чтобы другой человек, мой собеседник их правильно понял. И я невольно прислушиваюсь к своим словам, а если это постоянный собеседник, то приучаюсь смотреть на себя его глазами. Постепенно мой внутренний мир становится как бы населенным другими людьми» [Брудный, 1998: 89].

Важно подчеркнуть, что в публичной речи присутствуют сигналы как личной, так и коллективной обращенности, так как ее адресатом является совокупность индивидуумов, объединенных в аудиторию, а Другой имеет не индивидуальную, а коллективную идентичность. В более широком смысле этот коллектив людей является выразителем норм и ценностей определенной человеческой общности. Как отмечал Ю. М. Лотман, «в риторике отражается универсальный принцип как индивидуального, так и коллективного сознания (культуры)» [Лотман, 1995: 103].

Это высказывание дает ключ к пониманию этоса публичной речи. Представляется, что его можно рассматривать в двух взаимодополняющих ракурсах, узком и широком. В узком смысле он детерминирован конкретной ситуацией общения, в которой оратор осуществляет риторическую деятельность. В широком смысле этос есть отражение общественного уклада и культуры.

Итак, в широком смысле этос можно определить как совокупность социо-культурных и этических норм и ценностей в рамках определенного общественно-исторического уклада, отраженных в языке. В узком смысле под этосом понимаются социо-культурные факторы, определяющие характер взаимодействия участников конкретного риторического дискурса.

По существу, через сферу этоса реализуется взаимовлияние общества и риторики: с одной стороны, нормы этоса определяют содержание и стиль дискурса, с другой стороны, риторическая деятельность способна изменять и формировать этос. «Влияние речи на общественный прогресс определяется тем, как в данном обществе выстроены правила этоса, т. е. моральные и нравственные правила, административные установления и законы, регулирующие речь, а также тем, каков стиль этого общества» [Рождественский, 1995: 9].

Историческая и социальная обусловленность этоса и его связь с «фактурой» речи подробно рассматривается в риторической теории Ю. В. Рождественского. Проанализировав изменения норм этоса на различных этапах развития цивилизации, он устанавливает некоторые закономерности и формулирует законы этоса. Наиболее важным представляется закон, который показывает, что «речевой этос обладает свойствами культуры. Нормы этоса подчиняются общим законам культуры, по которым новое не уничтожает старое, но лежит на нем и развивает старое применительно к новым условиям» [Рождественский, 1999: 387]. Кроме того, Ю. В. Рождественский выдвигает гипотезу о принципах развития речевого этоса: развитие речевого этоса подчиняется не только субъективной воле людей, но и внутренним, объективным социальным закономерностям [там же: 403]. Данная концепция подтверждает выдвинутое нами положение о том, что этос можно рассматривать, с одной стороны, как порождение «воли конкретных речедеятелей», а, с другой стороны, как нормы, складывающиеся под влиянием общественных условий.

Характерно, что не только изучение отражения этоса в словесности, но и формирование этоса может рассматриваться как одна из задач риторики. По мнению А. К. Авеличева, «порождение этоса – это и есть конечная цель и основная задача риторики» [Авеличев, 1986: 26].

Подчеркивая общественную значимость этоса, западные исследователи обращают внимание на то, что в век изоляции и фрагментации, этос речи способен выполнять функции объединения людей при условии, что говорящий готов открыть свой внутренний мир другим (S. Michael, Th.Sloane). «В основе современного дискурса лежит необходимость сделать свой мир открытым для других, в нем одновременно присутствуют «я» и «другие». Такая модель превращает этос в сотрудничество, при котором аудитория приобретает статус равноправного участника, приоритет отдается этической самореализации и коммуникации, а не воздействию, и интересы аудитории ставятся выше интересов оратора» [Sloane, 2001: 271].

Двойственность этоса, т. е. его одновременная соотнесенность с общественными условиями порождения и восприятия речи и реальным взаимодействием участников коммуникации, находит свое выражение в том, что этос в его широком понимании определяет этос конкретного риторического дискурса. Эта идея прослеживается и в приведенном выше высказывании. Установка на сотрудничество, диалог, взаимопонимание как отражение социально одобряемых этических норм реализуется в том, что в конкретном публичном выступлении оратор уделяет особое внимание интересам и потребностям аудитории в рамках «узкого» этоса, диктуемого непосредственной ситуацией общения, предметом выступления, составом аудитории.

Таким образом, нормы этоса определяют характер риторической деятельности и находят свое выражение в ее продукте – тексте публичной речи. Влияние этоса на язык риторического произведения реализуется через принципы уместности и целесообразности речи.

В античной риторике уместность (decorum) считалась одним из главных достоинств речи. Подчеркивалось, что успех речи принципиально зависит от того, насколько ее язык соответствует предмету речи, аудитории, случаю. Аристотель, например, уделял особое внимание уместности выбора лексики, указывая, что язык публичной речи должен, с одной стороны, выражать эмоции оратора, а с другой стороны, соответствовать предмету речи. Широко цитируется высказывание Цицерона, отмечавшего, что самое трудное в речи – это понять, что уместно в каком случае, и что принцип уместности следует соблюдать как по отношению к предмету, о котором идет речь, так и по отношению к личности говорящего и слушающего.

В средние века понимание уместности основывалось на жестком кодексе социально приемлемого поведения (в том числе и речевого) для представителей различных классов и социальных групп. Строго регламентировались правила речевого поведения для придворных, буржуазии, священников, простолюдинов.

В современном понимании уместность связывается, прежде всего, с оптимизацией влиятельности публичной речи путем регуляции взаимодействия между оратором и аудиторией. При этом особое внимание уделяется «фактору аудитории», поскольку именно аудитория считается мерилом эффективности коммуникации. По мнению К. Берка, «человека можно убедить лишь в том случае, когда ты умеешь говорить на его языке и с помощью речи, жеста, интонации, порядка изложения, образов, отношений, идей идентифицируешь свой стиль с его стилем» [Burke, 1950: 55].

Главенствующую роль аудитории в определении уместности речи подчеркивал и Ю. В. Рождественский. Определяя этос как условия, предлагаемые аудиторией, он отмечал, что «эти условия касаются времени, места, сроков ведения речи, и этим определяется часть содержания речи, по крайней мере, ее тема, которую получатель речи может считать уместной или неуместной. Неуместную речь получатель речи вправе отклонить [Рождественский, 1999: 70].

Уместность речи – это связующее звено между этосом и риторическим произведением, поскольку оратор определяет уместность выбора темы, структуры, содержания, языка публичной речи на основании оценки требований ситуации общения. «Этос предопределяет оценку говорящим уместности высказывания, его умение ориентироваться в самой ситуации общения и с конкретной аудиторией, заставляет устанавливать связь между словом и делом» [Яковлева, 2003: 16].

Еще одно широко используемое в современной риторике понятие, отражающее характер взаимодействия оратора и аудитории, – это целесообразность речи. Публичная речь, рассматриваемая как коммуникативный процесс, предполагает, с одной стороны, наличие у оратора коммуникативных целей, с другой стороны, адекватность интерпретации текста слушателями. Продуманное целеполагание со стороны оратора и соотнесение его целей с установками и ожиданиями слушателей имеют принципиальное значение для обеспечения риторической эффективности. Целесообразная речь – это речь, соответствующая риторическим задачам. Очевидно, что стремление оратора к целесообразности отражается во всех компонентах публичной речи: структурно-композиционной составляющей, аргументации, выборе дискурсивных стратегий и языковых средств. Следует подчеркнуть, что прогнозирование целесообразной риторической деятельности возможно лишь на основе анализа конкретной ситуации общения. «Целесообразность всегда подчинена постулату убеждения другого и формируется для каждых конкретных целей конкретным образом» [Безменова, 1991: 62].

Уместность и целесообразность речи – это базовые характеристики, лежащие в основе ее эффективности и отражающие требования этоса. При этом уместность связана как с требованиями «этоса в широком смысле», т. е. со сложной гаммой социо-культурных и этических отношений, так и с непосредственной ситуацией общения («этос в узком понимании»). Категория уместности является связующим звеном между этими двумя уровнями этоса: действительно, уместным для данного оратора, выступающего на данную тему перед данной аудиторией, будет то, что считается уместным в данную эпоху для данной общности людей. Целесообразность же обусловлена требованиями конкретной ситуации, в которой реализуется риторический дискурс. В соответствии с принципами уместности и целесообразности оратор осуществляет выбор языковых средств.

На основании анализа современных риторических концепций можно сформулировать следующие принципы реализации публичной речи в соответствии с нормами этоса: аудитория является равноправным участником риторической коммуникации; коммуникация имеет двусторонний характер; отношения между оратором и аудиторией строятся на основе сотрудничества и взаимопонимания; основной целью риторической деятельности является консенсус (добровольное присоединение аудитории) (Ю. В. Рождественский, Н. А. Безменова, А. К. Михальская, А. А. Волков, Е. Н. Зарецкая, Х. Перельман, Т. Слоан, П. Сопер и другие). Данные принципы находят свое выражение в тексте публичного выступления, как на уровне его риторического построения, так и на языковом уровне. Естественно, что изменения этоса привели к тому, что современная публичная речь существенно отличается от классических образцов ораторского красноречия.

Пожалуй, именно просодия в силу своей гибкости, полифункциональности и вариативности, первой из языковых средств реагирует на изменения этоса. Это свойство просодии (интонации) отмечал М. М. Бахтин, говоря о ее социальной обусловленности: «Общность подразумеваемых основных оценок – это та канва, на которой вышивает интонационные узоры живая человеческая речь» [Бахтин, 1995: 17]. В рамках требований современного этоса публичная речь представляет собой «развернутую беседу» оратора с аудиторией (enlarged conversation), что проявляется в спокойном и несколько сглаженном голосовом оформлении речи. Сегодня высокопарные ораторские рулады воспринимаются как нечто не только излишнее (особенно с появлением звукоусиливающей аппаратуры), но и аффектированное, неуместное.

Принимая за основу антропоцентрический подход к изучению публичной речи, следует охарактеризовать участников риторического дискурса, оратора и аудиторию, и установить их роль в реализации и формировании этоса.

1.2.1. Образ и личность оратора

В любом тексте звучит голос его автора. Именно этот голос и делает каждое риторическое произведение уникальным и неповторимым. В современной риторике понятие «голос» связывают не только с особенностями фонации, но и со всей совокупностью проявлений личности автора в тексте. «Риторика высказывается от первого лица. Словесное действие обретает личностный смысл, поскольку оно включается в неповторимую историю человека, несущего в вечности ответственность за свои поступки и их последствия» [Волков А. А, 2003: 39]. Роль автора (оратора) в реализации текста – одна из центральных проблем риторики. В ее рамках обсуждаются следующие вопросы: тождественны ли личность оратора (persona) и тот образ, то представление о нем, которое создает текст; как проявляется личность оратора в тексте; какие качества необходимы эффективному оратору; какими способами формируется оптимальный образ оратора.

Следует отметить, что в связи со сложностью самого концепта «личность оратора» в современной литературе наблюдается значительное понятийно-терминологическое разнообразие. Некоторые авторы, развивая учение Аристотеля о риторе, рассматривают создателя текста как носителя этоса и используют термин «этос», говоря о самом ораторе. Употребляются также термины «голос», «роль», «идентичность», «персона», каждое из которых высвечивает определенный аспект концепта. При этом наиболее спорным остается вопрос о соотношении реального «я» создателя текста (автора, оратора) и того образа, который он продуцирует через текст. Существуют две крайние точки зрения: согласно первой, в тексте представлено точное отражение личности автора; вторая состоит в том, что образ автора не должен отождествляться с его личностью. Классическая риторика предлагает нечто среднее между двумя этими противоположными позициями. Согласно учению Аристотеля, оратор являет аудитории такой образ, который мог бы способствовать убеждению, этот образ создается намеренно, но создается из тех качеств, которые присущи оратору как личности.

С античных времен риторическая теория и практика уделяют большое внимание способам формирования эффективного образа оратора. Аристотель выдвинул постулат, согласно которому этос базируется на трех главных качествах оратора: разуме, добродетели и благорасположении. «Есть три причины, возбуждающие доверие к говорящему, потому что есть именно столько вещей, в силу которых мы верим без доказательств, – это разум, добродетель и благорасположение Кроме этих трех причин нет никаких других. Если, таким образом, слушателям кажется, что оратор обладает всеми этими качествами, они непременно чувствуют к нему доверие» [цитируется по «Античным риторикам», 1978: 72]. Это положение не потеряло своей актуальности в настоящее время, поскольку оно соответствует современному пониманию этоса: в трех качествах оратора, названных Аристотелем, содержится оценка интеллектуального и нравственного уровня оратора, и указание на его отношение к слушателям.

Аудитория рассматривалась как мерило достоинств оратора и в римской риторике. Давая определение «совершенному оратору», Цицерон предлагает отказаться от деления ораторов по родам. Он заявляет, что «наилучший оратор тот, который своим словом и научает слушателей, и доставляет удовольствие, и производит на них сильное впечатление» [цитируется по «Об ораторском искусстве», 1973: 65]. В то же время широкую известность приобрело наставление Квинтилиана, согласно которому хороший оратор должен быть, прежде всего, хорошим человеком.

Современная риторика во многом опирается на классические идеи. Однако исследования в области социальных наук поставили новые акценты в подходах к изучению категории «личность оратора» в риторическом дискурсе. С позиций социолингвистики риторическая деятельность рассматривается как вид социального взаимодействия, при анализе которого необходимо учитывать такие характеристики говорящего, как свойства (пол, возраст), позиции (статус, роль), отношения (авторитет, равенство, превосходство и т. д.), функции (учитель, ученый, отец и т. д.). Риторическую деятельность стали рассматривать как проявление социальной роли оратора, а термин «роль» вошел в обиход риторических исследований. Важным аспектом ролевого поведения является его соответствие социальной позиции и ожиданиям людей. Выступая в роли оратора, человек реализует определенный устойчивый шаблон поведения, и прежде всего речевого.

Личностный статус говорящего является одним из важнейших факторов регуляции общения. «В личностный статус входят все характеристики говорящего, существенные для хода общения: нравственный облик, темперамент, общественное положение, род занятий, образовательный уровень, умственные способности и др.» [Блох 2007: 7].

Очевидно, что оратор, как и любой субъект коммуникации, может рассматриваться в рамках теории «языковой личности», изложенной в работах Ю. Н. Караулова и его последователей. В контексте данного исследования нас интересует тот аспект языковой личности, который реализуется в риторическом дискурсе. В этой связи интересной представляется концепция В. В. Красных, согласно которой говорящий предстает в «каждый момент своей речевой деятельности в трех ипостасях, как совокупность «личностных феноменов» – как личность 1) языковая, 2) речевая, 3) коммуникативная» [Красных, 2002: 22]. Первая ипостась связана с теми знаниями и представлениями, которыми обладает человек, вторая – с выбором стратегий общения и репертуара лингвистических и экстралингвистических средств, третья – проявляется в конкретном акте коммуникации.

Согласно определению В. П. Конецкой, коммуникативная личность – это «одно из проявлений личности, обусловленное совокупностью ее индивидуальных свойств и характеристик, которые определяются степенью ее коммуникативных потребностей, когнитивным диапазоном, сформировавшимся в процессе познавательного опыта, и собственно коммуникативной компетенцией – умением выбора коммуникативного кода, обеспечивающего адекватное восприятие и целенаправленную передачу информации в конкретной ситуации» [Конецкая, 1997: 169]. Как следует из этого определения, мотивационные и когнитивные параметры коммуникативной личности реализуются в процессе речевой коммуникации. Поскольку риторическая коммуникация является одним из видов речевой коммуникации, правомерно, на наш взгляд, ввести понятие «риторическая личность», т. е. проявление коммуникативной личности в риторическом дискурсе.

Важно подчеркнуть, что личностная парадигма субъекта коммуникации реализуется в рамках определенного культурно-коммуникативного пространства в соответствии с «принятыми в данном социуме языковыми, когнитивными и прагматическими правилами» [Прохоров, 2004: 113] и социо-культурными нормами. Как в любом культурно-речевом взаимодействии людей, в сфере риторической коммуникации существуют определенные национально-культурные и социо-культурные стереотипы, определяющие характер речевой деятельности. В этом смысле характер риторической деятельности оратора обусловлен социо-культурными нормами, или нормами этоса.

Как всякая языковая личность, оратор, безусловно, обладает когнитивными и лингво-культурными характеристиками, которые отражают его принадлежность к определенному лингво-культурному сообществу. Говоря о национально-культурной доминанте языковой личности, Ю. Н. Караулов отмечает, что она определяется «национально-культурными традициями и господствующей в обществе идеологией» и «формируется под воздействием семейной, воспитательной и социальной среды» [Караулов, 1987: 37]. Иными словами, национально-специфические черты риторической личности обусловлены этосом как совокупностью исторических, социо-культурных, идеологических установок и реализуются в соответствии с его требованиями.

Известно, что национально-специфические черты особенно ярко проявляются в стереотипизированных формах коммуникации (фатическое общение, речевой этикет и т. д.). Как мы уже отмечали, публичная речь также относится к этому ряду. Стереотип рассматривается как определенная модель поведения, связанная с «национально детерминированным выбром той или иной тактики и стратегии поведения в данной ситуации» [Красных, 2002: 177]. Применительно к речевому общению Ю. Е. Прохоров определяет стереотип, или «речеповеденческий шаблон» следующим образом: «социо-культурно маркированная единица ментально-лингвального комплекса представителя определенной этнокультуры, реализуемая в речевом общении в виде нормативной локальной ассоциации к стандартной для данной культуры ситуации общения» [Прохоров, 1997: 98]. Публичная речь представляет собой и стереотипную ситуацию – устное выступление одного человека перед группой людей, и стереотипное поведение – речевое поведение, соответствующее определенным предписаниям, канону.

Риторический канон формировался в ходе многовековой истории риторической теории и практики в рамках определенной риторической традиции. В Европе и Америке общериторическая традиция сложилась на основе античной риторики, поэтому фундаментальные принципы и категории едины. Однако национально-специфические черты как проявление особенностей исторического и культурного развития, национального характера и менталитета отличают национальные риторические традиции. В рамках национальных традиций складываются представления об эффективном ораторе.

Даже беглое сравнение этих представлений в отечественной, американской и британской риторике демонстрирует значительную разницу в содержании, которое вкладывается в понятие «эффективный оратор». В отечественной риторике к числу главных достоинств оратора относят его стремление к истине и нравственное начало (А. А. Волков, Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская и многие другие). В советские годы оратор был, прежде всего, носителем определенной идеологии, ораторская речь приобрела прямолинейный и догматичный характер. С возрождением отечественной риторики в последние десятилетия возникло стремление к возвращению традиционного риторического идеала, имеющего глубокие историко-культурные и религиозные корни.

Для американской ораторской речи характерна установка на «взаимную выгоду» общения для всех участников коммуникации. Прагматический принцип «это вам выгодно» (everyone involved in communication must gain by it) лежит в основе американских пособий по публичной речи. Американская риторика уделяет особое внимание технологическому аспекту риторической деятельности: подробно описываются различные методы «завоевания» аудитории, причем зачастую форме придается большее значение, чем содержанию. Весьма типичным представляется следующее высказывание Джоан Детц, одного из ведущих американских специалистов в области практической риторики: «Современные организации (крупные корпорации, мелкий бизнес, образовательные учреждения, культурные и политические организации) заботятся не только о том, что они могут сказать в речи. Их все больше интересует, что речь может сделать» [Detz, 1992: 1] В основе этого прагматического подхода – история, культура, особенности национального характера.

В британской риторической практике также отмечаются ярко выраженные национально-специфические черты: стремление не вторгаться в «личное пространство» слушателя, отсутствие догматизма, ирония и самоирония и т. д. Иными словами, все те черты, которые присущи британцу как языковой личности, проявляются в британской риторической традиции.

В каждом из рассмотренных случаев этос, сформированный многими поколениями, меняющийся и модифицирующийся в разные эпохи, образует риторическую традицию как отражение национального характера, нравственных установок и менталитета. В разделе, посвященном особенностям британской академической публичной речи, мы подробнее рассмотрим национально-специфические черты британского оратора.

Таким образом, реализация риторической личности оратора происходит в рамках общериторической традиции, модифицированной в соответствии с национальной традицией.

Следует подчеркнуть, что при существенных национально-специфических различиях национальные риторические школы едины в том, что касается базовых характеристик «риторической личности», обеспечивающих эффективность публичной речи, поскольку за основу берутся те качества, которые были названы Аристотелем – разум, добродетель и благорасположение.

В целом, современная риторика не склонна отождествлять личность оратора и его образ, который намеренно формируется оратором как инструмент убеждения. При этом, с одной стороны, образ оратора должен соответствовать ожиданиям и потребностям аудитории. С другой стороны, он может быть убедительным лишь тогда, когда он основан на реальных индивидуально-личностных качествах оратора. Иными словами, образ оратора как риторическая категория по своей природе предполагает дуализм – одновременную соотнесенность с личностью говорящего и с ожиданиями аудитории.

Как показывают исследования в области социальной психологии, аудитория хочет видеть в образе оратора не только стереотипные, но и сугубо индивидуальные черты. Когда оратор предстает перед аудиторией, он должен соответствовать нормам общественной ситуации, но в то же время выражать уникальные черты своей личности. «Говорящий всегда стремится реализовать в процессе общения свою творческую самобытность, сделать речевое поведение неповторимым. В результате он оказывается в сложной ситуации: ему необходимо проявить свое индивидуальное “Я”, не нарушив при этом культурно-речевых границ» [Канчер, 2003: 88]. Образ оратора складывается на основе его собственной деятельности и оценки аудитории в соответствии с представлением о риторическом идеале, сформированном в рамках определенной риторической традиции. Таким образом, в образе оратора можно выделить индивидуально-личностные характеристики и характеристики, обусловленные риторической деятельностью.

В контексте лингвистического анализа публичной речи как риторического текста особую актуальность приобретают вопросы о том, как личность автора реализуется в этом тексте и какова роль единиц языка в самовыражении автора. Авторское «Я» реализуется в идиолекте, «особенном, неповторимом коде говорящего» [Эко, 2004: 105]. Задача изучения этого кода в риторическом произведении весьма сложна, поскольку для ее осуществления требуется разграничить те манифестации, которые определяются общестилевыми особенностями текста и риторическими конвенциональными требованиями, и сигналы индивидуального самовыражения оратора.

В рамках обсуждения эффективности образа оратора в классической и современной риторике были разработаны различные классификации «достоинств ритора». Интересно, что в подходе к выявлению и классификации качеств ритора отражается двойственность, присущая самой категории образа оратора: одна группа качеств касается личности оратора, вторая связана с этическими требованиями, предъявляемыми к нему в связи с его взаимодействием с аудиторией. Это прослеживается еще в Аристотелевой триаде: разум и добродетель – качества самого ритора, благорасположение – отношение к аудитории.

Приведем перечень качеств оратора, которые наиболее часто упоминаются в риторической литературе. Как мы уже отмечали, в отечественной риторической традиции особое значение придается нравственности оратора. М. В. Ломоносов считал, что слушатели должны знать, что ритор «добросердечный и совестный человек, а не легкомысленный ласкатель и лукавец» [1973: 73]. Среди достоинств оратора упоминаются искренность, скромность, заинтересованность, уверенность, вежливость, дружелюбие, тактичность, объективность (Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская, М. Р. Львов и др.). В многочисленных пособиях по риторике, как отечественных, так и зарубежных, представлены подробные рекомендации по выработке необходимых ритору качеств. Особое внимание уделяется формированию уверенности в себе для эффективного взаимодействия с аудиторией. Отметим, что в большинстве случаев при описании качеств оратора рассматриваются не индивидуально-личностные характеристики, а особенности оратора, проявляемые в процессе риторической деятельности.

Например, А. А. Волков выдвигает ряд этических требований, «предъявляемых обществом любому ритору независимо от его убеждений и дающих в этом качестве принципиальное право на публичную речь» – честность, скромность, доброжелательность, предусмотрительность. Честность оратора проявляется в том, что он не должен «вводить аудиторию в заблуждение» относительно «содержания и цели речи», «своих личных интересов», «своей мировоззренческой позиции», а также, что он «несет ответственность» «за последствия решений, которые он предлагает», «за свою компетентность в предмете речи», «за свою речевую компетентность» [Волков, 2003: 74].

Следует отметить, что тема ответственности оратора перед аудиторией вообще является весьма актуальной для современной риторики, поскольку основной принцип этоса – приоритет аудитории – накладывает на оратора особые обязательства.

Личное обаяние, или харизма, также во многом определяют успешность риторической деятельности. Понятие «харизматическая личность» объединяет такие качества человека, как «динамизм, целеустремленность действий, понимание целей, склонность к лидерству, решительность, экспрессия» [Конецкая, 1997: 175]. Известно, что все великие ораторы обладают особым магнетизмом, который, воздействуя на подсознание слушателей, придает публичному выступлению суггестивность. Такой оратор может воздействовать на аудиторию даже против ее воли, в тех случаях, когда аудитория не разделяет его позицию, не доверяет ему и т. д. В этой связи данный фактор может быть сильным орудием для неэтичного оратора, что делает еще более важным вопрос о личной ответственности оратора перед аудиторией. Таким образом, вновь возникает вопрос о разграничении индивидуально-личностных характеристик ритора и намеренно продуцируемого образа. Если образ оратора внушает доверие данной аудитории, это совсем не означает, что оратору как человеку следует доверять. Дж. Филлипс оценивает данную ситуацию как парадоксальную: «Умелые мошенники умеют внушать доверие. Но и порядочные люди внушают доверие. Чтобы определить, кто перед ними, слушатели должны выйти за рамки образа и правильно интерпретировать само сообщение. Но сообщение не затронет слушателей, если оратор не сможет спроецировать эффективный образ. Поэтому даже если ты самый порядочный, честный, умный, ответственный человек на свете, если ты не продемонстрируешь это другим, никто не узнает твоих истинных качеств» [Phillips, 1984: 349].

В рамках изучения личности и образа оратора современная риторика ставит целый ряд этических вопросов: как провести грань между воздействием и манипулированием, можно ли оценивать коммуникацию как эффективную, если она нарушает нравственные нормы и т. д. Следует отметить, что в античной риторике эти вопросы не звучали столь остро. Предполагалось, что человек как существо разумное и рациональное способен самостоятельно разделять добро и зло, отличать дурные и добрые намерения ораторов. В современном фрагментарном мире эти вопросы становятся все более актуальными. Но они связаны не только с образом оратора, но и с теми принципами, на основе которых строится его взаимодействие с аудиторией.

1.2.2. Оратор и аудитория. Публичная речь как двусторонняя коммуникация

В основе современного понимания этоса публичной речи лежит установка на двустороннюю коммуникацию, в которой интересы и потребности аудитории считаются приоритетными для оратора. По мнению Ю. В. Рождественского, риторика не должна ограничиваться вопросами, связанными с созданием речи: «Поскольку в любом виде словесности воспринимает речь отдельный человек – получатель, и целью создателя речи является склонить получателя к своим предложениям, риторика восприятия речи важнее риторики создания речи. Риторика восприятия речи управляет риторикой создания речи, т. к. получатель речи задает создателю речи этические и смысловые границы для изобретения» [Рождественский, 1999: 135].

Значение «фактора слушателя» отмечается большинством современных риторических теорий. Аудитория стала ключевым аспектом «новой риторики» Х. Перельмана и Л. Ольбрехт-Тытеки, чья теория аргументации построена на принципе адаптации всей аргументативной системы к убеждениям аудитории. При этом рассматривается три вида аудиторий: сам говорящий, универсальная (идеальная) и конкретная (реальная) аудитории. По мнению авторов, для того, чтобы убедить реальную аудиторию, ритору необходимо создать некий конструкт, «образ» идеальной аудитории, который складывается на основании собственных представлений и опыта оратора. «Новая риторика» Перельмана заложила основы для изучения риторической коммуникации в кросс-культурном контексте. Перельман и Ольбрехт-Тытека признавали, что «каждый индивид, каждая культура имеют свое собственное представление об универсальной аудитории. Изучение этих различий было бы очень поучительно, поскольку позволило бы нам узнать, что люди в различные периоды истории считали истинным и объективным» [Perelman, Olbrechts-Tyteca, 1969: 33]. Это высказывание, кроме того, косвенно демонстрирует, что аудитория является носителем этоса: ее отношение к действительности, ценности, установки отражают изменения этоса в исторической и культурной перспективе.

Заметный вклад в разработку проблем эффективного взаимодействия между участниками риторического дискурса внес американский философ Кеннет Берк. Развивая идею об «идентификации», происходящей в процессе общения, Берк постулирует, что убеждение имеет место тогда, когда риторы формируют связи со своими слушателями и говорят с ними на их собственном языке.

Идентификация является одной из определяющих идей современной риторики. В психологии и социологии идентификация означает самоотождествление индивида с другим человеком, группой, образцом. Описывая риторическую деятельность в терминах групповой психологии, К. Берк отмечал, что люди используют язык не столько для поиска истины, сколько для совместных действий. При этом, стремясь определить свое место в мире, люди ищут черты сходства и различия между собой и другими, они сотрудничают с теми, с кем они себя отождествляют, и отчуждаются от тех, кто на них не похож. В этом смысле идентификация противопоставляется отчуждению. Ее значение заключается в объединении людей с помощью языка. Берк подчеркивал, что «язык – это символическое средство, побуждающее к сотрудничеству людей, по своей природе реагирующих на символы» [Burke, 1962: 43].

По сути, идентификация – это механизм оптимизации взаимодействия между оратором и аудиторией. Причем, идентификация имеет двусторонний характер: с одной стороны, ритор сознательно ищет точки соприкосновения со слушателями, с другой стороны, идентифицируя себя с ритором, аудитория становится с ним как бы одним целым. Важно, что идентификация ни в коей мере не предполагает утрату участниками коммуникации собственной идентичности, каждый человек сохраняет свою индивидуальность и свои мотивы.

В риторической деятельности, идентификация помогает преодолеть отчуждение между людьми, которое возникает в процессе общения в связи с их индивидуальными отличиями (пол, возраст, этническая принадлежность, вероисповедание, образовательный и социальный статус, жизненный опыт и т. д.). В этом смысле ее можно рассматривать как инструмент, регулирующий взаимоотношения участников коммуникации. Концепция идентификации принципиальна для понимания способов и механизмов реализации главной задачи риторики – убеждения, поскольку любая форма убеждения предполагает необходимость идентификации. «Если риторы уделяют особое внимание стилю и форме презентации, они могут убедить тех, кто идентифицирует себя с этой формой или стилем. Если они строят свое выступление на апелляции к фактам, это будет действенным для тех, кто идентифицирует себя с такой формой убеждения. Если инструменты ритора – манипуляция и обман, они убедят тех, кто идентифицирует себя с такими стратегиями. Суть идентификации в выборе между теми и другими» [Sloane, 2001: 371].

Еще одно направление исследований аудитории связано с изучением идеологических установок слушателей, их мотивов и потребностей. Например, американский ученый Эдвин Блэк [Black, 1970] установил, что в тексте присутствуют маркеры не только идеологии оратора, но и идеологических установок аудитории. О. Уолтер исследовал влияние мотиваций аудитории на риторическую деятельность оратора: «Для аудитории с определенными мотивами и потребностями определенный оратор будет иметь определенный этос, но для аудитории с другими потребностями он будет иметь совершенно другой этос» [Walter, 1983: 41].

При всех отличиях в понимании этических норм, определяющих характер взаимоотношений оратора и аудитории, общим для современных риторических систем, как отечественных, так и зарубежных, является сам факт признания двустороннего характера коммуникации и активной роли аудитории в риторическом дискурсе.

Взаимодействие оратора и аудитории определяется факторами пресуппозиции и постсуппозиции, которые в совокупности образуют такое явление, как «коммуникативная суппозиция». Пресуппозиция – это предположение говорящего (оратора) о фонде релевантных знаний и, шире, личности слушающего (аудитории). В ходе общения говорящий по существу обращается к воображаемому им слушающему, к тому образу слушающего, который он имеет заранее или создает в своем сознании по мере развития общения. Постсуппозиция – представление слушающего о личности говорящего (оратора) и подлинном смысле его речи [Блох 2007: 8].

Применительно к риторическому дискурсу можно предположить, что регуляция общения будет пресуппозиционно-оправданной, продуктивной, если представление оратора об аудитории максимально соответствует ее объективным характеристикам. В то же время образ оратора и смысл его сообщения должны соответствовать ожиданиям слушателей. В связи с этим важным этапом риторической деятельности является предварительный анализ аудитории.

В последние десятилетия многочисленные исследования в области социологии, психолингвистики, теории коммуникации создали основу для разработки методики анализа аудитории. Такой анализ считается необходимым условием оптимизации влиятельности публичной речи (А. К. Михальская, Е. Н. Зарецкая, М. Р. Львов, П. Сопер, L. Bostock, G. Phillips, R. Vicar, L. Fletcher и многие другие). Оратору предлагается оценивать состав аудитории по целому ряду параметров: пол, возраст, социальный и профессиональный статус, уровень образования, этническая, национальная и конфессиональная принадлежность, добровольность присутствия, заинтересованность в обсуждаемых проблемах и т. д. Анализ аудитории дает возможность оратору составить ее обобщенный портрет и соотнести свои цели и задачи с интересами и потребностями аудитории.

Следует особо подчеркнуть, что специфика современного этоса, описанная выше, определяет и способы реализации «сверхзадачи риторики – убедить «другого» (Безменова). Как отмечает Д. Франк, «риторика стремится выработать репертуар стратегий, коммуникативных принципов и формальных моделей употребления, применяемых говорящим и слушающим, когда они стремятся эффективным и адекватным образом взаимодействовать между собой и достигать своих коммуникативных целей» [Франк, 1999: 262]. Иными словами, не воздействие, а взаимодействие становится мерилом эффективности публичной речи. В связи с этим важным этапом планирования и подготовки выступления является соотнесение целей оратора с интересами, ожиданиями, мотивами аудитории. Однако даже самый тщательный анализ аудитории не всегда дает возможность предусмотреть и учесть всю совокупность индивидуальных и коллективных мотиваций аудитории, что делает исход коммуникации относительно непредсказуемым. В принципе возможны три следующих сценария: 1) цели оратора реализованы так, как планировалось; 2) цели не реализованы: слушатели отказываются взаимодействовать с оратором и проявляют негативную реакцию; 3) воздействие реализовано, но не в той форме, которую планировал оратор.

Очевидно, что успех публичной речи в значительной степени зависит от готовности слушателей стать участниками риторической деятельности. В этой связи, в рамках этоса, отдающего приоритет «другому», особое значение приобретает разработка принципов, обеспечивающих успешность двусторонней коммуникации. Так, А. К. Михальская выдвигает в качестве первого закона современной общей риторики «закон гармонизирующего диалога». Согласно данному закону «эффективное (гармонизирующее) речевое общение возможно только при диалогическом взаимодействии участников речевой ситуации» [Михальская, 1996: 80]. По мнению автора, этот закон требует, чтобы оратор воспринимал аудиторию не как пассивный объект своей деятельности, а как активного участника коммуникации. На основе диалога с аудиторией оратор должен стремиться «пробудить собственное «внутреннее слово» слушателя, установить гармонические и двусторонние отношения с адресатом» [там же: 83]. Закон «гармонизации» отношений между участниками коммуникации отражает основное требование этоса: ориентация на «другого» не на основе однонаправленного воздействия, а на основе активного двустороннего взаимодействия.

В зарубежной литературе для характеристики оптимальных отношений между участниками коммуникации широко используется термин “rapport”, обозначающий отношения, основанные на согласии, взаимопонимании и гармонии. Анализ современных исследований в области риторики и теории коммуникации позволяет выделить несколько ключевых слов, которые используются при описании особенностей взаимодействия оратора и аудитории: «диалог», «гармония», «общение», «консенсус». При сходстве констатирующей части положений об ораторско-аудиторном взаимодействии представители различных школ расходятся в понимании стратегий и механизмов, регулирующих такое взаимодействие. Большинство авторов считают, что гармонизация отношений достигается в основном за счет адекватного риторического поведения оратора – умения установить и поддерживать коммуникативный контакт, отслеживания обратной связи с аудиторией, придания публичной речи диалогизированного характера, правильного выбора вербальных и невербальных средств и т. д. Некоторые авторы (в основном представители американских научных школ) вслед за Кеннетом Берком стремятся выявить психологические механизмы, которые позволяют достичь желаемого взаимодействия между участниками риторической коммуникации. В этой связи отношения между оратором и аудиторией рассматриваются через призму межличностных отношений, для характеристики которых используется целый ряд специальных понятий: «empathy», «affinity», «synergie» (К. Кугл, Л. Келли, Р. Викар, В. В. Кулешов).

Понятие «empathy» (сопереживание) вписывается в теорию идентификации К. Берка. Сопереживание основано на способности человека представить, каковы чувства другого человека, поставить себя на его место. Это качество рассматривается как необходимое для участников коммуникации, поскольку оно способствует достижению открытости и активного восприятия. Второе качество, во многом сходное с первым, – affinity (близость, родство) – взаимопонимание между людьми, основанное на их биологическом и духовном сходстве. Именно на базе этих двух качеств в процессе коммуникации формируются гармоничные отношения между ее участниками (rapport), т. е. отношения симпатии и уважения.

Как отмечает Дж. Филлипс, «гармония в отношениях порождает особое взаимопонимание и создает уникальные условия коммуникации» [Phillips, 1984: 253]. Если участники коммуникации понимают и разделяют чувства и взгляды друг друга, коммуникация становится взаимовыгодной [Кулешов, 2001: 10]. Кроме того, в рамках данных рассуждений предлагается и особый критерий успешности коммуникации, synergie. Считается, что при совместной деятельности людей вырабатывается дополнительная энергия, деятельность приобретает особую эффективность. Синергетический эффект связан с тем, что в ходе взаимодействия, в том числе и речевого, люди не только генерируют собственные идеи, но и способствуют порождению идей другими. Такой результат может расцениваться как отражение эффективности гармоничной риторической коммуникации.

Итак, стремление к гармоничной коммуникации является в настоящее время общепризнанным приоритетом риторической деятельности. Современными авторами предлагается множество способов достижения гармонии между участниками риторического дискурса, от научных, рациональных, до интуитивных, не имеющих в настоящее время научного обоснования. Действительно, не все в успешном взаимодействии оратора и аудитории можно объяснить риторическим мастерством оратора. Не случайно с античных времен риторика считалась не только наукой, но и искусством, в котором не всегда возможно «поверить алгеброй гармонию». В связи с этим, среди факторов, влияющих на характер отношений оратора и аудитории, часто называют «магнетизм» личности оратора, его харизматичность. По мнению Р. Викара, «убедительность оратора зависит от совпадения “химических составов” (personal chemistry)» [Vicar, 1994: 18].

Следует отметить, что с развитием теории информации такого рода явления, находящиеся за пределами смысловой струтуры текста, но оказывающие заметное влияние на процесс коммуникации и ее результат, получили научное объяснение. Речь идет о так называемой фасцинации (Ю. В. Кнорозов), или фасцинативной компоненте коммуникации.

Согласно определению Ю. А. Шрейдера, «сущность фасцинации состоит в создании у адресата некоего настроя, установки на взаимопонимание» [Шрейдер, 1974: 61], при этом фасцинация подобна позывным, за которыми может не последовать никакой новой информации, однако для адресата может быть существенным само наличие переданных ему позывных. Для объяснения природы фасцинации и ее функционирования в речевой коммуникации Ю. А. Шрейдер использовал аналогию из области радиотехники: он уподобил фасцинацию высокочастотным несущим колебаниям, а информацию низкочастотной моделирующей компоненте, поскольку содержание радиосигнала несет именно низкочастотная компонента. Именно она преобразуется, в конце концов, в слышимый или видимый адресатом сигнал. Но без несущей высокочастотной компоненты была бы в принципе невозможна передача сообщения. Таким образом, фасцинативная компонента обеспечивает оптимальное взаимодействие между участниками коммуникации. В этом смысле все те вербальные и невербальные средства, которые способствуют передаче информации за счет поддержания работы канала связи между оратором и аудиторией, являются фасцинативными.

Ю. М. Лотман отмечал, что фасцинативные элементы, лишенные собственного семантического значения, «могут выступать как внешние коды, под влиянием которых перестраивается словесное сообщение» [Лотман, 2004: 167].

Высокой степенью фасцинативности могут обладать различные элементы риторического дискурса: тема выступления, сам оратор, его внешность, одежда, невербальное поведение. Высоко фасцинативны средства речевого контакта различных языковых уровней, поскольку они непосредственно ориентированы на обеспечение работы канала связи. Это свойство единиц контакта порождено также их ритуализованным, рекуррентным характером: как известно, фасцинация по своей природе связана с ритуализованностью коммуникативных процессов. Важным для данного исследования представляется наблюдение о высокой фасцинативности фонетических средств, сделанное некоторыми учеными, относящими фасцинативность к числу древнейших средств человеческого голосового аппарата (И. И. Ревзин, А. Е. Войскунский). Действительно, именно голос обеспечивает непрерывное изменение параметров сигнала, необходимое для восприятия передаваемой информации. Любой текст приобретает дополнительную фасцинативность, когда он становится звучащим.

Контакт оратора и аудитории, несомненно, является необходимым условием эффективной риторической коммуникации. Изучение сферы коммуникативного контакта приобрело особую актуальность в последние несколько десятилетий, причем исследованиями в этой области занимаются представители различных научных дисциплин: психолингвистики, прагматики, риторики. На основе этих исследований постепенно складывается «теория контакта». Коммуникативный контакт признается важнейшей составляющей человеческого общения, имеющей универсальный характер (Е. Ф. Тарасов, Ю. А. Сорокин, А. Е. Войскунский и др.). Как подчеркивает А. Е. Войскунский, «сложившаяся в результате эволюции форм человеческого общения система вербальных и невербальных показателей коммуникативного контакта оказалась высокоэффективной и высокодинамичной, обеспечивающей все многоообразие человеческих контактов» [Войскунский, 1990: 128].

В публичной речи коммуникативный контакт приобретает особый функциональный статус: поскольку этот вид речевой деятельности отличается целенаправленностью и наличием замысла, коммуникативный контакт является, прежде всего, способом реализации замысла оратора и его риторических задач. В этом смысле весьма актуальной представляется концепция отечественных ученых, рассматривающих контакт как отражение потребности в общении (А. А. Леонтьев, А. Е. Войскунский). «Для того, чтобы состоялся акт общения, необходима двусторонняя активность двух субъектов, у каждого из которых актуализируется потребность в общении, предметом которой выступает другой субъект» [Войскунский, 1990: 131]. Это положение вполне применимо к риторической коммуникации. Действительно, оратор по роду своей коммуникативной деятельности изначально имеет потребность в общении с аудиторией, его задача заключается в том, чтобы сформировать такую потребность у аудитории. Если потребности оратора и аудитории «взаимно опредмечиваются» (Войскунский), возникает коммуникативный контакт.

Специфика коммуникативного контакта в публичной речи заключается, кроме того, и в том, что его наличие является необходимым условием реализации риторического воздействия (убеждения).

Для риторической теории и практики особенно важным представляется вопрос о способах установления и поддержания коммуникативного контакта. В основе подходов современной риторики к этому вопросу лежат, с одной стороны, разработки в области психолингвистики и теории коммуникации, с другой стороны, идеи современной прагмалингвистики.

Как мы уже отмечали, психолингвистические исследования направлены на выявление способов актуализации потребности в общении. Для решения этой задачи предлагается учитывать социальные и когнитивные установки потенциального партнера по коммуникации, которые должны вступать в «резонанс» с когнитивным содержанием сообщения. Отметим, что важность всестороннего изучения потребностей и установок (в том числе социальных и когнитивных) потенциального партнера (аудитории) подчеркивается и в риторике. В практическом смысле данная задача решается с помощью анализа аудитории (составления «портрета» аудитории).

Вступая в «борьбу за контакт», оратор использует специальные средства контакта. Репертуар риторических стратегий, обеспечивающих контакт, может быть достаточно разнообразным. Интересное исследование по установлению наиболее эффективных приемов контакта в публичной речи было проведено группой ученых под руководством А. Е. Войскунского [Войскунский, 1990]. На основе специально разработанной методики были выявлены следующие приемы: ссылка на авторитеты, применение экзотических терминов, понятий, имен и названий, использование цитат, указание на значительность затрагиваемой проблемы, применение риторических восклицаний и вопросов, обращение к широко известному факту или событию, нарушение ожиданий слушающего, ввод ложного персонажа и т. д. Заметим, что все эти приемы хорошо известны и подробно описаны в трудах по риторике, однако авторы психолингвистического исследования предприняли попытку установить, какие психологические механизмы обеспечивают их эффективность как средств контакта. Например, апелляция к авторитету воздействует на слушателей, потому что с психологической точки зрения люди чувствуют себя увереннее, когда они знают о поддержке со стороны других людей.

Опытный оратор, владеющий обширным репертуаром приемов и средств контакта, выбирает те из них, которые соответствуют предмету и целям выступления, составу аудитории, ситуации общения. Представляется, что в публичной речи, в которой коммуникативный контакт имеет принципиальное значение и заранее планируется оратором, существует два уровня его реализации. К первому можно отнести приемы и средства, которые непосредственно предназначены для обеспечения работы канала связи. Эти фасцинативные единицы, ритуализованные и рекуррентные, характеризуются избыточностью и изолятивно-коммуникативным положением по отношению к окружению: они могут быть извлечены из текста, не разрушая его структурно-содержательной целостности. Они относятся к метареферентному плану текста. Известно, что метакоммуникативные высказывания «обслуживают надежность коммуникативного контакта» [Девкин, 1984: 42], а сферы контакта и метакоммуникации тесно переплетаются. В британской и американской риторической литературе средства контакта этой группы принято называть “hooks” («крючки») или “splashes” («всплески»), что подчеркивает их особый статус в тексте и планируемый характер.

Ко второму уровню относятся те риторические и языковые элементы и характеристики, которые, помимо контактной, выполняют и другие функции в публичном выступлении. Так, четкая логико-композиционная структура речи и убедительная, яркая аргументация обеспечивают передачу смысла сообщения, но в то же время способствуют тому, чтобы слушатели следили за ходом мысли оратора, т. е. косвенно поддерживают контакт. То же самое можно сказать о выразительности языковых средств: экспрессивная речь обладает большим контактным потенциалом, чем речь маловыразительная.

Пожалуй, можно говорить и еще об одном средстве контакта. Это сам оратор. Как мы уже отмечали, образ оратора, продуцируемый через текст, может быть высоко фасцинативным и способствовать контакту или контрфасцинативным, создающим коммуникативные барьеры.

Необходимо отметить, что в обширной научной литературе по проблемам коммуникативного контакта почти не затрагивается вопрос о месте и роли в нем фонетических средств (за исключением работ, посвященных фатическому общению – А. М. Анощенкова, И. А. Анашкина). Представляется, однако, что эта роль значительна. Действительно, публичная речь – это текст изначально созданный для устного воспроизведения. Как только оратор начинает озвучивать речь, аудитория начинает ее воспринимать, т. е. фонетические средства обеспечивают контакт. Мы уже отмечали выше, что фонетические средства фасцинативны по своей природе, поскольку они осуществляют «передачу сигнала». Ни один из представленных выше приемов «борьбы за контакт» не будет эффективен, не получив на стадии исполнения адекватного интонационного подкрепления. Более того, фонетическая некомпетентность оратора может привести к коммуникативному срыву.

В целом, весь набор фонетических параметров, традиционно рассматриваемых в риторике как составляющая эффективной публичной речи, так или иначе, способствует реализации коммуникативного контакта. Четкая дикция, звучность голоса обеспечивают передачу звукового сигнала, приятный тембр привлекает слушателей, вариативность тона обеспечивает поддержание связи с аудиторией.

Важнейшую роль в обеспечении контакта играет просодический контраст. Любое выраженное изменение одного или нескольких просодических параметров (тона, громкости, темпа) автоматически включает внимание слушателей. Особое место в арсенале фонетических средств контакта занимает паузация, в частности, риторическая пауза и риторическое молчание используются как способ поддержания обратной связи.

Коммуникативный контакт изучается и в рамках прагмалингвистических исследований, уделяющих особое внимание анализу речевых поступков, реализующих контакт между участниками дискурса. Ключевой категорией в этих концепциях является так называемый «коммуникативный кодекс», представляющий собой сложную систему принципов, регулирующих коммуникативное поведение. Прагматические принципы имеют своеобразное отношение к риторике. С одной стороны, они развивают риторические идеи, с другой стороны, на современном этапе они сами обогатили риторическую теорию. «Явное сходство между грайсовскими принципами кооперации и риторическими virtutes elocutionis (достоинствами слога) поражает исторически мыслящего исследователя» [Франк, 1999: 262)]. К числу таких исследователей, очевидно, относится и А. К. Михальская, которая провела сопоставительный анализ правил эффективного речевого общения, созданных Аристотелем, и принципов, разработанных Х. Грайсом, и пришла к выводу, что правила Грайса, по существу, являются современным переложением положений античной риторики [Михальская, 1996: 94]. Такое же наблюдение делает и Н. Н. Безменова: «лингвопрагматика развивает (сознательно или нет) многие риторические идеи» [Безменова, 1991: 70].

Представляется, что особый интерес ученых к правилам коммуникативного поведения был вызван, помимо прочего, теми изменениями этоса, которые произошли во второй половине прошлого века, и повлекли за собой понимание коммуникации как активного двустороннего процесса. Стремление осмыслить характер этого процесса, вписать его в рамки научного анализа, объяснить его закономерности побудило исследователей к разработке системы правил, регулирующих коммуникацию. Наиболее значительными из таких систем являются принцип кооперации Х. Грайса и принцип вежливости Дж. Лича. «Принцип кооперации – фундаментальный фактор, регулирующий процессы интерпретации текста слушающим и прогнозирования этой интерпретации говорящим» [Франк, 1999: 262]. В риторическом дискурсе принцип кооперации регулирует взаимодействие между оратором и слушателями, оптимизируя тем самым эффективность коммуникации.

В контексте настоящего исследования необходимо остановиться лишь на тех правилах коммуникативного поведения, которые имеют непосредственное отношение к взаимодействию оратора и аудитории. Принцип кооперации Грайса предполагает соотнесение коммуникативных действий с целью коммуникации и строится на основе четырех максим: полноты информации, качества информации, релевантности и манеры. Максима полноты информации требует, чтобы оратор соответствующим образом дозировал информацию, избегая как излишней, так и недостаточной информации. Согласно второй максиме оратор не должен сообщать ложной информации и информации, не имеющей достаточных оснований. Третья максима предписывает, что коммуникативный вклад должен быть уместным по отношению к цели сообщения. Четвертая требует, чтобы оратор выражался ясно, кратко и последовательно, избегая неоднозначных и непонятных слушателю выражений. Принцип кооперации постулирует, что оратор должен соотносить способы реализации своего замысла с возможностями аудитории [Grice, 1975]. Отметим, что в терминах риторики речь идет о соблюдении принципа уместности речи.

Сотрудничество оратора и аудитории проявляется в том, что само сообщение (публичная речь) должна порождать эффективное взаимодействие. Следует подчеркнуть, что максимы Грайса касаются в первую очередь содержательной, информативной стороны коммуникации, самого сообщения, текста. Межличностные отношения коммуникантов регулируются другим коммуникативным кодексом – принципом вежливости Дж. Лича. «В общем смысле можно определить принцип кооперации как принцип совместного оперирования информацией или как принцип циркуляции сведений в составе коммуникативного акта, а принцип вежливости – как принцип взаиморасположения коммуникантов» [Клюев, 1998: 110].

Максимы Дж. Лича формулируют социальные и этические основы взаимодействия участников коммуникации, регулирующие речевую коммуникацию в соответствии с требованиями этоса. Вежливое общение базируется на следующих максимах: такта, великодушия, одобрения, скромности, согласия, симпатии. Данные постулаты предписывают следующие правила речевого поведения: соблюдение границ личной сферы слушателя, необременение собеседника, позитивность в оценке партнера по коммуникации, неприятие похвал в свой адрес, неоппозиционность коммуникации (стремление избегать конфликтов), доброжелательное отношение к собеседнику [Leech, 1983]. По существу, максимы Дж. Лича представляют собой нормы этикета, соблюдение которых является необходимым условием эффективного межличностного взаимодействия участников коммуникации. В реальной речевой практике реализация принципов вежливости не всегда носит простой и прямолинейный характер. Как отмечал сам создатель этой теории, в процессе коммуникации могут возникать «конфликты максим», однако для риторического дискурса максимы вежливости важны, прежде всего, как общая установка на создание такой тональности общения, при которой слушатели ощущали бы себя равноправными и уважаемыми участниками коммуникации.

Следует отметить, что современная риторика естественным образом впитала идеи Х. Грайса и Дж. Лича. В большинстве современных риторических концепций именно на основании этих положений сформулированы принципы эффективного взаимодействия между оратором и аудиторией. А. К. Михальская говорит о необходимости дружелюбного и тактичного отношения оратора к аудитории. Е. Н. Зарецкая считает доброжелательное отношение к слушателю первым и главным постулатом риторики. А. А. Волков называет честность, скромность, доброжелательность и предусмотрительность главными этическими требованиями к оратору. Это еще раз подтверждает факт взаимопроникновения научных идей риторики и прагматики. В результате современная риторика перестала быть лишь «совокупностью наставлений говорящему» (Д. Франк), она стала и риторикой межличностного общения. Разработанный в рамках прагматики коммуникативный кодекс предлагает такой подход к риторической деятельности, при котором ориентация на аудиторию реализуется как на уровне самого текста публичной речи, так и на уровне непосредственного взаимодействия оратора и аудитории. По мнению Н. Н. Безменовой, теория Дж. Лича требует «создания двух взаимодополняющих риторик: риторики межличностного общения и риторики текста. Первая опирается на принцип сотрудничества, вежливости (этикета) и иронии. Вторая следует принципам размеренности, (обеспечивающей адекватное восприятие текста), ясности, экономии и выразительности» [Безменова, 1991: 70].

Представляется, что для публичной речи сфера межличностного общения коммуникантов не менее значима, чем сфера воздействия, поэтому риторика публичной речи совмещает в себе и риторику текста, и риторику межличностного общения. Очевидно, что именно оратор задает тональность, в рамках которой реализуются межличностные отношения. В соответствии с нормами этоса оратор демонстрирует уважение к слушателям, что реализуется в выборе определенных стратегий и тактик речевого поведения. К проявлениям уважения можно отнести вежливость и соблюдение речевого этикета.

Как известно, вежливость является неотъемлемой частью британской культуры речевого общения. Этот феномен неоднократно рассматривался исследователями прагмалингвистического и социолингвистического направления [Lakoff 1973; Kasper 1981; Карасик 2002]. С. Левинсон и П. Браун разработали универсальную теорию вежливости, предложив типологию коммуникативных стратегий и речевых единиц, реализующих «позитивную» и «негативную» вежливость. Позитивная вежливость проявляется в поддержке и одобрении собеседника, а негативная отражает нежелание ограничивать свободу собеседника, навязывать ему свою волю [Levinson, Brown, 1987]. Предложенная С. Левинсоном и П. Браун модель рассматривается «как стандартная теория вежливости, раскрывающая различные стороны статусной оценки человека» [Карасик, 2002: 79]. Эта модель применима и к анализу вежливых отношений участников риторического дискурса, в котором реализуются и стратегии позитивной вежливости, и стратегии негативной вежливости. Например, одна из стратегий негативной вежливости состоит в проявлении уважения посредством принижения собственного положения и возвышения положения адресата. Оратор может намеренно «снижать» свой образ, подчеркивая тем самым высокий статус слушателей.

Как мы уже отмечали, современные прагматические теории внесли заметный вклад в риторику, сформулировав принципы эффективного взаимодействия оратора и аудитории и предложив конкретные коммуникативные стратегии, реализующие эти принципы. Необходимо подчеркнуть, что прагмалингвистические исследования были посвящены изучению межличностного общения, в риторике же прагматические постулаты получили иное освещение, поскольку рассматривались в связи с взаимодействием оратора и аудитории в процессе риторической деятельности.

Ориентация на слушателя и установка на коммуникативное сотрудничество предполагает, что на каждом этапе риторической деятельности оратору необходимо отслеживать реакцию аудитории и модифицировать свое речевое поведение в соответствии с этой реакцией. Процедура постоянного поддержания обратной связи получила в западной литературе название «мониторинг». Некоторые современные авторы считают мониторинг шестым риторическим каноном, подчеркивая при этом, что классические пять канонов Цицерона относятся к оратору, в то время как шестой канон включает в риторическую деятельность слушателей [J. Phillips, R. Vicar]. По существу, введение данного канона в риторический обиход позволяет оратору соотносить свою риторическую деятельность с интересами и потребностями аудитории на каждом ее этапе.

Убеждение является ключевым концептом как классической, так и современной риторики. Большинство современных риторических теорий берут за основу Аристотелево понимание основной цели риторики, которая состоит в поиске путей и «возможных способов убеждения относительно данного предмета». «Концепция риторики как науки об убеждении, о формах и методах речевого воздействия на аудиторию разрабатывалась и последовательно излагалась в трактатах Исократа, Гермагора, Аристона, Аполлодора, Цицерона» [Авеличев, 1986: 8]. Именно это теоретико-философское понимание задачи риторики (в отличие от догматической и формалистической традиции, развиваемой последователями Квинтилиана) стало основополагающим для современной риторики.

Современные представления об убеждении как одной из центральных категорий человеческого общения основаны на разработках целого ряда научных дисциплин, прежде всего, теории коммуникации, психолингвистики, социолингвистики и прагматики. Тем не менее, убеждение остается одной из наиболее сложных категорий, одной из «великих тайн риторики» [Encyclopedia of Rhetoric, 2001: 574]. Не претендуя на раскрытие этой «тайны», остановимся на тех аспектах убеждения, которые имеют непосредственное отношение к публичной речи как виду убеждающей коммуникации.

В современной риторической теории существует три группы концепций, объединяющих исследования в данной области. Концепции первой группы придают первостепенное значение отношению аудитории к сообщению, которое рассматривается как критерий риторического успеха. Эти теории изучают убеждение в контексте изменения позиции слушателей. Теории, относящиеся ко второй группе, связывают убеждение не с аудиторией, а с личностью и речевым поведением оратора. В третью группу входят так называемые персуазивные теории, рассматривающие убеждение как двойственный процесс, реализация которого зависит, с одной стороны, от способности говорящего создать убедительную речь в результате целенаправленной речемыслительной деятельности, а с другой стороны, от готовности аудитории стать объектом убеждения. Представители данного направления считают, что главным способом убеждения является аргументация, а побочным, периферийным – ориентация на доверие аудитории (этос).

Следует отметить, что на практике исследователи, как правило, не замыкаются в рамках одного из этих направлений, а стремятся осветить роль различных факторов в реализации убеждения. В качестве таких факторов, или переменных, рассматриваются характеристики источника (оратора), сообщения и адресата. В число релевантных характеристик оратора включаются, прежде всего, его авторитетность и привлекательность для аудитории (credibility, liking). Высокая степень авторитетности оратора и доверия к нему со стороны аудитории может существенно усилить убедительность речи, в то время как влияние второго фактора (приязни, любви, симпатии) не столь однозначно. В некоторых случаях оратор, вызывающий негативное отношение, может оказаться более убедительным.

Изучение двух первых составляющих, источника и сообщения, так или иначе, соотносится с третьей переменной – получателем сообщения, аудиторией. Ее приоритет в вопросах, связанных с реализацией убеждения, очевиден, поскольку именно аудитория является объектом убеждающей деятельности оратора, мерилом того, насколько убедительным является то или иное сообщение. Это вполне соответствует и современному пониманию этоса публичной речи.

Убеждение включается многими современными авторами в более широкий контекст речевого воздействия. Так, например, определяя предмет риторики, А. К. Авеличев называет ее наукой о «способах убеждения, разнообразных формах преимущественно языкового воздействия на аудиторию, оказываемого с учетом особенностей последней и в целях получения желаемого эффекта» [Авеличев, 1986: 10]. В этом определении убеждение и воздействие практически отождествляются. Такой же подход отличает и работы Н. А. Безменовой. Указывая на «сложность задачи влиять на систему убеждений «другого» и рассматривая убеждение как «сверхзадачу» риторики [Безменова, 1997: 62], она в то же время дает следующее определение риторики: «в наиболее общем виде (с современных позиций) риторика есть искусство воздействия» [там же: 17]. По существу, автор изучает убеждение с точки зрения теории речевой деятельности, оперируя такими понятиями, как риторическая деятельность, идеоречевой цикл, оптимизация речевого воздействия и т. д. Представляется, что такой подход вполне правомерен, поскольку, как мы уже отмечали, современная риторика имеет точки пересечения с целым рядом научных дисциплин, особенно с прагматикой, теорией коммуникации, теорией речевой деятельности. В результате междисциплинарных исследований убеждение приобрело статус частного случая более широкой категории воздействия, что дало новые возможности для понимания сущности этого явления.

В этой связи необходимо отметить, что любая речевая деятельность и любой текст как ее продукт содержат более или менее выраженный элемент воздействия. «Даже естественное желание добиться того, чтобы текст был понятен, уже предполагает в неявной форме воздействие текста на тех, кто его получает» [Брудный, 1998: 98]. При этом степень воздействия может варьироваться от низкой, слабо выраженной (например, в фатическом общении) до высокой, ярко выраженной (открытое или скрытое манипулирование общественным сознанием в пропаганде и массовой коммуникации). Кроме того, не во всех формах коммуникации воздействие реализуется целенаправленно. Традиционными объектами риторических исследований являются именно те виды речевой деятельности и те тексты, в которых воздействие не только маркировано, но и носит целенаправленный характер: публичная речь, дискуссия, художественный текст, реклама, тексты массовой коммуникации.

Убеждение как форма воздействия рассматривается с различных позиций и по разным направлениям:

1. Механизмы убеждения (с привлечением таких понятий как сознание, когнитивные процессы, установки, мотивы, ожидания).

2. Условия обеспечения эффективности убеждения (характеристики говорящего, слушателя, сообщения).

3. Способы убеждения (этос, логос, пафос).

4. Формы убеждения.

Собственно говоря, вся риторическая проблематика, так или иначе, строится вокруг концептов убеждения и воздействия, поэтому мы остановимся здесь лишь на некоторых аспектах убеждения, имеющих непосредственное отношение к данному исследованию. Как уже отмечалось, механизмы воздействия на уровне передачи сообщения и его восприятия достаточно изучены современной психолингвистикой, теорией речевой коммуникации, прагматикой. Сошлемся здесь на разработки таких отечественных ученых, как А. А. Леонтьев, Ю. Ф. Тарасов, Ю. А. Сорокин, И. А. Зимняя, А. Е. Войскунский, Е. С. Кубрякова, Л. А. Киселева и другие.

В широком смысле воздействие представляет собой комплексный феномен, который включает влияние на поведение человека и его сознание и обусловлен социо-культурными и психологическими факторами. В. И. Карасик предлагает выделить три типа воздействия: «воздействие на культорологическом уровне, которое осуществляется всем контекстом культуры, в котором находится человек», «воздействие на социальном уровне, которое представляет собой влияние на человека как представителя той или иной общности, группы, которое осуществляется целенаправленным выбором средств воздействия» и «воздействие на психологическом уровне – личностное, индивидуальное влияние на человека, которое осуществляется как эмпатия и переход в область личностных смыслов» [Карасик, 2002: 130]. В риторическом дискурсе одновременно реализуются все три типа воздействия: слушатель является объектом целенаправленного воздействия, которое реализуется в контексте культуры и включает в себя как социальный, так и психологический компонент. Действительно, как мы уже отмечали, выбор оратором средств воздействия продиктован, с одной строны, требованиями этоса, т. е. социо-культурными нормами, с другой строны, необходимостью апеллировать к индивидуальному сознанию слушателя (концепция идентификации).

Реализацию речевого воздействия связывают с перестройкой сознания индивидуума или с перестройкой его картины мира. На основе экспериментальных исследований были выявлены и систематизированы типы речевого воздействия в связи с теми изменениями, которые происходят в сознании субъекта. Первый тип речевого воздействия характеризуется изменением отношения субъекта к некоему объекту без изменения категориальной структуры индивидуального сознания субъекта (призыв, лозунг, реклама). Второй тип воздействия состоит в формировании общего эмоционального настроя, мироощущения реципиента воздействия (лирика). Третий тип речевого воздействия можно связать с перестройкой категориальной структуры индивидуального сознания, введением в нее новых категорий (конструктов), проявляющихся в классификации, формах упорядочивания объектов, событий (научные тексты) [Петренко, 1990: 18–31].

В практическом смысле оратору необязательно знать, какие категориальные перестройки происходят в сознании его аудитории, однако он должен иметь некоторое представление о базовых механизмах воздействия с тем, чтобы эффективно реализовать свой замысел. Е. Н. Зарецкая предлагает весьма доступную модель убеждения, включающую два этапа – вытеснение и замещение. Процедура заключается в том, что с помощью специально подобранных аргументов оратор вытесняет из сознания своего слушателя определенную систему взглядов, в результате чего в его сознании образуется вакуум (вытеснение). На втором этапе оратор заполняет этот вакуум своей системой взглядов посредством новой системы аргументов (замещение). По мнению автора, «вытеснение и замещение – две совершенно разные процедуры, они могут быть выстроены только последовательно и не могут реализовываться одновременно». [Зарецкая, 1998: 88]. Именно из этих двух процедур и складывается убеждение. Очевидно, что данное понимание механизма убеждения соотносится с третьим типом речевого воздействия в рамках психосемантической модели и отражает, прежде всего, те процессы, которые характерны для реализации убеждения в академическом (научном) дискурсе.

Большинство современных концепций убеждающий речи отличает особый интерес к фактору эффективного взаимодействия говорящего и слушающего, оратора и аудитории как способу оптимизации воздействия, а также к социо-культурному аспекту убеждения.

По мнению А. А. Волкова, «убедительность представляется категорией культурной, а не психологической, если вы не желаете быть убежденным в чем-либо, то никакая логика и никакая риторика вас в этом не убедит. Именно поэтому логика толкует о формальной доказательности, а риторика – о культурной в том смысле, что определенное отношение личности к культуре предполагает нормативную убедительность для этой личности определенных оснований аргументации» [Волков, 2003: 29]. Нельзя не согласиться с этим высказыванием, поскольку любое речевое взаимодействие, и в особенности риторически ориентированное, является культурно детерминированным. В то же время, формы и способы реализации убеждения диктуются и требованиям конкретной ситуации общения, в которой на первый план выступают социальные и психологические составляющие.

Так, анализируя особенности речевого воздействия в публичной речи, Е. Ф. Тарасов подчеркивает его социальную обусловленность. По его мнению, воздействие реализуется «в системе координативных социальных отношений, когда коммуникантов связывают отношения равноправного сотрудничества, а не формальные или неформальные отношения субординации». Развивая данное положение, автор отмечает и психологические факторы: «объект речевого воздействия изменяет свою деятельность только в том случае, когда эти изменения отвечают его потребностям» [Тарасов, 1990: 5]. Сходные идеи находим у А. А. Брудного: «Потребности могут рассматриваться как совокупность факторов, способствующих коммуникации. Именно существование потребностей учитывается в практике коммуникативного воздействия. Обращение к побуждениям индивида, обусловленным его потребностями и установками, составляет важное звено воздействия на его поведение» [1998: 101].

Представляется, что в психолингвистической и риторической интерпретации речевого воздействия нет никаких противоречий: в обоих случаях речь идет, по сути, о влиянии этоса на характер реализации убеждения. Если А. А. Волков делает особый акцент на этос в широком смысле, т. е. на широкий культурно и исторически обусловленный контекст риторического дискурса, то психолингвистическая трактовка в большей степени касается влияния этоса в узком смысле, отражающего требования конкретной ситуации общения. Вполне очевидно, что второй (этос в узком смысле) является производным от первого и несет в себе его черты: установки и потребности слушателей формируются в определенной социо-исторической среде и являются культурно обусловленными.

Интересно, что эта взаимосвязь наиболее ярко проявляется в отношении принципов, регулирующих взаимодействие оратора с аудиторией. Вопрос о том, что является наиболее эффективным – односторонняя или двусторонняя коммуникация, манипулирование или сотрудничество, борьба или консенсус, и есть, по существу, соотнесение характера взаимодействия участников убеждающей коммуникации с требованиями этоса. Именно здесь и находится точка пересечения широкого и узкого понимания этоса.

Риторическая коммуникация, основанная на принципах кооперации в соответствии с требованиями этоса, имеет своей целью достижение консенсуса, т. е. добровольного принятия большинством тезиса оратора. Современные риторические теории признают, что убеждение достигается через консенсус, что и является желаемым результатом публичного выступления. Особое значение при этом придается «ненасильственному» характеру убеждения.

Подводя итог, можно сделать следующие выводы относительно особенностей реализации убеждения в современной публичной речи:

1. Убеждение – форма ненасильственного воздействия оратора на аудиторию.

2. Механизм убеждения основан на различных формах воздействия текста на сознание слушателей.

3. Формы убеждения и особенности его реализации определяются нормами этоса.

4. Убеждение оптимизируется в том случае, когда целевые установки оратора соотнесены с потребностями и мотивами аудитории.

5. Убеждение реализуется в процессе взаимодействия оратора и аудитории, основанного на принципах сотрудничества и взаимопонимания.

В контексте изучения публичной речи как убеждающей коммуникации важным представляется тот факт, что убеждение можно рассматривать и как процесс, и как результат. В первом случае в сферу изучения должны быть включены два уровня риторической деятельности оратора: собственно убеждение и деятельность, связанная с обеспечением риторической ориентированности, т. е. направленности речи на аудиторию. В публичной речи функции воздействия и контакта образуют неразрывное единство: воздействие невозможно без контакта, а контакт без воздействия не имеет смысла. Таким образом, исследование публичной речи с этой точки зрения предполагает, с одной стороны, анализ способов убеждения и языковых средств, их реализующих, и с другой стороны, анализ риторических стратегий и языковых средств, обеспечивающих риторическую направленность дискурса. Конечно, разделение двух данных уровней достаточно условно, поскольку в реальной публичной речи они тесно переплетены и часто неразделимы. Действительно, риторический вопрос, например, может одновременно являться и средством убеждения и средством поддержания контакта с аудиторией. Однако представляется, что такое, пусть условное, выделение уровней анализа дает возможность в развернутом виде изучить и описать функционирование языковых (и прежде всего, просодических) средств в звучащем тексте публичного выступления.

Если подходить к изучению убеждающей коммуникации с другой точки зрения и рассматривать убеждение не как динамический процесс, а как результат риторической деятельности, то центральным становится вопрос об оценке эффективности публичной речи, степени ее убедительности и влиятельности. Такой подход предполагает оценку целесообразности и уместности речи, а также адекватности ее понимания и интерпретации слушателями. Оценка эффективности публичной речи обычно осуществляется на основании анализа ответной реакции аудитории. Д. Брайант и К. Уоллес выделяют три основных типа ответной реакции: 1) понимание каких-либо фактов; 2) изменение мнений и отношений слушателей; 3) те или иные действия слушателей [Bryant, Wallace, 1976: 5–6]. В соответствии с этим авторы подразделяют публичные выступления на информативные и убеждающие. Первые направлены на сообщение знаний (академический дискурс), вторые – на изменение взглядов, мнений, поведения аудитории (политический, юридический дискурс).

Следует подчеркнуть, что данная классификация основана на различиях в реакции слушателей на публичное выступление. Она отнюдь не предполагает, что в речах информативного типа отсутствует убеждающий потенциал. «Убеждение через информирование» (А. А. Леонтьев) является одной из важнейших форм воздействия.

1.3.1. Способы реализации убеждения в публичной речи

Очевидно, что способы и формы реализации убеждения как «сверхзадачи» риторической коммуникации существенно варьируются в различных жанрах и видах публичной речи в связи со спецификой риторических задач. Со времен Аристотеля способы реализации убеждения рассматриваются в рамках категорий «этос», «пафос» и «логос». В сфере этоса убеждение достигается за счет формирования оптимального образа оратора. Пафос включает средства эмоционального воздействия на слушателей. Логос выражает рациональное начало риторической деятельности. Сочетание и баланс трех универсальных компонентов убеждения определяется многими факторами, главным из которых является цель публичного выступления. Например, в публичных выступлениях информирующего типа (по типологии Брайанта и Уоллеса) превалируют способы убеждения, относящиеся к сфере логоса, в то время как в риторическом дискурсе убеждающего типа пафос может играть весьма существенную роль.

Поскольку в центре данной работы находится академическая публичная речь, в которой преобладает рациональное воздействие, необходимо уделить особое внимание категории «логос».

Логос является одним из центральных понятий риторики. Начиная с античных времен в сферу логоса принято включать вербальную составляющую аргументации, или «слова и связи между ними в связи с их способностью убеждать» [Sloane, 2001: 456]. Уже в греческой риторической традиции сложилось два подхода, определивших дальнейшее понимание логоса: логос рассматривают как использование языковых средств в дискурсе для реализации замысла автора (широкое толкование) и как логическое рассуждение, аргументацию (узкое толкование). Первое толкование, безусловно, связано с самим значением слова «логос». А. А. Брудный отмечает: «если учесть, что Логос и есть «слово», которое, согласно четвертому евангелисту, пребывает в начале, то разом решается и проблема смысла Термин «смысл» встречается в русских письменных источниках, начиная с 11 века, как один из возможных переводов греческого «логос» [1998: 115]. Логос, таким образом, трактуется как семантическая категория, способность слова, или языка, выражать смыслы.

Данное понимание логоса ярко выражено в риторической теории Ю. В. Рождественского, в которой логос определяется как «словесные средства, использованные создателем речи в данной речи при реализации замысла речи» [Рождественский, 1998: 70]. Логос отождествляется со всей совокупностью языковых средств в тексте. При этом подчеркивается его двойственная природа: с одной стороны, он предназначен для реализации замысла говорящего, с другой стороны, он обеспечивает восприятие и понимание сообщения слушающими. «Логос требует, помимо воплощения замысла, использовать такие словесные средства, понимание которых было бы доступно получателю речи» [там же].

Второе толкование восходит к идеям Аристотеля о логосе как средстве рационального воздействия. Логос связывают с апелляцией к разуму, к логическому мышлению слушателей. По мнению Н. А. Безменовой, например, логос – это «форма рассуждения, имеющая целью из известных положений вывести новое» [Безменова, 1991: 25]. Данный подход в большей степени характерен для современной риторической теории. Он позволяет несколько сузить предмет изучения, поскольку речь идет уже не о смысле текста вообще, а лишь об оптимальных способах рационального воздействия. В рамках данного подхода обсуждается целый ряд логико-философских, риторических и лингвистических проблем: критерии истинности, система общих мест, взаимоотношения формальной и риторической логики, проблемы аргументации.

Указанные два подхода отнюдь не исчерпывают всего многообразия трактовок категории логос. Дополнительную сложность создает тот факт, что разные научные дисциплины (философия, эстетика, литературоведение, риторика, герменевтика) вкладывают в это понятие разный смысл. В данной работе в сферу рассмотрения будут включены лишь те аспекты логоса, которые имеют непосредственное отношение к проблемам публичной речи. Представляется, что на уровне изучения конкретного речевого произведения – звучащего публичного монолога актуальными являются такие вопросы, принадлежащие к сфере логоса, как логичность речи, ее логико-структурные и композиционные особенности, а также риторическая аргументация.

Исходным положением для рассмотрения проблемы реализации логоса в публичной речи является идея о его двойной подчиненности: логос обусловлен замыслом и направлен на его реализацию, но соотнесен с возможностями конкретной аудитории к его пониманию и интерпретации. Есть еще и третья составляющая – объективные законы логики, существующие вне зависимости от воли участников коммуникации.

Представляется, что эта тройственная природа логоса и является причиной дискуссий и противоречий в понимании логического и риторического компонентов дискурса, в разграничении логической и риторической аргументации и т. д. Не вдаваясь в рассмотрение дискуссионных вопросов, которые обсуждаются со времен софистов до наших дней, отметим, что логичность речи и ее аргументированность являются важнейшими требованиями, предъявляемыми к публичной речи. Логичность публичной речи предполагает четкость композиционной и структурной организации, последовательность и непротиворечивость изложения, наличие логических переходов между отдельными частями речи и т. д. Как отмечает М. Р. Львов, «законы и правила логики в речевом акте, а следовательно, и в риторике, призваны обеспечить правильность мыслительных и языковых конструкций, т. е. предложений, сферхфразовых построений, сложных синтаксических целых, компонентов текста, наконец, целого текста» [Львов, 2003: 71].

Действительно, общепризнанным является тот факт, что мышление человека подчиняется логическим законам и протекает в логических формах, и в процессе овладения языком человек усваивает и общие логические структуры, или модели. «Если логика речи соответствует этим моделям, звучит с ними в лад, мы соглашаемся с оратором, признаем истинность и обоснованность его суждений. Наоборот, бессвязность, сбивчивость в изложении вызывает негативные эмоции, досаду, резко снижает авторитет говорящего, дискредитирует его выступление» [Ножин, 1989: 78]. Интересно, что, подчеркивая важность соблюдения принципа логичности в публичной речи, ученые и практики, занимающиеся риторикой, в то же время настаивают на необходимости разграничения логики и риторики. Большинство авторов современных монографий и учебников риторики более или менее подробно останавливаются на фундаментальных законах логики (закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного третьего, закон достаточного основания) и указывают на необходимость соблюдать их (Е. Н. Зарецкая, А. К. Михальская, М. Р. Львов, Г. Г. Хазагеров и другие). При этом обязательно делаются оговорки относительно опасностей, которые связаны с излишним пиететом к логике и превалированием логического начала над риторическим.

Так, Е. Н. Зарецкая предостерегает: «риторика и логика – разные науки. Безупречная в логическом отношении речь не всегда речь хорошая. Риторика опирается на логику, но делает это не всегда последовательно» [Зарецкая, 1998]. Те же идеи высказывает и Н. А. Безменова: «логическая аргументация характеризуется закрытостью и исчерпываемостью, риторическая – открытостью и неопределенностью Чисто логический подход ведет к чрезмерной схематизации и универсализации языкового материала; наибольший методический просчет – пренебрежение контекстными условиями, конкретным окружением и факторами лингвистической относительности» [Безменова, 1991: 67–68].

Представляется, что суть такого противоречивого отношения к логике заключается в следующем: законы формальной логики находятся за пределами сферы этоса, они объективны и не подвержены влиянию внешних факторов (культурно-исторических условий или непосредственной ситуации общения). Иными словами, они не подчинены «условиям этоса», поэтому собственно логический компонент речи, действительно, оказывается за пределами риторической парадигмы.

Противоречивость отношения риторики к формальной логике проявляется и в отношении к силлогизму как ее базовой единице. «Требование логичности вовсе не означает, что оратор должен высказываться исключительно силлогизмами. Речь хорошего оратора носит по преимуществу энтимематический характер, а логические структуры не имеют ярко выраженного вида» [Логика. Логические основы общения, 1994: 283]. Н. А. Безменова подчеркивает, что «базовый элемент риторической аргументации – энтимема, или вероятностное утверждение, в котором толкование посылки неоднозначно и предполагает возможность различных выводов» [Безменова, 1991: 68]. Как мы видим, в противопоставлении жесткой и однозначной структуры силлогизма и гибкой, открытой структуры энтимемы лежит приоритет креативности, свойственной риторике, над жесткостью и догматичностью логики. Это противопоставление прослеживается и в различных теориях риторической аргументации, которые будут рассмотрены ниже.

Следует еще раз подчеркнуть, что при всей дискуссионности вопросов, связанных с категорией логоса, ее универсальный характер является общепризнанным в риторической теории и практике. В современной теории риторики логос связывают, прежде всего, с убеждающим потенциалом аргументации.

1.3.2. Аргументация как способ убеждения

Аргументация как способ рационального воздействия является воплощением риторического логоса. Две проблемы, освещаемые в современной теории аргументации, имеют принципиальное значение для изучения публичной речи: проблема выбора оптимальных видов и форм аргументации и их адаптации к требованиям конкретной риторической ситуации и проблема разграничения логической и риторической аргументации. Обе они непосредственно связаны с идеей об основополагающей роли этоса в риторическом дискурсе.

Риторическая теория, как классическая, так и современная, отводит значительное место вопросам аргументации. При всем многоообразии подходов, аргументация в риторическом понимании связывается с обоснованием идей, точек зрения, суждений в процессе коммуникации с целью воздействия на интеллектуальную и на эмоционально-волевую сферу коммуникантов.

Общепризнанным является тот факт, что эффективность публичного выступления в значительной степени зависит от характера аргументации, т. е. от того, насколько убедительны аргументы, выдвигаемые оратором в поддержку его точки зрения. Именно техника аргументации обеспечивает такие необходимые качества публичной речи, как ясность и однозначность (это особенно важно в научном дискурсе). На всех этапах развития риторики аргументация связывалась, с одной стороны, с вербальной структурой аргументов и убеждающим потенциалом слова, а с другой стороны, с более широким логико-философским контекстом, в котором обсуждались вопросы об истинности, достоверности, ценностных характеристиках и т. п.

Аргументация находится в точке пересечения интересов логики, диалектики и риторики. Эта особенность прослеживается уже в трудах Аристотеля, заложившего основы риторики и формальной логики, а вместе с ними и теории аргументации. По мнению Х. Перельмана, идея Аристотеля о двух типах умозаключений – аналитическом и диалектическом («Органон») имела принципиальное значение для дальнейшего развития теории аргументации. В рамках системы Аристотеля аналитические суждения, для которых определяющим критерием является истина (а истинность заключения строго зависит от истинности посылок), легли в основу логического доказательства. Диалектические суждения, для которых определяющим является мнение (а посылки должны быть правдоподобны и приняты большинством мнений), составляли основу «неформального» доказательства. Именно неформальные доказательства, направленные на убеждение других в необходимости принять определенную точку зрения на основании мнения об истинности выдвинутого оратором утверждения, Аристотель относил к сфере риторики, точнее, риторической аргументации. Таким образом, аргументация становилась важнейшим элементом ораторского мастерства.

Как известно, риторическая система Квинтилиана, провозгласившая приоритет красноречия, или «искусства говорить хорошо», продемонстрировала отход от теории и практики аргументации, что впоследствии привело «к окончательному распаду синкретичности логоса: познание (мысль) и выражение (язык) начинают свое раздельное существование» [Безменова, 1990: 155]. Эта тенденция нашла свое проявление в том, что в эпоху Средневековья и Нового времени теория аргументации все больше теряла связь с риторикой и в конечном итоге стала частью формальной логики. Аргументация как формально-логическая теория доказательств использовалась преимущественно в научном дискурсе.

Безусловно, вопросы аргументации затрагивались в риторической теории, однако делалось это в парадигме традиционной формальной логики, а базовой моделью аргументации признавался силлогизм. Именно с критики силлогизма и началась новая эпоха в изучении и применении аргументации в ХХ веке. В свою очередь, особый интерес к проблемам аргументации и включение их в контекст риторических и лингвистических исследований являются характерными особенностями «новой риторики». Всестороннее изучение вербальной коммуникации, начавшееся в ХХ веке, побудило логиков к разработке логических основ речевого общения. Однако ученым не удалось применить формально-логические процедуры и методы к изучению естественного языка. Они «довольно быстро оказались в тупике, столкнувшись с необходимостью описания таких явлений, как полисемия, контекст и многих других факторов, характеризующих функционирование естественного языка» [Авеличев, 1986: 15]. Стало очевидно, что для анализа аргументации в живом человеческом общении необходимы иные подходы, лежащие за пределами понятийной сферы традиционной логики, что и привело к разработке современной теории аргументации.

«Теория аргументации исследует многообразные способы убеждения аудитории с помощью речевого воздействия. Она анализирует и объясняет скрытые механизмы «незаметного искусства» речевого воздействия в рамках самых разных коммуникативных систем – от научных доказательств до политической пропаганды, художественного языка и торговой рекламы» [Ивин, 1997: 6]. Действительно, сфера научных интересов и практического применения теории аргументации достаточно широка: от конкретных видов дискурса до коммуникации вообще. При этом многие вопросы остаются дискуссионными, в частности, вопрос о базовых характеристиках аргументации как процесса, единице анализа аргументации и т. д.

Как отмечалось выше, в основе современного понимания аргументации лежит отказ от формально-логических подходов и методов и критика силлогизма как базовой модели аргументации. Несостоятельность силлогизма была обоснована философами С. Тулминым и Х. Перельманом и логиками С. Хэмблиным и Д. Уолтоном. Подчеркивая закрытый характер аргументации, основанной на силлогизме, они показали ее неприемлимость для живого человеческого общения. С. Тулмин, например, предложил систему аргументации, основанную на вероятности, а не на точности и однозначности, показав, что она в большей степени соответствует реальному процессу коммуникации (“The Uses of Argument”, 1958). С. Хэмблин (“Fallacies”, 1970) и Д. Уолтон (“A Pragmatic Theory of Fallacy”, 1995) на основании анализа образцов аргументации, которые формальная логика оценивает как ошибочные, показали зависимость аргументации от контекста, речевой ситуации, опыта коммуникантов.

Важным представляется тот факт, что в основе теоретических разработок ученых ХХ века лежали наблюдения над особенностями аргументации в естественной речи, которая не вписывалась в рамки жестких логических структур, а лежала скорее в области прагмадиалектики. Возвращение аргументации в контекст риторики и теории коммуникации создало и более благоприятные условия для ее лингвистического анализа, что было затруднено в рамках чисто логического подхода. По мнению Н. А. Безменовой, логический подход «ведет к чрезмерной схематизации и универсализации языкового материала; наибольший методический просчет – пренебрежение контекстными условиями и фактами лингвистической относительности» [Безменова, 1991: 68].

Как известно, теория аргументации сыграла значительную роль в возрождении и развитии современной риторики, не случайно само понятие «неориторика» восходит к теории аргументации, созданной бельгийскими учеными Х. Перельманом и Л. Ольбрехт-Тытекой («Новая риторика: трактат об аргументации»). Развивая идеи Аристотеля о различиях между аналитическими и диалектическими умозаключениями, авторы подробно описывают технику диалектического рассуждения для убеждения аудитории. Принципиальное значение имеет понятие ценностного суждения, на основании которого принимаются или отвергаются мнения. Авторы убедительно демонстрируют, что многие доказательства, применяемые как в профессиональной сфере (юриспруденция, политика), так и в повседневном общении, не подчиняются правилам формальной логики.

Пожалуй, наиболее значительным для развития современной риторической теории и практики можно считать выдвинутый бельгийскими учеными тезис о приоритете аудитории как факторе, определяющем характер аргументации. В контексте теории аргументации аудитория рассматривается в двух взаимодополняющих ракурсах: во-первых, именно аудитория влияет на выбор аргументативных стратегий и процедур, во-вторых, она является критерием эффективности коммуникации. Из этого следует еще одно важное положение – основной целью аргументации является присоединение аудитории к точке зрения оратора [Perelman, 1970: 282]. По мнению автора, присоединение является добровольным актом и предполагает выбор, основанный на согласии (консенсусе). Следует отметить, что эти идеи давно вышли за пределы теории аргументации и стали основополагающими принципами современной риторической теории и практики.

Неориторика предложила новый подход к риторическому дискурсу, как в плане его порождения, так и в плане его изучения. Применительно к публичной речи, значение вклада Х. Перельмана очень точно сформулировано А. А. Волковым: «Реально влиятельной неориторику делает практическая ценность результатов: как теория аргументации она вооружает техникой изобретения и анализа публичной речи» [Волков, 1987: 46].

Тем не менее, вопрос о соотношении и разграничении логической и риторической аргументации остается дискуссионным. Это особенно ярко проявляется в современных отечественных учебных пособиях и монографиях по риторике. Как правило, в них содержатся сведения об основных законах логики, единицах и процедурах логической аргументации, видах логической демонстрации, наиболее распространенных логических ошибках (см. например, Е. Н. Зарецкая, Л. А. Введенская и Л. Г. Павлова, М. Р. Львов, Д. Н. Александров и другие). При этом авторы отмечают, что сфера риторической аргументации помимо чисто логического компонента включает иные виды доказательств (дополнительные виды демонстрации по Е. Н. Зарецкой, контекстуальные аргументы по А. А. Ивину): аргументы к традиции, авторитету, вере, моде, вкусу и т. д. В практическом смысле логическая и риторическая аргументация успешно и бесконфликтно сосуществуют в реальных публичных выступлениях. Однако теоретики продолжают противопоставлять формальные и неформальные доказательства, логическую и риторическую аргументацию.